Часть вторая, глава третья

Придёт время, когда придерживаться ислама будет труднее, чем касаться раскалённого железа.

Священный хадис.



Прошло время, а  Диловар, встав на ноги, переодевшись в дорогой халат, в атласной чалме, как жестокий гуляка, ходил вокруг старика и бросал в него камни. Камни отскакивали и падали на землю. Испуганные люди всё так же лежали в грязи, протягивали руки и просили о пощаде. Мустафа стоял на коленях – это главарь бандитов избил парня и заставил его унизиться перед лицом несправедливости, выраженной в образе Диловара.

Избитый Мустафа на вытянутых руках  держал труп собаки и со слезами на глазах и в голосе обращался к небу и просил простить свой роковой выстрел. Я виноват, говорил он, но я дал клятву боевого братства, и Диловар - мой хозяин. Как быть мне, спрашивал Мустафа-воробышек, а небо молчало.

“Хватит! – закричал Диловар, подскочил сзади к Мустафе и неожиданно ткнул того ногой в спину: - Заткнись, собака!”

Мустафа охнул от резкой боли и с мёртвой собакой на руках рухнул в грязь.

“Вы все, - кричал взбешенный Диловар, - вы все узнаете, кто здесь хозяин и кто ваш бог на этой земле!”

Он бросился к лежавшему  Мустафе и сунул тому в окровавленное лицо армейский ботинок:

“Целуй!”

«Каждый из нас – пастух своего стада, и мы отвечаем за тех, кем управляем», – раскрыв спёкшиеся губы, преодолевая сильную головную боль, сказал Мустафа священный хадис.

“Целуй!” – взорвался гневом Диловар.

«Милосердие не свойственно только тем, кто отправится в ад», – ответил Мустафа новым священным хадисом, пытаясь образумить своего хозяина.

“Молчи, комок глины! – заорал Диловар: - Ты будешь целовать? Целуй!!!”

“Можно убить тигра, но нельзя из него сделать зайца, хозяин, - сказал Мустафа и добавил: - Я не буду целовать твой вонючий ботинок!”

“Ах, так! Так заговорила куча навоза… - Диловар размахнулся и ударил носком ботинка по лицу Мустафы, а после повернулся к своим людям, лежавшим ниц: - Смотрите, их бог ничего не может сделать со мной! Вы слышите, ни-че-гооо!”

По земле прокатился подземный гул возмущения, будто материки сошлись вместе, чтобы раздавить этого тщедушного человека. Звёзды вспыхнули и закрылись тучами. Ветер налетел на скалы, вырвал их из земли, оторвал от породы, растёр в пыль и развеял по свету. А Диловар остался стоять на ногах, закричал и в бессильной злобе швырнул в старика камни, а те снова отскочили от невидимой преграды. Тогда вымещая свою злость над поверженным человеком, озверевший бандит безнаказанно нанёс несколько ударов ботинками по затихшему Мустафе, который так и не выпустил из рук мёртвой собаки. Мустафа только плакал и шептал, уткнувшись в густую шерсть убитого Рекса:

“Прости меня, прости…”

Вскоре Диловар устал от собственной подлости и оставил несчастного Мустафу. Главарь повернулся к своему войску, распростёртому на земле, и закричал:

“Встать, дети войны! Я ведь стою!”

Люди на земле зашевелились. Стали неуверенно, один за другим, подниматься с земли. Они сбились, как испуганные безвольные животные, в плотную толпу и руками закрыли свои лица. Они боялись смотреть на старика, от которого продолжал исходить призрачный свет луны, звёзд и солнца.

“Принесите мне новый фонарик!” – приказал Диловар.

Принесли третий фонарик.

Диловар включил его, и снова по стариковскому лицу хищно заплясал яркий луч электрического света, будто лезвие кинжала, и старик закрыл рукой свои незрячие глаза.

“Ну, чей свет сильнее?” – спросил бандит;  бросив себе под ноги шапку,  истязатель приблизился к своей жертве – грязный орёл сытости и довольства против почтенной старости.

Как у зинджей, чернокожих африканцев, густо курчавился волос на непокрытой голове Диловара, а на щеках и ниже – борода самого шайтана.

“Ну, как, дорогой и уважаемый муйсафед, уважаемый старик, продолжим урок вежливости?” – злобно спросил Диловар, вытянул вперёд свою руку, и рука снова наткнулась на преграду.

“Твой прадед, твой дед и твой отец в своих могилах посыпали голову пеплом, - ответил на это Якуб Рубоби Дилкушод. – Твой дырявый глиняный горшок не стоит и помёта шакала!”

“Ууу!!!” – только и выдохнул Диловар, и лицо бандита исказилось гневом, и стало оно похоже на панцирь черепахи.

Диловар замахнулся, но спохватился, и только грязная брань потекла из его уст, как забродившая простокваша из прохудившегося хурджина, брань упала на землю, и земля застонала от боли. 


Бобо Якуб хотел на это прочитать вслух, по памяти, два стиха из поэтического наследия Джами – одной из сокровищниц таджикской земли:

«Стоит подлому наполнить свой живот,
Тут для подлостей и храбрость обретёт».
 
Но мудрость его корней и воля Всевышнего подсказали ему не сердить подлого скорпиона. 

Старик воздержался, поскольку открылось ему, что этот скорпион уже пронзил самого себя своим смертельным шипом.

“Кто, не сочувствует младшим и не оказы-вает почтения старшим, тот не из нас”, – шепнул Ветер Якубу Дилкушод и обнял его своим братским объятием.

“Да простятся ему все его прегрешения”, - прошептал в ответ Старик Щедрое Сердце и молитвенно приложил свои руки к груди, обращаясь к небу.

“Велико твоё сердце, - сказал Ветер, - но прегрешения его больше”.

“Велико твоё сердце, - прокатился по земле подземный гул, - но всякий хромой осёл находит свою яму”.

“Велико твоё сердце, - сказали звёзды и благодарно пролили свой свет, - но, как гласит священный хадис: «Обучайте друг друга мусульманству, а если не будете делать этого, Всевышний даст верховенство над Вами самому дурному и не примет ваших молитв».

И ещё сказали звёзды:

“Мы приняли твои молитвы, ибо ты великий мусульманин, Якуб Рубоби Дилкушод, и ты каждого обучал вере своей, кто желал приобщиться к истинному свету ислама – не столько покорности, сколько любви ”.

И ещё сказали звёзды:

“Сердце Диловара, как дурной кувшин, полно нечистотами помыслов его и поступков, но есть в нём искорка света, дарованная небом, и мы прощаем этого человека, по словам твоим. Та искорка ещё озарит мрак его души, превратится в пламя его совести, и человек проснётся. Но не пришло время, и Диловар спит”. 

И звёзды простили Диловара.

А вокруг стояла тишина, забитая и затравленная. Даже факелы не трещали. Ночь снова закрылась чадрою туч, чтобы недостойные люди, стоявшие внизу, не видели её слёз по загубленным и обманутым душам. Только звёзды влажно мерцали сквозь ночную чадру. Это сердечная вода в груди Якуба Рубоби Дилкушод колебалась в печали, это сердечная печаль старого человека разливалась вокруг и достигала Млечного Пути, и Млечный Путь горевал и печалился, как сам земной старик.

“Может, повторим урок, если не пошёл впрок, дорогой и уважаемый Дилкушод?” – процедил сквозь зубы Диловар своим неприятным голосом.

Этот голос был голосом сушёного сердца, которое высохло на солнцепёке безверия и расыпалось в песок, это был голос песка равнодушия, это был голос пустыни безрассудства и отчаяния, без оазисов и колодцев добродетели.

“Не стоит, - вздохнул Якуб, - сколько не бей осла, человеком не станет".

Никто не понял стариковых слов. Лишь Мустафа  встрепенулся в грязи, как подранок-воробей. Вздрогнул он всем избитым телом своим и затих. Не высох, не высох ещё цветок его сердца. Не завалило камнепадом безразличия ручей его души. Будто капли живительного дождя, упали слова Дилкушод на воспалённый рассудок избитого юноши. Он лежал на земле, как молодая виноградная лоза, побитая крупным градом чужой жестокости и чужого бездушия.

“Люблю самокритику”. – Диловар-бородач расплылся в самодовольной улыбке.

Он всё так же держал фонарик у лица Якуба. Хотел похлопать старика по плечу, но рука снова наткнулась на преграду, и бандит скривил лицо в злой ухмылке и прочитал священный хадис: “Во времена смут и анархии удалиться
на молитву так же мудро, как паломничество ко мне…”

Тут бандит, как волчок, закружился на месте, а после забранился-заругался, и снова застонала земля.

“Ложь! Всё это ложь, старик, поскольку никакая молитва не спасает от смут и анархии, и твоему Богу совершенно безразлично, что происходит с тобой!  - кричал Диловар, и, утихомирившись, спросил: - Будь добр, расскажи нам по совести, кто научил и подослал тебя?”- чёрные, как уголь, глаза бандита сузились в смотровую щель для выстрела – это наглая буря хотела повалить древний чинар, да сама об него и разбилась.

“Меня никто не учил, - ответил старик, - я сам пришёл сюда”.

“Тогда зачем ты небо коптишь своим грязным дыханием и топчешь землю рваными сапогами, старьёвщик прошедшего времени?” – спросил Диловар.

“Я иду к сыну. Он остался внизу. Живёт в Душанбе. Сейчас ему нужна помощь. Он ждёт меня, и я иду к нему”, - ответил старик и сказал слова поэта:

«Но годы весны сменились годами суровой зимы.
 Дай посох! Настало время для посоха и сумы!»

“Молчи, старик! – закричал Диловар. – Заклинаю тебя твоим сыном: молчи! Ты прожил жизнь и не знаешь, что ныне настало время для войны. Твои слова сегодня не стоят и дырявого динара – только золото монет превыше всего: оно назначает одних богов, а других свергает. Даже на сорок восемь ячменных зёрнышек не потянут твои слова, выжившего из ума старика. Ты всё врёшь, как пьяный утарид, выживший из ума письмоводитель!”

Тогда Якуб Рубоби Дилкушод заговорил и ответил словами Хафиза:

«Идущий по правильному пути и зёрнышка не отдаст за драгоценный халат того, кто Богом не одарён…»

Тут бандит не выдержал и снова заходил кругами вокруг старика и в бессильной ярости и злости, как человек, в которого вселился разрушительный дух Азраила, бросал камни в старика, и те снова отскакивали и падали в грязь.
 
“Это не я сказал о молодости и старости, о мире и войне, а Рудаки!” – гневно бросил Якуб Рубоби Дилкушод, и то был не просто голос смертного старого человека, а голос его родины, его земли, его мира, где жили его прадед, дед и отец, где живёт сам старик.

“Так черви его давно уже съели!” – засмеялся бородач и плюнул в лицо старика.

Плевок вернулся негодяю, и бандит, вытирая лицо, продолжал натянуто смеяться:

“Ну, и насмешил ты меня, заношенный халат, ха-ха-ха! Так уж и быть, подарю тебе пять лишних минут твоей никчемной жизни.  Так что, цени мою доброту. Если окажешься в раю, то попроси у Аллаха тёплое местечко для меня – он тебе не откажет. Аллах, Бог Великий и Могучий, Милосердный и Справедливый, Вездесущий и Всезнающий, любит таких ослов, как ты, ха-ха-ха!!!”

Он смеялся в одиночестве. Потерянные испуганные люди толпились в ночной тени, отвернувшись от света старика, и затравленно молчали. Молчал и Мустафа.

Наконец, Диловар замолчал. Остановившись, спросил:

“ А сколько лет твоему сыну?”

“Столько, что он гордится своей бородой и не стыдится собственной судьбы!” – ответил старик, глаза его заблестели, как острые клинки, а в голосе зазвенел суровый металл богатырского меча, и старик с гордостью рассказал об Азизе.

“Хорошо… - бородача вдруг передёрнуло, и он отступил на шаг, удивлённо оглядев старика – лицо, одежду, но в душу так и не проник, – и продолжил, говоря загадкой: - Не торопись, Щедрое Сердце, на всё  будет воля Аллаха, и всему свой черёд – ты ещё встретишь своего сына, а я уже приготовил эту встречу, - а после нетерпеливо сплюнул себе под ноги и гордо заговорил: - Вы только куклы в  скучающих руках хозяина, но я, послушный раб, носитель его воли и вершитель человеческих судеб на этой грешной земле, и никто надо мной не властен, потому что я – первый, я – лидер, я – лучший!!!”.

Сердце старика почему-то вздрогнуло от этих хвастливых слов бандита и заныло тупой болью, будто в него злая рука судьбы всадила деревянный гвоздь...

Диловар подошёл к лежащему Мустафе  и, указывая на Якуба,  спросил: “Сколько стоит эта старая одежда?”

Мустафа растерялся, приподнялся и сел, обратившись лицом к чудесному старику. Юноша-вольнодумец ничего не понял и простодушно ответил: “Цена этого рваного халата не больше стоимости камней под моими ногами, хозяин”.

“Молодец, хорошо ответил, - сказал Диловар, отсчитал Мустафе деньги и обронил: - Это твой заработок, аванс. Остальное получишь после. В три раза больше”.
Мустафа отстранил деньги, а Диловар продолжил, будто ничего не случилось:

“Воробышек, это твоя цена за одежду, а старика – в расход. Что-то он задержался на этом свете, а мы поможем скатать запылившийся коврик его существования, поскольку мусульманин должен помогать мусульманину”.

Главарь подошёл к Мустафе,  протянул руку и помог тому подняться: “Видишь ли, Мустафа-вольнодумец, если ты убил собаку, то тебе выпала честь и мудреца кончать. А то Аллах не простит, что мы разлучили Айаза и Махмуда. Пусть два преданных друга вновь встретятся и обнимутся в райском саду. Как мне помнится, съеденный червями Рудаки сказал по этому поводу: «Нет в этом мире радости сильней, чем лицезренье близких и друзей!» Так что, не будем огорчать гнилой прах слепого поэта, пойдём навстречу разлучённым душам, не чаявшим увидеть друг друга. Как говорится, благое желание одного мусульманина открывает двери для активных действий его собрата по вере”.

Мустафа стоял подле своего хозяина, земного вершителя судеб людей, запуганных, обманутых и заплутавших среди обломков рухнувших устоев своих легендарных отцов и прадедов, а Диловар продолжал развивать безбожную тёмную мысль:

“Нам лучше быть коршунами, чем ласточками. А ты, Мустафа, скажу тебе откровенно, один из немногих коршунов, на которых и держится истинная вера. Сейчас ты уведёшь старика, и одной ласточкой станет меньше, - заключил Диловар и добавил: - А деньги спрячь, а то потеряешь – не каждый день можно получить на руки тысячу американских долларов”, - сказал и направился к старику.

“Якуб, прости мою грубость, но пеняй на себе, поскольку ты давно заносил одежду своих прожитых лет и выжил из ума: ты – безумец, а не ваиз, ты – вздорный и пустой проповедник!  Пора отдать в стирку твоё заношенное бельё, чтобы ты смущал посторонних людей своим грязным и гадким видом неудачника, – заговорил Диловар, стоя перед Якубом Рубоби Дилкушод на расстоянии двух шагов: - Надейся на Аллаха, и он с радостью встретит тебя, а ты не обессудь, как могли, так приняли и оказали внимание. Помнишь, сказал Селеме бин Динар - да продлятся корни его: «Самое большое достояние заключается в том, чтобы надеяться на Всевышнего и нечего не ждать от людей». Так что, не жди любви от меня, милости и доброты – выдумку досужих мудрецов, пекущихся лишь о собственном куске хлеба!”

Обратился с такими словами к старику Диловар, по прозвищу Грозный, а Якуб, по прозвищу Щедрое Сердце, стоял на ногах и читал молитву, закрыв глаза. В молитве он благодарил Великого и Милосердного за выпавшую долю быть убитым, а Диловару просил оказать прощение и снисхождение за его безрассудство и злодеяние.

Только бородач бросил старику: ”Раздевайся и разувайся – тебе это больше не понадобится, старик ”.

Старик скинул старый потрёпанный халат, заношенную обувь и передал вещи Диловару. Тот проронил, что от муравья, кроме ножки кузнечика, нечего ждать, и после приказал принести канистру бензина, а когда бензин принесли, облил вещи и поднёс горящий факел. Если он не смог убить старика физически, то убьёт его морально, ибо Диловар - властелин огня!

Сожгли и хурджин. Хотя в огне сгорели многочисленные дары земляков, проводивших в дорогу старика, любовь их сердца и сила их души остались в старике.

Якуб Дилкушод только молитвенно сложил руки и поблагодарил бандита за содеянное зло.

«То, что я слышал от старших,
 Сегодня тебе повторяю:
Сын, ты состаришься тоже,
Прислушайся к мнению старца».

Это Хафиз снова помог старику Якубу.

Диловар же только криво усмехнулся на эти слова, повертел в руках пистолет, проверил обойму и хмуро сказал:

“У меня никогда не было отца, чтобы считаться твоим сыном. Никогда не бывать по твоим словам, ибо остался один патрон, и этот патрон – мой!  – после повернулся к Мустафе и бросил с места, как бросают собаке кость, желая унижением добить вольнодумца: - А ты, Мустафа, помилосердствуй о старике, чтобы он ни в чём не нуждался. Я приду и проверю, как ты выполнил мою просьбу и как уважил почтенную старость. Да будет на всём благословение Аллаха!” 

Сказал Диловар и бросил в старика последний камень, и тот снова отскочил от невидимой преграды и упал на землю.

 Но тут главарь бандитов не выдержал и закричал, разрывая собственные голосовые связки, что горы зашатались, и небо закачалось от нечеловеческого крика:
“Убей старика, убеээй!!!”

“Как я это сделаю? – спросил Мустафа и огляделся вокруг, ища поддержки: - Как я могу убить такого светлого человека? У меня рука не поднимется…”

“Сделаешь. Сможешь. Поднимется, – ответил главарь и снова отступил в сторону, брезгливо бросив  в лицо старика: - Забери своего пса, а то здесь воняет! – и тотчас бросил под ноги Мустафы мятое грязное рваное полотнище, которым вытирали руки после застолья, обращаясь к юноше: - А этим накроешь старика, когда покончишь с ним, - и бросил отобранный нож старика: - Что он может сделать против своей Судьбы эта жалкая железка?”

Нож зазвенел в ногах Мустафы.

“Сынок, - обратился к нему Якуб Рубоби Дилкушод, - у тебя всё получится. Ты всё сможешь”.

Сказал старик и протянул Мустафе свои руки, и взял он руки вольнодумного юноши, подошёл к нему и приложился старыми губами к огрубевшим рукам юности, и вновь прошептал тише шелеста секунд: “Сынок, у тебя всё получится”.

Увидел это Диловар и со своими людьми скрылся в складках мрачной одежды последней ночи уходящей осени. 


Мустафа остался наедине с причиной угрызения своей совести. Он болел по убитому псу и по купленному старику. Как он мог? Что он сделал? Человек ли он на самом деле, или только жалкий комок глины, лишённый сострадательной души и доброго сердца? Нет, нет, нет, он всё-таки человек! Человек, не лишённый солнечного луча в путанице собственной души. И Мустафа спросил: “Что делать, отец?”

“Делай, что сказали, мой мальчик, - тихо улыбнулся на это Дилкушод и добавил: - Будь же самим вниманием и повиновением, и простит тебя высокий и великий Аллах!” – старик наклонился, нашарил на земле холодное тело убитого пса, взвалил на плечи, отвернулся от юноши и пошёл прочь от него.

Следом потянулся Мустафа, закинув за плечи походный мешок, и они спустились по откосу, и прошли лощину, и оставили кустарник, и преодолели камни, и вышли к реке. Якуб Рубоби Дилкушод оставался спокойным, ибо твёрдость духа и преданность вере делают настоящие чудеса по тайным замыслам Вседержителя и Повелителя мира. Старик ни на шаг не качнулся, не споткнулся, не упал под тяжестью Рекса, когда шли к реке, будто кругом стояла не глухая ночь, а светлый день, будто он не был стариком, и не болели глаза его.

Мустафа той порой тяжело дышал за стариковской спиной, шептал молитвы, то и дело гремел затвором, взводил курок и отменял. Столпившиеся горы не сводили глаз с юноши; собравшиеся со всех окраин звёзды не сводили глаз с юноши; припавший к ногам молодого человека мудрый ветер не сводил глаз с юноши. Все ожидали исхода. Что будет, о Великий и Милосердный, Гуманный и Справедливый?

И тут издалека донёсся протяжный вой Диловара: “Убей старика, убеээй!”