Часть третья, глава седьмая

Кто радует боголюба, того радует Всевышний.

Священный хадис.



«Мы предложили Доверие небесам, и земле. и горам, но они отказались от Него и испугались Его, и Его принял человек»,- утром нового дня сказал старик слова Священного Корана и быстро встал с кровати.

Видя это чудо, милиционер и хозяин дома, его супруга и дети, благоговейно совершили тахаджуд, главный спасительный намаз для каждого мусульманина, что является его пищей и светом, в котором будет нуждаться всякий умерший правоверный, войдя в тёмный коридор, называемый могилой. Как Спасительный фонарь в бушующем мраке ночи, тахаджуд освещает души  благочестивых правоверных и, словно крепостной вал, оберегает их от смертельных стрел чёрных сил, как черви копошившихся в могильной тьме.

Потом жену хозяина дома отправили за местным муллой, а сам хозяин вместе с милиционером отправился по соседям в поисках жертвенного барана, чтобы отметить это явление мощи и справедливости сущности бога, называемой всеобъемлющим словом и всеохватывающим именем «Аллах». Тем более, в старике люди увидели зеркало совершенного человека, а в нём – отражение неограниченного и неосуществлённого бытия, и всем сердцем своим искренно полюбили Бога, чтобы, каждый день совершенствуясь в духовной и материальной жизни, то же стать совершенными людьми.

Милиционер и хозяин дома ходили от соседа к соседу, от дома к дому, рассказывая о чуде, которое случилось, и к ним присоединялись другие люди и шли вместе с ними в поисках барана.

Тяжёлое выдалось время на долю солнечной таджикской земли и её славного гостеприимного народа, и трудно было найти жертвенное животное в эту смутную пору. Но людям со словами о чудесном известии сверкнул луч надежды в их душах, закрытых тучами тревоги и сомнений, и люди поверили, что скоро, очень скоро на родную землю снизойдёт благодать Всевышнего, и в дом каждого мусульманина, каждого человека, живущего здесь, вернутся мир и покой, согласие и процветание. И уже не два, не три человека и не десять, а большая и говорливая толпа радостных и возбуждённых людей шла от дома к дому и от сердца к сердцу, от души к душе несла благую весть об избавлении отчего края от смертельной беды.

И баран был-таки найден и принесён в жертву, а мулла прочитал торжественную молитву и благословил всех присутствующих правоверных, а в их лице таджикскую землю, и обратился к Вечному Богу с просьбой о прощении и любви. Тем временем хозяин дома делал распоряжения своим многочисленным помощникам и сам подавал на стол уважаемым гостям, старикам и детям.

Вскоре вышел Якуб Дилкушод и обратился к хозяину дома, чтобы тот  провёл его на кладбище и показал могилу сына. Все гости, бывшие во дворе, почтенно встали и окружили старика. Люди были наслышаны о духовном подвиге этого старого человека, который искал сына и нашёл его. Все сочувствовали и сопереживали этому старику, который имел сына и навеки потерял его. На всё воля Аллаха!

Люди, включая муллу, выразили своё согласие, и говорливый людской муравейник отправился на кладбище и вскоре достиг этого печального места памяти и скорби. Русский врач, отдавая дань уважения праху покойных правоверных, перекрестился у кладбищенских ворот и хотел остаться здесь, дожидаясь людей. Но люди согласно закивали головой, приглашая врача пойти за собой.

Высокие сосны с рыжими стволами зелёными вершинами упирались в пасмурное небо. Здешние птицы пели печальные гимны, тревожа живые сердца и восхищая покойные души. И люди шли от свежей могилы до другой по земле влажной от слёз, прикладывая к лицу чаши натруженных рук, читали молитвы вслед за муллой и тихо беседовали между собой.

Одни говорили о том, что если кто-то из мусульман хотя бы раз в неделю не поминает своих родителей и близких, то души покойных родителей больно бьются о притолоку своего последнего дома, которым стала могила. Другие говорили о том, что если кому-нибудь из мусульманинов приснилось, что его родственник, преданный земле, жуёт саван, то надо поспешить на его могилу, выкопать  тело покойного, вынуть саван изо рта, и несколько раз обойти вокруг покойника, окуривая дымом и ублажая молитвами. А после следует воткнуть над могилой сухую ветку и повязать на неё белую ленточку, оторванную от погребального савана. Если ничего этого не сделать, то, в скором времени, покойник заберёт с собой кого-нибудь из ныне живущих родственников.

Скоро люди оказались возле могилы, в которой, как утверждал хозяин дома, похоронен сын старика Якуба, дорогой и горячо любимый Азиз. Кто-то подступил к старику, подошёл и русский врач, чтобы помочь старому человеку, если вдруг что случится от избытка чувств и такого нервного потрясения. Для старика, который только и жил тем, что скоро встретится со своим сыном и попросит прощения, потеря близкого родного человека была тяжёлым смертельным ударом. Не всякий крепыш готов такое выдержать. А тут старик, пешком пришедший их дальних гор. Старик, желавший обнять своего сына, но оказавшийся у его могилы…

Якуб Рубоби Дилкушод ничего не сказал своим помощникам, а только посмотрел на них, и те отступились от него, оставив старика наедине с прахом покойного сына. Старик поклонился могиле, встал на колени, воздел руки к небу, прочитал молитву и лбом коснулся кладбищенской земли – и так несколько раз. Люди молчаливо стояли позади стариковой спины. Поодаль стоял Любовин, тревожно наблюдавший за названным отцом и готовый бросится к нему в любую минуту, чтобы оказать свою помощь и содействие.

Видимо, сердце, душа, ум старика не выдержали груза такой потери, как потеря горячо любимого единственного сына, и лицо старика залилось слезами, и старик с надрывом прокричал: “Азиииз!!!” – и упал на могильный холм, обхватив его руками, затих и замер. Люди хотели броситься к старику, но мулла сделал знак рукой – мол, не трогайте старца: всё будет хорошо – и люди остались на своих местах.


Только русский врач подошёл, наклонился к старику и коснулся его спины. Спина была тёплой, и по ней проходила какая-то дрожь – старик беззвучно плакал, прощаясь со своим сыном.
 
Тут в вершинах сосен зашумел ветер, на землю с тихим звоном посыпалась сухая хвоя, внезапно расступились тучи, и люди, бывшие на кладбище, явственно услышали голос, который сказал: “Встань, старик, и не надо слёз, ибо твой сын простил тебя, потому что любит. Ты ещё встретишься с ним, но не сейчас, ибо время твоё не настало. Аллах Всевышний любит мягкосердечных и подаёт им помощь. Всевышний не оставит без вознаграждения творящих добро”.

Сказал это голос, на землю и на людей брызнул яркий солнечный свет, и всё стихло и погасло. Поражённые и восхищённые люди остались стоять, закрыв глаза, и каждой клеткой своего телесной сути ощущали, как божья благодать разливается по их существу. И было слышно, как торжественно стучат, словно кузнечные молоты, сердца этих благочестивых людей.

Якуб Рубоби Дилкушод зашевелился и легко, как молодой человек, оставив на земле свой посох странника, встал на ноги, будто Аллах Всевышний прибавил ему новых сил и новой жизни. Впрочем, так оно и было, и никто из присутствующих людей не выразил в том своего сомнения, и каждый ещё раз воздал благодарения за содеянное чудо, что стало очередным проявлением силы и мощи, мудрости и справедливости Вечного Бога.

Как паломники останавливаются в Мекке, завершая свой хадж, так и Якуб Рубоби Дилкушод остановился у могилы любимого и прекрасного сына, завершая свою долгую дорогу к нему – дорогу скорби и печали, и начиная новую дорогу – дорогу к дому, дорогу веры и любви.

Вскоре люди устремились к выходу и вышли за кладбищенские ворота. После всякий устремился в родной дом, неся в сердце своём благую весть о чудесном старике и об избавлении  таджикской земли от несчастья. Это несчастье как наказание за вероотступничество и за грехи обрушилось на таджикскую землю.

Якуб Дилкушод, русский врач, мулла, милиционер, и большая группа людей, которые остались добровольно сопровождать удивительного старика и оберегать его от возможных трудностей пути домой, направились к столичному аэропорту. Здесь старик думал встретить знакомых вертолётчиков, которые могли бы помочь ему вернуться в родной кишлак, если позволит погода. Старик думал об этом и постоянно молился, как истинный мусульманин, ибо он презирал грех и находил отраду в молитве. И молился он не столько о хорошей погоде, не о вер-толётчиках, которые согласятся перевезти его, сколько о мире и процветании родной земли, о счастье и достатке каждого человека, живущего на ней.

Время спустя, когда  день прошёл половину пути от полудня, люди достигли пределов аэропорта. С помощью Всевышнего,  открывающего сердца и души многочисленной военной охраны, все вышли к стоянке вертолётов, где деловито хлопотали технические работники и вертолётчики. Увидев старика, те бросили свои дела и с криками радости бросились встречать дорогого гостя. Они обнимали старика, жали ему руки, хлопали его по плечу, выражая своё восхищение и уважение.

 Известия о чудесах, что сопутствовали старику во время его путешествия по Душанбе, бежали впереди Якуба Дилкушод, возвещая о скором мире и согласии.

Вертолётчики, единодушно выразив своё желание перевезти старика в родной Рубоб, стали сокрушаться о том, что в баках нет «горючки», почему старику придётся подождать два-три дня, а то и неделю, пока они найдут выход из создавшегося положения. Правда, горючее есть у заокеанских гостей, но сейчас те заняты эвакуацией Представительства США - им нет никакого дела до остальных. 

Без долгих разговоров и приготовлений вертолётчики, случайно узнав, что старик и люди, сопровождающие его, давно не обедали, накрыли на скорую руку импровизированныё стол прямо на взлётной площадке. Сухие пайки и прочая еда, по случаю неспокойного времени, украсили скромный стол: чем богаты, тем и рады – пояснили вертолётчики.  А после командир вертолётной группы отправил Якуба Дилкушода в свою квартиру, чтобы тот мог переждать это время, а семья, наслышанная о старике, примет его, как родного и близкого человека – как своего отца.

“Мой дом – это Ваш дом”, - сказал командир, русский человек, и в знак доверия и особого уважения передал старику ключи от своего дома и назвал адрес.

Поблагодарив командира за гостеприимство, Якуб Дилкушод принял приглашение, ключи и отправился по указанному адресу. А встревоженный город встречал старика не как одного из пророков, но достойного человека, который в лице своём по волеизъявлению небес стал живым воплощением утраченного мира и порядка, отчего надежда и умиротворение возвращались в дома душанбинцев и жителей благодатной и счастливой таджикской земли.

Старик Якуб, врач Пётр и сопровождающие их люди стали проходить мимо брошенного дома – война выжгла ему глазницы окон, опалила стены, а на их боках оставила рваные раны от взрывов, - как вдруг автоматная очередь выплеснулась свинцом из одного обугленного окна, что в подъезде, и остановила идущих.

“Что случилось? Что случилось?” - всполошились люди, и задние стали напирать на передних; началась паника – люди бросились бежать.

“Правоверные стойте! – закричали мулла и мтлиционер. – Нам нечего бояться, когда с нами Якуб Рубоби Дилкушод и его оберегают наш благочестивый Пророк пророков и сам Аллах Всевышний”.

Дрогнувшие люди, услышав эти слова, обрели мужество и вернулись к старику. Действительно, если старик является ушами и глазами, сердцем и душой Вечного Бога, то людям бояться не надо, ибо Аллах Всемогущий и Справедливый сохранит их от беды, не допустит бедствий и несчастий в их домах.

“Старик Якуб, ты здесь? – раздался вдруг голос из окна брошенного дома. – Это я – Диловар. Давно тебя поджидаю – хочу поквитаться с тобой за то, что ты разрушил мои планы. Ты помнишь меня? Мустафу-воробышка?”

“Да, я помню тебя, Диловар. Помню Мустафу. За что ты его убил?”
 
“Я позавидовал тому, что он может начать новую жизнь, а я – нет!” – ответил Диловар.

“И ты можешь начать новую жизнь!” - крикнул старик.

“Старик, не перебивай меня, ибо я сказал нет, - закричал в ответ Диловар,- а ты иди сюда!”

Старик без колебаний сделал шаг навстречу неизвестности, и следом за ним последовали русский врач, милиционер, вооружённый табельным оружием, мулла и ещё несколько человек.

“Я сказал, пусть старик идёт сюда – один!” - 
крикнул Диловар, и автоматная очередь снова прошила воздух над головами людей.

“Русский, со мной ничего не случится, а ты отведи людей”, - обернулся Якуб Дилкушод к Любовину и вошёл в полуразрушенный и мрачный подъезд дома, ступая по щебню и битому кирпичу, а следом за стариком прозрачными тенями двинулись старик-Время и старик-Ветер, которые незримо сопровождали своего друга в шествии по Душанбе.

Всюду были паутина и пыль, мусор и впопыхах брошенные и забытые вещи, обрывки газет и детские игрушки, а над ними царил дух отчаяния и безнадёжности. Старик обратил внимание на детскую куклу - плюшевого медведя, с оторванной лапой – наклонился и поднял игрушку. И невольно стало больно и грустно, одиноко.

Старик вдруг представил себе, как подобного медведя он покупал для маленького Азиза в сельском магазине. Тот медведь остался сидеть на стенной полке в оставленном доме. Только сына уже нет, и никто не властен вернуть его, потому что так решил старик. Ведь он не единственный на таджикской земле, кто вчера или сегодня потерял дорогих и близких людей в этой нечаянной стихии безрассудства и жестокости.

Он может вернуть своего сына, но чем же он, старик, лучше тех людей, кто не может это сделать? Ничем не лучше. И потому Якуб Рубоби Дилкушод остаётся один. И потому старик подобрал эту игрушку и держал её в руках.

“Поднимайся наверх, старик!” – приказал голос Диловара, но в нём уже не было прежней властности, и голос звучал так, будто исходил из треснутого кувшина.

“Я поднимаюсь, сын!” – крикнул старик.

“Врёшь, старик, у меня никогда не было отца: поднимайся!” – в ответ закричал Диловар.

Якуб Дилкушод поднялся на третий этаж и на его площадке, у обгоревшего проёма окна, увидел Диловара, который, как и этот дом, был также истерзан войной. Уже ничто не напоминало о прежнем предводителе обманутых и запуганных людей. Он был разбит и помят, и вызывал только жалость, как побитая бездомная собака, - один глаз вытек, над другим была ссадина; всё лицо в крови; левая рука обмотана грязной окровавленной тряпкой и на перевязи; грязная, рваная, окро-вавленная рубаха.

Старик хотел броситься к нему, но Диловар остановил его желание.

«Если ты зло совершил, не дожидайся прощенья,
Ибо не сможет никто жить, отказавшись от мщенья…»

Это Диловар прочитал стих из творчества Амсала.

Старик повторил попытку подойти к раненому человеку и помочь ему, сказав, что простил его зло.

Но бывший главарь бандитов снова остановил его.

“Не надо, Якуб Рубоби, я, как старый пёс, пришёл умирать в родной дом, - и Диловар оглядел грязные дымные стены подъезда. – Я когда-то  родился и вырос в стенах этой квартиры, - и он кивнул на обшарпанную и сорванную с петель дверь, и тихо добавил: - Я мечтал стать художником, как мой отец, а стал…”

“А стал убийцей?..” - предположил Якуб Дилкушод.

“Старик, не надо со мной так шутить! – вдруг вспылил Диловар, вскинул автомат, передёрнул затвор и закричал: - Это ты, ты убил Мустафу! Ты разогнал всех моих людей, и они, как глупые бараны, вернулись в свои дома и семьи на милость победителя. А надо только силой брать то, что тебе принадлежит по праву!!!” – и наступила тишина.

Якуб Дилкушод смотрел на Диловара, и стариковы глаза, полные слёз и боли, видели то ночной мрак, то солнечный свет, и нельзя сказать, чего было больше.

Диловар наставил ствол автомата на грудь старика, прямо в его сердце, и тоже единственным глазом  смотрел на рубобского мудреца. Отчаявшийся и запутавшийся человек видел перед собой только яркий свет, какой бывает в летний погожий день.

“Я думаю, у тебя ещё есть возможность вернуться к обычной жизни и стать художником”, - предложил старик.

“Ты снова смеёшься надо мной?” – Диловар направил ствол автомата в глаза своего собеседника, понимая, что эта беседа для любого из них  последняя.

“Нет, я говорю искренно”, - твёрдо ответил Якуб и тихо двинулся в сторону Диловара.

“Стоять! – зычно крикнул бандит и повторил свой вопрос: - Ты смеёшься надо мной?”

“Нет, я говорю искренно, - с той же твёрдостью повторил Якуб Дилкушод и пояснил своё движение: - Я только хотел осмотреть твою рану и помочь тебе”.

“Не надо, мудрый старик, мне всё равно осталось недолго ждать – я это чувствую… - Диловар заплакал и бросил старику то ли с вызовом, то ли с сожалением: – Я не хотел такой судьбы для себя!”

“Всё образуется, мой сын…” – старик пытался успокоить несчастного человека.

“Не смей меня так называть, ибо у меня никогда не было отца – он бросил нас, когда мне было пять лет, и мать, не выдержав разлуки, однажды повесилась… – Диловар вырвал давнюю боль из своего сердца и бросил её в ноги старику, и старик увидел ужас и отчаяние пятилетнего мальчика.

“Сочувствую, да покоится она с миром”, - ответил на это Якуб и снова сделал попытку подойти к Диловару.

“Стоять! – закричал тот. – Стоять, старик, всё равно уже ничего не исправить. Я не хотел такой судьбы для себя. Я просто устал… устал притворяться. В вашем мире вы только в глаза говорите друг другу приятные вещи, а стоит кому-то отвернуться, как бьёте в спину ножом зависти и ненависти. Виноват ли я в том, что всё делал открыто, когда другой прятался от посторонних глаз: кто из нас более виноват? Почему я достоин презрения и осуждения, а тот – почести и достатка? ”

Старик внимательно слушал исповедь Диловара, а тот продолжал:

“Я самостоятельно пришёл к выводу, что к сытному пирогу нашей жизни приходят только первые, а оставаясь благочестивым человеком, невозможно быть первым. Я тоже был праведником, но о какой праведности может идти речь, когда твои дети голодают, а ты ничем не можешь им помочь? Я устал подбирать крошки за другими: если ты сам не побеспокоишься о себе, то никто за тебя это не сделает. Ведь, по большому счёту, всем наплевать, как и на что живёт твоя семья, по-скольку всех интересуют только собственные проблемы, собственные семьи и собственные дети, а всё остальное – красивые слова для успокоения совести и соблюдения общественного порядка”.

Старик внимательно слушал исповедь Диловара, а тот говорил:

“Когда каждый день видишь страдания и нужду своей семьи и собственных детей, ты забываешь о других семьях и чужих детях, что они также страдают и нуждаются. Но мы живём в мире того времени, когда победителей не судят, а достигнуть победы можно любым путём, главное, чтобы у тебя были деньги. Твои дети могут ходить голодными и раздетыми, но зато у тебя будет шикарная машина. Твоя семья может нуждаться, зато по праздникам ты можешь накрывать для гостей богатый достархан и одевать детей в дорогие и красивые одежды, как на выставке собственных материальных достижений и своей значимости в мире обмана и корысти.  Здесь тебя ценят не по единству благородных и благочестивых мыслей, слов и поступков, а по тому имуществу, которое ты имеешь, и никто не спрашивает: откуда оно? – главное, что оно есть. Тебя ценят не за верное искреннее служение Вечному Богу, а за то, что служишь Ему публично на словах, но, переступив порог своего дома или мечети, отдаёшься во власть джинам зависти и духам одержимости и ненависти…”

Старик внимательно слушал исповедь Диловара, а тот говорил:

“Я не задумываясь вручил свою душу Бахраму*,  ударил в барабан безрассудства и выбросил свой щит против коварства и подлости, которые наркотическим дымом овладелили всем моим существом, телом и душой. Я стал хаммалом*  жестокости, и это побудило меня переплюнуть Шиса*. Если тот создал свою Каабу из камня и глины, то я  решил возвести свою святыню из чужих голов во имя бога роскоши и достатка. Но я забыл, что меч, занесённый над чужой головой, прежде пронзает душу своего хозяина. И у меня нет другого пути…” – бандит устало и потерянно опустил автомат.

“«Посмотри, как непохожи все дороги на земле», и среди них есть та, которая приведёт тебя к свету любви – к истинной вере своих отцов! ” – сказал старик.

“Поздно… поздно… поздно, о… отец… Я давно жаждал назвать кого-нибу этим светлым и святым словом: «отец»!” – простонал Диловар.

“Есть ещё время, и вернись к своему Господину, ибо Он ждёт тебя и любит”, - обратился старик с последней надеждой.

“Поздно, отец, поскольку наш Лубатбоз, Великий Кукольник, давно устал от такой дрянной куклы, как я, и швырнул её в печь! Я устал так жить! Я не могу так жить! Я не хочу так жить!” – воскликнул Диловар и разорвал ворот на своей рубахе, словно человек задыхался.

Старик сделал шаг навстречу несчастному человеку, но тот предостерегающе поднял автомат.

 Диловар молчал и затравленно смотрел на старика одним глазом, и старик увидел, сколько невысказанной боли было в этом единственном глазе.

“Сюда, мой сын Диловар, и я приму твою боль – я  долго ждал, что ты одумаешься и придёшь ко мне!” – воскликнул вдруг старик, раскрывая свои объятия; он хотел броситься к потерявшейся и раскаявшейся душе и обнять её.

“Да…” – тихо, будто падение дождевой капли на землю, прошептал Диловар, и автомат дрогнул в его руках, ибо несчастный человек решил придти в объятия старика.

Но замер старик-Время, затих старик-Ветер, и раздался подземный гул. Закачались стены полуразрушенного дома, посыпался щебень и строительный мусор, и поднялись клубы пыли, а в пыли из-под пола забились кровавые языки пламени.

“Стойте!” – раздался голос подземелья, языки пламени стали лизать стены подъезда, и Якуб Рубоби Дилкушод увидел Азраила в огненном обличии.

“Зачем ты здесь?” – спросил старик.

“Я хочу, чтобы во всём была справедливость”, - ответил Огонь.

“С каких это пор ты заговорил о справедливости?” – спросил старик.

“Якуб, не стану ворошить старые обиды и пререкаться с тобой, - заговорил злобный дух, - а скажу, что именно Диловар убил твоего сына на площади”.

“Это правда?” – спросил старик, обращаясь к Диловару, который стоял, обливаясь потом от жаркого пламени.

“Да…” – тихо, будто падение на землю оторванного сухого листа, ответил Диловар.

“И ты, старик, всё равно хочешь заключить в свои чистые объятия убийцу собственного сына?” – тут же спросил Огонь, не давая время на размышления.

“Да! – воскликнул старик, обращаясь к огню, и, обернувшись к Диловару, твёрдо сказал: - Иди ко мне, мой сын!”

“Нет! – отрывисто, словно выстрел, бросил Огонь, и зарычал: - Это мой сын! Если капля дождя, упавшая в ручей, становится морем, то капля человеческого зла, упавшая в преисподнюю, становится мной! – и Огонь повернулся к Диловару: Иди со мной, поскольку ты и Я – это одно целое!”

“Нет, нет, нет… – заговорил Диловар и закричал: - Нееет!!! ”

Тут Диловар отбросил в сторону автомат и выхватил из-за пазухи пистолет с единственным патроном, наставив его на свой висок.

“Одумайся, что ты делаешь, глупец?! Если ты пойдёшь со мной, то получишь полную власть над земным миром и станешь первым в человеческих страстях и грехах!” – воскликнул Огонь.

“Если ты пойдёшь со мной, то обретёшь Любовь!” – воскликнул старик.

“НЕТ! «СМЕРТЬ НАСТИГНЕТ ВАС, ГДЕ БЫ ВЫ НИ НАХОДИЛИСЬ!» - ответил Огню Диловар,  а старику сказал: - ПРОСТИ, ОТЕЦ, Я ЛЮБЛЮ ТЕБЯ! БЛАГОДАРЮ ЗА ТО, ЧТО ТЫ ЕСТЬ!” – и раздался выстрел…

“Жаль”, - сказал Огонь и исчез, снова раздался подземный гул, а поверх мёртвого Диловара заплясали жадные и жаркие языки пламени, и снова запахло горелым человеческим мясом.

“Сын, я люблю тебя!” – закричал безутешный старик и упал на языки пламени, и пламя охватило старика.

Тут из стены вышел призрак женщины - прекрасный образ Саодат – и со словами:
“Ты должен жить, Якуб Рубоби Дилкушод, ибо ни в чём не виноват!” – упал на огонь, а следом осыпался белый яблоневый цвет. Как цвет печали. Как цвет надежды. Как цвет искренней и святой любви…


Когда русский врач, милиционер, расчехливший пистолет, и несколько других смельчаков, услышав единственный выстрел,  вбежали в подъезд и поднялись на третий этаж, то нашли Якуба Рубоби Дилкушод, лежащим на дочерна обгоревшем трупе и обнимающим его, как самого дорогого человека, которому старик посвятил свой долгий и трудный путь. Только обездвиженного старика отняли от трупа, как человеческое тело, сгоревшее, как головёшка, рассыпалось в кучку пепла. На старике же не было ни намёка на огонь.

Бездыханного старика осторожно и бережно вынесли на улицу и положили на землю на заботливо расстеленные халаты, куртки и плащи – никто не пожалел для старика своей верхней одежды.

Над стариком склонились врач и мулла. Первый, отвечая на немые вопросы столпившихся людей, сказал, что старик, по неизвестным медицине причинам, на неопределённое время впал в кому. Второй сказал, что благочестивый правоверный, каким был Якуб Рубоби, более живой, чем мёртвый, и на всё – воля Аллаха.

Люди стали читать молитву, каждый на языке своей веры, искренно испрашивая у Всевышнего здоровья и долгой жизни для старика Якуба. А врач даже обратился к Небу с просьбой, что готов отдать собственную жизнь, чтобы только жил и здравствовал чудесный старик, которого Пётр полюбил всем сердцем и душой больше, чем собственного отца. И Небо ответило в голове русского врача, что не нуждается в жизни Любовина, который ещё стольким людям должен помочь за свою долгую, трудную и счастливую судьбу. Что же касается старика Якуба Рубоби Дилкушод, то он не умер – это жизненная сила оставила его, как только старик завершил свою дорогу к сыну. И сила эта вернётся старику в тот же час, как только он окажется под крышей родного дома, где родился, на земле родного кишлака, где вырос и жил. Только русский врач должен поторопиться, если он, действительно, хочет помочь старику. До заката нового солнца старик уже должен быть в кругу своих земляков. А как это сделать, то знает лишь сам Пётр Любовин – не зря же он носит такие красивые говорящие имя и фамилию: «любовь крепкая, как камень».

Прозвучало это в голове русского врача и стихло, и на землю упал вечер.

Лихорадочно думая, как быть и что делать, русский врач переворошил в голове все свои медицинские познания и не нашёл ничего путного и полезного, что могло бы помочь старику. Тут увидев, как занялись слабым электрическим светом окна близлежащего дома, он вспомнил о подарке американского брата и со своим чемоданчиком бросился туда, чтоб зарядить мобильный телефон.

Вскоре он стоял на улице и пытался дозвониться по указанному номеру, а кто-то по-английски отвечал, что абонент временно не доступен. Наконец сквозь посторонние шумы, пронзив тысячи километров, прорвался голос Джо, и американец спросил: “Who’s that?”

“Это я, Пётр”, - просто представился Любовин.

“Ah, the Russian doctor! – обрадовался Гасан и по-латыни добавил: «Carpe diem!»”

«Cogito, ergo sum!» – ответил русский врач и сказал: - Латынь оставим для внуков, а  поговорим о живых”.

“Excuse me, I must leave the room! – Пётр услышал голос Джо, обращённый куда-то в сторону - видимо, Джо извинялся перед кем-то, и наконец-то раздалось встревожено: - Что случилось?”

Скорей всего, Джо вышел в коридор.

“Отцу плохо”, - сухо ответил Пётр.

“Какой отец? Кому плохо? Слушай, перезвони позже. У меня тут важный маджлис – я объединяюсь!” – запротестовал Джо.

“По мне хоть разделяйся, но авиационный керосин достань к утру, ведь ты предприниматель – предприми что-нибудь конкретное! Мы будем ждать на вертолётной площадке душанбинского аэропорта – нужно срочно поднять вертолёт, до завтрашнего обеда!” - тоном приказа высказался русский врач.

“Я не могу, у меня совещание – решается дело всей моей жизни”, - захныкал Джо.

“Ну и сволочь же ты!” – невольно выругался Любовин.

“Что есть «сволочь»?” – поинтересовался любознательный американец.

“Это хуже, чем «дурында»!” – ответил Пётр, отключился и со всей русской злостью швырнул «шпионскую штучку» об асфальт.

После Пётр вернулся к оставленным людям и сказал своим потерянным и недоумевающим спутникам:

“Старика, во что бы ни стало, надо отнести в аэропорт, на вертолётную площадку, а там что-нибудь придумаем – у нас нет времени”.

Люди спешно соорудили носилки, со всей осторожностью возложили на них бесчувственного Якуба Рубоби Дилкушод и молчаливой толпой отправились к аэропорту. Русский врач был у переднего края носилок и шёл до конца, не меняясь, как его не просили…

К полуночи печальная процессия достигла пределов аэропорта, и вскоре вертолётчики хлопотали вокруг старика, и каждый изъявлял искреннее желание помочь в общей беде, но всё упиралось в тонну керосина, и где его взять… Посматривая на ярко освещённый американский сектор, будто там проводилось грандиозное шоу, а на деле спешно грузилось в самолёты имущество Представительства, каждый, кто так или иначе был причастен к стариковой судьбе, беспокойно думал о керосине и с этой мыслью  стал укладываться спать, когда ночь  опала очередным листком с древа земного бытия.

Утренняя заря погорела, как говорят в народе, а это означало, что предстоящий день будет ясным и тёплым.

Только русский врач и командир вертолётного отряда, не смыкая глаз, просидели до солнца. Один дежурил у походной постели Якуба Дилкушод, а другой то и дело частил к американцам, думая через свою настойчивость выпросить хоть центнер керосина, но те были неумолимы и чайной ложки не давали.

“Be unable to do…” – говорили американцы, белозубо улыбаясь, и беспомощно разводили руками.

Тогда командир плюнул в сердцах, расстроенный очередной неудачей, завернулся в бушлат и уснул, прикорнув рядом со своими товарищами, когда ясный обруч солнца выкатился на восточную половину неба. Но мысль помочь старику Якубу не оставляла командира и во сне, и тот то и дело вскакивал, спрашивая спросонок: - “Что?.. что?..” – человек надеялся, что американцы войдут в их бедственное положение и выделять необходимое количество керосина. Но те не торопились входить…

Где-то ближе к обеду, когда уже пробудилось большинство людей и все безутешно толпились подле старика, в лагерь таджикской вертолётной группы деловито пришёл стройный подтянутый  рыжеволосый молодой человек в военной форме американских ВВС, в чине лейтенанта.

“Где я могу видеть мистера Петра Любовина, русского доктора?” – спросил гость на ломанном русском языке.

“Это я, - ответил русский врач и всполошился (ему не хотелось идти на международный конфликт): - Что случилось, уважаемый?”

“Господин лейтенант…” – поправил американский офицер.

Русский врач недовольно поморщился от сделанного замечания, но сдержался  и простецки улыбнулся огненной шевелюре зарубежного гостя.

“Господин лейтенант, прошу оставить формальности: мы не на параде, а Вы – не президент США, принимающий парад. Предлагаю сразу перейти к делу”.

Американца невольно передёрнуло от вольности русского врача, но молодой человек усилием воли заставил себя сохранить дипломатическое достоинство и сказал:

“Час назад позвонил генерал ВВС Соединённый штатов Америки сэр Сим Томсон и, выполняя просьбу своего друга Джо Гасана, приказал выделить вам необходимое количество керосина. Прошу извинить, что раньше мы вас не поняли. Следуйте за мной, господа!” – офицер молодцевато отдал честь, развернулся и маршевым порядком зашагал прочь; следом за ним потянулись русский врач, командир отряда, несколько вертолётчиков и мулла с милиционером.

Серьёзные американцы хмуро встретили нежданных гостей, но дипломатия требовала приветствия на лицах, и лица улыбались через силу. Ещё неизвестно, что выкинут эти русские и таджики, когда у них – my got! – происходит такой бардак. Далеко до демократии этим дикарям.

Тем не менее, приказ есть приказ, и его надо выполнять. Группе таджикистанских лётчиков была выделена заправочная машина с керосином.

«Господин лейтенант» и другой американский офицер в чине полковника сели в кабину заправщика, и машина тронулась к понуро стоящей группе таджикских вертолётов. За ними поспешили нечаянные гости. 

Не прошло и десяти минут, как командир вертолётного отряда выбрал самую крепкую и ладную винтокрылую машину, и к ней пристроился заправщик. Не прошло и половины часа, как баки были заполнены, и была заправлена резервная жёлтая цистерна, которую закатили во чрево вертолёта. После проверили все приборы и механизмы, выполнили все формальности и подписали все бумаги – Пётр Любимов подписал предложенные документы на выдачу керосина после того, как текст каждого документа старательно перевёл рыжий лейтенант.

Затем командир отряда и американский полковник ещё раз самым тщательным образом осмотрели вертолёт, проверили его готовность к полёту, и дали разрешение на взлёт. Вскоре носилки со стариком бережно внесли в летательный аппарат, за рули управления сел сам командир отряда, к нему присоединились члены экипажа, а за стариком остался следить русский врач, который каждые полчаса контролировал состояние Якуба Дилкушод.

Американские офицеры отдали честь, и вертолёт поднялся в воздух, сметая с вертолётной площадки обрывки газет, ветошь и взметая пыль своими мощными винтами. «Ми-8», поднявшись на должную высоту, взял курс на далёкий горный кишлак Рубоб.

Когда точка удалившегося вертолёта растворилась в бескрайнем чистом и тёплом азиатском осеннем небе, на взлётно-посадочную полосу душанбинского аэродрома приземлился американский истребитель. Стоило тому вырулить к американскому стану и остановиться, как вкопанному, из самолёта неуклюже выбрался какой-то человек и тот, не свыкнувшийся с костюмом военного лётчика, спотыкаясь, смешно побежал к полевому штабу американских ВВС. Досужие американцы стали делать ставки: добежит это чучело до штаба или нет? Этим «чучелом» оказался Джо Гасан.

Офицеры, провожавшие в кишлак Рубоб таджикский вертолёт, корректно объяснили прилетевшему гражданскому лицу, что приказ генерала сэра Томсана был выполнен в срок – без всяких задержек и проволочек, что всегда отличало и выделяет американскую армию среди прочих. Получив исчерпывающую информацию, названный брат и сын высказал сожаление совершенно по-русски, как научил его русский врач, что означало «опоздал», а полковник и лейтенант недоумённо возрились на него.

“Старик был один или в сопровождении?” - нетерпеливо спросил бизнесмен.

“Мистер Гасан, - вызвался ответить молодой лйтенант, - больного старика сопровождает Ваш друг - русский доктор, мистер Пётр Любовин”.

“Finis coronat opus”, - по-латыни высказался Джо на этот счёт

“Что Вы говорите, мистер Гасан?” - растерянно спросил рыжий офицер, услышав незнакомую речь.

“Нет, нет, ничего…” - успокоил Джо лейтенанта и обратился к полковнику с предложением.

После, как был в высотном костюме американского военного лётчика, он и кинулся к группе таджикских вертолётчиков, чем вызвал небольшой переполох в том лагере.

Но скоро всё объяснилось и благополучно разрешилось. Американский заправщик снова подъехал к очередному таджикскому вертолёту, снова заполнили баки, запасную цистерну и проверили готовность винтовой машины.

“До встречи, отец”, - сказал Джо Гасан в сторону, и второй вертолёт взял курс на славный кишлак Рубоб, а в нагрудном кармане приятно топорщился именной чек на «3. 000. 000 $ USA», выписанный на имя Петра Любовина. Джо Гасан умеет выполнять свои обещания – тем более, он «отвечает за старика на этом и на том свете». А лишние деньги ещё никому не помешали. Тем более, на эти деньги можно помочь старику Якубу, построить новую школу и новую больницу в славном кишлаке Рубоб, если русский чудак снова откажется от этих денег. Бог с ним, с русским, - “это он «дурында», а не я,” - только Джонибек Гасанов не отказывается от своих слов. Как и сказал, спешит сейчас на вертолёте к родной земле, в лице Якуба Рубоби Дилкушод. Может быть, он, Джо Гасан, вложил в это предприятие – в спасение старика и в помощь отчизне – всё своё состояние? Может быть, прилетит его жена с детьми и станет работать в этой школе, а он – врачом в открывшейся больнице? Как знать: на всё воля Аллаха!

Все, кто был в эту пору на вертолётной площадке, и таджикистанцы, и американцы смотрели в небо, провожая второй вертолёт, и каждый верил, что со стариком ничего страшного не случится, и на легендарную древнюю солнечную и гостеприимную таджикскую землю вернутся мир и согласие. И порукой тому был удивительный чудесный мудрец  Якуб Рубоби Дилкушод; порукой тому были и сами люди, стоящие здесь на вертолётной площадке, и жители всего Таджикистана и целого земного мира».


***
 
Мой загадочный старик закончил свой долгий поучительный рассказ. Люди входили в троллейбус и выходили из него, кто-то садился, кто-то уступал место, и все вели свои разговоры о погоде, о домашних делах, о работе и предстоящих дневных хлопотах и заботах. Я же внимательно  слушал старика, не шевелясь, будто боялся из-за лишнего движения потерять хотя бы одно слово.

Когда я оглянулся, чтобы поблагодарить старика за героическую повесть о таджикском народе, то остолбенел на месте от удивления и ужаса. Дело в том, что я никого не увидел в троллейбусе – ни старика, ни многочисленную толпу говорливых и суетливых пассажиров. Троллейбус был совершенно пустым, и я в нём оставался единственным пассажиром. И туман по-прежнему опутывал город водянистым веществом своего парообразного тела.

 Мои наручные электронные часы всё также педантично показывали  первую четверть семи утра…