Дневник Моего Героя. Нигерия, Год Второй 2

Дневник Моего Героя. Нигерия, Год Второй 2
Моя ссылка на «периферию» длилась недолго. Через месяц меня «хватились» и срочно отозвали  назад на главную площадку. Гендиректору нужно было ехать в очередной инспекционный «вояж», и мне надлежало быть при нем. Эти поездки были своего рода нашей отчетностью перед Заказчиком, т.е. нигерийцами, и поэтому обставлялись с особой пышностью и помпой. Помимо переговоров и выездов на места, предстояли «обеды» и «ужины», за которыми мне приходилось переводить все, что взбредет боссу в голову.
Из Лагоса вылетели самолетом. Это был маленький шестиместный самолетик класса Бичкрофт. Внутри, как в машине, тесно, сидения вплотную друг к другу — ноги не распрямить. Вылетели в дождь, самолетик вспорхнул, как птица — взмахнул крылами и в небо. А внизу Лагос — груды краснобурых крыш, словно ржавые крышки от банок, дороги — синие жилы, по ним букашки-машины, а дальше — зелень полей и обрез земли у моря. Потом облака, сквозь которые мы продираемся в шуме и тряске и вдруг, сразу, солнце, низкое, у самого горизонта — огромный, ослепительный диск жидкого золота. Пилот, красавец-датчанин в темных очках, всего в двух шагах от меня. Ведет самолет с полным безразличием ко всему, что творится у него за спиной, легонько трогая ручку штурвала. Панель вся в приборах, впереди стереоскопическое окно и облака несутся на тебя, разлетаясь в стороны. Поначалу было страшновато: самолетик хрупкий, стенки тонкие, по ним время от времени пробегает дрожь, а земля так низко. Вот, подумалось, ещё одно испытание. Говорят, правда, что маленькие самолетики надежнее больших. А впрочем, кто их знает. Потом страх проходит, и я с любопытством гляжу в иллюминатор. Внизу океан — Атлантика, — редкие белые барашки (а может, облачка?). Газовые вышки стоят, как поплавки, из одной в небо бьет факел. Беззвучно стрекоча, внизу стрекозой летит вертолетик. Под нами, куда ни кинь глазом, безлюдный, зеленый ковер мангрового леса: деревья растут прямо из воды. Снижаемся. Все стремительно вырастает в размерах. Слышу удар под днищем — летчик выпускает шасси. Земля несется навстречу, и страха совсем нет, вот толчок и мы катимся по взлетной полосе в аэропорта Варри. Всего час лету. Потом все по машинам — и в путь.
Да, маленький сюрприз: вижу Т. среди встречающих. Она меня, демонстративно не замечает, даже увидев, не здоровается.  Ну что ж: не видит и не надо. У меня тоже есть «честь самурая».
Весь день катаемся по трассе, от одной подстанции к другой. Я все время «в работе», перевожу то нигерийскому министру, то англичанину из Текинта. Т. постоянно крутится где-то рядом, — временами чувствую на себе ее взгляд, — и от этого бывает не по себе. Впрочем, она ведет себя ещё хуже: хихикает, отпускает какие-то шуточки, флиртует с одним из контролеров, разговаривая, нелепо взмахивает руками, временами мне становится даже страшно за нее.
А вечером очередной банкет, бесконечные тосты и «поговорки» шефа, которые надо непременно переводить, а под конец — «армс реслинг» между в дымину пьяным шефом и здоровяком из Текинта.
На следующее утро, после обильного завтрака с вином, пивом, виски и водкой (все за счет компании!), сидим в компании наших контролеров из Иранской Нефтяной Кампании, сидим, лениво перебрасываясь фразами и дожевывая десерт. Постепенно разговор переходит на технические детали. Я перевожу. Напротив моего директора (и меня, соответственно) — наш главный «проверяльщик» Джордж Мур — старикан лет шестидесяти с лишком (а ведь и мне сейчас столько же, а каким стариком он мне тогда казался!). Старина Мур (как мы его тогда звали) — типичный представитель «колониальной» Англии: высокий, прямой, как палка, неторопливый в движениях, подтянутый (бывший вояка, летал на бомбардировщиках, был сбит и сидел в плену в Индокитае во время войны) и корректный до невозможности. Белый венчик седых волос обрамляет загорелую, блестевшую, как тыква, лысину, а из-под седых, кустистых бровей на тебя смотрят пронзительно голубые, словно промытые временем, глаза, взгляд которых, такой открытый, добрый и как бы снисходительный, проникает тебе прямо в душу. Сидит, неторопливо долдонит свое, поглядывая то на меня, то на моего шефа, снисходительно выслушивает нас, отбирая только то, что не отвлекает от его мысли, и вдруг к нему в фужер с размаху пикирует здоровенная оса. Мы, конечно, делаем вид, что ничего особенного не произошло, а он, на миг примолкнув, некоторое время наблюдает за ее героическими усилиями выкарабкаться по отвесной стенке бокала, а потом, аккуратно подцепив ножом, вылавливает ее из алкогольной ловушки и стряхивает на стол. Мы, как завороженные, следим за его пертурбациями, а он, не отрывая взгляда от насекомого, которое ползает по столу, оставляя за собой мокрую дорожку, как ни в чем ни бывало, возобновляет прерванный разговор. При этом изредка помогает ей, передвигая ножом на сухое место. Наконец, оса оправляется от шока и, пару раз тряхнув крылышками, взлетает и исчезает в воздухе. Мор молча поднимает на нас глаза, полные доброй стариковской радости.
Потом мы опять едем по трассе и опять я с шефом и главным нигерийцем в машине, сижу на переднем сидении спиной к ветровому стеклу и все говорю-говорю без остановки. Работы вроде продвигаются, общее впечатление положительное, но все идет с таким скрипом, просто на пределе возможностей, и при этом выглядит как-то серенько, без размаха, без блеска. Не то, что у американцев...
Пересаживаемся на наши уазики, так как их «лэндровер» слишком широк для узких мостков, перекинутых через бесчисленные, встречающиеся на пути речушки... Долго едем проселочными дорогами, машину бросает на ухабах, все терпеливо переносят тряску. Едем-то-едем, а зачем? — всего лишь, чтобы посмотреть, как ведутся буровзрывные работы. Приехали в какую-то глушь, вышли, спускаемся к берегу речушки. Ничего особенного: пара-тройка валунов, лежащих у самой воды, которые предстоит взорвать: в них уже пробурены шурфы, в которые воткнуты веточки. Странное впечатление: сизые, похожие на гигантские фаллосы камни, из которых растут кустики. А со всех сторон, нависшие надо всем безмолвные деревья...
Пока я стоял, не заметил, как в ладонь впились три кровососа. Повернул ладонь к солнцу, смотрю — ней три слепня, присосались и пьют кровь. На мое движение даже не пошевельнулись. Пришлось их прихлопнуть кепкой...
На обратном пути был интересный эпизод. Только отъехали от взрывников, выезжаем из буша на открытое место, вдруг навстречу толпа чернокожих. Высыпали на дорогу, движутся к нам, орут что-то по-своему. Мужики худые, полуголые, бабы толстые с младенцами за спиной, дети в рваных майках и с серыми от пыли волосами и ногами... Джип охраны, сигналя, рванул вперед, но толпа ни с места, стоят, руками машут. Пришлось и нашей колонне остановиться. Охранники выскочили из машины, стали их сталкивать с дороги, но вмиг присмирели, когда на их пути возник здоровенный нигериец. Он был одет в широченный, наподобие кимоно, парчевый халат, на голове лихо заломленная на бок шапочка, и весь он из себя был важный и степенный. Смотрим, охранники ему кланяются, потом что-то объясняют, показывая руками на нас. Я поглядываю то на шефа, то на нашего министра, который сидит, держа на коленях портфель, как ни в чем не бывало. Смотрю, процессия двинулась в нашу сторону. Мы ждем. Впереди идет главный нигериец, похоже, он здесь местный хозяин (оказался феодалом этого района), за ним странного вида старик — в рубище, весь увешанный бусами, волосы всклокоченные, все лицо в разноцветных полосках, а на ногах стоптанные армейские сапоги без шнурков, прямо на босу ногу. А за ними уже все остальные. Идут себе важно, не торопясь. Обогнав их, к нам подбегает охранник и что-то возбужденно докладывает на йоруба нашему чиновнику. Тот извиняется перед шефом, нехотя откладывает в сторону портфель, с кряхтением слезает с уазика и идет навстречу делегации, взбивая пыль своими лакированными туфлями. Вот они встречаются — две ипостаси Африки — и начинается церемония приветствия: пожатие рук, прикладывание щек к щекам, выяснение здоровья всех мыслимых и немыслимых предков, а также их детей, родственников, скотины и т.д. и т.п. Так уж здесь заведено. Да не только здесь, везде на Востоке. Потом феодал долго и неторопливо объясняет чиновнику суть проблемы, делает он это весьма картинно, не скупясь на жест, вздевая к небу руки с бледными ладонями и ногтями, сверкая белками глаз, отступая и вновь подступая к стоящему, я бы сказал, даже в почтительной позе посланцу из столицы. Чиновник молча слушает, задает пару вопросов, потом поворачивается и идет к нам. Чувствую, что мне сейчас предстоит работа. Он садится рядом с шефом, ставит на колени свой кожаный портфель и, упершись взглядом в затылок шофера-нигерийца, начинает говорить. Оказывается, в одном месте наша труба, а стало быть, и отведенная для нее земля, проходит через местное святилище — что-то вроде часовни, куда жители окрестных мест приходят со своими недугами, куда они приводят или приносят больных для исцеления и изгнания злых духов. И нельзя ли нам как-то обойти этот участок стороной, т.е. пустить трубу в обход. Нам, атеистам и богохульникам по природе своей, такая просьба могла показаться смехотворной, но... тут гендиректор оказывается на высоте.
- Надо посмотреть место, - говорит он на полном серьезе и нигериец с радостью соглашается. Это где-то в двух шагах от деревни, старик-знахарь вызывается провести, мы сажаем его в один из уазиков и без лишних промедлений трогаемся в путь. Снова заезжаем в буш, едем минут двадцать по пням и колдобинам, потом спешиваемся и идем вслед за нашим проводником. Вокруг ни души (так, по крайней мере, нам кажется), время от времени впереди через тропу тенью проскакивает какое-нибудь животное (дикий кабан, или муравьед), наш Сусанин, улыбаясь остатками корявых зубов, успокаивает нас, что-то бросая чиновнику на своем наречии. Наконец, впереди возникает какой-то бугор, не то башня из глины, не то алтарь, весь утыканный снаружи палками, с которых свисают какие-то полуистлевшие рубища, тряпки, венки из засохших листьев. На вершине алтаря стоят две грубо выделанные фигуры из посеревшего от времени дерева: мужская и женская. Мужик, страшный в своей откровенной наготе, с короткими ногами и торчащим между ними длинным фаллосом, поражает меня  неестественностью позы (он весь, как бы, выгнут вперед, словно от удара ножом в  спину) и полной отрешенностью от всего земного. Баба, стоящая рядом, но и как бы отдельно от него, более приземленная, с обычными для такого рода скульптуры остроконечными сиськами и ярко раскрашенной, вывернутой наружу  вагиной. Оба демонстрируют пупки, торчащие из животов наподобие затычек в бочках. У мужика из черепа выходят три витых рога, у обоих лица в вертикальных надрезах, идущих по щекам от  глаз к подбородку. Обе фигуры исполнены какого-то внутреннего напряжения, они словно силятся крикнуть нам «Берегитесь»!, но крик застрял у них в глотках.  Лицо мужика раскрашено синей краской, выпученные белки глаз и оскал редких, торчащих изо рта желтых зубов приковывают взгляд и одновременно внушают страх.  Подходим поближе, присматриваемся. У ног идолов лежит какая-то жратва: курица с перерезанным горлом, лепешки, фрукты, бутыль местного самогона — дары благодарных исцеленных? На деревьях в листве видны привязанные к ветвям бутыли (как выяснилось, с водой, которую «заряжают» для тех, кто не может сам прийти).
- Ну и богадельня, - сквозь зубы цедит гендиректор, - ну, ничего, мы за это с них сдерем три шкуры. Найди это место на карте и отметь, завтра обсудим с Текинтом на оперативке, - говорит он главному инженеру, Тот молча вытаскивает карту и хмуро отмечает расположение.
- Скажи ему, - обращается он ко мне, - что завтра этот вопрос будет поставлен на совместном совещании с Заказчиком. Я думаю, он будет решен положительно, при согласии всех сторон, - добавляет он. Я перевожу. Взгляд чиновника теплеет, и он обстоятельно растолковывает ситуацию старику-знахарю. Тот удовлетворенно кивает, по толпе проносится радостный шепот, нигеры с уважением поглядывают на нашего шефа.
- Ну, все, - говорит босс, обнимая за плечи нигерийца и поворачивая его к машинам, - можем ехать дальше, что у нас ещё там. Подстанция?
Мы движемся в сторону машин, я стараюсь не отстать от главной парочки, на ходу перевожу какую-то мутоту про субподрядчиков, как вдруг впереди нас вырастает фигура знахаря. Как он нас ухитрился обогнать, ума не приложу. Вытянув руку вперед, он повелительным жестом останавливает процессию. Глядя на шефа, он громким голосом произносит какие-то фразы на йоруба.
- Ну, что ещё там, - ворчливым тоном вопрошает гендиректор, - Чего ему надо?
Чиновник мнется, явно не зная как сказать.
- Он хочет поблагодарить Вас за сотрудничество, - осторожно начинает он. - Он здесь местный колдун. Боконон, - добавляет он на местном наречии, и знахарь энергично кивает в знак согласия. - Хочет Вам погадать, дать пару полезных советов на будущее, что ли. Говорит, что-то видит.
- Что он там ещё видит, - в голосе шефа слышно раздражение, - Скажи, что нам некогда.
- Нет, нет, - настаивает чиновник, - он говорит, что это касается только Вас. Что это очень важно.
- Ну, хорошо, что он видит?
Гендиректор останавливается и достает из кармана пачку смятых сигарет. - Что ты там видишь, - вымученно улыбаясь, говорит он по-русски старику и протягивает пачку. Тот невозмутимо берет ее, вытягивает сигарету заскорузлыми пальцами и кладет себе за ухо. Потом воздевает руки к небу и начинает что-то нараспев вещать.
Чиновник смущенно улыбаясь переводит мне, я — шефу.
- Ты большой и сильный человек, и пусть во всем тебе сопутствует успех. Но тебе надо бояться местных женщин. Местные женщины не для белого человека.
- Ишь, куда загнул, - пряча улыбку, комментирует шеф, - думает, я по борделям хожу. Скажи ему, что у меня семья и хорошая жена, говорит он мне. Я перевожу.
Колдун выслушивает с невозмутимым видом. Хитро улыбаясь, он поднимает руку с загнутым большим пальцем. 
- У тебя четыре жены и все белые, - говорит он и чиновник, улыбаясь, мне докладывает.
«Откуда он знает», мелькает у меня в голове. Немногим известно, что шеф, помимо жены, живет с начальницей отдела кадров, здоровенной русской красавицей, которая крутит им, как хочет, и вершит всеми кадровыми делами от его имени, да ещё с пигалицей секретаршей, живущей у него на вилле в Лагосе. Но кто четвертая? Уж не пригрел ли он кого из местных?
- И откуда у него такие сведения? - смущенно улыбаясь, изрекает шеф, - он что, со свечкой стоял, что ли?
- У тебя двое мальчиков, и твоя жена ждет третьего, - продолжает колдун. И опять, вижу, что он попал в точку, потому что шеф удивленно усмехается.
- Кроме местных женщин, тебе надо бояться домашних животных, - гнет свое колдун, - Остерегайся их, они могут принести смерть тебе и всем твоим близким.
- Каких ещё животных? - гендиректор даже глаза вытаращил от удивления. - Что он имеет в виду?
- У тебя дома есть обезьяна, - говорит знахарь, переходя на грозный шепот, - ты должен от нее избавиться. Как можно быстрее. Иначе будет плохо.
Шеф явно растерян. Да, действительно, им недавно подарили маленькую очаровательную мартышку, с которой любят возиться его ребята. Да и его овчарке она пришлась по вкусу: мартышка выискивает у нее блох на спине.
- Правда, поначалу они с ней здорово дрались, у Джанга весь нос был в царапинах, но потом, ничего, подружились, - сообщает он доверительно мне, а я - чиновнику. Тот согласно кивает головой, но потом, словно спохватившись, добавляет:
- Вы знаете, этому человеку надо верить. Он уже многих спас от верной смерти. Покажите обезьянку ветеринару. На всякий случай, - улыбаясь заканчивает он и, поблагодарив знахаря, мы садимся в машину. Наконец, наша кавалькада трогается с места и  знахарь со всей своей свитой исчезает в клубах поднявшейся пыли.
Эта история, как и следовало ожидать, имела свое продолжение. Шеф показал мартышку местному ветеринару и тот ее забраковал, сказав, что она больна какой-то новой, не известной доселе болезнью и ее пришлось усыпить. Потом выяснилось, что это — ставшая настоящим бичом для местного населения «болезнь зеленой обезьяны», и что больные мартышки были переносчиками новой грозной эпидемии, получившей название СПИД. Кстати, овчарка шефа вскоре тоже заболела, и ее тоже пришлось усыпить. В один прекрасный день она взбесилась и куснула одного из его сыновей. Потом уже, в Москве я узнал, что в семье шефа произошла трагедия: один из его сыновей заболел и умер от СПИДА. К счастью, все остальные остались живы.