1316

Рисунок 97г: Ночь

***

Ха-ха, а я сижу себе, пишу, и знать не знаю ни про какую ерунду, которая есть ерунда воистину, аминь. Ну, кто мне враг? Нет у меня врагов в естественной среде. Я добрый слон и элефант и ем траву, а вокруг растут трава и солнце, под которым все букашки тотчас в рост пошли, дав подписку о миролюбии своем. Разве что крысы мне враги. Но тоже: максимум, укусят пальчик. Да и кот на стреме: выскочил из дальней комнаты, где спал и заперт ненароком оказался, и сразу за помойное ведро нырнул -  бац, готово,  с крыскою бежит назад, как крестьянин торжествуя – чего желать ещё? Кого бояться? Уверен же, что так вломлю врагу… - не продолжай, лучше расслабляться…

Припомнят мне, что я раньше на каждой странице по три злобных текста писал, пошлют охотников искать мои следы в тех полях, где  теперь мирно ем траву – сначала наклоняю голову, потом рву, а потом жую и долго-долго, не моргая, смотрю на солнце, зная, что в этой стороне  нет естественных врагов. Дело  было ещё до рассвета, далеко от тепла, худо мне было и холодно, любой бы из вас в таких обстоятельствах по три раза в каждом из моих текстов матом ругался, а я нет,  за полгода всего  раз пятьдесят и употребил нехорошее слово, что  для слона, чей навоз, как и коровий, можно мять даже руками,  просто пустяк…

Универсалом естественности должен быть человек, гармоничен духом, душою и телом, а они так накреняются, что  думать уже себе позволить не могут. Долбятся с одной неестественностью, пусть та зовется наукой, искусством, доходной работой, а на всё остальное у них нет уже сил и желания. Пропишет им мысль как рецепт неестественный врач-телевизор и с этим живут в теремке, где человек как лишний узор на непонятных обоях, ковре. Парализован сижу, попав в этот мир попугайный, рядом хозяин, как дятел, по мозгам мне чем-то твердым стучит. Не враг он мне, но я опять поминаю нехорошее слово, нагибаюсь,  и в пушистом сиропе внизу отыскав свои ноги, сговариваюсь с ними, как свалить поестественней…

***

Году в 88-ом энергия свалилась на мир,   и даже в лабазе, с его обычно искривленным пространством и очередью за чем-то в 4 утра, помню, строился город – высотная стройка, подъемные краны. Всё это отражается в стеклах и освещается настолько же ярко, как раньше один лишь продукты, которыми, быть может, и теперь всё же торгуют, потому что неплохо хотя бы питаться, когда вокруг темнота. Лично мне вдруг захотелось колбаски, а на апельсинчики так – посмотреть, виноградик – потрогать, ананасик – понюхать, да и яблочко лизнуть языком. Впрочем, пора – туда, где и во мрак  свалилась энергия, от которой теперь вдоль заборов свистят и сверкают машины, а готовые дома курят трубки… -  и неужели  только меня сквозь всё тело до самой души по-прежнему холодит темнота...

И чего критикуешь? Нет, чтобы всё на пользу, всё в дом и с улыбкой. Ведь и характер веселый, деловой, примирительный. Всё нравится, всё интересно, всё надо. От вещей до музыки и птичек. Откуда же критика в тебя попала? В одиночку лаешь как песик на слона цивилизации и становишься псом  подзаборным, из тех, которых расстреливают в 4 утра. Ну и что, что не в радость уже этот старый слон, труха из него сыплется, причем с кирпич каждая трушинка и лучше стать под забором? Листал бы себе с важным видом альбомы и атласы, и не выходил туда, где темно или дует, или надо до пота трудиться. А теперь тебе нужны ещё большие силы и сказки – причем всё равно, как бы  не вышло чего, ведь бывают и сказки с ужасным концом…

С любопытством лицезреть даже стрессы свои. Смеяться душой, когда меня критикуют. Обезопасить себя и изнутри и снаружи, ввиду наступающих страшных снов и реальности. Подумаешь, любого за жизнь задевают раз-другой кирпичом. И пусть даже бедствий, как яичек, будет десяток…