Вспомнить всех

                « ВСПОМНИТЬ  ВСЕХ»
.  Цикл рассказов.  Автор – Георгий Волков ( псевдоним).
 Начал 12 апреля 2010 г.
   Это виртуальный роман. Главный герой выходит в одну из популярных социальных сетей и встречает там персонажи из своей прошлой жизни. В его памяти всплывают различные ситуации, связанные с этими персонажами. Разглядывая их сквозь призму прошедших лет и накопленного жизненного опыта,  он переоценивает свои поступки и действия других людей. В чём то он раскаивается, а в чём то – наоборот.

                Приятного чтения.


История первая.                «НА ЗАРЕ ДЕМОКРАТИИ.»

… День был насыщенным. Каштанов съездил в Налоговую, заплатил в пенсионный фонд, потом встретился с заказчиком и к трём часам был уже дома. Наскоро пообедав, он с воодушевлением сел за компьютер и набил адрес известной социальной сети, в которой  зарегистрировался  совсем недавно, но уже успел найти несколько старых знакомых и даже друзей. Это занятие затягивало. Функций на сайте было множество. Накануне Каштанов уже поставил пятёрки за фотографии двум однокурсницам, одна из которых была в Германии, а другая в Швеции и одному однокласснику, уже вышедшему на пенсию в чине полковника. Все они пригласили его присоединиться к списку их друзей, и он ответил согласием.
 Теперь он использовал каждую возможность, чтобы появиться на сайте. По природе своей, он был общительным, да и любому интересно узнать, спустя  двадцать лет, кто кем стал, кто кем не стал, кто чего добился. Сам он добился немногого. Закончив университет мировых языков он не смог работать учителем, и откопав свой талант художника, занялся сувенирным бизнесом, сначала от случая к случаю, а потом вступил в ассоциацию народных мастеров, зарегистрировался в налоговой и взял патент. Поначалу дела шли неплохо – спрос превышал предложение, но налоговые льготы, данные президентом всем художникам и мастерам, через несколько лет привели к тому, что таковых развелось как собак нерезаных и все они жёстко конкурировали между собой, беспардонно передирая  друг у друга мало-мальски перспективные идеи и сбивая друг другу цены. А тут ещё грянул мировой кризис и сувенирный бизнес вообще остановился. Во первых стало в несколько раз меньше туристов, на которых он в основном был нацелен, во вторых те туристы, которые всё таки приезжали теперь экономили на всём, и вместо того чтобы покупать изделия народных промыслов теперь просто фотографировали их.
 Денег стало катастрофически не хватать, в семье участились скандалы, жена пугала разводом, и Каштанов стал покупать газеты с предложениями о работе. Но когда тебе за сорок многие двери уже закрыты, да и здоровье уже не то.
Всё это довлело над ним, и настроение ухудшалось с каждым днём. Единственной отдушиной стало, ни к чему не обязывающее, лёгкое общение на сайте. Общение, зачастую, с людьми, которых едва знал, а некоторых даже не помнил, но зато они помнили тебя.
Каштанов зависал на сайте уже три месяца, надеясь найти свою первую любовь, свою любимую учительницу, своих однополчан. Пока безуспешно.
Но сегодня его ждал настоящий сюрприз. Он зашёл на сайт и обнаружил, что у него были  гости.  Кликнув туда, он  увидел две фотографии. Первая принадлежала совершенно незнакомому человеку по имени Владимир Баранов – это был случайный гость, такое часто бывает, зато вторая!!! На второй фотографии он увидел, до боли, знакомое лицо. Это была Люба Крупицина. Но теперь она, вероятно, носила фамилию мужа и назвалась Пробкиной.
В отличие от большинства фотографий размещённых на сайте её фото было черно-белым, к тому же помятым и с одним оторванным уголком. Да и потом, выглядела Люба странно,
неожиданно. Она стояла в заснеженном дворе покосившегося домика, на фоне развалившейся телеги и серого неба. На голове у неё была помятая мужская шапка-ушанка, из под которой выбивались длинные пряди светлых волос, ниспадающие на расстёгнутую, в пятнах, фуфайку. На ногах у Любы были валенки.
 На заднем плане, на крыльце домика сидел мужик тоже в фуфайке и в валенках, но шапки на нём не было. Он сидел, опустив косматую голову, и смотрел вниз. Наверное, это был муж.
Каштанов увеличил фото и вгляделся в Любино лицо. Она изменилась за эти годы. Её мужественный подбородок с ямочкой стал ещё более мужественным, а губы, некогда припухлые, теперь были тонкими. Полуоткрытый рот был несколько изогнут к низу, а носогубная складка была довольно глубокой. Нос, раньше слегка напоминавший гусиный клюв, теперь больше напоминал картошку. Брови были густыми и неухоженными, но зато глаза…. Глаза остались такими же. Большие, серые, холодные глаза волчицы. Но раньше эти глаза горели холодным огнём, а теперь они потухли и безразлично глядели из-под полуопущенных век.
 - О, боже! Да она пьяна! – в  изумлении воскликнул Каштанов, пристальнее рассмотрев её. Он понял это по общему выражению её лица. Выражению, озлобленности и, в то же время, безразличия, которое бывает почти у всех алкоголиков, наркоманов и просто у людей, которым на всё наплевать.
Посмотрев ещё немного на Любу и её мужа, он опустил глаза, чтобы посмотреть, где она теперь живёт. В строке «место жительства» чёрным по белому было написано: Воркутинская область, село Сугробово.
« Так тебе и надо!» - промелькнуло у него в голове, но он тут же осёкся и прошептал: - бедняжка, куда тебя занесло.
 Сам он, по прежнему, жил в Ташкенте. Сейчас было уже начало мая и узбекское лето полностью вступило в свои права, а в Воркуте, судя по сводкам  Гидрометцентра, только начиналась весна.
- Надо же! Никогда бы не подумал, что увижу тебя такой,- произнёс он, мысленно обращаясь к Любе – раньше ты была совсем другой.
 Перед ним живо всплыли события двадцатилетней давности…

…После четвёртого курса университета Каштанов находился в академотпуске. Им овладело какое то оцепенение, учиться дальше не хотелось, да и было трудно. На третьем курсе к основному английскому добавился ещё и французский, который казался гораздо сложнее со своими спряжениями глаголов, грассированным “r” и просто мешал учить английский, отнимая уйму времени. Третий курс Каштанов закончил с пятёркой по французскому, но то были азы. Их группа даже поставила сказку « Золушка» на языке оригинала и с успехом продемонстрировала постановку, к всеобщей радости кафедры французского языка и к гордости их «француженки» Эльзы Петровны  Чепурэнко, за что она всем поставила пятёрки автоматом. На четвёртом курсе нагрузки резко возросли, и Каштанов  охладел к французскому. Чепурэнко, влюблённая в свой предмет ему этого не простила и сказала, что,  либо он будет заниматься на «пять», что ему вполне по силам, либо она оставит его на второй год, несмотря на успеваемость по другим предметам. Он на этот ультиматум наплевал и вообще перестал посещать её пары, а к концу четвёртого курса и вовсе забросил учёбу, снова связавшись с дворовыми пацанами.
Сегодня он хорошо выспался и, позавтракав, улёгся на диван смотреть телек, как вдруг раздался телефонный звонок. Звонили его одногрупницы, подружки Таня и Минзеля. Они сказали, чтобы он никуда не уходил – они приедут через час.
«О-о, вот это сюрприз, - подумал Каштанов, - сразу две! Такого ещё не было!
Он быстро сбегал в магазин и купил бутылку Узбекского Шампанского и небольшой торт, в надежде с пользой провести хоть этот день. Фантазии кружили ему голову.
Через час с небольшим, как и обещали, появились они. Каштанов галантно помог им снять верхнюю одежду, предложил помыть руки с дороги и пригласил их в свою комнату, где уже был накрыт небольшой журнальный столик. Увидев угощение, подруги переглянулись и как-то странно хихикнули. Он усадил их в удобные кресла, предварительно расставленные им вокруг столика, врубил мафон, а сам уселся на свою софу, оказавшись напротив них. Заиграла музыка. Это был Атаван. Каштанов нарезал торт и, разложив куски по тарелочкам, уже взялся за бутылку Шампанского, намереваясь открыть его, как вдруг Минзеля – веселая татарочка с кудрявыми русыми волосами, слегка смутившись, произнесла:
- А можно музыку потише, пожалуйста.
Девчёнки снова таинственно переглянулись. Каштанов поставил бутылку на стол,
 сделал потише, и тут заговорила Таня:
- Видишь ли, Володя. Мы пришли к тебе не просто так, а по делу.
- Да? Какое дело? Всегда рад помочь. Но Шампанского то выпьете? – ответил он, снова беря в руки бутылку.
- Нет! - почти крикнула Таня, - лучше чаю. Потом, после небольшой паузы добавила:
- А лучше ничего не надо, мы ненадолго.
Каштанов грустно взглянул на неё и, медленно поставив Шампанское на стол, приготовился слушать.
На мгновение в комнате воцарилось неудобное молчание. Минзеля, порывшись в своей сумочке, извлекла оттуда  сложенный лист бумаги и вручила его Каштанову. Он, знаком  предложив им приступать к торту, посмотрел на текст и обомлел. Это была повестка на товарищеский суд.
- Какой ещё суд? - он посмотрел на подружек с нескрываемым изумлением – за что? За непосещение что ли?   
Таня отрицательно помотала головой и, изобразив на лице сожаление, несколько раз ткнула указательным пальцем в бутылку Шампанского.
Она была из приличной семьи, с детства занималась гимнастикой и имела потрясающую фигуру. Да и на лицо она была довольно симпатичной и нравилась Каштанову. Ему всегда казалось, что она тоже ему симпатизирует, только не подаёт виду по причине строгого воспитания. Сейчас она смотрела на него с нескрываемой жалостью.
- Не понял, - сдержанно сказал Каштанов, поймав её грустный взгляд, - может, объясните?
- На факультет пришла бумага из милиции – заговорила Минзеля – там пишут, что ты провёл ночь в вытрезвителе. Может это недоразумение, ошибка?
- Ах, вот оно что, – прошептал  Каштанов, опуская глаза. – Да нет, это не ошибка. Был я там.
На его лице появилось выражение глубокой досады. Он повернулся к окну, и некоторое время разглядывал молодую апрельскую листву. В это время кассета кончилась, и в комнате стало тихо. Это вернуло его к реальности и он, попробовав произвести бодрое впечатление на девушек, весело воскликнул:
- Девчонки, торт остывает, налетай!
Но шутка не возымела ожидаемого эффекта. Подруги замялись, продолжая переглядываться.
- Мы, наверное, пойдём, -  мягко сказала Таня, - ну ты придёшь? Что нам передать Крупициной?
- Я приду, приду, но Вы что, даже торт не попробуете, обиженно засуетился Каштанов.
Таня взяла со стола чайную ложечку и, отломив ею маленький кусочек торта со своей тарелочки, положила его в рот. Минзеля последовала её примеру. Каштанов хотел, было, пойти на кухню, чтобы поставить чай, но девушки синхронно встали и направились в прихожую. Молча, выйдя за ними, он помог им одеться и открыл входную дверь.
Они уже не хихикали.
- Суд состоится на большой перемене, - сказала на прощание Таня, выходя из квартиры в подъезд.
- Крупицина сказала: если ты не придёшь – тем хуже для тебя, - добавила Минзеля – так что не опаздывай, пожалуйста.
Каштанов сказал «до свидания», подождал пока девушки спустились на несколько ступеней, и закрыл дверь.
Всю ночь он не спал, мысленно готовясь к суду. Он понимал, что это конец. Во всяком случае, конец его учёбе на дневном. Он итак слыл одиозной личностью и был замешан в нескольких скандалах.  Некоторые преподы и студенты просто жаждали покарать его, но в предыдущих случаях правда была на его стороне. Атеперь его недоброжелателям предоставлялась уникальная возможность выполнить свои планы. Он мог бы конечно не придти на суд, и всё случилось бы без него. Но он посчитал это трусостью и решил встретить удар с открытым забралом, что было в его стиле. К тому же ему было интересно, как устроен товарищеский суд. А ещё интересней ему было узнать кто его истинные друзья, а кто настоящие враги, ведь суд это момент истины для всех. Родителям о визите однокурсниц он ничего не сказал.
На следующий день, надев костюм тройку и выходные туфли-лодочки, он отправился  в университет. Каштанов хорошо знал маршрут и прибыл вовремя.  Большая перемена только началась. В динамиках, развешанных по факультету, звучала знакомая мелодия:
«Мишел – май белл…» - заливался Пол Маккартни, по коридорам туда сюда сновали студенты. Он увидел, что все его однокурсники стремятся в одном направлении  и, заключив, что суд, вероятно, состоится там, пошёл за ними. Некоторые из них приветствовали его, он отвечал им тем же, некоторые подбадривали.  Но были и такие, в чьих глазах он прочитал откровенное злорадство и даже торжество. Суд было решено провести в лекционном зале на втором этаже. Каштанов вошёл в зал одним из последних и уже хотел пройти вместе со всеми в глубину аудитории и присесть на стул, как вдруг его окликнула Люба Крупицина – комсорг курса, стоявшая на месте лектора:
- Не спеши садиться Володя, - сказала она сухим, официальным тоном, - тебе придётся постоять.
- Да? Ну хорошо,- тихо сказал Каштанов, и остался стоять неподалёку от неё. Пока все рассаживались, у него было время осмотреть аудиторию. Он стоял спиной к доске, и присутствующие были как на ладони. Только теперь он заметил, что с боку от лекторской кафедры поставили стол и за ним сидели три преподавателя. Профессор Золотов, завкафедрой грамматики  Бермудская и философичка Фесуренко. Золотов был преподавателем аналитического чтения. Поговаривали, что он бывший разведчик нелегал, 20 лет работавший в Великобритании и теперь на пенсии, но работает преподом, и что его работа это как всегда у «них» заведено – лишь прикрытие. На самом деле он присматривает среди студентов кадры для будущей работы в КГБ. Каштанову казалось, что Золотов в начале второго курса обратил внимание на него, так как он подходил по всем параметрам: спортсмен, отслужил в Афганистане, неплохо занимается. Но после третьего курса Каштанов стал резко скатываться. Золотов сначала пытался его остановить – пару раз проводил с ним лёгкие беседы, но потом плюнул и занялся другими.
Сегодня он выглядел как всегда – с иголочки. На нём был клетчатый английский сюртук с кожаными карманами и кожаными овальными нашивками на локтях. Кремовая рубашка с накрахмаленным стоячим воротником, нарядно выглядывала из-под сюртука. Его кепка аля Шерлок Холмс, как всегда, мирно покоилась на краю стола, навевая всем мысли о туманном Альбионе. Безупречно подстриженные седые волосы гармонировали с тонкими, аккуратными английскими усиками. Из под рыжеватых бровей смотрели голубые, беспристрастные,  как у манекена,  глаза. Он подёргивал головой, смотря из стороны в сторону.
«Типичный англичанин» - подумал про себя Каштанов – такого трудно разоблачить.
Тем временем Золотов кивнул Крупициной и она постучала по кафедре ладонью, призывая к тишине. Гомон в зале постепенно стих и она начала:
- Товарищи, сегодня мы собрались здесь по неприятной причине, - и она с укоризной посмотрела на Каштанова, - к нам в университет пришло письмо о том, что наш товарищ – Владимир Каштанов провёл ночь, где бы Вы думали, в вытрезвителе!
По залу прокатился гомон с оттенками осуждения, удивления и чего-то ещё. Вдруг на заднем ряду послышался хохот. Это не выдержал Лёнька Далис, приятель Каштанова, циник и балагур.
- Вовчик, а там жрать дают? – крикнул он сквозь смех. Зал покатился со смеху.
- Нет, там дубинкой по почкам дают. – В такт ему ответил Каштанов.
- Вот гады! Вместо того чтобы накормить бедного студента…, Лёнька продолжал смешить публику.
Золотов нервно задёргался. Заметив это, Люба вновь постучала по кафедре, уже сильнее.
В наступившей нестойкой тишине снова раздался её стальной комсомольский голос:
- Поступило два предложения, товарищи: первое – исключить Каштанова из Комсомола, второе объявить ему строгий выговор с занесением в личное дело.
«Однако скорый у вас суд» подумал Каштанов.
- Кто за первое предложение, прошу поднять руки, - продолжала Крупицина. Золотов стал сверлить студентов глазами.
Руки подняли человек пятнадцать. В основном это были комсорги групп и студенты, преданные делу партии и комсомола и лично Крупициной. Они просто не могли проголосовать по-другому,  – это отрицательно отразилось бы на их комсомольской карьере, да и задание проголосовать именно так, было получено ими на кануне.
Каштанов медленно окинул тяжёлым взглядом всех, кто поднял руки. Большинство из них опустило глаза. Золотов, казалось, был удовлетворён. Он, по-прежнему, дёргал головой из стороны в сторону, но в его взгляде, падающем то на Каштанова, то на коллег, то на остальную аудиторию, теперь читалось торжество.
- Кто за второе предложение, холодно сказала Люба, посчитав проголосовавших, и записав цифру в блокнот.
За второе, более гуманное предложение проголосовало человек шестьдесят.
Каштанов сдержанно улыбнулся и с благодарностью покивал им головой. Он уже думал, что суд закончен, но тут Крупицина, обращаясь к залу, спросила:
- Воздержавшиеся есть?
Руки подняли 12 человек. Это были его одногрупники, которые знали его как хорошего товарища. Некоторым из них он не раз помогал в учёбе и в тяжёлые дни хлопковых компаний, за время которых они, практически, стали одной семьёй. Крупицина, кстати тоже училась с ним в одной группе и даже по началу строила ему глазки.
  Он вернулся из армии на второй курс, отслужив в Афганистане и с трудом вливался в мирную жизнь. Слишком разительным и быстрым был контраст между адской, полной опасностей, невероятных лишений, смерти, злобы и огня воинской службой и  веселой бесшабашной студенческой жизнью. Он ходил на лекции, семинары, но душа его в это время находилась там, «за речкой» где ещё оставались его товарищи, с которыми он прошёл под пулями и по минным полям, может быть, лучшую часть своей жизни. Он обучался языкам, философии и прочим гуманитарным прелестям в окружении молоденьких, цветущих  девиц, а его сослуживцы, принесённые в жертву и преданные собственным правительством, каждую секунду рисковали жизнью в чужой стране. А Родине, за которую они воевали,  показывая чудеса героизма, было на них наплевать. Родина медленно разлагалась, погрязнув в изобилии, а её солдаты, грызли галеты пятнадцатилетней давности, пили воду белую от избытка хлорки, изнывали от 50 градусной жары, кормили вшей и каждый день сотнями шли на смерть в угоду кучке дряхлых, выживших из ума старцев.
Все эти противоречия постоянно роились в его голове и мешали ему учиться. Пол года у него была бессонница. По ночам он ворочался в постели, а когда под утро ему удавалось уснуть, нужно было уже вставать и идти на занятия. Он приходил в универ с тяжёлой головой и сидя на парах, частенько бился лбом об стол, внезапно заснув. Преподаватели делали вид, что не замечают этого, а некоторых девчонок это весьма забавляло. Они даже хихикали, но стоило Каштанову взглянуть на них, тяжёлым, лишённым эмоций  взглядом, как хихиканье застревало у них в горле и они не знали куда деваться.
Кроме Каштанова в университете было ещё несколько «афганцев». С ними творилось, приблизительно то же самое, но партийное и комсомольское руководство следило за ними, невидимым оком, всячески стараясь втянуть их в свои ряды. Считалось что человек прошедший войну, обладает сильным характером, дисциплинирован, честен и как нельзя лучше подходит для руководящей, ответственной работы в рядах партии. А « афганский синдром»? – Ничего, со временем пройдёт.
Крупицина как комсорг курса и кандидат в член КПСС тоже вела кадровую работу по заданию партии и Каштанов, конечно же, попал в её поле зрения. У неё с самого начала были на него виды. Он был коренным ташкентцем, из приличной семьи, с городской пропиской спортсмен, второй курс закончил на одни пятёрки. Она решила, во что бы то ни стало, вылепить из него партийного босса и женить на себе. Сама она приехала в Ташкент из Саранска. Её отец был старшим надзирателем в одной из колоний Мордовии.
От него постоянно несло тюрьмой. Кроме того, он переносил тюремные порядки в свою семью, выстраивая в ней атмосферу недоверия и подозрительности. И, хотя, Люба, по своему,  любила отца, но как только ей исполнилось семнадцать и она закончила школу с золотой медалью, она не раздумывая подалась на юг, в Ташкент, к тёте которая возглавляла Урикзарский райком комсомола. Люба без труда поступила в Среднеазиатский университет мировых языков, как иногородняя получила койку в общаге и под неусыпным оком тёти стала уверенно продвигаться вверх по комсомольской лестнице. Начала она с того, что активно выступала на комсомольских собраниях, гневно
клеймя прогульщиков, троечников и всех остальных, портящих общую картину социалистического образовательного процесса. Очень скоро, не без помощи тёти, её заметили, и она была избрана сначала комсоргом группы, а потом и курса. Училась она хорошо и ей за всё это назначили повышенную ленинскую стипендию, которая равнялась зарплате мелкого инженера. Тогда она ушла из общаги и стала снимать квартиру недалеко от факультета, пополам со своей подружкой – восточной красавицей Айгуль, приехавшей учиться в Ташкент из Киргизии. Логическим продолжением  этой цепочки должно было стать удачное замужество. Мишенью был выбран Каштанов. Но задача оказалась архи сложной.
Во – первых Каштанов никак не хотел становиться на карьерную лестницу. Его чуть ли не насильно повторно приняли в комсомол. Повторно – потому что он один раз уже был комсомольцем, но когда он попал в армейскую учебку,  его комсомольский билет и все остальные «ценности» были украдены в первую же ночь. Он не особенно расстроился и даже забыл об этом, но когда он возобновил учёбу после службы, к нему подошла Люба и потребовала уплатить членские взносы. Он сказал, что он не комсомолец, тогда люба возмутилась и инициировала  собрание комитета комсомола, на котором Каштанов был благополучно, повторно принят в их ряды. На собрании он  не ответил ни на один их вопрос типа: « какой орден получил ленинский комсомол в 1937 году?»  или – «в каком году комсомол получил орден Ленина?», но накануне сверху, из парткома поступило волевое решение – принять «афганца», и они проголосовали единогласно. Люба попросила его принести хорошие фотографии на комсомольский билет, но Каштанов принёс старые выцветшие фотки, которые с незапамятных времён валялись в ящике его письменного стола – не пропадать же добру. На этих фотках ему было лет одиннадцать, и он был едва узнаваем. Крупицина целый месяц требовала от него   других фотографий, но он как будто не слышал, и её пришлось вклеить эти.   
После этого Люба тщетно пыталась заставить его активно участвовать в комсомольской деятельности – стучать, осуждать и тому подобное. Его это только раздражало, и он, вместо того чтобы осуждать, стал открыто защищать и восхвалять прогульщиков и двоечников. Любу это бесило, но она не подавала виду, надеясь отыграться на нём, после того как женит его на себе и родит пару детей.
- Вот тогда он никуда не денется, - говорила её тётя, - будет как угорь на сковородке!
Второй сложностью Любиного плана было то, что Каштанов никак не хотел знакомиться с этой самой тётей. Крупицина под разными предлогами пыталась затащить его в райком, к тёте на смотрины, а он под разными предлогами уклонялся.
В третьих, Люба совершенно ему не нравилась как женщина. Она была худой и высокой, а голова её была непропорционально велика.  Несмотря на то, а может быть и из-за того, что она обладала роскошной косой, сзади Люба была похожа на большую дубинку, за что и получила ласковое прозвище – « Дубинушка».
 Каштанов даже представить не мог себя с ней в одной постели. Кроме того, у него была тайная неразделённая любовь к другой девочке, с которой он учился до армии, и которая теперь училась на курс старше. Он вернулся с войны настолько худым и измождённым, что она даже не узнала его, но он расценил это как безразличие и не стал навязываться, так как война сделала его инвалидом, и он не хотел никому портить жизнь. После этого он не хотел никаких романов, да и Люба просто в подмётки не годилась той девочке.
Крупицина плела свои интриги почти три года, но ни на шаг не приблизилась к своей цели. Когда она звонила Каштанову домой и пыталась завести приятельскую беседу с мамой Каштанова, та отвечала ей сухо и старалась побыстрее закончить разговор, чувствуя фальшь и натиск. А тут ещё Каштанов стал скатываться по учёбе, и в один прекрасный день Любина тётя сказала:
- Всё, больше на эту лошадку ставить не надо, время летит быстро, у тебя что, других кандидатур нет?
Другие кандидатуры у Любы были, и она без колебаний последовала тётиному совету. Но сегодня у неё был шанс отомстить Каштанову за потраченное время и несбывшиеся надежды.
- Кто воздержался? – Холодно спросила она, обращаясь к залу.
Вверх взметнулось три руки.
- Итак, большинством голосов…, начала Люба.
- Подождите, - вдруг выкрикнул Ринат Обильшин - один из воздержавшихся, - вы, что даже высказаться ему не дадите?
- Последнее слово подсудимого святой закон! – Поддержал его Лёнька Далис с последней парты.
В зале снова послышались смешки. Профессор Золотов заёрзал на стуле и нервно завертел головой по сторонам.
 От Рината Каштанов поддержки не ожидал. Тот был старше него года на четыре, в университет поступил, успев поработать в торговле и заработать  на золотые зубы и на кое-что ещё. Держался Ринат особняком, у него уже была семья. Ему нужен был только диплом и не нужны были проблемы. Они с Каштановым даже не были друзьями и все удивились что, обычно тихий и незаметный Ринат, вдруг так выступил.
Из зала послышались неуверенные возгласы:
- Пусть расскажет!
- Да, пусть!
- Хорошо, - согласилась Крупицина  - расскажи нам Вова, как ты докатился до жизни такой.
При этом она  повернулась к Каштанову, открыто насмехаясь.
В зале наступила тишина. Каштанов гордо осмотрел всех присутствующих, поправил галстук, потом подошёл к переднему столу в центральном ряду и, опёршись на него двумя руками, начал:
- Дело было так.
Студенты стали оживлённо переглядываться в предвкушении интересной истории. Каштанов  был мастером  травить байки и все об этом знали. Золотов напрягся.
- Недавно – продолжал  Каштанов, - я пошёл в дендропарк,  чтобы выбрать саженцы для своего сада. Не найдя того что мне нужно было, я отправился домой. Иду по тротуару, смотрю –  в кювете, возле дороги человек лежит.
Он сделал паузу и медленно обвёл присутствующих интригующим взглядом. Некоторые впечатлительные особы вытаращил глаза, и прикрыли  ладонями рот.
- И что же? - презрительно фыркнула Люба.
Он взглянул на неё с жалостью и продолжил:
- Я подошёл к нему и осмотрел его, он был ещё жив. Лежал он вниз головой, и кровь прилила к его лицу. Вот-вот могло наступить кровоизлияние в мозг. Я перевернул его, и его лицо показалось мне знакомым. Вскоре я узнал его. Это был старик – ветеран войны из соседнего двора.
По залу прокатился гомон одобрения.
- Это ещё не всё, - Каштанов сделал успокаивающий жест. – Я прощупал его пульс, поднял его и привёл в чувства. Затем я подхватил его под плечи и вытащил  на дорогу с тем, чтобы поймать такси и отвезти его домой. Но вместо такси, вдруг, подъехал «Чёрный ворон» и нас затолкали туда и увезли в Келес. Ветеран этот был выпивший и испачкался во время падения, а я выпил всего лишь бутылку пива незадолго до этого, и от меня тоже пахло. Они разбираться не стали - им план нужен. Распихали нас по камерам до утра и всё. Остальное вы знаете.
Каштанов скромно опустил глаза
- Да его не судить надо, а благодарность ему обьявить! – вдруг закричал Ринат, разорвав наступившую тишину.
- Он ветерана от смерти спас! – завизжал Лёнька Далис.
- Пьяного ветерана! – рявкнула Люба.
- Да кто ты такая чтоб ветеранов осуждать! – заорал Ринат, вскочив со стула и наклонившись в её сторону. – Когда они кровь за нас проливали, тебя ещё в помине не было!
Люба отшатнулась назад. Она поняла, что допустила ошибку и была здорово сконфужена, чувствуя на себе осуждающие взгляды своих товарищей. Глаза её забегали. Она не знала куда деваться.
- Предлагаю считать голосование недействительным. – Громко сказал Ринат, повернувшись к залу.
- Предлагаю объявить Вовчику благодарность и повысить стипендию! – Выкрикнул Далис.
Со всех концов зала послышался хохот и улюлюканье. Кто то затопал ногами. Началась настоящая буза. Нона Борисовна Бермудская откровенно рассмеялась. Она была одной ногой уже в Израиле, и ей до лампочки был этот совковый фарс, который ещё совсем недавно мог бы иметь самое серьёзное развитие. Но теперь на дворе была перестройка и тиранов вместе с их тиранией развенчивали одного за другим.
Люба почувствовала, как земля уходит у неё из под ног. От растерянности она начала вертеть головой по сторонам и хлопать ресницами. Заметив это, Золотов вскочил, подбежал к ней на выручку и завопил в зал, махая руками:
- Вы нарушаете регламент комсомольского собрания!
Но его голос потонул во всеобщем хаосе,  воцарившемся в аудитории. Студенты стали вставать, грохоча стульями, и продвигаться к выходу. В них ещё теплилась надежда успеть затолкать в рот хоть какой-нибудь пирожок или коржик, так как большая перемена была уже на исходе, и на  традиционную порцию плова они уже опоздали. Им предстояло ещё отсидеть одну пару исторического материализма у находившейся здесь Фесуренко, и одну пару политэкономии у Гургена Вазгеновича Ордуханян, ветерана ВОВ, который всю войну прокомандовал штрафбатом и не прощал прогулов. Оставаться голодными ещё три часа студенты были не намерены, так как многие из них уже успели заработать гастрит, а другие просто хотели « пожрать». 
 Покидая аудиторию, некоторые с улыбкой  подходили к Каштанову. Одни жали ему руку , другие хлопали по плечу. Он с радостью отвечал на рукопожатия и сердечно благодарил всех сочувствующих. Когда с ним поравнялся Ринат Обильшин, Каштанов подскочил к нему, и, схватив его руку обеими руками, стал трясти её, растроганно приговаривая:
- Спасибо, Ринас! Ты настоящий друг! Такое не забывается.
- Да, нет. Што ты, всё нормально, скромно ответил Ринат, улыбнулся и направился к выходу.
Вслед за студентами зал покинули невозмутимая Фесуренко и посмеивающаяся Бермудская. Золотов схватил свой кожаный портфель и, метнув в Каштанова гневный взгляд, стал нервно перебирать в портфеле какие то бумаги, как будто не зная, что делать дальше: остаться или уйти, оставив  Каштанова наедине с Крупициной.
- Ну что, ты доволен? – обратилась она к Каштанову, надеясь вызвать у него хоть какие то угрызения совести.
- Конечно доволен! - ответил он с улыбкой. – А знаешь, почему у вас ничего не вышло? Потому что время ваше уже прошло. Тебе бы родиться лет на тридцать раньше, когда людей за анекдот расстреливали, вот тогда бы ты сделала головокружительную карьеру. Правда, товарищ Золотов? Или лучше гражданин начальник, а?
Обратившись к профессору Каштанов, зловеще ухмыльнулся, и пристально посмотрел ему в глаза.
- Не говорите ерунды! – воскликнул Золотов, быстро закрыл портфель и выбежал вон из аудитории.

- А ещё, Люба, - продолжал Каштанов, -  я хотел тебе сказать, пока никто не слышит: чтобы судить и осуждать кого-либо, надо самому быть безупречным. А у тебя, я знаю, рыльце в пушку.
- Што-о? Што ты имеешь в виду? – возмутилась Крупицина. Она нахмурила брови, упёрла руки в бока и, наклонив туловище вперёд, сделала пару шагов в его сторону.
- Спокойно, - сказал Каштанов, слегка отшатнувшись, - я имею в виду твой роман с уголовником.
Люба опешила. Она остановилась как вкопанная и вытаращила на него глаза.
- Но это ещё не всё, - продолжал Каштанов. – Я ещё знаю, что ты  две недели назад ездила на природу в компании Урикзарской шпаны…Мне продолжать?
Д-да, - зло прохрипела она, желая узнать, что ещё ему известно.
 - Изволь. Там в Ченгельды, в прибрежных зарослях Чирчика ты со своим бойфрендом Колей и его подручными – гопниками напилась сухача и загарала топлесс у них на виду. 
  Да и не только у них. А потом взяла спиннинг и, пьяная в доску, стала закидывать его в какую то лужу. Сначала ветки цепляла, а в итоге поймала себя за трусы.
Люба побледнела – он знал такие подробности, как будто сам был там. Она зашаталась, потом опёрлась о ближайший стол и медленно села на стул.
- Что, не ожидала? – продолжал Каштанов, глядя на неё сверху вниз. – Но и это ещё не всё. Самое страшное - что всё это шоу  сфотографировал один мой знакомый орнитолог. Он там как раз снимал брачные игры зимородков. Я купил у него эту плёнку и напечатал несколько фото. Ты оказалась довольно фотогеничной. Правда, рёбра у тебя  слишком выпирают. Может поэтому ты такая злая?
Люба  не отвечала. Она смотрела куда то вдаль пустым взглядом, изредка моргая густыми накладными ресницами.
- Так вот что я хочу тебе сказать, товарищ Люба. Ты обыкновенная потаскуха. Хотя нет, не обыкновенная. Ты ведёшь двойную жизнь, а всё тайное рано или поздно становится явным. Я не против потаскух, они необходимы в нашей жизни, но когда потаскуха надевает мантию судьи и трезвонит о морали – это ни в какие рамки не лезет. Это верх лицемерия! Помнишь, как ты исключила из комсомола Наташку Исакову. А за что! За то, что она месяц не ходила на занятия. Да просто тебе завидно было, что за ней  парень на Жигулях приезжает. Потом её лишили стипендии, а у неё мать – инвалид, отца нету! Наташка была вынуждена на работу пойти, потом перевелась на вечерний, а когда домой возвращалась поздно вечером её зарезали!
Каштанов из обвиняемого превратился в обвинителя:
- А потом ты на похоронах лживую слезу пускала, и речь говорила о том, как все мы её любим. Ненавижу ваше племя комсомольское!
Люба съёжилась и сидела не шевелясь. Вдруг из её перекошенного рта донеслось еле слышно:
- Сколько стоит плёнка?
- А, плёнку купить хочешь? – Каштанов торжествовал. – Да у тебя денег не хватит! И не дай бог ты ещё кого-нибудь судить вздумаешь. Если я узнаю что ты продолжаешь людей гноить, не важно, по какому поводу, я эти фотки напечатаю крупным планом и развешу их на факультете, в ректорате возле парткома, в общаге и даже в райкоме где твоя тётя работает. Представляешь, что будет с тобой и с тётей твоей?
- Это подло, – еле выдавила из себя Люба.
- Ничего! С вами надо бороться вашим же оружием….
Тут дверь открылась, и зал стал наполняться  студентами второго курса, у которых  здесь должна была состояться  лекция. Второкурсники не обращая внимания на странную парочку, занимали свои места, доставали тетради и ручки, готовясь конспектировать, сложную тему.
- Ну ладно, - сказал Каштанов, слегка наклонившись к Любе, - я думаю, ты всё поняла. И не вздумай шутить со мной. Если ты не уймёшься - я  сделаю то что сказал, не сомневайся. Но ты меня знаешь – если будешь вести себя скромно, никто ни о чём не узнает. А про плёнку не забывай.
Он вышел из аудитории и пошёл вниз во двор, где его уже поджидали дружки. Через пару минут за ним, шатаясь, вышла Крупицина. У неё в голове пульсировало одно слово: «плёнка», « плёнка».
Но на самом деле никакой плёнки и никакого орнитолога не было. Каштанов всё это выдумал. А о Любином сраме он узнал от участников событий, которых знал лично. Он был знаком и с её Колей и ещё со многими Урикзарскими пацанами. Такие знакомства неизбежны, когда живёшь, как тебе кажется, полной жизнью, ходишь по дискотекам с ватагой друзей, участвуешь в массовых драках, приобретаешь новых друзей и новых врагов. Постепенно ты становишься своим в каждой подворотне и в разговорах типа: « Этого знаешь? Того знаешь?» - всё чаще всплывает твоё имя.
Историю про Любину рыбалку он услышал недавно от одного пацана из « банды» Коли Копчёного. Коля жил как раз в том дворе, где Люба с Айгуль снимали квартиру. Сначала
Коля, местный уголовный авторитет, присматривался к Любе, потом создал вокруг неё атмосферу страха с помощью своих  подручных, и в завершении комбинации предложил ей себя в качестве защитника, потребовав взамен немного любви. Люба ломалась недолго.
Коля был не жадным, красиво ухаживал и оказался начитанным. К тому же его боялась вся Урикзарская шпана. Кроме того, Коля был заядлым рыбаком и каждый раз привозил с рыбалки кучу самой разнообразной рыбы, а потом часть этой рыбы коптил за гаражами, за что и получил свою кликуху. Зато у Любы на столе теперь всегда была свежая и копчёная рыба, что для студенческого мозга, пусть даже с ленинской стипендией, весьма полезно. С тех пор Люба  начала вести двойную жизнь и ей это нравилось. Она была лидером среди студентов и в то же время была королевой шпаны. А Коле льстило, что он имеет красную масть. Но пацанам из его кодлы не нравилась эта связь, потому что Коля стал всё больше крениться вправо и проводить с ними всё меньше времени. И поэтому, как только Люба сделала промашку, сплетни об этом случае разлетелись по всему Урикзару в мгновение ока.
Нужно сказать, что Айгуль ничего об этом конфузе не знала. Она вообще не одобряла Любину связь и относилась к Коле весьма холодно. Когда он приходил в гости она тут же брала учебники и уходила к своим одногруппницам в общагу. Она даже ни разу не села с ним за один стол. И на все приглашения на пикник, в кино, познакомиться с его другом неизменно отвечала отказом. И правильно делала.
Каштанов вышел во двор факультета довольный результатом. Там Л ёнька Далис уже рассказывал пацанам о только что происшедшем.
- Ништяк ты прогнал насчёт ветерана, - восторженно крикнул он подходящему  к ним Каштанову.
Тот лукаво улыбнулся.
- Это кто ветеран, Алладин что ли? – рассмеявшись до слёз, еле выговорил Ваха, один из ближайших друзей Каштанова, который знал всю правду об истории с вытрезвителем.
    А правда была такой: Незадолго до вышеописанных событий, когда Каштанов вскапывал деревья у себя в саду, он вдруг услышал знакомый свист. Это свистел его друг детства Алёша по кличке Алладин. Войдя в сад через ветхую калитку, Алладин повесил свою сумку на сук старого тутовника и поздоровался с Каштановым за руку.
- Чё, куда путь держишь? – спросил его тот.
- Да, к адвокату, - ответил Алладин, - может, со мной съездишь?
И хотя это прозвучало, непринуждённо как предложение, по глазам Алладина Каштанов понял, что это была просьба. Он отнёс домой лопату, переоделся и они отправились в путь.
Алладин был его другом детства и жил в соседнем дворе. Он был младше Каштанова на два года и в свои 18 лет имел уже две судимости, был изгнан из ПТУ и нигде не работал.  Соседи, видя их вместе, недоумевали: что общего может быть у студента Ин.Яза, прошедшего Афганистан с этим уголовником и паразитом общества. Но это был поверхностный взгляд на вещи. У их дружбы были очень глубокие корни…
      Всё началось когда Каштанов учился в четвёртом классе.  Он был круглым отличником и активистом пионерской организации.  Поэтому когда ему предложили заняться повышением успеваемости с Алёшей Разгуловым, живущим в соседнем дворе, Вова Каштанов, не колеблясь, согласился. Алёша  учился во втором классе. Первый самый лёгкий класс он закончил без проблем. Во втором пошли всякие правила, которые надо было учить, и тут начались трудности. Вот тогда и решили пионервожатые взять шефство над ним и ещё над несколькими отстающими. Алёшу «прикрепили» к Вове Каштанову по территориальному признаку. Их познакомили в учительской и приказали Алёше во всём слушаться Вову, а Вове приходить к Алёше два раза в неделю и заниматься с ним до тех пор, пока тот не догонит свой класс. При этом Алёша как то странно посмотрел на Вову из подлобья.
  Родители Вовы восприняли это с энтузиазмом: « Да, конечно надо помогать отстающим, ты же пионер». И вот настал день, когда Вова в первый раз пришёл к Алёше, предварительно пообедав в школе и сделав свои уроки в группе продлённого дня. Дверь открыл сам Алёша, и, не сказав ни слова, кивком головы предложил Вове пройти в квартиру. Пройдя через узкую прихожую двушки, Вова оказался в просторной и светлой гостиной. Двери на кухню и  во вторую комнату были закрыты, но дверь на балкон была наполовину открытой, и оттуда струился дымок с каким то непонятным ароматом. Посмотрев сквозь окно на балкон, Вова разглядел там троих взрослых мужчин, сидящих на топчане. На дворе стоял май, и было уже жарко.  Мужчины сидели, скинув рубашки и майки. Они по очереди курили и передавали по кругу какой то непонятный медный сосуд, из которого струился дымок, а сбоку торчала трубка. Их тела были сплошь покрыты татуировками довольно хорошего качества. Вова, забыв обо всём, как завороженный уставился на мужиков и стал внимательно изучать картинки на их телах. У того, что сидел к нему спиной, во всю спину была изображена церковь с куполами увенчанными крестами. По бокам цвели розы, а над церковью кружила стая ворон, и клубились тёмные тучи. У того, что сидел напротив, лицом к Вове, на груди огромный синий паук вил роскошную паутину, а на плечах красовались восьмиконечные звёзды, похожие на ту, что украшала эмблему клуба кинопутешествий, возглавляемого Юрием Сенкевичем.
  « Путешественник, наверное…» подумал Вова.
Когда Вова стал разглядывать третьего, у которого на руке был изображён кинжал с обвивающей его змеёй, тот, поймав на себе его внимательный взгляд, вдруг обратился к нему:
- Ну чо пацан, хочешь поробовать?
При этом он затянулся из медного булькающего сосуда, который, как раз, оказался у него в руках,  протянул его в Вовину сторону и расхохотался неприятным хриплым смехом. Когда он хохотал, дым клубами вылетал у него изо рта и из обеих ноздрей как у Змей Горыныча, которого Вова недавно видел в сказке по телевизору.
- Брось, Татарин, – обратился к нему тот, которого Вова принял за путешественника, - мал он ещё!
  - Да я пошутил, - ответил Татарин и снова рассмеялся.
Вова смутился и отвёл глаза. Только теперь он вспомнил о цели своего визита.
- Ну, где будем заниматься? - спросил он, повернувшись к Алёше, смутно надеясь, что Алёша сейчас отведёт его в другую комнату, где будет письменный стол и не будет дыма и хохота. Но этого не случилось.
- Вот здесь. – Алёша указал на маленький облезлый журнальный столик, стоявший в углу гостиной, напротив двери на балкон.
Он поднёс к столику расшатанный стул и табуретку. Каштанов сел на стул спиной к балкону, а Алёша сел на табуретку и стал доставать из рваного портфеля свои измятые тетради. Столик, вперемешку заваленный его учебниками и всяким бытовым хламом, оказался на уровне его коленей. Вова взял учебник по русскому и, открыв его, обратился к Алёше:
  - Ну что, с какого места у тебя начались трудности?
Не успел Алёша ответить, как вдруг раздался настойчивый звонок в дверь. Мужчины, почему-то, начали метаться по балкону. Татарин залез под топчан вместе с курительным сосудом, а «Путешественник» приготовился выпрыгивать в окно. Человек с церковью на спине встал и, выйдя с балкона, плотно закрыл за собой дверь. Теперь Вова смог разглядеть татуировки на передней части его тела. На левой груди, там, где у  человека находится сердце, были мастерски исполнены портреты Ленина, Сталина и Карла Маркса. На правой же - был выколот портрет красивой девушки с длинными волосами. Лицо у этого дяденьки было серьёзное и настороженное. Казалось, он не замечал Вову, бесцеремонно разглядывающего его.
 В дверь снова позвонили, ещё настойчивей. На кухне раздался какой то грохот и звон посуды.  Дяденька напрягся ещё больше. Его напряжение передалось и Алёше и Вове. Вдруг из кухни выскочила вспотевшая женщина и, пробежав в прихожую, прильнула к дверному глазку.
- Фу ты, зар-раза, - выругалась она, спустя мгновение, - это ж Витька хромой.
Напряжение в квартире спало. Дядька с портретами на груди облегчённо вздохнул и вышел обратно на балкон. Тем временем женщина открыла входную дверь и разразилась проклятьями в адрес пришедшего:
- Ты чё, казёл безрогий, звонишь, как будто мусора с обыском пришли!
- Извини, Олечка. Трубы горят. Помоги, ради бога. – послышался сиплый дрожащий голос из прихожей.
- Кому Олечка, а кому Ольга Ивановна, - продолжала женщина, - ты ещё за прошлый раз не рассчитался.
- Ну пойми, Ивановна. Я отдам….
- Мне чё, Славика позвать? - закричала Ольга Ивановна – он тебе резко кишки выпустит! Позвать?!
- Не, не. Всё. Ухожу, - сдался пришелец – необессудь, Ивановна.
- Смотри, через два дня не рассчитаешься – щётчик включу! – крикнула Ивановна ему вслед и захлопнула дверь.
Проходя обратно на кухню она остановилась напротив Вовы, только теперь заметив его.
- А ты кто такой? – нехотя бросила она, окинув его недобрым взглядом.
Вова опешил.
- Это из школы прислали, со мной заниматься, - виновато пояснил Алёша.
- А-а. Давно пора. Сам ничего не можешь, тупица! – сказала Ивановна и, наградив Алёшу приличной затрещиной скрылась на кухне.
В это время на балконе послышался шум. Татарин вылезая  из под топчана разразился бранью:
- Ты, Славик, чё за херня! Ты говорил у тебя на хате спокуха, а тут кипиш какой то!
- Усохни, гнида., – спокойно сказал Славик - и не ори здесь.
- Кто гнида!? Я? Да ты знаешь кто я такой? – взорвался Татарин – Да меня весь старый город боится! Да я тебя ща на куски парву, нах…
 С этими словами он полез в карман, и что-то вытащил оттуда. Раздался щелчок, и у него в руке засверкало лезвие ножа. Славик молниеносно нагнулся, запустив руку под топчан, и в его руке оказался топор.
- Э, Татарин! – закричал «Путешественник», - брось нож, я тебе говорю! Ты не прав здесь!
Но Татарин уже не слышал. Он полуприсел и устремив на Славика бешенный взгляд, водил перед собой ножом из стороны в сторону. Славик молча поднял топор над головой, приготовившись нанести сокрушительный удар. Вова Каштанов остолбенел. Таких сцен он никогда раньше не видел даже в кино. Алёша же напротив, оставался спокойным и внимательно наблюдал за происходящим. Вдруг дверь на кухню распахнулась, впустив в комнату облако пара с запахом прелой пшеницы. Из кухни на шум выскочила Ольга Ивановна и, схватив обоих детей в охапку, вытолкнула их в прихожую.
- Давайте на улицу, быстро! – прошептала она.
Вова и Алёша едва успели надеть обувь, как оказались на лестничной площадке. Дверь за ними захлопнулась, и они бегом устремились на свежий воздух. Когда они выбежали из подъезда, Алёша потянул Вову за рукав и они, обежав дом слева, очутились перед калиткой цветущего сада. Алёша отворил калитку, и они вошли. Сад был огорожен высоким забором из живой изгороди и был весьма уютным. На двух больших черешнях уже розовели крупные плоды, в центре сада была разбита клумба, на ней цвели розы и ирисы. В левом углу, в тени одной из черешен в землю были вкопаны столик и две скамейки, а в правом стояла огромная голубятня, возвышавшаяся почти до третьего этажа.
- Лучше здесь заниматься, - сказал Алёша и указал рукой на столик со скамейками, - а то там пришьют ещё чего доброго.
- Пришьют? – переспросил Вова.
- Ну, убьют в смысле, - пояснил Алёша.
- Чё, серьёзно штоли? А кто эти дядьки?
- Этот, с топором – пахан мой. Он валила. Со звёздами на плечах – его кент близкий. Они вместе на строгаче чалились. А Татарина в первый раз вижу и наверно в последний.
Сказав это, Алёша посмотрел на Вову и улыбнулся хищной улыбкой, обнажив свои крупные клыки.
  - А валила – это кто? – не унимался любознательный Вова.
- Убийца! - уже раздражённо ответил Алёша.- За убийство он сидел семь лет. Такого же, как Татарин этот заколбасил, вот, месяц назад откинулся. А ты вообще лох в этих делах, я вижу.
- Ну ладно, давай заниматься, - сказал Вова.
- Как заниматься, - снова улыбнулся Алёша, - все учебники и тетради там остались. Может, сходишь, возьмёшь? Или ссышь?
Вова заколебался. Он оказался в тупике. Без учебников продолжать занятия было невозможно. Вроде бы теперь надо было уйти домой, но что-то неведомое удерживало его. Ему вдруг стало интересно побольше узнать об этом таинственном мире, где все говорят вроде бы по-русски, но используют какие то непонятные хлёсткие словечки. Где люди устраивают из своих тел целые картинные галереи и пользуются необычными предметами. И хотя он чётко осознавал опасность этого мира, но может быть именно опасность и неизвестность притягивали его.
- Давай, я тебе лучше голубей наших покажу, - перевёл тему Алёша, заметив его нерешительность. У нас – одни из лучших в городе.
- Давай. А можно? – у Вовы загорелись глаза. Он любил природу. Любил наблюдать часами, как в небе играют стаи голубей, выделывая разные сальто, пируэты и прочие кренделя. Но раньше он мог видеть это издалека, а теперь ему предоставлялась уникальная возможность рассмотреть их в непосредственной близости.
- Мне пахан доверяет, - с гордостью сказал Алёша и, подойдя к голубятне, полез наверх,
жестом, поманив за собой Вову.    
Голубятня была просторной и добротной, сделанной с любовью. Вова вертел головой направо и налево, удивляясь разнообразию пород представленных в этой коллекции. Алёша стал объяснять ему, как называется тот или иной голубь, чем он славится, сколько живёт, насколько он редкий, а главное, сколько он стоит. Рассказывая, он засыпал корм в кормушки и наполнял водой поилки. Затем он по очереди открыл клетки, и голуби вышли в общее помещение, где на корточках сидели Вова и Алёша. Издавая приятное урчание, птицы лезли им на руки, на плечи, на головы, щекоча их своими крыльями и хвостами. Забыв обо всём, мальчишки смеялись от души. Потом Алёша открыл окно и голуби, один за одним, стали взлетать в синее, безоблачное майское небо. Сбившись в разноцветную стаю, они кружили над домами и школой, оставаясь в поле зрения. Время от времени некоторые из них, отстав от своих товарищей, исполняли кувырок или даже несколько подряд, теряя высоту.  Затем как бы спохватившись, снова взмывали в небо и, догнав остальных, продолжали свой полёт. Иногда Алёша свистел и громко хлопал в ладоши, подзадоривая их. С высоты голубятни было видно, как некоторые прохожие останавливались и, задрав головы, с восторгом следили за происходящим. Вову переполняла гордость от того, что он является не зрителем, а полноправным участником действа. Он и не заметил, как пролетело часа два. Голуби устали и потихоньку стали собираться в голубятне. Подлетая, они сначала садились на высокий  крест, потом на перекладину перед окном, а потом уже спрыгивали в окно и заходили в свои клетки, довольно воркуя.
 Вдруг калитка  в сад распахнулась, и туда ввалилась шумная компания из четырёх девчонок лет шестнадцати. Одна из них с ярко накрашенными губами и растрёпанными волосами, подняла голову и, обратившись к  обоим мальчикам, вызывающе произнесла:
- А ну мелюзга, кыш отсюда!
Алёша нехотя закрыл голубятню и, потянув за собой Вову, стал спускаться на землю.
Когда они, выходя из сада, поравнялись с девчонками, те окинули их брезгливыми взглядами. На сегодня сказка была закончена.
- Сеструха моя, - пояснил Алёша, - щас курить будут со своими пэтэушницами.
Вова понимающе кивнул головой.
- А пойдём ко мне, - вдруг сказал он, - я тебе своих рыбок покажу.
Алёша согласился без колебаний.
Дверь открыла Вовина бабушка. Она подозрительно взглянула на Алёшины нестриженные ногти, но ничего не сказала. Приказав детям помыть руки, она усадила их за стол, налила им клубничного киселя и дала по булочке. Алёша с жадностью проглотил   всё, что ему дали в мгновение ока. Затем Вова отвёл его в свою комнату, где стоял старинный письменный стол орехового дерева, Вовина кровать и три аквариума.
- Вот это, - пояснил Вова, указав на круглый аквариум, - город. В нём разные рыбы живут.
И он стал показывать Алёше меченосцев, скалярий, жемчужных гурами, королевских гуппи и других рыбок которые хаотично сновали среди водорослей, радуя глаз богатой палитрой своих окрасов.
- Вот это, - Вова указал на квадратный аквариум поменьше, - детский сад. Здесь живут мальки, пока не вырастут. Если их щас к взрослым пустить – их сразу съедят, может быть даже их собственные родители.
Алёша наклонился и стал разглядывать мелких, меньше спичечной головки, прозрачных казявочек, весьма отдалённо напоминавших рыб.
Теперь уже Вова, взахлёб, рассказывал Алёше всё, что  знал о рыбках: какие породы живородящие какие икромечущие, когда нужно отсаживать беременную самку чтобы сохранить потомство, чем и как кормить и даже лечить рыбок. Алёша внимательно слушал и задавал вопросы. Обмениваясь своими знаниями о братьях меньших, мальчики совсем позабыли о том для чего они, собственно, познакомились. День подходил к концу.
С работы пришли Вовины родители. Мальчики вышли на улицу. Расставаясь, они условились встречаться пораньше, после обеда у Алёши в саду и заниматься там, пока не придёт Алёшина сестра со своими подружками. Так и сделали. Весь остаток мая до конца учебного года, Вова усиленно занимался с Алёшей и подтянул его до такой степени, что Алёша закончил второй класс на одни пятёрки. Они стали лучшими друзьями. Вова понял, что Алёша совсем не «тупица», как его называла собственная мать, а очень умный и талантливый мальчик. Просто у него  не было условий для спокойных занятий и до него никому не было дела.
Наступило лето. Вова уехал на две смены в горный пионерский лагерь, а Алёша остался в знойном городе. В августе Вова поехал с бабушкой в Москву к родственникам, и там бабушка внезапно умерла от инфаркта.
Когда Вова вернулся из Москвы и встретился с Алёшей, тот уже вовсю курил. Он рассказал Вове что его отец – Славик  всё таки «заколбасил» того Татарина через месяц после их первой встречи, потом расчленил его и ночью вынес все куски его тела и голову в мешке и утопил в речке. Но «менты» всё равно как то узнали и забрали отца. А потом, когда делали обыск дома и в саду – они разломали всю голубятню. Алёша со слезами на глазах рассказывал, как голуби потом, ещё несколько дней, прилетали к разрушенной голубятне и кружили над ней в бесплодной надежде на привычные кров и еду. Потом садились на крыши близлежащих домов и ветви деревьев, чтобы передохнуть и снова взмывали в небо. Алёша пытался восстановить голубятню, но у него не хватило ни сил, ни опыта, и голуби постепенно исчезли, найдя себе других хозяев, ведь они были домашними и в отличие от диких сизарей не могли жить в природе. Потом Алёша видел своих голубей в продаже на Тезиковке, но предъявить никому ничего не мог, так как был мал, да и не видел никакого смысла. Когда Вова слушал эту историю, у него на глаза тоже навернулись слёзы. Он понял, что врядли сможет компенсировать Алёше потерю его пернатых друзей своими несчастными безмолвными аквариумными рыбками.
Наступило первое сентября. Вова пошёл в пятый класс, а Алёша в третий. Теперь после смерти бабушки, пока родители были на работе, а братишка в детском садике, Вова, придя из школы, был предоставлен сам себе. Наскоро сделав уроки, он спешил на улицу, где его ждал Алёша и ещё несколько пацанов из окрестных дворов. Алёша говорил что с уроками у него всё в порядке и Вова верил ему. Они понаделали рогаток и ходили охотиться на речку и в колхозный яблоневый сад. В основном это были дети из неблагополучных семей, родители которых или отсидели или находились в местах лишения свободы. Все они курили и говорили на жаргоне, и Вова быстро освоил новый словарный запас и даже попробовал сигареты. Несмотря на то, что он был отличником из приличной семьи, к которым шпана относилась с недоверием, он быстро стал для них своим. Но долго так продолжаться не могло. Соседи доложили Вовиным родителям, с кем общается их сын, и они устроили Вове нагоняй. Но он не перестал общаться с Алёшей, а стал делать это скрытно.
К концу второй четверти выяснилось что у Алёши по всем предметам тройки. Вова предложил ему позаниматься у себя дома, на что Алёша ответил, что писать и считать он уже умеет, а остальное ему не интересно. Его интересовало теперь другое. Он всё чаще ошивался среди малолетних, а иногда и взрослых преступников, для которых его отец был безоговорочным авторитетом, слушал их разговоры и даже выполнял мелкие поручения. Вова этого не поддерживал и всячески избегал. Для того чтобы получать хорошие оценки, нужно было много заниматься, а для этого требовалось всё больше времени. К тому же он много читал. Он предлагал книги и Алёше, но тот всячески отнекивался, ведь для чтения нужна спокойная обстановка, а его дома ждала злая мать – самогонщица да сестра – стерва. Поэтому он допоздна пропадал на улице и домой приходил только переночевать. Уроки он конечно не делал.
Постепенно друзья стали отдаляться друг от друга. Шли годы. Вова выигрывал олимпиады по английскому, а Алёша делал успехи в преступном мире, лишь изредка посещая школу. Как это водится у преступников, вскоре он получил кличку. Его прозвали            « Алладин» по имени его любимого сказочного героя.  Теперь они встречались только в дни школьных каникул. Ребята ходили на речку охотиться или удить рыбу, а потом запекали рыбу в золе или делали шашлык из воробьёв и горляшек. В такие моменты им снова казалось что они самые близкие люди на земле. Когда Вова прочитал историю о Томе Сойере и Гекельберифине, ему показалось, что Марк Твен написал свою историю именно о них. Он поделился этими соображениями с Алёшей, но у того это не вызвало   ни малейшего энтузиазма. Его теперь занимало другое. Он всё больше хвастался своими успехами в кражах и в азартных играх. Вова понимал, что рано или поздно дело кончится тюрьмой, и делал  попытки вразумить его, но ничего не вышло. В конце концов Алладин попался на краже телевизора в дачном посёлке, и  загремел в малолетнюю колонию, а Вова в этот год поступил в Среднеазиатский Университет Мировых Языков. После первого курса его призвали в армию, и он попал в Афганистан. Повоевав там с год, он получил ранение и был комиссован. Вернувшись домой, он нашёл Алладина в добром здравии, но уже в наколках. Тюрьма ничуть не исправила его. Напротив – теперь он был готов к новым, более серьёзным преступлениям и приобрёл новых дружков – настоящих головорезов. Вова Каштанов продолжил учёбу, а Алладин свою преступную карьеру. Когда Каштанов учился уже на четвёртом курсе, Алладин снова погорел,  уже на краже автопокрышек и теперь ему светило года три. Как ни странно, под стражу его не взяли, а разрешили до суда находиться дома. Государство даже выделило ему бесплатного адвоката. Алладин понимал, что казённый адвокат без денег ему не поможет, но познакомиться с ним надо было. На душе у него скребли кошки, и он для моральной поддержки решил взять с собой Вовика  Каштанова, который, как раз,
был в этот момент ничем не занят. Перед тем как поехать, Алладин стянул у своей мамаши бутыль атомного самогона, который она теперь гнала на основе томатной пасты, превзойдя саму себя и своих ближайших конкурентов.
Адвокат принимал в конторе неподалёку от Ташсельмаша. Алладин зашёл к нему, дождавшись своей очереди, а Каштанов остался ждать на улице. Спустя пол часа Алладин вышел.
- Штуку просит, гад. – Сквозь зубы проговорил он.
- За что? – участливо поинтересовался Каштанов.
- Чтоб условно дали.
- А у тебя есть?
- Смеёшься штоли? Если б у меня было, разве б я на дело пошёл.
- А у мамаши или у сестры?
- Сеструха ни копейки не даст. Она наоборот рада будет, если меня снова закроют. Меньше народа больше кислорода – она так и говорит. А мамашка, не знаю… скорей всего, не даст. Да и нету у неё столько, наверно.
Алладин глубоко вздохнул, и, посмотрев по сторонам, обратился к Каштанову:
- Пойдём в парк Тэльмана, штоли. У меня тут есть кое што. – он приподнял сумку, в которой что-то булькнуло.
Они пошли в направлении центра, миновали старый ТАШМИ, повернули направо и вскоре оказались у нижней границы парка Тэльмана. Найдя дырку в заборе, они проникли в парк и прошли метров сорок вверх по левому берегу Салара. Здесь из земли торчала какая то труба, из которой маленькой струйкой текла горячая вода и валил пар. Друзья прошли ещё немного и присели на траву так, что клубы пара полностью скрывали их от людей идущих по тротуару. Сзади над ними возвышалось какое то здание, справа были заросли камыша, а спереди протекал Салар. Осмотревшись по сторонам и почувствовав себя защищённым, Алладин достал из сумки бутылку самогона, стопарик и пол буханки чёрного хлеба.
Они выпили по сто. Приятное тепло сразу разлилось по всему телу, на миг, отодвинув все проблемы.
- Эх. Наверно сидеть придётся, - грустно сказал Алладин, устремив взгляд в бесконечность.
Каштанов ничего не ответил. Он не знал, что умного может сейчас сказать и поэтому предпочёл промолчать, понимая что его неприятности в институте – ничто по сравнению с тюрьмой, которая неумолимой угрозой нависла над его непутёвым другом детства.
Минут через пять выпили ещё по одной. На этот раз Алладин ничего не сказал. Сидя на корточках, он скрестил руки у себя на коленях и положил на них голову. Каштанову показалось, что он уже мертвецки пьян. Несмотря на то, что самогон был минимум 60 градусов, Вова знал что двести грамм этого пойла для Алладина доза детская, и был удивлён что того так быстро развезло. Посидев так минут десять, он легонько тронул Алладина за плечо и негромко позвал:
- Лёха. Лёха.
Ни ответа, ни привета. Тогда он стал тормошить Лёху сильнее и сильнее, приговаривая:
- Э-э, вставай. Ты чё так вырубился?
Наконец Алладин с трудом подняв голову и, вылупив на Каштанова окосевшие, красные как маки глаза, еле выдавил из себя:
- Я перед выходом восемь колёс Тазепама хапнул.
Едва сказав это, он запрокинул голову назад, повалился вправо и рухнул на траву, оставшись лежать в позе зародыша, в своей красной куртке, с высунутым языком и полуприкрытыми веками.
Каштанов почувствовал себя в щекотливом положении, но, решив не торопить события,
налил себе ещё стаканчик. Закусив последней корочкой хлеба, он стал ждать, пока Алладин  протрезвеет. Но он не знал, что когда алкоголь смешивается в крови с Тазепамом, он усиливает его действия в разы, а уж самогон Ольги Ивановны – и подавно.
С каждой минутой снотворное действовало всё сильнее и сильнее, вгоняя Алладина в летаргический сон. Слава богу, светило солнце, и было довольно тепло. Вокруг прыгали уже проснувшиеся кузнечики. Иногда они запрыгивали  на Алладина словно на большую  красную гору, и, посидев на нём, спрыгивали обратно в траву. Каштанов волей неволей наблюдал за этим процессом. Он заметил, что некоторые кузнечики проделывают этот трюк снова и снова, с каждым разом всё дольше и дольше оставаясь на « вершине горы».
Толи им нравился насыщенный красный цвет куртки, толи куртка нагрелась на солнце и они грели на ней свои тонкие лапки после зимней спячки. Вове в голову пришла гениальная идея – « таким способом можно ловить кузнечиков, когда едешь осенью или летом на рыбалку удить чехонь». Через пол часа он снова попытался разбудить Алладина, но, поняв всю тщетность этих усилий, лишь перевернул его на левый бок. Таким образом, на солнце оказался  теперь левый бок уснувшего, который уже успел немного отсыреть. Кузнечики теперь меньше задерживались на куртке, что подтвердило догадки Каштанова.
Оглядевшись вокруг, и не найдя ничего что можно было бы подстелить под Алладина, он решил переворачивать его с боку на бок через каждые пятнадцать- двадцать минут, чтобы тот не застудил почки.
Так прошло часа три. От нечего делать Каштанов допил весь самогон, занюхивая рукавом.
На том берегу Салара, в парке Тельмана постепенно  стал собираться отдыхающий народ.
Люди прогуливались по парку, садились на карусели, занимали места на других аттракционах. Заработало чёртово колесо. Каштанов всё чаще стал ловить на себе  любопытные взгляды с того берега. Салар  - речка неширокая, всего каких нибудь метров шесть. Вскоре напротив них с Алладином, возле тира  стала собираться толпа. Люди откровенно пялились на них, о чём-то споря. Из-за общего городского шума было не разобрать полностью их разговора, но пару раз Каштанову показалось, что до него долетели слова: «убил» и «ограбил».
«Ого, - подумал он, - надо смываться, а то щас ещё, чего доброго милицию вызовут».
Позвонить, для того чтобы вызвать помощь, было неоткуда. Сотовых телефонов тогда тоже ещё не было. Каштанов понял, что может рассчитывать только на себя.
Он с новой силой стал расталкивать Алладина. К счастью тот уже начал подавать признаки жизни, изредка мыча, и даже бормоча какие то слова. Вова сначала посадил его, и, дав ему несколько лёгких пощёчин, заставил наполовину очнуться. Алладин разразился бранью и вяло замахал руками перед собой.
- О! Уже лучше, - довольно произнёс Каштанов, - давай вставай, щас менты приедут. Надо когти рвать, валить надо отсюда!
Он подхватил Алладина под руки, помог ему подняться и, подпирая его своим телом, как раненого бойца поволок к дырке в заборе. Толпа любопытных на том берегу стала расходиться. Через несколько минут Вова и Алладин уже стояли в обнимку у дороги.
« Только бы менты не подъехали, только бы менты не подъехали, - повторял Вова про себя как заклинание, останавливая такси. Водители сначала притормаживали, но увидев,
полуживого Алладина, пускающего слюни, жали на газ с удвоенной силой. Тут Каштанов вспомнил, что у него есть только один рубль, а для того чтобы доехать до дома нужно было как минимум три.
- У тя деньги есть? - обратился  он к Алладину.
- Не-а, - промычал тот.
В этот момент возле них вдруг затормозил синий ушастый запорожец. Водитель наклонился в их сторону и, открыв правую дверь, спросил:
- Куда, ребята?
- На Юнусабад! – обрадовался Вова.
- Трояк  устроит? - спросил водитель.
- Дядь у нас только рубль, - взмолился Каштанов, достав из кармана железный рубль с профилем Ленина, и повертев им в воздухе.
- Мало, - сказал водитель, собираясь захлопнуть дверь.
- Подождите, подождите, - закричал Вова, поняв, что это их единственный шанс убраться с этого места, - до Алайского довезите хотя бы, до автостанции!
- Ладно, садитесь, -  как бы нехотя согласился владелец «Запорожца», приподняв рукой переднее сидение.
Вова с радостью запихал Алладина на заднее сидение, а сам уселся на переднее, рядом с водителем. До Алайского доехали без приключений. Машина подъехала к конечной остановке 169 – ого автобуса, следовавшего по маршруту Алайский - Черняевка. Каштанов отдал водителю свой последний рубль, огляделся по сторонам, выдернул Алладина из «Запорожца» и, быстро протащив его несколько метров, затолкал в задние двери «ЛАЗа». Все места были уже заняты, но, увидев состояние Алладина, которого Каштанов поддерживал из последних сил, один узбек, сидевший на заднем сидении, сжалился над ними и уступил место. Каштанов сердечно поблагодарил его и, воткнув Алладина между двумя другими узбеками, вздохнул с облегчением и вытер со лба пот.
   Большую часть пути проехали без приключений если не считать того, что снова уснувший и захрапевший Алладин валился то на одного то на другого соседа по сидению, а те деликатно отодвигали его, тихо бормоча под нос какие то слова и качая головой.
Автобус сделал остановку на « Казахстане», на «Паркпобеде» и, наконец, остановился на универсаме «Юнусабад». Сначала Каштанов планировал сойти здесь, но прямо на остановке стоял наряд милиции и он решил проехать до следующей, которая находилась, за кругом, как раз между восьмым и одиннадцатым кварталами. До этого в салоне было относительно свободно, но на этой остановке в автобус набилось десятка два казашек со своими вёдрами, тазами и корзинами. Они с утра распродали творог, сметану, молоко, брынзу и курт на юнусабадском базаре и теперь довольные возвращались домой, в Черняевку. Салон сразу наполнился их шумными разговорами и запахом кислого молока, которым они смазывали свои волосы. Народу в автобусе было, теперь, как шпротов в банке. Каштанов был еле жив. Один алюминиевый таз давил ему в правый бок, а вонючая корзина царапала левую щёку, и ничего поделать с этим было нельзя – не будет же он драться с женщинами. Он изогнулся буквой «зю», нашёл оптимальную позу, и успокаивал себя тем, что через пять минут всем этим мучениям придёт конец. Краем глаза он продолжал контролировать Алладина, который мирно храпел, не зная о происходящем. Наконец водитель попытался закрыть двери, но люди продолжавшие напирать не позволили ему это сделать. Тогда он на свой страх и риск тронулся с открытыми дверями и людьми, висящими на подножке. Лишние спрыгнули и « ЛАЗ», взревев, начал набирать скорость. Через несколько минут они проехали круг, и Каштанов уже приготовился выходить, но водитель, увидев на остановке толпу, жаждущую штурмом взять его и без того переполненный автобус, дал по газам и пролетел остановку. Каштанов несколько раз крикнул: «останови», но это не принесло результата. Либо его крик потонул в  шуме мотора и гомоне казашек, либо водитель просто проигнорировал его.
Наконец автобус остановился, и долгожданный миг освобождения настал. Извиваясь и работая локтями, Каштанов быстро пробрался к Алладину, схватил его за грудки и издал дикий вопль:
- Утказвориля!
Народ  дрогнул и расступился. Вова потянул Алладина на себя и попятился к выходу, спиной выпихивая из автобуса тех, кто стоял на его пути. В ответ послышался грохот тазов с вёдрами и крики недовольных казашек. Вытащив Алладина из автобуса, Вова жадно глотнул свежий воздух, и вдруг заметил, что Алладин стоит на асфальте в одних носках.
- Обувь верните! – бешено заорал он в заднюю дверь.
Через мгновение в них полетели шлёпки Алладина, который, не желая просыпаться,  норовил прилечь прямо на остановке.
- Проснись, гад! – процедил Каштанов сквозь зубы, - ану быстро иди сюда!
И он за шкирку поволок Алладина к скамейке на остановке и усадил его, прислонив спиной к ажурной решётке. Потом вернулся за шлёпками и надел их на ноги Алладина,
на что тот ответил довольной улыбкой с закрытыми глазами.
Автобус уехал, и они остались на остановке одни. Теперь они находились за Ташкентской кольцевой дорогой недалеко от поста ГАИ  «Учкахрамон». До дома оставалось каких- нибудь полчаса ходьбы. Но это при условии, если бы Алладин был трезвым и шагал нормально. Каштанов посмотрел на него и увидел, что тот снова готовится ко сну, устраиваясь поудобнее в углу остановки. Тогда Каштанов быстро схватил его за куртку и привёл в вертикальное положение.
-Курить будешь? –спросил он Алладина.
- М-м, - ответил тот не открывая глаз.
Воткнув ему в зубы сигарету, Вова поджёг её. Алладин сделал небольшую затяжку, потом открыл рот, и дымящаяся сигарета повисла, прилипнув к его нижней губе. Каштанов снова засунул сигарету ему в рот и надавил снизу на подбородок. Алладин приоткрыл глаза и даже поднял руку, чтобы взяться за сигарету. Каштанов облегчённо вздохнул и уселся на скамейку рядом с ним. Пол час они сидели и смотрели в даль обдуваемые лёгким весенним ветерком. Каштанов  время от времени тряс Алладина за рукав, не давая ему снова уснуть. На конец  он счёл возможным продолжить путь. Алладин не возражал.
Каштанов помог ему подняться и, подхватив его, затянул армейскую песню:
- Уходит с аэродрома самолёт
Обратно на предписанную базу.
А нас туда солдатский долг зовё-ёт.
Десант на запад брошен по приказу…
Это неожиданное решение принесло свои плоды. Алладин воспрянул духом, зашагал веселее и даже стал подпевать. Они благополучно перешли чимкентский тракт, обогнули сзади пост ГАИ, от греха подальше и полями дошли до речки своего детства Каракамыш.
Немного передохнув, они поднялись к бетонке и уже готовились её пересечь, как вдруг перед ними остановился «Чёрный ворон». Из него выскочило два милиционера с дубинками, и взяли их в клещи. Третий, сидя в крытом кузове, улыбался и жестом приглашал их вовнутрь. Будь Каштанов один, ему бы ничего не стоило спрыгнуть с дороги в кювет и дать дёру к реке, а там затеряться в камышах и сам чёрт бы его не нашёл.
Но у него на руках был еле живой друг, и ему пришлось сдаться. Алладин с ненавистью посмотрел на служителей закона и, осознавая своё бессилие, медленно полез в каталашку.
Каштанов последовал за ним, двое с дубинками захлопнули дверь снаружи, и машина поехала по обводной дороге в сторону нового ТАШМИ, увозя их всё дальше и дальше от родных мест в неизвестном направлении. Сквозь окно закрытое решёткой, Каштанов рассматривал окрестности. Мимо мелькали деревья с ещё только распускающимися листочками, глинобитные строения, грядки сельхозугодий, укрытые целлофаном, люди, копошащиеся у этих грядок. Всё это было по ту сторону решётки. Там была свобода. А они с Алладином были уже узниками.
« Да-а, - с досадой подумал Каштанов, - доигрался. Непонятно теперь в какое отделение повезут. Даже нет ни копейки, чтобы на месте развести. Был бы хотя бы трояк! Теперь надо следить, чтобы анашу не подкинули или ещё что-нибудь в этом роде. Главное не борзеть – они этого не любят, только себе навредишь.»
Он посмотрел на Алладина. Тот сидел, опустив голову, опершись локтями на колени, и пускал слюни. Надзиратель всё это время брезгливо поглядывающий на него, наконец,  не выдержал и гаркнул:
- Э! Не плюй здесь! 
Алладин, уже наученный тюремными порядками, инстинктивно понял, что это последнее предупреждение и что дальше будет говорить уже дубинка и перестал пускать слюни, но бормотал всяческие ругательства. Впрочем, надзирателю было на это наплевать. К ругательствам в свой адрес он давно привык, а в данный момент его интересовала лишь чистота на вверенном ему участке.
Вскоре машина свернула с бетонки направо и, проехав некоторое время в направлении Казахстана, прибыла в Келес. Как потом оказалось горе-друзей привезли в келесский вытрезвитель. В приёмной в глубоком кресле сидел толстый сержант.
 - Раздевайтесь до трусов - обратился он к задержаным, лениво зевая.
- Это зачем? – возмутился Каштанов.
- Щас трахать тебя будут! – вдруг злобно пошутил, уже пришедший в себя, Алладин и тут же рассмеялся сатанинским хохотом.
В ту же секунду на него обрушилась дубинка надзирателя ехавшего с ними в каталашке. Тот только что вошёл и был рад реализовать своё садистское желание, которое он сдерживал в течение всего пути. Он нанёс Алладину ещё пару мастерских ударов по почкам и добавил:
- Тебя я точно до смерти затрахаю, гад!
- Пройдёте обследование и получите лечение. Так же лениво, как будто ничего не произошло, пояснил дежурный.
Каштанов вынужден был подчиниться. Он понял, что спорить бесполезно к тому же краем глаза в другой комнате, сквозь приоткрытую дверь он увидел стоматологическое кресло. Оставалось только догадываться, зачем оно здесь. Он снял с себя почти всю одежду и остался стоять в трусах и туфлях.
- Туда. – Дубинкой указал сержант на дверь с табличкой: «Дежурный врач».
Каштанов вошёл в комнату, в которой за столом сидела сухая старушка в белом халате.
- Здравствуйте. – Сказал он.
- Руки вперёд, закрыть глаза, - машинально, словно робот ответила она, - десять раз присесть.
Каштанов повиновался.
- Достать указательным пальцем  правой руки до кончика носа, глаза не открывать – продолжала старушка – теперь левой.
Каштанов безупречно выполнил и это. Но старушка, даже не взглянув на него, вынесла вердикт:
- Алкогольное опьянение третьей степени. Нуждается в лечении.
Она записала что то на клочке бумаги, потом встала, вышла к дежурному и отдала бумажку ему. После этого надзиратель, без лишних слов, взял Каштанова за руку и, открыв дверь ближайшей камеры, втолкнул его туда и закрыл дверь. В камере было темно и холодно. По мере того как глаза Каштанова привыкли к темноте, он разглядел три кушетки, шириной сантиметров сорок и длиной около метра, стоявших параллельно. Две из них были заняты. На них, свернувшись калачиком, пытались лежать какие то бродяги. От них жутко воняло перегаром и бомжатиной. Каштанов сел на свободную кушетку. В этот момент из приёмного отделения донеслись какие то крики. Он прислушался.
- Да ты чё, мент! Я те чё, тёлка штоли - ты меня раздевать будешь, - послышался знакомый голос Алладина.
- Молчи, с-сука! – закричал надзиратель, после чего последовало несколько глухих ударов, видимо, по телу Алладина.
- А-а, - заорал тот, - гады! Мусора проклятые! Да я вас всех замочу, паскуды! Да я ваш рот наоборот! Это вы моих голубей убили! Да вы мне…
Ему не дали закончить. Послышался целый град ударов, потом стон и хрипение, потом всё стихло. Было слышно, как тело  Алладина волокли по полу, потом бросили в соседнюю камеру и захлопнули дверь. Наступила гробовая тишина.  Каштанов огляделся по сторонам. Теперь он мог разглядеть  всё уже более отчётливо. Оба его сокамерника были сплошь покрыты татуировками. Они всё время ворочались на узких и коротких кроватях, тщетно силясь укрыться маленькими подобиями одеял. Но Каштанов заметил, что у одного из них два «одеяла», а у другого – одно. К этому времени он уже основательно замёрз – мартовские ночи холодны даже в Ташкенте, особенно если в помещении не топят. Камера действительно не отапливалась. Может быть система отопления не работала, а может это было сделано умышленно, чтобы подопечные вытрезвителя побыстрее трезвели. В любом случае, перспектива просидеть в одних трусах в холодной камере не известно сколько, не улыбалась Каштанову. Он решил разогреться физическими упражнениями. Найдя в камере свободное пространство, он стал делать разминку самбиста и через некоторое время даже немного вспотел. Но вечно это продолжаться не могло.  В конце концов он устал и присел на свою кушетку. Холод с новой силой тут же окутал разогретое тело. У Каштанова начался озноб. Не желая простыть, и с трудом превозмогая чувство брезгливости, он подошёл к тому сокамернику, у которого было два «одеяла» и лёгким движением сдёрнул с него то, которое было сверху и меньше соприкасалось с его телом. Тот приподнял голову, сделал злобную гримасу  и хотел, было, что-то сказать, но Каштанов растопырил пальцы и угрожающе прошептал:
- Спокуха, мужик. Теперь у всех по одному одеялу. Так по справедливости будет. А если чё, в соседнем номере мой кент – валила отдыхает. Он за меня кому хош кишки выпустит. Да и сам я могу в башке дырку открыть, так что не рыпайтесь лучше.
- Да не, не, братка. Всё путём, конечно бери. Для своих жалко нету, – ответил перепуганный бродяга и, опустив голову, ещё больше сжался в калачик.
Тут из-за стенки соседней камеры, в которой находился Алладин, послышалось подобие морзянки. Каштанов несколько раз осторожно ударил в ответ.
- Вовчик, это ты? - послышался приглушённый голос. Перегородка между камерами была деревянной и с щелями, поэтому слышно было хорошо.
- Как ты? – прошептал Каштанов.
- Нормально. Курить есть?
- Не-а. Но если б даже и было, как я тебе передам?
- Слышь, - вдруг вступил в разговор тот, у кого Каштанов только что забрал « одеяло», - вон там сверху, на дверном косяке, справа нычка есть. Там два бычка и две спички. Можешь один бычок и одну спичку своему кенту  подогнать. Там возле пола, левее – в стене щель хорошая в соседнюю камеру.
Каштанов подошёл к двери, пошарил рукой в указанном месте и действительно нашёл там, то о чём говорилось. Выбрав бычок поменьше, он нашёл щель, о которой говорил его сокамерник и протолкнул туда этот бычок спичкой а потом и саму спичку второй спичкой.
- Ну чё, взял? – спросил он шёпотом Алладина.
- Да. Ништяк! Передай пацанам благодарность.
- Спасибо братуха, - прошептал Каштанов, обращаясь к щедрому бродяге. Он понял, что тот мог бы и не делиться своей заначкой, хотя, может быть, это было его единственным сокровищем на данный момент. Теперь он уже не казался таким гнусным и вонючим. Каштанов неожиданно на себе прочувствовал, что такое солидарность узников, когда человек делиться последним с тем, кого даже не знает, не видит его лица, с тем, кто находится за стеной и наврядли когда нибудь отблагодарит, но ему сейчас нужнее – он попал под пресс, а значит - он жертва и ему надо помочь.
- Незашто, - ответил бродяга. И после небольшой паузы добавил с лёгким оттенком укоризны - а ты говоришь:  кишки выпустит.
- Ну ладно, не обессудь, -  дружелюбно произнёс Каштанов.
Они замолчали. Из-за стены потянуло дымком. Вова посмотрел на щедрого бродягу. Тот перевернулся на другой бок и не выказывал никакого желания к дальнейшему общению.
Каштанов встал, подошёл к двери и положил последнюю спичку обратно в тайник. Затем он занял свою кушетку и, приняв на ней позу зародыша,  укрылся « одеялом» метр на метр, насколько это было возможно, и вскоре уснул. 
Всю ночь ему снились какие то кошмары. Рано утром дверь камеры распахнулась, и заспанный надзиратель произнёс:
- Каштанов на выход.
Вова вышел из камеры и обомлел – в приёмном отделении стояли его мама с папой и мило беседовали с дежурным. Увидев его, они замолчали и переглянулись. Вид у него был жалкий. Помятая физиономия его, как нельзя кстати, сочеталась с помятыми трусами в цветочек и всклокоченной шевелюрой.
- Здрасьте. – виновато промолвил он, пряча взгляд.
- Здрасьте, здрась-сьте. С укоризной произнёс отец.
- Здраствуй, сынок. Нахмурившись, сказала мама.
Дежурный достал его одежду и, отдав её  ему, коротко бросил:
- Одевайтесь.
- А откуда вы узнали што я здесь? – осторожно обратился к родителям Вова, натягивая штаны.
- Вот, товарищ дежурный офицер позвонил, – ответила мама, кивнув в сторону сержанта.
« Откуда этот дьявол узнал мой телефон. Неужели Аладдин раскололся?» - подумал Каштанов, исподлобья взглянув на улыбающегося дежурного.
Сержант гордый тем, что его назвали офицером, угадал его мысли и поспешил развеять его сомнения. Он взял со стола стрелковую мишень, на обороте которой было что-то написано, и помахал ею в воздухе.
- А-а, – с досадой протянул Каштанов. Теперь ему всё стало понятно. Незадолго до этого он стрелял из воздушки в тире на автостанции Самарканд и пятью выстрелами выбил пятьдесят очков из пятидесяти возможных – то есть пять раз попал в десятку. Хозяин тира не поверил своим глазам и предоставил ему вторую попытку, уже бесплатно. Он, самодовольно ухмыльнувшись, повторил результат. Тогда тирщик, который никогда раньше такого не видел, попросил его продиктовать свои данные и записал их в специальную тетрадь, сказав, что это делается по приказу министерства обороны на случай войны и что в этом случае из метких стрелков, таких как Каштанов, будут формироваться специальные снайперские роты. Каштанову идея понравилась. Он с гордостью выложил тирщику и свой адрес, и свой телефон и даже место учёбы. А тот возьми да и запиши все данные не только в свою тетрадочку, но и на обеих мишенях.
Одну мишень тирщик оставил у себя, а вторую сложил вчетверо и отдал Каштанову,
который, небрежно бросил её во внутренний карман куртки и забыл про неё. И только теперь она всплыла. И где!
Когда отец оплачивал штраф – двадцать пять рублей, мама обратилась к сержанту с просьбой:
- Я надеюсь, Вы не станете сообщать в университет?
Но просьба не была подкреплена ничем. Сержант как-то странно посмотрел на неё и, не сводя с неё глаз, несколько раз медленно кивнул головой.
Домой Каштановы ехали молча. Про Аладдина Вова не сказал ни слова – он знал о негативном отношении к нему своих родителей. Родители оставили Вову отдыхать, а сами поспешили на работу. Как только за ними закрылась дверь, Каштанов ринулся к своему письменному столу, достал оттуда пятнадцать рублей, занял червонец у братишки, и, прыгнув на велосипед, отправился выручать Аладдина. Того надо было срочно вытаскивать. Ведь если «менты» узнают, что он подследственный, у него может возникнуть ещё целая куча непредвиденных проблем. Да и потом кроме Каштанова, вытаскивать его просто было некому.
Через два часа Каштанов уже вёз на раме своего «Урала» отдубашенного, но счастливого Аладдина по дороге из Келеса в Ташкент. Аладдин напевал какую то дурацкую песенку:
- Ин фазэ робот,
 Тун тун тун тун… Вова молча крутил педали и глядел в оба так как велик был без тормозов.
 Благополучно довезя спасённого до его двора, Каштанов оставил его с кучкой пацанов, а сам отправился дописывать, начатое позавчера, стихотворение.
- Вечером выйдешь? – крикнул ему вслед Аладдин.
- Не знаю, – не поворачивая головы, нехотя ответил Вова.
После этого они долго не общались. Каштанов стал избегать Аладдина, который активизировал попытки втянуть его в свою воровскую шайку. Вова теперь, не выглядывал из окна на свистки, а если встречал Аладдина на улице - старался быстрее уйти. Занятие поэзией увлекло его с головой.  Он часами находился дома и выходил только для работы в саду. Через некоторое время состоялся товарищеский суд - команда вытрезвителя, всё таки, сообщила в университет. После суда в фойе факультета вывесили огромную «молнию», на которой Каштанов был изображён с красным носом, с подбитым глазом и с медалью «За отвагу» на груди. Внизу было написано: ГЕРОЙ - АЛКОГОЛИК! Но начальник секретной части – бывший фронтовик, увидев это, гневно приказал:
- Убрать!
Молния провисела всего пол дня, но этого было достаточно, чтобы поползли грязные сплетни и Каштанов был вынужден уйти на заочный. Тем не менее, он иногда захаживал на факультет, чтобы пообщаться со старыми друзьями. Они же и сообщили ему, что после суда Крупицина очень изменилась. Она стала избегать общественной работы, стала хуже учиться и её лишили ленинской степухи. Пару раз Каштанов сталкивался с ней в фойе, но она, завидев его, убегала. Он заметил, что она даже изменилась внешне – как-то осунулась, посерела. Позднее пацаны из банды Кольки Копчёного сообщили, что того посадили, Айгуль  вышла замуж, Любина тётя уехала в Москву на повышение и Люба, оставшись одна одинёшенька, пристрастилась к бутылке. Денег на водку у неё не было, и она хлестала портвейн, отчего и посерело её лицо.
Может быть, её спасла бы партийная и комсомольская работа, но как раз в это время, вся эта дрянь начала разваливаться как карточный домик и Люба окончательно осиротела.
Закончила университет она даже хуже чем Каштанов – на одни тройки, и её по распределению зафиндилили в город Бахт Сырдарьинской области, где она и связалась с рецидивистом Пробкиным, сосланным подальше от Ташкента, за сто первый километр.
Потом грянул развал союза, начался массовый исход русских из республик в Россию, и Люба уехала в Воркуту вместе со своим мужем….

… « Как быстро летит время, - подумал Каштанов, глядя на Любино фото, -  уже больше двадцати лет прошло с тех пор, а всё как будто вчера было. А ведь я всё это время переживал, что обманул своих товарищей. Они мне поверили и даже сорвали это дурацкое собрание. Да-а, здорово получилось! И в тоже время некрасиво. Здорово – потому что в тот день вся эта партийно-комсомольская свора получила хорошую пощёчину. Молодец Ринат Обильшин! Это он бузу устроил, я даже не ожидал. И всё таки, я обманул тех, кто мне верил, того же Рината, всех кто голосовал в мою пользу. Интересно что бы они сказали, если бы узнали правду. Стыдно конечно. Но стыдно только перед ними. А перед теми кто хотел  моей «крови», перед тем же Золотовым, перед этой Любой не стыдно ни капельки. Ведь если бы не этот засранец Аладдин, разве попал бы я в вытрезвитель. Да не в жисть!
Как причудливо сложились тогда обстоятельства. Суда бы и не было, если бы не та злополучная мишень. Иначе как бы «менты» узнали, где я учусь. Скрыл бы и всё. Надо было им денег дать немного – тогда бы не сообщили в универ. Но папа и мама мои ведь честные, при Сталине воспитанные – взятки давать не приучены.
Простил ли я Любу? Г-м… Наверное простил. Бог итак её наказал. Вон куда её забросил…
  Но всё таки вышла в нет! Из сугроба, но вышла  - общаться  хочет.  Может зря я её тогда потаскухой обозвал? Про плёнку придумал… А может и не зря».
Он немного подумал и поставил ей оценку за фотографию. Это была пятёрка с плюсом….

                ПРОДОЛЖЕНИЕ
                « ВСПОМНИТЬ  ВСЕХ»
.  Цикл рассказов.  Автор – Георгий Волков ( псевдоним).
 Начал 12 апреля 2010 г.
   Это виртуальный роман. Главный герой выходит в одну из популярных социальных сетей и встречает там персонажи из своей прошлой жизни. В его памяти всплывают различные ситуации, связанные с этими персонажами. Разглядывая их сквозь призму прошедших лет и накопленного жизненного опыта,  он переоценивает свои поступки и действия других людей. В чём то он раскаивается, а в чём то – наоборот.

                Приятного чтения.


История первая.                «НА ЗАРЕ ДЕМОКРАТИИ.»

… День был насыщенным. Каштанов съездил в Налоговую, заплатил в пенсионный фонд, потом встретился с заказчиком и к трём часам был уже дома. Наскоро пообедав, он с воодушевлением сел за компьютер и набил адрес известной социальной сети, в которой  зарегистрировался  совсем недавно, но уже успел найти несколько старых знакомых и даже друзей. Это занятие затягивало. Функций на сайте было множество. Накануне Каштанов уже поставил пятёрки за фотографии двум однокурсницам, одна из которых была в Германии, а другая в Швеции и одному однокласснику, уже вышедшему на пенсию в чине полковника. Все они пригласили его присоединиться к списку их друзей, и он ответил согласием.
 Теперь он использовал каждую возможность, чтобы появиться на сайте. По природе своей, он был общительным, да и любому интересно узнать, спустя  двадцать лет, кто кем стал, кто кем не стал, кто чего добился. Сам он добился немногого. Закончив университет мировых языков он не смог работать учителем, и откопав свой талант художника, занялся сувенирным бизнесом, сначала от случая к случаю, а потом вступил в ассоциацию народных мастеров, зарегистрировался в налоговой и взял патент. Поначалу дела шли неплохо – спрос превышал предложение, но налоговые льготы, данные президентом всем художникам и мастерам, через несколько лет привели к тому, что таковых развелось как собак нерезаных и все они жёстко конкурировали между собой, беспардонно передирая  друг у друга мало-мальски перспективные идеи и сбивая друг другу цены. А тут ещё грянул мировой кризис и сувенирный бизнес вообще остановился. Во первых стало в несколько раз меньше туристов, на которых он в основном был нацелен, во вторых те туристы, которые всё таки приезжали теперь экономили на всём, и вместо того чтобы покупать изделия народных промыслов теперь просто фотографировали их.
 Денег стало катастрофически не хватать, в семье участились скандалы, жена пугала разводом, и Каштанов стал покупать газеты с предложениями о работе. Но когда тебе за сорок многие двери уже закрыты, да и здоровье уже не то.
Всё это довлело над ним, и настроение ухудшалось с каждым днём. Единственной отдушиной стало, ни к чему не обязывающее, лёгкое общение на сайте. Общение, зачастую, с людьми, которых едва знал, а некоторых даже не помнил, но зато они помнили тебя.
Каштанов зависал на сайте уже три месяца, надеясь найти свою первую любовь, свою любимую учительницу, своих однополчан. Пока безуспешно.
Но сегодня его ждал настоящий сюрприз. Он зашёл на сайт и обнаружил, что у него были  гости.  Кликнув туда, он  увидел две фотографии. Первая принадлежала совершенно незнакомому человеку по имени Владимир Баранов – это был случайный гость, такое часто бывает, зато вторая!!! На второй фотографии он увидел, до боли, знакомое лицо. Это была Люба Крупицина. Но теперь она, вероятно, носила фамилию мужа и назвалась Пробкиной.
В отличие от большинства фотографий размещённых на сайте её фото было черно-белым, к тому же помятым и с одним оторванным уголком. Да и потом, выглядела Люба странно,
неожиданно. Она стояла в заснеженном дворе покосившегося домика, на фоне развалившейся телеги и серого неба. На голове у неё была помятая мужская шапка-ушанка, из под которой выбивались длинные пряди светлых волос, ниспадающие на расстёгнутую, в пятнах, фуфайку. На ногах у Любы были валенки.
 На заднем плане, на крыльце домика сидел мужик тоже в фуфайке и в валенках, но шапки на нём не было. Он сидел, опустив косматую голову, и смотрел вниз. Наверное, это был муж.
Каштанов увеличил фото и вгляделся в Любино лицо. Она изменилась за эти годы. Её мужественный подбородок с ямочкой стал ещё более мужественным, а губы, некогда припухлые, теперь были тонкими. Полуоткрытый рот был несколько изогнут к низу, а носогубная складка была довольно глубокой. Нос, раньше слегка напоминавший гусиный клюв, теперь больше напоминал картошку. Брови были густыми и неухоженными, но зато глаза…. Глаза остались такими же. Большие, серые, холодные глаза волчицы. Но раньше эти глаза горели холодным огнём, а теперь они потухли и безразлично глядели из-под полуопущенных век.
 - О, боже! Да она пьяна! – в  изумлении воскликнул Каштанов, пристальнее рассмотрев её. Он понял это по общему выражению её лица. Выражению, озлобленности и, в то же время, безразличия, которое бывает почти у всех алкоголиков, наркоманов и просто у людей, которым на всё наплевать.
Посмотрев ещё немного на Любу и её мужа, он опустил глаза, чтобы посмотреть, где она теперь живёт. В строке «место жительства» чёрным по белому было написано: Воркутинская область, село Сугробово.
« Так тебе и надо!» - промелькнуло у него в голове, но он тут же осёкся и прошептал: - бедняжка, куда тебя занесло.
 Сам он, по прежнему, жил в Ташкенте. Сейчас было уже начало мая и узбекское лето полностью вступило в свои права, а в Воркуте, судя по сводкам  Гидрометцентра, только начиналась весна.
- Надо же! Никогда бы не подумал, что увижу тебя такой,- произнёс он, мысленно обращаясь к Любе – раньше ты была совсем другой.
 Перед ним живо всплыли события двадцатилетней давности…

…После четвёртого курса университета Каштанов находился в академотпуске. Им овладело какое то оцепенение, учиться дальше не хотелось, да и было трудно. На третьем курсе к основному английскому добавился ещё и французский, который казался гораздо сложнее со своими спряжениями глаголов, грассированным “r” и просто мешал учить английский, отнимая уйму времени. Третий курс Каштанов закончил с пятёркой по французскому, но то были азы. Их группа даже поставила сказку « Золушка» на языке оригинала и с успехом продемонстрировала постановку, к всеобщей радости кафедры французского языка и к гордости их «француженки» Эльзы Петровны  Чепурэнко, за что она всем поставила пятёрки автоматом. На четвёртом курсе нагрузки резко возросли, и Каштанов  охладел к французскому. Чепурэнко, влюблённая в свой предмет ему этого не простила и сказала, что,  либо он будет заниматься на «пять», что ему вполне по силам, либо она оставит его на второй год, несмотря на успеваемость по другим предметам. Он на этот ультиматум наплевал и вообще перестал посещать её пары, а к концу четвёртого курса и вовсе забросил учёбу, снова связавшись с дворовыми пацанами.
Сегодня он хорошо выспался и, позавтракав, улёгся на диван смотреть телек, как вдруг раздался телефонный звонок. Звонили его одногрупницы, подружки Таня и Минзеля. Они сказали, чтобы он никуда не уходил – они приедут через час.
«О-о, вот это сюрприз, - подумал Каштанов, - сразу две! Такого ещё не было!
Он быстро сбегал в магазин и купил бутылку Узбекского Шампанского и небольшой торт, в надежде с пользой провести хоть этот день. Фантазии кружили ему голову.
Через час с небольшим, как и обещали, появились они. Каштанов галантно помог им снять верхнюю одежду, предложил помыть руки с дороги и пригласил их в свою комнату, где уже был накрыт небольшой журнальный столик. Увидев угощение, подруги переглянулись и как-то странно хихикнули. Он усадил их в удобные кресла, предварительно расставленные им вокруг столика, врубил мафон, а сам уселся на свою софу, оказавшись напротив них. Заиграла музыка. Это был Атаван. Каштанов нарезал торт и, разложив куски по тарелочкам, уже взялся за бутылку Шампанского, намереваясь открыть его, как вдруг Минзеля – веселая татарочка с кудрявыми русыми волосами, слегка смутившись, произнесла:
- А можно музыку потише, пожалуйста.
Девчёнки снова таинственно переглянулись. Каштанов поставил бутылку на стол,
 сделал потише, и тут заговорила Таня:
- Видишь ли, Володя. Мы пришли к тебе не просто так, а по делу.
- Да? Какое дело? Всегда рад помочь. Но Шампанского то выпьете? – ответил он, снова беря в руки бутылку.
- Нет! - почти крикнула Таня, - лучше чаю. Потом, после небольшой паузы добавила:
- А лучше ничего не надо, мы ненадолго.
Каштанов грустно взглянул на неё и, медленно поставив Шампанское на стол, приготовился слушать.
На мгновение в комнате воцарилось неудобное молчание. Минзеля, порывшись в своей сумочке, извлекла оттуда  сложенный лист бумаги и вручила его Каштанову. Он, знаком  предложив им приступать к торту, посмотрел на текст и обомлел. Это была повестка на товарищеский суд.
- Какой ещё суд? - он посмотрел на подружек с нескрываемым изумлением – за что? За непосещение что ли?   
Таня отрицательно помотала головой и, изобразив на лице сожаление, несколько раз ткнула указательным пальцем в бутылку Шампанского.
Она была из приличной семьи, с детства занималась гимнастикой и имела потрясающую фигуру. Да и на лицо она была довольно симпатичной и нравилась Каштанову. Ему всегда казалось, что она тоже ему симпатизирует, только не подаёт виду по причине строгого воспитания. Сейчас она смотрела на него с нескрываемой жалостью.
- Не понял, - сдержанно сказал Каштанов, поймав её грустный взгляд, - может, объясните?
- На факультет пришла бумага из милиции – заговорила Минзеля – там пишут, что ты провёл ночь в вытрезвителе. Может это недоразумение, ошибка?
- Ах, вот оно что, – прошептал  Каштанов, опуская глаза. – Да нет, это не ошибка. Был я там.
На его лице появилось выражение глубокой досады. Он повернулся к окну, и некоторое время разглядывал молодую апрельскую листву. В это время кассета кончилась, и в комнате стало тихо. Это вернуло его к реальности и он, попробовав произвести бодрое впечатление на девушек, весело воскликнул:
- Девчонки, торт остывает, налетай!
Но шутка не возымела ожидаемого эффекта. Подруги замялись, продолжая переглядываться.
- Мы, наверное, пойдём, -  мягко сказала Таня, - ну ты придёшь? Что нам передать Крупициной?
- Я приду, приду, но Вы что, даже торт не попробуете, обиженно засуетился Каштанов.
Таня взяла со стола чайную ложечку и, отломив ею маленький кусочек торта со своей тарелочки, положила его в рот. Минзеля последовала её примеру. Каштанов хотел, было, пойти на кухню, чтобы поставить чай, но девушки синхронно встали и направились в прихожую. Молча, выйдя за ними, он помог им одеться и открыл входную дверь.
Они уже не хихикали.
- Суд состоится на большой перемене, - сказала на прощание Таня, выходя из квартиры в подъезд.
- Крупицина сказала: если ты не придёшь – тем хуже для тебя, - добавила Минзеля – так что не опаздывай, пожалуйста.
Каштанов сказал «до свидания», подождал пока девушки спустились на несколько ступеней, и закрыл дверь.
Всю ночь он не спал, мысленно готовясь к суду. Он понимал, что это конец. Во всяком случае, конец его учёбе на дневном. Он итак слыл одиозной личностью и был замешан в нескольких скандалах.  Некоторые преподы и студенты просто жаждали покарать его, но в предыдущих случаях правда была на его стороне. Атеперь его недоброжелателям предоставлялась уникальная возможность выполнить свои планы. Он мог бы конечно не придти на суд, и всё случилось бы без него. Но он посчитал это трусостью и решил встретить удар с открытым забралом, что было в его стиле. К тому же ему было интересно, как устроен товарищеский суд. А ещё интересней ему было узнать кто его истинные друзья, а кто настоящие враги, ведь суд это момент истины для всех. Родителям о визите однокурсниц он ничего не сказал.
На следующий день, надев костюм тройку и выходные туфли-лодочки, он отправился  в университет. Каштанов хорошо знал маршрут и прибыл вовремя.  Большая перемена только началась. В динамиках, развешанных по факультету, звучала знакомая мелодия:
«Мишел – май белл…» - заливался Пол Маккартни, по коридорам туда сюда сновали студенты. Он увидел, что все его однокурсники стремятся в одном направлении  и, заключив, что суд, вероятно, состоится там, пошёл за ними. Некоторые из них приветствовали его, он отвечал им тем же, некоторые подбадривали.  Но были и такие, в чьих глазах он прочитал откровенное злорадство и даже торжество. Суд было решено провести в лекционном зале на втором этаже. Каштанов вошёл в зал одним из последних и уже хотел пройти вместе со всеми в глубину аудитории и присесть на стул, как вдруг его окликнула Люба Крупицина – комсорг курса, стоявшая на месте лектора:
- Не спеши садиться Володя, - сказала она сухим, официальным тоном, - тебе придётся постоять.
- Да? Ну хорошо,- тихо сказал Каштанов, и остался стоять неподалёку от неё. Пока все рассаживались, у него было время осмотреть аудиторию. Он стоял спиной к доске, и присутствующие были как на ладони. Только теперь он заметил, что с боку от лекторской кафедры поставили стол и за ним сидели три преподавателя. Профессор Золотов, завкафедрой грамматики  Бермудская и философичка Фесуренко. Золотов был преподавателем аналитического чтения. Поговаривали, что он бывший разведчик нелегал, 20 лет работавший в Великобритании и теперь на пенсии, но работает преподом, и что его работа это как всегда у «них» заведено – лишь прикрытие. На самом деле он присматривает среди студентов кадры для будущей работы в КГБ. Каштанову казалось, что Золотов в начале второго курса обратил внимание на него, так как он подходил по всем параметрам: спортсмен, отслужил в Афганистане, неплохо занимается. Но после третьего курса Каштанов стал резко скатываться. Золотов сначала пытался его остановить – пару раз проводил с ним лёгкие беседы, но потом плюнул и занялся другими.
Сегодня он выглядел как всегда – с иголочки. На нём был клетчатый английский сюртук с кожаными карманами и кожаными овальными нашивками на локтях. Кремовая рубашка с накрахмаленным стоячим воротником, нарядно выглядывала из-под сюртука. Его кепка аля Шерлок Холмс, как всегда, мирно покоилась на краю стола, навевая всем мысли о туманном Альбионе. Безупречно подстриженные седые волосы гармонировали с тонкими, аккуратными английскими усиками. Из под рыжеватых бровей смотрели голубые, беспристрастные,  как у манекена,  глаза. Он подёргивал головой, смотря из стороны в сторону.
«Типичный англичанин» - подумал про себя Каштанов – такого трудно разоблачить.
Тем временем Золотов кивнул Крупициной и она постучала по кафедре ладонью, призывая к тишине. Гомон в зале постепенно стих и она начала:
- Товарищи, сегодня мы собрались здесь по неприятной причине, - и она с укоризной посмотрела на Каштанова, - к нам в университет пришло письмо о том, что наш товарищ – Владимир Каштанов провёл ночь, где бы Вы думали, в вытрезвителе!
По залу прокатился гомон с оттенками осуждения, удивления и чего-то ещё. Вдруг на заднем ряду послышался хохот. Это не выдержал Лёнька Далис, приятель Каштанова, циник и балагур.
- Вовчик, а там жрать дают? – крикнул он сквозь смех. Зал покатился со смеху.
- Нет, там дубинкой по почкам дают. – В такт ему ответил Каштанов.
- Вот гады! Вместо того чтобы накормить бедного студента…, Лёнька продолжал смешить публику.
Золотов нервно задёргался. Заметив это, Люба вновь постучала по кафедре, уже сильнее.
В наступившей нестойкой тишине снова раздался её стальной комсомольский голос:
- Поступило два предложения, товарищи: первое – исключить Каштанова из Комсомола, второе объявить ему строгий выговор с занесением в личное дело.
«Однако скорый у вас суд» подумал Каштанов.
- Кто за первое предложение, прошу поднять руки, - продолжала Крупицина. Золотов стал сверлить студентов глазами.
Руки подняли человек пятнадцать. В основном это были комсорги групп и студенты, преданные делу партии и комсомола и лично Крупициной. Они просто не могли проголосовать по-другому,  – это отрицательно отразилось бы на их комсомольской карьере, да и задание проголосовать именно так, было получено ими на кануне.
Каштанов медленно окинул тяжёлым взглядом всех, кто поднял руки. Большинство из них опустило глаза. Золотов, казалось, был удовлетворён. Он, по-прежнему, дёргал головой из стороны в сторону, но в его взгляде, падающем то на Каштанова, то на коллег, то на остальную аудиторию, теперь читалось торжество.
- Кто за второе предложение, холодно сказала Люба, посчитав проголосовавших, и записав цифру в блокнот.
За второе, более гуманное предложение проголосовало человек шестьдесят.
Каштанов сдержанно улыбнулся и с благодарностью покивал им головой. Он уже думал, что суд закончен, но тут Крупицина, обращаясь к залу, спросила:
- Воздержавшиеся есть?
Руки подняли 12 человек. Это были его одногрупники, которые знали его как хорошего товарища. Некоторым из них он не раз помогал в учёбе и в тяжёлые дни хлопковых компаний, за время которых они, практически, стали одной семьёй. Крупицина, кстати тоже училась с ним в одной группе и даже по началу строила ему глазки.
  Он вернулся из армии на второй курс, отслужив в Афганистане и с трудом вливался в мирную жизнь. Слишком разительным и быстрым был контраст между адской, полной опасностей, невероятных лишений, смерти, злобы и огня воинской службой и  веселой бесшабашной студенческой жизнью. Он ходил на лекции, семинары, но душа его в это время находилась там, «за речкой» где ещё оставались его товарищи, с которыми он прошёл под пулями и по минным полям, может быть, лучшую часть своей жизни. Он обучался языкам, философии и прочим гуманитарным прелестям в окружении молоденьких, цветущих  девиц, а его сослуживцы, принесённые в жертву и преданные собственным правительством, каждую секунду рисковали жизнью в чужой стране. А Родине, за которую они воевали,  показывая чудеса героизма, было на них наплевать. Родина медленно разлагалась, погрязнув в изобилии, а её солдаты, грызли галеты пятнадцатилетней давности, пили воду белую от избытка хлорки, изнывали от 50 градусной жары, кормили вшей и каждый день сотнями шли на смерть в угоду кучке дряхлых, выживших из ума старцев.
Все эти противоречия постоянно роились в его голове и мешали ему учиться. Пол года у него была бессонница. По ночам он ворочался в постели, а когда под утро ему удавалось уснуть, нужно было уже вставать и идти на занятия. Он приходил в универ с тяжёлой головой и сидя на парах, частенько бился лбом об стол, внезапно заснув. Преподаватели делали вид, что не замечают этого, а некоторых девчонок это весьма забавляло. Они даже хихикали, но стоило Каштанову взглянуть на них, тяжёлым, лишённым эмоций  взглядом, как хихиканье застревало у них в горле и они не знали куда деваться.
Кроме Каштанова в университете было ещё несколько «афганцев». С ними творилось, приблизительно то же самое, но партийное и комсомольское руководство следило за ними, невидимым оком, всячески стараясь втянуть их в свои ряды. Считалось что человек прошедший войну, обладает сильным характером, дисциплинирован, честен и как нельзя лучше подходит для руководящей, ответственной работы в рядах партии. А « афганский синдром»? – Ничего, со временем пройдёт.
Крупицина как комсорг курса и кандидат в член КПСС тоже вела кадровую работу по заданию партии и Каштанов, конечно же, попал в её поле зрения. У неё с самого начала были на него виды. Он был коренным ташкентцем, из приличной семьи, с городской пропиской спортсмен, второй курс закончил на одни пятёрки. Она решила, во что бы то ни стало, вылепить из него партийного босса и женить на себе. Сама она приехала в Ташкент из Саранска. Её отец был старшим надзирателем в одной из колоний Мордовии.
От него постоянно несло тюрьмой. Кроме того, он переносил тюремные порядки в свою семью, выстраивая в ней атмосферу недоверия и подозрительности. И, хотя, Люба, по своему,  любила отца, но как только ей исполнилось семнадцать и она закончила школу с золотой медалью, она не раздумывая подалась на юг, в Ташкент, к тёте которая возглавляла Урикзарский райком комсомола. Люба без труда поступила в Среднеазиатский университет мировых языков, как иногородняя получила койку в общаге и под неусыпным оком тёти стала уверенно продвигаться вверх по комсомольской лестнице. Начала она с того, что активно выступала на комсомольских собраниях, гневно
клеймя прогульщиков, троечников и всех остальных, портящих общую картину социалистического образовательного процесса. Очень скоро, не без помощи тёти, её заметили, и она была избрана сначала комсоргом группы, а потом и курса. Училась она хорошо и ей за всё это назначили повышенную ленинскую стипендию, которая равнялась зарплате мелкого инженера. Тогда она ушла из общаги и стала снимать квартиру недалеко от факультета, пополам со своей подружкой – восточной красавицей Айгуль, приехавшей учиться в Ташкент из Киргизии. Логическим продолжением  этой цепочки должно было стать удачное замужество. Мишенью был выбран Каштанов. Но задача оказалась архи сложной.
Во – первых Каштанов никак не хотел становиться на карьерную лестницу. Его чуть ли не насильно повторно приняли в комсомол. Повторно – потому что он один раз уже был комсомольцем, но когда он попал в армейскую учебку,  его комсомольский билет и все остальные «ценности» были украдены в первую же ночь. Он не особенно расстроился и даже забыл об этом, но когда он возобновил учёбу после службы, к нему подошла Люба и потребовала уплатить членские взносы. Он сказал, что он не комсомолец, тогда люба возмутилась и инициировала  собрание комитета комсомола, на котором Каштанов был благополучно, повторно принят в их ряды. На собрании он  не ответил ни на один их вопрос типа: « какой орден получил ленинский комсомол в 1937 году?»  или – «в каком году комсомол получил орден Ленина?», но накануне сверху, из парткома поступило волевое решение – принять «афганца», и они проголосовали единогласно. Люба попросила его принести хорошие фотографии на комсомольский билет, но Каштанов принёс старые выцветшие фотки, которые с незапамятных времён валялись в ящике его письменного стола – не пропадать же добру. На этих фотках ему было лет одиннадцать, и он был едва узнаваем. Крупицина целый месяц требовала от него   других фотографий, но он как будто не слышал, и её пришлось вклеить эти.   
После этого Люба тщетно пыталась заставить его активно участвовать в комсомольской деятельности – стучать, осуждать и тому подобное. Его это только раздражало, и он, вместо того чтобы осуждать, стал открыто защищать и восхвалять прогульщиков и двоечников. Любу это бесило, но она не подавала виду, надеясь отыграться на нём, после того как женит его на себе и родит пару детей.
- Вот тогда он никуда не денется, - говорила её тётя, - будет как угорь на сковородке!
Второй сложностью Любиного плана было то, что Каштанов никак не хотел знакомиться с этой самой тётей. Крупицина под разными предлогами пыталась затащить его в райком, к тёте на смотрины, а он под разными предлогами уклонялся.
В третьих, Люба совершенно ему не нравилась как женщина. Она была худой и высокой, а голова её была непропорционально велика.  Несмотря на то, а может быть и из-за того, что она обладала роскошной косой, сзади Люба была похожа на большую дубинку, за что и получила ласковое прозвище – « Дубинушка».
 Каштанов даже представить не мог себя с ней в одной постели. Кроме того, у него была тайная неразделённая любовь к другой девочке, с которой он учился до армии, и которая теперь училась на курс старше. Он вернулся с войны настолько худым и измождённым, что она даже не узнала его, но он расценил это как безразличие и не стал навязываться, так как война сделала его инвалидом, и он не хотел никому портить жизнь. После этого он не хотел никаких романов, да и Люба просто в подмётки не годилась той девочке.
Крупицина плела свои интриги почти три года, но ни на шаг не приблизилась к своей цели. Когда она звонила Каштанову домой и пыталась завести приятельскую беседу с мамой Каштанова, та отвечала ей сухо и старалась побыстрее закончить разговор, чувствуя фальшь и натиск. А тут ещё Каштанов стал скатываться по учёбе, и в один прекрасный день Любина тётя сказала:
- Всё, больше на эту лошадку ставить не надо, время летит быстро, у тебя что, других кандидатур нет?
Другие кандидатуры у Любы были, и она без колебаний последовала тётиному совету. Но сегодня у неё был шанс отомстить Каштанову за потраченное время и несбывшиеся надежды.
- Кто воздержался? – Холодно спросила она, обращаясь к залу.
Вверх взметнулось три руки.
- Итак, большинством голосов…, начала Люба.
- Подождите, - вдруг выкрикнул Ринат Обильшин - один из воздержавшихся, - вы, что даже высказаться ему не дадите?
- Последнее слово подсудимого святой закон! – Поддержал его Лёнька Далис с последней парты.
В зале снова послышались смешки. Профессор Золотов заёрзал на стуле и нервно завертел головой по сторонам.
 От Рината Каштанов поддержки не ожидал. Тот был старше него года на четыре, в университет поступил, успев поработать в торговле и заработать  на золотые зубы и на кое-что ещё. Держался Ринат особняком, у него уже была семья. Ему нужен был только диплом и не нужны были проблемы. Они с Каштановым даже не были друзьями и все удивились что, обычно тихий и незаметный Ринат, вдруг так выступил.
Из зала послышались неуверенные возгласы:
- Пусть расскажет!
- Да, пусть!
- Хорошо, - согласилась Крупицина  - расскажи нам Вова, как ты докатился до жизни такой.
При этом она  повернулась к Каштанову, открыто насмехаясь.
В зале наступила тишина. Каштанов гордо осмотрел всех присутствующих, поправил галстук, потом подошёл к переднему столу в центральном ряду и, опёршись на него двумя руками, начал:
- Дело было так.
Студенты стали оживлённо переглядываться в предвкушении интересной истории. Каштанов  был мастером  травить байки и все об этом знали. Золотов напрягся.
- Недавно – продолжал  Каштанов, - я пошёл в дендропарк,  чтобы выбрать саженцы для своего сада. Не найдя того что мне нужно было, я отправился домой. Иду по тротуару, смотрю –  в кювете, возле дороги человек лежит.
Он сделал паузу и медленно обвёл присутствующих интригующим взглядом. Некоторые впечатлительные особы вытаращил глаза, и прикрыли  ладонями рот.
- И что же? - презрительно фыркнула Люба.
Он взглянул на неё с жалостью и продолжил:
- Я подошёл к нему и осмотрел его, он был ещё жив. Лежал он вниз головой, и кровь прилила к его лицу. Вот-вот могло наступить кровоизлияние в мозг. Я перевернул его, и его лицо показалось мне знакомым. Вскоре я узнал его. Это был старик – ветеран войны из соседнего двора.
По залу прокатился гомон одобрения.
- Это ещё не всё, - Каштанов сделал успокаивающий жест. – Я прощупал его пульс, поднял его и привёл в чувства. Затем я подхватил его под плечи и вытащил  на дорогу с тем, чтобы поймать такси и отвезти его домой. Но вместо такси, вдруг, подъехал «Чёрный ворон» и нас затолкали туда и увезли в Келес. Ветеран этот был выпивший и испачкался во время падения, а я выпил всего лишь бутылку пива незадолго до этого, и от меня тоже пахло. Они разбираться не стали - им план нужен. Распихали нас по камерам до утра и всё. Остальное вы знаете.
Каштанов скромно опустил глаза
- Да его не судить надо, а благодарность ему обьявить! – вдруг закричал Ринат, разорвав наступившую тишину.
- Он ветерана от смерти спас! – завизжал Лёнька Далис.
- Пьяного ветерана! – рявкнула Люба.
- Да кто ты такая чтоб ветеранов осуждать! – заорал Ринат, вскочив со стула и наклонившись в её сторону. – Когда они кровь за нас проливали, тебя ещё в помине не было!
Люба отшатнулась назад. Она поняла, что допустила ошибку и была здорово сконфужена, чувствуя на себе осуждающие взгляды своих товарищей. Глаза её забегали. Она не знала куда деваться.
- Предлагаю считать голосование недействительным. – Громко сказал Ринат, повернувшись к залу.
- Предлагаю объявить Вовчику благодарность и повысить стипендию! – Выкрикнул Далис.
Со всех концов зала послышался хохот и улюлюканье. Кто то затопал ногами. Началась настоящая буза. Нона Борисовна Бермудская откровенно рассмеялась. Она была одной ногой уже в Израиле, и ей до лампочки был этот совковый фарс, который ещё совсем недавно мог бы иметь самое серьёзное развитие. Но теперь на дворе была перестройка и тиранов вместе с их тиранией развенчивали одного за другим.
Люба почувствовала, как земля уходит у неё из под ног. От растерянности она начала вертеть головой по сторонам и хлопать ресницами. Заметив это, Золотов вскочил, подбежал к ней на выручку и завопил в зал, махая руками:
- Вы нарушаете регламент комсомольского собрания!
Но его голос потонул во всеобщем хаосе,  воцарившемся в аудитории. Студенты стали вставать, грохоча стульями, и продвигаться к выходу. В них ещё теплилась надежда успеть затолкать в рот хоть какой-нибудь пирожок или коржик, так как большая перемена была уже на исходе, и на  традиционную порцию плова они уже опоздали. Им предстояло ещё отсидеть одну пару исторического материализма у находившейся здесь Фесуренко, и одну пару политэкономии у Гургена Вазгеновича Ордуханян, ветерана ВОВ, который всю войну прокомандовал штрафбатом и не прощал прогулов. Оставаться голодными ещё три часа студенты были не намерены, так как многие из них уже успели заработать гастрит, а другие просто хотели « пожрать». 
 Покидая аудиторию, некоторые с улыбкой  подходили к Каштанову. Одни жали ему руку , другие хлопали по плечу. Он с радостью отвечал на рукопожатия и сердечно благодарил всех сочувствующих. Когда с ним поравнялся Ринат Обильшин, Каштанов подскочил к нему, и, схватив его руку обеими руками, стал трясти её, растроганно приговаривая:
- Спасибо, Ринас! Ты настоящий друг! Такое не забывается.
- Да, нет. Што ты, всё нормально, скромно ответил Ринат, улыбнулся и направился к выходу.
Вслед за студентами зал покинули невозмутимая Фесуренко и посмеивающаяся Бермудская. Золотов схватил свой кожаный портфель и, метнув в Каштанова гневный взгляд, стал нервно перебирать в портфеле какие то бумаги, как будто не зная, что делать дальше: остаться или уйти, оставив  Каштанова наедине с Крупициной.
- Ну что, ты доволен? – обратилась она к Каштанову, надеясь вызвать у него хоть какие то угрызения совести.
- Конечно доволен! - ответил он с улыбкой. – А знаешь, почему у вас ничего не вышло? Потому что время ваше уже прошло. Тебе бы родиться лет на тридцать раньше, когда людей за анекдот расстреливали, вот тогда бы ты сделала головокружительную карьеру. Правда, товарищ Золотов? Или лучше гражданин начальник, а?
Обратившись к профессору Каштанов, зловеще ухмыльнулся, и пристально посмотрел ему в глаза.
- Не говорите ерунды! – воскликнул Золотов, быстро закрыл портфель и выбежал вон из аудитории.

- А ещё, Люба, - продолжал Каштанов, -  я хотел тебе сказать, пока никто не слышит: чтобы судить и осуждать кого-либо, надо самому быть безупречным. А у тебя, я знаю, рыльце в пушку.
- Што-о? Што ты имеешь в виду? – возмутилась Крупицина. Она нахмурила брови, упёрла руки в бока и, наклонив туловище вперёд, сделала пару шагов в его сторону.
- Спокойно, - сказал Каштанов, слегка отшатнувшись, - я имею в виду твой роман с уголовником.
Люба опешила. Она остановилась как вкопанная и вытаращила на него глаза.
- Но это ещё не всё, - продолжал Каштанов. – Я ещё знаю, что ты  две недели назад ездила на природу в компании Урикзарской шпаны…Мне продолжать?
Д-да, - зло прохрипела она, желая узнать, что ещё ему известно.
 - Изволь. Там в Ченгельды, в прибрежных зарослях Чирчика ты со своим бойфрендом Колей и его подручными – гопниками напилась сухача и загарала топлесс у них на виду. 
  Да и не только у них. А потом взяла спиннинг и, пьяная в доску, стала закидывать его в какую то лужу. Сначала ветки цепляла, а в итоге поймала себя за трусы.
Люба побледнела – он знал такие подробности, как будто сам был там. Она зашаталась, потом опёрлась о ближайший стол и медленно села на стул.
- Что, не ожидала? – продолжал Каштанов, глядя на неё сверху вниз. – Но и это ещё не всё. Самое страшное - что всё это шоу  сфотографировал один мой знакомый орнитолог. Он там как раз снимал брачные игры зимородков. Я купил у него эту плёнку и напечатал несколько фото. Ты оказалась довольно фотогеничной. Правда, рёбра у тебя  слишком выпирают. Может поэтому ты такая злая?
Люба  не отвечала. Она смотрела куда то вдаль пустым взглядом, изредка моргая густыми накладными ресницами.
- Так вот что я хочу тебе сказать, товарищ Люба. Ты обыкновенная потаскуха. Хотя нет, не обыкновенная. Ты ведёшь двойную жизнь, а всё тайное рано или поздно становится явным. Я не против потаскух, они необходимы в нашей жизни, но когда потаскуха надевает мантию судьи и трезвонит о морали – это ни в какие рамки не лезет. Это верх лицемерия! Помнишь, как ты исключила из комсомола Наташку Исакову. А за что! За то, что она месяц не ходила на занятия. Да просто тебе завидно было, что за ней  парень на Жигулях приезжает. Потом её лишили стипендии, а у неё мать – инвалид, отца нету! Наташка была вынуждена на работу пойти, потом перевелась на вечерний, а когда домой возвращалась поздно вечером её зарезали!
Каштанов из обвиняемого превратился в обвинителя:
- А потом ты на похоронах лживую слезу пускала, и речь говорила о том, как все мы её любим. Ненавижу ваше племя комсомольское!
Люба съёжилась и сидела не шевелясь. Вдруг из её перекошенного рта донеслось еле слышно:
- Сколько стоит плёнка?
- А, плёнку купить хочешь? – Каштанов торжествовал. – Да у тебя денег не хватит! И не дай бог ты ещё кого-нибудь судить вздумаешь. Если я узнаю что ты продолжаешь людей гноить, не важно, по какому поводу, я эти фотки напечатаю крупным планом и развешу их на факультете, в ректорате возле парткома, в общаге и даже в райкоме где твоя тётя работает. Представляешь, что будет с тобой и с тётей твоей?
- Это подло, – еле выдавила из себя Люба.
- Ничего! С вами надо бороться вашим же оружием….
Тут дверь открылась, и зал стал наполняться  студентами второго курса, у которых  здесь должна была состояться  лекция. Второкурсники не обращая внимания на странную парочку, занимали свои места, доставали тетради и ручки, готовясь конспектировать, сложную тему.
- Ну ладно, - сказал Каштанов, слегка наклонившись к Любе, - я думаю, ты всё поняла. И не вздумай шутить со мной. Если ты не уймёшься - я  сделаю то что сказал, не сомневайся. Но ты меня знаешь – если будешь вести себя скромно, никто ни о чём не узнает. А про плёнку не забывай.
Он вышел из аудитории и пошёл вниз во двор, где его уже поджидали дружки. Через пару минут за ним, шатаясь, вышла Крупицина. У неё в голове пульсировало одно слово: «плёнка», « плёнка».
Но на самом деле никакой плёнки и никакого орнитолога не было. Каштанов всё это выдумал. А о Любином сраме он узнал от участников событий, которых знал лично. Он был знаком и с её Колей и ещё со многими Урикзарскими пацанами. Такие знакомства неизбежны, когда живёшь, как тебе кажется, полной жизнью, ходишь по дискотекам с ватагой друзей, участвуешь в массовых драках, приобретаешь новых друзей и новых врагов. Постепенно ты становишься своим в каждой подворотне и в разговорах типа: « Этого знаешь? Того знаешь?» - всё чаще всплывает твоё имя.
Историю про Любину рыбалку он услышал недавно от одного пацана из « банды» Коли Копчёного. Коля жил как раз в том дворе, где Люба с Айгуль снимали квартиру. Сначала
Коля, местный уголовный авторитет, присматривался к Любе, потом создал вокруг неё атмосферу страха с помощью своих  подручных, и в завершении комбинации предложил ей себя в качестве защитника, потребовав взамен немного любви. Люба ломалась недолго.
Коля был не жадным, красиво ухаживал и оказался начитанным. К тому же его боялась вся Урикзарская шпана. Кроме того, Коля был заядлым рыбаком и каждый раз привозил с рыбалки кучу самой разнообразной рыбы, а потом часть этой рыбы коптил за гаражами, за что и получил свою кликуху. Зато у Любы на столе теперь всегда была свежая и копчёная рыба, что для студенческого мозга, пусть даже с ленинской стипендией, весьма полезно. С тех пор Люба  начала вести двойную жизнь и ей это нравилось. Она была лидером среди студентов и в то же время была королевой шпаны. А Коле льстило, что он имеет красную масть. Но пацанам из его кодлы не нравилась эта связь, потому что Коля стал всё больше крениться вправо и проводить с ними всё меньше времени. И поэтому, как только Люба сделала промашку, сплетни об этом случае разлетелись по всему Урикзару в мгновение ока.
Нужно сказать, что Айгуль ничего об этом конфузе не знала. Она вообще не одобряла Любину связь и относилась к Коле весьма холодно. Когда он приходил в гости она тут же брала учебники и уходила к своим одногруппницам в общагу. Она даже ни разу не села с ним за один стол. И на все приглашения на пикник, в кино, познакомиться с его другом неизменно отвечала отказом. И правильно делала.
Каштанов вышел во двор факультета довольный результатом. Там Л ёнька Далис уже рассказывал пацанам о только что происшедшем.
- Ништяк ты прогнал насчёт ветерана, - восторженно крикнул он подходящему  к ним Каштанову.
Тот лукаво улыбнулся.
- Это кто ветеран, Алладин что ли? – рассмеявшись до слёз, еле выговорил Ваха, один из ближайших друзей Каштанова, который знал всю правду об истории с вытрезвителем.
    А правда была такой: Незадолго до вышеописанных событий, когда Каштанов вскапывал деревья у себя в саду, он вдруг услышал знакомый свист. Это свистел его друг детства Алёша по кличке Алладин. Войдя в сад через ветхую калитку, Алладин повесил свою сумку на сук старого тутовника и поздоровался с Каштановым за руку.
- Чё, куда путь держишь? – спросил его тот.
- Да, к адвокату, - ответил Алладин, - может, со мной съездишь?
И хотя это прозвучало, непринуждённо как предложение, по глазам Алладина Каштанов понял, что это была просьба. Он отнёс домой лопату, переоделся и они отправились в путь.
Алладин был его другом детства и жил в соседнем дворе. Он был младше Каштанова на два года и в свои 18 лет имел уже две судимости, был изгнан из ПТУ и нигде не работал.  Соседи, видя их вместе, недоумевали: что общего может быть у студента Ин.Яза, прошедшего Афганистан с этим уголовником и паразитом общества. Но это был поверхностный взгляд на вещи. У их дружбы были очень глубокие корни…
      Всё началось когда Каштанов учился в четвёртом классе.  Он был круглым отличником и активистом пионерской организации.  Поэтому когда ему предложили заняться повышением успеваемости с Алёшей Разгуловым, живущим в соседнем дворе, Вова Каштанов, не колеблясь, согласился. Алёша  учился во втором классе. Первый самый лёгкий класс он закончил без проблем. Во втором пошли всякие правила, которые надо было учить, и тут начались трудности. Вот тогда и решили пионервожатые взять шефство над ним и ещё над несколькими отстающими. Алёшу «прикрепили» к Вове Каштанову по территориальному признаку. Их познакомили в учительской и приказали Алёше во всём слушаться Вову, а Вове приходить к Алёше два раза в неделю и заниматься с ним до тех пор, пока тот не догонит свой класс. При этом Алёша как то странно посмотрел на Вову из подлобья.
  Родители Вовы восприняли это с энтузиазмом: « Да, конечно надо помогать отстающим, ты же пионер». И вот настал день, когда Вова в первый раз пришёл к Алёше, предварительно пообедав в школе и сделав свои уроки в группе продлённого дня. Дверь открыл сам Алёша, и, не сказав ни слова, кивком головы предложил Вове пройти в квартиру. Пройдя через узкую прихожую двушки, Вова оказался в просторной и светлой гостиной. Двери на кухню и  во вторую комнату были закрыты, но дверь на балкон была наполовину открытой, и оттуда струился дымок с каким то непонятным ароматом. Посмотрев сквозь окно на балкон, Вова разглядел там троих взрослых мужчин, сидящих на топчане. На дворе стоял май, и было уже жарко.  Мужчины сидели, скинув рубашки и майки. Они по очереди курили и передавали по кругу какой то непонятный медный сосуд, из которого струился дымок, а сбоку торчала трубка. Их тела были сплошь покрыты татуировками довольно хорошего качества. Вова, забыв обо всём, как завороженный уставился на мужиков и стал внимательно изучать картинки на их телах. У того, что сидел к нему спиной, во всю спину была изображена церковь с куполами увенчанными крестами. По бокам цвели розы, а над церковью кружила стая ворон, и клубились тёмные тучи. У того, что сидел напротив, лицом к Вове, на груди огромный синий паук вил роскошную паутину, а на плечах красовались восьмиконечные звёзды, похожие на ту, что украшала эмблему клуба кинопутешествий, возглавляемого Юрием Сенкевичем.
  « Путешественник, наверное…» подумал Вова.
Когда Вова стал разглядывать третьего, у которого на руке был изображён кинжал с обвивающей его змеёй, тот, поймав на себе его внимательный взгляд, вдруг обратился к нему:
- Ну чо пацан, хочешь поробовать?
При этом он затянулся из медного булькающего сосуда, который, как раз, оказался у него в руках,  протянул его в Вовину сторону и расхохотался неприятным хриплым смехом. Когда он хохотал, дым клубами вылетал у него изо рта и из обеих ноздрей как у Змей Горыныча, которого Вова недавно видел в сказке по телевизору.
- Брось, Татарин, – обратился к нему тот, которого Вова принял за путешественника, - мал он ещё!
  - Да я пошутил, - ответил Татарин и снова рассмеялся.
Вова смутился и отвёл глаза. Только теперь он вспомнил о цели своего визита.
- Ну, где будем заниматься? - спросил он, повернувшись к Алёше, смутно надеясь, что Алёша сейчас отведёт его в другую комнату, где будет письменный стол и не будет дыма и хохота. Но этого не случилось.
- Вот здесь. – Алёша указал на маленький облезлый журнальный столик, стоявший в углу гостиной, напротив двери на балкон.
Он поднёс к столику расшатанный стул и табуретку. Каштанов сел на стул спиной к балкону, а Алёша сел на табуретку и стал доставать из рваного портфеля свои измятые тетради. Столик, вперемешку заваленный его учебниками и всяким бытовым хламом, оказался на уровне его коленей. Вова взял учебник по русскому и, открыв его, обратился к Алёше:
  - Ну что, с какого места у тебя начались трудности?
Не успел Алёша ответить, как вдруг раздался настойчивый звонок в дверь. Мужчины, почему-то, начали метаться по балкону. Татарин залез под топчан вместе с курительным сосудом, а «Путешественник» приготовился выпрыгивать в окно. Человек с церковью на спине встал и, выйдя с балкона, плотно закрыл за собой дверь. Теперь Вова смог разглядеть татуировки на передней части его тела. На левой груди, там, где у  человека находится сердце, были мастерски исполнены портреты Ленина, Сталина и Карла Маркса. На правой же - был выколот портрет красивой девушки с длинными волосами. Лицо у этого дяденьки было серьёзное и настороженное. Казалось, он не замечал Вову, бесцеремонно разглядывающего его.
 В дверь снова позвонили, ещё настойчивей. На кухне раздался какой то грохот и звон посуды.  Дяденька напрягся ещё больше. Его напряжение передалось и Алёше и Вове. Вдруг из кухни выскочила вспотевшая женщина и, пробежав в прихожую, прильнула к дверному глазку.
- Фу ты, зар-раза, - выругалась она, спустя мгновение, - это ж Витька хромой.
Напряжение в квартире спало. Дядька с портретами на груди облегчённо вздохнул и вышел обратно на балкон. Тем временем женщина открыла входную дверь и разразилась проклятьями в адрес пришедшего:
- Ты чё, казёл безрогий, звонишь, как будто мусора с обыском пришли!
- Извини, Олечка. Трубы горят. Помоги, ради бога. – послышался сиплый дрожащий голос из прихожей.
- Кому Олечка, а кому Ольга Ивановна, - продолжала женщина, - ты ещё за прошлый раз не рассчитался.
- Ну пойми, Ивановна. Я отдам….
- Мне чё, Славика позвать? - закричала Ольга Ивановна – он тебе резко кишки выпустит! Позвать?!
- Не, не. Всё. Ухожу, - сдался пришелец – необессудь, Ивановна.
- Смотри, через два дня не рассчитаешься – щётчик включу! – крикнула Ивановна ему вслед и захлопнула дверь.
Проходя обратно на кухню она остановилась напротив Вовы, только теперь заметив его.
- А ты кто такой? – нехотя бросила она, окинув его недобрым взглядом.
Вова опешил.
- Это из школы прислали, со мной заниматься, - виновато пояснил Алёша.
- А-а. Давно пора. Сам ничего не можешь, тупица! – сказала Ивановна и, наградив Алёшу приличной затрещиной скрылась на кухне.
В это время на балконе послышался шум. Татарин вылезая  из под топчана разразился бранью:
- Ты, Славик, чё за херня! Ты говорил у тебя на хате спокуха, а тут кипиш какой то!
- Усохни, гнида., – спокойно сказал Славик - и не ори здесь.
- Кто гнида!? Я? Да ты знаешь кто я такой? – взорвался Татарин – Да меня весь старый город боится! Да я тебя ща на куски парву, нах…
 С этими словами он полез в карман, и что-то вытащил оттуда. Раздался щелчок, и у него в руке засверкало лезвие ножа. Славик молниеносно нагнулся, запустив руку под топчан, и в его руке оказался топор.
- Э, Татарин! – закричал «Путешественник», - брось нож, я тебе говорю! Ты не прав здесь!
Но Татарин уже не слышал. Он полуприсел и устремив на Славика бешенный взгляд, водил перед собой ножом из стороны в сторону. Славик молча поднял топор над головой, приготовившись нанести сокрушительный удар. Вова Каштанов остолбенел. Таких сцен он никогда раньше не видел даже в кино. Алёша же напротив, оставался спокойным и внимательно наблюдал за происходящим. Вдруг дверь на кухню распахнулась, впустив в комнату облако пара с запахом прелой пшеницы. Из кухни на шум выскочила Ольга Ивановна и, схватив обоих детей в охапку, вытолкнула их в прихожую.
- Давайте на улицу, быстро! – прошептала она.
Вова и Алёша едва успели надеть обувь, как оказались на лестничной площадке. Дверь за ними захлопнулась, и они бегом устремились на свежий воздух. Когда они выбежали из подъезда, Алёша потянул Вову за рукав и они, обежав дом слева, очутились перед калиткой цветущего сада. Алёша отворил калитку, и они вошли. Сад был огорожен высоким забором из живой изгороди и был весьма уютным. На двух больших черешнях уже розовели крупные плоды, в центре сада была разбита клумба, на ней цвели розы и ирисы. В левом углу, в тени одной из черешен в землю были вкопаны столик и две скамейки, а в правом стояла огромная голубятня, возвышавшаяся почти до третьего этажа.
- Лучше здесь заниматься, - сказал Алёша и указал рукой на столик со скамейками, - а то там пришьют ещё чего доброго.
- Пришьют? – переспросил Вова.
- Ну, убьют в смысле, - пояснил Алёша.
- Чё, серьёзно штоли? А кто эти дядьки?
- Этот, с топором – пахан мой. Он валила. Со звёздами на плечах – его кент близкий. Они вместе на строгаче чалились. А Татарина в первый раз вижу и наверно в последний.
Сказав это, Алёша посмотрел на Вову и улыбнулся хищной улыбкой, обнажив свои крупные клыки.
  - А валила – это кто? – не унимался любознательный Вова.
- Убийца! - уже раздражённо ответил Алёша.- За убийство он сидел семь лет. Такого же, как Татарин этот заколбасил, вот, месяц назад откинулся. А ты вообще лох в этих делах, я вижу.
- Ну ладно, давай заниматься, - сказал Вова.
- Как заниматься, - снова улыбнулся Алёша, - все учебники и тетради там остались. Может, сходишь, возьмёшь? Или ссышь?
Вова заколебался. Он оказался в тупике. Без учебников продолжать занятия было невозможно. Вроде бы теперь надо было уйти домой, но что-то неведомое удерживало его. Ему вдруг стало интересно побольше узнать об этом таинственном мире, где все говорят вроде бы по-русски, но используют какие то непонятные хлёсткие словечки. Где люди устраивают из своих тел целые картинные галереи и пользуются необычными предметами. И хотя он чётко осознавал опасность этого мира, но может быть именно опасность и неизвестность притягивали его.
- Давай, я тебе лучше голубей наших покажу, - перевёл тему Алёша, заметив его нерешительность. У нас – одни из лучших в городе.
- Давай. А можно? – у Вовы загорелись глаза. Он любил природу. Любил наблюдать часами, как в небе играют стаи голубей, выделывая разные сальто, пируэты и прочие кренделя. Но раньше он мог видеть это издалека, а теперь ему предоставлялась уникальная возможность рассмотреть их в непосредственной близости.
- Мне пахан доверяет, - с гордостью сказал Алёша и, подойдя к голубятне, полез наверх,
жестом, поманив за собой Вову.    
Голубятня была просторной и добротной, сделанной с любовью. Вова вертел головой направо и налево, удивляясь разнообразию пород представленных в этой коллекции. Алёша стал объяснять ему, как называется тот или иной голубь, чем он славится, сколько живёт, насколько он редкий, а главное, сколько он стоит. Рассказывая, он засыпал корм в кормушки и наполнял водой поилки. Затем он по очереди открыл клетки, и голуби вышли в общее помещение, где на корточках сидели Вова и Алёша. Издавая приятное урчание, птицы лезли им на руки, на плечи, на головы, щекоча их своими крыльями и хвостами. Забыв обо всём, мальчишки смеялись от души. Потом Алёша открыл окно и голуби, один за одним, стали взлетать в синее, безоблачное майское небо. Сбившись в разноцветную стаю, они кружили над домами и школой, оставаясь в поле зрения. Время от времени некоторые из них, отстав от своих товарищей, исполняли кувырок или даже несколько подряд, теряя высоту.  Затем как бы спохватившись, снова взмывали в небо и, догнав остальных, продолжали свой полёт. Иногда Алёша свистел и громко хлопал в ладоши, подзадоривая их. С высоты голубятни было видно, как некоторые прохожие останавливались и, задрав головы, с восторгом следили за происходящим. Вову переполняла гордость от того, что он является не зрителем, а полноправным участником действа. Он и не заметил, как пролетело часа два. Голуби устали и потихоньку стали собираться в голубятне. Подлетая, они сначала садились на высокий  крест, потом на перекладину перед окном, а потом уже спрыгивали в окно и заходили в свои клетки, довольно воркуя.
 Вдруг калитка  в сад распахнулась, и туда ввалилась шумная компания из четырёх девчонок лет шестнадцати. Одна из них с ярко накрашенными губами и растрёпанными волосами, подняла голову и, обратившись к  обоим мальчикам, вызывающе произнесла:
- А ну мелюзга, кыш отсюда!
Алёша нехотя закрыл голубятню и, потянув за собой Вову, стал спускаться на землю.
Когда они, выходя из сада, поравнялись с девчонками, те окинули их брезгливыми взглядами. На сегодня сказка была закончена.
- Сеструха моя, - пояснил Алёша, - щас курить будут со своими пэтэушницами.
Вова понимающе кивнул головой.
- А пойдём ко мне, - вдруг сказал он, - я тебе своих рыбок покажу.
Алёша согласился без колебаний.
Дверь открыла Вовина бабушка. Она подозрительно взглянула на Алёшины нестриженные ногти, но ничего не сказала. Приказав детям помыть руки, она усадила их за стол, налила им клубничного киселя и дала по булочке. Алёша с жадностью проглотил   всё, что ему дали в мгновение ока. Затем Вова отвёл его в свою комнату, где стоял старинный письменный стол орехового дерева, Вовина кровать и три аквариума.
- Вот это, - пояснил Вова, указав на круглый аквариум, - город. В нём разные рыбы живут.
И он стал показывать Алёше меченосцев, скалярий, жемчужных гурами, королевских гуппи и других рыбок которые хаотично сновали среди водорослей, радуя глаз богатой палитрой своих окрасов.
- Вот это, - Вова указал на квадратный аквариум поменьше, - детский сад. Здесь живут мальки, пока не вырастут. Если их щас к взрослым пустить – их сразу съедят, может быть даже их собственные родители.
Алёша наклонился и стал разглядывать мелких, меньше спичечной головки, прозрачных казявочек, весьма отдалённо напоминавших рыб.
Теперь уже Вова, взахлёб, рассказывал Алёше всё, что  знал о рыбках: какие породы живородящие какие икромечущие, когда нужно отсаживать беременную самку чтобы сохранить потомство, чем и как кормить и даже лечить рыбок. Алёша внимательно слушал и задавал вопросы. Обмениваясь своими знаниями о братьях меньших, мальчики совсем позабыли о том для чего они, собственно, познакомились. День подходил к концу.
С работы пришли Вовины родители. Мальчики вышли на улицу. Расставаясь, они условились встречаться пораньше, после обеда у Алёши в саду и заниматься там, пока не придёт Алёшина сестра со своими подружками. Так и сделали. Весь остаток мая до конца учебного года, Вова усиленно занимался с Алёшей и подтянул его до такой степени, что Алёша закончил второй класс на одни пятёрки. Они стали лучшими друзьями. Вова понял, что Алёша совсем не «тупица», как его называла собственная мать, а очень умный и талантливый мальчик. Просто у него  не было условий для спокойных занятий и до него никому не было дела.
Наступило лето. Вова уехал на две смены в горный пионерский лагерь, а Алёша остался в знойном городе. В августе Вова поехал с бабушкой в Москву к родственникам, и там бабушка внезапно умерла от инфаркта.
Когда Вова вернулся из Москвы и встретился с Алёшей, тот уже вовсю курил. Он рассказал Вове что его отец – Славик  всё таки «заколбасил» того Татарина через месяц после их первой встречи, потом расчленил его и ночью вынес все куски его тела и голову в мешке и утопил в речке. Но «менты» всё равно как то узнали и забрали отца. А потом, когда делали обыск дома и в саду – они разломали всю голубятню. Алёша со слезами на глазах рассказывал, как голуби потом, ещё несколько дней, прилетали к разрушенной голубятне и кружили над ней в бесплодной надежде на привычные кров и еду. Потом садились на крыши близлежащих домов и ветви деревьев, чтобы передохнуть и снова взмывали в небо. Алёша пытался восстановить голубятню, но у него не хватило ни сил, ни опыта, и голуби постепенно исчезли, найдя себе других хозяев, ведь они были домашними и в отличие от диких сизарей не могли жить в природе. Потом Алёша видел своих голубей в продаже на Тезиковке, но предъявить никому ничего не мог, так как был мал, да и не видел никакого смысла. Когда Вова слушал эту историю, у него на глаза тоже навернулись слёзы. Он понял, что врядли сможет компенсировать Алёше потерю его пернатых друзей своими несчастными безмолвными аквариумными рыбками.
Наступило первое сентября. Вова пошёл в пятый класс, а Алёша в третий. Теперь после смерти бабушки, пока родители были на работе, а братишка в детском садике, Вова, придя из школы, был предоставлен сам себе. Наскоро сделав уроки, он спешил на улицу, где его ждал Алёша и ещё несколько пацанов из окрестных дворов. Алёша говорил что с уроками у него всё в порядке и Вова верил ему. Они понаделали рогаток и ходили охотиться на речку и в колхозный яблоневый сад. В основном это были дети из неблагополучных семей, родители которых или отсидели или находились в местах лишения свободы. Все они курили и говорили на жаргоне, и Вова быстро освоил новый словарный запас и даже попробовал сигареты. Несмотря на то, что он был отличником из приличной семьи, к которым шпана относилась с недоверием, он быстро стал для них своим. Но долго так продолжаться не могло. Соседи доложили Вовиным родителям, с кем общается их сын, и они устроили Вове нагоняй. Но он не перестал общаться с Алёшей, а стал делать это скрытно.
К концу второй четверти выяснилось что у Алёши по всем предметам тройки. Вова предложил ему позаниматься у себя дома, на что Алёша ответил, что писать и считать он уже умеет, а остальное ему не интересно. Его интересовало теперь другое. Он всё чаще ошивался среди малолетних, а иногда и взрослых преступников, для которых его отец был безоговорочным авторитетом, слушал их разговоры и даже выполнял мелкие поручения. Вова этого не поддерживал и всячески избегал. Для того чтобы получать хорошие оценки, нужно было много заниматься, а для этого требовалось всё больше времени. К тому же он много читал. Он предлагал книги и Алёше, но тот всячески отнекивался, ведь для чтения нужна спокойная обстановка, а его дома ждала злая мать – самогонщица да сестра – стерва. Поэтому он допоздна пропадал на улице и домой приходил только переночевать. Уроки он конечно не делал.
Постепенно друзья стали отдаляться друг от друга. Шли годы. Вова выигрывал олимпиады по английскому, а Алёша делал успехи в преступном мире, лишь изредка посещая школу. Как это водится у преступников, вскоре он получил кличку. Его прозвали            « Алладин» по имени его любимого сказочного героя.  Теперь они встречались только в дни школьных каникул. Ребята ходили на речку охотиться или удить рыбу, а потом запекали рыбу в золе или делали шашлык из воробьёв и горляшек. В такие моменты им снова казалось что они самые близкие люди на земле. Когда Вова прочитал историю о Томе Сойере и Гекельберифине, ему показалось, что Марк Твен написал свою историю именно о них. Он поделился этими соображениями с Алёшей, но у того это не вызвало   ни малейшего энтузиазма. Его теперь занимало другое. Он всё больше хвастался своими успехами в кражах и в азартных играх. Вова понимал, что рано или поздно дело кончится тюрьмой, и делал  попытки вразумить его, но ничего не вышло. В конце концов Алладин попался на краже телевизора в дачном посёлке, и  загремел в малолетнюю колонию, а Вова в этот год поступил в Среднеазиатский Университет Мировых Языков. После первого курса его призвали в армию, и он попал в Афганистан. Повоевав там с год, он получил ранение и был комиссован. Вернувшись домой, он нашёл Алладина в добром здравии, но уже в наколках. Тюрьма ничуть не исправила его. Напротив – теперь он был готов к новым, более серьёзным преступлениям и приобрёл новых дружков – настоящих головорезов. Вова Каштанов продолжил учёбу, а Алладин свою преступную карьеру. Когда Каштанов учился уже на четвёртом курсе, Алладин снова погорел,  уже на краже автопокрышек и теперь ему светило года три. Как ни странно, под стражу его не взяли, а разрешили до суда находиться дома. Государство даже выделило ему бесплатного адвоката. Алладин понимал, что казённый адвокат без денег ему не поможет, но познакомиться с ним надо было. На душе у него скребли кошки, и он для моральной поддержки решил взять с собой Вовика  Каштанова, который, как раз,
был в этот момент ничем не занят. Перед тем как поехать, Алладин стянул у своей мамаши бутыль атомного самогона, который она теперь гнала на основе томатной пасты, превзойдя саму себя и своих ближайших конкурентов.
Адвокат принимал в конторе неподалёку от Ташсельмаша. Алладин зашёл к нему, дождавшись своей очереди, а Каштанов остался ждать на улице. Спустя пол часа Алладин вышел.
- Штуку просит, гад. – Сквозь зубы проговорил он.
- За что? – участливо поинтересовался Каштанов.
- Чтоб условно дали.
- А у тебя есть?
- Смеёшься штоли? Если б у меня было, разве б я на дело пошёл.
- А у мамаши или у сестры?
- Сеструха ни копейки не даст. Она наоборот рада будет, если меня снова закроют. Меньше народа больше кислорода – она так и говорит. А мамашка, не знаю… скорей всего, не даст. Да и нету у неё столько, наверно.
Алладин глубоко вздохнул, и, посмотрев по сторонам, обратился к Каштанову:
- Пойдём в парк Тэльмана, штоли. У меня тут есть кое што. – он приподнял сумку, в которой что-то булькнуло.
Они пошли в направлении центра, миновали старый ТАШМИ, повернули направо и вскоре оказались у нижней границы парка Тэльмана. Найдя дырку в заборе, они проникли в парк и прошли метров сорок вверх по левому берегу Салара. Здесь из земли торчала какая то труба, из которой маленькой струйкой текла горячая вода и валил пар. Друзья прошли ещё немного и присели на траву так, что клубы пара полностью скрывали их от людей идущих по тротуару. Сзади над ними возвышалось какое то здание, справа были заросли камыша, а спереди протекал Салар. Осмотревшись по сторонам и почувствовав себя защищённым, Алладин достал из сумки бутылку самогона, стопарик и пол буханки чёрного хлеба.
Они выпили по сто. Приятное тепло сразу разлилось по всему телу, на миг, отодвинув все проблемы.
- Эх. Наверно сидеть придётся, - грустно сказал Алладин, устремив взгляд в бесконечность.
Каштанов ничего не ответил. Он не знал, что умного может сейчас сказать и поэтому предпочёл промолчать, понимая что его неприятности в институте – ничто по сравнению с тюрьмой, которая неумолимой угрозой нависла над его непутёвым другом детства.
Минут через пять выпили ещё по одной. На этот раз Алладин ничего не сказал. Сидя на корточках, он скрестил руки у себя на коленях и положил на них голову. Каштанову показалось, что он уже мертвецки пьян. Несмотря на то, что самогон был минимум 60 градусов, Вова знал что двести грамм этого пойла для Алладина доза детская, и был удивлён что того так быстро развезло. Посидев так минут десять, он легонько тронул Алладина за плечо и негромко позвал:
- Лёха. Лёха.
Ни ответа, ни привета. Тогда он стал тормошить Лёху сильнее и сильнее, приговаривая:
- Э-э, вставай. Ты чё так вырубился?
Наконец Алладин с трудом подняв голову и, вылупив на Каштанова окосевшие, красные как маки глаза, еле выдавил из себя:
- Я перед выходом восемь колёс Тазепама хапнул.
Едва сказав это, он запрокинул голову назад, повалился вправо и рухнул на траву, оставшись лежать в позе зародыша, в своей красной куртке, с высунутым языком и полуприкрытыми веками.
Каштанов почувствовал себя в щекотливом положении, но, решив не торопить события,
налил себе ещё стаканчик. Закусив последней корочкой хлеба, он стал ждать, пока Алладин  протрезвеет. Но он не знал, что когда алкоголь смешивается в крови с Тазепамом, он усиливает его действия в разы, а уж самогон Ольги Ивановны – и подавно.
С каждой минутой снотворное действовало всё сильнее и сильнее, вгоняя Алладина в летаргический сон. Слава богу, светило солнце, и было довольно тепло. Вокруг прыгали уже проснувшиеся кузнечики. Иногда они запрыгивали  на Алладина словно на большую  красную гору, и, посидев на нём, спрыгивали обратно в траву. Каштанов волей неволей наблюдал за этим процессом. Он заметил, что некоторые кузнечики проделывают этот трюк снова и снова, с каждым разом всё дольше и дольше оставаясь на « вершине горы».
Толи им нравился насыщенный красный цвет куртки, толи куртка нагрелась на солнце и они грели на ней свои тонкие лапки после зимней спячки. Вове в голову пришла гениальная идея – « таким способом можно ловить кузнечиков, когда едешь осенью или летом на рыбалку удить чехонь». Через пол часа он снова попытался разбудить Алладина, но, поняв всю тщетность этих усилий, лишь перевернул его на левый бок. Таким образом, на солнце оказался  теперь левый бок уснувшего, который уже успел немного отсыреть. Кузнечики теперь меньше задерживались на куртке, что подтвердило догадки Каштанова.
Оглядевшись вокруг, и не найдя ничего что можно было бы подстелить под Алладина, он решил переворачивать его с боку на бок через каждые пятнадцать- двадцать минут, чтобы тот не застудил почки.
Так прошло часа три. От нечего делать Каштанов допил весь самогон, занюхивая рукавом.
На том берегу Салара, в парке Тельмана постепенно  стал собираться отдыхающий народ.
Люди прогуливались по парку, садились на карусели, занимали места на других аттракционах. Заработало чёртово колесо. Каштанов всё чаще стал ловить на себе  любопытные взгляды с того берега. Салар  - речка неширокая, всего каких нибудь метров шесть. Вскоре напротив них с Алладином, возле тира  стала собираться толпа. Люди откровенно пялились на них, о чём-то споря. Из-за общего городского шума было не разобрать полностью их разговора, но пару раз Каштанову показалось, что до него долетели слова: «убил» и «ограбил».
«Ого, - подумал он, - надо смываться, а то щас ещё, чего доброго милицию вызовут».
Позвонить, для того чтобы вызвать помощь, было неоткуда. Сотовых телефонов тогда тоже ещё не было. Каштанов понял, что может рассчитывать только на себя.
Он с новой силой стал расталкивать Алладина. К счастью тот уже начал подавать признаки жизни, изредка мыча, и даже бормоча какие то слова. Вова сначала посадил его, и, дав ему несколько лёгких пощёчин, заставил наполовину очнуться. Алладин разразился бранью и вяло замахал руками перед собой.
- О! Уже лучше, - довольно произнёс Каштанов, - давай вставай, щас менты приедут. Надо когти рвать, валить надо отсюда!
Он подхватил Алладина под руки, помог ему подняться и, подпирая его своим телом, как раненого бойца поволок к дырке в заборе. Толпа любопытных на том берегу стала расходиться. Через несколько минут Вова и Алладин уже стояли в обнимку у дороги.
« Только бы менты не подъехали, только бы менты не подъехали, - повторял Вова про себя как заклинание, останавливая такси. Водители сначала притормаживали, но увидев,
полуживого Алладина, пускающего слюни, жали на газ с удвоенной силой. Тут Каштанов вспомнил, что у него есть только один рубль, а для того чтобы доехать до дома нужно было как минимум три.
- У тя деньги есть? - обратился  он к Алладину.
- Не-а, - промычал тот.
В этот момент возле них вдруг затормозил синий ушастый запорожец. Водитель наклонился в их сторону и, открыв правую дверь, спросил:
- Куда, ребята?
- На Юнусабад! – обрадовался Вова.
- Трояк  устроит? - спросил водитель.
- Дядь у нас только рубль, - взмолился Каштанов, достав из кармана железный рубль с профилем Ленина, и повертев им в воздухе.
- Мало, - сказал водитель, собираясь захлопнуть дверь.
- Подождите, подождите, - закричал Вова, поняв, что это их единственный шанс убраться с этого места, - до Алайского довезите хотя бы, до автостанции!
- Ладно, садитесь, -  как бы нехотя согласился владелец «Запорожца», приподняв рукой переднее сидение.
Вова с радостью запихал Алладина на заднее сидение, а сам уселся на переднее, рядом с водителем. До Алайского доехали без приключений. Машина подъехала к конечной остановке 169 – ого автобуса, следовавшего по маршруту Алайский - Черняевка. Каштанов отдал водителю свой последний рубль, огляделся по сторонам, выдернул Алладина из «Запорожца» и, быстро протащив его несколько метров, затолкал в задние двери «ЛАЗа». Все места были уже заняты, но, увидев состояние Алладина, которого Каштанов поддерживал из последних сил, один узбек, сидевший на заднем сидении, сжалился над ними и уступил место. Каштанов сердечно поблагодарил его и, воткнув Алладина между двумя другими узбеками, вздохнул с облегчением и вытер со лба пот.
   Большую часть пути проехали без приключений если не считать того, что снова уснувший и захрапевший Алладин валился то на одного то на другого соседа по сидению, а те деликатно отодвигали его, тихо бормоча под нос какие то слова и качая головой.
Автобус сделал остановку на « Казахстане», на «Паркпобеде» и, наконец, остановился на универсаме «Юнусабад». Сначала Каштанов планировал сойти здесь, но прямо на остановке стоял наряд милиции и он решил проехать до следующей, которая находилась, за кругом, как раз между восьмым и одиннадцатым кварталами. До этого в салоне было относительно свободно, но на этой остановке в автобус набилось десятка два казашек со своими вёдрами, тазами и корзинами. Они с утра распродали творог, сметану, молоко, брынзу и курт на юнусабадском базаре и теперь довольные возвращались домой, в Черняевку. Салон сразу наполнился их шумными разговорами и запахом кислого молока, которым они смазывали свои волосы. Народу в автобусе было, теперь, как шпротов в банке. Каштанов был еле жив. Один алюминиевый таз давил ему в правый бок, а вонючая корзина царапала левую щёку, и ничего поделать с этим было нельзя – не будет же он драться с женщинами. Он изогнулся буквой «зю», нашёл оптимальную позу, и успокаивал себя тем, что через пять минут всем этим мучениям придёт конец. Краем глаза он продолжал контролировать Алладина, который мирно храпел, не зная о происходящем. Наконец водитель попытался закрыть двери, но люди продолжавшие напирать не позволили ему это сделать. Тогда он на свой страх и риск тронулся с открытыми дверями и людьми, висящими на подножке. Лишние спрыгнули и « ЛАЗ», взревев, начал набирать скорость. Через несколько минут они проехали круг, и Каштанов уже приготовился выходить, но водитель, увидев на остановке толпу, жаждущую штурмом взять его и без того переполненный автобус, дал по газам и пролетел остановку. Каштанов несколько раз крикнул: «останови», но это не принесло результата. Либо его крик потонул в  шуме мотора и гомоне казашек, либо водитель просто проигнорировал его.
Наконец автобус остановился, и долгожданный миг освобождения настал. Извиваясь и работая локтями, Каштанов быстро пробрался к Алладину, схватил его за грудки и издал дикий вопль:
- Утказвориля!
Народ  дрогнул и расступился. Вова потянул Алладина на себя и попятился к выходу, спиной выпихивая из автобуса тех, кто стоял на его пути. В ответ послышался грохот тазов с вёдрами и крики недовольных казашек. Вытащив Алладина из автобуса, Вова жадно глотнул свежий воздух, и вдруг заметил, что Алладин стоит на асфальте в одних носках.
- Обувь верните! – бешено заорал он в заднюю дверь.
Через мгновение в них полетели шлёпки Алладина, который, не желая просыпаться,  норовил прилечь прямо на остановке.
- Проснись, гад! – процедил Каштанов сквозь зубы, - ану быстро иди сюда!
И он за шкирку поволок Алладина к скамейке на остановке и усадил его, прислонив спиной к ажурной решётке. Потом вернулся за шлёпками и надел их на ноги Алладина,
на что тот ответил довольной улыбкой с закрытыми глазами.
Автобус уехал, и они остались на остановке одни. Теперь они находились за Ташкентской кольцевой дорогой недалеко от поста ГАИ  «Учкахрамон». До дома оставалось каких- нибудь полчаса ходьбы. Но это при условии, если бы Алладин был трезвым и шагал нормально. Каштанов посмотрел на него и увидел, что тот снова готовится ко сну, устраиваясь поудобнее в углу остановки. Тогда Каштанов быстро схватил его за куртку и привёл в вертикальное положение.
-Курить будешь? –спросил он Алладина.
- М-м, - ответил тот не открывая глаз.
Воткнув ему в зубы сигарету, Вова поджёг её. Алладин сделал небольшую затяжку, потом открыл рот, и дымящаяся сигарета повисла, прилипнув к его нижней губе. Каштанов снова засунул сигарету ему в рот и надавил снизу на подбородок. Алладин приоткрыл глаза и даже поднял руку, чтобы взяться за сигарету. Каштанов облегчённо вздохнул и уселся на скамейку рядом с ним. Пол час они сидели и смотрели в даль обдуваемые лёгким весенним ветерком. Каштанов  время от времени тряс Алладина за рукав, не давая ему снова уснуть. На конец  он счёл возможным продолжить путь. Алладин не возражал.
Каштанов помог ему подняться и, подхватив его, затянул армейскую песню:
- Уходит с аэродрома самолёт
Обратно на предписанную базу.
А нас туда солдатский долг зовё-ёт.
Десант на запад брошен по приказу…
Это неожиданное решение принесло свои плоды. Алладин воспрянул духом, зашагал веселее и даже стал подпевать. Они благополучно перешли чимкентский тракт, обогнули сзади пост ГАИ, от греха подальше и полями дошли до речки своего детства Каракамыш.
Немного передохнув, они поднялись к бетонке и уже готовились её пересечь, как вдруг перед ними остановился «Чёрный ворон». Из него выскочило два милиционера с дубинками, и взяли их в клещи. Третий, сидя в крытом кузове, улыбался и жестом приглашал их вовнутрь. Будь Каштанов один, ему бы ничего не стоило спрыгнуть с дороги в кювет и дать дёру к реке, а там затеряться в камышах и сам чёрт бы его не нашёл.
Но у него на руках был еле живой друг, и ему пришлось сдаться. Алладин с ненавистью посмотрел на служителей закона и, осознавая своё бессилие, медленно полез в каталашку.
Каштанов последовал за ним, двое с дубинками захлопнули дверь снаружи, и машина поехала по обводной дороге в сторону нового ТАШМИ, увозя их всё дальше и дальше от родных мест в неизвестном направлении. Сквозь окно закрытое решёткой, Каштанов рассматривал окрестности. Мимо мелькали деревья с ещё только распускающимися листочками, глинобитные строения, грядки сельхозугодий, укрытые целлофаном, люди, копошащиеся у этих грядок. Всё это было по ту сторону решётки. Там была свобода. А они с Алладином были уже узниками.
« Да-а, - с досадой подумал Каштанов, - доигрался. Непонятно теперь в какое отделение повезут. Даже нет ни копейки, чтобы на месте развести. Был бы хотя бы трояк! Теперь надо следить, чтобы анашу не подкинули или ещё что-нибудь в этом роде. Главное не борзеть – они этого не любят, только себе навредишь.»
Он посмотрел на Алладина. Тот сидел, опустив голову, опершись локтями на колени, и пускал слюни. Надзиратель всё это время брезгливо поглядывающий на него, наконец,  не выдержал и гаркнул:
- Э! Не плюй здесь! 
Алладин, уже наученный тюремными порядками, инстинктивно понял, что это последнее предупреждение и что дальше будет говорить уже дубинка и перестал пускать слюни, но бормотал всяческие ругательства. Впрочем, надзирателю было на это наплевать. К ругательствам в свой адрес он давно привык, а в данный момент его интересовала лишь чистота на вверенном ему участке.
Вскоре машина свернула с бетонки направо и, проехав некоторое время в направлении Казахстана, прибыла в Келес. Как потом оказалось горе-друзей привезли в келесский вытрезвитель. В приёмной в глубоком кресле сидел толстый сержант.
 - Раздевайтесь до трусов - обратился он к задержаным, лениво зевая.
- Это зачем? – возмутился Каштанов.
- Щас трахать тебя будут! – вдруг злобно пошутил, уже пришедший в себя, Алладин и тут же рассмеялся сатанинским хохотом.
В ту же секунду на него обрушилась дубинка надзирателя ехавшего с ними в каталашке. Тот только что вошёл и был рад реализовать своё садистское желание, которое он сдерживал в течение всего пути. Он нанёс Алладину ещё пару мастерских ударов по почкам и добавил:
- Тебя я точно до смерти затрахаю, гад!
- Пройдёте обследование и получите лечение. Так же лениво, как будто ничего не произошло, пояснил дежурный.
Каштанов вынужден был подчиниться. Он понял, что спорить бесполезно к тому же краем глаза в другой комнате, сквозь приоткрытую дверь он увидел стоматологическое кресло. Оставалось только догадываться, зачем оно здесь. Он снял с себя почти всю одежду и остался стоять в трусах и туфлях.
- Туда. – Дубинкой указал сержант на дверь с табличкой: «Дежурный врач».
Каштанов вошёл в комнату, в которой за столом сидела сухая старушка в белом халате.
- Здравствуйте. – Сказал он.
- Руки вперёд, закрыть глаза, - машинально, словно робот ответила она, - десять раз присесть.
Каштанов повиновался.
- Достать указательным пальцем  правой руки до кончика носа, глаза не открывать – продолжала старушка – теперь левой.
Каштанов безупречно выполнил и это. Но старушка, даже не взглянув на него, вынесла вердикт:
- Алкогольное опьянение третьей степени. Нуждается в лечении.
Она записала что то на клочке бумаги, потом встала, вышла к дежурному и отдала бумажку ему. После этого надзиратель, без лишних слов, взял Каштанова за руку и, открыв дверь ближайшей камеры, втолкнул его туда и закрыл дверь. В камере было темно и холодно. По мере того как глаза Каштанова привыкли к темноте, он разглядел три кушетки, шириной сантиметров сорок и длиной около метра, стоявших параллельно. Две из них были заняты. На них, свернувшись калачиком, пытались лежать какие то бродяги. От них жутко воняло перегаром и бомжатиной. Каштанов сел на свободную кушетку. В этот момент из приёмного отделения донеслись какие то крики. Он прислушался.
- Да ты чё, мент! Я те чё, тёлка штоли - ты меня раздевать будешь, - послышался знакомый голос Алладина.
- Молчи, с-сука! – закричал надзиратель, после чего последовало несколько глухих ударов, видимо, по телу Алладина.
- А-а, - заорал тот, - гады! Мусора проклятые! Да я вас всех замочу, паскуды! Да я ваш рот наоборот! Это вы моих голубей убили! Да вы мне…
Ему не дали закончить. Послышался целый град ударов, потом стон и хрипение, потом всё стихло. Было слышно, как тело  Алладина волокли по полу, потом бросили в соседнюю камеру и захлопнули дверь. Наступила гробовая тишина.  Каштанов огляделся по сторонам. Теперь он мог разглядеть  всё уже более отчётливо. Оба его сокамерника были сплошь покрыты татуировками. Они всё время ворочались на узких и коротких кроватях, тщетно силясь укрыться маленькими подобиями одеял. Но Каштанов заметил, что у одного из них два «одеяла», а у другого – одно. К этому времени он уже основательно замёрз – мартовские ночи холодны даже в Ташкенте, особенно если в помещении не топят. Камера действительно не отапливалась. Может быть система отопления не работала, а может это было сделано умышленно, чтобы подопечные вытрезвителя побыстрее трезвели. В любом случае, перспектива просидеть в одних трусах в холодной камере не известно сколько, не улыбалась Каштанову. Он решил разогреться физическими упражнениями. Найдя в камере свободное пространство, он стал делать разминку самбиста и через некоторое время даже немного вспотел. Но вечно это продолжаться не могло.  В конце концов он устал и присел на свою кушетку. Холод с новой силой тут же окутал разогретое тело. У Каштанова начался озноб. Не желая простыть, и с трудом превозмогая чувство брезгливости, он подошёл к тому сокамернику, у которого было два «одеяла» и лёгким движением сдёрнул с него то, которое было сверху и меньше соприкасалось с его телом. Тот приподнял голову, сделал злобную гримасу  и хотел, было, что-то сказать, но Каштанов растопырил пальцы и угрожающе прошептал:
- Спокуха, мужик. Теперь у всех по одному одеялу. Так по справедливости будет. А если чё, в соседнем номере мой кент – валила отдыхает. Он за меня кому хош кишки выпустит. Да и сам я могу в башке дырку открыть, так что не рыпайтесь лучше.
- Да не, не, братка. Всё путём, конечно бери. Для своих жалко нету, – ответил перепуганный бродяга и, опустив голову, ещё больше сжался в калачик.
Тут из-за стенки соседней камеры, в которой находился Алладин, послышалось подобие морзянки. Каштанов несколько раз осторожно ударил в ответ.
- Вовчик, это ты? - послышался приглушённый голос. Перегородка между камерами была деревянной и с щелями, поэтому слышно было хорошо.
- Как ты? – прошептал Каштанов.
- Нормально. Курить есть?
- Не-а. Но если б даже и было, как я тебе передам?
- Слышь, - вдруг вступил в разговор тот, у кого Каштанов только что забрал « одеяло», - вон там сверху, на дверном косяке, справа нычка есть. Там два бычка и две спички. Можешь один бычок и одну спичку своему кенту  подогнать. Там возле пола, левее – в стене щель хорошая в соседнюю камеру.
Каштанов подошёл к двери, пошарил рукой в указанном месте и действительно нашёл там, то о чём говорилось. Выбрав бычок поменьше, он нашёл щель, о которой говорил его сокамерник и протолкнул туда этот бычок спичкой а потом и саму спичку второй спичкой.
- Ну чё, взял? – спросил он шёпотом Алладина.
- Да. Ништяк! Передай пацанам благодарность.
- Спасибо братуха, - прошептал Каштанов, обращаясь к щедрому бродяге. Он понял, что тот мог бы и не делиться своей заначкой, хотя, может быть, это было его единственным сокровищем на данный момент. Теперь он уже не казался таким гнусным и вонючим. Каштанов неожиданно на себе прочувствовал, что такое солидарность узников, когда человек делиться последним с тем, кого даже не знает, не видит его лица, с тем, кто находится за стеной и наврядли когда нибудь отблагодарит, но ему сейчас нужнее – он попал под пресс, а значит - он жертва и ему надо помочь.
- Незашто, - ответил бродяга. И после небольшой паузы добавил с лёгким оттенком укоризны - а ты говоришь:  кишки выпустит.
- Ну ладно, не обессудь, -  дружелюбно произнёс Каштанов.
Они замолчали. Из-за стены потянуло дымком. Вова посмотрел на щедрого бродягу. Тот перевернулся на другой бок и не выказывал никакого желания к дальнейшему общению.
Каштанов встал, подошёл к двери и положил последнюю спичку обратно в тайник. Затем он занял свою кушетку и, приняв на ней позу зародыша,  укрылся « одеялом» метр на метр, насколько это было возможно, и вскоре уснул. 
Всю ночь ему снились какие то кошмары. Рано утром дверь камеры распахнулась, и заспанный надзиратель произнёс:
- Каштанов на выход.
Вова вышел из камеры и обомлел – в приёмном отделении стояли его мама с папой и мило беседовали с дежурным. Увидев его, они замолчали и переглянулись. Вид у него был жалкий. Помятая физиономия его, как нельзя кстати, сочеталась с помятыми трусами в цветочек и всклокоченной шевелюрой.
- Здрасьте. – виновато промолвил он, пряча взгляд.
- Здрасьте, здрась-сьте. С укоризной произнёс отец.
- Здраствуй, сынок. Нахмурившись, сказала мама.
Дежурный достал его одежду и, отдав её  ему, коротко бросил:
- Одевайтесь.
- А откуда вы узнали што я здесь? – осторожно обратился к родителям Вова, натягивая штаны.
- Вот, товарищ дежурный офицер позвонил, – ответила мама, кивнув в сторону сержанта.
« Откуда этот дьявол узнал мой телефон. Неужели Аладдин раскололся?» - подумал Каштанов, исподлобья взглянув на улыбающегося дежурного.
Сержант гордый тем, что его назвали офицером, угадал его мысли и поспешил развеять его сомнения. Он взял со стола стрелковую мишень, на обороте которой было что-то написано, и помахал ею в воздухе.
- А-а, – с досадой протянул Каштанов. Теперь ему всё стало понятно. Незадолго до этого он стрелял из воздушки в тире на автостанции Самарканд и пятью выстрелами выбил пятьдесят очков из пятидесяти возможных – то есть пять раз попал в десятку. Хозяин тира не поверил своим глазам и предоставил ему вторую попытку, уже бесплатно. Он, самодовольно ухмыльнувшись, повторил результат. Тогда тирщик, который никогда раньше такого не видел, попросил его продиктовать свои данные и записал их в специальную тетрадь, сказав, что это делается по приказу министерства обороны на случай войны и что в этом случае из метких стрелков, таких как Каштанов, будут формироваться специальные снайперские роты. Каштанову идея понравилась. Он с гордостью выложил тирщику и свой адрес, и свой телефон и даже место учёбы. А тот возьми да и запиши все данные не только в свою тетрадочку, но и на обеих мишенях.
Одну мишень тирщик оставил у себя, а вторую сложил вчетверо и отдал Каштанову,
который, небрежно бросил её во внутренний карман куртки и забыл про неё. И только теперь она всплыла. И где!
Когда отец оплачивал штраф – двадцать пять рублей, мама обратилась к сержанту с просьбой:
- Я надеюсь, Вы не станете сообщать в университет?
Но просьба не была подкреплена ничем. Сержант как-то странно посмотрел на неё и, не сводя с неё глаз, несколько раз медленно кивнул головой.
Домой Каштановы ехали молча. Про Аладдина Вова не сказал ни слова – он знал о негативном отношении к нему своих родителей. Родители оставили Вову отдыхать, а сами поспешили на работу. Как только за ними закрылась дверь, Каштанов ринулся к своему письменному столу, достал оттуда пятнадцать рублей, занял червонец у братишки, и, прыгнув на велосипед, отправился выручать Аладдина. Того надо было срочно вытаскивать. Ведь если «менты» узнают, что он подследственный, у него может возникнуть ещё целая куча непредвиденных проблем. Да и потом кроме Каштанова, вытаскивать его просто было некому.
Через два часа Каштанов уже вёз на раме своего «Урала» отдубашенного, но счастливого Аладдина по дороге из Келеса в Ташкент. Аладдин напевал какую то дурацкую песенку:
- Ин фазэ робот,
 Тун тун тун тун… Вова молча крутил педали и глядел в оба так как велик был без тормозов.
 Благополучно довезя спасённого до его двора, Каштанов оставил его с кучкой пацанов, а сам отправился дописывать, начатое позавчера, стихотворение.
- Вечером выйдешь? – крикнул ему вслед Аладдин.
- Не знаю, – не поворачивая головы, нехотя ответил Вова.
После этого они долго не общались. Каштанов стал избегать Аладдина, который активизировал попытки втянуть его в свою воровскую шайку. Вова теперь, не выглядывал из окна на свистки, а если встречал Аладдина на улице - старался быстрее уйти. Занятие поэзией увлекло его с головой.  Он часами находился дома и выходил только для работы в саду. Через некоторое время состоялся товарищеский суд - команда вытрезвителя, всё таки, сообщила в университет. После суда в фойе факультета вывесили огромную «молнию», на которой Каштанов был изображён с красным носом, с подбитым глазом и с медалью «За отвагу» на груди. Внизу было написано: ГЕРОЙ - АЛКОГОЛИК! Но начальник секретной части – бывший фронтовик, увидев это, гневно приказал:
- Убрать!
Молния провисела всего пол дня, но этого было достаточно, чтобы поползли грязные сплетни и Каштанов был вынужден уйти на заочный. Тем не менее, он иногда захаживал на факультет, чтобы пообщаться со старыми друзьями. Они же и сообщили ему, что после суда Крупицина очень изменилась. Она стала избегать общественной работы, стала хуже учиться и её лишили ленинской степухи. Пару раз Каштанов сталкивался с ней в фойе, но она, завидев его, убегала. Он заметил, что она даже изменилась внешне – как-то осунулась, посерела. Позднее пацаны из банды Кольки Копчёного сообщили, что того посадили, Айгуль  вышла замуж, Любина тётя уехала в Москву на повышение и Люба, оставшись одна одинёшенька, пристрастилась к бутылке. Денег на водку у неё не было, и она хлестала портвейн, отчего и посерело её лицо.
Может быть, её спасла бы партийная и комсомольская работа, но как раз в это время, вся эта дрянь начала разваливаться как карточный домик и Люба окончательно осиротела.
Закончила университет она даже хуже чем Каштанов – на одни тройки, и её по распределению зафиндилили в город Бахт Сырдарьинской области, где она и связалась с рецидивистом Пробкиным, сосланным подальше от Ташкента, за сто первый километр.
Потом грянул развал союза, начался массовый исход русских из республик в Россию, и Люба уехала в Воркуту вместе со своим мужем….

… « Как быстро летит время, - подумал Каштанов, глядя на Любино фото, -  уже больше двадцати лет прошло с тех пор, а всё как будто вчера было. А ведь я всё это время переживал, что обманул своих товарищей. Они мне поверили и даже сорвали это дурацкое собрание. Да-а, здорово получилось! И в тоже время некрасиво. Здорово – потому что в тот день вся эта партийно-комсомольская свора получила хорошую пощёчину. Молодец Ринат Обильшин! Это он бузу устроил, я даже не ожидал. И всё таки, я обманул тех, кто мне верил, того же Рината, всех кто голосовал в мою пользу. Интересно что бы они сказали, если бы узнали правду. Стыдно конечно. Но стыдно только перед ними. А перед теми кто хотел  моей «крови», перед тем же Золотовым, перед этой Любой не стыдно ни капельки. Ведь если бы не этот засранец Аладдин, разве попал бы я в вытрезвитель. Да не в жисть!
Как причудливо сложились тогда обстоятельства. Суда бы и не было, если бы не та злополучная мишень. Иначе как бы «менты» узнали, где я учусь. Скрыл бы и всё. Надо было им денег дать немного – тогда бы не сообщили в универ. Но папа и мама мои ведь честные, при Сталине воспитанные – взятки давать не приучены.
Простил ли я Любу? Г-м… Наверное простил. Бог итак её наказал. Вон куда её забросил…
  Но всё таки вышла в нет! Из сугроба, но вышла  - общаться  хочет.  Может зря я её тогда потаскухой обозвал? Про плёнку придумал… А может и не зря».
Он немного подумал и поставил ей оценку за фотографию. Это была пятёрка с плюсом….

                ПРОДОЛЖЕНИЕ СЛЕДУЕТ