Хроника времен перестройки. ч. 1

Хроника времен перестройки.

Яма была узкая, как пенал. Хорошие места были давно уже заняты, и пришлось втискиваться в узкую щель между двумя могилами. В последний момент веревка выскользнула из рук могильщика и гроб рухнул вниз. Телевизионщики метнули камеры вверх, но стук упавшего гроба отдался на всю страну, прильнувшую к экранам. Последние годы трансляция пышных похоронных церемоний стала дежурным зрелищем. Людей даже отпускали с работы, чтобы они могли наблюдать это грандиозно поставленное шоу, проникаясь величиной потери. На работе в холлы вынесли из директорских кабинетов телевизоры.
Много позже, когда стали писать и говорить то, о чем раньше молчали, было замечено, что страсть к пышным похоронам свойственна миру уголовному. Законы системы действуют везде одинаково. Когда люди, стоящие у власти, превратились  давно, по сути, в уголовников, они и ввели элементы уголовного мира в свой ритуал, даже не подозревая об этом. Но это отметили позднее. Грохот упавшего гроба с грузным телом престарелого маразматика отдался на всю страну, вызвав весьма оживленный комментарии и, может быть, неуместное в такой момент злорадство. Чем больше презрения вызывал человек при жизни, тем более пышной должна была быть церемония.

Все понимали, что кончилась одна эпоха, надеялись на изменения и строили гипотезы, что ждет их дальше. На хорошее, впрочем, никто и не надеялся. В том числе и потому, что трудно было предполагать наличие личности, способной к чему – то дельному, в той когорте ничтожеств и мелких уголовников плотной толпой окружавших впавшего маразм вождя.

Грохот гроба, так небрежно сброшенного в могилу, был тем звуком, который возвестил окончание эпохи. Впрочем, вряд ли подходит слово “эпоха” к тем жалким и ничтожным годам, когда умственные убожества правили страной. Мало кто надеялся на лучшее, но не веря ни на йоту официальной пропаганде, тем не менее в воздухе витало что – то неопределенное. Лишенные информации, не имея возможности сопоставить себя, сравнить, люди перестали стыдиться за свою жалкую, пустую жизнь, и  воспринимали ее как должное, сущее. Общество разделилось на два лагеря, одни пытались урвать как можно больше, другие, большинство, заняли позицию неучастия. Они не боролись, они только не участвовали. О тех, кто боролся отдельный разговор, их, во первых, было слишком мало, во вторых, их ориентация на Запад вызывала к ним настороженное отношение, и не придавала популярности.

Если бы в те дни провели референдум на самого популярного человека страны, то им бы стал артист Кикабидзе, о которм только и говорили, следующий кандидат и не видел бы лидера, так далеко впереди он был. И катастрофически терял очки лидер. Тут было, в том числе, и общее недовольство от предложенного им объединения партийных и советских органов. Власть неограниченная фактически становилась теперь неограниченной и формально.
И совсем жалкое зрелище представляли выступления секретарей ЦК и обкомов. Уже все научились в их речах отделять зерно от плевел славословия, и отбрасывая все эти – одобряем и поддерживаем, клятвы в верности перестройке, в осадке оставалось нежелание терять власть и привилегии, жгучая злоба на прессу, и желание, подлакировав фасад, вернуть все на круги свои. Демократия развязала голос и антидемократам. На словах, выступая за демократию, они искали путь, как бы ее ограничить, сделать ручной, в нужное время то отключаемой, то включаемой снова для того, чтобы с ее помощью оттеснить конкурентов.

Одна всепоглощающая страсть охватила тот круг людей, которые причисляли себя к интеллигенции, или к интеллектуалам, кому как нравилось самоопределять себя.  Одни по новой моде называли себя интеллектуалами, другие - по старой привычке почитали себя интеллигентами, хотя  и те, и другие в действительности не являлись ни тем, ни другим. Это была страсть к чтению журналов и газет. Это занятие настолько вытеснило другие привычные, такие как разговоры о шансах любимых команд, и даже пересуды – кто, с кем и когда, что они, встречаясь, пересказывали друг другу прочитанное. Поток информации, поглощаемой жадно и бездумно, затопил людей. Люди малоразвитые охотились за материалами о высокопоставленных ворах и хапугах, люди, более интеллигентные зачитывались статьями Афанасьева, Нуйкина, Клямкина. Эти имена, до сих пор безвестные, вдруг вознеслись на вершины популярности. Список наиболее популярных, то бишь наиболее часто употребляемых персон тех лет 86- 87гг. выглядел примерно так – Ельцин, Нуйкин, Клямкин, Попов, Шмелев, Коротич, Бакатов, Лихачев, Хидиятуллин, Заваров, Гроссман, Кикабидзе, Рыбаков, Чурбанов, Рашидов, Рашидов, Платонов и далее.


Личности то возносились на вершины кухонных пересудов, то исчезали в забвении, но неизменной оставалась тема цен. Спорадически вспыхивали “достоверные” слухи о новой цене то на то, то на это, и товар сметался с полок, появляясь в несметных количествах на антресолях и в кладовках. В свою очередь совершенно неожиданно исчезали из продажи те вещи, о которых даже и слухов не ходило.  Исчезали надолго и основательно, тем самым утверждая нашего понаторевшего в скачках цен гражданина в неизбежности крупного повышения цен. Кто – то сверху вел крупную игру на создание ажиотажа, питая надежды повторить оправдавшую себя операцию смены власти, аналогичную с отстранением Хрущева, когда повышение цен вызвало резкое недовольство лидером, и смена власти оказалась чисто дворцовым внутренним делом. Все разговоры на кухнях, в курилках, в нескончаемых очередях проходили на одном фоне – грядет повышение, и как жить дальше. Именно эта тема была постоянной, несменяемой, твердой константой эпохи перестройки. За этой константой спрятался страх грядущего. Обыватель рассуждал – как бы плохо ни жили раньше, всегда была надежда на лучшее будущее, уверенность в какой – то социальной защите. И вот эту уверенность дружно размывала пресса, поселив страх перед будущим в миллионы сограждан.


2

Как одну из главных причин большинство, независимо от политических взглядов, называло неэффективность властной системы. Начиная с 91 года, а с 93 окончательно сложилась система, в которой  исполнительная власть, т.е. чиновный аппарат приобрел гипертрофированно огромную власть. Руки начали командовать головой. Одновременно прошел процесс уничтожения всех систем контроля над властью, даже чисто формальных. Контроль мешал осуществлять воровскую приватизацию, мешал процессу разворовывания собственности. Власть без контроля оказалась неэффективной.

Если бы в Москве были даже собраны лучшие умы, да еще и честнейшие, все идеи, рожденные в Садовом кольце все равно были мертворожденные. Провинциальная Россия засасывает все, как болото. Наше счастье – Россия инерционна, она потихоньку перемалывает, переделывает все идущее сверху на свой лад, и печет свой собственный хлеб. Россию отдали на откуп чиновникам, освоившим довольно быстро механизмы выборных технологий, по составленным все такими же  умственно ограниченными ( нравственно также) чиновниками правилам. Народ опять презирает власть, уходит в частную жизнь. Быдлу дали зрелищ, чтобы оно не требовало хлеба.  Уважение к власти может начаться только с уважения к ближайшему к человеку обладателю власти. Если так и не создали местное самоуправление, понятное каждому человеку, ответственному перед ним, то, что ни делается в Москве – все впустую. Для Москвы  местное самоуправление только монета в политической игре. Сегодня используют мэров против губернаторов, завтра, добиваясь лояльности губернаторов, дают им возможность прижать МС. Народ, естественно, и воспринимает это как игры власти, и плевать ему и на тех, и на других.

КПРФ – системная часть и необходимая сложившегося государственно – олигархиченского режима. Она канал отвода недовольства, перевода его в пар. Зюганов – самый выдающийся провокатор в истории России, Азефы и Жириновский ему в подметки не годятся. Закрывая одновременно все дыры, он не дал возможности сформировать культурную оппозицию, и обеспечил существование ельцинского режима. КПРФ приняла правила игры, предложенные властью, встроилась в систему.  Можно торговаться, менять нельзя. Давно исчезли все разговоры об оккупационном режиме, о всенародном сопротивлении, которыми она так обильно кормила когда – то. Коммунизм и прочие слова лишь символы, позволяющие себя ориентировать. Расплывчатые символы. Апелляция к символам, ктр-е известны всем, но которые допускают возможность свободной интерпретации.
Коммунисты это  те, кто платить не хотят, но хотят вернуть все, что было. На словах. 
Справедливость – понятие не революционное, анти марксистское. Справедливость – распределение в рамках существующего. Она признает существующее, а не преодолевает его.

Ориентация на потребителя. У потребителя есть интерес, но у него нет “ истинных интересов”, котлрые требуют жертвенности. Платить никто не хочет.

Слово патриот сделалось ругательным все с упоением цитировали фразу, по незнанию приписывая ее Толстому – патриотизм последнее убежище негодяев.  У власти находились не патриоты, они сами признали это, т.е. люди, для которых интересы страны были чужды. Со временем слово признали, поняв нелепость ситуации, и даже демократы вдруг начали говорить о патриотизме. Вопрос в том, какую Россию кто любит. Для кого – то это была территория, где можно построить жизнь по своим  образцам, как на чистом листе.

Гуляш вместо Родины. Гуляш – патриоты. Родина там, где хорошо