Ветер

        Ветер врывался в гущу голых ветвей деревьев, стараясь сбросить покрывшиеся за день корочкой льда барханчики снега. Путался в них, слабел, стекал по стволу на землю, собирался с силами, и, опять, отдохнув и набравшись сил, бросался в атаку.
        Рыжий круг света фонаря выхватывал из сумрака то серые ветви смородины, то, стоявшие, словно в окружении и готовые к бою, букетики хризантем, астр, не успевших или не захотевших, расстаться с уже увядшими головками цветов, то поникшие стебли травы, почти прижатые к земле снегом.
        Снежная крупа беспорядочно каталась по корочке подтаявшего снега, пряталась в канавках грядок либо у стволов деревьев и затихала, боясь нового порыва ветра, который мог опять подхватить и погнать ее до нового приюта.
        Анна Семеновна сидела у окна, положив левую руку на подоконник. Правая лежала, прижимая настоящий старый добрый, когда-то пушистый, шотландский плед, прикрывавший ноги, к колену. Спину приятно поджимала спинка кресла. Было тепло, спокойно и уютно. Слабый свет в комнате позволял видеть сад, часть двора, калитку, круг света фонаря.
        ...Этот фонарь был стар. Уже никто не мог знать и сказать, когда он появился и откуда.
        Однажды он повис на проводе, беспомощный и беззащитный, перетерев проволоку на которой висел. Проволока была ржавая, толстая, а на месте, где порвалась – тонкая и светлая. Анна Семеновна его тогда подвесила, как могла, на попавший под руку кусок алюминиевого провода.
        Теперь боялась, что он может упасть опять. После «ремонта» он перестал скрипеть, и в доме стало чего-то не хватать.
        С того дня, как они с отцом вошли в этот дом, это поскрипывание было всегда и незаметно стало частью дома.
        ...Она хорошо помнила тот день. Они с отцом вошли в калитку. Рука отца была большая, теплая. Ее рука тонула в ней, в другой у нее была кукла, с которой она тогда не расставалась. Было лето, тепло.
        Коты в этом доме всегда были большие. Они всегда были больше всех соседских. Может быть, поэтому ни в саду, ни рядом с домом, никогда не было чужих.
        Когда Аня была маленькая, она даже их побаивалась. К этому ее приучил первый, который тогда встретил их. Бывших хозяев в доме не было, а он сидел на крыльце, под фонарем, молча, встретил их с отцом. Он был молчалив, серьезен. Весь его вид показывал, что хозяин здесь он. И он разрешает им пройти. Он их впустил и прошел следом. Они ходили по дому, а следом, чуть отстав, ходил он, сторонясь их и не приближаясь близко.
        Потом все коты были такие же, как тот первый. Все они были Барсики.
        Почему Барсики – не понятно. Они совсем не походил на своих вольных собратьев. Все они были пушистые с толстым длинным хвостом, маленькими ушами, морда была круглая, плоская, с торчащим вперед, розовым носом и огромными усами. Свои усы коты любили, гордились ими, очень заботились и ухаживали за ними. Когда коты были молодыми, то можно было заметить чуть светлее полосы вокруг глаз, эти полосы переходили на шею, потом шли вдоль всего тела ровными поперечными слегка заметными полосами.
        Тогда коленки у нее были в зеленке. Они с папой стояли в калитке и смотрели на дом. Дом был большой и уже тогда старый. Крыльцо было высокое, под крышей, которую подпирал резной красивый столб. На нем были зарубки, когда-то кто-то мерил рост детей. Надписи у зарубок поблекли, их уже было не видно.
        Вот на этом столбе и висел этот фонарь на чугунном кронштейне, выдавшимся чуть вперед.
       
        Над лампочкой была широкая "шляпа", а она сама была окружена шестью окошками, сходившимися внизу в замысловато скрученный шарик. Стекол в оконцах уже давно не было, и от этого он выглядел по-хулигански нагловатым. Таким он и оставался всегда.
        Вот и сейчас Анна Семеновна представляла, как фонарь раскачивается, перетирая проволоку на которой держалось все его благополучие.
        ...Дом стоял в огромном саду. Сад был не просто большим. Это был целый мир, который скатывался к речушке, всегда холодной и чистой.
        Возможно, когда-то так получилось, что два дома здесь было не поставить, может река была другая или что еще, поэтому сад с домом захватили все, до чего могли дотянуться ветви деревьев.
        В его дальнем уголке жили ежи, прятались зайцы. Это был дом птиц, высокой травы, терновника, бабочек, шмелей и пауков. Сквозь эти заросли вела тропинка к воде.
        В реку выходили мостки. Вода бежала между вбитыми в дно столбиками, ударялась об них, приподнималась бугорками, обнимала столбики и убегала дальше в путь, который известен только ей. Можно было лежать на мостках и тогда, сквозь доски были видны мальки, которые прятались под ними.
        Отец там подолгу сидел, уходя на рыбалку. Он часто туда уходил. Там он сидел, курил. Всегда приносил в бидоне окуней, пескарей, плотвичек. Анна их жарила.
        Они садились за стол, у стола всегда кругами ходил кот, молча, но боком упирался в ножки стульев, так, что, казалось, сдвинет стул.
        Но, с годами полосы блекли, шерсть становилась длиннее, цвет ее превращался в серый с редкими подпалинами над глазами. Подпалины еще были у шеи и на кончике хвоста. На животе шерсть становилась почти белой, а у шеи даже можно было различить светло-коричневые островки.
        Сад всегда был  собственностью котов. Они поддерживали в нем, только им ведомый порядок. Этот порядок устраивал их, отца, Аню, скворцов в трех скворечниках, всех больших и малых жителей сада, жителей у реки, всех кто жил рядом. Как выглядят мыши, Анна уже и не помнила.
       
        И сейчас на веранде рядом с ней был Барсик. Ему было не интересно, что творится на улице. Он, захватив диван, изредка поглядывал на Анну одним глазом, слегка прищурив другой. Погода явно не располагала к прогулке на улице и Анна была рада, что он дома.
        …Отец сразу тогда схватился за какие-то переделки, что-то латал, кроил, мастерил. Им, двоим, хватало и двух комнат с кухней, но отец заменил полы в двух других, переделал эту террасу, утеплил ее, поставил камин.
        Потом как-то поутих и лишь изредка что-то, молча, делал, стучал. Но Анна видела, что делал он все как-то по-другому – угрюмо, что ли, не звал ее что-нибудь поддержать или поднести, без какого внутреннего позыва, делал, потому, что надо было делать. Вот и делал!
        Говорил он всегда мало. Но она хорошо помнила его руки. Руками он задавал вопросы, благодарил, жалел. Помнила, как он заплетал ей косы. Зажимал ее между коленей, она упиралась в них ладошками. Всегда хотелось присесть, стоять было неудобно, отец тогда легонько сжимал ее коленями, не давая шалить.
       
        Он долго своими огромными руками перебирал волосы, старался, чтобы коса была тугая и ровная. Ей и сейчас, как и все эти годы, казалось, что его руки всегда рядом. Иногда она даже чествовала их на своей голове. Рука была большая, тяжелая, пахла чем-то неведомо-родным. Тогда Анна привставала на цыпочки, крутила головой из стороны в сторону, словно вкручивая ее в руку, рука ложилась плотнее и становилась еще больше и теплее и самой Анне становилось теплее.
        Так они и жили в доме.
       
        Мир вокруг менялся, а дом оставался всегда одним и тем же. Однажды, Анна уже училась в школе, приехав из пионерлагеря, за домом она увидела новый сруб бани. У всех соседей уже были  бани. У всех – какие-то одинаковые.
        У них банька была красивая. Рядом была небольшая беседка, на ней стол, лавочка и два стула из кухни. Отец провел в баньку воду и стирки перешли туда. В доме исчезли веревки, потолки стали выше. Дом похорошел. Банька сразу прижилась, как лучший друг и помощник  дома.
        Было такое впечатление, что они с домом были всегда. Они дружили. Аня это чувствовала и видела. Ей всегда казалась, что банька  охраняет дом.
        Дом смотрел на мир своими окнами, выставив свою широкую грудь, а сзади несли охрану речка, сад и банька.
        Первое время к отцу часто приходили друзья. Они подолгу сидели в баньке, в беседке, шумели, спускались после парной к реке и их голоса снизу были хорошо ей слышны даже в доме. Потом стали ходить реже, потом перестали совсем.
        Изредка приезжала сестра отца, она что-то в полголоса ему говорила на кухне, отец становился хмурым, часто уходил до вечера, приходил, молча, ел и уходил в свою комнату. Анна в такие дни старалась быть тихой, оставляла его один на один с его мыслями, пряталась куда-нибудь с книгой. Старалась приготовить, что-нибудь вкусное, хотелось, что бы он что-то сказал, похвалил.
        Отец всегда ее хвалил. Она даже не помнила, чтоб он ее за что-нибудь ругал.
        В такие минуты ее всегда находил Барсик, устраивался рядом, подолгу сидел, а иногда ложился на колени, и тогда можно было книгу класть на его широкий и тяжелый бок. Он тогда старался дышать спокойнее, чтобы книга не ходила вверх-вниз и, кажется, даже засыпал. Анна читала до тех пор, пока он не проснется. Будить его всегда не хотелось. Во сне он иногда вздрагивал или начинал урчать или внутри у него что-то начинало перекатываться, хрюкать, словно его мучил насморк.
        Иногда он пропадал из дома на несколько дней, тогда в доме становилось пустынно, поселялась тревога. Первое время Анна всегда, ходила по улице в поисках его. Но он появлялся, как, ни в чем не бывало, съедал все, что предложат, запивал молоком и ложился спать.
        Спал он дня два, подымаясь только чтобы поесть, а потом начинал подлизываться. Постоянно лез под ноги, показывая, что он тут, что он дома, что вроде бы и не мотался нигде и никогда. Анна привыкла к этим его отлучкам, знала, что дня три беспокоиться не следует, что придет голодный, иногда с рваным ухом и всегда держала что-нибудь вкусное к возвращению.
        ...Ветер поутих. Почти стемнело. Круг фонаря замер. В его свете кружились снежинки. Они медленно, как бы нехотя, словно ища место, куда бы приземлиться до весны, замирали в воздухе и, найдя, стремились туда, плавно, снижаясь. В доме тоже было тихо.
        Барсик приподнял голову, послушал, ничего не услышал и опять опустил ее.
        Лежа потянулся всеми четырьмя лапами, выпустил когти, замер, поджал лапы под себя и, глядя на Анну, опять закрыл один глаз. Анна смотрела на снежинки, они стали больше, некоторые стали подниматься вверх. Она стала провожать их взглядом. Они медленно поднимались вверх, сливаясь в светящийся круг.
        Свет фонаря с желтого переходил сначала в зеленоватый, потом в голубой, потом в бело-голубой. Снежинки скручивались в поток. Он вращался, плавно поднимался вверх, все выше и выше, раздвигая круг.
        Круг света становился все шире. В центре круга выделялся яркий небольшой белый кружок. Свет его не слепил, а был белым и теплым. Анна почувствовала, что она движется вместе со снежинками к нему. Снежинки хороводом кружились вокруг ее. Некоторые были совсем рядом, они были пушистые и теплые. Она видела, где-то внизу дом, сад, запорошенные снегом: крыльцо, фонарь, желтый круг света, калитку, баньку, сад, речку.
        Сквозь окно видела: себя, плед, диван у камина, Барсика на нем. Видела, как Барсик поднял голову. Долго-долго смотрел на нее, сидящую у окна, на плед. Потом посмотрел в окно. Свет окутал всю ее мягким теплым покрывалом, подхватил ее, нежно, держа.
        Она видела всю себя. Было легко и радостно от этого полета. Она чувствовала рядом большие, сильные, теплые руки отца. Видела, как Барсик опустил голову, потянулся, замер и закрыл глаза.