Восемьдесят восьмой

Вчера во «Взгляде»*, ошалев от правды, смотрели интервью с Роем Медведевым*, опубликовавшим на Западе книгу о «кровавом деспоте Сталине*», интервью с парнем, который собирает картотеку жертв сталинизма и клип Гребенщикова* «Нам надо вернуть нашу землю». Потрясающий клип!
А сегодня у нас летучка и, обозревая передачи за неделю, редактор Лев Ильич Сомин, с которым делаю передачи, говорит:
- Журналистика призвана, - делает паузу и смотрит на председателя Комитета Корнева, - возбуждать общественное мнение.
- Не возбуждать, - поправляет тот: - а успокаивать.
- Ну да, - усмехается Сомин: - Поэтому наша журналистика такая и лживая.
Заместитель Корнева Афронов вспыхивает:
- Нет! Неправда!
- Сергей Филипыч, ну как же неправда? – кидаю я.
Но он – свое. Тогда Сомин прерывает его:
- Сергей Филипыч, разве вы всегда только правду писали?
- Да, только правду, - вроде бы и искренне отвеетчает: -  А вы что?.. врете?
- Конечно, вру, - пожимает плечами Лев Ильич.
Вот такие начальники управляют гласностью у нас, «на местах».
... Приходил к нам Коля Иванцов. За чаем рассказывал, как несколько лет назад вербовали его в КГБ* а он отказывался; как проголосовал «против» на собрании, которое клеймило писателя Солженицына* и как выгнали его потом из-за это из газеты. Похоже, говорил правду.
... В первом номере журнала «Знамя* прочитали с Платоном пьесу Шатрова* «Дальше, дальше, дальше», в которой берется под сомнение Октябрьская революция, все социалистические завоевания, и кто-то из героев говорит, что ничего, мол, у нас не изменится, пока наверху будет старый аппарат. Чудо! Чудо, что можем читать такое!
... Я – на кухне. Вошёл Платон:
- Есть интересная тема: - Присел на табуретку: - Желдаков напечатал информацию в «Рабочем», как на Партизанской поляне обокрали машину его друга-генерала. И обокрали пацаны, их тут же, в лесу поймали. Делает вывод: надо, мол, этих пацанов работой загрузить, чтоб времени свободного у них не оставалось, вот тогда... А ведь там, в Белых Берегах, когда-то был монастырь*, но после революции его разрушили, развезли на щебенку, из которой потом построили наш Дом советов и дорогу к обкомовским дачам.
- Да, тема отличная. - угадываю его задумку: - Стоит написать для московского «Журналиста», а то что-то давно ты туда не писал.
И два дня сидел он в своей комнате, писал, а сегодня читал нам с дочкой: пацаны растут в поселке обслуги, видят, что за проволокой и высоким забором скрыты озеро, дачи, особняки, в бронированные ворота въезжают и выезжают черные «Волги», вот и мстят... Хвалю написанное и советую:
- Под своей фамилией посылать будешь? Я бы посоветовала - под псевдонимом, а то опять вызовешь «огонь на себя».
Но он после прогулки говорит:
- Решил поставить свою подпись.
Решил, так решил.
 ... Утром проснулась с ощущением света и радости, ведь сегодня Пасха. Прошла на кухню, позвала Платона завтракать, а он вошел, глянул на стол с традиционной кашей, усмехнулся, проворчал вроде бы шутливо:
- Ты бы вначале поставила на стол бутылку водки, нарезала ветчины, положила в тарелку солений, кулич испекла, а потом и приглашала.
Знаю, почти упрекает, что не умею праздновать. Да, не умею. Каток атеизма и государственного пренебрежения к подобным праздникам прошелся и по нашим душам. Но все же... Достала недавно засоленный кусок сала, нарезала колбасу, которую вчера на работе «дали», поставила кекс, испеченный накануне и вспомнила: есть же недопитое сухое вино!
- Вот тебе и ветчина, и бутылка, и кулич…
Удивился... Вошла только что проснувшаяся дочка, - сын-то уехал в Карачев, а она с подругой вчера ходила в церковь слушать песнопения. Платон налил вина в рюмки:
- Выпьем за то, чтобы истина, красота, добро всегда возрождались.
- Воскресали, как воскрес Христос, - уточнила я.
А вечером с магнитофона слушали праздничные песнопения и мы, на пианино стояла икона, перед ней горела свеча.
... И опять я брала на работе магнитофон, хотя на этот раз дотошно допытывались: зачем нужен… режиссеру? Но дали, так что вчера ездила к маме и записала целую катушку. Кажется, она устала от своих воспоминаний и поэтому, если удастся еще раз взять магнитофон, то надо будет составить для нее последние вопросы, а потом… Смогу ли из этих «лоскутков сшить» что-то? Нет, еще не знаю. Но думаю, что в этом поможет мне моя профессия. А назову написанное «Лампада негасимая», и уже знаю с чего начну: мама рассказывает об учителе-революционере, который жил у них, и который однажды отрекся от Бога и погасил лампаду у иконы.      
... Снова ехала в Карачев и в поезде дочитывала «Котлован» Платонова*... И как он мог так писать? Словно докапываясь до первозданной сути каждого слова… Мрачнейшая картина, - смесь крови, страдания и слепого энтузиазма тридцатых годов, лишенного здравого смысла. Наверно, борьба за справедливость неизбежно рождает ненависть, и самое яркое подтверждение тому – французская революция конца 18 века и наша, в ноябре 17-го.  Ведь в финале этих битв за справедливость - реки крови.
... Сегодня на ПТВС делаю запись первомайской демонстрации трудящихся.
День - чудо! Я - в любимом костюмчике с белой кофтой, в новых туфлях. Ходим с операторами по площади, обговариваем возможные варианты показа, и я чувствую себя молодой, красивой. Но вдруг подходит Погожин, секретарь Обкома по идеологии... Когда-то я была немного влюблена в него, ведь был тогда «растущим комсомольским работником» с тонким лицом... И вот сейчас здоровается, поздравляет с праздником, берет под локоть, отводит на несколько шагов в сторону и говорит:
- Я всё смотрю во-он на ту камеру, что стоит на карнизе гостиницы прямо над центральным входом. Не упадет ли на людей?
- Ну и что? – приостанавливается рядом оператор Володя Бубенков: - Под ней только одни гебисты стоят.
Все смеются, улыбается и Погожин, а смягчаю его шутку:
- Не-е, Володя, гэбисты тоже люди, у них даже дети есть.
Опять все смеются, а Погожин наклоняется ко мне и тихо говорит почти серьезно:
- Это вы хорошо сказали.
А перед началом записи вызывают меня из ПТВС и говорят, что во-от тот-то мужчина хочет меня видеть. Подхожу, и он начинает объяснять, чтобы не записала, «если вдруг кто-то выбросит недозволенный лозунг... как в прошлом году». Выслушиваю, киваю. Что ответить? Ведь если и запишу, то когда приедут просматривать, вырежут.
... Конечно, Перестройка изменит что-то в нашей экономике, но не верю, что провозглашенный партией «принцип коллективного руководства предприятием» что-то улучшит. И потому не верю, что коллектив не способен на риск и только хозяин, только личность, может это делать, а, стало быть, идти вперед.
... Сижу во дворе Комитета среди березок, единственном тихом островке среди строительства нового здания студии и читаю в журнале «Новый мир»* из Колымских рассказ Варлама Шаламова* «Надгробное слово»: «Все умерли. Умер Носька Рутин. Он работал в паре со мной. Умер экономист Семен Алексеевич Шейнин, напарник мой, добрый человек. Он долго не понимал, что делают с нами, но в конце понял и стал спокойно ждать смерти... Умер Дерфель, французский коммунист, член Коминтерна. Это был маленький, слабый человек... Побои уже входили тогда в моду, и однажды бригадир его ударил, ударил просто кулаком, для порядка, так сказать, но Дерфель упал и не поднялся...» Нет, не могу - дальше... И чтобы успокоиться, начинаю пристально всматриваться в то, что рядом: а листья-то у березы совсем еще весенние... дожди идут часто... и травка ла-асковая... муравьишки хлопочут под ней... а какой удивительной музыкой шелестят березы!.. Но тут вижу: идет ко мне Мурачев, наш студийный художник. Не-хо-чу!.. Нет, подошел, и, конечно, опять начал о своей очередной голодовке: он, де, прочистил желудок и теперь осталось прочистить мозги. Смотрю на него, слушаю, а у самой: «умер Семен Алексеевич, добрый человек... Умер и Дерфель, француз...»
А Мурачев всё говорит, говорит. Долго, взахлеб:
- А вчера... слышь?.. – И, заметив мое отсутствие, заглядывает в глаза: - Случилось со мной ЧП. Наташка угостила меня семечками, а я и слузгнул парочку... Слышь? И тут вспомнил: ба-атюшки, что ж я сделал?! – Расхохотался: - Ну, быстро поехал домой, промыл желудок... слышь?.. а в кровь-то уже питание поступило! И пришлось начинать голодать с самого начала.
Молчу. Открываю журнал:
- Кстати, о голодных. Вот, послушай: «Самое страшное в голодных людях - это их поведение. Все, как у здоровых, и все же это - уже полусумасшедшие. Голодные всегда яростно отстаивают справедливость. Они - вечные спорщики, отчаянные драчуны. Голодные вечно дерутся. Кто покороче, пониже, норовит дать подножку, сбить с ног. Кто повыше - навалиться и прижать врага своей тяжестью, а потом царапать, бить, кусать его...»
Мурачев стоит, слушает. Потом интересуется, что я читаю. Говорю. Кивает головой, а потом снова начинает объяснять, почему голод так полезен для организма.
... Такого никогда не показывали по ЦТ: на партконференции обсуждали каждого члена Центрального Комитета, прежде чем избрать. Чудо! И еще не глушат теперь радиостанции из-за рубежа. Молодец, Горбачёв!
 ... Нет, не приняли статью Платона о пацанах даже в центральной прессе, сославшись на то, что, мол, случай частный. Да, конечно, «частный»... обкомовские дачи есть только в нашей области, а не по всему Союзу. Видать, в Москве еще далеко не все издания чувствуют себя свободными.
... Сегодня у нас заключительное политзанятие. И весь год вел их мой начальник Афронов. Странный он. Иногда думает, как и мы, но вот сейчас - ниже травы, потому что присутствует представитель Обкома и какой-то философ из пединститута. Все «студенты» говорят «в пределах дозволенного», вот только корреспондент с радио Орлов:
- Пока будут живы обкомы и райкомы, - машет рукой, словно разрубая слова, - не сдвинется Перестройка с места!
Подошла и моя очередь. Заданная мне на дом тема: «Демократия - неотъемлемое условие Перестройки. Что ей мешает». Начала с Дудинцева* - «Скандал, гласность - это факел, говорящий всем, что общество не терпит злоупотреблений ни с чьей стороны. Скандал порочит людей, но не общество». Так пишет писатель. - Все слушают внимательно, представители - тоже. - А вот что говорит ученый-экономист: «Некомпетентность одних руководителей не только порождает некомпетентность других, низших рангом, но и служит им щитом защиты».
Товарищ из Обкома всем корпусом делает движение: ну-ну, что, мол, еще скажете? И я продолжаю:
-  Этот закон работал у нас все годы, работает и сейчас, поэтому и отстаем от Европы по всем показателям. И виноваты в этом обкомы и райкомы, которые, будучи сами не очень компетентны в промышленности, в сельском хозяйстве порождают таких же руководителей и на местах.
У Корнева вытягивается лицо, заёрзал Афронов, бросил на меня любопытный взгляд философ, а я уже «иллюстрирую» свои слова «местной тематикой»:
- Обком вмешивается даже в журналистику, в которой тоже не весьма компетентен. Недавно позвонили оттуда Поцелуйкину и сказали, что хотели бы просматривать все сюжеты для передачи «День животновода» до выхода их в эфир.
- Ну и что в этом такого? – смотрит на меня Корнев.
А я только руками разведу: вот, мол, видите?
Потом выступал философ и, косясь на меня, говорил, что ему было очень интересно на этом занятии, что услышал кое-что впервые, а представитель Обкома стал опровергать то, что я говорила и, глядя мне в глаза, добавил:
- В Обкоме не все такие некомпетентные, как вы думаете.
На что я тихо спросил:
- Тогда почему у нас магазины полупустые? 
Но он ничего не ответил.
А ночью опять все крутилось в голове: «А что если «рецидив прошлого» вспыхнет? Ведь загремим мы с мужем куда надо». И было страшно не столько за себя, сколько за детей.
... И все же происходит у нас в городе что-то «впервые», - сегодня, в честь тысячелетия крещения Руси, у Свенского Монастыря* - праздник, который проводят не православные христиане, а баптисты. Ну что ж, тем более любопытно.
От монастыря спускаемся к Десне. Вдруг пошел веселый, обильный дождь и по асфальтированным дорожкам потоком ринулась вода. Мы с дочкой семеним под зонтиком, подхватив подолы длинных юбок, рядом широко вышагивает Платон.
Но дождь перестал так же неожиданно, как и начался и, наконец-то, - берег реки.
В дальнем уголке луга, у самой Десны, мозаика из пестрых зонтов, сценка с плакатом: «Велик Бог. Все им создано, все им стоит». В стороне, возле серых ширм, стайка юношей и девушек в белых длинных рубахах. Спрашиваю у Платона:
- Что это они?..
Удыбается:
- Может, ангелов будут изображать.
Нет, оказалось, что их будут крестить. Речи, песнопения, чтения стихов… И всё это длинно, скучно, не затрагивает душу. За спиной верующих торгует буфет, снуют пацаны, лижут мороженое. Недалеко от нас армяне запалили покрышку, чтобы согреться, и вонь от горящей резины понесло на нас. Да и от мокрой травы, сырой одежды, обуви, тяжелой, грязной воды реки вдруг становится не по себе.
Но вот начинает играть духовой оркестрик в маршевом ритме вроде бы знакомую мелодию, под которую просятся слова: «Впе-еред, впе-еред, на-арод тру-до-вой…» и «ангелов» ведут на берег, пресвитер спускается в серую холодную воду и начинает по очереди окунать в нее головы посвящаемых... А они улыбаются. А они не замечают ни холодной воды, ветра. Счастливцы! Смотрю на них и завидую. Ведь для нас этот праздник только спектакль, а для них... Но когда мы поднялись к Свенскому монастырю и с высокого обрыва вдруг развернулась прекрасная панорама задеснянских далей, то затрепетала и моя душа.
... После обеда прочитала в «Новом мире» мемуары Гнедина, работника посольства двадцатых годов. Пишет, как пытали и допрашивали его на Лубянке, в Лефортово, в Сухаревских тюрьмах. Чудовищно, дико. Вечером по телевизору смотрели воспоминания академика Дмитрия Лихачёва* о Соловках, где из монастыря большевики устроили концлагерь для политических заключенных с пытками и расстрелами.
И от всего этого ночью – сон: какие-то мафиози вламываются к нам в квартиру, мужик в рваной фуфайке с ружьем в руках уже вскидывает его, а я смотрю ему в глаза и вдруг понимаю: пришли нас убивать. И просыпаюсь… «Дефицит положительных эмоций», как теперь часто слышим.
... Платон - член СОИ, Совета общественных инициатив города. И собираются они... человек сорок, в выставочном зале, ведут разговоры об экологии, - о другом не позволяют соглядатаи нашей «руководящей и направляющей». Но под праздник переворота семнадцатого года обсуждали: с какими лозунгами идти на демонстрацию?
И решили: «За чистый воздух и чистую совесть!», «НЕТ строительству фосфористого завода», «Отстоим здоровье наших детей!».
... Седьмого было холодно, по тротуару вьюжил снежок, и мы на площадь не пошли, а Платон ходил и рассказывал:         
- Вначале нас было немного, но по дороге всё присоединялись люди, - светился от радости: – Ведь наши лозунги на фоне привычных «Выполним и перевыполним!..», «Достойно встретим!..» сразу бросались в глаза. Да еще впереди шла девочка в противогазе и с куклой, так что смотрели на нас, разинув рты! К трибунам нас было уже человек семьсот, -  смеется: - а когда прошли мимо трибун, то подошел какой-то мужик и сказал: «Молодцы! Молодцы, что не побоялись»!
Так что разговоров теперь в городе о колонне «зеленых»! И к нам на телевидение весь день звонили, - ожидали, что покажем это, но гэбисты моему начальству не разрешили.
А в коммунистическом «Рабочем» большинство сотрудников осуждают Платона за участие в СОИ, и секретарь райкома партии Дордиева кому-то бросила:
- Надеюсь, вы не запачкались участием в колонне «зеленых»?
Вот так... Даже «зеленым» нельзя быть в нашем красном… соцлагере.
... Снимаю в Навле* заказной фильм на овощесушильной фабрике.
Двор не заасфальтирован, механизация примитивнейшая, в суповом цехе даже днем по полу носятся тараканы, а в столовой по трубе и мышь юркала туда-сюда, когда писали синхрон. После съемок директор угощал нас: две бутылки водки, копченый хек, плавленые сырки и пачка печенья. Выпив и разговорившись, осветитель с оператором все нападали на Горбачева, - «Не стало дисциплины, порядка в стране!» - а я помалкивала - уж очень устала! – но после глотка водки все же ожила:
- Ну о каком порядке вы говорите в нашей стране рабов!
Директор бросил на меня удивленный взгляд, а я понеслась дальше: о крепостном праве крестьян до революции и еще худшем - сейчас; о том, что в годы социализма в простых людях была задавлена самостоятельность, проявление инициативы; что надо благодарить Горбачева хотя бы за то, что первым заговорил о раскрепощении... Директор вначале слушал меня вроде бы и без эмоций, но потом на лице его вспыхнуло удивление, он согласно закивал головой, а когда и еще выпили, то начал рассказывать о себе. Слушала его, не перебивала, - видела, что хочет выговориться, - и только, когда он вдруг замолчал, сказала то, что висело на языке:
- Знаете, Георгий Алексеевич, как я отношусь к таким, как вы? – Посмотрел на меня с любопытством. - Жаль вас. Всю-то жизнь вы были задавлены обкомами-райкомами-горкомами, инструкторами-указами, а вот в свободном обществе из вас, может быть, получился бы преуспевающий предприниматель.
Поднял голову, посмотрел в глаза:
- В общем-то, вы правы. Всю жизнь единственной радостью было после дня выкручиваний, выверчиваний трахнуть водки и забыться.
Но уже, собираясь уезжать, идем по коридору:   
- Вот вы говорили очень умно, правильно. Мне и не приходилось такого слышать...
Спускаемся по лестнице, он приостанавливается, заглядывает в глаза:
- Еще бы с вами поговорить, побеседовать…
Но я уже сажусь в машину, машу рукой и в последний раз вижу его разгоряченное лицо.
А ночью...  Ночью всё прокручивала увиденное, услышанное и навязчиво металось: «А директор-то, наверное, специально подталкивал меня к таким разговорам, чтобы потом донести куда надо».  А утром и Платон добавил:
- Видел сон. Будто ты вся - в черных пятнах... вроде как в саже.
Пошутила:
- Это меня перед гэбистами директор вчерашний чернит.
- Может, и чернит...
Господи, за что? За что в наших душах это липкое, грязное подозрение к каждому, кто хоть чуть-чуть приоткрыл душу? Неужели с этим и умрем?
... Сижу с моим любимым телеоператором Сашей Федоровым в холле и читаю ему отрывок из статьи Нуйкина* в «Новом мире»: «Пора бы наших «благодетелей» поткать носом, как поганых кошек, в дерьмо: прошло уже семьдесят лет после революции, а они еще элементарно не накормили народ. На полках сейчас в основном полу гнилая картошка да минтай в банках».
- И самое обидное, - вдруг слышу: - что мы все свои способности тратим на их брехню, заворачивая её в красивые фантики и выдавая зрителям.
Ох, как же он прав!
... В выставочном зале - обсуждение выставки «Одиннадцати». Наро-оду, как никогда! И выступает Пензеев, скульптор... неопрятный, лохматый:
- Не надо этих молодых художников хвалить. Какие они молодые? – И хихивает: - В таком возрасте уже кончать надо.
- Да-а, и впрямь! - вспыхивает Платон: - В таком возрасте Вы и кончили.
Знаю, о чем он. Только и ляпает Пензеев бюсты Ленина* «поточно». И тут же мой неуёмный журналист выходит и говорит, что многие из участников выставки уже настоящие художники и что если бы влились в ряды их Союза, то значительно обновили бы его. А в конце добавляет:
- Художник Меньковский только что благодарил отдел культуры. А благодарить его не надо, потому что молодые слишком долго пробивали эту выставку, даже пришлось писать отчаянное письмо в ЦК.
Потом еще были выступления, а в конце снова вышел Пензеев:
- Вот я сейчас иду сюда, а из двери выходит девочка. Спрашиваю ее: ну как?.. А она махнула рукой и пошла. Значит, не понравилось ей выставка. Ребенок... душа чистая, ей и надо верить. Да и мне не нравится. Разве это портреты?
Смотрю на Тамару, директора выставочного зала: она судорожно листает книгу отзывов. Неужели это выступление штампующего бюсты Ленина завершит обсуждение? И выхожу, говорю, что выставка хороша хотя бы тем, что на ней кроме соцреализма представлены и другие стили живописи, что такого еще в нашем городе не бывало, а потому она - явление в его жизни. Говорю и о том, что, плохо, мол, когда на обсуждении нет «старших братьев-художников и в конце спрашиваю:
- Это что, их зловещее предупреждение?
И тогда поднимается художник Златоградский… красивый, похожий на Христа, и говорит:
- Может быть, представленные здесь живописцы во многом и подражают кому-то, но это естественно, это пройдет.
Ну что ж, надеюсь, что так извинился за «маститых» членов Союза, которые побоялись прийти на открытие выставки взбунтовавшихся молодых «собратьев по перу».
... Ездил Платон к Дому культуры железнодорожников на учредительное собрание объединения «Народный фронт» и рассказывал: собралось человек тридцать, стояли группками, чего-то ждали. Потом подъехал на такси мужчина, вышел, к нему подошли трое и увели в ДК, а к остальным вышла местная писательница Гончарова и пригласила вожаков к директору, у которого уже сидели те трое и расспрашивали приехавшего. Как выяснилось, он - член Московского «Народного фронта», а приехал сюда для того, чтобы и здесь создать такой же. Поговорили с ним и СОИвцы, так что уже второй день мой муж-борец ходит радостный - давно таким не видела! - и все повторяет:
- Пробуждается народ, пробуждается!
... В «Литературной газете», в статье Золотусского* о Гоголе*, прочитала: «Лучшее, что есть в жизни, так это - пир во время чумы. И террор». И это написал литературный критик прошлого века Виссарион Белинский*, статьями которого мы с братом зачитывались в шестидесятых годах. А в школе нам твердили: Белинский боролся за счастье людей, страдал за них! Да, критик он был блестящий, но вот оказалось…
... На очередном собрании СОИ председателем будет Платон, и поэтому ищет зал, где бы собраться. Как-то ходил к директору Дома политпросвещения и тот вначале отнесся к его просьбе положительно, но сказал, что вначале посоветуется с Обкомом. Когда же Платон на другой день позвонил ему, то он заговорил иначе: да вот, надо бы вам иметь свое постоянное помещение; да вот, мы можем только за плату сдавать зал. Тогда Платон позвонил в Обком секретарю по идеологии Погожину, а тот сказал то же, что директор Дома политпросвещения. И все стало ясно.
... Захожу в монтажную. Сидят мои подруженьки по работе и Роза спрашивает, имея в виду сатирический журнал Сомина «Клуб Козьмы Пруткова».
- Кузьма Прутков случайно не еврей?
Объясняю, что, мол, сотворили Козьму Пруткова поэт Алексей Константинович Толстой* и братья Жемчужниковы...
- Во, - подхватывает Наташа. - Жемчужниковы, наверное, и были евреями.
Подключается и Инна.
- Ты уж совсем... – машет она рукой: - В «Клубе» у тебя одни жиды, только их морды!
- Разве не интересными были материалы? - спрашиваю. – Или плохо сделаны?
- Нет. Хорошо, - смотрят на меня почти враждебно: - Нам понравилось.
И опять говорю им: да, я не антисемитка и раз евреи делают интересно и умно, то пусть делают, тем более, что кроме них никто не хочет вести сатирический журнал. Сидят, слушают. Ответить им вроде бы и нечего, а вот:
- Смотри, как бы тебя в КГБ не пригласили, - ехидно бросает Роза.
Смеюсь:
- Ну, что ж, если вы им поможете...
... Сегодня СОИвцы собирались в парке Алексея Толстого , но к ним подошел милиционер и предупредил, что если они не уйдут, то будет составлен протокол. Мудровский предложил сразу же разойтись, а журналист радио Орлов засопротивлялся, и тогда два милиционера предложили ему пройти в отделение милиции. Вот так закончилось очередное «собрание» Совета общественных инициатив.
... Воскресенье. В парке Толстого по инициативе СОИ - митинг. Впервые!
Накануне прошел снегопад, потом чуть подморозило, деревья выбелились инеем, солнышко все это осветило. Чудо!.. Подхожу. Люди топчутся на утонувших в снегу скамейках, тянут головы к сцене, у которой стоит микрофон для вопросов, а над головами - плакаты: «Рыбы умирают молча. Мы - не рыбы», «Вся власть Советам!», «В Советы – достойных!», «Нет строительству АЭС и фосфоритному комплексу!». А митинг уже идет и ведёт его кто-то из СОИвцев, как раз Платон выступает. Хрипловатым голосом говорит о том, что Десна по загрязнению превышает допустимые нормы в двести пятьдесят раз, что город перегружен промышленными предприятиями в три раза, но, тем не менее, вот, мол, с фосфоритного завода пришла колонна для поддержки строительства нового комплекса и предлагает выступить директору.
- Никто еще не умер оттого, что работает у нас, - начинает тот.
Но его слова тут же накрывает волна свиста, и тогда к микрофону подходит  главный инженер завода:
- Фосфоритная мука очень ядовита и от нее болеют, - почти кричит.
Аплодируют... Но когда к микрофону выходит парторг завода, то свист взлетает снова, в какой-то момент даже кажется, что сейчас люди стащат его со сцены, и тогда Платон кричит:
- Нельзя провоцировать беспорядки!
И тут же кто-то подсказывает ему, чтобы спросил: есть ли на митинге депутаты Горсовета? Он наклоняется к микрофону, выкрикивает вопрос. Нет, их здесь нет.
И снова взлетают возмущенные крики.
Потом к микрофону все подходили и подходили люди, говорили уже не только об экологии города, но и о наболевшем. Выступал и мой брат, предлагал создать отдельный совхоз, который выращивал бы без минеральных удобрений овощи для детских садов, школ и больниц, а не только для Обкома. Говорил горячо, срывающимся голосом и люди что-то согласно выкрикивали, аплодировали. Кончив, пошел к нам в своих старых вишневых бахилах, которые я купила в уцененном магазине, его пятилетний сынишка Максимка ринулся навстречу, схватил за руку, смешно затряс её… А слева от сцены СОИвцы уже собирали подписи за передачу обкомовской больницы под кардиологический центр и против строительства фосфоритного комплекса. Мы с дочкой и сыном тоже подписались, и почему-то надо было указывать свою специальность, возраст, да и расписываться в двух журналах, - один останется у СОИвцев, а другой?.. «А другой, - подумалось, - попадет в КГБ». Но, мысленно махнув рукой, успокоила себя: «Ну и пусть».
... Удивительно! Корнев разрешил редактору молодежных передач Моховой сделать репортаж с митинга и пригласить в «Эстафету» СОИвца Белашова, который и рассказал о деятельности этой общественной организации. В конце «Эстафеты» ему снова дали слово, и он выпалил:
- Когда я сидел в холле на телефоне, многие звонили и настаивали, чтобы обкомовскую больницу власти передали городу, так что... - И улыбнулся: - Так что придется вам, товарищи руководители, все же отдать её людям. Теперь разговоров в городе!..

Всего несколько раз была я на собраниях СОИ, поэтому знала о первых «сопротивленцах-демократах» больше по рассказам мужа. И самым ярким, задиристым был Саша Белашов. Этот симпатичный блондин в своих выпадах против коммунистов нисколько не напрягал своего мягкого голоса и, может поэтому то, что говорил, звучало как-то особенно весомо. Были еще Мудроский и Шилкин, - сдержанные, осторожные и «правильные» (похожие на секретарей комсомольских организаций) они председательствовали на собраниях, митингах СОИвцев и очему-то доверия, симпатиии во мне не вызывали.
А спонсировал СОИвцев Петр Леонтьевич Кузнецов, директор мясокомбината. Давал он деньги на издание листовок, плакатов, на проведение собраний и митингов, на поездки в Москву и соседние города. Когда нагрянуло время акционирования, Петр Леоньтьевич взял себе лишь один процент акций своего предприятия, раздав все остальные коллективу… Что б отдать этому коллективу только одну треть, как сделали дальновидные хапуги? Ан, нет, он понадеялся на «родной коллектив», а тот, вскоре разогретый молодыми и наглыми акулами, «свалил» его на общем собрании. Конечно, мы сочувствовали Петру Леоньтьевичу, еще не предполагая, что набирающий силу «ветер перемен» уже начинал выдувать, выдавливать не только таких, как Кузнецов, но и бескорыстных демократов, вместо которых (как и всегда после переворотов) врывались «практичные, пронырливые проходимцы» (определение мужа-журналиста), которые и начинали растаскивать огромную государственную «коврижку».
 
Тот самый Саша... Еще в «застойные годы» захотел он стать свободным человеком и начал выращивать скот для продажи. Но восстали против него местные колхозные «феодалы», и пришлось Платону защищать его в газете. Не защитил, - по велению тех же самых «феодалов» перестали принимать его коров на мясокомбинат, - и тогда бросил Саша своё дело.
Все эти годы он иногда приезжал к нам, привозя или кусок сала, или цыпленка, но с некоторых пор стали мы замечать в нем какую-то странность, - казалось Саше, что следят за ним гэбисты, по пятам ходят. А как-то сказал, что не будет нам докучать целый год.
- Уезжаете куда? - спросила я.
- Да нет... - улыбнулся странновато: - Но сказать не могу.
Но как-то снова объявился. Был еще более замкнут и попросил мужа устроить его в газету.
- Но как же, Саша? - удивился Платон: - Вы же не знаете этой профессии... не работали никогда.
- Да, не знаю, - пытливо посмотрел ему в глаза: - Но если вы меня порекомендуете, то возьмут.
Приходил потом еще раз, еще… Наконец Платон сказал ему, что не может рекомендовать его и пусть ищет себе работу по специальности, слесарем, на что Саша ответил:
- Ну, значит и Вы гэбист… как и все.
И пропал недели на три.
А на днях звонит: хочет именно у меня попросить совета. Сидели мы с ним на кухне, слушала я его и было не по себе, - все говорил и говорил о том, что уже совсем отравлен его организм, что жена и мать подсыпают ему в пищу отраву, что сидит на одной картошке, которую сам и варит, что гэбисты следят за ним днем и ночью, поэтому приходится ему ходить спать в поле, в стог сена. И мне стало страшно.
Страшно и сейчас. «Система, - сказал тогда Саша, - хочет убить меня». А я бы сказала: «система» в каждом из нас убила что-то живое, здоровое. И как теперь вернуться к истокам, как найти себя в том суррогате, который образовался в наших душах? Сумеем ли? Может, теперь - только дети?
... Из Новогоднего поздравления нашего друга-писателя Володи Володина:
«В общем, хочу повторить то, что уже говорил: я победил! Коммунисты покушались на мою душу бессмертную, но, - хрен им в сумку! - ничего у них не вышло. Они могут жрать в три горла, но я, даже хлебая баланду в лагере, был бы свободнее любого из них, а, значит, счастливее. Целые поколения кончали свою жизнь при расцвете и торжестве зла так и не узнав, что оно победимо. А зло победимо уже потому, что в созидании бездарно. Зло может только разрушать и, сожрав, обокрав, высосав всё вокруг себя, издыхает. Господи, какая радость, что мне пришлось дожить до этой агонии!.. во всяком случае, до ее начала. Благословенно это десятилетие - начало конца! Но - вопрос: что принесет новое?»
Ну, что ж, ободряющее Новогоднее поздравление друга!


*«Взгляд» - Одна из самых популярных телепрограмм России, впервые вышла 2 октября 1987 года.
*Рой Медведев (1925) - Советский и российский публицист, писатель-историк, представитель левого крыла в диссидентском движении в СССР.
*Иосиф Сталин (Джугашвили) (1878-1953) - Генеральный секретарь ЦК ВКП, глава СССР (1924-1953).
*Борис Гребенщиков (1953) - Советский поэт, музыкант, композитор, певец, основатель рок-группы «Аквариум».
*КГБ - Комитет государственной безопасности CCCP.
*Александр Солженицын (1918-2008) - Писатель, драматург, публицист.
*«Знамя» - Ежемесячный литературно-художественный и общественно-политический журнал. Издаётся с 1931 года.
*Михаил Шатров - Советский и российский драматург, сценарист.
*Монастырь Белобережская пустынь – Мужской монастырь в посёлке Белые Берега (Брянская область). Был снесён в 1926 году.
*Андрей Платонов (1899-1951) - Писатель, драматург, поэт, публицист.
*«Новый Мир» - Один из старейших в России (издается с 1925 года) ежемесячных толстых литературно-художественных журналов.
*Варлам Шаламов (1907-1982) - Прозаик и поэт советского время.
*Владимир Дудинцев (1918- 1998) - Советский писатель.
*Свенский Свято-Успенский монастырь - Памятник архитектуры (федеральный), мужской православный монастырь в селе Супонево Брянского района Брянской области.
*Дмитрий Лихачёв (1906-1999) - Филолог, культуролог, искусствовед.
*Навля - Посёлок городского типа, административный центр в Брянской области.
*Андрей Нуйкин (1931-2017) - Писатель, журналист, депутат Государственной Думы Федерального Собрания РФ первого созыва (1993 1995).
*Владимир Ленин (1870-1924) – создатель партии РСДРП, лидер переворота 1917 года, глава советского правительства (1917-1924).      
*«Литературная газета» - Советское и российское еженедельное литературное и общественно-политическое издание.
*Игорь Золотусский (1930) - Историк литературы, писатель, литературный критик.
*Виссарион Белинский (1811-1848) - Литературный критик, публицист.
*Николай Гоголь (1821-1852) -  Русский прозаик, драматург, поэт, критик, публицист. 
*Алексей Толстой (1817-1875) - Писатель, поэт, драматург.