Часть третья, глава третья

Вера человека подобна вере его друга. Коль скоро это так, приглядитесь, с кем вы дружите.

Священный хадис.



Мустафа-оборванец одной рукой открыл калитку, держа в другой руке свой заветный чемодан с новыми вещами для новой жизни, и огромный лохматый чёрный пёс с громким радостным лаем бросился к нему навстречу, как к самому дорогому человеку. Собака легко закинула свои передние лапы на плечи безусого юноши и своим широким языком, будто лезвие лопаты, стала торжественно вылизывать безбородое лицо долгожданного гостя. Мустафа начал добродушно отстраняться от любвеобильной псины, а та не унималась.

“Фу, Рекс, фу!” – шутливо возмущался юноша, но это ещё больше раззадоривало бесшабашную собаку, словно масло добавляли в огонь, и она принималась вылизывать юношу с новой силой.

Тогда юноша, устав от собачьей признательности, изловчился и свободной рукой ласково щёлкнул по носу величественную собаку, а та в ответ громогласно гавкнула, до звона в ушах, и, словно ватную куклу, повалила навзничь молодого человека. Между собакой и гостем началась дружеская шутливая возня, и животное и человек стали перекатываться по всему двору. Они с превеликим грохотом сбросили наземь стоявшую у стены дома лестницу, опрокинули деревянный стол с пустым оцинкованным  корытом, куда бобо Якуб собирался сложить поспевшие яблоки и угостить ими всех членов своей большой, дружной и счастливой семьи.

На шум друзей из красивого крепко и надёжно отстроенного дома выбежала женщина, лицом и станом своим похожая на лунную газель, которая в ясные летние ночи робко и осторожно выходит на небесные лужайки и пьёт золотую росу с рассыпанных звёздных цветов. Ничего не понимая, она стала всматриваться в клубок собаки и человека, который беспрепятственно перекатывался по всему двору и под её ногами. Наконец, разглядела и разобралась в чём суть да дело. Женщина схватила большую метлу, джоруб, которой обычно подметала по утрам просторный двор Якуба Дилкушода, и чтобы наказать виновных учинённого беспорядка, стала яростно размахивать над головой старомодным орудием труда, будто пыталась взлететь, как вертолёт.

Женщина сделала большие страшные глаза, которые ничего хорошего не обещали, а на лице, тем временем, играла тёплая и радостная улыбка. Она-то и выдавала истинные намерения красавицы с метлой, почему друзья нисколько её не боялись и продолжали своей шерстью и одеждой подметать поле побоища.

“Наконец, и ты приехал, дорогой сынок”, – ласково улыбнулась женщина, наклонилась над Мустафой, - как долго мы ждали тебя”, - и подала свою ласковую и нежную руку.

Всё кончилось тем, что они шутливо столкнули женщину на землю. Она же, возмущённо завизжав, упала на спины друзей, и стала, что есть мочи, колотить по их хребтам своими маленькими, но умелыми ручками, словно барабанными палочками.  Друзья покорно принимали удары женщины и не позволяли себе никаких вольностей.   

“Мама, мама, - послышалось со стороны кишлачной улицы, и вскоре показался бородатый Азиз, резво подходивший к отцовскому дому, во дворе которого и происходила эта дружеская возня, - тебе помощь не нужна?”

“Как ты вовремя пришёл, мой сынок, - улыбнулась мама, и она притворно заплакала: - О блистательный сын падишаха, умоляю тебя небом, спаси меня от страшного дива и жестокого разбойника!”

Азиз тотчас подобрал оброненную матерью метлу и, как подобает настоящему воину, смело ринулся в гущу тел и событий. Только его героический поход был коротким, и потому кишлачный летописец не успел написать и двух слов, и чернила истины ещё не успели высохнуть на пергаменте человеческой памяти, как царственный богатырь был повержен. И ликующие друзья в знак победы и примирения возложили на его широкую спину свои лапы и руки, задрав, как победные знамёна, хвост и голову.

Но торжество победителей длилось не дольше падения камня с высоты человеческого роста, потому что женщина, воспользовавшись замешательством, ловко освободилась от плена «страшного дива и жестокого разбойника», бросилась в дом и вскоре вернулась с кувшином воды.

“Получайте! – закричала она торжественно, и холодная вода брызнула на «злодеев», они тут же запросили пощады, и женщина объявила свою волю: - Привести весь двор в порядок, поскольку скоро придёт отец, помыться и переодеться, и сесть за стол, ибо наступает время обеда”

“Слушаемся и повинуемся, о царственный цветок нашего сердца, о возвышенная звезда нашей судьбы, - сказали в один голос «жестокий разбойник» и «благородный сын падишаха». – Да волею Всевышнего сохранится и продолжится в народах мира светлая память о тебе ”. 

Сказали они ушли.

«Страшный див» покорно лёг  у стройных ног «царственного цветка и возвышенной звезды», спрятал свой большой чёрный нос, закрыв его передними лапами, и тихо заскулил, словно ища прощения.
 
“И ты туда же? – спросила женщина и нахмурила брови, а собака легла на спину, поджала к груди и животу свои лапы, бешено замахала хвостом, поднимая пыль, почему женщина быстро проговорила: - И тебя я прощаю, мой дорогой и любимый, верный и преданный слуга, и за твою службу награждаю вкусной самбусой!”

Услышав столь сладкие и вкусные речи, пёс моментально прекратил поднимать «афганец» местного значения в пределах кишлачного двора и принялся вылизывать ноги своей госпожи. Рекс это делал так рьяно и старательно, что госпожа должна была ретироваться, чтобы затем принести целую гору румяной и аппетитной самбусы, пред которой бессилен устоять не только Рекс, но и сам Иблис
Женщина ушла в дом, собака осталась усердно поедать честно заработанную вкуснятину, и когда на землю щедро полился бараний жир последней самбусы, братски обняв друг друга, в дом вернулись Мустафа и Азиз. А им навстречу вышла уже переодевшаяся и посвежевшая повелительница принцев, разбойников и дивов, хотя не имела на руках знаменитого перстня пророка Сулеймана.

 Зрелый и молодой спросили, чем они могут быть полезны, чтобы достойно встретить усталого отца, а женщина молчаливо подала им топор и пустые вёдра. Братья, не пререкаясь, с радостью и готовностью пошли в разные стороны, а насытившаяся собака, раздобыв где-то старую хозяйскую галошу, принялась за «философские исследования о познании сущности хозяйской резины». 

Словом, каждый занимался своим делом, увлечённо и сосредоточенно, и никто не заметил, как во двор вошёл хозяин дома – уважаемый бобо Якуб, по прозвищу Дилкушод, с полной перемётной сумой на плече. 

“Здравствуйте, здравствуйте, мои дорогие, - начал он с порога и закончил: - Да благословит Аллах всевышний тот дом, где царят согласие и любовь!”

“Омен!” – ответили все трое бывшие на дворе, а верная собака бросилась к ногам своего хозяина.

Тот наклонился, подставил своё ухо открытой собачьей пасти, и собака стала что-то тихо и хрипло лаять ему на ухо. Тройка замерла в ожидании.

“Так, так”, - удручённо бормотал бобо Якуб и подозрительно смотрел на притихшую троицу, а со старикова лица не сходила добродушная улыбка.

“Самое полезное деяние – это совершение поступков, не направленных к корысти, - наконец, изрёк довольный хозяин дома слова священного хадиса, и добавил: – И как доложил мой верный асар, помощник, сегодня никто из вас не был замечен в корыстолюбии, но зато все трое от души порадовали боголюба, и вас сполна порадует Всевышний”, - старик оглядел всех присутствующих и радостно возвысил свой счастливый голос: “Всевышний не оставит без вознаграждения людей, творящих добро!”

Старик тут же подошёл к опрокинутому столу, легко перевернул и утвердил его на деревянные ноги, а после под восхищённые и удивлённые взоры собравшихся зрителей стал высыпать из перемётной сумы щедрые дары, которыми с лихвой наделил старика Аллах Великий и Всемогущий. Все домочадцы удивлённо собрались вокруг большого и богатого стола, а Рекс, как легендарный визирь царя Сулеймана Асаф, с мудрым видом сел у ног старшего в этом доме. Мустафа и Азиз, словно непоседливые дети, вырвались вперёд, чтобы первыми всё потрогать ру-ками и попробовать на язык.  Саодат, их мама, сделала суровые брови и сердитые глаза на своём лице, но это нисколько не остановило шалунов, и они смело принялись поедать крупный янтарный виноград, в каждой ягоде  которого довольно светилось маленькое спелое солнце, торопливо заедая красными яблоками и медовыми финиками.

Собака стала крутиться под их ногами, вымаливая для себя хотя бы ягодку. Тогда женщина, как всякая мама, болеющая за здоровый аппетит своих детей и любящая порядок во всём, с ласковой улыбкой легко ударила по рукам двух братьев и цыкнула на собаку. Дети тут же отдёрнули руки и вопросительно уставились на своего отца, ища в его лице защиты и справедливости, а собака спряталась за спиной старика и чихнула.

Солнце стало в зенит. Над землёй нависло иссиня голубое полотно высокого неба.

И тут защита и справедливость, ниспосланные свыше, не заставили себя ждать. Это бобо Якуб ласково покачал головой из стороны в сторону, обращаясь к супруге глазами с тенью укоризны, и тогда помрачнело светлое лицо Саодат, которая  внезапно почувствовала себя виноватой, опустив долу свои прекрасные голубые глаза. И в ту же пору на небе также внезапно появились тучи, что тут же серой бесчисленной массой разъярённых быков охватили собой небесный край и набросились на солнце, прободав его остриём своих рогов, забив до смерти тяжестью своих ног, растоптав его и смешав с грязью своих испражнений.

Женщина виновато улыбнулась, беззвучно прошептала прощение. Она поцеловала своих детей, подошла к собаке, простительно потрепала её по густой шерсти. После, не зная, что делать и чем занять свои руки и переполненное чувствами сердце, по-детски потеребила пёстро-полосатое платье, отливающее серебром и золотом, закрыла рукой лицо, чтобы присутствующие не видели её слёз и гримасы боли, которая исказила её лицо и сделала его старым и некрасивым, и в дверях исчезла обиженная Саодат.

“Садитесь, мои дети”, - тепло улыбнулся Якуб и знаком показал Азизу и Мустафе, чтобы те садились без опасений.

Дети сели, каждый на своё место, а старик Якуб остался стоять перед столом, продолжая вынимать и раскладывать принесённую снедь - самбусу, манту, варёные кусочки мяса и варёную кукурузу. Дети нетерпеливо хватали то, другое, третье и с опаской посматривали на отца. Но тот, как бы не замечал происходящего, а со слезою в глазах и невысказанной мучительной тревогой смотрел на двери, за которыми недавно исчезла обиженная Саодат. И старик ругал себя за невольную нелепую боль, которую причинил своей супруге. Он готов был пойти по её следам и целовать прах её ног, чтобы достигнуть края подошвы и попросить прощения, но не мог и сдвинуться с места.

Ноги не слушались своего хозяина и не повиновались ему. Они застыли, будто вросли в землю и пустили мощные корни, как древний карагач.
Старик, оставил безуспешную попытку оторвать ноги от земли, словно смерился со своей горькой участью.

Дети, Азиз и Мустафа, продолжали занимать едой свои руки и рты, под столом кружился верный Рекс и сверкал на людей своими чёрными глазами, а бобо Якуб продолжал, как окаменевший в своём безучастном горе, смотреть на двери, в которых исчезла обиженная Саодат.

Солнце, как грязная тряпица, выпачканное быками, продолжало висеть в зените. Небо, как грязное поле, вытаптонное быками, продолжало висеть над головой.

 “Отец, может быть, я пойду к маме и позову её? – обратился к несчастному старику Азиз, вытирая рукавом халата, густо перемазанный рот. – А то она что-то долго не идёт”.

 “Да, сынок, иди, пожалуйста, моя красота и любовь, - ответил старик на просьбу своего старшего сына и почему-то добавил: - Азиз, прости … - и закончил громким шёпотом: - … я люблю тебя!”

Азиз поблагодарил отца за разрешение и отправился за матерью. Всё бы хорошо, только подойдя к дверям, в которых исчезла обиженная Саодат, сын внезапно повернулся, обратился лицом своим к отцу и также ответил ему громким шёпотом:

“Я простил Вас, отец, поскольку любил, люблю и буду любить”.

Азиз замолк, улыбнулся старику Якубу, кивнул головой и сделал шаг в раскрытые двери, и они жадно приняли свою новую жертву.

За столом остались Мустафа и старик Якуб, а беспокойный пёс всё так же крутился в ногах, выпрашивая для себя лакомые кусочки варёного мяса. 

Бобо Якуб по прежнему, как из рога изобилия, вынимал и вынимал разные вкусности, а их поток не кончался. Только радости не приносила гора всякой съедобной всячины, растущая прямо на глазах; только ноги не слушались старика и всё крепче врастали в землю; только тени расползались по всему двору, а Саодат и Азиз, так и не возвращались.

Солнце, как грязная тряпица, выпачканное быками, продолжало висеть в зените. Небо, как грязное поле, вытаптонное быками, продолжало висеть над головой.

К удручённому и безутешному старику подбежал повелитель дивов, большеголовый пёс, прилёг у стариковых ног, а морду положил на пыльную обувь Якубу, смотря на него снизу-вверх своими не по-собачьи умными глазами.

“Ты что, мяса хочешь?” – заметив пса, спросил старик.

Обычно пёс при таких словах вставал на задние лапы, передние лапы опускал на плечи хозяина и старался широким языком, словно алой лопатой, лизнуть лицо старика, в знак собачьей благодарности и признательности. А сейчас он остался лежать на земле. Даже мощный хвост его не закручивал столбы пыли, пред которыми меркли все торнадо Америки. И Якуб почувствовал: что-то случилось?

Он более внимательно присмотрелся к собаке и  увидел на собачьих глазах жемчужины слёз. Сердце старика сжалось в немом предчувствии – что-то страшное стучало в двери счастливого дома бобо Якуба Дилкушод, но старик не в силах был его остановить. Собака смотрела на старика, как будто просила отпустить её следом за Саодат и Азизом.

“Ну, хорошо иди, мой друг, мой верный каландар, - решился сказать Якуб. – Я не в силах тебя держать, - и он прочитал священный хадис: «Поступающего тому, что он знает, Всевышний одарит и тем, что тот не знает».

Как прозвучали эти слова, упали на землю и разбились на осколки звуков и намёков, Рекс тут же вскочил на свои лапы и опрометью, вытянув морду, как гончая, бросился по следу ушедших людей, оставив свою тень далеко за хвостом. Вот собака подбежала к двери, оглянулась на старика и, как бы прощаясь с ним, печально пролаяла и скрылась за дверью, за которой исчезла обиженная Саодат.

Солнце, как грязная тряпица, выпачканное быками, продолжало висеть в зените. Небо, как грязное поле, вытаптонное быками, продолжало висеть над головой.

Старик Якуб не мог сдвинуться с места. Руки его без устали вынимали из перемётной сумы, как из рога изобилия, и выкладывали на стол всякие богатые и съедобные дары. Целая гора даров уже возвышалась на столе, как бы говоря: “Радуйся, старик!” Но при виде всего этого изобилия и богатства, в сердце старика почему-то не было радости. А были неясные печаль и боль, как древесные черви, поедавшие его душу изнутри.

Тень Рекса медленно двигалась к двери, будто не желала оставлять старика в одиночестве, и обращала к нему свою голову.

Настал черёд и Мустафе подняться с места и подойти к своему отцу.

“Отец, разреши мне идти – я позову маму, верну брата и собаку, и мы вчетвером порадуемся нашему столу”, - сказал «воробышек». 

«Иди, дорогой, мой сынок, мой трудный заглавный лист, и передай матери, тот, кто примирит двух людей, обретёт благо, даруемое борцам за веру», - разрешил старик.

Вот и Мустафа подошёл к этой чудесной и страшной двери, в которую все вошли, но никто не вернулся. Он уступил место собачьей тени, которая также исчезла за дверью, потом обернулся и крикнул старику:

“Спасибо, отец: ты спас мою душу!”

Мустафа махнул рукой и сделал свой последний шаг. Дверь проглотила и его.

Время шло, как казалось, старику, но никто так и не возвращался – ни Саодат, ни Азиз, ни Рекс. Якуб Дилкушод посмотрел по сторонам, как бы ища заступничества и поддержки, потом воздел горе глаза и увидел, что тряпица солнца по-прежнему висит в зените.   

Старик, рванулся с места – его осенила ужасная догадка, - но вросшие в землю ноги, даже не шелохнулись. Дилкушод понуро опустил голову, вытянув шею, словно желая, чтоб Всевышний отделил его жестокую и глупую голову от тела, если старик не сумел оберечь своих самых близких и дорогих, родных людей.

И нет ему прощения и спасения, хидая. Видимо, угас величественный свет, зажжённый Господином миров в маленьком тщедушном сердце старика. Как он, Якуб Дилкушод, мог забыть, что и духовная гибель, и духовное спасение создаются самим Аллахом.

«Воистину, ты не сможешь заставить мертвецов слышать и не заставишь глухих слышать зов, когда они обратятся вспять. Ты не наставишь слепых на прямой путь вместо пути заблуждения. Ты можешь заставить слышать лишь тех, кто уверовал в наши знамения. Они –то и есть предавшиеся Аллаху!» - прозвучал сверху глас божий, и старик молитвенно закрыл глаза и благоговейно прочитал священный хадис: «Самый лёгкий вид поклонения – молчание и добронравие».

“Не хитри, старик, и ответь: ты меня слышишь?”  -  гневно спросил голос.

“Слышу, Мой господин”, - ответил старик, попытался склониться в почтительном поклоне, но не смог – уже спина не слушалась его, и Якуб чувствовал, как начинают деревенеть его руки и голова. Старик испугался и закричал, обращая свой страх и свой гнев к солнцу и небу: “Что мне делать?! Как мне быть?! Я хочу увидеть своих близких людей!!!”

“Если хочешь, иди!” – бесстрастно ответил громовый голос.

“Как?! Ноги не слушаются меня – они, будто корни древнего карагача, вросли в землю…”

“ А ты отрежь их, насколько сможешь, освободишься из плена и увидишь своих близких!”

“Как я отрежу? Чем?!” – не унимался старик, со страхом сознавая, что уже немеют пальцы рук.

“Торопись, старик, не пройдёт и мгновения крыльев мотылька, по имени Жизнь, не пройдёт и дыхания вселенной, по имени Мгновение, как одеревенеют твои руки и голова, и ты, как сухое дерево, дотла сгоришь в печи собственного горя!” - отвечал на это голос.

“Как?! Чем?!” – повторил свои вопросы Якуб Дилкушод, и он увидел, как чьи-то невидимые руки скоро и сноровисто стали скатывать грязный коврик неба и выметать тряпицу солнца.

“Как я помню: ты – старый охотник, и у каждого охотника есть верный острый нож”, - ответил голос, и невидимые руки полностью скатали небо, и на его месте воцарилась мерцающая чёрная пустота, которую порой озаряли зигзаги, зубцы, окружности, треугольники, квадраты и прямые линии затихшего солнечного света, какой бывает на закате. Холодный свет солнца, как от ртутной лампы, угас, и мир ушёл со сцены, уступив место хаосу, излучавшему мертвецкий фосфор. 

Старик, опережая собственные мысли, наклонился, как можно ниже. Немеющими пальцами деревенеющей руки выхватил нож и, разрывая кожу и мышцы спины, ломая кости позвоночника, на едином порыве он холодным металлом коснулся своих ног и решительно полоснул по ним острым лезвием,  как опасной бритвой по тонкому листу бумаги.

C высоты своего роста Якуб Дилкушод, как подкошенный стебель травы, обрушился на землю – лицом в пыль, ломая руки. Не чуя разрывающей и опаляющей боли на лице, в руках и ногах, старик половинкой перерубленного дождевого червя устремился к той страшной и загадочной двери, за которой исчезла обиженная Саодат. За стариком потянулся алый шлейф густой крови, и над ним зажужжали насекомые.

Когда же до двери осталось три вздоха и два выдоха, отрезанные стариковские ноги вдруг ожили и бросились догонять своего хозяина. Они догнали старика и стали пинать и бить его, куда попало, а он продолжал ползти, не думая закрываться и прятаться от ударов. Видя, что упорный и упрямый старик не сдаётся, ноги совершенно осатанели и безостановочно наносили удары. А старик и не сдавался…

“Вскрой свою грудь, достань своё сердце и брось его голодным ногам, они насытятся и отставят тебя”, - вновь раздался небесный голос, проистекающий теперь из мерцающей ночи; произнёс и замолчал, и наступила тишина, та самая тишина, которая была до того, когда Элохим  сотворил небо и землю.

Земля же, по которой полз и извивался старик, не взирая на жестокие удары ног, по имени Судьба, на жалящие укусы паразитов, на ноющую боль в ногах, руках и на разбитом в кровь лице, была пуста и безлика. Тьма была над бездной, и Дух Всевышнего парил над  водами человеческого отчаяния и стремления найти и увидеть своих родных.

Якуб Дилкушод снова схватился за нож, со всей силы ударил себя в грудь, взрезал грудную клетку, словно конверт, открыл её и вынул наружу трепещущего птенца алого сердца. Он поднёс его к своим искусанным и обветренным губам, поцеловал его и сказал священный хадис: «Уберите с дороги то, что может помешать людям ». Сказал и швырнул без сожаления на растерзание ногам, а те накинулись на свой главный трофей, растоптали его в грязи и оставили старика, умирающего у страшной и загадочной двери. Чувствуя, что воля и силы покидают его с последним дыханием жизни, старик решительно пополз к открытой двери, опираясь исковерканными пальцами одной руки в порог, как дверь вдруг захлопнулась перед ним, обрубив пальцы его по самое основание.

“За что?! – воскликнул обескураженный Якуб Дилкушод и, не дожидаясь ответа, благодарно воскликнул: - Спасибо Тебе!”

На двери зажглись огненные буквы и озарили тот клочок ночи, в котором умирал бедный Якуб Дилкушод. И в мозгу благоверного мусульманина, каким был старый охотник Якуб,  развернулся целый старинный свиток из пергамента, и старик стал торопливо считывать слова, что возникали на нём:

“Как-то Пророк целый месяц был в пещере и размышляя о Боге. Месяц Рамазан уже подходил к концу, когда ему неожиданно явился архангел, который приказал громовым голосом: «Читай!» - «Но я не умею читать», - тихо промолвил неграмотный Мухаммед.- И тогда архангел сжал его и снова крикнул: «Читай!» - И снова Пророк ответил, что он не умеет читать. - «Читай во имя Господа твоего, который создал человека из сгустка. Читай, ведь Господь твой – Щедрейший», - продолжил увещевать его архангел и сжал тело Мухаммеда так, что тот едва мог дышать”.

“Да хранит Его Аллах и приветствует во веки веков, омен!” – произнёс благочинно достойный и несчастный старик, и на двери появились огненные буквы и сложились в слова, и слова гласили:

“Своим ножом выколи себе глаза и войди в эту дверь!” - загорелась новая надпись.

“Как я найду своих родных? – удивился старик. – Как я их увижу?”

“Истинному мусульманину не требуются ни сердце, ни глаза, но послушное исполнение предначертанного”, - зажглись на двери и в стариковом мозгу очередные слова, и тогда старик в третий раз схватился за нож и… И глазные яблоки, как окровавленные звёзды, покатились по чёрному небосводу человеческой судьбы.

Дверь стала медленно открываться. Якуб Дилкушод это понял по скрипу дверных петель. Он, оставивший терпение за порогом благоразумия, вытянул перед собой руки и, что есть силы, распахнул дверь настежь. Распахнул дверь и вполз в чёрную пустоту, которую, впрочем, он не мог увидеть, а только ощутить. Какой-то леденящий разум и душу холод охватил всё существо старика, будто рука Провидения поместила тщедушное тело бобо Якуба в банку с жидким азотом, и старик услышал голос. Только другой – не тот, что нисходил сверху, а идущий, казалось, из-под земли, и голос спросил:

“Ну, как, старик, ты ещё не передумал увидеть своих родных и близких тебе людей?”

“Нет!” – ответил старик Якуб, полный одержимой решительностью.

“Тогда смотри!” – вторил ему голос и засмеялся.

“Как я увижу, если у меня нет глаз…” - прошептал старик, и из его пустых глазниц потекли кровавые слёзы, они упали под ноги Якуба Дилкушода, который висел в чёрной пустоте, не ощущая ни опоры, ни силы земного притяжения, и расцвели красными маками боли.

 “Извини, я забыл, что был голос сверху, и ты добровольно лишился глаз своих”, - снова засмеялся голос, идущий будто из-под земли, а звук смеха походил на звук, когда железным ножом водят по стеклу; голос помолчал и добавил: – Но это беда не большая, ибо там  знают, что всё ушедшее и потерянное на лице земли не уходит и не теряется бесследно”. 

Голос замолк, и раздалось три громких хлопка, а потом наступила тишина.

“Я узнал тебя, Азраил, хотя и не вижу! - воскликнул старик. – Что ты задумал?”

“Испугался? – спросил голос. – Мне нравится страх мужественного и смелого старика, по прозванию Якуб Рубоби Дилкушод, и этот страх ласкает мою холодную и мёртвую душу. Но я хочу успокоить тебя, старик, поскольку твои земные дни ещё не сочтены. Там решили, чтобы ты сполна испил свою чащу боли и страданий, отчаяния и горя…”

“Чего ты хочешь?”

“Я уже ничего не хочу, ибо получил от тебя всё самое дорогое и ценное, чем жило и восхищалось твоё Большое открытое сердце. Но придёт срок, и ты сам придёшь в мои объятия. Хоть и ожидаю тебя давно, я преисполнен терпения и великодушия…”

“Чего ты хочешь?” – перебил старик звучание страшного голоса, идущего, казалось, из-под земли. А земли-то и не было, и старик того не знал.

“Научись, старик, терпению, и будь великодушен, когда с тобой  говорит вечность!”

“Хорошо, я виноват, прости”, - тихо ответил на это старик и виновато опустил голову.

“О, что я вижу?! Гордый человек, наконец, почувствовал себя виноватым – для этого стоило прожить тысячи лет! Знай же, безумный гордец, если бы не твоя чрезмерная гордость – помнишь: «человек – это звучит гордо»? – то Юсуф не ушёл бы из родительского дома. Я скажу больше: если бы не твоя гордость, то не умерла бы Саодат, не погиб Мустафа, и ты бы не лишился верного и преданного друга, как Рекс!” – страшный голос заходился в смехе.

“Молчи!” – воскликнул старик, не выдержав этой пытки.

“А что сделаешь ты, дождливый червяк, раздавленный ногой Вечного Повелителя? Мне только и осталось, что плюнуть тебе в лицо и растереть с пылью, по которой ты ползёшь, восставший из праха и в прах возвращающийся!” - язвительно заметил страшный голос.

“Ну, плюй же в лицо и скорее смешай меня с пылью – прошу тебя, не продлевай моих мучений, ибо я так устал от своего одиночества…” - невольно взмолился старик, и снова кровавые слёзы закапали из его пустых глазниц.

“Ты плачешь? – участливо спросил Якуба страшный голос. – О, вздорный и глупый старик, ты растрогал моё сердце…”

“Смешай меня с пылью и вытри об неё свои грязные ноги”, - старик был неумолим.

“Нет уж, бородатый ребёнок, я ещё не насладился твоей беспомощностью и твоим унижением. А ещё тысячи лет ожидания я уже не вынесу… - ответил страшный голос и добавил: - Я, как и обещал, возвращаю тебе твои глаза, - тут раздалось три хлопка, и голос приказал: - Смотри!” 

И старик Якуб тут же почувствовал, как что-то коснулось его пустых глазниц, как его мозг пронзила острая боль, будто тонкая игла случая вошла в нежное тело стариковского ума, как перед ним брызнул бледный свет фосфора, и старик ослеп, в страхе закрыв глаза. Он почувствовал себя обманутым – разве научит хорошему делу дурное и гнилое семя? – и испугался, что больше никогда не увидит своих близких и родных людей.

“Смотри! – снова приказал страшный голос – голос снизу: – Открой свои глаза и ничего не бойся!”

Старик послушно открыл вновь обретённые глаза и невольно вздрогнул от увиденной картины.

“Ха-ха-ха! – троекратно засмеялся голос и спросил: - А кого ты хотела увидеть, человеческая пыль на подошве Повелителя?”

“Только не себя…” - прошептал старик и с каким-то внутренним страхом и содроганием, брезгливостью и ужасом стал взирать на самого себя.

“Каждый человек видит именно то, что он хочет увидеть в отражении собственного света”, - заметил  противоположный Якуб.

Действительно, сейчас перед самим собой истинный Якуб Дилкушод видел самого себя. Зеркальный Якуб пил чай, сидя на алой, как кровь, курпаче. Хотя на нём был дорогой, вышитый серебром и золотом редкостной красоты халат из чёрного атласа, вокруг этого человекоподобного старообразного существа были только мрак и пустота…

“Извини, что не приглашаю разделить мой скромный достархан…  - улыбнулся двойник Якуба Дилкушод, отпил из пиалы, отстранил руку и спросил: - Так что ты хочешь, безумный старик?”
“Я хочу увидеть своих близких и родных людей”, - ответил истерзанный и измученный земной Якуб.

“Это твоя последняя просьба?” – спросил двойник и снова неторопливо отпил чай из пиалы.

“Да, ибо сказано: «Тому, кто боится Аллаха, Он даёт выход»”, - ответил старик.   

“Не говори поспешно это пустое слово, ибо «ал-илах» - это всего лишь маленький бог маленькой луны!” – засмеялся двойник и стал пучиться и расти на глазах, как дрожжевое тесто.   

“Молчи! – возмутился настоящий Якуб Дилкушод и молитвенно прочитал: «Ты не ведёшь прямым путём тех, кого хочешь: Аллах ведёт, кого

“Ну, хорошо, упорный и несговорчивый старик, ты этого хотел”, - ответил двойник (гримаса боли исказила его лицо, когда он услышал эти слова, святые для каждого мусульманина), перестал пучиться, вернулся к своим прежним размерам, и снова раздались три хлопка.

Тут из мрака за спиной двойника возникли четыре отшлифованных серебряных зеркала, не тускнеющих от времени и земных событий, и в каждом зеркале возникли образы дорогих и близких людей и животного. Все четверо стояли перед лицом живого Якуба Дилкушода, и на их лицах и морде была печаль и боль.

“Зачем ты это сделал, дорогой?” – спросило зеркальное изображение верной и любимой красавицы Саодат.

“Зачем ты это сделал, отец?” – в один голос спросили  изображения Азиза и Мустафы.

“Гав-гав?” – пролаял из зеркала свой вопрос верный и преданный Рекс.

“Я хотел вас увидеть, потому что люблю!” – ответил земной старик.

“И мы тебя любим”, - сказали  трое, четвёртый пролаял, и у всех пятерых на глазах заблистали жемчужины слёз.

“Всё-всё, хватит! – запротестовал двойник. – Ваше время вышло”.

Он допил свой чай, отстранил руку с пиалой, сказал слова заклинания, и пиала превратилась в чашу для омовения рук. Из пустоты возникли кувшин и полотенце; полилась вода на руки двойника, и тот после повторил несколько раз, неторопливо вытирая руки: “Хватит! Хватит! Хватит!”

Затем он взял один край полотенца, омочил его в чаше и подошёл к зеркалу, в котором застыл печальный образ убитого Рекса. Двойник поднял руку и смоченным краем махровой ткани принялся стирать на поверхности зеркала образ собаки. Так женщина вытирает грязь на стекле окна.

Уже осталась морда собаки. Остались глаза, которые продолжали преданно смотреть на своего хозяина. А хозяин снова застыл, уже опираясь на изуродованные руки, и чувствовал, как руки, словно корни, врастают в чёрную пустоту.

Тут двойник подошёл к светлому образу Саодат и замахнулся краем полотенца.

“Нет! Нет! Нееет! – закричал Якуб Дилкушод, отрывая руки от пустоты: - Нееет!”

Оставляя в пустоте кожу, мясо, костяшки пальцев, Дилкушод всё же оторвал свои руки и пополз к зеркалам. Но сил уже не доставало. Тогда изнемогая от физической боли, но больше от душевных страданий, что больше никогда не увидит дорогие и близкие его душе образы, он снова схватился за нож и метнул его в страшного двойника.

Нож легко и свободно вошёл в тело двойника, в то место, где у людей располагается сердце, как капля дождя входит в море, не причинив никакого вреда. Нож то ли  утонул в этом страшном теле, то ли растворился в нём…

“Ха-ха-ха!” – снова рассмеялся страшный старик и с утроенным старанием принялся стирать с металлического зеркала прекрасный образ дорогой и любимой Саодат.          

“Оставь! Прекрати! – закричал взбешенный Якуб Дилкушод. – Я прошу тебя: прекрати!”

“А-а, ты злишься?! Мне это очень нравится”, - улыбнулся двойник, стирая на отшлифованном серебре чёрные локоны прекрасной женщины, а та стояла, потупив взор свой, молчала и терпела.

“Стой! Стой же!” – кричал Якуб Дилкушод, но двойник не слушал его и не думал останавливаться – он с большим старанием стирал с лица зеркала светлый лик лучезарной Саодат.

“Что ты делаешь?!” – закричал земной старик и в бессильной ярости стал отгрызать себе левую руку, морщась от боли и сплёвывая себе под ноги кровавые куски собственного мяса.

Вот он отгрыз левую руку, сглатывая густую кровь, и, как ужасное орудие отмщения, схватил руку правой рукой, размахнулся и бросил в страшного двойника. Отгрызенная рука прошла сквозь противоположного Якуба, будто тот состоял из пара, и разбила оставшиеся зеркала за его спиной. Зеркала разбились на мелкие осколки, и в каждом осколке отразились полные образы Азиза и Мустафы  и наполовину стёртый образ Саодат.
 
“Ха-ха-ха!” – засмеялся двойник, видя, что натворил этот неуёмный земной старикашка.

“Ааа-а!” – страшно закричал потерянный и обездоленный Якуб Дилкушод, собрал последние капли воли и сил и бросил своё тело на двойника.   
 
“Что ты наделал, глупый и вздорный старик?!” – закричал в ответ двойник.

В это время тело Якуба Дилкушода, как снаряд, пущенный из пушки, настигло страшного старика, и тот разбился на осколки, как только голова измождённого рубобского мудреца коснулась его дорогого халата. И в каждом осколке отразилось лицо двойника, и двойник многократно кричал:

“Что ты наделал, глупый и вздорный старик?!”

Следом за страшным двойником разбилась на осколки и чёрная пустота, и снова в каждом осколке отразился двойник, который продолжал уже многотысячно кричать:

“Что ты наделал, глупый и вздорный старик, что ты надеээлал?!”

“Замолчи!!! – закричал Якуб Дилкушод, схватился оставшейся рукой за голову, чувствуя, как она распухает и вот-вот взорвётся на куски, словно большой и спелый арбуз, выскользнувший из высоко и гордо поднятой руки. И он в страхе закричал: - Азиииз!!!”

Старик Якуб Дилкушод тут же разорвался пополам, каждая половинка разделилась на четыре части, а каждая четвертая часть – на шестнадцать частей, и, когда всё чёрное пространство заняли разорванные части несчастного старика, вдруг вспыхнул яркий свет. На каждой части заплясали языки  голубого пламени, и каждая часть устало прошептала голосом мудреца и путешественника из дальнего горного кишлака Рубоб:

“О, Вечный Повелитель, прошу Тебя, даруй многострадальной таджикской земле мир, покой и согласие”.

И где-то далеко-далеко, словно в глубинах человеческого сознания снова прозвучала затухающим эхом неразделённая отцовская боль:    “Азиииз!!!” – и над всем безумным пространством склонилась огромная голова старого плюшевого медвежонка.

Всё затихло, растаяло и сгорело в жёлто- белом солнечном свете, который залил собой все просторы недавней чёрной пустоты, и чистый голос Повелителя Сил торжественно, как клятву, произнёс:

 “Мудрый и великодушный старик, будет мир, покой и согласие на таджикской земле, по словам твоим. Пусть ты не Пророк, отмеченный небесной лаской  и земной властью, но и ты  можешь сказать там, в долине: «Я был послан для того, чтобы призывать людей к спасению и вере,  но ведёт к ним и дарует их Аллах!» Только Султан Слова, господин ваш, Пророк может обращаться к людям, ибо сказано Ему: «Напоминай же, ведь ты – только напоминатель!»  Но и ты, прах от праха, Якуб Рубоби Дилкушод, можешь сегодня повторить вслед за Ним эти слова, святые для каждого мусульманина: «А тех, которые радели за Наше дело, Мы наставим на Наши пути. И, воистину, Аллах с теми, кто вершит добро!»”