Кузьма и Кузя

1.КУЗЬМА.

Кузьме давно за семьдесят. Он высок и худощав. Голова постоянно клонится вниз, словно на шее камень. Ноги, полусогнутые в коленях, и сутулость делают старика похожим на вопросительный знак. Своим профилем Кузьма как бы спрашивает у  человечества: «Для чего живём?!?»
Долгая жизнь убедила Кузьму верить в примету: какое утро, таким будет и день. Утро сегодня отвратительное. Не выспался. Всю ночь мыши устраивали такой «концерт»,- врагу не пожелаешь. Не дали спать, окаянные! Только забудется, задремлет, они как кони на ипподроме, мать бы вашу. Носятся за обоями на перегонки. Ну что делать? Достал мышеловку, стал её заряжать коркой чёрного хлеба. А она, зараза, такая чувствительная, того и гляди по пальцам саданёт. Руки- то трясутся, будто кур воровал. Что хотите - старость! Отгорцевал, голубчик! Уже восьмой десяток на подлёте. Да-а… Так вот к утру только- только справился с мышеловкой. Поставил её под столом. Там пространство маленькое. Кузя до неё не доберётся. Не дай бог с голодухи тронет корку хлеба в мышеловке, - голову размозжит. Во жизнь! А – аа!.. Кому ни скажи, - засмеют: живой кот всю ночь дрыхнет на диване, день – деньской дежурит около холодильника, ждёт подачки, а хозяин мышей ловит. Чудеса да и только!
Кузьма, с трудом преодолевая каждую ступеньку, по лестнице стал спускаться в подвал. Лестница неудобная: крутая, с большими прогалами меж ступенек. Супруга Кузьмы, царство ей небесное, всегда костерила старика за лестницу.
-Хуже сделать не мог?!?
-А из чего делать – то? - горячился Кузьма,  будучи помоложе и полный сил. -  Языком – то делать – не вспотеешь. Поди– ко глянь в магазине, - худого горбыля не сыщешь. Как в Монголии. На кой лад берегут лес? На тетиву нужна хорошая пятидесятка, чтобы уклон соблюсти.
-Уклон в мозгах поправил бы…Руки не оттуда растут, - не унималась та.
Кузьма горько вздохнул. Сколько труда, а, главное, нервов стоило ему построить свой домишко. Почему – то вспомнилась Братская ГЭС, которую в молодости строил. Работали быстро, ладно. Ни задержек, ни волокиты. А свой дом пыжился, пыжился, чуть пупок не развязался. Одних сапог истоптал на ступеньках райисполкома незнамо сколько.
Старик пошарил по бетонной стене, нащупав выключатель, включил свет. Подошёл к большой деревянной  бочке. Разгребая в ней сухой песок, стал доставать морковь крупную, как кукурузные початки. Каждую тщательно вытирал тряпочкой, поднимал её, краснокожую, ближе к лампочке, вертел на свету, искал – нет ли изъянов.
-Хороша, толстопузая! На рынке такую с руками оторвут. – Говорить сам с собою Кузьма начал, как ушла из жизни супруга. Так легче одинокому, не то одичаешь.
Когда пакет наполнился морковью, Кузьма стал на нижнюю ступеньку лестницы, препроводил его наверх. Подошёл к деревянному закрому, что стоял чуть дальше бочки. Открыл крышку и по подвалу пошёл густой терпкий запах картошки вперемешку с  утлым запахом гнилой доски.
-И картошкой бог не обидел, - тешил себя старик. Синеглазка крупная, сочная, упираясь друг в дружку, подчёркивала тесноту деревянных стенок закрома. «Как люди, - подумал Кузьма. – Жмутся, теснятся, суетятся. Чудно устроена жизнь. С малых лет до старости колотишься, вертишься в тесном мирке. Зачем?  Для чего карабкаешься по этой скользкой ледяной горе, что называется жизнью. Тянешь из себя последние жилы, надрываешься. Тебе кажется, что достиг определённых высот. Остановившись, оглянешься – ты на том же месте. А силы потеряны. Теперь, как выжатый лимон, как стоптанный башмак ни кому не нужен. Валяешься на обочине дороги, мешаешься под ногами. Тебя пинают, откидывают всё дальше и дальше от проезжей части дороги».
Картошка одна к одной, но старик дотошно проверяет каждую, прежде чем положить в брезентовую сумку. Не себе же достаёт, - людям. Наполнив сумку, Кузьма закрыл закром, выключил свет, стал подниматься  по лестнице. Каждая ступенька давалась с трудом. Годы выветрили былую силу, пропала ловкость, и только прежнее упрямство заставляло его двигаться.
Старик закрыл крышку подвала.  Достал из – за стола старую, потрёпанную сумку – тележку. Положил в неё картошку с морковью. Сверху приткнул круглый безмен. Подошёл к умывальнику помыть руки.

2. КУЗЯ
В правом углу скрипнула пружина дивана. Большой чёрный кот, пушистый – пушистый встал, выгнул спину, сладко потянулся, зевнул. Огромные глаза- пуговицы изредка и не на долго закрывались длиннющими ресницами. Кот сел на край дивана, красным шершавым языком начал вылизывать шерсть на груди. Он всегда так делал перед едой, как бы салфетку готовил. С первых дней своей жизни, ещё будучи маленьким котёнком, он твёрдо усвоил: окружающий мир существует только ради него. Вот он открыл глаза, и стало светло, а ведь недавно, когда спал, была темень вокруг и тишина. Даже презренные собаки живут только для того, чтобы трусливо гавкать за забором, когда он, Кузя, шёл мимо них по дороге. Некоторые безумцы пытались опровергнуть это мнение, но мощные острые когти отрезвляли строптивцев. Глубокие шрамы на их ушах и носах – хорошая память за опрометчивые действия и не уважение к его авторитету. Да что там собаки. Дед Кузьма и тот уважает Кузю, можно сказать, даже любит его. Вот для чего он сейчас моет руки? А-аа! Не угадали. Чтобы взять из холодильника рыбу и дать её Кузе. (Правда, последнее время он делает это не так часто, как бы хотелось коту).
-Не мылься! Бриться не придётся, - ошарашил кота Кузьма, вешая утирку. – Холодильник пуст. Ни рыбы, ни мяса. Денег – то шиш в кармане, да вошь на аркане. Пенсии хватает на раз чихнуть…
…Все коты и кошки разговаривают по – разному: одни-«мяу», другие – «мур», третьи – «мрр». Кузя этого ничего не говорил, был как немой. Издавал непонятные звуки: что – то среднее между «ы» и «м». Причём всегда при этом кивал головой. Чисто по – человечески: «ну как?» а ты понимай как хочешь.
Его взгляд был глубок и проницателен. Кузьме порой казалось, что Кузя читает его мысли и саму душу. Не исключено, что в прошлой жизни, если исходить из теории переселения душ, он был умным, интеллигентным человеком: нрав кота был мягок и кроток. Чувствовалось, однако, жизнь та была не сладкой, потому как ел он всегда жадно, будто только что вернулся с голодного края. Съедал всё, сколько не положи. Это наводило Кузьму на грустные мысли: значит и там, в загробном мире, не все бывают сыты.
Поражало Кузьму ещё вот что. Кузя мог справиться с любой дверью и  форточкой, куда бы она не открывалась. Но дверку холодильника никогда не трогал, каким бы голодным не был. Этот белый ящик для него был святым. Весь день он мог лежать около него, то и дело тёрся об его угол, но открывать дверку никогда не пытался. Очевидно, ещё от той жизни у него осталась совесть, которая и сдерживала кота от воровства. Это радовало Кузьму.
Кузя лизал шерсть на груди и следил за каждым движением старика. Кузьма, повесив утирку на крючок, двинулся к холодильнику. Кузя спрыгнул с дивана, потягиваясь, пошёл за ним. Кузьма открыл дверку холодильника, Кузя на половину туловища просунулся в дверной проём посмотреть, что там. Полки были пусты. Только в углу на решётке стояла начатая бутылка кефира, да в пакете половинка булки черного хлеба. Кузьма всегда так хранил хлеб, он долго не плесневеет. Старик взял хлеб, кефир. Кузя  попятился из холодильника явно разочарованный – сегодня рыбы не предвиделось.
Кузьма разломил руками хлеб, покрошил часть его в тарелку, залил кефиром. Подошёл к плошке кота, чтобы вылить остатки кефира. Кузя сунул голову под руку старика, мешая тому наливать. Часть кефира вылилась на пол.
-Вот тварь нетерпеливая. Обязательно испортит дело, - недовольно проворчал старик, сел к столу, ложкой смешивая кефир с хлебом, стал есть. Кузя лизнул на полу кефир, недовольный повернулся к старику. Они встретились взглядом. Кузя, как всегда, кивнул головой и промычал, мол: «Это всё, что ты можешь предложить другу!?!»
-Щас-ссс я тебе отбивную пожарю! – сорвался старик на крик. – Обнаглел до края, дальше некуда. Где я тебе рыбы наберусь. Воровать меня не научили. А денег ни копейки. Вон мышей лови. Мыши пешком под столом ходят, а ты ухом не ведёшь. Привык при социализме на всём готовеньком. Ждёшь всё, выжидаешь. Надеешься на дядю. Я тоже из социализма. Он нас всех за семьдесят лет разучил работать. Все, как галчата, по открывали рты, неместо тебя, ждём, когда нам кто – то да чего – то даст. Кто пошустрее – те воруют по – черному. На это совесть надобно особую. Другие пытаются что – то делать, так не получается. Вот я прошлый раз картошку пытался продать, - старик говорил спокойнее, перестал кричать. – Целый день милиция гоняла у Киевского вокзала: «Идите и торгуйте на рынке». А там на рынке за место платить надо. Больше сотни, а у меня картошки всего на десятку. Понятно, им, милиции, порядок нужен на вокзале. У нас с тобой от этого порядка пусто в животе. Может кто- ни будь и купил бы мою картошку. Вот была бы и рыба тебе. – Кузя , видя, что ему больше ничего не дадут, стал нехотя лизать кефир. Кузьма продолжал разговаривать то ли с собой, то ли с котом. -  Ни картошинки прошлый раз не продал. Может сегодня повезёт. Поеду в одно местечко. Добрые люди подсказали. Тебе, милок, тоже надо менять жизнь. Хватит пролёживать бока. – Душевно поучал Кузьма Кузю. – Курам на смех получается: я ставлю мышеловку, а тебе и заботушки мало.
По радио пропикали сигналы. Кузьма  надел зелёный армейский бушлат, давно купленный у военных за бутылку. Обул белые валенки с коричневыми галошами, натянул потёртую нутриевую шапку. Подхватив сумку – тележку, толкнул ногой дверь. Кузя первым засеменил по ступенькам. Пока Кузьма возился с замком, Кузя у калитка запрыгнул на доску, прилаженную на заборе для него же стариком. Проходя мимо, Кузьма погладил кота: «Иждивенец ты мой. Жди. Я скоро вернусь».
Стоял небольшой морозец. Снег похрустывал под ногами старика. Было свежо, и легко дышалось. Кузьма направился к станции. Кузя скукожился на доске, внимательно провожая старика взглядом.
Подошедшая к платформе электричка глотнула толпу народа, помчалась дальше.
Зажатый со всех сторон пассажирами, старик, яко на крыльях, очутился в вагоне. В нужный момент вывернулся из людского потока, сел на свободное место. Огляделся. Кругом в основном молодёжь. Праздная, модно одетая, беспечно весёлая. Так ехал старик, рассматривая почти каждого. Люди, как люди. Заняты собой. Шумно разговаривали. Напротив старика сидел молодой человек в кожаной куртке, читал газету с цветными картинками. В какой – то момент парень перевернул страницу и с тыльной стороны листа на старика вдруг нагло уставились две совершенно голые молодухи. Они, держась за руки, кружились босыми ногами на снегу. Кузьма смутился от их наглости, словно своровал чего, стал озираться кругом, - не видел ли кто? Стыдоба – то какая! Старик вздохнул украдкой, зажмурил глаза, весь сжался, будто не девицы, а он сидел голый. Притаился, вроде бы как спит. Да разве уснёшь. Сразу мысли полезли всякие в голову. Почему – то сравнил одежду ехавших людей со своей. Стало стыдно за себя. Дожился.  За всю жизнь не заработал одежонки нормальной. Почему – то вспомнилось, как он вот в таком же бушлате после демобилизации ночами в третью смену морозил сопли в котловане Братской ГЭС. Тогда ещё комсомольский вожак Мишка Нищеглот подошёл к нему, похлопал по плечу: «Ничего, браток, вот построим … будет у нас всё. «Где же оно всё?»
-Болтун! – неожиданно сорвалось у Кузьмы с языка, да так громко, что все замолкли и обернулись в его сторону. Старик стушевался, подхватил сумку – тележку и пошёл к выходу.

На рынке около метро «Юго – западная» есть закуток специально для пенсионеров. Чья – то «очень умная» голова, чтобы заткнуть рот жалобщикам, отвела небольшую площадку пятнадцать на пятнадцать метров. За место здесь не берут. А за что брать? Прилавков нет, навесов то же. Просто голое место, но рядом с рынком. Старичьё, разложив на картонные коробки, соленья, капусту, картошку расположились сиротливо, но с определённой надеждой.
Кузьма притулился с краю, развязал сумку. Женщина – пенсионерка протянула ему картонную  коробку и слегка подвинулась, чтобы старику было просторнее. Кузьма выложил свой товар на коробку, стал ждать покупателей. И картошка, и морковка были на заглядение. Проходившая мимо женщина сразу их приметила:
-Хороши! Сразу видно, своими руками выращены. На обратном пути зайду, возьму.
-Жди вас, а как же! - сиплым голосом проводила уходящую покупательницу соседка Кузьмы, что подала коробку.- Мой отец тоже обещал вернуться. Ушёл на войну, и до сих пор нету.
-Возьму, возьму, - обернулась уходившая женщина, приветливо улыбаясь. – Только вот творога куплю.
-А на что брать? – вступила в разговор, стоявшая напротив с квашеной капустой низкорослая старушка. Глаза её часто моргали, слезились, словно она плачет. – У людей нет денег. Уже неделю вожу ведро капусты, не могу продать. Денег нет у людей, - повторила она, вытирая платочком глаза.
-Деньги можа и есть, - вставила открытым рязанским говорком третья женщина, укрывая чёрным тулупом мешок с картошкой и садясь на него. – Народ напуган ценами. Посмотрите, вон азербайджанцы три шкуры дерут с людей. Вот и не ходят на рынок.
Кузьма не любил шапочных знакомств, потому с незнакомыми людьми в разговоры не ввязывался. Он стал рассматривать закуток, скучающих на нём продавцов. Плотные ряды торговок – старушек сиротливо и убого смотрелись на фоне высоченных домов. Они казались чужими, ни кому не нужными среди городского гвалта. Другое дело – основной рынок, что рядом за добротным забором из кованых металлических прутьев. Там другая жизнь. Из окон палатки, обклеенной афишами и разными картинами, разносилась по рядам музыка. «Бум – бум, бум – бум». Какой – то евнух визглявым фальцетом жаловался на свою судьбу. Шустрые «Газели», «Москвичи-каблучки», пикапы торопились освободиться от коробок с яблоками, ананасами, бананами. Бравые чернявые мужички в кожаных куртках нараспашку поторапливали грузчиков, изредка меж собой перекидывались на непонятном языке, деловито и с жаром уже на русском давали необходимые советы молоденьким продавщицам. Те похотливым взглядом встречали замечания своих хозяев, нагло улыбались, как те молодухи со страницы газеты. У них было что – то поразительно общее во взгляде, - у тех голых и у этих одетых. Три милиционера, стражи порядка неторопливо ходили по рядам. Как и продавщицы, заискивающе ловили взгляды чернявых мужичков, здоровались с ними за ручку, кланяясь словно с близкими родственниками.
Шло время. Холодный ветер пронизывал на сквозь, даже валенки не спасали. Кузьма крепко продрог, пока вернулась та покупательница. Она не торговалась, не взвешивала, а только попросила Кузьму переложить картошку с морковью в её сумку. Протянула ему десятку.
-Столько хватит? – смущённо спросила она, не закрывая кошелёк и готовая, если что добавить. - Хватит, хватит, - обрадовался старик. Он вспомнил про неудачу на Киевском вокзале, когда милиция не дала даже минуты постоять. А тут десятка! Всё равно, что нашёл на дороге. Собрался, простился  со старушками и – в обратный путь.
Сидя в электричке, Кузьма мысленно заходил в свой поселковый магазин. Радостный расплачивался за купленный кефир, хлеб и рыбу для Кузи. Совсем забыл старик про примету: какое утро – такой день. Напомнила ему об этом скрипнувшая дверь вагона, в которую вошёл контролёр мужчина в шапке с кокардой, с компостером в руке и с хроническим насморком, заставлявшим стража порядка то и дело шмыгать носом. Кузьма, продрогший на ветру, как нарочно не взял платок. То же приходилось шмыгать носом.
-Вашшш билет, -шмыгнул носом контролёр.
-Нету, - буркнул старик, отвернувшись к окну, шмыгнул носом. – Забыл взять.
Контролёр заподозрил, что его наглым образом передразнивают, решил проверить, так ли это.
-А голову, - контролёр вновь шмыгнул носом, - не забыл? – Страж порядка имел в виду совершенно иное.
-Голова, - старик шмыгнул носом, - как видишь на плечах. – Догадайся старик,  что имел в виду контролёр, может, и обошлось бы всё. Но, как говорится, нашла коса на камень. Не выработали мужики консенсуса, и старик остался без денег.
С полдороги от электрички Кузьму увидел Кузя. Шустро спрыгнул с доски, побежал навстречу. Ласково стал тереться о валенки старика, мурлыкал и всё пытался заглянуть Кузьме в глаза. Старик отворачивался, ему стыдно было взглянуть в жёлтые монеты кота. Себе он сварит картошку, или похлёбку какую – ни будь. В подвале много солений. Но ведь кот этого не ест. А Кузя тем временем по бушлату залез на спину старика, на плечи. Он всегда так делал и считал, чем больше он ластится, к хозяину, тем больше получит рыбы. Всю шапку стариковскую вытер за последние годы, зато вкусно ел и был сыт.
В доме Кузьма осторожно снял кота с плеча, молча посадил его на диван. Оба молчали. А о чём говорить? И так всё ясно. Кузя пытливым взглядом следил за каждым движением старика. Тот разделся, достал из–за стола мышеловку, в ней лежал бездыханный мышонок.  Около плошки Кузьма скинул его  на пол.
-Вот видишь, - устало сказал старик коту, - социализм тебя ещё кормит. А капитализм… Не идут рыночные отношения. Ну, ни в какую!

1998Г.