Часть первая, глава седьмая

Тот достигнет счастья  и на этом, и на том свете,  кто следует наставлениям вероучителей, которые не стремятся обрести богатство, положение, славу и стать во главе власти.

Священный хадис.



Трясина небытия по ту сторону зримого земного мира, который могли охватить подслеповатые глаза старика, полностью поглотила измученное, обессиленное и бездыханное солнце. В небе долго ещё, как пузыри на воде по утопленнику, стояло кровавое зарево, будто отлетевшая душа, которая из тысячелетия в тысячелетие печально провожала успокоенное обездвиженное солнечное тело, поглощённое мелкими чёрными червями бестелесного мрака, чтобы завтра утром снова встретить его и торжественно заключить в свои горячие объятья. Как только зарево затихло, погасло, на горные пики, ледники и склоны надвинулись, влезли и возопили о мрачном царстве ночи хмурые сумерки. Они, подобно расторопным торговцам, стали предлагать из-под полы то половинку луны, то звёзды, только заступившие неуверенной ногой на нечёткую тропинку ночного неба.

Стало темно. Правда, темнота была призрачной. Таинственно мерцал снег - снежные массивы на склонах гор каждой порой своей испускали призрачное мерцание, будто медленно истлевал солнечный свет, что собрался за светлое время суток на их дневной поверхности. Таинственно и зловеще мерцало небо, отражая призрачный свет ледников и снежников. Только над той ямой, куда упало и где пропало солнце, появились тревожные всполохи, и небосвод вокруг этого места становился чёрным-чёрным, чернее сожжённого дерева. И звёзды то появлялись, то исчезали, то снова мерцали, одинокие и холодные в тревожно притихшем мире земли. Как немые вестники большой беды...

С утра светило негреющее солнце. Это был старый, затёртый до дыр руками  динар, закрытый, как в музее, холодным стеклом неба. Небо казалось чистым. Только далеко за горами, где небо врастало в землю, а земля жадно вгрызалась в его эфирное тело своими каменными зубами, там что-то хмурилось и кипело, шумело и собиралось, будто тяжёлый пар над казаном. Всё говорило о том, что наши путники, собака и старик, не сделают и тысячи шагов, как весь обозримый подлунный и подсолнечный мир взорвутся одним разом от боли и превратятся в кромешный ад.

Следовало бы найти укромное место и переждать непогоду. Отдохнуть немного и набраться сил, и продолжить свой путь. Но старик не мог ждать, не хотел терять ни минуты. Дорога каждая секунда. С каждым мгновением ослабевало дыхание единственного сына. Истекала, как кровь из раны, жизнь его любимого несчастного мальчика. Если старик простил его уход и разрыв, то судьба – нет. И потому Якуб Дилкушод, старик щедрого сердца не должен был опоздать. Он должен достичь своего счастья единения с собственным сыном на этом и на том свете. Но лучше на этом…

И потому спешил одинокий путник. Дорога бросалась ему под ноги. Старик читал молитвы, и мир отвечал ему. Путешественник во всём положился на Вседержителя мира и, не жалея ни души своей, ни старческих ног своих, тем самым превратился в живое телесное воплощение неустанного движения вперёд. Он, как непрестанный горный поток, в едином стремлении своём старался найти повзрос-левшего на стороне ребёнка, охватить его отцовской любовью, обнять и расцеловать бородатое лицо взрослого зрелого мужчины. Все мы до конца дней своих остаёмся детьми для своих престарелых родителей. Да хранит их Аллах Милосердный, и продлевает их дни на этой земле.

Старик не мог ждать, и он шагнул навстречу буре, перебирая в руке лазуритовые зёрна и читая молитвы.

Сразу поднялся сильный ветер, будто этого и ждал. Невесть откуда появились тучи. Они заклубились и забранились и, как всемирный океан грязной пены, поглотили небо и солнце. Светило беспомощно моргнуло разок-другой своим единственным подслеповатым глазом и погасло. Стало темно и холодно. В дикой непристойной головокружительной  пляске закружились снежные дивы. Закружились их подлые женщины с распущенными сальными волосами. Закружились их грязные дети. Сам ангел смерти взглянул в лицо старика и плюнул ему в глаза.

Но старик не дрогнул. Не остановился.

Он только вытер лицо своей старческой рукой и двинулся дальше.

Ветер всё усиливался и крепчал. Он подхватывал целые пласты целинного многовекового снега, с воем и хохотом тысячи тысяч шайтанов швырял свою ношу на скалы, пытаясь их сокрушить. Но скалы, не взирая на свою легендарную древность, ещё были достаточно крепки в теле и кости, будто со дня их рождения прошли не миллиарды лет, а несколько часов. Скалы и не хотели покрываться морщинами трещин. Они хотели оставаться  вечно молодыми, несокрушимыми. И тогда сходили лавины, ломая минуты и секунды, а пространство сходило с ума.

Неожиданно крупными хлопьями повалил снег. Залепил лицо, глаза, нос. Наддал ветер и, словно воришка, стянувший на базаре поясной платок с деньгами, во все лопатки бросился по ущелью. И горе смертному, который оказался здесь под ногами вселенского страха, ибо страх ловкими холодными и липкими пальцами пробирался до самого сердца, хватал за горло, как бешеный волк, и выворачивал любого наизнанку, будто давно потёртый истрёпанный халат. Только старик не поддавался ему.

Старик продолжал идти. Следом мелко трусил верный Рекс.

Как прекрасна порой снежинка, когда она в спокойном одиночестве лежит на руке, что в тёплой рукавице. Но как страшна и жестока она, когда по наущению Азраила этот хрупкий нежный узорчатый кристаллик льда вдруг превращается в коварное, безжалостное и ненасытное чудовище. Оно поднимается во весь рост, от земли до неба, пожирает мыслимый и немыслимый миры, оставляя по себе лишь снежные холмы могил.

Казалось, со всего света собрались полчища, легионы, тьма тем мирового зла и встали на пути Якуба. Но старик не испугался, не оступился. Не поворотил назад, хотя человек создан слабым.

Да, слабым, но только не старец Якуб Дилкушод.

Было холодно.  Не было чувства ни рук, ни ног. Всего существа.  Было ощущение, что умерло тело. Но остались ещё горячее сердце и живая душа, и они рвались вперёд и только вперёд. Там, впереди, их ждал Азиз. Он звал на помощь. Он звал своего отца, и отец спешил на зов, и рядом бежала собака. Рядом бежала, казалось бы, неразумная тварь, которая была, по пережитому и испытанному разумению старика, преданнее любого благоверного мусульманина.

В груди старика билось жаркое пламя неостывшей и негасимой любви. Это пламя зажгли односельчане, когда провожали в дорогу своё Щедрое Сердце. И только огонь любви питал сердце, а сердце поддерживало душу, и человек шёл навстречу к своему сыну. Что надо ещё старому путнику?

Итак, сердце билось, старик и собака бились с ветром и снегом. Бились и шли вперёд, наступая на пятки испуганных мгновений. Мгновения пугались бури, а наши смелые и отчаянные путешественники - нет. Они шли и на половину носка, на половину пальца, на половину дыхания становились ближе и ближе, как можно ближе к своей цели.

Это знал Якуб. Это знал Рекс. Это знали горы. Это знало величайшее имя, посылавшее человеку испытания, дабы наделить его после своей любовью и милосердием. Велик Аллах, и сила его безгранична!

Но это знал и властелин тьмы и всех мерзостей грешного земного человечества. И потому он без устали бросал строй за строем свои неисчислимые войска на уставшую жалкую крошку человеческой плоти, согбенную горем и старостью. Старик болел старостью тела, но не старостью духа.

А снежные войска наступали за войсками. Они кружили и хохотали, били и ломали, убивали всё живое и начинали сызнова. Только старик и его верный четвероногий друг упрямо шли вперёд.

Злобный северный ветер из-под густых заснеженных бровей исподлобья глядел на мир пустыми бесцветными глазами тоскливой злости. Как бестелесный дух, бездушный палач наступившей ночи, он истязал ещё живую благородную плоть старого человека, со всего маху полной горстью бросал в лицо старика иглистые крупинки снежной соли.

Снежные хлопья были и прошли. Теперь снежные крупицы своими когтистыми лапками и стальными зубками сдирали живую кожу со старикова лица. Они царапали, выедали, разъедали, кромсали лицо земли и человека. И тогда появлялись новые морщины и ущелья на карте мира и вселенной.

Какая чудовищная сила сокрыта в этих, на первый взгляд, мелких и безобидных кристалликах льда. С ловкостью волка и изящностью акулы они способны перекусить человеческую душу, выгрызть горло у самой вечности, искромсать, искрошить её бессмертное тело. Летучие клыки снежного дракона всечасно кружат по свету, принося страдания и горе.

Только они были бессильны перед горячим сердцем старика, напитанным и напоенным искренней и открытой, вездесущей и всеохватывающей любовью. Любовью не для себя и не только любовью себя самого. Не только ради собственного благородства и душевного величия. Как говорили древние авторы сказаний и хранители легенд, старика Якуба украшали самообладание, кротость, смирение и доброжелательство. Он облачался только в светлые одеяния благородного единства мыслей, слов и поступков. Дилкушод всегда следовал лишь путём справедливости, идя по шипам и стёклам в голые ступни ног, минуя широкие удобные дороги триединого блуда. Люди испокон веков научились и привыкли думать одно, говорить другое, а делать третье.

Даже сейчас в смертельно опасном предприятии, среди заснеженных гор и снежной бури он стремился только к плодам терпения и любви и щедрой рукой наделял ими каждого, кто нуждался в них. И потому он спешил к своему сыну, превозмогая собственную смерть, и ангел смерти отступился. Но нет, он не ушёл совсем, а лишь отошёл в сторону и сказал себе, что не оставит старика победителем. И тот, старик, не знал об этом и продолжал свой путь. Он продолжил бы его и тогда, если бы узнал о подлом решении ангела смерти. Его бедный сын стал светильником на возвышенном месте, его сын стал окружающим миром, и старик полюбил этот мир - эту бурю, эти горы, эти сухие стариковские слёзы.  Он спешил к этому миру, чтобы поделиться и согреть его своей любовью. В этом мире была близкая душа. Душа любимого и дорогого человека - душа его сына.

Наделённый проницательностью и зоркостью сердца, Якуб видел, как прекрасен итог терпения. Это давало старику силы идти вперёд, не обращая внимания на бурю, снег и усталость. Старик, презревший усталость со старостью, знал,  что божье вознаграждение упорному человеку во имя и во благо другим превосходит всякие мечты. Но Якуб не помышлял о богатствах и сокровищах, а думал и болел лишь об одном, обнять и согреть своего несчастного сына, помочь ему. Старик  твёрдо уверовал, что счастье усердствующих в знании веры и придерживающихся любви к Всевышнему  есть самое возвышенное благо земного мира. Как сказал однажды мудрец: «Возвышает Аллах тех, кому дано знание на разные степени».

Потому главной степенью таланта стариковой жизни была его всепрощающая и всеохватывающая любовь.

Старик шёл сквозь снег и думал о Мухаммеде, Пророке всех правоверных, живых и отошедших в мир иной.

Когда-то Аллах Великий и Милосердный своему возлюбленному Пророку даровал силу совершать чудеса.  По знаку Его благословенного пальца луна разделилась на две половинки, а камни, взятые в горсть, превратились в чётки. Даже сухая поленница, Ханнане, громко зарыдала, когда Пророк отдалился от неё. Ещё, как гласит легенда, а может, древняя быль, что Пророк вернул на место поверженный глаз достопочтенного воина Катада бин Нумана, раненого при битве под Ухудом. Чудесным образом возрождённый глаз стал прекраснее, нежели здоровый, и никогда не болел. И подобное чудо может случиться и с его, Якуба, глазами.

От подобных мыслей старик Дилкушод воспрянул духом и забыл об усталости. Он стал готовиться к намазу. Даже в такую бурю, старик не отказывался от своих благочестивых помыслов. Недаром же в священном хадисе говорится, что когда мусульманин начинает намаз, перед ним раскрываются ворота рая, поднимаются занавесы между ним и Аллахом, и это продолжается до завершения намаза, а весь мир и все стихии покорно припадают к ногам правоверного.

Старик распустил поясной платок, постелил его на снег, взошёл на него и обратился лицом к священной Мекке. И буря улеглась, и снег перестал идти. Только ангел смерти стоял поодаль и злорадно наблюдал за священнодействием старика.

“Сейчас мне нужен только мой любимый сын, Азиз, о Аллах Всемогущий!”– стоя на коленях, обратился к небу Якуб, после совершения ритуала.

Только не видел старик, не чувствовал, как Аллах сострадательно наклонился над ним, вытер слёзы на глазах своих, обнял старика со всей  родительской любовью, а после припал к земле и поцеловал его следы на снегу.

“Не стало твоего сына, мой возлюбленный Якуб!” – прошептал Аллах, тише падения снежинки, а старик не услышал его, занятый своими мыслями, и Вечный Бог поднялся над земным заснеженным миром печали и скорби, оставив при старике свою любовь и признательность.

Ангел смерти стоял рядом и злорадствовал. Он множил свою обиду. Обида превращалась в месть. А месть вырастала в целую снежную гору, и из этой снежной горы вышел большой громоздкий и страшный Белый див, что был символом могущества нечистой силы, и ударил в грудь старика. Тысяча солнц взорвалось от нестерпимой боли в глазах и мозгу старика, сам старик схватился за грудь, задохнувшись от удара, отбросил посох, выхватил свой нож и слабеющей рукой нанёс противнику ответный удар.

Небо и земля, казалось, содрогнулись от жуткого крика смертельно раненого могущественного дива, сложились, как карточный домик и распались в снежный прах. Белый див упал под ноги старику Якубу и превратился в ледяную снежинку, величиной с ладонь. Но Якуб Дилкушод не ступил на неё, не раздавил своей ногой. Он спрятал нож, опустился на колени, нашарил рукой посох странника, подобрал его и снежинку. Снежинку приложил к своей груди, и сердце забилось с прежней силой.

“Спасибо, Белый див”, - сказал старик Якуб Дилкушод.

“Спасибо, старик, - ответила снежинка и растаяла от человеческого тепла. – Весной я вернусь тёплым и благодатным дождём”.

“Ах так, - воскликнул ангел смерти, и в глазах его выросло два дерева аргавана – кровавые деревья смертельной обиды и мести, - ты ещё заплатишь, старик, за моё унижение: ты уже потерял любовь и красоту, но ещё потеряешь верного каландара, заглавный лист  и  разорванный ворот рубахи…”

Тут вместе с порывом ветра налетел холодный страх, и страх прилип к голове и стал шептать:

“О брат мой, пусть Аллах хранит твоего сына, как драгоценное сокровище. Только ты не рвись к своей гибели. Знай же, если и спустишься в долину, то всё равно погибнешь. По ту сторону бури никогда не ступала нога добронравия. Если даже ты придёшь в Душанбе, то...”

Старик поднялся, встал на ноги, держа в одной руке посох, а в другой – чётки.

“Прочь!” - закричал тут старик, и вдруг что-то резко и глухо охнуло наверху, и гора, под которой были наши пешеходы, раскололась на части, как орех.

Гора разродилась не мышью, но снежным выкидышем. И тот сорвался вниз, и покатился, и понёсся небывалой лавиной снега, подгоняя пред собой ужас и смерть.

Ангел смерти потирал чёрные руки и плакал жёлтым ядом слёз. Слёзы падали в снег. Снег шипел, таял и испарялся. А камни плавились и растекались огненными ручьями лавы. Чем больше плакал ангел смерти, тем меньше становилось его. И вскоре он совсем исчез, оставив после себя чёрную выгоревшую дотла землю с застывшими потоками окаменевшей лавы и грязи. Ангел смерти не любил смотреть, как умирают другие, кому он напророчил скорую кончину. Ангела тошнило от одного вида того, как умирают люди, обречённые им на смерть.

Снежная лавина стремительно катилась вниз. Рекс, храбрый Рекс, поджав хвост, припал к земле и на животе пополз к хозяину. Пёс спрятался за его ногами и тоненько, нехорошо заскулил. Собака закрыла морду передними лапами, и в то же мгновение воздушная волна подхватила Якуба и, словно снежную пушинку, швырнула его далеко в сторону. Злобная сила сбросила старика в ледяную трещину, развернула головой к стене и с силой ударила о лёд. Переломила и швырнула на дно остатки посоха. Сорвала хурджин.

“Азиииз!!!” – закричал весь мир в сознании старого человека, человек не выпустил чёток из своих рук, и всё погасло.

Посоха  не стало, и старик инстинктивно схватился за нож…