Лики Кавказа часть вторая 3

Генерал Клюки фон Клугенау

  «…Ныне его высокопревосходительство в предписании своем военно-окружному начальнику генерал-майору Реуту дал знать, чтобы от Шамиля никаких писем не принимать и воспретить вам без особого приказания вмешиваться в дела, для вас совершенно посторонние, а также не входить ни в какое посредничество между нами и Шамилем. Ежели сей последний действительно желает остаться спокойным и дает слово не распространять своего шариата, то может обратиться с просьбою о даровании сей милости прямо к господину корпусному командиру или через генерала Реута и при том случае представить сына своего в аманаты в город Тифлис, где его превосходительство расположил доставить ему приличное образование.
       Таковую волю его превосходительства, сообщенную мне в предписании господина генерал-майора Реута от 11 сего декабря за № 269, сообщаю вам для должного на будущее время согласно оной с вашей стороны исполнения и объявления о том Шамилю».
       Из письма ген. м. Клюки фон Клюгенау чиркеевскому старшине Джамалу:

Подробную биографию этого генерала дает Исид Гржегоржевский (Генерал Клюки фон Клугенау, очерки военных событий на Кавказе 1818—50 гг. "Рус Стар", 1874, № 9 и 11 и 1875; В Н Н-ов Кавказ экспедиция в 1845 г "Военный Сборник", 1907, № 1—4):  «…генерал,  родился  в Богемии в 1791 г; в 1803 г поступил в Винер-Нейштадтскую военную академию, но по живости своего характера плохо здесь учился и много шалил, за что и был выписан в 1808 г кадетом в пехотный полк, стоявший в Лайбахе. Здесь он поступил в юнкерскую школу, но и в ней учение шло плохо.  Когда в 1809 г. всех юнкеров потребовали в полки и ввиду войны с французами произвели в офицеры, Клюки фон Клугенау за шалости не был удостоен производства и только 17 августа 1809 г. был произведен в офицеры. По капитуляции Лайбахской цитадели Клюки фон Клугенау вместе со всем ее гарнизоном попал в плен к французам, но скоро был отпущен на честное слово.
В кампании 1813 года Клюки фон Клугенау участвовал в сражениях под Дрезденом и Лейпцигом и в последнем был контужен. Когда по окончании войны австрийское правительство, тяготясь значительным сверхкомплектом офицеров, предложило единовременную выдачу двух годичного оклада жалованья тем, кто пожелает выйти в отставку, Клюки фон Клугенау   воспользовался этим и уехал в Россию, где в 1818 г. был принят в службу с чином поручика и назначен в 8-й егерский  полк на Кавказе.  Здесь он принял участие в экспедиции Ермолова в Дагестан для закладки крепости Грозной и в воздаяние отличной храбрости, оказанной при штурме Дженгутая, во время которого он, бросившись со взводом в штыки на неприятеля, укрывшегося в мечети, переколол его, был награжден орденом св. Анны 3 степени. 
Произведенный в 1819 г. в штабс-капитаны, Клюки фон Клугенау   участвовал затем в постройке крепости Внезапной и сражался с лезгинами под Байтугаем (29 августа) и Лавашами (19 декабря).  По расформировании в 1820 г. 8-го егерского полка Клюки фон Клугенау был переведен в Грузинский гренадерский полк, с которым и принял участие в отражении джарских лезгин, вторгшихся в Кахетию. При штурме лезгинских укреплений близ села  Катехи в урочище Капи-Дара (3 марта 1822 г.) Клюки фон Клугенау атаковал со своей ротой центр неприятеля укрепление и первый ворвался в него, изрубив двух лезгин, один из которых выстрелил в него в упор, но пуля, скользнув по пуговице, разорвала на нем лишь сюртук За это дело Клюки фон Клугенау  был награжден чином капитана и орденом св.  Владимира 4 степени с бантом. 
Произведенный в 1825 г. в майоры, Клюки фон Клугенау  был переведен в 42-й егерский полк, квартировавший тогда в Карабаче, в 20 верстах от крепости Шуши. Прибытие его к полку совпало с началом войны с Персией, и он едва пробрался в Шушу, где собрался весь полк.  В обороне ее Клюки фон Клугенау принял самое деятельное участие, особенно отличился при вылазке 1 августа для выручки наших фуражиров, неоднократно был посылаем комендантом крепости к  Аббасу-Мирзе для переговоров и, наконец, был отправлен к Ермолову в Тифлис для доклада о положении в Шуши. Вернуться в осажденную крепость Клюки фон Клугенау  уже не удалось, и он был прикомандирован к 7-му карабинерскому полку (впоследствии 13-й лейб-гренадерский  Эриванский полк), с 6 ротами которого он и принял славное участие в разгроме персидской  армии при Елисаветполе, причем удачным движением своих 6 рот он отрезал части левого неприятельского фланга путь отступления и заставил ее положить оружие.  Им было взято при этом 900 сарбазов, 5 офицеров и 3 знамени.  Награжденный за это сражение орденом св. Георгия 4 степени, Клюки фон Клугенау был назначен в 1827 г комендантом Карабагской области и на этой должности зарекомендовал себя выдающимся, энергичным и бескорыстным администратором, стяжавшим любовь местного населения. Между прочим, на Клюки фон Клугенау как коменданте области лежала обязанность заготовки и доставки провианта для войск, действовавших в направлении на Тавриз, и он отлично справился с этой трудной и сложной задачей, разработав для этой цели дорогу на Нахичевань.
В 1828 г. Клюки фон Клугенау был переведен в Эриванский карабинерский полк и принял с ним участие в следующем году в войне с Турцией на Кавказе. В Шаушетских лесах он захватил с боя большой  неприятельский транспорт, а в сражениях при Котанлы и Мили-Дюзе (19 и 20 июня 1829 г.) лично водил батальоны в штыки на завалы и удачным обходным движением левого фланга противника отрезал ему путь отступления.  Последними блестящими делами его в эту кампанию были штурм села Харта и города Байбурта, где он штыками выбил турок из Чорохского ущелья.  Наградами ему за эту войну были чин подполковника и золотая шпага.  В 1830 г.  Клюки фон Клугенау принял участие в усмирении джаро-белоканских лезгин и при штурме крепости Закаталы был тяжело ранен пулей в ногу. Едва оправившись от раны, он по собственному желанию весной 1831 г. принял участие в экспедиции в Дагестан и, командуя особой колонной из 7 рот Эриванского полка, взял штурмом села Хучни и Хомеда и участвовал в рассеянии 10-тыс скопища горцев при селе Эрпели. 
Когда в 1832 г задумана была новая экспедиция в Чечню и Дагестан, Клюки фон Клугенау получил в командование особый отряд из 5 батальонов пехоты, 1 казачьего полка и 12 орудий с поручением вторгнуться в Дагестан и устроить там опорный пункт в Шуре (впоследствии Темир-Хан-Шура). Нанеся поражение Кази-мулле у села Гимры, Клюки фон Клугенау заложил в Шуре укрепление и за 5 месяцев выстроил его, работая все время под угрозой нападения Кази-муллы. Рядом рекогносцировок и разработкой дорог он облегчил движение Чеченского отряда к Гимрам, где засел Кази-мулла, и, когда на помощь последнему подошел Гамзат-бек, разбил его в крепкой позиции близ Ирганая.
Произведенный в полковники и награжденный орденом св. Владимира 3 степени, Клюки фон Клугенау  в январе 1833 г. был назначен командиром Куринского пехотного полка. Вместе с тем ему было вверено общее командование войсками в Дагестане, с которыми он и двинулся в Аварию против Гамзат-бека, а когда последний был убит, против его преемника, Шамиля, к укрепленному аулу Гоцатль на берегу Аварского Койсу.  Гоцатль был взят, и экспедиция закончена блестяще, за что Клюки фон Клугенау был произведен в генерал-майоры с оставлением командующим войсками Северного  Дагестана.  В 1837 г, при очень трудных условиях, Клюки фон Клугенау, имея всего 800 человек, принужден был содействовать из Дагестана экспедиции генерала Фези в Андийский край: двинувшись к Ашильскому мосту на реке Андийское Койсу, он выполнил свою задачу, притянув на себя значительные силы противника. Но отношения его с генералом Фези сделались настолько натянутыми, что в 1838 г Клюки фон Клугенау  отказался от совместной с ним деятельности и принял место управляющего Ахалыцхской провинцией.
В начале 1839 г., по просьбе генерал-адъютанта Граббе, Клюки фон Клугенау был назначен командиром 2-й бригады 20-й пехотной дивизии и начальником левого фланга Кавказской линии. В 1840 г. он произвел экспедиции к Ишкарты и Гимрам и 14 сентября у этого аула нанес сильное поражение Шамилю. В 1841 г. Клюки фон Клугенау принял участие в экспедиции генерала Головина, назначенного после Розена командиром Кавказ корпуса, но вследствие пререканий с ним снова покинул Дагестан.  Только в 1842 году  и лишь по Высочайшему повелению Клюки фон Клугенау вернулся в Дагестан и участвовал в экспедиции генерал-адъютанта Граббе к аулу Игали. В тяжелой обстановке 1843 г. он выказал большую твердость духа и выдержал в Шуре блокаду с 8 ноября по 14 декабря.
В конце 1844 г. за боевые отличия Клюки фон Клугенау был произведен в генерал-лейтенанты и назначен  начальником 21-й пехотной дивизии. В 1845 г. он принял участие в Даргинской экспедиции, во время которой на него было возложено, между прочим, командование особой колонной в 3500 человек пехоты, 600 всадников и 4 opудия, высланной навстречу большому транспорту с продовольствием, в котором в то время экспедиционный отряд крайне нуждался.  Клюки фон Клугенау  плохо справился с этой трудной задачей, последствием чего была гибель генералов Пассека и Викторова, большая потеря в людях и запасах транспорта. Князь Воронцов остался крайне недоволен действиями Клюки фон Клугенау,  и с тех пор он сходит со сцены боевых действий на Кавказе. В 1849 г. он был назначен начальником 9-й пехотной дивизии, расположенной в Польше, и умер в 1851 году.
О Клюки фон Клугенау  существует в исторической и мемуаристической  литературе два мнения. Одни видят в нем одного из самых выдающихся генералов боевой кавказской школы, блестяще храброго, никогда не терявшегося, распорядительного, честного, прямодушного до упрямства, всегда ставившего пользу дела выше личного интереса, вследствие чего у него часто выходили недоразумения с высшими начальниками (Розеном, Головиным, Воронцовым), заботливого о подчиненных и любимого солдатами; другие, отдавая должное его личной храбрости, свидетельствуют о его неспособности "работать головой" и нераспорядительности, бывших якобы одной из главных причин многих катастроф на Кавказе в 1843 г., о малом доверии к нему солдат и несерьезном  взгляде на него офицеров. Во всяком случае его ценили в свое время Ермолов и Паскевич, и никто не отрицает в нем личной храбрости, прямодушия, вероятно, много вредившего ему по службе, справедливости, бескорыстия и большой заботливости о солдатах. Одним из основ его требований было, чтобы солдат никогда не расставался со своим ранцем и ни при каких обстоятельствах его не бросал.  В обстановке Кавказской войны это было особенно необходимо». 
На первый взгляд, это все, что можно рассказать об этой, бесспорно, незаурядной личности. Однако герой данного повествования интересен для многих исследователей тем, что имел в свое время возможность встретиться с имамом Шамилем,  который в ту пору еще не представлял для России той угрозы, и не обладал еще той властью над умами и судьбами народов Кавказа, каковые он приобрел чуть позже описываемых здесь событий. Клугенау мог бы даже, если бы позволили обстоятельства, уладить все мирным путем. И, возможно, не было бы той долгой и кровопролитной войны. Но вряд ли события пошли бы по другому сценарию. Ниже приводятся отрывки из книги «Шамиль. Мусульманское сопротивление царизму. Завоевание Дагестана и Чечни» М. Гаммера, которые дают полную картину тех событий…
 «Франц Карлович Клюге фон Клугенау сначала служил в австрийской армии, которую покинул в 1818 г. в чине лейтенанта. Поступив в том же году на службу в русскую армию, он в 1820 г. попал на Кавказ, где и прошла вся его служба до выхода в отставку. Так что, когда в 1833 г. его произвели в генерал-майоры, назначили командовать Апшеронским полком и поручили укрепить редутами расположение штаб-квартиры в Темир-Хан-Шуре, Клугенау не был новичком на Кавказе или в Дагестане. В Кавказском корпусе все знали его горячий характер, честность, легендарную храбрость и отвагу, он считался самым лучшим боевым командиром. Но вся его служба проходила в полевых условиях, в политике Клугенау не был особенно искушен. Выражаясь словами одного из его начальников, а впоследствии и комментатора действий Клюгенау, его способности на стезе стратега, политика и администратора не внушали доверия.
Однако это мнение могло быть в какой-то степени продиктовано и идейными расхождениями. Судя по всему, Клюгенау относился к тому меньшинству русского офицерства и чиновничества, которое отдавало предпочтение невоенным методам покорения Кавказа. И в этом он шел чуть-чуть дальше своих коллег чисто русского воспитания: он не сбрасывал со счетов возможность достигнуть с Шамилем какой-то договоренности.
По мнению Клюгенау, усмирение Дагестана могло идти двумя путями: «либо убеждением Шамиля жить в мире, либо нанесением горцам сокрушительного удара». Сам он, исходя из нехватки сил для нанесения такого удара, предпочитал и рекомендовал первый вариант действий. При этом Клюгенау считал, выражаясь его словами, что «шариат для нас безвреден» и что «Шамиль со своими мюридами причиняет нам меньше хлопот, чем многие усмиренные горцы и, прежде всего, аншальцы».
Этим и можно объяснить, что между Шамилем и русским генералом возникло некое подобие взаимопонимания. Благодаря посредничеству двух местных князьков (шейха Мухаммеда, кадия в Гимрах, и Юсуф-бенда, старшины из Карапая, который состоял на русской службе), в конце 1834 — начале 1835 г. Шамиль и шамхал Сулейман-хан пришли к соглашению. В качестве гарантии выполнения его условий Шамиль отдал шамхалу в заложники своего двоюродного брата. Клюгенау, по-видимому, не был официальным участником заключения этого соглашения, поэтому его никак нельзя упрекнуть в нечестности, когда он позже отвергал обвинения в том, что якобы пошел на сговор с Шамилем. Но, без сомнения, он знал об этом соглашении, как нет сомнений и в том, что его начальство тоже было полностью в курсе этих дел. Иосиф Антонович Ройт был кавказским ветераном; на Кавказе прошла вся его военная служба сразу после выпуска из кадетского корпуса. Он был слишком искушен в местной политике и слишком хорошо знал Клюгенау, долго ходившего у него в подчинении, чтобы не знать об этой договоренности даже без письма Шамиля этому генералу.
По всей видимости, и Клюгенау, и его начальники не были знакомы с деталями соглашения и не совсем отчетливо представляли, к чему оно может привести. Если Клюгенау понимал эти обстоятельства, это может указывать на то, что соглашение с Шамилем было для него всего-навсего первым шагом на пути вовлечения имама в орбиту России. Это вполне согласуется с той точкой зрения, что русским было бы лучше иметь дело с сильным вождем, способным успокоить и контролировать положение на всей территории, нежели со множеством воинственных и никого не признающих племен. Шамиль был самым подходящим кандидатом на роль такого вождя, поскольку он был не столь «фанатичным», как его остальные коллеги, или, говоря иначе, он был более прагматичным человеком и скорее других пошел бы на договоренность с русскими. А последствия соглашения оказались очень серьезными. Обязательства возлагались, конечно, на обе стороны, но в доступных нам источниках называются только те, которые вменялись Шамилю. Их было три:
1. Шамиль формально признавал верховенство России, хотя, возможно, это выражалось и не столь определенно, как это утверждается в русских отчетах, и вовсе не следует из перевода писем Шамиля.
2. Шамиль обязывался не делать набегов на равнинные земли сам и удерживать от этого других.
3. В горах имам обещал «ни с кем не иметь дела», что означало не начинать войны с другими. И это обязательство подкреплялось ссылкой на «исполнение» шариата…..
 «От нуждающегося в Аллахе писца, поручившего все дела своему могущественному покровителю Аллаху, Шамиля, к генерал-майору Клюки, командующему крепостью Шура (имеется в виду Темир-Хан-Шура, современный Буйнакск).
       Не тайна для вас, что между мной и русским государем в прошлые годы было заключено окончательное соглашение о полном перемирии. И я выдал в аманаты  самого любимого моего родственника — сына моего дяди… Я вернул русских пленных и препятствовал тем, кто направляется на равнину с целью набега. И русские не видели от меня никакой измены.  Однако они нарушили это упомянутое соглашение и вознамерились коварно обмануть меня, так же как и лицемеры прежде поступали вероломно и нападали на какой-либо из преданных нам аулов.   И, вне сомнения, с помощью Аллаха всевышнего и с его поддержкой я соберу все войска ислама… и пойду войной против вероломного, будь то русские или другие. И на мне нет вины, так как соглашение нарушили они и сделали несостоятельным перемирие, вторгшись в аул, подвластный нам.  И если они не хотят беспорядков и возмущения, то пусть оставят в покое меня и все селения Аварского вилайата, на которые ниспослал благословение Аллах всевышний, и пусть успокоятся в своих местах, так же как и я оставил их и все подвластные им селения и успокоился в своих владениях. В противном случае пусть они поступают, как хотят, а мы будем делать то, что хотим мы, с помощью и при содействии Всемогущего и Всезнающего».   
      
       Письмо Шамиля генерал-майору Клюки фон Клугенау, 22 ноября 1836 г.:
       «От Шамиля, нуждающегося в Аллахе раба, к генералу крепости Шура. Уведомляю тебя о том, что я желаю мира и спокойствия, как и прежде; с моей стороны по отношению к вам не было измены. И знайте, что я, пока жив, не нарушу мира с вами. Но вы не верите моим словам, хотя я говорю правду, а верите клеветникам, хотя они лгут. И если у вас есть хоть капля благоразумия, подумайте о последствиях. Я удивляюсь вашей нерассудительности. Я написал это письмо с посыльным».
               
       Письмо Шамиля генерал-майору Клюки фон Клюгенау, 1 октября 1837 г.:
       «От писца, нуждающегося в милости своего всемогущего покровителя Аллаха, Шамиля к командующему крепости Шура.
       Я получил ваше письмо с просьбой прислать вам послание, адресованное мне командующим Сунджа (имеется в виду командующий Сунженской линии, направленной против горной Чечни, полковник А.П. Пулло). Однако это письмо уничтожено, я не считал важным беречь его. Содержание же его заключается в том, чтобы я отправил к нему двух моих посыльных с просьбой о заключении мира между мной и вашим государем. И если я отправлю его, то он завершит окончательно, если будет угодно Аллаху. Но я не отправил это и никогда не отправлю»….
…Увлеченный своей идеей склонить имама Шамиля на сторону России, генерал Клюгенау  приступил к исполнению своего плана, не дожидаясь письменных инструкций, поступивших 26 сентября. Уже 25-го он послал Шамилю письмо. Напомнив имаму, что он «всегда давал хорошие советы, направленные на его благо и на благо горцев», Клюгенау писал далее:
«Теперь я хотел бы навсегда закрепить Ваше благополучие; но, как сделать это, я могу сообщить только лично Вам». Он предложил Шамилю встретиться 29 сентября вблизи Чиркаты, закончив свое послание заверением: «Вы знаете, что я никогда не нарушал своего слова, а потому Вы можете полностью быть уверены в своей безопасности».
Поскольку дело касалось также Хаджи-Ташо, Кибид Мухаммеда и Абд- аль-Рахмана аль-Карахи, Клюгенау просил Шамиля уведомить их, приложив пропуски, обеспечивающие свободный проезд гонцов Шамиля по Аваристану. Шамиль принял приглашение, но в свою очередь предложил перенести встречу на один день. Клюгенау согласился на это.
Во время встречи Клюгенау говорил «долго и с жаром», «применив всю силу убеждения, отражая самые веские возражения собеседника еще более вескими аргументами, пока его красноречие, как тогда казалось, не привело к нужному эффекту». Шамиль, «явно тронутый», сказал генералу, что «полностью понимает справедливость и весомость его слов», но не может сейчас «дать положительного ответа, потому что с Хаджи-Ташо, Кибид Мухаммедом и Абд аль-Рахманом аль-Карахи у него скрепленная клятвой договоренность ничего серьезного не предпринимать без общего согласия».
Несмотря на инцидент в конце встречи, когда все едва не закончилось кровопролитием, Клюгенау «не терял надежды на успех, потому что лицо Шамиля ясно выражало его готовность воспользоваться соблазнительным предложением русских».
И все же, торопясь поспеть с этим делом к приезду императора, Клюгенау 1 октября шлет Шамилю новое письмо. Он выражает уверенность, что имам, «конечно, от всей души пожелает воспользоваться счастливым случаем, который так милостиво предлагается». Он уговаривает Шамиля не слушать недоброжелателей: «если вам не удастся убедить других... приезжайте ко мне один. Если не сможете приехать открыто, приезжайте тайком».
Ответ Шамиля Клюгенау получил 6 октября. Имам писал, что совещался «со всем своим улама и старейшинами» и старался всеми силами убедить их, «как хорошо мне будет поехать в Тифлис». Но «они не соглашались, выражали свое неудовольствие, а под конец поклялись мне, что если я поеду в Тифлис, они меня убьют». Поэтому, сообщал он Клюгенау, ни открыто, ни тайком он приехать не может. Однако, «за исключением данного дела, пользуясь нашим взаимным доверием, я исполню любую вашу волю». Шамиль просил генерала не винить его за невозможность участвовать в таком деле, предлагал «отложить его и повелеть ему сделать что-нибудь еще ради своего блага».
Гонцы, принесшие этот ответ, подтвердили, что Шамиль очень старался переубедить своих коллег, но это ему не удалось. В то самое время, когда шли переговоры, Шамиль неожиданно получает письмо от Пулло с требованием «в случае, если имам не сможет приехать сам, прислать в Грозную двух своих людей, чтобы представить их Императору».
Этот новый поворот, по словам посыльных, дал дополнительные аргументы советникам Шамиля и возбудил у имама подозрения. Вместе с тем это привело Шамиля к окончательному решению, и гонцы выразили полную уверенность, что имам, скорее всего, сам в Грозную не поедет, но пошлет своих представителей.
Между тем 4 октября император начал свою поездку, намереваясь после краткого пребывания в Крыму 10 октября посетить Кавказ, и Клюгенау предпринимает еще одну отчаянную попытку. Он шлет Шамилю письмо, «составленное в том же духе, что и предыдущее, и указывает своим посыльным передать ему на словах просьбу не обращать внимания на угрозы незначительных людей, а поторопиться и выполнить волю [Розена], потому что непослушание вызовет недовольство власти, и тогда все последователи не спасут его от сурового наказания».
Ответ на это пришел скоро. 10 октября Шамиль прислал следующее письмо:
«От жалкого автора этих строк, Шамиля, отдающего все свои дела на суд Аллаха... Сим ставлю вас в известность, что окончательно решил в Тифлис не ехать, даже если меня изрежут на куски, поскольку я не раз убеждался в вашем вероломстве, которое всем хорошо известно».
Этот эпизод наглядно показал политическое и дипломатическое мастерство Шамиля, в котором он намного превзошел Клюгенау. У Шамиля было предостаточно оснований отказаться от поездки в Тифлис. Во-первых, имелось немало примеров того, что русские генералы вероломны, последним свидетельством чему служила передача его племянника в распоряжение Фези. Во-вторых, ему предлагалось много меньше его минимальных требований. Ни в одном из письменных документов нет даже намека на то, что Шамилю предлагалось что-то более его личного помилования. Наоборот, слова Клюгенау, что ему «обещано высочайшее помилование нашего Императора и разрешение жить, где он пожелает», что ему не потребуется «искать себе прибежище у народа, не подчиненного нашему Правительству», явно говорят, что помилование распространялось на него как на личность, а не как на имама. В-третьих, даже если его ожидало помилование и признание как правителя, Шамиль не мог принять это. Нетрудно было признать верховенство царской власти тайно, в секретной и частной переписке; совсем другое — признать это прилюдно. Власть имама в глазах горцев утратила бы вес, а его самого сочли бы изменником. Не спасла бы и секретность встречи с императором: такую тайну долго сохранять невозможно.
Не имея возможности принять предложение русских, Шамиль также не мог позволить себе отвергнуть его с порога. Он избрал путь, каким всегда и везде следуют подлинные политики. Сделав вид, что предложение его заинтересовало, он говорит, что должен посоветоваться с коллегами. Затем, убедившись, что коллеги единодушно отклоняют предложение, он приносит извинения за то, что не в силах принять предложение, хотя желал бы и намеревался это сделать.
А слова из доклада Клюгенау о том, что лицо Шамиля якобы «выражало готовность» принять предложение, говорят лишь о том, как хорошо умел Шамиль вести переговоры и каким хорошим был актером. То, что Клюгенау неудачу приписывал вмешательству Пулло, совершенно естественно. Начальство Клюгенау, как и Юрков впоследствии, приняли версию генерала, и это свидетельствует лишь о том, насколько грубо русские ошибались в оценке положения на Кавказе и сколь велико у них было непонимание этого положения.
Строго говоря, письмо Пулло могло привести к успеху миссии Клюгенау, поскольку предлагало известное решение стоявшей перед Шамилем дилеммы. Скорее всего, последнее письмо Клюгенау, а точнее, сопровождавшие его прямые угрозы привели к окончательному и резкому отказу Шамиля явиться на встречу с царем.»
Как видно из приведенного текста, и Шамиль, и Клюгенау вели свою игру. Шамиль вводил в заблуждение Клюгенау,  собирал силы.  И в конечном итоге имам как политик выиграл эту « дуэль»
   Еще одним политическим просчетом Клугенау историки считают его действия в следующем: «…С назначением Ахмад-хана временным правителем Аваристана между ним и Хаджи-Муратом сложились отношения соперничества, которые переросли во вражду. 13 ноября Ахмад-хан убедил русского коменданта Хунзаха арестовать Хаджи-Мурата по подозрению в ведении тайных переговоров с Шамилем. Получив такое сообщение, Клюгенау приказал доставить Хаджи-Мурата в Темир-Хан-Шуру для допроса. 22 ноября на глазах у 40 солдат и 4 русских офицеров гордый аварец сумел бежать в горы и направился в свой аул Целмес. Там он увидел, что по приказу хунзахского коменданта его дом разрушен, а имущество и скот разграблены.
«Шесть лет, — писал Хаджи-Мурат Клюгенау, — я преданно служил русскому правительству. Более того, я привел вас в Хунзах. А вы, забыв мою службу, позволяете себе поступать со мной, как вам заблагорассудится». Эти строки хорошо передают настроение тех горцев, которые сотрудничали с русскими.
Если арест Хаджи-Мурата можно объяснить ошибкой или недоразумением, следующие события были чередой просчетов, показывающих, что русские во взаимоотношениях с горцами ничему так и не научились. «Чрезвычайно обеспокоенный предательством Хаджи-Мурата», Клюгенау попытался заманить его обратно в лагерь русских и завел с ним переписку. Но было уже поздно. Словесные обещания помочь не могли, а загладить причиненное зло делом русские не захотели. Мало того, письма Клюгенау были переполнены угрозами наказания, если Хаджи-Мурат не явится в Темир-Хан-Шуру, что, как это было и с Шамилем, возымело обратное действие и вызвало у Хаджи-Мурата негодование.»
Но надо отдать должное, свои ошибки и промахи Клугенау  признал сам: «В последний день 1841 г. Клюгенау докладывал: «Всё, что я в силах был сделать, это обеспечить физическое управление горцами, но в моральном отношении мы их потеряли».
 «При всем моем желании управлять положением на вверенной мне территории я не могу поручиться за успех, особенно ранней весной, до прибытия выделенных для кампании войск, когда бунтовщики, пользуясь благоприятными для них обстоятельствами, постараются нанести нам как можно больший ущерб... В этих условиях я не могу взять на себя ответственность за все нежелательные последствия, с которыми нам придется столкнуться».
Но не  все так категорично оценивали деятельность Клюки фон Клугенау на Кавказе:  «Русская печать, особенно после смерти Воронцова, подвергла острой критике то, как он провел эту кампанию. Некоторые моменты мы уже упомянули выше. Среди других объектов критики был тот факт, что Воронцов совершенно игнорировал особенности войны на Кавказе, не терпел замечаний в свой адрес на этот счет, даже не выслушивал советов. Это видно из того, как холодно он принял Фрейтага, решившего выступить с осуждением всего замысла кампании, а также из реакции на замечание Бенкендорфа о нарушениях порядка во время движения колонны. В результате многие опытные генералы от участия в кампании были отстранены или назначались не туда, где от них была бы наибольшая польза. Так, Клюгенау, провоевавший 12 лет в горах Дагестана, был послан руководить «сухарной экспедицией», где требовался командир, знакомый с условиями боя в лесу, тогда как Лабынцев, имевший такой опыт боев в Чечне, был направлен на штурм высот напротив Дарго. Так же неудачно использовались строевые части кавказского корпуса: те, что воевали в горах Дагестана, посылались в операции в лесах, а те, что дислоцировались в Чечне и умели вести бой в лесу, бросались в наступление в горы. Если Воронцов с кем-то и советовался, то это чаще были неопытные адъютанты, прибывшие вместе с ним, а не настоящие кавказские ветераны. А сверх всего, он был слишком «мягок» с подчиненными, очень часто старшие офицеры его просто не слушались»




22.   Даниель-Бек Елисуйский.
               
“Воин плохой, советчик – хороший, исполнитель никуда не годный”         
                Имам Шамиль.

Не каждый воин достоин ездить на коне. Не каждая рука достойна держать копьё. Достоин похвалы тот воин, который бросается в битву с пылкостью льва.
(Надпись со знамени Даниял султана Илисуйского)

Одним из неудачных и бездарных действий наиба Даниель – Бека историки считают его поход в Южный Дагестан, штурм села Ахты. Даниель-Бек убедил имама, что жители вольных обществ Южного Дагестана при первом же появлении мюридов поголовно перейдут на их  сторону.  Практика показала совершенно иную картину. И хотя Ермолов писал Воронцову в восторженных тонах о том, насколько искусно была проведена имамом сама вылазка, результаты похода были неутешительными. Южный Дагестан не присоединился к имаму. Более того, при штурме имамом крепости Ахты, местное население оказало мюридам сильное сопротивление, сорвало планы Шамиля. Бывшие поданные Даниель-Бека, которых он сам же в свое время насильно заставил подчиниться российской власти, не присоединились к нему, когда он (Даниель-Бек) призвал их вести войну с русскими. (Уместно в связи с этим вспомнить, что  в 1838 году не без помощи Даниель-Бека русские войска сломили сопротивление правителя рутульского вольного общества,  входившего в состав Елисуйского султанства, Агабека Рутульского.)    
Имам Шамиль, по словам Руновского, не питал симпатий к Даниель-Беку. В истории же султан Елисуйский остался как типичный беспринципный политический авантюрист. В действительности вся его жизнедеятельность состоит из переходов на ту сторону, которая согласна заплатить ему больше. Сначала Даниель-Бек служил царю, добился звания генерал-майора, затем переходит на сторону имама, где был назначен сначала наибом, а затем мудиром, то есть губернатором. Однако Даниель-Бек не был просто интриганом и проходимцем. Перед нами очень сложная и неоднозначная фигура….   
Прежде чем приступить к жизнедеятельности такой незаурядной личности как Даниель-Бек, предлагается два документа, письма,  написанные одни и тем же человеком, и об одной и той же области… первый документ, рапорт полковника Даниель-Султана генералу  Шварцу о поездке в Рутул и Ахты для успокоения тамошних жителей. 12 апреля 1842 г. «В. пр. честь имею при сем представить копию с полученного мною предписания, последовавшего от полк. Бучкиева на имя м Ковалевского за № 171 для соображения вашего, донося при этом, что я на сих днях полагаю отправиться из Рутула в Ахты с полк кн. Андрониковым для общего совещания и успокоения тамошних жителей от тайных замыслов и злодеяний Шамиля; препровожденные при сем два куверта за № 59 и 163 покорнейше прошу приказать доставить по принадлежности»
И второй документ…Письмо Даниель-Бека к Шамилю о положении дел в Южном Дагестане. 20 сентября 1848 г. «Привет вам. Затем. До сих пор дела наши идут так, как мы хотели. Рутульцы уже в наших руках. Потом жители Ахтов и других краев  желают перейти на нашу сторону и приглашают нас к себе. Многие ахтынцы и жители других селений уже перешли к нам. Со стороны врагов слышны противоречивые известия. Мы отправимся к подступам Ахтов, внимая к их просьбам. А вообще население очень хочет, чтобы вы приехали к нам.»
В современной азербайджанской историографии бытует мнение, что султан Даниель-Бек был по национальности азербайджанцем. Причисляют его к великим сынам Азербайджана. Но это не соответствует истине. Большая часть населения Елисуйского султанства так же, как и правители, были цахурцы. ..  Далее из википедии…
«Бассейн Курмух-чая, левого притока Алазани, где находилось селение Елису, некогда принадлежал Грузии и составлял особое эриставство (феодальное владение) Тсукет. В начале 17 века, после погрома Кахетинского царства Шах-Аббасом, в бассейне этой реки возник султанат, названный Елисуйским, по имени главного селения Елису. В 17 веке султанат Елису и шесть Джаро-Белоканских джамаатов были объединены в конфедерацию, население которой состояло из тюрков (мугалов), аварцев,  цахуров и ингилойцев (грузины- мусульмане). Этот союз занимал территорию по нижнему течению реки Алазань, ограниченную с запада Кахетией, с юга — частично Ширакской степью, с востока – Шекинским ханством.  В состав этой территории входили также земли, лежащие на северных склонах Главного Кавказского хребта (верховьях Самура). Елису и джаро-белоканские джамааты успешно сопротивлялись попытками кахетинских царей вернуть контроль над бассейном Курмух-чая, а 5 мая 1723 года даже захватили Тифлис, получив с этого города дань в размере 60 000 тюменов. В середине 18 века Елисуйский султанат достиг такого влияния, что Османская империя присвоила султану Илису Али Султан беку важный для того времени титул паши  «Ики санджаглы».
Илисуйские султаны родом из Цахура. И переселились сюда после изгнания их из села  Цахур. (Считается, что само  название села Илису происходит от цахурского слова  вилисув — «голубая гора». Есть, правда, и иные версии происхождения этого названия.) Село Елису ( или Илису)  образовано из 8 кварталов и по этническому составу состоит из цахуров, которые подверглись пассивной ассимиляции, вследствие чего забыли свой язык, и считают себя азербайджанцами. Все названия кварталов имеет цахурское происхождение. Часть населения Елису считалась лезгинами (цахурами), но в те времена все население Дагестана считалось лезгинами, хотя сами лезгины никогда не жили в Елису. Русские авторы второй половины 19 века писали, что родным языком части елисуйцев был цахурский. Через Елису проходил важный путь, связывавший Дагестан, Грузию, и Азербайджан.
В начале 19 века Российская империя начинает завоевание Северного Азербайджана. Елисуйский султанат был присоединён к России в 1807 году русскими войсками под командованием генерала  В. С. Гулякова. В 1830 году, после семи походов русских войск, Джаро-Белоканские джамааты были ликвидированы, а вместо них был создан одноимённый округ, часть которого стал и Елису. В отличие от своих соседей, елисуйские султаны активно сотрудничали с русскими властями на Кавказе, в частности неоднократно оказывая им военную помощь. За это имперская администрация помогла последнему султану Даниель-Беку подчинить своей власти долину верхнего Самура с главным селением Цахур. Впоследствии отношения елисуйского правителя с русской администрацией ухудшились.» 
4 июня 1844 года утром, неожиданно для народа, своих подданных, преданнейший слуга Российской империи Даниель-Бек в большой Джума-мечети в окружении всех придворных и феодальной знати торжественно присягнул на измену царскому престолу. Положив руку на открытый Коран, он дал клятву, что с сего дня переходит на сторону восставших во главе с Шамилем. Свою утреннюю молитву он завершил словами: "До сих пор заблуждался, забывал Бога, не исполнял шариата и, наконец, познав истину, пренебрегаю всеми почестями и славою и посвящаю себя служению единому Богу..."  Чем объяснить такой резкий поворот в жизни Елисуйского правителя? Что было причиной его перехода на сторону Шамиля: прозрение или честолюбие, гордость или затаенная обида на царскую администрацию? Безусловно, теперь об этом судить очень трудно. Но сам Даниель-Бек это положение объясняет так: "Самолюбие мое задето было в высшей степени... И я, будучи молод, горд, чересчур пылок от натуры, как знатный азиатец, забылся и сделал шаг вперед, а назад его уже не было возможности сделать!.. От искры бывает пожар, от ничтожного столкновения моего с местной властью образовалась моя гибель..."
В русской историографии переход Даниель-Бека на сторону имама Шамиля, безусловно, трактуется как измена…  В одном из архивных документов по этому поводу сказано: «Когда войска, предназначавшиеся к движению в горы со стороны Лезгинской кордонной линии, стягивались на общий сборный пункт, получено было известие начальником Лезгинского отряда генерал-майором Шварцом, что элисуйский (т. е. илисуйский) султан, генерал-майор Даниель-Бек, владелец пространства земли, прилегающего с северо-западной стороны к Шекинскому уезду и простирающегося от Алазани через горы до Казикумухского ханства и Самурского округа, изменил нашему правительству, которым он постоянно был облагодетельствован; и, присягнув торжественно в мечети принять сторону Шамиля, заставил и своих подданных произнести ту же клятву». Но если посмотреть на предшествовавшие этому событию обстоятельства, выясняется, что султан перешел на сторону имама по политическим мотивам
«Вскоре после подавления царскими войсками Джарских восстаний 1830 и 1832 годов царское правительство приступило к ограничению прав соседнего илисуйского султана. Хотя официально илисуйские султаны не поддержали вышеуказанные восстания, но большая часть населения султанства принимала в них самое активное участие. После подчинения Джаро-Белоканских обществ, как правильно отмечал И.П.Петрушевский, … оставление Даниял-султана в роли хотя бы вассального и мелкого, но государя, казалось теперь правительству не нужным и даже не безопасным
В 1830 году Илисуйское султанство было подчинено начальнику новообразованной Джаро-Белоканской области. Это подчинение явилось первым шагом, предпринятым российскими властями на пути уничтожения государственности, традиции которой были созданы и упрочивались династией султанов на протяжении трёх столетий .
Вторым ударом для султанства явилось введение в действие Проекта преобразования о губерниях от 17-го апреля 1840 года. Согласно этому проекту, Джаро-Белоканская область была переименована в уезд с причислением к Грузино-Имеретинской губернии. Таким образом, в этом проекте усматривался результат союза грузинских феодалов с царскими колонизаторами.
С фактом вхождения Илисуйского султанства в состав Грузино-Имеретинской губернии в качестве участка не могли смириться ни султан, ни его подданные. В такой ситуации Даниель-Бек решил обратиться с прошением к самому императору Николаю I. В своём письме к императору он вполне открыто называл себя наследственным султаном и в подтверждение своих слов приложил к письму фирманы, полученные его предками от сефевидских шахов и турецких султанов. Это письмо всерьёз насторожило царское правительство и вынудило его задуматься об избавлении от слишком непокорного и дальновидного султана. Правительство не могло открыто устранить Даниель-Бека, учитывая, что он пользовался огромным влиянием как в Северном Азербайджане, так и в соседнем Дагестане. Как верно отмечал П.И.Ковалевский - Даниель-Бек всегда имел на эту область влияние и легко мог своим влиянием поднять её. Учитывая расширение национально-освободительной борьбы и движения мюридизма в соседнем Дагестане, подобный поворот событий вовсе не был бы в пользу Российской империи.
Царское правительство решило пойти на некоторые уступки, чтобы привлечь султана на свою сторону. Так, в 1842 г. Комитет по делам Закавказского края решил исходатайствовать Даниель-Беку чин генерал-майора и предоставить управление султанством на основании правил, утверждённых в 1831 году.
С другой стороны, правительство намеревалось использовать влияние и способности Даниель-Бека в подавлении движения Шамиля. Однако планы царского правительства оказались слишком запоздалыми. Даниель-Бек, убедившись в истинных замыслах российского правительства ликвидировать и формальную его власть над территорией Илисуйского султанства, то есть после 1840 года, с 1841 года вступил в секретные переговоры с имамом Шамилём. Шамиль был заинтересован в присоединении к себе сильного союзника. С этой целью он с большим вниманием следил за всеми событиями, происходившими в Илисуйском султанстве. Получив сведения о чрезмерных притеснениях Даниель-Бека со стороны нового военного начальника Джаро-Белоканского округа генерала Шварца, Шамиль стал ещё настойчивее добиваться привлечения Даниель-Бека на свою сторону. Однако султан не торопился с присоединением к Шамилю даже после получения от него послания следующего содержания – Я намерен идти в Илису, и через три дня байрак (флаг) мой будет развеваться на твоём доме; я слишком долго дожидался твоего прихода и теперь иду к тебе сам.
Сдержанность Даниель-Бека объяснялась тем, что он не хотел быть зависимым ни от царского правительства, ни от Шамиля. На послание же Шамиля, в котором звучали угрожающие ноты, султан отвечал, что нужно подождать некоторое время, и он присоединится к нему при первом удобном случае. Последней попыткой Даниель-Бека разрешить конфликт мирным путём явилось его ультимативное письмо генералу Нейгардту от 4-го июня 1844 года, которое заканчивалось открытым требованием удовлетворить его просьбы о возвращении ему своих владений. Не получив ответа, Даниель-Бек начал готовиться к восстанию против российских властей.»
Можно также предположить, что  переход Даниель-Бека на сторону имама именно в 1844 году был не случайным. Это было время, когда Шамиль в своей борьбе достиг наибольших успехов — императорские войска вытеснены почти из всех аулов Нагорного Дагестана, расширились границы имамата, принимались меры политического и экономического обустройства, увеличилось также и число сторонников имама, воодушевленных его победами. Для имама переход на его сторону такого влиятельного человека как Даниель-Бек также был выгодным. Также думало и русское военное командование на Кавказе. Царские военные стратеги на Кавказе правильно считали, что, если после клятвы в мечети Даниель-Бек одержит хоть одну победу самостоятельно, то в его отряды вольются все жители Джаро-Белоканских обществ, Шекинского, Елизаветпольского уездов и других близлежащих мест. Более того, повсеместно циркулировали слухи о том, что Шамиль с большим войском готовится выступить в поход на крепость Новые Закаталы, где обосновался многочисленный царский гарнизон.
В этих условиях генерал-майор Шварц принял единственно верное решение: укрепив Новые Закаталы, он выступил в сторону Каха с целью обезопасить этот крупный населенный пункт от нападения Даниял-бека. Генерал Шварц располагал отрядом, состоявшим из трех пехотных батальонов, одного драгунского дивизиона, двух сотен казаков, а также одной тысячи грузинских милиционеров из Кахетии. Эта мощная группировка подкреплялась восемью пушками. Первая стычка произошла вблизи селения Гюмюк, где подданные Даниял-бека устроили завалы и были намерены вести затяжные оборонительные бои.
Но перед лицом превосходящих сил противника им не удалось выполнить поставленную задачу. Хотя сражение продолжалось на протяжении всего светового дня, к вечеру горцы не выдержали натиска и покинули свои позиции. Солдаты генерала Шварца преследовали их до поздней ночи. В это время генералу донесли, что дагестанские повстанцы под предводительством Башир-бека и шейха Джамалутдина направились в селение Кусур, чтобы оттуда вступить в Белоканы. Этот отвлекающий маневр удался мюридам. Шварц прекратил преследование отрядов Даниял-бека и повернул на селение Алибегли, откуда было рукой подать до Каха. Все эти передвижения не позволяли тлейсерухцам, карахцам и другим сторонникам Шамиля спуститься через перевал и помочь восставшим илисуйцам.
Инициатива пока что находилась в руках генерала Шварца. Вблизи Каха, у так называемых Агатайских хуторов, произошло еще одно столкновение между противниками. Этим боем руководил сам султан Даниял-бек, который надеялся остановить дальнейшее продвижение царских войск к Каху.
В 1844-1847 годы разыгрались три крупных сражения, и в результате этого как армия генерала Шварца, так и армия Даниель-Бека стали редеть и к концу 1847 года из 10 - тысячной силы осталось 7 тысяч человек. Летом 1848 года Даниель-Бек с новой силой начинает преследовать войска гарнизона Новые Закаталы, возглавляемые полковником Бельгардтом. Однако вновь занять свое прежнее Елисуйское владение и Джыныхское, Мухахское и Тальские общества ему не удалось. Вскоре войска султана были отброшены в горы Дагестана. В начале октября 1848 года восьмитысячная армия Даниель-Бека в соединении с силой Шамиля, Хаджи-Мурата и Турач-Дибира заняла весь Рутульский Магал и селение Ахты с целью овладения гарнизоном царской армии. Личный состав гарнизона Ахтынской крепости во главе с полковником Рот оказывал отчаянное сопротивление превосходящей силе горцев во главе с Шамилем, и только подоспевшая помощь армии генерала Аргутинского спасла осажденных от полного разгрома. За десять дней битвы во время осады Ахтынской крепости армия Даниель-Бека и других наибов потеряла убитыми и ранеными более 1500 человек. Всю вину за свое поражение в этом походе Шамиль возложил на Даниель-Бека. Вызвав последнего в Дарго, имам высказал ему множество упреков по поводу неудачных его действий во время осады Ахтынской крепости.
В 1849 году Даниель -Бек собирает сильный и пополненный отряд в Аварии и Горном Магале, двигается вновь к перевалам Динди и Белокада. Своего племянника Тамимага оставляет с отрядом в Цахуре, чтобы обезопасить тыл. Но дорога на перевалах была закрыта и преграждена армией двух русских генералов Челяева - у Кальяла и Шварца - в Курдуле. В июне 1850 года, во избежание нового вторжения армии Шамиля и Даниель-Бека и в целях недопущения новых волнений населения в верховьях Самура, сюда  вводится гарнизон русской армии. В присутствии главнокомандующего Кавказской армией генерала Воронцова был заложен фундамент новой крепости в
селении Лучек. Генерал Воронцов побывал со своей свитой в Цахуре, два дня посвятил осмотру местностей Горного Магала с целью принять меры, чтобы эти места перестали быть пристанищем для войск Даниель-Бека и его наибов. Наместник Кавказа граф Воронцов в письме военному министру Чернышеву в июне 1850 года оправдывал свою военно-карательную экспедицию против цахуров Дагестана такими словами: "Не нахожу другого средства, как выселить вовсе всех жителей горного ущелья на южную покатость гор, разорив до основания существующие там 15 селений... Мера эта, на первый взгляд жестокая, вызванная военными действиями, характеризуется как политическая, и поэтому каждый поймет ее должным образом". Выполняя приказ высшего командования, карательная армия во главе с бароном-генералом Врангелем в июне 1852 года подвергает все селения цахуров Дагестана артиллерийскому обстрелу из крупнокалиберных пушек. Все населенные пункты были разрушены и сожжены дотла. Оставшихся в живых в течение 10-ти лет насильственным путем переселили на плоскость. Причиной этого акта служило участие цахуров в движении горцев Кавказа против колониальной политики царизма. Вот что пишет очевидец этого последствия Н. Вучетич: "Ранее обитаемый край был оставлен как покинутый после страшного землетрясения. Вид селений представлял развалины стен и груды камней..."
Некоторые историки считают, что имам опасался Даниель-Бека,  видя в нем сильного и дальновидного политика. В отличие от того же Хаджи-Мурата или Кибит- Магомы, Даниель-Бек проявил себя к тому же как дипломат… «В 1849-1852 годах русские войска достигли крупных успехов в Чечне, что поставило Шамиля в затруднительное положение. В связи с ухудшающимся положением Шамиль и его приближённые стали всё больше обращаться за помощью к иностранным государствам. Первым делом Шамиль обратился к турецкому султану. В деле налаживания контактов со Стамбулом Шамиль пользовался услугами подданных Даниель-Бека – илисуйцев, которые могли ездить туда прямой дорогой.  Даниель-Бек также играл большую роль в переписке между турецким султаном и Шамилём, так как письма писались обычно на тюркском языке.
Но помощь Османской империи в тот период ограничивалась лишь обещаниями и моральной поддержкой. Дело в том, что к этому времени Порта, дважды проигравшая войну с Россией и напуганная движением на Стамбул египетского паши Мухаммеда Али, прежде всего, беспокоилась о собственной судьбе.
В такой ситуации Даниель-Бек предложил Шамилю более широкий план действий. Он предлагал создать на Кавказе независимое мусульманское государство под временным протекторатом Турции. Для осуществления своего плана он считал необходимым отправиться ему во главе делегации из 15-ти человек в Турцию, Англию и Францию с воззванием о помощи. За готовность этих держав оказать Шамилю нужное содействие Даниель-Бек вполне ручался, зная об обострившихся международных противоречиях на Балканах, Малой Азии и на Кавказе между Россией и западными державами – Англией и Францией в преддверии Крымской войны 1853-1856 гг.
В военных планах союзников Кавказу отводилось чрезвычайно важное место, поскольку он имел огромное стратегическое значение, тем более что здесь продолжалось национально-освободительное движение Шамиля, расшатывавшее позиции Российской империи на Кавказе. Даниель-Бек также предупредил Шамиля, что для написания обращений к главам европейских держав требуется знание их особого порядка и этикета, незнакомых даже ему. По этой причине Даниель-Бек попросил у Шамиля выдачу ему бланков для писем с приложением его именной печати с обещанием собственноручно оформить обращения по прибытии в Турцию, когда он вполне достаточно познакомится со всеми необходимыми для этого условиями. Стремление Даниель-Бека  использовать противоречия между Англией и Турцией с одной стороны и Россией с другой, в целях обеспечения успеха национально-освободительному движению свидетельствует о том, что он был искусным и дальновидным политиком, прекрасно ориентировавшимся в международной ситуации того времени. Он излагал свой план перед Шамилём в присутствии его сына и зятя Даниель-Бека Гази Магомеда и нескольких приближённых. Выслушав Даниель-Бека, некоторые советники, недовольные возрастающим уважением Шамиля к его личности, стали усматривать в его плане проявление непомерного честолюбия.
Как известно, с конца 40-х годов XIX века внутри национально-освободительного движения Шамиля обострились противоречия. Это обострение прежде всего было вызвано официальным провозглашением сына Шамиля Кази Магомеда в конце марта 1848 года наследником имама. Вскоре после этого Кази Магомед был назначен наибом Караты, затем – мудиром. Против семейного наследования поста имама всенародно выступил тогда Хаджи-Мурат. Он заявил, что после смерти Шамиля сам мог бы занять этот пост. Результатом такого выступления Хаджи-Мурата явилось то, что Шамиль под благовидным предлогом сместил первого с должности мудира. Это привело к известным событиям, повлекших за собой измену Хаджи-Мурата, затем его перемещение в области северо-западного Азербайджана и гибель от рук русских. Пользуясь подозрительностью Шамиля, усилившейся в последнее время из-за противоречий в правящей верхушке имамата, его приближённые стали уверять в том, что Даниель-Бек, добившись осуществления своего грандиозного плана, задумался бы воспользоваться плодами собственных трудов, и тогда, если бы представилась необходимость удалить для этого Шамиля или его наследника, то он сделал бы это не задумываясь.  Такие доводы советников возымели своё действие на Шамиля, и он стал относиться с некоторым недоверием и опасением к Даниель-Беку. Шамиль отклонил его план, так как вследствие интриг своих приближённых начал видеть в Даниель-Беке своего соперника.
 Однако позже, убедившись в правоте Даниель -Бека, в 1854 году Шамиль всё же вступил в переговоры с англо-франко-османским командованием. Турецким командованием и европейскими генералами был разработан план наступления турецких войск через Ахалкалаки и Ахалцых к Сурамскому перевалу с дальнейшим вступлением в Тифлис, воссоединившись по пути с силами Шамиля.
По договорённости с турецким главнокомандующим, горцы под предводительством Шамиля, Даниель-Бек  и Гази-Магомеда вступили на территорию Грузии для соединения с турецкими войсками. Однако этот запоздалый поход оказался неудачным, так как военная кампания 1854 года на Кавказском театре военных действий была проиграна Османской Турцией.
Но, несмотря на то, что в истории Даниель-Бек остался в некоторой степени как перебежчик, сначала  к русским, затем к имаму, и снова к русским, сам же Даниель-Бек в действительности не покинул имама в отличие от многих наибов имама Шамиля  вплоть до 1859 года. Видя, что обстоятельства приводят к подавлению иссякнувшей силы горцев, султан принимает для себя нелегкое решение. В  конце июля  того же 1859 года он пишет наместнику Кавказа и главнокомандующему Барятинскому о своем раскаянии и просит о прощении своих поступков и сохранении жизни его семейств.  Еще раньше, после ухода Шамиля из Ириба в Гуниб, военные действия в Дусреке и в Елисуйских владениях были прекращены по указанию Барятинского.
30 июля 1859 года в русский лагерь на Турчи-даге, по указанию Даниель-Бека, явились почетные жители Дусрека и других горных обществ во главе с его сыном Мирзабеком с целью изъявления покорности. 1 августа в Дусрек и Ириб были выдвинуты два батальона пехоты и 400 конных русской армии. 2 августа 1859 года обе крепости были сданы военным властям. Оставшиеся в живых примерно полсотни горцев были отпущены по домам. 7 августа 1859 года Даниель-Бек прибыл в русский лагерь, где располагался главнокомандующий. Одет он был в скромную черную одежду. Сняв с себя оружие и склонив голову, Даниель-Бек просит помилования у князя Барятинского. Последний от имени императора объявил Даниель-Беку о прощении без каких-либо намеков на его действия в прошлом.
Безусловно, такое неожиданное помилование его тронуло, и он был готов исполнить любое указание главнокомандующего. Барятинский понимал это и решил использовать главного наиба с целью оказания давления на Шамиля. 15 августа 1859 года в числе других влиятельных лиц главнокомандующим был послан к Шамилю и Даниель-Бек, чтобы склонить имама к переговорам о прекращении сопротивления и сдаться. Наместник Кавказа использовал Даниель-Бека в качестве посредника в переговорах с Шамилем и обещал сохранить безопасность и жизнь всем его близким, включая и членов семьи Шамиля.
Даниель-Бек лично от себя написал четыре письма на имя Шамиля, конечно, не без ведома наместника, с предложением о прекращении войны и сопротивления. Однако Шамиль был в ярости от поступка Даниель-Бека, когда последний без его ведома и согласия добровольно сдал крепости Ириб и Дусрек.  Сам Даниель-Бек после пленения Шамиля русскими пишет: "Гнусная мысль измены никогда не западала в мою душу, а несчастные обстоятельства поставили меня в такое положение, в котором, действительно, не только русское правительство, но и впоследствии и сам Шамиль могли считать меня изменником" После пленения он получает разрешение на поселение в Нуху (ныне Щеки), а затем в Тифлис с возвращением ему генеральского чина и ордена царского правительства. Ему была установлена и пожалована ежегодная пенсия в размере трех тысяч рублей серебром. Но надежды его на возвращение Елисуйского султанства, на которое он рассчитывал и смотрел как на принадлежащее ему по праву, не были осуществлены. Считая себя обиженным, он в 1869 году покинул Закавказье и навсегда переселился в Турцию, где и умер в Стамбуле в 1870 г. в возрасте 66 лет. Однако после окончательного присоединения цахуров к России и покорения Елисуйского края народные волнения еще продолжались. В 1863 году в Закавказском округе вновь вспыхнуло восстание против самодержавной политики, которое возглавил белоканский мулла Гаджи-Муртуз. Но оно носило не такой массовый характер и вскоре было подавлено.

(продолжение следует)