Письма с Иудейской войны. Книга десятая романа Car

                Книга десятая

I
  «Гай Фабий очаровательной сестрёнке Присцилле шлёт привет и желает радоваться!
  К юго-востоку от Галилеи находится область, называемая Декаполис. Самый крупный её город – Скифополь, расположен не так далеко от Тибериады. Свой привет посылаю двадцатого гамелиона (в февральские календы) отсюда, из Скифополя. Здесь наш легион зимует, отдыхая после прошлогодней кампании (по усмирению Галилеи). «Отдыхая» - это, конечно, не совсем точно. Поскольку упражняться ни на день не перестаём. Во владении копьём, дротиком, мечами, щитом,  в выполнении строевых команд, у нас, в коннице, ещё и в верховой езде.
  Когда у нас гостил Гней, то лучникам и всем желающим показывал своё мастерство сопровождавший его товарищ и подчинённый, Квинт Приск, центурион. Вообще-то, сначала были устроены соревнования стрелков в честь наступавших Карменталий. У нас в легионе, конечно, есть меткие лучники, но Приск их заметно превосходит. Естественно, венок победителя и стрела с серебряным наконечником достались ему. А уже с утра на следующий день по просьбам зрителей и проигравших Приск устроил урок, показывая некоторые тонкости, начиная, например, с натяжки тетивы на лук. После обеда случилось следующее развлечение. Наш легат приводит высокого здоровенного легионера, Марка, который за свою сутулость получил когномен Арк. Его все так и зовут – Марк Арк. Траян говорит Гнею:
  - Вот, Сабин, наша последняя надежда. В остальном не ручаюсь, но в точности попаданий не уступит, пожалуй, не то что твоему товарищу, а самому Энею!
  - Более того, - «вступаюсь» и я за наш легион, - окажись он в нужное время в царском дворце на острове Итака, пришлось бы Пенелопе выйти за него замуж: прострелить дюжину колец для Марка не проблема!
  - Всё верно. Не зря он зовётся Марк Арк! Предлагаю ставку: десять тысяч против пяти, на Арка против Приска.
  Вообще-то, легат Марк Траян никогда не заключает подобных пари, и это, пожалуй, смутило Гнея, вместе с тем, что Арк не участвовал в состязаниях накануне.
  - Э нет! Я гляжу, в десятом легионе нас хотят надуть. Не выйдет, клянусь Дианой-Охотницей!
 Но его товарищ Приск уверен в себе:
  - Тысячами не располагаю, но сотню сестерциев против двух могу поставить.
  - Принимаю, Приск! – отвечаю я. – Один выстрел. Кто ближе к центру мишени попадёт, тот и побеждает. Твоя сотня сестерциев против моих двух. Твоя меткость против умения нашего Арка.
  Наши легионеры недоумённо глядят на меня, показываю им: «всё хорошо». На сколоченных досках мишени начерчен силуэт вражеского воина, посередине груди – чёрный кружок – цель, куда должны попадать соревнующиеся. По жребию первым стреляет гостящий центурион и поражает этот кружок.
  - Э-э-э! Не в центр попал – в самый край! Сейчас наш Арк покажет тебе истинную точность! – смеётся Траян, вместе с ним другие зрители; Приск и Сабин стараются скрыть свои переживания.
  Здоровяк Марк берёт поданное ему одним из лучников оружие, и уже по тому, как он его хватает, видна его неуклюжесть. Сам он, привыкший к насмешкам, широко улыбается. Нервно натягивая тетиву, прилагает такое усилие, что она остаётся в правой, а сам лук срывается из левой руки. Собравшиеся хохочут. Квинт Приск подходит ко мне:
  - Понимаю, наши ставки были не всерьёз…
  - Подожди, - прерываю его. – Отчего же? Сейчас… Долия, принеси быстрее кошелёк, - моя служанка бегом приносит требуемое, я развязываю его.
  - Не стоит, Фабий, вы же шутили, я понял…
  - Да чего уж, Приск! Я проиграл – держите свои два сестерция!..
  - Квинт! – со всеми смеётся Гней. – А мы-то с тобой думали вот так запросто обогатиться в десятом легионе!
  - Сабин, Приск, не на тех напали! – присоединяется наш легат. – У нас держат слово! Вы-то уж, пожалуй, на двести рассчитывали. А Фабий сказал «против двух» - так что получите причитающееся…
  В качестве некой компенсации, уже за ужином, я рассказал гостям анекдот. Глядя на тренировку неумелого стрелка из лука, Диоген уселся возле самой мишени. Когда его спросили: «Зачем это, Пёс?», он ответил: «Это чтобы в меня не попало».
  Вскоре, после тоста за киническую мудрость, Гней спрашивает у нашего легата:
  - Траян, а ты знаешь анекдот о том, как Гай Фабий добычу делил?
  - Конечно, Сабин.
  - Гней, расскажи, что за анекдот. Я не слышал, - просит Приск.
  - Не стоит, Гней. Я ведь всего-навсего повторил это за Кимоном.
  - А вот как Кимон, сам и расскажи, - отвечает мне друг. – О Диана! Как это я забыл?! Конечно же! У тебя же и сестра есть, прекраснее знаменитой сестры Кимона Эльпиники! Так что давай, поведай сам о том случае!
  - Конечно, Гай! – поддерживает Силон. – И своей очаровательной сестре напиши об этом. А не то – клянусь Беллоной! – не стану тебя больше подменять в дозорах…
  В общем, товарищи уговорили меня, и я, главным образом для снайпера Приска, рассказал годичной давности историю. Тогда здесь же, в Декаполисе, остатки конницы XII-го легиона стояли недалеко от Пеллы. Твой брат, Присцилла, по настояниям некоторых всадников, и в первую очередь Марка Силона, всё же возглавивший тогда турму (которая едва набралась), проводил рейды по окрестностям. В один из самых первых – когда обнаглевшие мятежники ещё не ожидали ничего подобного – мы наткнулись на разбойников, захвативших богатых пленников. Против семидесяти сикариев наших тридцати солдат и полусотни союзников (арабских всадников) оказалось достаточно (около десятка разбойников пало в коротком бою, дюжина сдалась, остальные ускакали без оглядки). Наши союзники стали требовать поделить добычу. Вспомнив как раз о Кимоне и союзниках афинян, я предложил такой способ. С одной стороны мы поставили самих пленников, чуть не голых, с другой – сложили их роскошные одежды, украшения, серебряную посуду и так далее. Арабы стали громко возмущаться подобным разделом, кричали: «Ты что, смеёшься над нами?!» «И не думал, - отвечаю. – Пожалуйста, выбирайте любую часть». Те поспешили – видно, боясь, пока я не передумал – арабы поспешили указать на кучу добра и забрать её. Возмущались, кстати, не только они, но и наши всадники, в том числе, беспокоясь о других, юный друг Марк Силон. Высказывали недовольство: «Это что же, нам достались голые тела только каких-то иностранцев, к тому же изнеженные – их и не купит никто». Но через некоторое время стали приезжать родные этих пленников, и выкупали их у нас за немалые деньги. Так что в общем эта сумма в несколько раз превысила стоимость взятых арабами вещей. История Кимона и союзников (афинян) полностью повторилась, разве что у греков тогда добыча была гораздо больше…
II
  Вообще, что касается именно раздела добычи, материального вознаграждения за подвиги (это не о моих действиях, конечно), идеалом для меня является в первую очередь Кориолан. Ещё в детстве я восторгался им, а теперь здесь, в Иудее, полнее осознаю его бескорыстие (сопутствовавшее великой доблести). Позволю себе напомнить, родная моя Присцилла, некоторые события нашей славной истории. Вероятно, это письмо придёт как раз к Эквирриям и Либералиям. ( К слову,  в XV-м легионе есть центурион Либералий, Марк Маллий. Превосходный воин и замечательный человек. Отважен как лев, а в мирной жизни добр, приятен в общении, грубого словечка не услышишь, за столом приятно его послушать: и беседу, и голос, когда поёт… Так вот, возвращаясь к Либералиям.) Отмечая подряд несколько праздников, можно о многом забыть, так что я, с помощью Мнемосины, рассчитываю вернуть тебе память. (Хотя лучше, несомненно, знать меру в питье вина. Но всё-всё, прекращаю об этом писать, а то уже словно вижу, как твои чёрные бровки хмурятся…)
  В двухсот шестидесятом году консул Постум Аврунк возглавил поход против сильного вражеского (вольского) города Кориолы. Его жители уже выходили и строились в боевой порядок, когда дукс получил известие о том, что на выручку Кориолам идёт множество других вольсков, и, если они соединятся, римлянам придётся очень нелегко. Коминий Аврунк принял решение идти им навстречу, оставив против Кориол часть войска под командой знаменитого своей храбростью консуляра Тита Флава. Остался и Гай Марций, и без всяких преувеличений выказал в сражении чудеса отваги, в самых горячих местах неизменно обращая неприятелей в бегство. Когда же с поля бежали последние защитники города, Марций увидел, что ворота открыты скорее для римлян, чем для бегущих, громко сказал об этом согражданам, призвав их рискнуть, быть отважными и следовать за ним. С немногими он ворвался в Кориолы и, с кем бы ни вступал в поединок, всех побеждал, а многие враги бежали, страшась одного его грозного вида и боевого крика. Так, не зная, что римлян в городе мало, его защитники уже готовы были сдаться, что они и сделали, едва Флав ввёл оставшееся войско. Но Марций не думал успокаиваться. «Не годится, - сказал он, - под предлогом захвата добычи, - большинство солдат уже разбредались именно с этой целью, - прятаться от опасности, в то время, когда консула, быть может, теснят враги. За мной, квириты!»
  С кучкой последовавших за ним солдат он побежал по той дороге, по которой выступил консул, подгоняя себя мыслью о том, как бы не опоздать. Боясь, что битва пройдёт без него, он молил Богов, чтобы ему успеть. И застал консульское войско перед её началом, воины делали устные завещания. Многие из них испугались его вида, но кровь на нём была чужая. Марций подбежал к консулу и доложил о взятии Кориол, они обнялись. Тут Марций попросил вкратце рассказать ему о позиции неприятеля и о том, где стоят самые сильные и храбрые его части. Аврунк, поведав о позиции, отвечал: «Вот там, в центре, расположились антийцы, они считаются самыми стойкими и смелыми». «Прошу же тебя, - сказал ему тогда Марций, поставь меня против них». Консул, дивясь его отваге, выполнил просьбу. Антийцы не выдержали долго невероятного натиска Марция и отступили, но стоявшие рядом с ними, наоборот, продавили бившихся против них римлян, и Марцию грозило окружение. Заметив это, Коминий двинул туда резервы, и скоро вся линия вольсков обернула тыл. Товарищи пытались уговорить Марция пойти отдохнуть, ибо он был раненным и заметно уставшим, но слышали в ответ, что победители не должны знать усталости: Марций вместе со всеми преследовал бегущего неприятеля.
  На следующий день прибыл Флав и поведал Аврунку о тех подвигах Марция, которые тот не видел сам. Консул собрал войско, взошёл на возвышение, поблагодарил Богов за дарованную победу и похвалил перед всеми героя двух вчерашних битв. Затем предложил Марцию прежде общего дележа выбрать себе из добычи (а она была огромной) десятую её часть; кроме того, Аврунк подарил ему коня в полной сбруе. В ответ Марций заявил, что рад слышать похвалы от консула и принимает коня, но остальное считает платой, а не наградой, и отказывается от этого. Войско зашумело, поражаясь этому доблестному поступку, а отличившиеся смельчаки, собиравшиеся претендовать на такую же долю, поняли, что тот, кто отказывается от большого, как нельзя более и заслуживает это большое. (Примерно по такому же поводу наш Сенека в одной из своих книг (не помню только, о ком именно из древних героев он пишет, вроде о Цинциннате) восхищается полководцем, отказавшемся от слишком большой награды с такими словами: « Не нужен, квириты, вам такой согражданин, которому нужно больше, чем одному гражданину». Сенека говорит: «Насколько, по-твоему, нужно более мужества, чтобы отказаться от огромной награды, чем чтобы заслужить её».) Сам же Марций сказал ещё следующее, обращаясь к Аврунку. «Среди вольсков есть один мой друг. Теперь он из счастливого аристократа превратился в пленника, и я настоятельно прошу тебя избавить его по крайней мере от одного – продажи.» После чего все ещё более укрепились во мнении о величии доблести героя. Консул же сказал: «Братья по оружию! Мы не можем заставить человека взять награду против его воли. Но дадим же Марцию такую, от принятия которой он не сможет отказаться – станем звать его Кориоланом, если только его подвиг раньше нас не даровал ему это прозвище. Именно в то время Гай Марций получил свой когномен. Клянусь Энио, не устаю удивляться его великой доблести!
  Нередко случается (возможно, кто-то может назвать меня за это занудой – мне до этого дела мало), напоминаю сослуживцам о мужестве и добродетели славных предков. Но почти все говорят: «Да-да, конечно, всё так и должно быть, но времена теперь другие…»
III
  «Гай Фабий своей прекрасной сестре Присцилле шлёт привет и желает радоваться! Прошлое послание я сочинял в месяце гамелионе. Тогда к нам удавалось добраться некоторым счастливчикам – иудеям, бежавшим из двух сильных крепостей, оплотов восставших, Иерусалима и Масады. Счастливчиками они называли себя сами, благодаря своего Бога Адоная за помощь в бегстве из городов, где власть находится в руках самых жестоких безумцев. Всех, кто хочет бежать из города (речь особенно об Иерусалиме), зелоты, самые рьяные бунтовщики, убивают как перебежчиков (то есть якобы бегущих к врагу, предающих), хотя те просто хотят покинуть город, в котором правят безродные тираны. Впрочем, если беженец заплатит немалые деньги, зелоты его пропускают, и в «перебежчики» зачисляют, таким образом, бедняков, которым нечего отдать. Их трупы бросают возле дорог или в овраги у города, без погребения. Таковы власти у бунтовщиков. Вдобавок их лидеры враждуют между собой, их вооружённые сторонники убивают не только друг друга, но и многих мирных, спокойных обывателей. Которые наверняка добрым словом вспоминают римское  правление. Некоторые из беженцев призывали наших полководцев идти на Иерусалим. Военачальники советовали Веспасиану воспользоваться распрями в стане противника, но дукс мудро возражал: «Если теперь пойти на них, враги только сплотятся перед лицом внешней угрозы; предоставим же им самим истреблять друг друга». Об этом мне сообщил Гней.
  А Карман тоже сподобился написать письмецо, в котором, в частности, полностью согласен со словами командующего. Ещё бы! Ведь неунывающий Маний – большой любитель в шутку столкнуть лбами кого-нибудь из сослуживцев. Редкий день у него проходит без этого. Допустим, случайно окажется рядом какой-нибудь новобранец (которых сейчас хватает в XII-м легионе), и Карман ему шепчет: «А ты знаешь, Аппий, тебя ведь Нумерий обозвал «мразью поганой». А потом подойдёт к тому Нумерию: «Послушай, брат, Аппий то о тебе что говорит» и тоже какой-нибудь вздор выдумает. Частенько бывает, ребята (даже те, кто знает об этой манере Кармана) начинают поругиваться на потеху Манию и окружающим, а Карман ещё подливает масла в огонь. Сам же сорокалетний весельчак любит уходить от любых выпадов в свой адрес, переводя все нападки на других. «А что, это я, что ли? Вон же Аппий про тебя такое говорит! Аппий сказал, что не говорил? Да он такой проныра, что из любой ситуации выкрутится! Хоть по воде уйдёт! И ты ему веришь? Ну ты наивный! Будто первый день в армии! Я тебе говорю, Аппий по воде уйдёт, тебе же потом отвечать. Почувствуешь, что лепёшки подгорают, только тебе уж и сам Асклепий не поможет!..» С использованием примерно таких выражений Карман отводит от себя любые шуточные обвинения.
  Но перейду к делам серьёзным. Даже если нашей группировке предстоит идти на Иерусалим, прежде необходимо подавить другие очаги мятежа, дабы затем не иметь их в тылу. В крупном городе Иазере, что в области Перее (это по другую сторону, восточнее, реки Иордан, против Самарии), собралось множество бунтовщиков. Но горожане, настроенные на мир, не стали им безропотно подчиняться. Они отстаивали свою миролюбивую позицию, ссора с римлянами была им совершенно ни к чему. Веспасиан, узнав о том, что в Иазере мятежники устроили своё логово, привёл туда V-й и XV-й легионы, стоявшие в Кесарии. Туда же по его приказу явился Спурий Плацид с половиной VI-го легиона, что квартировала в Пелле (а не вразброс по небольшим гарнизонам). Марк Траян также получил приказ прибыть к Иазеру  с половиной Х-го легиона, в февральские иды мы выдвинулись из Скифополя на юг. На следующий день Веспасиан с присоединившимся к нему Плацидом стал лагерем в трёх милях от Иазера. Праздничным утром (наступили Луперкалии) командир стражи доложил дуксу о приезде посольства. Уполномоченного (втайне от бунтовщиков) договориться о передаче города. В результате в третьем часу мятежники увидели выступающую к городу армию Веспасиана. Одними своими силами они не надеялись ей противостоять, к тому же и мирные (проримски настроенные) горожане упорно стояли на своём, будучи в немалом числе. Так что наши воины в Луперкалии могли бы наблюдать множество бегущих – если бы те не бежали с другой стороны, невидимые из-за стен, а затем из-за гор. При вступлении в Иазер Веспасиана и его войско встречали благословления горожан, которые затем присягнули на верность римлянам. Не дожидаясь, пока этого потребуют, мирные горожане сами снесли стены, дабы ещё более убедить наше войско и его командующего в своих настроениях. Для защиты от бунтовщиков им был оставлен гарнизон из двух манипул пехоты и двух декурий конницы (из VI-го легиона).
  Узнав, что мятежники, причём отъявленные (перед бегством им удалось совершить злодейство – убить лидера проримской партии), сумели бежать, Веспасиан отправил против них Спурия Плацида с его половиной легиона, а также послал приказ подходившему Марку Траяну с половиной своего, Х-го, содействовать Плациду сначала в наказании бежавших из Иазера, затем в усмирении отложившихся или близких к тому городов Переи.
IV
  Часть беглецов конники Плацида настигли и изрубили, большинство же мятежных иудеев успели достичь большой деревни (с почти дюжиной тысяч населения) Бетеннабрин, окружённой стеной. Легат решил дать отдых своему войску. Вечером подошёл ещё и наш полулегион, расположившийся так, что деревня оказалась между двумя нашими лагерями (мы разместились, впрочем, подальше, так что лагерь не был виден из деревни). Конные патрули наблюдали, чтобы и отсюда не сбежали быстроногие восставшие иудеи. За это время мятежники заставили (а кого склонили напыщенными речами о свободе родины) местную молодёжь присоединиться к ним, вооружив имевшимися у них дротиками и мечами. На исходе утренней стражи Марк Траян с небольшим сопровождением приехал к Спурию Плациду, и они обговаривали взятие Бетеннабрина, как им доложили о начавшейся вылазке мятежников. Легаты поспешили: Траян в свой лагерь, а Плацид выводить когорты и турмы. Впрочем, последний уже не торопился, увидев, что выбравшиеся бунтовщики пока не собираются покидать выгодную для себя позицию у стены. Нарочно, будто в нерешительности, медля, Плацид выстроил и шагом повёл свой строй на иудеев. Наконец, те грянули вперёд, а легат приказал отходить (разумеется, сохраняя строй), будто уступая их натиску. Так мятежников быстро выманили на открытую равнину, и здесь уже Плацид пустил на них конницу, а пехота врубилась в ряды противников. Которые очень скоро побежали к деревне. Легат во главе конницы отрезал их от неё, но около половины смогли добраться до стены и ворот, которые едва-едва успели впустить последних и захлопнуться перед прискакавшими туда нашими всадниками. Узнав, что с другой стороны подоспел и готов к штурму Марк Траян, Плацид отдал приказ с громким кличем идти на приступ. Тотчас раздалось «Барра!» и с противоположной стороны деревни. Невысокая стена и немногие отважившиеся её защищать недолго служили препятствием нашим воинам. Всё же, пока Бетеннабрин не был полностью окружён (в пылу боя это как-то упустили), некоторые жители сумели выбраться и бежать. Деревня была уничтожена.
  Бежавшие подняли панику, крича везде, что за ними гонится вся римская армия. Поэтому толпы мятежников, сочувствующих им и просто напуганных иудеев, переполошившись, снимались с мест с семьями и даже скотом и бежали в Иерихон. Это огромный город близко к границе Самарии и Иудеи, в дюжине миль к северу от Асфальтового моря, надеясь на его крепкие стены. Но город этот расположен по другую сторону реки Иордан. Она же разлилась – началось весеннее половодье – и переправиться через неё толпам бежавших не было никакой возможности. Следовавшие за ними скорым маршем Плацид и Траян в виду реки, этого естественного препятствия, построили свой составленный из двух половин легион в боевой порядок. Растянули фронт, дабы на этот раз не дать никому из врагов убежать, и двинулись к Иордану. Манипулы рубили попытавшихся оказать сопротивление, конница Плацида охватила правый фланг, симметрично ей наша действовала слева, тоже загоняя иудеев к реке. Я старался придержать увлекавшихся соратников, чтобы захватить больше пленных (то есть, чтобы было меньше утонувших, от которых никакой пользы). Кроме пленных, в качестве награды за труды преследования нашему войску досталась ещё немалая добыча. Погибших у нас, начиная со взятия Бетеннабрина, было семнадцать человек, на трёх больше в шестом легионе. У иудеев же только у реки пало более четырнадцати тысяч, а сама река на долгом протяжении несла тела загнанных в неё иудеев, заполняя ими и Асфальтовое море.
  По-другому оно называется Солёным морем. Хотя оно и больше Галилейского, около сорока миль в длину и миль в среднем четыре-шесть в ширину, всё же это просто большое озеро. Вода в нём очень солёная и тяжёлая, так что человек не тонет, а без усилий плавает на поверхности воды.
  Далее, чуть более месяца, до конца анфестериона и ещё дней шесть, то есть несколько после мартовских ид, Плацид  и Траян, действуя сообща или порознь, полностью усмирили Перею. Нашим частям лишь однажды пришлось прибегнуть к штурму: действовали третья и четвёртая когорты вместе со второй турмой. В двадцатитысячном городке Бесимоте мятежники, перебив лидеров партии мира, заперли ворота и попытались защищаться, но упомянутых сил хватило для их уничтожения. К этому времени Плацид, также в основном без боя приводивший города и деревни к повиновению, дошёл до берегов Асфальтового моря. Там он построил плоты, посадил на них около половины своих легионеров и уже на «море» добил перейских мятежников, рассчитывавших спастись здесь, на этом озере. Про них Карман не смог бы сказать «ушли по воде».
  Так что Эквиррии и наш полулегион, и аналогичный отряд Плацида отмечали в походе. В твой день рождения, сестрёнка Муция, мы заняли последнюю перейскую деревню. Выполнив свою боевую задачу, соратники смогли должным образом отметить Либералии, воздавая и Либере, и Дионису-Оместу, Благому Подателю вина причитающиеся почести. Благо, во многих усмирённых городах и деревнях попадались винные склады торговцев и погребки землевладельцев. Кстати, для предосторожности, прежде чем смешивать вино с водой и разливать по кубкам, мы даём испить пленникам. Также было и в Либералии; только в тот день было напоено гораздо большее количество пленников, причём до бесстыдства и непотребства. Ведь им наливали чистое вино. Как лаконский воспитатель, поучавший в древности спартанских мальчиков, я показывал некоторым своим соратникам (которые, бывает, злоупотребляют дарами Лиэя) на совершенно пьяных пленных. Кое-кто из последних лез целовать и вообще с известной целью на своих товарищей по несчастью, не разбирая пол предполагаемого партнёра. На всякий случай напомню, что у спартанцев был обычай иногда поить допьяна илотов неразбавленным вином, дабы глядя на них подрастающие граждане чувствовали отвращение к этому напитку…»
  Муция знала и помнила об этом Лакедемонском обычае. Её любимый пару раз говорил и напоминал ей о нём, когда находил её, подростка, болевшей с утра с похмелья. Да и после, признаётся себе писательница, когда ей уже исполнилось двадцать, Квинту случалось намекать что-то вроде: «Со спартанскими илотами соревновалась?»
V
  В том же пространном послании далее Гай писал.
  «… Свой привет из Сирии тебе, конечно же, передают Марк и Гней. «Гавийах тапках!» - это юный Марк мечтает, как он, украшенный множеством знаков отличия и достоинства, подойдёт к Фламине Кибелы, самой красивой жрице в целом мире, и так начнёт свой разговор. Он уверяет, что эта варварская фраза на одном из местных языков означает «Давайте знакомиться!» Но главным образом наш самый молодой друг изучает арамейский, и за год сделал большие успехи. Так что уже два раза переводил при допросе пленных мятежников, подозреваемых не просто в участии, но и в организации бунта в своей округе.
  Маний Кар по-прежнему префект турмы. А вот его брат, Секст Кар, теперь воюет в четвёртой когорте шестого легиона, оптионом. Уже успел отличиться в упомянутых выше боях – так что, возможно, скоро станет центурионом. В начале следующего года у Секста заканчивается срок службы. Он почти четверть века в армии. С консульства (третьего) Цезаря Клавдия и (второго) Луция Вителлия. Маний всё переживает из-за того поражения у Иерусалима и суда. Сколько раз его понижали, но то всё было за дисциплинарные проступки, чаще за игру на деньги, не впервые оказался в передряге в бою. Но никогда не было так, чтобы Карман оказался чуть не единственным выжившим из сотни солдат, сражённых врагом. Так что теперь он не шутит, говорят, как раньше. Часто бывало, когда ему (не всерьёз, конечно) скажут «Ну ты и мразь, Карман!», он отвечал: «Зато живой!» или «Иначе не выживешь!» Зато другие шутки-прибаутки у него всегда наготове. Недавно в их легионе, к примеру, такая сценка была (Сабин написал). Вечером первая и вторая турмы по жребию выставили по одному борцу. От первой выпало молодому здоровяку, новобранцу из Нарбоннской Галлии, от второй – вексилларию, ровеснику Мания, к тому же из его турмы, у них много общих знакомых, оба любят поиграть в двенадцать линий. Новобранец быстро начал одолевать худого (но жилистого) вексиллария. Но тут Маний кричит крепышу: «Осторожнее, сейчас палец в Цопу засунет, с девственностью расстанешься!» Молодой от неожиданности растерялся и под общий смех был повален на лопатки приятелем Кармана.
  … Что же касается наших – моих, Гнея и Марка – отношений с противоположным полом, - о чём интересовалась сестра, - то вкратце можно описать так. В Антисиях оказались две молодые симпатичные невольницы: совсем юная сириянка Долия и весьма стройная нумидийка. Одна из них живёт при мне, служа по хозяйству, месяца через два-три меняю на другую, отправляя обратно на виллу. Знаю, Росция не осудит. И, как ты верно замечаешь, ей будет неприятно видеть меня несчастным и женоненавистником. При Гнее также есть одна красивейшая наложница, с берега Германского моря, из племени фризов. Плюс к этому, в городах ему не всегда удаётся устоять перед чарами местных искусительниц.
  Марк почему-то отказывается от предлагаемых нами в его пользование служанок (и мальчиков, мы подумали, вдруг он почему-либо на них возжелал перейти), не посещает и лупанары. Вообще-то, он говорит, что хочет быть как Александр, также завоёвывавший эти земли. Он напомнил нам следующую историю о великом македонском базилевсе.
  Самым прекрасным и царственным благодеянием Александра было то, что матери, жене (она же и сестра, кстати, помнишь?) Статире и двум незамужним дочерям Дария Кодомана, этим благородным и целомудренным женщинам, оказавшимся его пленницами, были созданы такие условия, будто они находились не в неприятельском лагере, а в чистом, священном девичьем покое. А ведь жена Дария была самой красивой из всех цариц, как и сам персидский царь был самым красивым и рослым среди мужчин (персов), дочери же их походили на родителей. Видимо, Александр считал, что способность владеть собой для царя важнее, чем даже умение побеждать врагов. Он не тронул пленниц и даже не видел их. Вообще, до своей женитьбы он не знал (кроме некой с греческим воспитанием сириянки) ни одной женщины. Глядя на других красивых пленниц, Александр шутил, что вид персиянок мучителен для глаз. Желая противопоставить их привлекательности красоту своего самообладания и целомудрия, царь не обращал на них никакого внимания, как будто они были не живыми женщинами, а безжизненными статуями. В одном письме Александр сам писал следующее: «Никто не сможет сказать, что я видел жену Дария, желал её увидеть или хотя бы прислушивался к тем, кто рассказывал мне об её красоте». Великий завоеватель говорил также, что сон и соитие более всего другого заставляют его ощущать себя смертным, поскольку утомление и сладострастие – слабости природы человека.
  Когда же Гней напоминает юному другу об их совместном участии в пирах в Городе, Марк оправдывается тем, что тогда ещё не знал некоторых подробностей о своём герое и образце для подражания,  то есть об Александре. Мы пытаемся смутить его тем, что это не римлянин, и что неизвестно, чем бы обернулось, скажем, вторжение великого македонянина в Италию, что, возможно, не остался бы он тогда непобедимым.
VI
  Надеюсь, милая Присцилла, тебе интересно будет продолжение нашей беседы. Во-первых, ты и сама, вполне вероятно, можешь помнить этот знаменитый рассказ. Во-вторых, мне, как ты знаешь, доставляет удовольствие военная история. Буду рад, если ты хоть немного разделяешь это увлечение. Насколько помню, это не так далеко от истины. В-третьих, ты же с интересом прочла выше повествование об отношении Александра к родственницам его великого соперника, не так ли? В общем, история такова (её снова напомнил Марк, особенно выделив некоторые моменты из речи Аппия Цека).
  После поражения консула Публия Левина при Геркулануме в Город приехал посол от царя Пирра, мудрец Киней, узнать о возможности соглашения и заключения союза между эпирским царём и Римом. В Курии посол произнёс речь, развёрнутую и дружелюбную, сообщив, что Пирр обещает помощь в завоевании Италии, ничего не требуя взамен, кроме дружеского союза с ним и неприкосновенности Тарента. Сенаторы не выказали готовности принять это предложение, однако многие открыто склонялись к заключению мира, считая себя побеждёнными в решающем сражении и ожидая новых неудач после того, как италийцы присоединятся к Пирру, и силы его возрастут. Тем временем о царском посольстве узнал Аппий Цек, к тому времени уже оставивший государственную деятельность. Он не выдержал слухов о том, что Сенат собирается принять решение о перемирии, и приказал слугам нести его на носилках через Форум в Курию. У дверей его окружили сыновья и зятья и ввели в зал; Сенат встретил его почтительным молчанием. А Цек тотчас же взял слово. «До сих пор, квириты, я никак не мог примириться с потерею зрения, но теперь, слыша ваши совещания и решения, которые обращают в ничто славу римлян, я жалею, что только слеп, а не глух вдобавок. Где же те слова, которые вы всем и повсюду твердите, слова о том, что если бы пришёл в Италию великий Александр и встретился бы с нами, когда мы были юны, или с нашими отцами, которые были тогда в расцвете сил, то не прославляли бы теперь его непобедимость, но своим бегством или гибелью он возвысил бы славу римлян? Вы доказали, что всё это было пустой болтовнёй, бахвальством! Вы боитесь молоссов и хаонов, которые всегда были добычей македонян, вы трепещете перед Пирром, который всегда, как слуга, следовал за каким-нибудь из телохранителей Александра, а теперь бродит по Италии не с тем, чтобы помочь здешним грекам, а чтобы убежать от своих тамошних врагов. И он обещает доставить нам первенство среди италийцев с тем войском, что не могло удержать для него самого и малой части Македонии! Не думайте, что, вступив с ним в дружбу, вы от него избавитесь, нет, вы только откроете дорогу тем, кто будет презирать нас в уверенности, что любому нетрудно нас покорить, раз уж Пирр ушел, не поплатившись за свою дерзость, и даже унёс награду, сделав римлян посмешищем для тарентинцев и самнитов». В результате сенаторы отослали Кинея, передав:  пусть Пирр уходит из Италии и тогда, если хочет (об этом ответе царю говорит, между прочим, историк из нашего рода, Квинт Пиктор), ведёт переговоры о дружбе, а пока он остаётся с войсками в Италии, квириты будут воевать с ним, доколе хватит сил, даже если он обратит в бегство ещё тысячу Левинов. Киней же, рассказав обо всём Пирру, прибавил, что Сенат показался ему собранием царей, а если говорить о народе, то он, Киней, боится, как бы не пришлось сражаться с неким подобием Лернейской гидры: ведь у консула насчитывается уже вдвое больше войск, чем было раньше, а в Городе остаётся ещё во много раз больше людей, способных носить оружие.
   Юный друг стоит на своём: «Предположим, что в четыреста двадцать девятом году Александр не умирает от болезни, выздоравливает, и через пару лет, как и планировал, приходит в Италию. А в это время наша армия испытала кавдинский позор…» «Хорошо, - отвечаю. – Но, во-первых, ты специально подвёл к этому году, а, во-вторых, Вторую Самнитскую войну мы выиграли, несмотря на несчастье в Кавдинском ущелье. И вообще, где теперь эти самниты?» Марк продолжает, говоря ещё, что победа над Пирром значит, в принципе, не так много, как возможное даже поражение от Александра. Возражаю: Пирр – великий полководец, успевавший совершать и личные подвиги, и, сражаясь в самых горячих местах, руководить своими войсками, будто наблюдал за битвой со стороны. Его соратникам и врагам (в Греции) казалось, что перед ними тень Александра. Далее, говорю, вспомни беседу двух величайших военачальников, Ганнибала Барки и Сципиона Африканского, в Эфесе. Они прогуливались, и речь у них зашла о полководцах. Ганнибал объявил, что лучшим был Александр, за ним Пирр (вообще-то, в других источниках мне встречалось, что выдающийся пуниец утверждал, что опытом и талантом Пирр превосходит вообще всех полководцев, второе место отводил Сципиону, а третье себе), а третьим назвал себя. Тут Сципион, тихо улыбнувшись, спросил: «А что бы ты сказал, если бы я не победил тебя?» – на что Ганнибал ответил: «Тогда бы не третьим, а первым считал я себя среди полководцев». Итак, при всём этом карфагенского полководца разбил римлянин Сципион, а эпирского царя – римлянин Курий Дентат. Так что и на Александра нашёлся бы доблестный муж!
  Вот такая у нас состоялась историческая дискуссия, клянусь Клио! Соратники, собиравшиеся с начала нашего спора, громко и радостно одобрили моё возобладавшее мнение о превосходстве военного искусства римлян.
  Жаль, не знают историю завоёвывавших их народов иудеи. Стали бы иначе они затевать безрассудный мятеж? А уж куда их предводителям до Пирра!..»
VII
  «Гай Павел Секунд милейшей и очаровательнейшей сестрёнке Присцилле Младшей шлёт привет и желает радоваться! Присоединяются, разумеется, мои друзья и боевые товарищи, и в первую очередь, конечно же, Гней Сабин и Марк Силон. Марк мог в этот раз и не передать тебе свой привет. Но об этом ниже. Пока же скажу, что мы с ним очень радовались, повстречав Гнея. После того, как он жил в Кесарии и ездил, в частности, в Антиохию (проведав мой сальтус), а мы прошлись по Перее, наша встреча была долгожданной и прекрасной. Гней, всё также являясь трибуном в XII-м легионе, всё также более времени проводил в расположении V-го, вместе с Титом. Зимой разъезжал по гарнизонам, в первую очередь состоящим из частей XII легиона (вместе с оксилией, конечно), по гарнизонам покорённых (или изначально мирно настроенных) городов и деревень. Затем, с приходом весны, в месяце ксантике (апреле), Веспасиан с XV-м легионом, тремя когортами XII-го и частями союзных царей прошёл по Самарии, Идумее и окрестностям Антипатриды, огнём усмиряя посмевшие затевать мятеж области, затем вернулся в Эммаус (где стоял Тит с V-м легионом). Далее проследовал к Иерихону, куда прибыл третьего десия. А на следующий день, третий перед июньскими идами, к Иерихону пришёл полностью и наш X легион (половину, что оставалась в Скифополе, привёл трибун Лепид). Здесь, у Иерихона, среди, надо сказать, живописных гор, мы и встретились: я и Силон и Гней Сабин. Проговорили целые день и вечер, до второй стражи, лишь служебные обязанности смогли нас разлучить.
  Большинство мятежников, прослышав (ещё когда мы гнались за иазерцами) о том, что римская армия надвигается на их твердыню, разбежались по окрестным горам. Тем, кто остался, Веспасиан предложил сдаться.  Говорили с ними и иудеи (в ходе войны перешедшие на нашу сторону). Но население Иерихона многочисленно (было), и оставшиеся попробовали – надеясь на эту свою многочисленность и крепость и высоту стен – сопротивляться. Попробовали. До первого нашего штурма. Ибо ни хорошего вооружения, ни сплочённости, ни стоящего военачальника (например, такого, как Иосиф в Иотапате, державшийся сорок дней) у них не имелось. Первые наши смельчаки (центурия из XV-го легиона во главе с Корнелием Секстианом) взлетели на стену, перебили не ожидавших подобной быстроты и отваги стражников на стене, затем и у ворот, и открыли их. Ворвавшиеся легионы не оставляли никого в живых (а ведь была, была у иерихонцев возможность сдаться или уйти от бунтовщиков). Но в погоне за добычей несколько солдат пали от рук прятавшихся отчаянных мятежников – прискорбно.
  Таким образом, населения в Иерихоне не осталось – своего. Дукс разместил здесь сильный гарнизон – почти все бывшие здесь когорты VI-го легиона и войско союзного царя Антиоха. Чуть поменьше, две когорты XII-го и половину арабской оксилии, командующий разместил в городе Адиде, что с противоположной стороны от Иерусалима, чтобы и с этих направлений перекрыть сообщения столицы восставших.
  Оставшиеся три когорты и конницу XII-го легиона Веспасиан усилил двумя турмами десятого, первой и четвёртой, и с этим отрядом послал Луция Басса усмирить мятежный город Герасу и близлежащую горную местность. Анний Басс усердно выполнил это поручение. Придя через пару дней к Герасе, он встал лагерем всего в паре стадиев от города, на возвышенности, что на одном с ним уровне. Вечером, когда возведение лагеря было завершено, легат дал приказ работавшим делать вид, что они продолжают свои труды, вроде как возводя свои укрепления, чтобы враг, увидев ночью огни, думал, что это всё ещё идёт постройка лагеря, возведение препятствий…»
  В августе в Город приезжал в отпуск декурион Гельвидий. Он и принёс письмо Гая. Через пять дней, около полудня, он отважился заглянуть в дом Фламины Присциллы Младшей снова. Отважился, как сам признался, не сразу. Простой парень из Бруттия, двадцати шести лет, низкий ростом, но очень крепкий, а плечи вообще «широченные» (комментарий Меланто), лицом не красавчик, но и не отталкивающ. В Городе был всего второй раз, а в столь богатом доме вообще впервые. Хозяйка, проснувшаяся только в пятом часу, пригласила его разделить с ней прандиум. Сама чуть задержалась в ларарии, а когда вышла в перистиль, то застала свою, ночевавшую очень близко, рыжую ненаглядную вовсю флиртующей с молодым боевым товарищем брата, его непосредственным подчинённым. Гай помог ему не только получить давно положенный отпуск, но и деньгами на дорогу – сам Публий Гельвидий нерасчётливо поиздержался на приобретение пленных и отправку их домой, в бруттийский городок. Первым делом, добравшись по реке из Остии в Город, декурион-отпускник выполнил поручение своего префекта, приведя его сестре домой пару рабов-иудеев и занеся письмо. Только потом отправился искать дом дяди другого соратника, живущего в самом Риме. Там, в квартире на втором этаже инсулы на окраине, он жил, каждый день приходя к дому Присциллы Младшей, но не решаясь снова зайти, так как вроде уже и не было повода. «Однако теперь он вознаграждён, - подумала Муция, глотнув ароматного вина. – Наслаждается неплохим столом, а главное, прелестным обществом». Ибо, действительно, стол помимо множества свежих фруктов и овощей радовал удавшейся на славу рыбой под пиценским соусом, а также мало кто удержался бы от поедания глазами двух молодых патрицианок в почти прозрачных туниках без белья. И если бы Бестия не опередила писательницу, Муция наверняка не устояла бы перед прекрасным телом воина. Бестия явно не собиралась оставаться равнодушной.
  - Скажи, Публий, - она уже так обращалась к гостю, - а сколько тебе ещё можно находиться здесь, в Городе?
  - Послезавтра, Корнелия, я хочу поехать к семье, домой, я и так здесь задержался.
  - О! Семья – это чудесно… Публий, ты такой мужественный, - Бестия посмотрела декуриону в глаза. – Я горжусь тем, что лежу рядом с тобой, клянусь Бастет! Со всадником, храбро сражающимся с жестокими варварами! Прошу, погости у меня оставшееся время, эти пару дней и ночей, -  на слове «ночей» Руфина сделала лёгкое ударение. – Окажи честь моему дому… Я не замужем, в отличие от нашей милой Присциллы… И так хочу увидеть настоящего мужчину в своём доме! Так соскучилась по сильным, мощным плечам, - приподнявшись, Корнелия погладила ладошкой плечи Гельвидия…
  В общем, через час она увезла его к себе. За это время гость успел поведать кое-что о брате Присциллы, о чём тот предпочитал в своих посланиях умалчивать. Например, о том, что ещё в прошлом году за неоднократно проявленное мужество, особенно при взятии Яфы, сам Веспасиан лично наградил Гая почётным ожерельем. Что, несмотря на уговоры подчиненных, равных и начальствующих поберечь свою умную знатную голову, Фабий Павел почти всегда в бою старается быть впереди. «А как иначе? – оправдывается он. – Отсиживаться за спинами боевых товарищей? Не представляю себе этого». Как яркий пример того, что голова умная – кроме превознесённой Гельвидием образованности – декурион привёл случай при взятии Герасы, когда префект турмы Гай Фабий дал совет легату Луцию Бассу использовать именно эти хитрость и тактику. Теперь, перечитывая этот момент, сестра префекта не могла не вспомнить визит «решительного» отпускника Публия.
VIII
  «… На самом же деле между лагерем и стеной и ещё в двух местах (вечером там побывали конные разъезды, присматривая удобные позиции) шли другие работы: по доставке и установке. На исходе утренней стражи манипулы, стараясь не шуметь, покинули лагерь и заняли позиции. В полной боевой готовности стояла и конница, расположившись у лагеря. Когда стало светать, вражеские ночные стражники едва успели увидеть истинную причину разжигания римлянами ночью некоторого количества огней: в трёх местах были сосредоточены метательные машины, а против ворот ещё и царские лучники и пращники. Только они смоги различить всё это, как и они сами стали заметны. Луций Басс скомандовал, и машины метнули первые снаряды, стрелки послали первые стрелы и камни, и мятежники исчезли со стен, причём около половины, растерявшись и замешкавшись, были ранены или убиты. Один успел спрятаться за зубцом, но единственная баллиста (видимо, её расчёту покровительствовала сама Энио) так метко произвела свой первый выстрел (массивным камнем), что снесла этот зубец начисто, вместе с прятавшимся за ним стражником. Это, конечно, немало устрашило защитников Герасы – лишь немногие сумели преодолеть страх и подняться на стену: поступок храбрый, но последний в жизни. После пары залпов машин и  стрелков ещё оставшиеся на стене (главным образом смельчаками, что пошли защищать твердыню, были люди молодые, много юношей до двадцати лет), и оставшиеся на ней в живых (это были единицы), не смогли помешать взобравшимся по множеству лестниц завладеть стеной. Оставались юные иудеи на стене и в живых недолго. Впрочем, недолго оставалось в живых и всё остальное население города; всё имущество горожан было отдано солдатам как добыча. Луций Басс отдал соответствующий приказ в целях устрашения: чтобы горные селения изменили свою позицию и отпали от мятежников. Те, которым этот урок не пошёл впрок, ощутили на себе беспощадность скорого на расправу легата Анния Басса. Он приказал предать огню девять деревень, в числе их и те, которые просто приняли к себе бунтовщиков. Столь суровые действия реально необходимы для усмирения проявляющих склонность к мятежу других ближних горных поселений. (Их жителей заставляли участвовать в бунте или помогать восставшим зелоты, более жестокие к свом соплеменникам, нежели к нам, врагам.)
  А теперь, как и обещал, о том, о чём сказано в начале этого послания. То есть, о том, почему Марк Силон мог в этот раз и не передать тебе свой привет. Дело в следующем. Недавно его дозор, несколько задержавшись на данном задании, завершал объезд. Внезапно передовые всадники увидели две дюжины подозрительных верховых, без доспехов, но вроде как с мечами, о чём тут же, подъехав, доложили декуриону. Силон послал человека сообщить в наше расположение. Тут он увидел, что встреченные ими конные – примерно в трёх стадиях – рассыпаются с целью обойти с флангов его небольшой (десять солдат) отряд. Ещё было время покинуть данное место, но вместо этого Марк принимает решение вступить в схватку. Он (по совету помощника) отдаёт приказ разить неприятеля в первую очередь тяжёлыми копьями, ибо у тех нет ни лат, ни собственных копий. Ободрив по обыкновению товарищей: «Покажем варварам истинную доблесть!», юный Силон опускает забрало и, всадив шпоры в бока своего жеребца, летит вперёд, на центр вражеской цепи. Его всадники врассыпную устремляются за командиром. Утренний воздух сотрясает боевой клич атакующих: «Барра!» Острия копий нацелены на идущих шагом противников и готовы, кажется, легко пронзить и лошадь вместе с седоком. Вот около десятка иудеев не выдерживают и, повернув вспять, бегут. Из оставшихся почти половина под первыми ударами копий убита или выбита из седла. Завязывается бой на мечах. Марк, насквозь проткнувший копьём вражеского конника, горячо и безудержно скачет дальше, преследуя бегущих. К нему смог присоединиться лишь один соратник. Вскоре за склоном холма десяток иудеев, обратив-таки внимание на то, что их преследуют только двое римлян, крича что-то, один за другим разворачиваются. Марк по-прежнему не думает об отступлении (а было бы весьма разумно об этом подумать; впрочем, глядя со стороны и спустя какое-то время, лёжа за столом – рассуждать, разумеется, легче) и, пришпорив коня, на ходу срубает голову первому встречному. Но, сойдясь со вторым и третьим, теряет меч. Четыре неприятеля, окружив Авла, товарища, также увлекшегося погоней, приставив свои клинки к его незащищённым участкам туловища, вынуждают его опустить оружие. Силон, не видя этого, отчаянно наносит удары щитом двум рядом стоящим врагам, но и к нему уже приближаются ещё трое. По-латински и по-арамейски они велят ему сдаваться. Однако в этот момент с тыла и с фронта появляются на взмыленных лошадях всадники остальных декурий первой турмы. Префект которой, то есть твой брат, обеспокоившись задержкой дозора, поднял подчинённых… Сдаваться пришлось мятежникам. А Марку - во имя соблюдения старого обычая – рвать на том месте более-менее пригодную для венков траву. Я же отчитал друга, сказав: «Не задерживайся больше так. И старайся не позволять себе настолько увлекаться  преследованием, Марк Силон!» А Гней, приезжавший ненадолго в наш отряд, пожурил его такими словами. «Эй, Марк! Прекращай это излишнее удальство, а не то - клянусь Дианой! – с кем же мне соперничать за благосклонность прекраснейшей сестры нашего друга?!»
IX
  По законам войны, как известно, в случае успеха, участникам победного боя, особенно отличившимся, доля которых возрастает, достаётся добыча. Оружие иудеев не всегда достаточно ценное, чаще всего это пленные, лошади (провиант, иногда и фураж, верблюды и ослы), порою деньги и имущество бунтовщиков. В этом году три-четыре раза попадалась неплохая добыча. С самого первого её захвата, то есть ещё с позапрошлого года, твой брат отказывается от увеличенной доли: считаю, что простым солдатам она нужнее, чем небедному патрицию. А когда случалось так – раз в прошедшем и раз в нынешнем году – что добыча доставалась одной лишь первой турме, и распределять её приходилось твоему брату, то около половины я делил по справедливости между воинами, остальное же отсылал в преторий главнокомандующего. По итогам такого моего поведения при дележе мне всё же удалось кое-что отправить вам в Город: своим дорогим и самым близким, таким родным и любимым братьям и сёстрам. Надеюсь, вы не огорчаетесь столь малому «потоку богатств» с Иудейской войны. Кроме того, ещё одним следствием таких распределений, то есть минимизации моей доли, было следующее. Когда твой брат во второй раз отослал более половины значительной добычи, почти ничего себе не оставив, один из всадников воскликнул:
  - Наш префект – прямо второй Павел! Совсем как Павел Эмилий Македонский, - поясняет он солдатам, менее сведущим в жизнеописаниях наших великих полководцев. – Тот тоже всё сдавал в доход казны.
  - Да ведь это его предок, соратники! – (всё-таки не выдержав и раскрыв секрет) осведомляет бойцов Силон. – Только наш префект… Кто-нибудь знает его когномен, агномен?.. А ведь ему Сенат позволил носить – в честь предка, того самого Павла, разгромившего македонян – когномен Павел, так что командира так и зовут вообще-то: «Второй Павел» – Павел Секунд! Только наш префект отказывается именоваться так, считая незаслуженным…
  Солдаты зашумели, вызвали легата, то есть Марка Траяна, и они все вместе настояли, что я уже вполне заслужил носить такое имя. Отказаться от решения боевых товарищей и командира легиона я оказался не в силах…»
  Присцилла и Квинт, естественно, не осуждали брата за пренебрежение увеличенными долями добычи, понимая и уважая. Да и что им было до нескольких или десятков тысяч, в которые можно было оценить «упущенные» доли? Гораздо важнее было доброе и славное имя. Марциана и Спурий были ещё детьми и иногда высказывались примерно так: «Имя у нас от рождения, по происхождению, а вот деньги…», но Квинт пресекал подобные разговоры и принимался объяснять, что к чему. А вот некоторые знакомые,  особенно не из знати, ворчали, не понимая Гая. Мол, не те времена, чтобы щеголять бескорыстием, добавляя, что и в чине ему давно пора быть куда более высоком, ибо стоило начать службу с трибуна. И приводили примеры менее или вовсе не знатных, за полтора годы войны выросших в званиях и собравших состояния.
  «Малый поток богатств» с Иудейской войны, упомянутый Гаем, за этот период времени, состоял всего-то из книг и дюжины рабов. Присцилла подарила предназначавшегося ей слугу Квинту, полюбопытствовала было свитками, но они оказались не на латинском и не на греческом.
X
  В сентябре восемьсот двадцать первого года Фабия получила очередное письмо из Сирии. Прежде чем прочесть, как всегда, пошла в ларарий, благодарить Богов за то, что брат жив, что добираются все его послания до Города и все её ответные письма до Иудеи и Сирии, до милого брата Гая. После приветствий во вновь пришедшей эпистоле значилось.
  «… К месяцу десию (июню) Иерусалим был окружён нашими войсками. Главным образом стоявшими гарнизонами в крупных населённых пунктах. Силы же мятежников теперь сосредотачивались только в Масаде и Иерусалиме, чрезвычайно укреплённых (древние спартанцы или какие-нибудь варвары сказали бы и вовсе неприступных). О крепости Масаде из-за её небольшого размера и населения можно бы и не говорить, но там, по сообщениям царя Агриппы и других иудеев, очень много оружия и провианта на случай осады. По гарнизонам разбросаны, как я уже сообщал, VI-й и XII-й легионы и большая часть союзных войск. V-й, X и XV-й стоят в Кесарии. Ближе к концу десия прошло известие, что Веспасиан решил выступить со всей группировкой против столицы восстания. Но этому пока не суждено было состояться. До Иудеи и Сирии дошла весть о смерти Нерона и провозглашении Императором Сервия Сульпиция Гальбы. В связи с этим дукс решил предоставить мятежникам в Иерусалиме и дальше самим истреблять друг друга (две их партии так и враждуют между собой), самому же ожидать получения письменного приказа от нового Принцепса касательно ведения войны в Иудее.
  Приостановке крупномасштабных боевых действий между мятежными иудеями и римлянами, в особенности с участием XV-го легиона, весьма радовалась, я думаю, одна очень знатная и высокопоставленная иудеянка.»
  Фабия как-то читала о ней такую историю. Описываемое произошло за год до рождения Присциллы. Умер царь, правивший не очень долго, но справедливо и на благо народа, сохраняя с римлянами замечательные отношения. Однако не все подданные помнили о его благодеяниях. Некие злые люди, едва узнав о смерти царя, взяли из его дворца статуи трёх его дочерей, старшей из которых было тогда шестнадцать, и, издеваясь, отнесли их в лупанар. Поставив на крышу, совершали с изваяниями разные непристойности на забаву столпившейся на улице черни. Эта девушка, царевна, и в шестнадцать лет блистала редкой красотой, и теперь, в тридцать с лишним, когда она не дочь, а сестра царя, царица, всё ещё поражает ею, чарует мужчин всех возрастов.
  «Многие говорят о том, что у Тита возникло чувство к прекрасной иудейской царице. Как ты меня просила, сестрёнка Муция, я поинтересовался у Гнея, и он просто сказал: «Не стану ничего рассказывать, но и не буду опровергать. Скажу вот что. Береника обворожительна, друзья мои! Я превозношу прелесть твоей сестры, Павел, с ней никто не сравнится, клянусь Дианой! Но эта царица достойна многих расточаемых ей похвал.» Кстати, оба друга, Марк и Гней, просят твой портрет. Что ты на это скажешь?»
  Присцилла собиралась послать своё изображение, написанное в прошлом году неплохим художником из Коринфа, точнее, копию этой картины, сделанную уже местным мастером. Ахейского художника ей рекомендовала Сальвия, её же раб затем выполнил три копии. Одну из них фламина и собирается отправить в Иудею, с условием, чтобы Сабин и Силон бросили жребий, кому из них она, эта картина, достанется.
  После краткого описания своих жилищных и бытовых условий – Фабия обычно мало интересовалась этим, но в одном из последних писем проявила-таки любопытство – Гай писал такие строки.
  «… не могу утверждать, что безудержно скорблю и переживаю, однако считаю нужным сообщить, что наш далёкий и недостойный (хотя молчу-молчу: о мёртвых либо хорошо, либо ничего), но всё-таки родственник Марк Тиций, трибун в мезийском легионе, в канун августовских календ погиб. Говорят, он и ещё два центуриона выпивали, с местными гетерами («белокурыми»), и заключили какое-то идиотское пари: надо было выйти за городскую стену и… Короче говоря, трибуна зарезали мятежники. Так что тех, кто может среди своих предков числить Максима Руллиана, трёхсот Фабиев и Геракла, осталось ещё меньше (а у Тиция ведь ни братьев нет, ни детей). Да будут благосклонны Аид и Персефона к теням Марка Тиция и Секста Кара! Да, с прискорбием сообщаю и о гибели центуриона первой когорты шестого легиона, брата моего товарища. Всё-таки, как бы ни было, мне самому – клянусь Энио! – тяжело писать о смерти дальнего родственника – каково же было Манию! Вот совсем недавно Секст вместе с братом приезжал к нам в Кесарию, мы праздновали его день рождения, сорок три года – а через восемь дней после этого старший Кар гибнет от отравленной стрелы. Я предлагал Манию съездить в отпуск, в Город или хотя бы в Антисии, но удручённый Кар отказался. Через пять дней сел, написал письмо в Город матери и сестре-матроне. А ещё через пару снова шутил и балагурил; хотя ясно, что помнить об этой трагедии младший Кар будет до конца своих дней…»
  У Тиция родных не было, с последней женой развёлся, отец три года назад умер. Присцилла, получив это письмо, поехала к Тиннии и Юнии, упомянутым родственницам товарища брата. Немолодые женщины и дома ходили в тёмно-синих пеплумах, а из дома во время траура выходили лишь в храмы Либитины и Меркурия. Они поплакали вместе с соболезновавшей гостьей, повспоминали о детстве Секста, о его женитьбе – супруга умерла при родах второго ребёнка, первый не прожил и года – и о службе. Мать и сестра погибшего, хотя и жили очень скромно, в инсуле, всего с тремя слугами, отказалась от предложенной патрицианкой помощи. Она только уговорила их принять отрезы тканей и квадрантал хорошего галльского вина, из Амагальтуса, фалернского сорта.
  Таковы были письма с Иудейской войны, получаемые в доме Фламины Присциллы Младшей.




                Примечания к книге десятой


1) Карменталии – праздник, отмечающийся 11 и 15 января, в честь Карменты. Кармента – Парка, особо почитаемая матерями, как определяющая рождение, в ч., его дату.
2) Арк – лат. arcus – лук, дуга.
3) Пока Одиссей добирался домой от павшей Трои, на его родном острове Итака (Одиссей – его царь) его супруге Пенелопе надоедали женихи (женившись на царице, хотели заполучить престол). Зная, что никто не сможет повторить то, что проделывал её муж, Пенелопа объявила, что выйдет за того, кто сможет прострелить двенадцать колец (предварительно натянув тетиву на Одиссеев лук).
4) Кимон, сын Мильтиада (победителя персов при Марафоне) – афинский флото- и полководец, гос. деятель V в. до н.э. Его сестра Эльпиника была признанной красавицей.
5) Луций Квинкций Цинциннат – легендарный р. полководец, диктатор 459 и 439 гг., символ воздержанности, скромности, бескорыстной преданности родине.
6) консуляр Флав – консул 501 и 498 гг. до н.э. Тит Ларций Флав.
7) Луперкалии – праздник, отмечающийся 15 февраля. Проводится такой обряд, как бег Луперков от грота Луперкал по улицам. Луперки – юноши из знатных семей, бегают почти обнажёнными, свежевырезанными ремнями из козьей кожи хлещут встречных.
8) Асфальтовое или Солёное – совр. название Мёртвое море.
9) Германское море – совр. Северное.
10) илот – в др. Спарте государственный раб.
11) Дарий III Кодоман – царь персидской державы (336-330 до н.э.).
12) Аппий Клавдий Цек – выдающийся р. гос деятель конца IV – начала III вв. до н.э.
13) Публий Валерий Левин – консул 280 г., командовал р. войсками в сражении при Гераклее.
14) молоссы и хаоны – племена, населявшие Эпир.
15) телохранители Александра – оратор называет так диадохов, полководцев Александра Македонского.
16) Квинт Фабий Пиктор – историк III в. до н.э., автор первой истории Рима.
17) кавдинский позор – событие 321 г. до н.э. В Кавдинском ущелье, неподалёку от Капуи, во время Второй Самнитской войны (327-324 гг. до н.э.) окружённые р-не вынуждены были сложить оружие и пройти «под ярмом» (т.е. под копьём-перекладиной, положенным на воткнутые в землю другие два копья – в виде буквы «П»).
18) где теперь эти самниты? – в 298–290 гг. до н.э. последовала Третья Самнитская война, с безоговорочной победой Рима. А в начале I в. до н.э. (91-89 гг.) – Марсийская (Союзническая) война – даже два века спустя р-не не забыли кавдинского оскорбления, и в ходе этой войны против италийских союзников окончательно истребили самнитов. От гордых некогда горцев не осталось и следа.
19) Сципион Африканский – здесь имеется в виду Старший. В отличие от Эмилиана, Младшего. Сын Сципиона Африканского не имел родных сыновей и усыновил одного из сыновей Эмилия Павла Македонского, получившего имя Публий Корнелий Сципион Эмилиан (а позднее, по разрушении им Карфагена, агномен Африканский). (Другого сына Павла Эмилия усыновил Квинт Фабий, тоже не имевший сыновей.)
20) союзный царь Антиох – царь Коммагены со своими воинскими отрядами.
21) спартанцы сказали бы «неприступных» - спартанцы не умели брать укреплённые города.
22) мезийский легион – т.е. V-й.
23) рвать… для венков траву – травяными венками украшали вызволенные из вражеского окружения своих избавителей; траву для них рвали на поле, где был побеждён неприятель.