Часть вторая, глава шестая

Аллах Всемогущий оделил земным имуществом и друзей, и врагов своих. Благонравием же одарил возлюбленных своих.

Священный хадис.



Мудрый старик-Время стороной обходил Якуба Дилкушод, щедрое сердце которого сегодня было бессильно оживить своей любовью бездыханное тело убитого Мустафы. Мучилось и рыдало сердце старого человека. И слёзы текли из всех его клапанов и текли по венам всего существа почтенной старости, и безутешно текли из слепых глаз его. А всё потому, что это великое сердце умело не только любить и отдавать себя людям. Оно умело страдать. Как никто другой на этой грешной и прекрасной земле.

И думал старик-Время, что не стоит торопить боль, и к одной боли прибавлять другую. Перенесёт ли великое сердце страшные известия, если на страницах мирового бытия бесследно исчезают целые народы и уходят тысячелетние эпохи? Придёт нужный час, и земной старик сам узнает всю правду, открывшуюся его пытливому сердцу. А пока, пусть остаётся в неведении, как не ведает и о том, что его старшего сына давно уже нет на лице земли, и след Азиза затерялся в могиле, какие без числа взошли на многострадальной таджикской земле по следам братоубийственной войны. В тот миг, когда измождённое лицо Азиза попало в объектив телевизионной камеры, смертельно раненный человек уже умирал.  Его душа собиралась в райский чертог, поскольку в последние мгновения своей жизни умирающий человек поведал свету забытое священное предание – люди, не бросайте своих стариков! Ибо сказано, и эти слова не в силах упразднить, не человеческое тщедушие, ни несговорчивость времени: «Кто поведает свету забытое священное предание, тому долженствует благо, равное благу, осеняющему сто борцов, павших за веру».

Падает камень или звезда, высыхают слёзы или океаны, кончаются кони или атомы – всему свой срок, назначенный Аллахом и записанный в Книгу мировых судеб. Поэтому не стоит торопиться. Люди и без того бегут по кругу от одной точки событий к другой, ни чуя под собой ни ног, ни собратьев своих, ни самой жизни. Она и так коротка и быстра – быстрее, чем рождаются мысли человека, и короче, чем муравьиный ус.

Всему-свой-срок, тук-тик-так, тук-тик-так: было-так, стало-так, будет-так!

Стали собираться тучи, словно грифы, почуявшие добычу.

Давно прогорела утренняя заря, минул полдень и подступил вечер, а Якуб, ровесник века и, может быть, ровесник земли, всё искал и шарил руками под собой, пред собой и со всех сторон и ничего не находил. Только камни попадали под руки. Камни, камни, камни. Холодные, мёртвые камни, как обломки рухнувшей вселенной, по имени Надежда.

О всемогущий Аллах, смилуйся над послушным рабом своим, открой ему глаза, сними накидку слепоты, открой своё лицо, чтобы оно озарило эту долину проклятий. Пусть твой нижайший раб найдёт здесь преломленный тюльпан своего короткого счастья отцовства, чтобы поклониться юноше и упасть на остывшую грудь ново обретённого и ново потерянного сына. Надо поцеловать, надо закрыть глаза, надо попросить прощения, надо выдержать это испытание и сохранить своё открытое и щедрое сердце. Отныне далёкий и тёплый дом в горах никогда уже не встретит радушием и гостеприимством своего второго сына, и дом будет  коротать сиротой холодные дни опустевшей старости.

“Мустафа! Мустафа! - звал бобо Якуб и говорил сквозь слёзы: - Прости меня, мой юный сын, прости старика”, - но всё молчало.

Златокудрая дева, наконец, доплыла до западного борта небесного хауза, вышла из воды, обтёрла насухо прекрасное обнажение своё махровым полотенцем туч, оделась в чистые одежды и сокрылась в западной пещере.

Усталый старик распростёрся на камнях и затих, а седая Ночь снова тихо опустилась на его дрожащие плечи. Старик беззвучно и безучастно плакал о потерянном сыне.

“О Аллах, - сверкнула мысль, - будь мило…”

Сверкнула мысль и погасла. Подавленный и безутешный старик уснул.

Когда Якуб очнулся, уже было светло. Поджаристая лепёшка горячего солнца, брошенная рукой Аллаха, катилась по редким проталинам неба меж серых сугробов тяжёлых хмурых туч, которые впитали в себя ночную подлость человека. Где-то назойливо, надоедливо звенели вездесущие мухи. По земле широкими шагами шёл старик-Время, по брусчатке неба весело катилось огненное колесо солнца, а Якуб продолжал лежать с закрытыми глазами. Он чувствовал, как токи земли змеятся по его старческому телу, проникая в его сердцевину. Как солнечный луч тёплой кисточкой водит по лицу, желая ободрить и поднять лежащего человека.

Но старик не торопился вставать.  Как он устал… Лучше стать снежинкой на камне и растаять пол лучами солнца. Лучше кости размолоть в муку, приготовить лепёшку из костной муки и съесть эту лепёшку, чем жить сейчас…

Бобо Якуб лежал на земле, вырывал листки своих мыслей из записной книжки бытия, а рядом звенели мухи. Звенели и мешали думать. Мешали жить! И запах…

Пахло сгоревшим мясом…

“О мухи, семя шайтана, откуда вы?” – подумал старик с досадой и открыл глаза.

Открыл глаза, вздрогнул и тут же резво вскочил на ноги от ужаса и огорчения, будто и не лежал вовсе, будто молодость вернулась в его расслабленные члены. Он увидел – да, да, тысячу раз да, и слава Великому и Бессмертному! – он увидел глазами своей проницательности, что всё это время он лежал рядом с убитым Мустафой и ничего не знал! Мустафа был убит и сожжён…

Пахло палённым человеческим мясом. Страшный кебаб, жареное мясо, приготовила жестокая судьба и вручила старику, как символ безмерного страдания.

Как горько! Как страшно! Ах ты, Ночь! Эх, Время! Эх вы, люди…

За чтооо!!! Почему тааак!

«Мы уйдём без следа – не имён, ни примет,
Этот мир простоит ещё тысячи лет».

Это  старик-Время прочитал стихи поэта, а земной старик обратился к небу с возгласом боли и отчаяния.

“Тысячи лет тоски и одиночества, - заговорил Дилкушод, - как это жестоко! О владыка Каабы и человеческих сердец, прояви же ко мне своё милосердие! Зачем ты посмеялся надо мной и продлил мои земные страдания и муки?  Зачем  вернул мне зрение и отнял Мустафу?! От молока матери до молока собственных седин твой низкий раб всегда был с тобой – не покрывал грязью позора лица Твоего. Не проклинал имя Твоё. Не плевал в глаза Твои. Прости, Божественная Истина, но это так, и Ты знаешь, что я говорю правду!”

“Когда Ты отнял Саодат, я молчал, ибо, как говорят люди, на всё воля Аллаха. Я согласился с Тобой и усмирил свой гнев. Когда Ты отнял Рекса, я покорно промолчал. На всё мудрость Аллаха. Но теперь, когда Ты отнял Мустафу, мою последнюю радость и надежду снова обрести детей и внуков, мой язык отказывается молчать. Не может он молчать, не хочет молчать и он кричит в Твоё старое лицо, Небесный вор человеческих душ, чтоб ты видел и слышал, как доныне послушный Тебе червяк уже не боится своего Господина под сапогом Судьбы! И сейчас Ты можешь раздавить меня сердитой ногой своей, но я скажу! Я скажу Тебе всё, что думаю! Я скажу, скажу, скажу! С ума схожу…”

“Эй там, наверху, услышь мою боль! Обратись лицом к людям и останови реки материнских слёз! Останови реки невинной крови! Спаси собственных детей! Исцели больных и подними убитых! Подними Мустафу и Рекса, а Саодат можешь оставить себе – я уже стар для молодости и любви…”

“И Азиза оставь”, - шепнул старик-Время, но Якуб Рубоби Дилкушод не услышал его, и Время заходил вокруг тревожными шагами, протягивая свои руки, чтобы подхватить тело своего друга, Якуба, и тихо опустить на землю, если тот потеряет точку опоры на этом свете.

 Ходил старик-Время и стучал своим деревянным молоточком: тук-тук-так, тук-тук-так! Только не услышал Якуб слова Времени, не услышал, как последний звук растаял в опечаленном сердце. Не услышал, как секунды лет стекли по собственному лицу потоками морщин. Не услышал, как упали они под ноги. Как зазвенели и разбились.

Недовольно заворочалась в просторах космоса огромная рыба, нетерпеливо переступил с ноги на ногу уставший бык, и вздрогнула тут земля, и разверзлась у ног Якуба, и вышел из глубин пар и смрад. Помрачнело небо, и тень легла на солнце, и как только звёзды с полной луной взошли на небосвод, звёзды, словно недозрелые яблоки, побитые жестоким градом, посыпались в смрадную бездонную пропасть. Со дна пропасти раздались скорбные голоса Харута и Марута, двух ангелов, поддавшихся чарам земной красавицы Зухры и ввергнутых Аллахом в бездонный колодец.

Над пропастью поднялось чёрное облако, и когда оно развеялось, появился Даджаль, одноглазое чудовище, сидящее верхом на осле и возвещающее о конце земного мира.

Но тут брызнул яркий свет в лицо старика, обдал жаром незрячие глаза его, будто кто-то невидимой рукой поднёс горящую жаровню, и пророкотал грозный голос – перед Якубом и за его спиной, сверху и снизу, справа и слева – и голос прогремел:

«О  возлюбленный сын мой, Я, Знаток видимого и невидимого царства, прощаю твой порыв отчаяния. Ты сказал это не со зла – от безысходности, и Я чувствую твою боль утраты. Сейчас души Саодат, Мустафы и Рекса стоят рядом со мной, и мы смотрим на тебя. Сейчас ты Господин этого мира, а не Я, и от твоего слова будет зависеть судьба всей планеты. Только ты должен всегда помнить одну истину, что на этой земле у каждой вещи есть начало и конец. Зерно, умирая во мраке, даёт жизнь сотням другим. Текут реки и высыхают моря. Вырастают горы и поют пустыни. Светит солнце и тает с каждым днём”.

“Я могу вернуть твоих людей и животных, - продолжал рокотать голос, - но кто вернёт остальным людям ушедших близких и родных? Кто вернёт виноградной лозе прошлогодние гроздья? Кто вернёт огню утраченное великодушие и милосердие? Кто вернёт Мне утраченную семью? Я очень одинок, старик, невзирая на своё могущество. И потому Я создал этот мир из праха своих воспоминаний, и потому Я создал человека из праха земли и вдохнул в него свою жизнь. Я, как и ты, страдаю от жестокости и несправедливости, какие происходят под луной и под солнцем, но могу ли Я карать Своих детей за  бедствия  и зло, чинимые ими? Ведь они не ведают, что творят, как малые дети. Вспомни, как однажды Азиз не послушал тебя и загубил корову, но ты его не наказал – не сказал даже грубого слова. Вспомни, как он разбил любимую вазу Саодат – единственную память о твоей возлюбленной, - но и здесь.... – голос вдруг замер, словно споткнулся, а после собрался силами и дальше заговорил: - Всё приходит и уходит, пустое место занимает новый мир, но кончается и он, и сменяется другим порядком”.

Голос умолк, а обожжённый и потерянный старик стоял у края трещины, откуда исходило зловоние смолы и серы. Слёзы катились из глаз и падали в пропасть, падали камни   из-под ног старика, и не было слышно ни звука.

“Знаешь, порой и ко Мне приходит отчаяние, и Я сожалею о собственном творении – о человеке. Если Я, само Совершенство, создал такую несовершенную человеческую тварь, злобную, жестокую и жадную, то могу ли считаться в собственных глазах истинным совершенством – Идеалом, как говорите вы, земные черви, живущие в прахе, едящие прах и становящиеся прахом. И ещё, когда вам становится трудно, вы сразу обращаетесь ко Мне за помощью: помоги! Когда вы совершаете преступления, просите: прости! Но когда унижают и губят вас, умоляете: спаси! И Я помогаю, прощаю и спасаю, ведь Я – Отец, любящий и заботящийся о Своих детях. Только дети чаще всего забывают о Своём родителе, когда им становится хорошо. Никто не обратиться ко Мне и не скажет: Аллах, Родитель Единственный и Всемогущий, Творец сущего и Вседержитель мира, сейчас мне хорошо, ибо я, благодаря Твоим стараниям, сыт и доволен, одет и обут, здоров и счастлив, у меня семья, имущество и деньги. Словом, приходи в мой дом и раздели со мной мою радость, и это будет моей благодарностью. Никто не благодарит Меня за благо, достаток, здоровье и счастье, которое имеет, ибо всякий думает, что всего добился сам, а был ли он благочестив и праведен, знаю лишь Я. К сожалению, человек очень скоро забывает о том, что «если вы будете благодарны, то Я вам прибавлю!» ”, - промолвил громовый голос эти горькие слова, полные боли тоски и одиночества, и замолчал.

Наступила гнетущая страшная тишина.

“О чём ты думаешь, мой Аллах, Друг Мудрый и Справедливый?” – спросил старик, испуганный наступившей тишиной.

“А ты о чём ты думаешь, старик?” - ответно спросил голос.

“Я первый спросил тебя”, - ответил старик.

“Да, это так, но Я – твой Господин, а ты – Моя тварь”, - заметил на это голос.

И произнёс Якуб  с благочестивым трепетом священный хадис:

«Из людей самым ценным считается тот,       кто больше всех боится Всевышнего, - и следом  прочитал другой хадис: - Наихудший из людей тот, к кому никто не приближается, чтобы спастись от его вреда».

Слёзы остановились.

И тут громовый голос неожиданно засмеялся. Он рокотал долго и громко, что колебалась земля и разверзалась, падали горы и падало небо, и последние звёзды срывались со своих орбит и падали в смрадную пропасть. Только старик остался стоять на пятачке не тронутой земли, размером с носовой платок. Но и этот жалкий клочок земли стал крошиться и обваливаться под ногами старика, и совсем рассыпался в пыль. И старик Якуб оказался висящим среди чёрной пустоты… 

Вскоре громовый смех утих, в природе и в мире всё вернулось в своё прежнее состояние – стало таким, каким было прежде.

“Старик, - пророкотал голос, - Я уважаю твою мудрость и благодарю твою хитрость. Но ты забыл: «Если вознамеритесь счесть блага Всевышнего, то не исчислите их». Ты восхитил и развеселил Меня, а за это Я готов исполнить твою просьбу”.

Призрачные души Саодат, Мустафы и Рекса испуганно вздрогнули, а душа Азиза спряталась за их спины и приникла к земле. И что-то дрогнуло в душе старика, и сердце старого человека учащённо забилось.

“Нет, - сказал старик и спросил: - Чем я
лучше других?”

“Это твоё последнее слово?” – спросил голос.

“Да, -  ответил старик, - и я говорю нет”.

“Это твоё последнее слово?” – повторил  голос.

“Моё слово – это слово «нет»!»” - снова  ответил старик.

“Это твоё последнее слово?” - повторил  голос третий раз.

Тут Якуб встал на колени, закрыл невидящие глаза пред светом Истины и прочитал третий священный хадис, выказывая тем своё уважение и почтение к Старшему, поклонился и коснулся губами праха земли, и земля вместе с ним сотворила обряд поклонения: «Ради потустороннего мира старайтесь так, словно вы умрёте завтра, занимайтесь делами земными так, словно не умрёте никогда».

“«Посмотри на кости, как мы заставляем их подняться, и как  одеваем мясом», - пророкотал в ответ небесный голос и высказал предложение: - Если хочешь, я позову Ису Масеха, мессия снизойдёт с небес, коснётся обгоревших костей своим животворным дыханием и …”

Склонил старик  голову, услышав просьбу, снова брызнули слёзы из глаз, и сорвалось последнее слово с языка, обернулось белым голубем и поднялось вверх. И этим словом было слово «нет».

“Как говорится: «…истина прояснилась»”, - сказал небесный голос, и в природе всё затихло.

Призрачная тень молодой Саодат подбежала к своему пожилому супругу, нежно поцеловала его в губы – это было, как лёгкое прикосновение ветра. Старик потянулся за поцелуем, но душа супруги воспарила в небо и растворилась в лазоревом проёме, который открылся среди туч.

Спасибо, милый! - прозвучало вверху, слова упали на землю красной розой, роза разбилась в лепестки, и один лепесток опустился на шершавую старую ладонь Якуба. Старик вздрогнул, а лепесток вошёл в его плоть, и человек почувствовал, как ему вернулись силы.

Призрачная тень Мустафы подошла к названному отцу, почтительно встала перед ним на колени, поцеловала руки старика, а после склонилась и поцеловала ноги и землю, на которой стоял Якуб на старческих коленях своих. Старик снова потянулся за поцелуем, желая самому ответить тем же, но и душа Мустафы уже воспарила в небеса и также исчезла в проёме.

Спасибо, отец! - прозвучало сверху, и на землю упал красный тюльпан. После один лепесток вошёл в руку, и старик почувствовал, как он помолодел на шестьдесят лет, и он поднялся, встал на ноги, пытаясь уловить душу второго сына. 

Тут призрачная тень Рекса подошла к своему хозяину и обнюхала его голые ноги. Старик вздрогнул, и чья-то мысль побудила его опуститься, и он сел, и душа собаки благодарно лизнула его больные глаза. Старик почувствовав, как глаза наливаются соком здоровья, хотел приласкать пса, но и эта душа вознеслась и исчезла в проёме. Вверху прозвучал радостный лай благодарения, и на землю упала красная гвоздика. Лепесток вошёл в руку старика, и он почувствовал, как глазам его вернулась былая сила зрения, как было это прежде, но старик боялся от-крыть глаза.

Только призрачная тень Азиза осталась стоять в стороне, боясь подойти к своему престарелому отцу.

“Ты хочешь увидеть Азиза? – спросил громовый голос. – Ты хочешь найти своего старшего сына?”

Тень Азиза задрожала и приложила палец к губам. Голос умолк, а старик, не ведая ничего, устало прошептал: “Пусть всё остаётся, как есть…”

Невидимая рука подхватила душу Азиза, вознесла его к проёму, и голос пророкотал на прощание: «В Судный день самоё тяжёлое из того, что ляжет на весы – добронравие!»

 Всё стихло, погас яркий свет, и старик открыл глаза и увидел, что под ногами не было никакой трещины, но у ног своих увидел обгоревшее тело Мустафы, и заплакал Якуб Рубоби Дилкушод.

Якуб обратился к своим мыслям, и они голодными псами  стали рвать его светлую душу и требовать действия. И душа не выдержала, и зарыдала. Горько стало старику, неуютно. Порвал он одежду на себе. Встал на колени, стал бить ладонями по лицу, выщипывать бороду, сыпать прах земли на голову. Упал лицом на землю и затих возле обезображенного тела найденного и потерянного сына.

Старик-Время был рядом, желая при случае поспешить на помощь и поддержать Якуба. Время – это не безвольная и плаксивая Ночь. Время не жалуется на расшатанные нервы, головные боли и не торопится уйти по ту сторону света, где мрак. Такая уж обязанность у Времени – быть всегда на виду, быть всегда стройным и живым и при рождении и при смерти, и при войне и при мире, и при подлости и при благородстве.

Но, самое главное, быть всегда рядом в горе и радость, среди людей и без них, среди начала и конца. Всему свой срок, тик-так, тик-так: так было – так есть – так будет! – и передал старик-Время свой волшебный посох земному старику. 

Но земной человеческий старик не нуждался в посторонней помощи. Он уже встал на ноги и  таскал камни,  обкладывая ими мёртвое тело Мустафы.

“Крепкий старик, - одобрительно говорил старик-Время, - на таких, как ты, держится весь мир. Ни на рыбе с быком, ни на черепахе со слонами, ни на титанах, а на обыкновенных земных стариках – на сухом мясе и тонких костях. С виду – муравьи, а вращают планету своими стёртыми пятками и дёргают меня за бороду, чтобы не отставал. На лицо – беспомощная старость,  на душу – великий Млечный путь, полноводная и могучая река вселенной. И спешат они в пустыню безрассудства, чтобы напоить поникшие пальмы человеческих сердец обильной влагой доброты, идущей из бездонного колодца их любви”.

“Ты многого достоин, - продолжал старик-Время, а весь мир – от снежинки на камне до взрыва  сверхновой звезды – слушал его и соглашался с ним. - Ты достоин того, чтобы поклониться тебе в пояс, преклонить пред тобой колени и расцеловать ту землю, на которой ты стоишь, и все твои следы, что были, есть и будут. Светлое у тебя сердце, старик, и спасёт его великий Аллах от дел, ведущих к сожалению и огорчению, да сохранит Он цветок твоей души от обломков былого, чтобы обида  не покрыла простор твоей памяти и рассудка пылью смятения и забвения”.



Сказал это старик-Время и поклонился старику Дилкушоду в пояс, встал на колени перед ним, припал к земле, стал целовать камни и пыль, которые ещё хранили тепло босых стариковых ног, и подал тому камешки, вместо утраченных чёток, с которыми так кощунственно обошёлся Диловар.

А бобо Якуб взял у старика-Времени молоток своей печали и схватил его рукою, и сел на коня своей мысли, и кинул перед собой шар своих тревог, и погнался за ним, и настиг его, и силой ударил, сжав рукою ручку молотка, и разбил цепь жестоких потерь, и оставил своё сердце, а сам поспешил на несмолкаемый зов старшего сына, ибо зов продолжал звучать в его великом сердце:

«Отец, как больно! Помоги мнеээ!!!»