Дедушка - это короткий роман о человеке, который когда-то по малопонятным для большинства причинам оставил семью и ушел жить отшельником в тайгу. Спустя двадцать лет своего одиночества он возвращается в цивилизацию, в которой встречает выросшего и обзаведшегося своей семьей сына. Во время общения с ним и другими людьми из современного мира становится понятно, насколько сильно различаются мировоззрения живущих в нем людей и «дедушки».
Содержание
Часть 1. Отшельник.
.1. Дед Макар.
.2. Клад.
.3. Письмо.
.4. Дом у озера.
.5. Сон.
.6. Лесная знакомая.
.7. Видение прошлого.
.8. Решение.
Часть 2. Другой мир.
.1. Мысли о прошлом.
.2. Отец Гавриил.
.3. Размышления по пути.
.4. Дымки в долине.
.5. Разговоры о политике.
.6. Тайга – Красноярск.
.7. Красноярск – Москва.
.8. Встреча с сыном.
.9. Знакомство заново.
.10. Света.
Часть 3. Суд.
.1. Поиски.
.2. Большое бремя.
.3. Ее история после Богучан.
.4. Исповедь.
.5. Конверт.
.6. Домашний очаг.
.7. Миша.
.8. Философия жизни.
Часть 1. Отшельник.
.1. Дед Макар.
Закатное Солнце медленно ползло за горизонт. Багряные отсветы его уже не давали дневного тепла, сообщая о предстоящей холодной ночи. По еще залитому светом склону холма, в гору меж больших валунов и карликовых березок поднимался преклонных на вид лет дед. Звали его Макар Ильич Зимин. За день его ноги налились томительной тяжестью, пальцы рук онемели, и все тело ломило от непомерного для его возраста труда.Впереди деда бежал его верный спутник – пес неясной породы по кличке Туз. Он тоже устал – но не столько от пройденного маршрута, сколько от постоянной своей беготни и игр, в которые он не переставал сам с собой играть с утра идо позднего вечера.
Поднявшись до очередной относительно плоской площадки, Макар остановился. Местность вполне подходила для ночевки – под большим выпирающим камнем можно было настелить сухого мха для себя и Туза, а напротив – развести малоприметный костерок. Дед окликнул собаку и сбросил с плеча большой походный мешок с разным скарбом. Через минуту примчался Туз, неся в зубах не то мелкого бурундука, не то полевую мышь. Макар с одобрительным видом потрепал его по загривку и принялся разводить костер.
К тому времени, когда постель была готова, а из котелка доносился запах вареной каши, совсем стемнело. Макар сидел, закутавшись в рваную фуфайку, и грел озябшие руки у слабого огня. Туз свернулся рядом, ожидая разрешения полакомиться горячей едой перед сном.
- Ну что, друг, - прохрипел Макар, доставая из котла длинной деревянной ложкой пробу, - кажется сегодня неплохо прошли, а?
Туз навострил уши и, не поднимая головы, посмотрел на хозяина, пытаясь уловить его интонацию.
- Не плохо, - ответил за него дед, снимая котелок, - есть-то будешь, наверное?
Макар выложил примерно половину содержимого на большой плоский камень и пододвинул его Тузу, который, не дожидаясь других приглашений, жадно бросился на еду. Из кармана фуфайки дед извлек небольшую луковицу и складной ножик, почистил ее и сам принялся за ужин.
- Завтра мы с тобой должны до верха дойти, а там уж и до клада недалеко, бубнил с полным ртом дед, - потерпи еще немного, браток. Туз слушал в пол-уха, уплетая горячую еду с камня.
Когда трапеза окончилась, Макар притушил костер, собрал угли в кучу и положил на них большую сырую чурку – чтобы тлела и грела ночью. Туз свернулся на краю, уткнул морду в лапы и, прижавшись к деду, уснул. Вскоре они на пару погрузились в глубокий здоровый сон.
Ночь была холодной, но Макар в обнимку с теплой собакой и тлеющим костром пережил ее спокойно. Перед самым рассветом выпавшая роса кое-где покрылась изморозью, мелкие лужицы на камнях затянуло. В середине Августа в этих краях уже бывали иногда заморозки, и потому проснувшийся рано Зимин не удивился резкому ночному холоду, а только пошевелил обуглившееся полено в костре, завернулся потуже в фуфайку и продолжил спать.
Когда наступило утро, теплое солнце уже с первыми лучами растопило ледяную корку, освобождая природу от ночного холода. Макар окончательно проснулся лишь, когда неугомонный Туз устал бегать вокруг и лизать его руки и лицо. Дед снова развел потухший к утру костер, согрел воды для чая и каши, накормил собаку и поел сам. Солнце тем временем окончательно взошло. Небо было чистым, синим и очень большим – день обещал быть погожим.
.2. Клад.
Дорога к вершине холма была немного легче, чем дорога до места, где они ночевали. Туз бежал далеко впереди и лишь иногда гулко лаял, дожидаясь ответа хозяина, чтобы проконтролировать, что с дедом ничего не случилось. К полудню они уже были у цели. Вершина почти лысого холма ничем особенно не выделялась по сравнению с такими же вершинами холмов вокруг. Подойдя к небольшому поросшему мхом камню, Зимин сбросил с себя мешок и принялся голыми руками выгребать из под камня прошлогоднюю почти перегнившую листву. Наконец, его руки нащупали небольшую металлическую коробку, завернутую в плотную масляную бумагу.
Дрожащими руками, бережно настолько, насколько это возможно, дед Макар, лежа у камня, разворачивал бумагу и очищал коробку от грязи. Когда коробка была чиста, он сел на камень и аккуратно снял верхнюю крышку. Внутри, также завернутая в бумагу, лежала небольшая записная книжка. Макар с предельной осторожностью вынул ее, осмотрел со всех сторон и открыл первую страницу. На пожелтевших от старости листах виднелся мелкий неровный почерк. Дед быстро пролистал книжку до конца – почти вся она была давно исписана и только в конце виднелись записи, которые были сделаны относительно недавно. Между последней страницей и обложкой были приложены два детских рисунка с подписью «дедушке». Макар резко захлопнул книгу, положи ее обратно в коробку и опустился на колени. Он прочитал короткую молитву, поклонился лицом на восток и, подозвав пса, собрался идти обратно. Туз, все это время терпеливо ждавшийся хозяина невдалеке, просился играть. Макар потрепал его за ухом, убрал коробку в заплечный мешок и не спеша побрел по еле заметной тропинке к низу холма.
- Ну что, Туз, кажется у нас с тобой все хорошо. Что думаешь?
Туз вертелся вокруг хозяина, играл хвостом, норовил протиснуться между ног или как можно плотнее прижаться к сапогу головой.
- Ну-ну, не дурачься, скоро уже придем на наше место, там разведем огонь, поедим и переночуем, а завтра тогда уже пойдем домой.
.3.Письмо.
В свете костра под большим развесистым кедром Макар снова извлек коробку из своей сумки, аккуратно открыл ее, вытащил книжку и не спеша стал перелистывать страницу за страницей. Первые из них были очень старыми. Они были написаны размашистым почерком человека, который изо всех сил хотел донести мысль, не думая о качестве и количестве исписанных страниц. Далее следовали страницы с почерком другого человека – более спокойным и размеренным. Потом снова страницы размашистого, потом снова спокойного. С каждой новой частью записной книжки размашистый почерк становился умиротворённее. Второй почерк не изменялся, и последней в книжке была сделана запись обладателем первого, неровного почерка. Дед Макар запалил лучину, достал старые очки без одной душки и принялся читать:
Здравствуй, папа!
Снег в этом году сошел поздно и, если честно, я с трудом нашел наш камень. Ну, слава Богу, нашел. Надеюсь, и ты найдешь по Августу.
У нас все хорошо. Марина меня, правда, не хотела отпускать. Она ревнует и боится того, чего не понимает. Приходится выкручиваться. Вроде бы за столько лет можно было бы уже что-то придумать или просто к этому привыкнуть, но ее женское чутье не подводит и чувствует она, что что-то не договариваю.
Не могу писать о мелочах, хочу перейти к главному – у нас родилась дочь. Ты знаешь, что мы с Мариной всегда хотели иметь трех детей и чтобы первые были мальчики, а младшим ребенком была бы дочка. Из твоих писем я помню, что и ты был всегда «за». Паша, Яша и Маша. Я знаю, пап, что ты просил назвать дочь Анной. Наверное, в этом был какой-то смысл, который мне не постичь, но мне сложно доказать жене то, что я не очень понимаю и сам…
Макар недовольно сжал кулаки, отломил новую лучину и продолжил читать, вглядываясь в строки.
… Мария – так мы назвали дочку и это наше решение, которое уже не повернуть назад. Она родилась в последнюю тихую ночь Сентября, как ты и написал. Родилась спокойной, с открытыми глазами и совсем не плакала, чем весьма озадачила акушеров. Вес – почти четыре килограмма! Глазки больше и очень темные… Прекрасный ребенок!
Сейчас ей уже девять месяцев… Она золото, мы ее очень любим… Растет она не по дням, а по часам. И это меня безумно, конечно, радует… правда, пап, я последнее время немного переживаю, не слишком ли она, как бы это сказать, быстрее растет, чем другие дети. Растет в первую очередь даже больше не физически, а интеллектуально. Пашка и Яшка тоже талантливые – нет сомнений. Кровь, как ты говоришь, дает о себе знать, но Маша… Она явно претендует на лидерство.
И настораживает меня даже не то, что она уже произносит некоторые отдельные слова или по долгу молча сама с собой играет с конструктором из кубиков для детей более старшего возраста, а то, что иногда она может часами слушать, как мы с мамой что-то обсуждаем и вид при этом у нее не такой, как у детей. Поверь мне, я хорошо помню, как росли ее братья – они обычные талантливые дети, а Машенька… Чтобы ты лучше меня понял, я расскажу тебе историю, которая меня больше всего поразила.
Как-то раз у меня на работе вышел один неприятный спор с партнером. Суть – ерунда, по мелочам сцепились и как-то не по-доброму разошлись. Формально он еще и руководитель мой. Человек, в общем-то, не вспыльчивый, спокойный, а тут из-за того, что я один важный документ переслал нашему инвестору без его согласования и его в копию не поставил, завелся. Страшного в этом – почти ничего. На авторитет его и положение никак не влияет. А мне просто до этого инвестор наш при встрече недовольно сказал, что уже третий день отчет ждет, а мы, мол, никак. Я ему – «Николай Ефремович, так и так – как только мои девочки все посчитают и я проверю – сразу вышлю», а он все заладил, что нужно быстрее его ему показать. В общем – не важно. Отправил и отправил, а Серега (партнер который) взъелся на меня, что вроде как в обход него пытаюсь дела делать. Тут, конечно, и я дурак, вместо того, чтобы успокоить его, извиниться, я давай все улыбаться и его подкалывать. Мол, боишься, наверное, что так понемногу и все остальные дела буду делать без него и стану, наконец, управляющим нашей компании. Пока пререкались про то, что правильно делать, что неправильно, пришел Ефремович и сказал (как назло на меня глядя), что отчет хороший, но с тайм-менеджментом у нас серьезные проблемы (и на Серегу пристально так посмотрел – недовольно). Вечером, когда я уже уходил, я все-таки зашел к Сереге, вроде как помириться, ну или хоть просто парой слов перекинуться о чем-нибудь, чтобы так не оставлять, а он в кабинете своем спиной к двери сидит и не поворачивается. Холодно так меня встретил и сказал, что змею он вырастил и подсидел я его не кисло. Я постоял немного и никак не мог, честное слово – физически не мог, заставить себя собраться, подойти к нему и просто по-дружески ему сказать: «Да ладно, Серега, ну чего-то мы из мухи слона делаем – я понял, что неправ, что зря без тебя Ефремовичу письмо отправил. Так больше не будет и давай забудем». Стою и не могу так сделать, аж кулаки сжал от осознания бессилия своего, злой стою – и на него, и на себя. И тут он вдруг повернулся ко мне и вижу я, что в глазах его тоже злоба, тяжелая такая, давящая, как если бы в стане своем командир предателя вычислил, но еще не расправился, а только собирается. Постояли мы так с минуту еще, наверное, точно. Я первый не выдержал, повернулся и вышел, хлопнув дверью.
По дороге домой я все упорно себя настраивал на то, чтобы выбросить из головы происшедшее. Дома я о таких вещах не люблю говорить – только себя еще раз грузить, Марину и детей. В общем, стараюсь вести себя, как ни в чем не бывало. Благо хоть ситуаций таких у меня не много в жизни – Бог миловал.Ну и вроде и в этот вечер все как всегда, поужинали все вместе, ребята рассказали о своих успеха в школе, Маринка что-то о покупках насущных говорила и об отпуске. А мне все никак места не находится, все перед глазами тот разговор стоит.
Пока Маринка со стола все убрала, я мальчишек спать уложил. Приняли душ с женой и тоже спать собрались. И тут вдруг Машенька проснулась и давай плакать. Марина ее и так и так баюкает, а она ни в какую – плачет и плачет. Что такое, непонятно, может, болит у нее что – неясно. К часу ночи только она также внезапно сама плакать прекратила и уснула. Сам я спал скверно, все сны дурацкие лезли в голову, все думал о том, как и что завтра на работе будет, как мне вести себя, как Сергей будет себя вести.
Утром проснулся как с похмелья, сил нет, думал, может, заболел или перенервничал вчера. Собрался на работу, позавтракал и перед самым выходом из дому вдруг меня охватила странная мысль, что Сереге-то, наверное, еще хуже чем мне. И жалко мне его стало чуть ли не больше, чем себя самого. Стою в дверях уже, жду, пока Маринка придет проводить, а она все в детской, где ребята и Машенька спят, закрылась и все никак не выходит. Ну, я крикнул пару раз «Маринка» не громко, она не отзывается, а я уже обулся, даже перчатки натянул и шапку. Хотел было уйти, но в последний момент передумал и, разувшись только, вошел в комнату, а там Маринка стоит, наклонившись на Машенькиной постелькой и не шелохнется. Ребята на своих кроватках спят как младенцы и только Машенька лежит с открытыми глазами аккуратно так своей маленькой рученькой по Маринкиной руке гладит. Понимаешь? Не Маринка гладит, а Машенька по ее руке. Я на несколько секунд сам остолбенел. Вроде и тихо, и мирно, а картинка какая-то странная, если не сказать жуткая. Тишина еще помню стояла абсолютная, а из окон свет утренний льется, аж слепит.
Подошел я к Маринке, обнял ее за плечи и стою. А Машенька на меня смотрит большими своими темными глазами и улыбается. По-доброму так, как только дети и очень светлые люди умеют делать, но и не как еще вроде бы ничего не понимающий младенец. Нотки грусти и какого-то необозримого опыта в этой улыбке я увидел, так и стоит она у меня перед глазами порой.
На работу я ехал с твердым чувством того, что нам нужно помириться и забыть о стычке. Я, правда, хотел этого и надеялся, что Серега также думает. На работе егоеще не было, когда я пришел. Не пришел он и в десять, и в одиннадцать, когда все сотрудники уже трудились над своими задачами в поте лица. Ближе к двенадцати меня пригласил директор и сказал, что у Сергея ночью был сердечный приступ и его увезли на скорой в больницу. Я позвонил ему домой, Света – жена – была дома. Она и рассказала мне, как мужу стало плохо и как его увезли, а она осталась смотреть за детьми, пока мама не приедет. Кроме этого она сообщила, что Сергей пришел домой поздно и в очень удрученном виде. Мне стало стыдно, даже не столько за то, что вчерашний спор стал, вероятно, причиной такого исхода, а больше за то, что мои переживания ограничились не самыми приятными эмоциями, а вот ему действительно досталось. Мне хотелось помочь, но я не знал как.
В обеденный перерыв я поехал в больницу, чтобы с ним встретиться. Он был бледен, говорить почти не мог и только смотрел на меня, иногда странно улыбаясь. Я тоже улыбался, так как просто не знал, что еще делать. Мы сидели друг напротив друга: он – полулежа на специальной больничной койке, а я – сидя на ней же с краю. В целом состояние его было подавленным. Каждые несколько минут он вдруг проваливался в сон, в котором что есть силы стискивал мою руку и стонал. Мне было больно на него смотреть. Через какое-то время врач попросил меня выйти и его увезли на какие-то процедуры. Поговорить с врачом мне почти не удалось. На ходу в коридоре я спросил его, как Сергей, а врач посмотрел на меня пристально и сказал: «пока не очень».
Когда я пришел домой, то узнал, что Машенька плакала сегодня почти весь день, кушает плохо, спит мало и все плачет и плачет. Яшка и Сашка ходят тоже понурые. Маринка уставшая, сильно переживает за Машеньку. Днем приходил доктор из поликлиники рядом, осмотрел ее всю, сказал, что все в норме и ушел. Маринка на него злится, хотя и сама понимает, что он ни в чем не виноват. До середины ночи Машенька совсем не унималась, хотя и я, и Маринка с ней просидели не по одному часу. Где слез-то столько у нее взялось непонятно. Она ведь не плакала почти никогда и тут видать решила за все время выплакаться. Ближе к трем ночи, когда я уже оделся, чтобы вести ее в детскую клиническую больницу к своему знакомому врачу – спать я просто не мог, а врачи скорой помощи, во-первых, ничего бы не сделали, скорей всего, а во-вторых, они бы совсем всех перебудили и взбудоражили. Маринка мне ее завернула в покрывала, надела на нее ее любимую красную шапочку с помпончиком, рукавички и проводила нас до двери. Она все порывалась поехать с нами, но я строго настрого ей запретил, сославшись на то, что с детьми дома кто-то должен остаться, так или иначе. Она сдалась и осталась.
Когда плачущую Машеньку я взял на руки, поцеловал Маринку и вышел в подъезд, то не дальше, чем у лифта дочка вдруг замолчала, вытащила ручки из-под покрывала и обняла меня за лицо. У лифта было темно, и я почти ничего не видел, но мне казалось, что Машенька смотрела мне прямо в глаза и улыбалась как утром, когда гладила руку мамы. Смотрела так, как только такой ребенок как она умеет это делать, по-взрослому, проникновенно, глубоко. Я постоял у лифта минуты три и вернулся домой. Марина спала и даже не проснулась, когда я открыл дверь. Мальчишки тоже спали. Тишина была очень приятной, можно сказать даже нежной.
Ты знаешь, я тебе писал до этого, что очень люблю свой дом. Как всегда спасибо тебе, что посоветовал именно этот вариант. Так я и не перестаю удивляться твоему чутью на таком расстоянии, да и времени сколько прошло с последнего раза, когда ты Москву-то видел… Я отвлекся, прости. Я положил Машеньку спать. Все время пока ее раздевал и укладывал, она была в хорошем настроении, от слез не осталось и следа. Уснула она быстро, почти сразу. Когда я сам ложился спать, Марина проснулась, я поцеловал ее и сказал, что все хорошо и что Машенька спит дома, мы никуда не ездили. Она поверила, но все равно дошла до Маши и, убедившись, что дочка мирно спит, пришла ко мне. Утром все было как всегда. Мы все проспали и я убежал на работу без завтрака. Машенька вела себя, как всегда весело, смеялась, играла в свои игрушки, кушала и радовалась жизни. Ребята тоже сразу приободрились, видя, что дома все хорошо.
На работе я сразу позвонил в больницу, чтобы узнать как Сергей и от медсестры узнал, что ночью ему было очень плохо, а сейчас он спит. В середине дня я решил съездить к нему, зашел к Ефремовичу предупредить, что могу задержаться, а он даже обрадовался, что я к Сереге еду, даже денег предлагал, чтобы я купил что-то он обоих. Наверное, он, как и я, чувствует свою вину перед ним. В больнице меня встретили с улыбкой и проводили в его палату. Там с ноутбуком на коленях лежал Сергей и что-то усердно печатал. Когда он увидел меня, он удивился, но явно обрадовался, смотрел на меня примерно минуту, почти не моргая и улыбаясь, как старому другу. Наверное, я тоже только тогда улыбнулся, подошел к нему, как к брату и даже попытался обнять. Мы долго и горячо говорили о разных вещах, по работе и не только, говорили о том, что нам нужно чаще встречаться и общаться, о том, что нужно, наконец, выехать всей компанией с семьями на природу, как мы это делали два года назад. Мы болтали и болтали, как старые друзья, которыми мы на самом деле никогда и не были. Когда я уже собрался уходить от него, оставив ему кучу гостинцев от себя и Ефремовича, он вдруг замолчал, отвернулся к стене и, собравшись с духом, произнес: «прости меня, Миша, я был тогда не прав». Я улыбнулся как можно более непринужденно, хотя мне далось это не очень легко, и тоже попросил у него прощения. После этого я все никак не мог уйти от него, стоял в дверях и смотрел на то, как он лежит, скрючившись на своей больничной койке, и смотрит в стену. Мы оба молчали.
Знаешь, пап, почему-то эта сцена с взаимными прощениями была, конечно, крайне важной для нас обоих, но почему-то для меня она оказалась не самой простой и даже… приятной. Ине потому что я не хотел просить прощения или принимать его извинения, а потому что в ней было что-то не очень естественное. Она шла в разрез с тем, как мы просто и непринужденно общались еще буквально десять минут назад. Я искал его взгляда, искал того, что он отвернется от своей стены и снова радостно и непринужденно посмотрит на меня, чтобы сказать, что все хорошо, что меня дома ждут или еще что – неважно, что именно, лишь бы сказал. Пауза затягивалась и в самую последнюю секунду, когда я уже решился уйти и наклонился за сумкой, я вдруг понял, что, может быть даже впервые, он пережил такой момент, который кажется последним в жизни и теперь ему совестно и страшно. Мысль о том, что я должен уйти хотя бы из вежливости боролась с желанием быть с ним рядом. Потом он, видать, не в силах более держаться, всхлипнул как-то в голос, я бросил сумку и снова сел к нему. После нескольких тщетных попыток сдержаться, он вдруг просто заплакал. Знаешь, пап, я видел много слез, большая часть из которых были детскими или на худой конец женскими. Мужских слез я не видел ни разу, по крайней мере, таких. Я смотрел на него и молчал. И при всем при этом мне не было тяжело, потому что я каким-то особым чутьем (я же твой сын, как ни как) понимал, что то, что сейчас с ним происходит есть хорошо. Могу даже сказать, что мне было приятно быть с ним в тот момент. Потом он уснул, тихо и спокойно, прям как ребенок. А я пошел домой. Настроение мое было прекрасным, я был полон странно чувства, как будто я сделал что-то очень правильное и чистое.
Спустя неделю Сергей выписался. На работе у нас полный порядок, сейчас вот, например, ведем с ним проект, на котором часто остаемся до глубокой ночи вдвоем в офисе и отлично ладим. Про тот вечер в больнице больше никто не знает, сами мы эту тему не поднимаем. Дружба между нами окрепла, и мы много внерабочего времени стали проводить вместе.
Машенька с тех пор опять почти не плачет (почти уже месяц прошел, как Серегу выписали), ведет себя как всегда весело и беззаботно. Однако хотел отметить еще один интересный случай, когда мы вместе с семьями – Серега с женой и сыновьями и все наше семейство – выехали к нему на дачу, чтобы отметить его же День рождения. День тогда стоял очень хороший и мальчишки допоздна носились по двору, не переставая играть в свои игры. Не знаю, что именно там случилось, но Максим (сын Серегин), который постарше Яшки на два года почти, что-то с ним не поделил, и ребята немного поцапались. Ничего серьезного, если не считать того, что Яшка у нас спортом занимается с трех лет и потому без особого труда, так сказать «уделал» Максимку. Тот обиделся, наверное, за то, что его так легко поставили на место и за ужином совершил не самый лучший поступок – выдернул из-под Яшки стул, когда тот хотел сесть. Ничего, слава Богу, не произошло, но вот перед сном вдруг снова Машенька начала плакать и кукситься и никак не хотела заснуть. Успокаивал ее и я, и мама, но она никак не унималась. Как ты думаешь, кто смог ее успокоить? Ни за что не угадаешь – Серега. Но дело тут даже не в том, что он смог сделать то, чего родные мама и папа не смогли, а в том, как он ее успокаивал! Видя ее слезы, он просто наизнанку готов был вывернуться, чтобы только она успокоилась. Он носил ее на руках, шептал ей разные приятные вещи, качал и развлекал ее, как только мог. Мы с Маринкой смотрели на него с некоторым изумлением, потому что никогда не замечали у него такую любовь к чужим детям. К тому же с Машенькой он почти никогда не играл, да и вообще не проявлял к ней никакого внимания, а тут прямо-таки не отпускает ее и все старается и старается успокоить. Когда плач Машеньки уже перешел на истерику, и Маринка постаралась как можно мягче ее забрать, Сергей попросил еще пять минут, убежал с ней в другую комнату и заперся там. Через какое-то время мы услышали, как Маша перестала плакать и Сергей осторожно вынес ее на руках. Он был бледен как полотно. Маринка забрала дочь и ушла с ней спать, а мы с нимпошли немного выпить перед сном. Говорить о случившемся он не хотел. Мы выпили немного виски и разошлись по комнатам.
Утром я спросил у него, все ли хорошо и он ответил утвердительно. Ребята за завтраком померились и убежали куда-то играть, а я, Марина, Маша и Серегас женой остались дома. Поговорить о вчерашнем хотелось, но я был уверен, что при Маринке Сергей ничего не скажет, а она, как назло не уходила. Только к вечеру, когда на минутку мы остались вдвоем, я спросил у него о том, что вчера было. В ответ он улыбнулся и ответил, что у нас есть Ангел Хранитель, хороший, добрый, но вспыльчивый.
С тех пор, кстати, Сергей, который всю жизнь, сколько я его помню, был атеистом, стал иногда заезжать в храм перед работой. Может я, конечно, и не прав, но вся эта история как-то причастна к его изменениям. Думаю, что это хорошо.
В остальном, пап, у нас почти все без изменений – продолжаем делать успехи один за другим. Яшка у нас, наверное, будет спортсменом – сейчас он ходит и на плаванье, и на каратэ, и на футбол. Ты писал в прошлом письме, что в его жизни в несколько следующих месяцев произойдет событие, которое поможет ему определиться, кем он хочет стать. Пока ждем. Надеюсь, что событие будет приятное. Сложно сказать, что у него пока получается лучше. Он очень напористый и не может принять то, что хоть что-то может у него не получиться. Недавно у нас были соревнования Москвы по каратэ среди юниоров, на которых Яшка принимал участие. Из его спортивной секции, в которую он ходит, было три парня. Все, кроме Яшки вылетели на первых кругах, а вот Яшка ценой невероятных усилий дошел до полуфинала. Когда четыре претендента на кубок были определены, я подошел к его тренеру, чтобы поблагодарить за такие успехи и порадоваться за сына. Мы с тренером не очень часто видимся теперь – Яша уже давно возвращается с тренировок самостоятельно. Как оказалось, не только я был поражен успехами сына, но и его наставник. Он сказал мне, что совсем не ожидал таких успехов от Яшки, что он потрясен не меньше меня и что причиной этих успехов является в намного большей степени сам Яшка, а не он. Мы оба смотрели бой за право попасть в финал, сжав кулаки и переживая настолько, насколько возможно. Противник у Яшки был явно более опытный, мне даже казалось, что он больше и старше, хотя они и состязались в одной категории. К сожалению, бой получился не очень зрелищный и уж очень короткий. Яшка был измотан после серии очень тяжелых для него поединков и пропустил один хороший удар в голову. Далее последовала серия ударов по корпусу и судья остановил поединок. Яшке рассекли бровь, носом у него пошла кровь – продолжать бой было невозможно. Но дело даже не в этом. Дело в том, что мы очень по-разному отнеслись к случившемуся. Когда я, Маринка, Сашка и тренер забирали Яшку у докторов, мы были переполнены радости и гордости за него. Я, как отец, всегда горжусь своими детьми, но в данном случае я был просто невероятно счастлив видеть в своем сыне человека, который за столь короткий промежуток времени (он правда не так долго занимается каратэ, да и не единственное у него это увлечение) добился значительных успехов. Маринка, тренер, Сашка – все были рады и хотели как можно скорее поздравить нашего чемпиона. Но когда мы пришли к нему, оказалось, что он не готов к этому. Он не был счастлив или рад случившемуся, он не разделял наших восхищений его достижениями, видя в произошедшем эпизоде только одно – поражение. Ты знаешь, пап, я впервые почувствовал в своем сыне самую настоящую злобу. Сначала мне казалось, что это он на нас злился за то, что мы к нему вот так все нагрянули с нашими радостными поздравлениями и эмоциями, но потом я понял, что эта злоба была направлена только на себя самого. После тех соревнований внешне поменялось не очень много – те же тренировки допоздна, тот же напряженный график, но теперь в них появилась некая незримая никому, кроме Яшки (ну и чуть-чуть мне, так как я чуть лучше вижу его, как отец, чем Маринка) цель. И он идет к ней, идет во многом напролом, без послаблений и откладываний. Я лишь надеюсь со своей стороны, что такое рвение с одной стороны не выпьет из него все соки раньше времени, а с другой, что оно все-таки окупится. И, если честно, пап, страшно даже подумать, что будет, если этого не произойдет.
Теперь о Сашке. Как ты и говорил – «пойдут мальчики разными путями» - так оно и получается пока. Сашка у нас все больше по книжкам и учебникам. Сидит по большей части дома, занимается, читает, развивается. Я сначала думал, что это у него столько времени подготовка к урокам занимает, но оказалось, что на уроки времени у него совсем немного уходит. Оказалось, что он читает любую нехудожественную литературу от учебников за старшие классы (ты даже не поверишь, пап насколько они сейчас стали интересными – с картинками, историями и описаниями, не такие, по каким вам да и нам преподавали) до разных книжек из разряда «почему так устроен мир». Недавно я застал его за чтением Библии. Я был действительно удивлен, потому что, во-первых, он читал Ветхий завет примерно посередине, а во-вторых, он делал в свою тетрадку какие-то записи, которые отказался показывать с самым серьезным видом. Сашка в этом плане достаточно скрытный мальчик. Он не любит, когда мы все вместе обсуждаем его достижения и успехи, стесняется часто что-то сам рассказывать.
Интересно то, пап, что оба они учатся на «пятерки», но «пятерки» эти совершенно разные по тому, как мальчики к ним относятся. Хорошие оценки Яшке даются очень легко, он приходит домой, делает уроки на завтра за полчаса-час и убегает на тренировку, на которой выкладывается по полной. Я спрашивал у него, насколько легко дается ему учеба. Он крайне удивлялся таким вопросам, отвечая, что не очень понимает, как она может даваться плохо – задания в школе простые донельзя, он всегда их делает ровно в том объеме, в котором нужно и далее занимается тем, что ему интересно. Если честно, я даже не знаю, насколько ему интересно учиться. Как-то раз новый учитель по географии поставила ему кол за то, что он не нарисовал карту цветными фломастерами. Я спросил, почему он не стал рисовать и получил простой и спокойный ответ – потому что это было не обязательное задание. Я нисколько не сомневаюсь, что это правда. Вопрос тут в другом – он не счел это какой-то проблемой и просто ничего не стал делать, решив про себя (как я понял), что если учитель считает правильным оценить его таким образом, то он может так и сделать. Самообладание на высоте, согласись! Не знаю как бы поступил в данном случае Сашка, он тоже учится не за оценки, но по другой причине, даже, наверное, совсем с другим подходом. Учителя, конечно, его любят, ставят пятерки, хвалят за старание, но ему все это не очень ценно. В своем детском возрасте он не просто учится – он ищет ответы на вопросы. Пока большинство этих вопросов берется из школьной программы, но я понимаю, как важно для Сашки знать на них ответ не для того, чтобы получить хорошую оценку, а чтобы просто знать. Когда я прихожу с работы я иногда украдкой наблюдаю за ним и вижу, как горят его глаза, когда в его еще пока детской системе мира нашлось место новому знанию, которое он откопал и принял.
Вот такие вот дела, папа, жду от тебя письма, как обычно на нашем месте через еще один долгий год. Мне о многом хочется тебя спросить пап, ты знаешь. Но ты всегда пишешь мне письма, в которых говоришь о том, о чем считаешь нужным. Очень переживаю за тебя, пап. Все-таки уже столько времени ты живешь совсем один и так далеко от мира, что, если честно, совсем не знаю, во что ты одет и что ты ешь. Как всегда, буду ждать от тебя письма и приду за ним, чего бы мне это не стоило. Будет хорошо, если ты напишешь немножко больше, чем в прошлый раз. Передавай привет Тузу и своему лесу. Хоть ты и просил не писать, что я жду тебя в любой момент обратно, я все-таки пишу: «приезжай, я всегда буду рад обрести тебя вновь». Твой сын, Миша.
P.S. Перед самым моим выходом к тебе я машинально захватил рисунки Яшки и Сашки. Не знаю зачем, но поскольку эти веселые картинки проделали со мной такой долгий путь, надеюсь ты будешь рад на них посмотреть. А еще я надеюсь, что в следующий раз привезу и рисунок Машеньки.
Макар аккуратно перелистал страницы и извлек два тетрадных листа, на которых были нарисованы две похожие картинки – папа, мама, два брата и маленький ребенок. Макар внимательно рассмотрел рисунки, понюхал их зачем-то, прижал к губам и вздохнул. Откуда-то из темноты подошел Туз и положил голову ему на колени.
- Вот такие вот дела, Туз… - протянул Макар, гладя собаку по загривку, - не послушался меня Миша, назвал дочку Машей. Ну а в целом вроде бы все прекрасно.
Дед убрал записную книжку в коробку, положил ее под голову и лег спать.
.4. Дом у озера.
Проснувшись рано утром, когда вокруг сонных кедров еще стоял туман, Макар без завтрака двинулся в путь. Туз, покорно принявший отсутствие еды с утра, бежал далеко впереди, лишь изредка оглашая тишину лаем, убеждаясь тем самым, что хозяин не отстал и не потерялся. Макар в ответ кричал ему «иду» и продолжать свой путь.
Ближе к трем часам дня, измотанные путники добрались до небольшой сторожки у берега озера. Изба была старой, но крепкой. Высокое крыльцо с навесом, тяжелая дверь из лиственницы, единственное окошко, смотрящее на озеро. Внутри избушки стояла большая печь, собранная из неотесанных камней, щедро замазанных глиной. Вдоль печи, несколько раз свернутая вокруг себя, лежала шкура огромного медведя, служившая старику постелью. У окна стоял большой стол, заваленный разными поделками из дерева и воска, инструментами и лучиной. В углу напротив стола был сделан небольшой иконостас с двумя иконами: Христа и Богородицы. Под потолком, ближе к входу, висело несколько иссушенных рыбин, две копченые кроличьи тушки и несколько уток, в углу стояли кадки с соленьями, грибами и ягодами.
Макар вошел в дом и, сбросив сумку, сел на старую березовую чурку. Туз смотрел на него в открытую дверь и не заходил.
- Свободен, друг, - протянул Макар, переводя дух, - иди, отдыхай. Туз послушно убежал.
Зимин прошелся по дому, разделся, жадно напился из небольшой кадки, запалил самодельную свечку и принялся за молитву. Молился он долго, не произнося громко ни слова и перебирая одними только губами. Глаза были закрыты, руки сложены ладонь к ладони.
Когда молитва окончилась, Макар встал, скинул с себя остатки одежды и помчался из избы по направлению к озеру. От входа в дом до воды было не больше тридцати метров. Тихая спокойная гладь озера встрепенулась, принимая бросившееся в нее тело, и разнеслась волнами от края до края. Макар, перевернулся на спину и не спеша поплыл к середине озера. Тишину нарушал лишь Туз, истошно лая на Макара с берега и бегая взад и вперед.
- Хватит лаять, глупая ты собачонка, плыви ко мне, не утонешь, - крикнул дед и Туз, как будто только этого и ожидая, бросился в воду и поплыл, высунув морду и стараясь не упустить хозяина из виду.
Когда Туз почти доплывал до Макара, дед отплывал в сторону противоположную от избушки и снова ждал пса. Чувствуя хитрость со стороны хозяина, Туз не переставал истошно лаять, но, не сбавляя темп, плыл за дедом через озеро на другой берег. Спустя почти полчаса они выбрались на сушу. Мокрый, замерзший Туз казался тощим и маленьким. Дед ласково потрепал его по загривку и после небольшого отдыха они двинулись в лес. На суше пес чувствовал себя намного более уверенно и, быстро восстановив силы, бежал впереди, лишь изредка подавая голос. Зимин шел молча, а на единичный лай Туза, отвечал коротким «иду». Вдруг Туз остановился и стал лаять постоянно, подзывая хозяина. Спустя несколько минут, Макар уже вытаскивал из силков попавшегося в них зайца. Довольный Туз крутился рядом, зная, что сделал что-то полезное.
- Молодчина, Туз! Идем ко второму силку и назад.
Туз все также бежал впереди, Макар шел следом. Второй силок оказался пустым, и они зашагали назад по тропинке в обход озера. Солнце уже шло к закату, становилось заметно холоднее и темнее. Макар спешил, хотя чувствовал, что не дойдет до темноты. Туз подгонял его, как мог – то убегая далеко вперед, то возвращаясь и оглашая своим пронзительным лаем все вокруг. Когда совсем стемнело, они были еще только на полпути. Ночь обещала быть светлой, но луна еще только всходила, и ее свет лишь тонкими отблесками мерцал за вершинами деревьев на холме. Где-то вдалеке послышался протяжный вой. Туз был явно им обеспокоен и постоянно лаял, то ли чтобы отпугивать зверя, то ли чтобы подгонять Макара. Дед внешне был спокоен, но шел достаточно быстро, стараясь не напороться на ветку и не упасть. Протяжный вой доносился с разных сторон, но с каждым разом все ближе и ближе подбирался к путникам. У самой избушки, когда Макар уже почти готов был вместе с Тузом войти внутрь, вой раздался совсем близко, буквально в нескольких метрах за спиной. Макар остановился. Он стоял молча, не поворачиваясь. Туз носился вокруг, не утихая, но и не отбегая далеко от хозяина. Макар медленно повернулся и, вытянув вперед руки пошел на низкое рычание, доносившееся из темноты. Туз перестал лаять и только скулил невероятно тоскливо и жалобно, прижимаясь к ногам хозяина. Рык зверя нарастал, но Макар шел вперед, делая шаг за шагом по направлению к месту, откуда шли звуки. Наконец он остановился. Чувствовалось, что расстояние между ним и зверем – всего несколько метров.
- Покажись! – властно и жестко приказал Макар. В ответ из-за деревьев тут же раздался мощный рык, последовал прыжок и в один миг перед Макаром, оскалившись огромными белыми зубами, оказалась огромная росомаха с желтыми глазами и лоснящейся в лунном свете шерстью. Дед был собран, но смотрел на рычащего зверя спокойно. Туз сдавленно скулил невдалеке, не в силах броситься на зверя или убежать и оставить хозяина.
- Туз! Иди домой, я скоро приду, - достаточно громким низким голосом проговорил дед, не сводя с росомахи глаз. Туз еще раз взвизгнул и дал деру к дому.
- Ну вот. Теперь мы совсем одни, - спокойно проговорил Макар, глядя на рычащую в двух шагах росомаху, - я даже знаю, зачем ты пришла. С этим словами Макар осторожно, не делая резких движений, снял с плеча зайца и положил у своих ног. Росомаха несколько раз пролаяла, но подойти не решилась.
- Ты, если хочешь есть, то бери и иди. Я тебя не трону, – сказал Макар, указывая рукой на зайца. Росомаха снова что-то истошно пролаяла, даже сделала один неуверенный шаг к деду, но в страхе отпрыгнула и снова принялась гулко, почти по-лисьи лаять.
- Может быть, ты охотиться разучилась совсем, что вот так вот без страха на человека-то идешь? Да еще и с собакой. Какой-никакой, но все-таки собакой! – укоризненно низким голосом говорил дед, - а если это охотник? Подстрелит тебя, как пить дать и не подумает! Росомаха не переставала лаять, постепенно пятясь назад к лесу. В ее лае все отчетливее слышались воющие нотки отступления.
- Потому, моя хорошая, чтобы больше я такого тут не видел! Не можешь найти пропитание – спи голодная! – с этими словами Макар подобрал тушу зайца, вскинул ее на плечо, развернулся и пошел домой. Как только он отступил, росомаха, что есть сил, рванула в противоположном направлении.
.5. Сон.
На озеро опустилась удивительно тихая и спокойная ночь. Тузу, который очень перепугался и жалобно скулил у крыльца, было разрешено остаться дома и он, подобно домашней кошке, свернулся калачиком, спрятал голову в лапы и уснул, пока Макар еще носил дрова для печи.
Когда дома стало совсем тепло, Макар разделся и долго молился, не произнося не слова, стоя на коленях на голом полу. Как и прежде, глаза его были закрыты, а руки сложены ладонь к ладони. В углу, где стояли образы, потрескивала небольшая самодельная свечка из воска диких пчел. Когда молитва кончилась, Макар засунул в печь большое полено, задвинул поддувало и лег спать на шкуру у печи.
Макар быстро уснул и через какое-то время увидел сон, каких не видел очень давно.
Ему снилось, что он стоит на самой вершине очень высокого здания в большом городе. Он очень измотан, его руки и ноги покрыты тысячами морщинок, его кожа сухая и постаревшая, редкие пепельно-седые волосы свисают неопрятными прядями с головы и лица. Лицо у него осунувшееся, исхудалое. Костяшки пальцев некрасиво выпирают и кажутся неестественными. На его ногах нет обуви, сами ноги истерты до кровоточащих мозолей, ему больно стоять на них. Макару кажется, что он прожил отмеренную ему жизнь, поднялся на вершину, на которую ему суждено было подняться, но так и не сделал чего-то важного. Он понимает, что это конец, но ему страшно принять его. Кажется, что еще чуть-чуть и Господь заберет его к себе. Макар опускается на колени и склоняет голову, он ждет, когда его сердце простучит свои последние удары, чтобы навсегда остановиться. Он закрывает глаза и готовится принять переход в лучший мир…
Но ничего не происходит, и спустя мгновение он слышит позади себя, как кто-то зовет его. Он оборачивается и смотрит вдаль, но ослабевшие глаза ничего не видят – вдали лишь туман и пустота.
- Кто здесь? – Макар робко спрашивает, пытаясь понять, живо ли еще его физическое тело.
- Это я. - раздается в ответ спокойный голос, скорей всего, принадлежащий молодой девушке.
- Что ты хочешь от меня?
- Мне кажется, что ты знаешь, что это.
- Нет. – Макар явно нервничает, он недоволен происходящим. Он смотрит вокруг себя, старается найти ту, кто с ним говорит и не видит ее. Собравшись с волей, он поднимается с колен и встает на трясущиеся ноги.
- Мне ничего не нужно, оставь меня в покое! – он почти кричит, каждое слово дается ему с большим трудом. В ответ он слышит лишь звонкий смех.
- Ты хочешь забрать с собой то, что не принадлежит только тебе. Ты жадный и злой, – голос совсем рядом, он почти за его спиной. Макар оборачивается и снова ничего не видит.
- У меня ничего нет, глупый дух, ты зря теряешь время, оставь меня.
- У тебя есть то, что ты не дал мне тогда, когда мог легко дать.
- Я ничего твоего не брал, ты мне чужой! – Макар снова почти кричит, - Отойди от меня, ты не властен надо мной более. С этим словами Макар снова опускается на колени, складывает руки и начинает молиться. В ответ на это темнота вокруг взрывается сотнями искр, тишина превращается в гул и земля под ногами трескается и вскипает зловонными пузырями. Макар в ужасе хватается за голову и кричит.
Он проснулся от того, что Туз рядом лает и бьет его лапами по груди от страха. Макар, мокрый от пота, протянул к нему руки и, как мог, успокоил: «все хорошо, Туз, все хорошо».
.6. Лесная знакомая.
Когда Макар проснулся второй раз, Солнце было уже высоко. Туз тихонько скулил у двери, желая попасть наружу и не желая разбудить при этом хозяина. Когда дед встал и подошел к нему, он стыдливо опустил глаза и завыл как-то особенно жалобно.
- Не бойся, Туз, все хорошо, – старик потрепал пса за ухом и выпустил из дома.
Погода стояла отличная. Солнце мягко грело землю, которой уже совсем скоро суждено было окунуться в короткую осень и долгую зиму. Зимин спустился к озеру, разделся и пошел купаться. Он отплыл достаточно далеко, перевернулся на спину и лег звездочкой на воде. Туз было начал лаять на берегу и даже плюхнулся в воду, но Макар грозно погрозил ему рукой и тот убежал.
Теперь старик был один. Он лежал на воде, смотрел вверх и думал про себя: «Что-то странное все-таки было сегодня ночью или это просто кошмар, коих не помню я уже лет этак десять, если не больше. И росомаха вчера пришла как сама не своя. Эх… все-таки что-то не ладное произошло где-то. И ладно бы, если только здесь, а если не здесь». Макар перевернулся на живот и поплыл в сторону дома. Пока он плыл, мысли его бежали вперед: «Если бы здесь было что-то не так, медведица бы учуяла раньше меня. Тогда бы она, наверное, ушла глубже в тайгу. Эх, знать бы тут она сейчас или нет. Мишек у нее сейчас вроде нет, в том году ушли двое от нее во взрослую жизнь, а новых она почему-то не выносила. Еды в лесу много…Если она тут, то должна бы пустить к себе. Одного конечно пустить, без Туза. А вот если ее нет?». Этот вопрос остался без ответа – Макар доплыл до мелководья и пошел к дому, бороздя воду. Туз радостно бегал из стороны в сторону и весело лаял на хозяина.
Макар отварил кроличью лапу и они поели. Туз вилял хвостом и норовил играть, но Макар был в раздумьях и не обращал на него внимания. «Сегодня или завтра? Сегодня только затемно доберусь, и с ней там спать придется. Если, конечно, она там и только, если одна. Но до завтра, судя по всему, может разное случиться, а значит, нужно идти сейчас».
Зимин оделся, пополнил запасы сухого гороха, взял с собой копченого мяса и рыбы и отправился по тропинке прочь от озера. Туз очень просился с ним, но Макар был непреклонен. Он строго запретил Тузу идти, оставив на него дом и хозяйство.
Тропа от озера была почти нехоженая. Макар за ней не следил, потому что ходил редко, да и звери ей не пользовались. Часто она без видимых причин обрывалась или приводила в топкое болото, но Макар шел быстро и уверенно, обходя препятствия и сложности дороги. Через несколько часов непрерывной ходьбы начало темнеть. За это время Зимин успел преодолеть большой холм и теперь осторожно спускался с горы, высматривая впереди свою конечную точку. Когда Солнце совсем опустилось и идти стало невозможно, Макар впервые присел. Он очень устал, по его лицу тек пот, руки были исцарапаны острыми камнями, высокой травой и кустарником. Ноги были стерты, лямки заплечной сумки натерли изможденные плечи. «Неужели не успел дойти!» - думал про себя Макар, – «постарел совсем». Макар тяжело привстал, доковылял до большого камня, набросал под него сухого мха, напился студеной воды из ручья и лег спать. Жутко хотелось есть, но сил разводить костер и готовить еду не было, а сушеное мясо он съел по дороге.
Он быстро уснул, завернувшись в свою рваную фуфайку, и потому не слышал, как зверь подошел вплотную. Медведица еще издалека приметила путника и внимательно следила за тем, как он спускается с горы. Она смотрела за движущейся точкой почти все время. Видела, как он спускался и где лег, когда стемнело. Медведица пошла к нему навстречу и, наконец, дошла, только когда темная ночь окутало холм и лес вокруг. Она осторожно приблизилась к нему и одними губами прикусила его ухо. Макар проснулся не сразу и даже вскрикнул от удивления, когда в свете луны увидел огромную, казавшуюся черной, тушу.
Медведица была его старой знакомой. Он знал ее с тех пор, ее мать сравнительно рано умерла от какой-то болезни или скрытой травмы. Маленькая еще неокрепшая медведица спаслась благодаря Макару. Он взял маленького медвежонка к себе, как мог, научил охотиться и добывать пищу, а когда ей было почти год, отвел в эти места и оставил. Она запомнила его и теперь, когда он иногда приходил навестить, всегда принимала его, если не уходила далеко в тайгу.
Зимин улыбнулся во весь рот и протянул руки, стараясь погладить ее по голове. В ответ она негромко, но недовольно заревела и подалась в сторону.
- Прости, прости, Маша, я помню, что ты не любишь, когда тебе трогают. Просто я очень соскучился по тебе и рад тебя видеть, как никогда раньше.
Макар приподнялся на коленях и сел спиной к камню. Медведица чуть отошла и тоже села, демонстративно не смотря в сторону Макара.
- Смотри, что я для тебя припас, - дед расстегнул свою сумку и вытащил оттуда небольшой шарик из меда и воска диких пчел. Он бросил гостинец медведице. Она с удовольствием обнюхала его, насадила на коготь и принялась облизывать. Макар терпеливо ждал, пока она полакомится. «Маша» не торопилась, изредка поглядывая на деда, она причмокивала, прикусывала, почти как человек ковырялась когтем в зубах, пока, наконец, не доела. Когда трапеза окончилась, она легла на брюхо и, как-то особенно по-собачьи, подняла на Макара глаза и замерла. Дед ждал этого момента. Он тяжело вздохнул, откинулся спиной на камень и устало посмотрел на медведицу.
- У тебя все хорошо, как я понимаю, - протянул Макар, пристально смотря на медведицу. Она подняла голову, зевнула и опустила ее опять на лапы. Кажется, она хотела спать. Зимин поднялся на колени и на четвереньках подполз к медведице. Та удивленно подняла голову и негромко зарычала.
- Маша, Машенька, если у тебя все хорошо, значит где-то не тут, все не очень хорошо, - шептал Макар, не обращая внимания на ее рычание. Медведица поднялась на передних лапах и, когда Макар подошел к ней почти вплотную, злобно рыкнула ему прямо в лицо. Макар остановился, сел на землю и закрыл лицо руками.
- Машенька, Маша, что же делать теперь? Раз ты здесь и у тебя все хорошо, значит, все мои странные видения и сны происходят от того, что что-то не хорошо в большом мире, где меня не должно быть и в помине. Как же так, Машенька, ведь уж смирился я с тем, что отшельником умру за грехи свои и, что не вернусь больше. И ведь как сильно я был уверен в своей мысли и знал почти наверняка, что, несмотря на расстояние и то, что уж и сны про мирские городские дела видеть перестал, я смогу защитить своих близких отсюда, а вот ведь как получается. Просмотрел я что-то наверное, не уберег и вот теперь и не знаю, что думать…
Макар отполз к камню, где была брошена его заплечная сумка, отыскал там старенький молитвослов, долго листал его, наконец, нашел нужную страницу и, с трудом выговаривая слова, принялся читать. В темноте лунного света букв почти не было видно, они сливались, иногда Макар даже перескакивал со строки на строку, крестился, и принимался читать заново. Медведица, видя своего двуногого друга в таком обеспокоенном виде впервые, несколько опешила, однако так как опасности не чувствовала, быстро успокоилась и осторожно подошла к нему сзади. Дед не обращал на нее внимания и, стоя на коленях, то еле слышным шепотом, то достаточно громко, как бы себя превозмогая, молился о помощи в трудную минуту.
Когда молитва окончилась, Макар был полностью измотан. За горизонтом появились первые лучи солнца. Медведица, которая тоже не спала всю ночь, улеглась недалеко от Макара и одним глазом смотрела за тем, как ее друг укладывается спать. Дед кое-как доковылял до камня, у которого валялась его телогрейка и вещмешок, поклонился до земли то ли лесу, то ли всходящему Солнцу и рухнул спать.
.7. Видение прошлого.
Школьная учительница, Антонина Ивановна, злобно посмотрела на Петрова Васю, который мялся у доски и бубнил разные глупости.
- Петров, если ты не готов отвечать по домашнему заданию, то садись и не трать мое время! – усталым голосом проговорила учительница, обращаясь к школьнику.
- Я готовился! – почти вскрикнул Петров. Вскрик получился несколько неожиданный и пронзительный. По классу пронесся негромкий смех. Кто-то кинул в Петрова свернутую бумажку. Петров сделал вид, что не заметил и, насупившись, продолжать рисовать на доске какие-то каракули. Антонина Ивановна встала, прошлась по классу и подняла брошенную бумажку. Ей не нужно было выяснять, кто ее кинул. Она сама прекрасно видела, как самый маленький по росту в классе, но не соразмерно шкодливый Зимин смял тетрадный лист и запустил им в Петрова.
- Макар, это ты бросил? – спокойным размеренным голосом спросила Антонина Ивановна.
- Нет, - также спокойно и уверенно ответил Макар, глядя учительнице прямо в глаза.
- Извинись перед Петровым или собирай свои вещи и выходи из класса, - на чуть более повышенном тоне проговорила Антонина.
- Если бросал не я, за что мне извиняться?
- Я видела!
Макар улыбнулся, снял с крючка парты портфель и медленно стал складывать в него учебники, ручки и тетрадки.
- Не проще ли извиниться?
- Если бы бросал я, я бы извинился.
Макар собрал все вещи, закинул ранец за спину и медленно пошел к двери.
- Ладно, останься, - сдалась Антонина, видя, что Макар не хочет уступать. Но он, кажется, был непреклонен.
- Простите, а что значит «ладно». Если кидал не я, то почему вы мне разрешаете остаться, делая мне одолжение?
Антонина Ивановна несколько опешила такому повороту событий, молча подошла к Макару и отвесила ему неслабый подзатыльник. Класс засмеялся, а обиженный Макар не зная, что ему делать, пулей вылетел из класса.
Он бродил по школьному двору один. Октябрьский ветер шуршал листвой, заботливо раскладывая ее возле заборов, на крыльце школы, по дорожкам и тропинкам. Макар не плакал, но ком в горле нарастал и давил с каждой секундой все сильнее и сильнее. Он физически ощущал, как обида преобразуется в тяжелое, давящее существо внутри, и как что-то гордое и своенравное сворачивается и прячется вглубь, уступая новому чувству – желанию мести.
Когда с ревом и криками мальчишки и девчонки стали выбегать из школы, Макар отошел за большое дерево, сел на ранец и стал ждать, пока детвора разбежится. Спешить особо было некуда, бежать тоже. Большинство ребят ждали дома папы и мамы, Макара и еще с десяток ребят – воспитатели интерната. Вскоре пошел дождь, холодный тихий затяжной. Макар перебрался в арку дома напротив. Было холодно и зябко. Из тайника в стене он изъял кирпич и просунул руку в стену. Далеко в стене была спрятана металлическая коробочка, в которой хранились разные вещи, напоминавшие Макару о сосуществовании его семьи. Он открыл коробочку и достал фотографию матери и отца. Еще довоенное фото почти выцвело, правый верхний угол, как раз там, где находилась, голова отца был обожжен. Мамино лицо тоже было почти не разглядеть. Стройная, даже можно сказать, худая женщина обнимала за руку рослого, широкого в плечах мужчину. Сделан снимок был в доме, возле большой русской печи. Чей это дом и живет ли сейчас там кто, Макар не знал. Много раз он представлял себе картину, как кто-то из дальних родственников приедет за ним в интернат, влетит в комнату и крикнет: «Зимин Макар, а ну-ка быстро иди ко мне! Нечего тебе больше в детдоме сидеть, когда у тебя свой есть!». Он представлял себе, как он встает с постели, как под общее молчание и недоумение проходит через ряды двухъярусных скрипучих кроватей, берет за руку неведомого ему родственника и они уходят. Он не хочет прощаться ни с одним человеком из детдома. Друг Колька, да и другие ребята в этот миг обретения семьи казались совершенно другими. Если бы пришел этот неведомый дядя, то все переменилось бы настолько сильно, что все, что было до этого, стало бы прошлым и открылось бы новое прекрасное будущее. Наверное, об этом мечтали и другие ребята. И, наверное, у всех эти мечты оставались такими же мечтами, без шанса на реализацию.
Еще одной реликвией в коробочке была большая красивая медаль, название которой Макар не знал. На ней был изображен гордый орел, сжимавший своими мощными когтями массивную свастику. Эта вещь, которая, Макар знал это наверняка, принадлежала фашистам. Это все, что досталось ему в память о матери. Он не помнил ее черт лица, но помнил, как однажды, когда он был еще совсем маленький и пешком под стол ходил, к ним в коммуналку, в которой они с матерью жили, ворвались странные люди. Начали кричать, что-то требовали, раскидывали вещи, рылись в мамином комоде, ругались. Мать тогда прижала маленького Макара к своей груди, обняла его обеими руками, плакала, кричала на ворвавшихся. В конце концов, ее оттащили от сына. Один из солдат ударил мать по лицу и она упала. Макара тем временем уже подхватили под руки и всеми силами старались унести из комнаты. Он рвался к матери, которую тоже уводили, только в другую сторону.
Больше ее он никогда не видел. Из их комнаты в тот же вечер пропали все вещи. Часть из них забрали те же самые люди, которые увели мать. Часть растащили соседи. Комната опустела и стала сразу казаться какой-то особо заброшенной и грязной. Двое суток Макар жил у соседки – неправдоподобно толстой бабушки, которая почти его не кормила, давая пару раз в день только вареные овощи с водой и хлебом.
По прошествии двух суток за Макаром приехала грузовая машина, в которую его посадили, чтобы отвезти к другим ребятишкам, где ему должно быть весело. Макару было уже все равно. Он почему-то знал, что матери ему больше не увидеть. Единственной просьбой у него было – попрощаться с местом, которое он считал родным домом. Добродушная тетечка из грузовика дала ему на все про все пять минут.
В практически полностью пустой комнате стоял только раскуроченный комод и валялся мусор. Макар подошел к комоду, вытащил самый нижний ящик и отодвинул небольшую, почти незаметную щеколду на задней крышке. В стенке ящика открылась полость, из которой на пол вдруг вывались эта самая медалька. Макар с ужасом схватил ее и машинально сунул в трусы, где, как ему казалось, никто не будет искать. В это самое мгновение дверь отворилась, и в комнату вошла соседка. Она недовольно посмотрела на Макара и стала молча собирать мусор. Макар хорошо запомнил этот момент. Именно в этот момент он понял, что это больше не его дом. Он был здесь чужим.
Были в маленькой шкатулочке и другие интересные вещи – складной ножик с красной рукоятью и белым крестом, настоящий патрон с пулей от пистолета или автомата, цепочка с часами, которые не работали, но на вид были целыми. Каждая из этих вещей обладала некой историей, иначе бы она не попала в коробку.
Макар аккуратно сложил все дорогие до боли в груди вещи в шкатулку, осмотрелся по сторонам и убрал ее в тайник. Было уже очень поздно, он знал, что ему попадет за столь долгое отсутствие и что его уже даже, может быть, ищут. Он глубоко вздохнул, опустил голову и побрел в интернат.
.8. Решение.
Он проснулся от того, что медведица положила на него свою тяжелую лапу и лижет его лицо своим горячим языком. Он открыл глаза и в страхе попытался отпрыгнуть от нее. Медведица отпустила его легко. Оглядевшись вокруг, он с удивлением увидел, что лежит уже не возле камня, а чуть поодаль, в мокрой от росы траве. Телогрейка валялась где-то посередине между тем, где он уснул и тем, где проснулся. Под его ногтями была земля, сам он был полностью мокрым. То ли от росы, то ли от пота. В копне седых волос и в бороде была сухая трава и репейник.
- Совсем обезумел, старый дед, - сказал вслух Макар и опустился на колени.
- Господи, буди мне грешному… - произнес он и начал читать утреннюю молитву.
Путь до лесного домика Макар прошел в размышлениях о мелочах, которые казались ему одновременно неразрешимыми и странными. Подходя к домику, он даже ухмыльнулся мысли о том, что он не думает, возвращаться ему или нет, а думает только о том, как именно будет происходить возвращение. Он думал о том, как именно добраться до ближайшего села или деревни, как его встретят там. Мучился от мысли, что не знает, что сказать попавшемуся милиционеру или солдатам. Думал о том, будут ли на него лаять деревенские собаки или будут, как Туз, слушаться и вести себя спокойно. Макар даже сплюнул от злости за такие глупые мысли и смело зашагал к дому. Туз, издалека заметивший хозяина, лаял и прыгал вокруг Макара и просился играть. Дойдя до дома, Зимин сел на крыльцо и перевел дух. Впервые он поймал себя на мысли, что если бы он мог остаться, он никогда бы не уехал из этих мест. Какими чужими они казались ему в начале, и какими родными кажутся теперь.
Вечерело теперь рано и Макар, заварив несколько листиков смородины, сидел на чурке и курил трубку. Туз лежал рядом и в полудреме вилял хвостом. Дед молча перебирал в голове все, что случилось за последнее время. Он вспоминал, как первые сомнения в том, что там, далеко, все хорошо, пришли к нему, когда он получил письмо от сына. Потом странная росомаха. Ничего вроде бы не в ней не было такого уж сильно особенного, но ведь натолкнула же она как-то на мысли о том, что что-то где-то не так. «Была ли она знаком или теперь мне все знаком кажется» – думал Макар. Дальше были эти странные сны или видения. Потом совершенно спокойная медведица… «Да и от чего ей быть неспокойной-то? Чего к ней я пошел, в такой уверенности, будто она знает что-то?» - думал Макар. Он нервно курил трубку, набитую сушеным березовым листом, стараясь составить все последние события в единую цепочку.
«Все можно было бы списать на конец лета, на старость, на то, что тяжко уж мне стало, кроме одного… кроме того, что мне никогда не снились такие сны. Ну и что с того? Не снилось и вот приснилось! Многое чего раньше не снилось, почему именно это должно означать, что я должен сейчас все тут бросить и возвращаться в давно покинутый мной мир? Такое ощущение, что это просто какая засевшая в моем мозгу идея, которой теперь я судорожно ищу хоть какое-то оправдание. Никто меня не зовет оттуда и никто меня не гонит отсюда. Здесь мой дом и я должен здесь остаться.
Но разве не всегда я делал то, что велит мне сердце? Ведь я всегда доверялся тому, что чувствую и сейчас. Знал, что это мое чувство не просто минутное заблуждение, а путеводная звезда, которая ведет меня по всей моей сознательной жизни. Так почему же теперь я сомневаюсь, в том, что чувствую и в том, что моя судьба вновь может сделать крутой поворот и я должен вернуться?
Разве не доверяясь этому чувству, я оставил жену и сына и решил уйти в тайгу? Может быть, тогда и больше было на это аргументов, но и решение было намного более сложное и важное».
Макар поднялся на ноги и, как бы желая окончательно убедится в своем решении, проговорил вслух негромко, но достаточно разборчиво: «решено, возвращаюсь к людям». Слова повисли в воздухе, и Макар еще долго стоял неподвижно, одновременно поражаясь тому, как легко может все поменяться в его судьбе и тому, как мало для этого нужно. «Пути Господни неисповедимы» - думал он про себя, а на глазах наворачивались слезы. Вновь та самая грусть, которую он почувствовал, когда идя от медведицы увидел свой дом, нахлынула на него. Он оглядел озеро, тропинку к нему, которую он один протоптал за многие годы. Он прислонился к дому и, рассматривая каждое бревнышко, вспоминал, как когда-то очень давно таскал их сюда на своих плечах и складывал из них свое пристанище. Наконец он увидел Туза, который лежал с закрытыми глазами, но всеми своими другими органами чувств внимательно следил за тем, что делает его хозяин.
«Неужели, не суждено мне будет больше все это увидеть?» - эта мысль потрясла Макара. Ему показалось, что даже с женой и ребенком тогда, двадцать лет назад, он прощался не с такой тоской. Он снова сел на чурку, вытряхнул потухшую трубку и начал забивать ее заново. Когда он закурил, снова стало совсем темно и холодно. Туз рядом стал скулить и звать домой. Макар неохотно поднялся и пошел в дом. Печь в доме давно остыла, но все равно было теплее, чем снаружи. Макар, не стал ее топить и плюхнулся на свою шкуру, не раздеваясь и не снимая сапог. Туз устроился рядом.
«Знаешь, Туз», - Макар видел, что Туз его слушает, хотя и не подает вида, - «ты со мной пойдешь. Как мне тут тебя одного оставить?». С этими словами он окончательно понял, что решение о возвращении принято, и в самое ближайшее время он отправится в путь в то место, которое когда-то давно называл своим домом.
Часть 2. Другой мир.
.1. Мысли о прошлом.
Сборов не было. Прощаний с домом и всем, что его окружало – тоже. Макар собрал свою обычную походную сумку. Сунул в нее, кроме всего прочего чуть больше сухарей и вяленого мяса, забрал маленькую иконку Спасителя и вышел из дома, не закрывая двери. Туз был рядом и как всегда радовался, когда хозяин звал его с собой. Зимин присел перед ним на корточки, потрепал по загривку и ласково сказал: «Надолго идем Туз, знай. Вернемся или нет – не ведаю. Что там ждет впереди – тоже. Но пока вместе – не пропадем, думаю. Так что не скулить и не ныть. Понял?» Туз вырвался, пролаял что-то звонкое в ответ и бросился вперед, зовя за собой Макара.
Спустя чуть больше пары часов хода пошел один из первых, но уже по-настоящему осенних дождей. Небо затянулось низкими темными тучами и на землю из них мелкой моросью шел тихий, косой дождь. Макар недолго постоял перед большим камнем, думая, не попробовать ли переждать, но передумал и молча пошел дальше. Туз утихомирился и бежал возле хозяина молча.
Дорога была для Макара не очень привычной. С одной стороны родная уже тайга, а с другой – Макар никогда не искал контакта с людьми и теперь шел почти наугад, ориентируясь исключительно на собственную интуицию и веру в то, что раз уж ему пришлось покинуть свой мир, то он не может заблудиться. Тем не менее пробираясь через заросли высокой травы и кустарника, Зимин не раз ловил себя на мысли о том, что он действительно не может сказать, почему он идет в этом, а не другом направлении. Себя он успокаивал тем, что давно уже поступает не на основе какой-то неведомой логики, а исключительно уповая на то, что Бог его не оставит и поможет принять правильное решение.
Дорога была томной, и Макар по привычке своей быть одному погрузился в думу, дав волю телу самостоятельно выбирать место для каждого следующего шага. Он думал о том, чего в его жизни было больше – его внутренней силы и воли или провидения, которому он безропотно доверял и следовал. Перед ним проплывали картинки его молодости, когда он, уже будучи женат, имел девятилетнего сына, и принял решение уйти в лес, из которого теперь возвращался:
Новый год отпраздновали как всегда шумно и весело. Семен Игоревич подарил семье Зиминых, у которых собрались гости, большую медвежью шкуру для Макара, заграничные духи для Светки - жены Макара, и огромный леденец для Мишки. Зимин старший со своей стороны желал много детей и рассказывал о том, какие они будут хорошие, рослые и большие. Может быть, для стороннего наблюдателя это и показалось бы неравноценным ответом на такую щедрость со стороны председателя сельсовета, но последний был как никогда счастлив. Он обнимал свою раскрасневшуюся от вина молодую жену, шептал ей какие-то непристойности на ухо, от чего она краснела еще больше. Еще недавно врачи говорили, что он не сможет иметь детей, а теперь он переродился, став тем, кто по его словам «может дать бабе то, чего она ждет от нормального мужика». Макар отпаивал Семена Игоревича настоем из разных трав почти полгода. Тот слушался его, как родную мать и его ожидания не были обмануты. Он не верил своему счастью и потому заботился о Макаре и его семье с особой тщательностью. Дело в том, что у Макара, как и его жены не было документов и он догадывался, что они могут быть в розыске. История о том, что Макар и Света были родственниками Полиповых – других гостей на празднике – не вызывала у заслуженного партийца особого доверия. Потому тот прикрывал своего целителя особенно хлопотливо.
Были на гуляниях и другие деревенские гости. Семья Полиповых, ярые коммунисты и революционеры на словах, а в душе простые и добрые, хотя оба не особенно большого ума старики. Дети их давно выросли и теперь уехали в город, строить свою жизнь. В деревню обещали присылать внуков, когда те немного подрастут. Полипов знал Макара дольше, чем все остальные гости. Он был один из первых деревенских, кто приютил его, когда тот с молодой, беременной женой появился на его пороге без денег, документов и даже теплой одежды. Полипов тогда пустил их без лишних вопросов, представил жене, как старых товарищей и велел накормить и уложить спать. Почти три месяца Макар и его жена Света жили у Полиповых и те без расспросов кормили, поили и оберегали их. Деревенским Полиповы говорили, что это их родственники, что впрочем так и закрепилось за Зимиными, которых некоторые одно время даже Полиповыми именовали. Потом Макар принял решение обзавестись своим дом, постройкой которого немало занимался и Полипов. Когда дом был построен и Макар со Светой устраивали новоселье, Полипов отозвал Макара в сени и там, пока никого не было, пал ему в ноги и долго не хотел подниматься, пока Макар, наконец, на руках не вынес его из дому. Как выяснилось позже, в этот день Полипов получил телеграмму из Абакана, в которой говорилось, что ранее поставленный диагноз «рак желудка» у его сына не подтверждается и тот идет на поправку. Через какое-то время обещают выписать из больницы, а летом, если все будет хорошо, он и его жена собираются приехать в Богучаны. Почему Полипов считал Макара причиной спасения сына неизвестно, но верил он в это твердо и к Макару с того дня относился с еще большим почтением и вниманием.
Была на празднике и другая семья - семья Ивановых с детьми и внуками, Иванов старший, потомственный дворянин, сосланный в Сибирь в довоенные годы и ставший в селе настоящим кулаком. Если бы не его умение делиться с теми, кто стоит выше и при этом сохранять честь и достоинство, то неизвестно, как долго бы он удерживал свое хозяйство на высоте. Его жена – Екатерина – была на один год старше своего мужа и крайне этого стыдилась. Она была уже в возрасте, но выглядела неплохо. За свой век она вырастила двоих сыновей и сейчас воспитывала внуков. И хотя молодецкая искра в ее глазах уже потухла, она была счастлива. Когда-то в молодости с ней приключилась темная, даже можно сказать странная история. Будучи воспитателем детского сада, она получила важную просьбу от важного человека из «органов». Суть просьбы сводилась к тому, что за сыном этого самого важного человека обеспечивался постоянный контроль с одной стороны и чтобы он был всем всегда доволен с другой стороны. Учитывая скверный характер молодого человека, по сути это означало разрешать ему делать все, что угодно и при этом следить за тем, чтобы с ним или другими детьми ничего не случилось. Юный Егорка знал или чувствовал, что за ним стоит что-то большое и сильное. Что-то такое, что позволяет ему делать все, что он хочет. К глубокому сожалению Екатерины Михайловны это жутко влияло на неокрепшее детское сознание. Егорка не просто шалил или был хулиганом, он был тираном, знающим только одно – он главный над всеми, кто его окружает. Он бил посуду, бросался едой в детей и воспитателей, закатывал истерики до поросячьего визга, когда ему мешали делать то, что он хочет. Каждый раз, когда отец или его водитель забирали Егорку из сада, они внимательно осматривали его на предмет отсутствия синяков или ссадин. Если же оные находились, Иванову, которую отец Егора назначил ответственной, просили написать письменное объяснение и отвезти его к положенному сроку в кабинет отца. За все свое недолгое общение она трижды отвозила такие объяснения, часами ждала приема и после, стоя посередине комнаты извинялась и обещала, что такое не повторится. Внутренняя кротость и, что там говорить, страх перед тем, что этот человек может жестоко отомстить заставляли ее перешагивать через свою гордость молча и относительно спокойно. Единственное через что она не хотела переступать так это то, что другим детям он мог случайно или даже умышленно нанести самый что ни на есть настоящий вред. А она, не имея еще тогда своих детей, любила их всех и не могла допустить трагедии. Однажды летом, когда всех детей сада вместе со школьниками младших классов вывозили на природу, Егорка вел себя особенно дерзко. Он не мог принять то, что большинство новых для него детей, которые были больше и сильнее него, не признают его первенства. Еще в автобусе он кричал и лез в драку, кидался всем, что попадает под руку, плевался и пинался. Новеньких детей это скорее забавляло. Естественно Екатерина чувствовала опасность и потому опекала неспокойного Егорку особенно сильно. Она придумывала для него забавные игры, смеялась на его выходками и даже позволяла дергать девочек за косы. Но чем больше она разрешала, тем большего ему хотелось. Предвиделась явно неприятная ситуация. По приезду в палаточный лагерь шефство над детьми взяли школьные учителя. Екатерина как могла объяснила забирающему ее группу школьному учителю деликатность ее ситуации и тот, как ей казалось понял и просил ее не переживать. Детей увели, а Екатерина с другими воспитателями вернулась в город. Чувство того, что она сделала что-то не так, не покидало ее до утра. А уже утром к ней с обыском ворвались сотрудники в штатском. Она не сопротивлялась, она как будто знала и ждала их. Ее увели и долго допрашивали о том, как и главное куда она спрятала Егорку. Она отвечала спокойно и тихо. Ей было очень страшно. Страшно за Егорку, за школьных учителей, за других детей. Позже она хорошо понимала, что ей было страшно и за себя, хотя именно в тот момент она думала, что ей все равно, что будет с ней. Егорка пропал в ту самую единственную ночь, когда ни она, ни его родители, по крайней мере отец, не охранял его. Ее отпустили через трое суток. Дома было все перерыто, вещи разбросаны. Их детсада ее уволили. Она была одна и не знала, что будет теперь. Спустя неделю после загадочного исчезновения Егорки, на ее пороге появился изрядно пьяный отец пропавшего ребенка. Он был в мундире, белый как мел, с синяками под глазами, осунувшийся, постаревший, очень усталый и несчастный. Она молча впустила его в свою квартиру. Они сидели на кухне и молча смотрели друг на друга в глаза. Она – потому что не знала, чего ждать или к чему готовиться. Он – чтобы еще раз убедиться, что она не имеет к исчезновению сына никакого отношения. Спустя час он встал и пошел к выходу, оставив на столе конверт и записку. Она проводила его до двери. В записке было сказано, что она должна навсегда уехать и больше никогда не показываться на глаза. В конверте было десять рублей и билет в один конец – до Богучан. Так она оказалась в далеком сибирском краю. Только здесь она вышла из странного оцепенения, в котором жила почти три недели. Она плакала, билась в истерике, молилась и снова плакала. Она вышла замуж, родила двух детей, воспитала их, но чувство страшного греха не покидало ее. Каждый год, в тот самый июльский вечер она в голос рыдала в одиночестве и молила Бога о пощаде. С Макаром она познакомилась почти случайно. Он помогал по хозяйству ее мужу и случайно уронил на нее тяжелое полено. Она расплакалась и Макар, успокаивая ее, спокойно и просто сказал ей, что плакать больше не надо, так как все обошлось, всех нашли и сейчас он стали совсем другим человеком и ни на кого не держат зла, а тот случай давно забылся и стал не более, чем смешным анекдотом. Она слушала его, разинув рот, позабыв про ушибленную поленом ногу, и не в силах сказать ни слова. Макар не произнес ни одного имени, ни упомянул ни одного события, говорил загадочное «он», но она внимала его словам как никогда сильно и поверила всему, плача уже не от боли, а от осознания того, что ее мучения закончились.
Еврейская семья Айзенов была на празднике самой молодой. Они почитали Макара за еще молодого, но уже умудренного старца и будучи самыми верующими людьми в деревне ходили к нему на исповедь. Макар слушал их внимательно, расспрашивал с участием и даже пристрастием и после наставлял жить по совести, бескорыстно помогать людям и любить друг друга и людей вокруг. Отпуска грехов или причастия не было – Макар не чувствовал себя вправе, а Айзены никогда не просили. Единственный сын Айзенов помогал Макару по дому не меньше, чем своим родителям. Айзенов Макар очень любил и уважал за чистоту сердца и прямолинейность, не свойственную, как тогда думали, евреям. Он видел, как их вера крепнет независимо от того, что выпадало на их долю, а перетерпеть им пришлось не мало. В Богучаны они попали из теплых краев, где оба родились и выросли, зная друг друга с раннего детства. Его за «подрыв идей коммунизма» сослали в Сибирь, где он отбыл в лагерях четыре года. Она прошла весь не простой путь за ним, работая медсестрой, уборщицей, бухгалтером, учителем и многими другими профессиями, стараясь накопить хоть сколько-нибудь на пропитание себя и его. Когда он вышел, они поженились и остались здесь. Вскоре у них появился сын. Кажется, сейчас они были счастливы, по крайней мере, одни из самых счастливых среди всех на празднике.
После того, как празднование закончилось и гости разошлись, Макар и Света остаются одни. Сын Миша уже давно спит и они тоже собираются спать. Света расстилает постель, а Макар забивает трубочку перед сном. Она ложится, а он выходит в холодные сени покурить. Обычно она идет с ним, но сейчас она, ссылаясь на усталость, остается ждать его в кровати. Макар стоит один в темных сенях, курит, ему холодно. Он кутается в халат и не может согреться. Внезапно чувство холода смешивается с чувством одиночества и тревоги, Макар видит свое еле заметное отражение на стекле. В нем проглядывается уже немолодое лицо, белые от седины волосы, большие глаза. Он смотрит на себя и вдруг чувствует, как холод и одиночество становятся значительно ближе. Он чувствует их силу и ему страшно. Отмахиваясь от дыма, он бросает трубку, переступает порог дома и силится согреться. Тепло проникает в его тело, медленно доходит до кончиков пальцев рук и ног, но никак не может согреть что-то в груди. Макар ложится спать и долго не может уснуть, тщетно пытаясь заставить себя успокоиться.
Со следующего дня Макар начал ждать. Он не понимал, чего именно ждет и это его настораживало больше всего. Все время он проводил со Светой и Мишей, стараясь как можно больше и лучше запомнить их счастливые и веселые лица. Через несколько дней Макар узнал, что недавно в Красноярск по важному вызову уехал Семен Игоревич Матвеев – его ближайший покровитель, а после в их доме был обыск и его молодую жену неизвестно куда увезли какие-то люди. Спустя еще две недели в Богучанах появился новый председатель, имени которого Макар не запомнил. Он был молод, хорош собой и очень гордился полученной должностью. Он ездил по деревне на привезенной из города «волге» и практически каждый день просил зайти к себе разных уважаемых сельчан. Так дело дошло и до Макара. Идя к нему в кабинет, Зимин чувствовал, что чувство опасности в нем раскалено до предела и, к сожалению, он не ошибся.
Как только Зимин перешагнул порог комнаты, человек средних лет в идеально отглаженном костюме с тщательно выбритым лицом сурово посмотрел на него и нарочито приветливо сказал: «я давно вас жду. О вас ходят самые лестные отзывы, хотя никто толком не может сказать, чем именно вы занимаетесь». Макар сел за стол напротив него и постарался улыбнуться. «Я людям помогаю» - ответил он чуть слышно.
- Что?
- Помогаю людям…
- Чем? Деньгами? Советом? Наставлениями?
- Всем в меру отпущенного мне… правда деньгами никому не помог. Макару стало почему-то немного стыдно этого и он потупился. Председатель продолжал:
- Вы работаете где-то официально?
- Нет.
- Почему?
- Мне многого не нужно… Фраза прозвучала крайне не искренно. Макар знал, что если бы он имел документы, то непременно пошел бы на работу. Председатель встал, прошелся по кабинету и закурил.
- У вас есть семья?
- Да. Жена и ребенок.
- Она, конечно же, тоже нигде не работает?
- Нет, она помогает завсклада лесхоза вести хозяйство, работала медсестрой, поваром, даже немного в пожарной части. Молодой человек прошелся из стороны в сторону, потом встал перед Макаром и, наклонившись перед его лицом, спросил: «Документы у вас имеются?».
Сердце Макара сжалось от боли и ужаса. Он поднял свои большие голубые глаза и почти беззвучно произнес: «Нет».
С этого момента все и началось. Макар вернулся домой и не застав Свету и Мишу дома стал собираться. Он помнил себя очень смутно. Помнил, как со слезами на глазах он ходил по дому и, тихонько всхлипывая, набивал большой рюкзак разными вещами. Потом он встретил жену и сына. Он помнил, что так и не смог сказать им, что случилось. Он прижимал к себе их обоих и они все вместе тихонько плакали. Потом пришли какие-то люди. Они ворвались в дом, начали разбрасывать вещи, что-то требовать, кричать на Макара и Свету. Двое из них были неместными, вероятнее всего они прибыли с новым председателем. А третий был старый знакомый Макара – дядя Ваня, сельский милиционер. Когда чекисты вошли в кладовку, Макар молча подошел к двери и запер ее на большую задвижку. За стеной послышались крики и ругань, звон бьющейся посуды, удары чем-то тяжелым в дверь. Макар повернулся к дяде Ване, который стоял с пистолетом в руке и разинув рот смотрел на Макара, подтянул к себе Свету и Мишу и быстро, но очень отчетливо заговорил: «эта женщина – дочь Петра Сергеевича Самоцветова из Москвы. Я ее насильно увез в Богучаны и тут насильно держал, пока меня не разоблачили». «Что ты такое говоришь, кровинушка моя?» - Света побледнела и попыталась протиснуться к мужу, но Макар жестом остановил ее – «Я тебе не муж. Я тебя похитил и увез сюда, где держал взаперти, пока ты не была освобождена!». «Кто ж в такую глупость поверит?» - говорила она сквозь слезы. «Кому надо – тот поверит!». «А ты» - он обратился к дядь Ване – «все им так и расскажешь. За себя не переживай. Тебя за это не тронут. А я сбежал. Понял?». Дядя Ваня стоял все так же с раскрытым ртом и пистолетом в руке. Макар молча взял его руку с пистолетом, поднес к своему плечу и выстрелил. Кровь брызнула на стену. Все, кто был рядом, вздрогнули. Потом Макар со всей силы ударил правой рукой дядю Ваню по лицу, поцеловал Свету и Мишу, схватил рюкзак и вырвался на улицу. Он помнил, как растолкал толпу, которая начала собираться возле его дома, как сбежал вниз по откосу, как прыгнул в лодку соседа, завел мотор и поплыл на другой берег Ангары.
Потом было многое. Он долго шел по тайге, потерял много крови и сил. Разбил голову о камни и только через две недели каждодневных переходов дошел до заброшенной охотничьей избушки на берегу озера. Только там он, кажется, понял, что произошло. Там он прожил эти долгие двадцать лет.
.2. Отец Гавриил.
В памяти Макара всплывали один за другим моменты его прошлого. Он вспоминал о том, как попал в детский дом, после того как забрали мать, как его отдали в школу-интернат, где он учился только потому что не было другого выхода, вспоминал учительницу, которая его не очень-то любила и которую он как-то зашиб камнем. Она тогда чудом выжила и осталась калекой, а он получил пять лет колонии общего режима, так как ему как раз исполнилось восемнадцать лет. В колонии он провел два года, после чего был приобщен к громкому делу об убийстве девяти заключенных и ему продлили срок еще на семь лет. В 1968, спустя восемь лет с того момента, когда он последний раз был на свободе, он встретил отца Гавриила, сидевшего за то, что слишком рьяно пытался наставить одного из лидеров страны на путь истинный и в итоге обвиненного за потакание западным идеалам и предательскую пропагандистскую деятельность на пятнадцать лет. Ко времени знакомства с Макаром ему было сорок, из них на зоне он провел почти десять.
Отец Гавриил, будучи глубоко верующим и неотступным в своих убеждениях человеком, пользовался известным авторитетом среди зеков. Он вел активные проповеди и призывал к покаянию. Начальство лагерей в целом такая ситуация устраивала – в местах, где его проведи достигали умов и душ слушателей наблюдалось снижение числа преступлений, а сами зеки становились спокойнее и послушнее. Были, конечно, и те, кто его не любил. Как ни странно чаще всего к таким относились не те, кто совершил что-то совершенно ужасное, а те, кто по их собственному уверению сидели ни за что. В каждом лагере, которых Гавриил сменил, как минимум пять, сначала его принимали враждебно. Паханы в нем видели вызов сложившимся устоям, а обычные зеки боялись потерять то, что имеют. Через какое-то время ситуация менялась. На проповеди, исповеди и даже небольшие службы начинало приходить все больше народу, и это никто никак не осуждал. В итоге для целого ряда зеков хождение к отцу Гавриилу становилось нормой. Сначала от скуки или праздного любопытства, а потом часто из неподдельного и весьма искреннего интереса.
Так однажды на разговор с отцом Гавриилом пришел и Макар. На зоне Макар особенно ничем не выделялся. Среди зеков пользовался достаточным авторитетом, чтобы его не трогали. Не последней причиной тому была большая физическая сила Макара, которая таинственным образом умещалась в его тощем жилистом теле. Ситуация, благодаря которой он попал к священнику, часто была предметом воспоминаний для Макара. Однажды поздним холодным вечером, когда в тайге уже явно чувствовался осенний морозец, трое зеков готовили за бараком самовар чифиря. Делался он просто – в пустую консервную банку вываливалась пачка чая и заливалась водой, после на высоковольтные линии закидывались два конца одного провода, а его смотанная оголенная середина сматывалась в спираль и опускалась в банку. Вода закипала за считанные минуты. Все шло как всегда, но на этот раз одного из зеков ударило током так, что у него выгорели ладони. Макар, находившийся в ближайшем бараке, выбежал на шум и увидел опаленного бьющегося в истерике зека. Зимин не помнил, почему он решил действовать так, а не иначе, но он прыгнул на погорельца, схватил его за ноги и, пока бежала охрана, успел оттащить его до глубокой глиняной ямы, полной воды. Он бросил туда его тело и спокойно позволил заломить себе руки, четырем бравым молодцам. Потом были долгие допросы. Некоторые запомнились Макару особым пристрастием. Ему просто не верили, а он никак не мог понять почему. В итоге, так как показания всех участников событий сошлись абсолютно, его вернули на зону. Причина недоверия крылась в простом факте – зек выжил и чувствовал себя удовлетворительно. Когда его вернули с больнички – он пришел к Макару, пал ему в ноги и просил только об одном – чтобы тот вместе с ним пришел к отцу Гавриилу и рассказал о чуде. Макар внимательно осмотрел зека, его истерзанные руки, бледное и измученное, но все же абсолютно точно живое тело и согласился. Отец Гавриил принял их с большой радостью и благоговением. Он громко проповедовал и рассказывал всем своим прихожанам о чуде Божьем, призывал к покаянию и послушанию. Когда зеки, наконец, стали расходиться, отец Гавриил подошел к Макару, оглядел его с ног до головы и негромко сказал ему: «Милость Господа явилась в мир через тебя. Знай это и впредь внимательно слушай и внимай тому, что чувствуешь, так как явившееся раз, явится и еще».
Макар ушел от отца Гавриила со странным чувством, которого он не испытывал ни ранее, ни после. Он чувствовал что-то смешанное из чувств большой радости и большой ответственности. Что-то большое и новое появилось внутри у Макара в тот момент, что-то такое, что повлияло на всю его дальнейшую жизнь и судьбу.
Начиная со следующего дня, Макар начал ходить к отцу Гавриилу на проповеди и службы. Он хорошо помнил, какими одновременно логичными и странными казались ему тогда те вещи, которые отец Гавриил своей пастве. «Не убивать и не воровать», - говорил отец Гавриил. «Мокруха, скока нет», - неслышно переводил один из зеков тем, кто кроме фени не знал ни одного языка. «Если обидел тебя кто, обиду стерпи, обидчика оставь – ему Бог судья», продолжал священник. Зеки недовольно ворчали. «Не по закону это – терпеть. Опустят…», - отвечали большинство из них. Гавриил не сдавался: «С вами Бог, а, значит с вами правда». Поступайте, как говорю, и не бойтесь, что худо будет – истинно верующих Он не оставит. Так днем за днем зеки втягивались в то, что он говорил. Слава Богу, на зоне их действительно не трогали – их просто оставляли в стороне.
Паства отца Гавриила росла. Не последней причиной этого было то, что новых послушников священник принимал также по-доброму и с уважением, как и самых первых. Макар не раз видел, как отец Гавриил, исповедуя новообращенного зека, белел на исповедях от их рассказов. Как он со слезами на глазах, дрожащими руками отпускал грехи тому или иному человеку со страшным, а чаще даже чудовищным прошлым. Почему-то Макар был уверен, что зеки не только искренне обо всем рассказывают Гавриилу, но многие из них на самом деле раскаиваются. Он хорошо помнил здоровенного мужика, который засолил в бочках из-под рыбы семерых сослуживцев. Особенностью его рассказов всегда был рецепт посола и явное сожаление о том, что ему не удалось попробовать получившийся продукт. Помнил и тощего, как веревка старого зека, который по каким-то причинам убил всю свою семью, включая троих детей, долго косил под сумасшедшего, а потом отправился на зону, где как ни в чем не бывало рассказывал красивые веселые истории из жизни своих близких. И все-таки во многих из них, покалеченных, совершивших непростительный проступок, отец Гавриил находил заброшенное в тернии зерно, которое всеми силами старался уберечь и вырастить, перенося на плодовитые земли. Молодой Макар чувствовал в Гаврииле силу, которая, как ему тогда казалась, была намного больше, чем просто человеческое упорство. Он видел в нем не только ни с чем несравнимую стойкость веры, но и безропотное неподкупное чувство преданности долгу. У Гавриила не было и не могло быть в принципе вопроса о том, стоит ли делать то, что он делает. Он просто знал это и каждый день трудился, не обращая внимание на неуспехи или сложности.
Макар и Гавриил вместе провели пять лет на зоне. Гавриил проповедовал и учил, а Макар всегда был рядом. Смутное было время, неспокойное. Политические зеки постарели. Многие из них досиживали свои четвертаки и не очень хорошо понимали, что их может ждать на воле. Даже те, кто переселялся на химию (в колонии поселения) оставались преданными всем законам зоны. И все-таки многие успели измениться. Макар знал всего несколько зеков, покинувших зону бОльшими людьми, чем когда они попали сюда. И единственной причиной тому было постоянное упорство, которое Гавриил проявлял в своих проповедях, призванных ломать страшную, но законченную картину мира этих людей.
Не раз особенно поначалу Макар спрашивал у Гавриила, что тот имел в виду, когда говорил, что теперь через Макара будет являться Божья милость. Гавриил отвечал, что если Макару суждено, он поймет это без каких-либо его подсказок и разъяснений. Макар ждал чуда. При этом он страстно хотел, чтобы это чудо было намного более яркое и волшебное, чем тогда. Чтобы оно поразило всех до глубины души. Чтобы все, а не только отец Гавриил приняли его, Зимина, как особого человека, через которого Божья воля входит в мир. Каждый день Макару представлялось, как он исцеляет абсолютно неисцеляемого человека или врывается в горящий барак и выносит задохнувшихся зеков. Макару в целом было почти все равно, что именно должно было произойти и с кем именно. Важно было лишь то, чтобы это было грандиозно и чтобы это видели другие зеки и начальство. За такие мысли отец Гавриил упрекал Макара, говоря о гордыне, но Макару было сложно отказаться от своих фантазий. Тем не менее, время шло, а чуда так и не происходило. Макар читал все молитвы, исповедовался и даже два раза причастился, когда отцу Гавриилу приносили вино и белый хлеб.
Спустя какое-то время после постоянного ожидания Макар заболел. Он кашлял, задыхался, несколько раз падал на работах в обморок. За него стало переживать начальство – хотели отправить в больницу, но он отказывался, ссылаясь на то, что не может оставить Гавриила одного. Ему поверили – так было проще, к тому же смерть зека на зоне не уникальный случай, потому было решено ничего не делать и предоставить Макару самому распоряжаться своей судьбой. В конце концов он все-таки слег. Гавриил приходил к нему каждый день и просил не искушать судьбу и уехать в больницу, но Макар упорствовал. Каждый день в перерывах между горячкой и бредом он неистово молился, прося о ниспослании ему здоровья в обмен на безропотное служение и следование всем большим и малым заповедям в течение своей жизни. Но болезнь не отступала и новой волной захлестывала его снова и снова. В итоге, как помнил Макар сейчас, он сдался. В одной из своих молитв под утро после бессонной ночи, он в страшных муках произнес «возьми же меня, Господи, таким как есть, ибо нет во мне больше ничего, кроме тебя». Потом он уснул. На утро не произошло никакого чуда, он не вскочил с постели полный сил, но постепенно болезнь стала отступать. Через какое-то время он начал нормально, насколько это возможно на зоне, есть, спать, прогуливаться вокруг барака и даже немного работать. И несмотря на то, что он был крайне слаб, он понимал, что прощение пришло и теперь он уже точно выздоровеет, если будет делать так, как обещал.
Болезнь сильно переменила Макара, он стал тише и спокойнее, стал намного проще относиться к вере, принимая ее как неотъемлемую часть себя, свою сущность. Гавриил видел в нем эти изменения и радовался им даже больше, чем их носитель. «Господь даровал тебе очищение», - говорил он ему, когда Макар оставался с ним один на один.
День, когда Гавриил покинул зону, до сих пор был для Макара одним из самых тяжелых дней в жизни. Он произошел в морозный, но солнечный день Января. Макар трудился на лесопилке, когда к нему подошли двое охранников и попросили пройти к начальству. Зимин без страха подчинился и пошел за ними. Когда он вошел, он увидел Гавриила сидящего в штатском и с вещмешком в ногах.
- Ну, вот и все, мой друг, - сказал Гавриил, глядя Макару прямо в глаза.
- Как?! - опешил Макар, стоя на пороге и не в силах войти внутрь.
- Истекли мои года тут, мне пора, - ответил священник, силясь скрыть грустные нотки в голосе.
Макар подошел к нему вплотную и сел на пол.
- А как же я? Как же паства? На кого ты их оставляешь? Почему не говорил, что уйдешь? – Макар еле сдерживал слезы.
- Не хотел тебя заранее расстраивать. Ты все знаешь, что и как нужно делать. Принимай паству на себя и веди их по пути, которым идешь сам.
- Я не священник… да и не в этом дело. В тебе сила, ты знаешь, что и как. Если бы не ты…
- Не сомневайся. В благом деле ты получишь помощь, - прервал его Гавриил, доверься Ему и помоги им довериться не меньше тебя. Только в вере есть спасение.
Макар закрыл лицо руками и не находил сил, чтобы ответить. Гавриилу тоже было очень тяжело, Зимин знал и чувствовал это, но вместе с тем, он понимал, что другого быть не может и он уедет.
Когда они, наконец, поднялись, чтобы проститься, Макар посмотрел в глаза Гавриилу и спросил: «Увидимся ли мы еще когда-либо?». «Обязательно увидимся» - ответил Гавриил, глядя Макару прямо в глаза. С тех пор они больше не виделись.
.3. Размышления по пути.
После тюрьмы Макар, вернулся в Москву. Наверное, как он думал сейчас, это было одно из первых проявлений той уникальной интуиции, которая проснулась в нем после «обращения в истинно верующего», как говорил отец Гавриил. Он чувствовал то, что должен делать и делать это, даже если окружающим казалось, что он поступает странно. Большинство зеков, которые отсидели в советских тюрьмах, или остаются где-то недалеко от зоны или возвращаются к привычному и чаще единственному ремеслу в своих городах. Иногда некоторые уезжали к родственникам или тем, кто их все еще ждал. Макар возвращался в никуда. Несмотря на то, что он родился в Москве, у него никого не было там. Отец погиб на войне, мать забрали по подозрению в шпионаже, братьев и сестер у него никогда не было, а своих одноклассников он почти и не помнил. Но, тем не менее, он чувствовал внутри, что это его единственный выбор, который он не может не сделать. За всю будущую жизнь Макара таких поступков, в которых он руководствовался исключительно внутренним чутьем, было не один и не два десятка. Это был один из первых. Сначала он удивлялся своим ощущениям, искал причину и логику, боялся этого чувства, но после принял его и следовал ему без оглядки. Благодаря именно этому чувству он попал в тайгу и благодаря ему же он теперь возвращается в мир.
За мою жизнь я понял, что мое чувство реально так же как мое тело, - думал он, продвигаясь по тропам, - но могу ли я полной мере говорить, что чувство мое? По сути своей это Божественная воля, которую я чувствую и, будучи верным только Ему, воплощаю в жизнь. Но есть ли здесь я? Есть ли в том, что я делаю и мое участие или я лишь орудие в руках Господа? Я вижу свои руки, свои ноги, я слышу, что я говорю, и мне кажется, что я управляю всем этим в каждый из моментов своей жизни. И вот в какой-то совершенно непримечательный с виду момент я чувствую, что сейчас что-то поменяется, что-то произойдет такое, что мне придется принять определенное решение, которое я часто знаю заранее. Был ли на самом деле у меня выбор или я делал лишь то, что уже кем-то было выбрано до меня?
Макар перебирал в памяти все случаи, когда его внутреннее чувство толкало его к тому или иному выбору. Он вспоминал, что почти никогда не думал, как поступить – выбор приходил сам и он лишь исполнял его. Но ведь была же возможность не ехать в Москву или никогда никого не лечить, не бежать со Светой в Богучаны, или, наконец, не бросать ее одну с ребенком на расправу ее отцу и не уходить в лес… Была ли эта возможность?
Этот вопрос терзал Макара уже давно и он чувствовал, что не в силах ответить на него. Он знал, что ни разу после того, как поверил отцу Гавриилу, не изменил своему чувству, не поддался на уговоры или убеждения тех, кто был рядом. Он был Ему верен всегда. Да и теперь, собственно, он идет один по лесной дороге, бросив свой отшельнический дом, в края, откуда ушел двадцать лет назад.
Интересно, если бы мне предложили когда-то выбор в любом из моих больших решений, сделать, как чувствую или как-то еще, выбрал бы я что-то иное, чем то, что ниспослано мне свыше? Маловероятно… Почему? Потому что когда-то я принял на себя ношу – жить так, как этого бы хотел Он, делать, что Он хотел и нести в мир Его волю. В этом был мой выбор – мое решение на зоне было услышано и теперь я, пока стою на ногах, не отклонюсь от своего решения. Счастлив ли я теперь, что тогда принял такое решение? Безусловно! Почему? Потому что я вижу, как через меня в мир проникает Его воля и, чаще всего, я вижу, что она несет в себе свет и добро. А если и не вижу, то верю, что это так. Я вижу, как исцеляются больные, как те, кому больно, обретают успокоение и те, кому тяжело получают облегчение. Я многого не знаю, не могу понять того, что делал… Я оставил Мишу и Свету одних, когда Мишке было всего пятнадцать, а она нуждалась в моей защите, как никто иной. Хотел ли я им такой судьбы? Нет! Не хотел. Мне было больно тогда и больно сейчас, но я, тем не менее, пошел на это, так как верил и верю своему чувству больше, чем себе. Моя вера всегда руководила мной и лишь те действия, которые были основаны на ней, действительно что-то поменяли в этом мире. Остальное – лишь дополнение, которое никогда не заменит основу. Вот и сейчас, я возвращаюсь, не потому что я так решил, а потому что чувствую необходимость этого. Значит, что-то снова свершится, и мир станет чуточку лучше, а я смогу послужить этому...
Внезапно он обнаружил, что сумерки уже сгустились и он, дойдя до большого холма, очень устал. Короткая трапеза, разговор с Тузом и вечерняя молитва окончательно подвели итог дня и он уснул.
.4. Дымки в долине.
Ранним холодным утром с первыми лучами Солнца, Макар проснулся. Ноги ныли от усталости, но голова была ясная и свежая, как после хорошей ночи полной сна. Он быстро собрался, сварил немного каши для себя и Туза и двинулся вверх по холму. Макар помнил, что когда он уходил из мира в лес, он шел по глухой тайге почти неделю. Сейчас же на второй день пути он явно чувствовал, что люди стали намного ближе. Взбираясь по холму, он с удивлением обнаружил бутылку и кусок проволоки, которые на радостях взял с собой, но так как через какое-то время встретил еще несколько бутылок и прочий мусор, понял, что нести весь этот хлам с собой не имеет смысла.
Взойдя на вершину холма, он почти сразу заметил в низине небольшой домик и трех людей, которые что-то делали вокруг него. Он долго смотрел за движущими фигурками. Ему одновременно хотелось броситься к ним и как можно сильнее спрятаться в лесу, чтобы его не заметили. Он обернулся назад, где бескрайняя тайга скрывала от людских глаз его жилище. Он чувствовал тоску по нему, по своему одиночеству, которому так скоро придет конец. Но выбор был сделан и он понимал, что не может вернуться. Перекрестившись, он двинулся вниз. Спускаясь по склону, он видел, как фигурки суетливо хлопочут вокруг еще одного человека, которого он не приметил сразу. Макар почувствовал, что должен спешить и не ошибся. Когда он спустился и пошел по прямой, его заметили и замахали руками, призывая к себе. Он ускорился. Подойдя поближе, он увидел лежащего на спине мальчика, через бровь которого была продета двумя из трех крюков огромная блесна. Он был изрядно перепачкан в крови и крайне напуган. Трое мужиков суетились вокруг, предлагая разные варианты извлечения инородного предмета. Один из них, который махал Макару, подозрительного его осмотрел и спросил: «Ты из местных, что ли?» Макар несколько оторопел от человеческого голоса, обращенного к нему, и ответил коротко: «Да». Двое других мужиков приподнялись и недоверчиво оглядели Макара с ног до головы. На нем были сшитые мехом внутрь сапоги, штаны, и старая фуфайка с пришитыми кусками шкур зайца и соболя по бокам. За спиной висел небольшой вещмешок. Его длинные седые волосы и борода были затянуты в толстые косы. Чувствуя пристальные взгляды и неловкость паузы, Макар сел на корточки и стал рассматривать торчащую из брови мальчика блесну. Мужики, как-то тоже разом вспомнившие о ребенке, перестали пялиться на Макара и снова наперебой стали предлагать действия по спасению парня.
- Надо водкой обработать, а потом аккуратно разрезать бровь и вытащить крючок, - говорил здоровенный мужик в очках.
- Своего сына резать будешь, а моего не трогай. Хватит с тебя уже на сегодня травм, - отвечал высокий статный мужчина.
- Не кипятись, - и не такое доставали, говорил третий, который непрерывно курил и бегал вокруг пострадавшего больше всех. - В том году я себе палец пропорол и ничего, изолентой замотал и все, до города нормально дотянул.
- Так то палец, а это глаз почти что, - возражал первый, постоянно поправляя очки.
- Нужно вызывать вертолет и лететь до Богучан, иначе заражение крови может быть, - вдруг резюмировал бегающий вокруг сына отец. Двое других промолчали и он побежал в дом.
Макар пододвинулся к мальчику и спросил его тихонько: «Тебе больно?». В ответ мальчик еле заметно покивал головой и большими зелеными глазами посмотрел на Макара с надеждой. Макар осторожно взялся за блесну – острые крюки насквозь продели кожу.
- Дайте мне немного водки, - попросил Макар, - для мальчика, чтобы рану протереть.
Мужик в очках снял с пояса флягу и молча протянул ее. Макар открыл флягу и, глядя прямо в глаза мальчику, произнес:
- Сейчас тебе будет больно, но ты, как мужчина, будешь терпеть. Дергаться, кричать и вырываться нельзя. Глаза лучше закрой. Понятно?
Мальчик снова кивнул и замер в ожидании. Макар прижал мальчишку к себе и вылил немного водки прямо на рану. Парень дернулся, чуть слышно хмыкнул, но в целом остался верен своему слову и, съежившись и зажмурившись, прижался к деду, доверившись ему полностью. Макар поставил фляжку на землю и осторожно вынул сначала один крючок, а потом второй. Над глазом багровели две небольшие, но ощутимые кровавые точки. Мальчик открыл глаза, увидел блесну в руках Макара и только тогда разревелся в голос.
Как выяснилось позже, мужики были из Красноярска, а под Богучаны прилетели на рыбалку и охоту. Когда все они осознали то, что сделал Макар, их радости, равно как и безмерному удивлению не было предела. Каждый из них внимательно осмотрел блесну, пацана и раны над бровью, но так и не смог понять, как именно она была извлечена. Макара накормили свежей ухой, поставили стопочку, от которой Макар отказался и стали расспрашивать о том, кто он и откуда. Макар старался не приукрашивать свою историю, но мужики, тем не менее, только разевали рты и улыбались. Макар чувствовал, что все они хорошие люди и их встреча не случайна и даже, возможно, не кратковременна.
Отец мальчика – Сергей – был известным геофизиком, работал в большой компании на хорошей должности. Ему было почти пятьдесят, но он был еще полон сил. Жизнь в тайге ему давалась просто и безболезненно. Чувствовалось, что он любил тайгу и природу вообще. Он был уверенным в себе лидером, знающим, что и зачем он делает. Макар с первых минут общения проникся к нему уважением и почтением. Мужик в очках – Артем – оказался его другом и подчиненным. Он был тих и спокоен, по большей сложности молчал, хотя видно было, что ему очень хочется высказать свое мнение. Он был самым молодым, не считая мальчика. А кроме этого он был типичным большим и сильным добряком, который никому не хочет зла и потому предпочитает ни с кем не спорить, если его мнение может кого-то задеть. Третий рыбак – Саша – оказался не то дальним родственником, не то каким-то знакомым Сергея. Он не лез в разговоры, но и не слушал их. Большую часть времени он проводил на рыбалке или охоте, подолгу уходя один на лодке или в тайгу.
Как сказал Сергей, лететь в город все равно придется, так как рана у Мишки – его сына – могла стать причиной заражения крови. По спутниковому телефону они вызвали вертолет, но прибудет он только через два дня, так как сейчас на вылете. Макар постарался успокоить его, уверяя, что ничего страшного с Мишей не случится. Сергей подозрительно на него посмотрел тогда и сказал, что очень на это надеется и сейчас действительно не видит другого выхода, как расслабиться и ждать вертолета.
Ближе к вечеру мальчика уложили спать, а мужики сели пить у костра. Макар слушал их и постоянно улыбался не столько даже от того, что они говорили о каких-то не совсем понятных ему вещах, а от того, что это были живые люди и они как-то вели себя, что-то делали, что-то обсуждали, смеялись, принимали решения. Их речь была для него неопровержимым доказательством того, что мир не ограничивается только соснами и камнями, он шире и масштабнее, чем он привык уже считать за эти двадцать лет. Иногда мужики переключались со своих тем и принимались расспрашивать Макара о том, что он делает здесь, один ли он и почему все время улыбается. Макар рассказывал им о том, как он жил в лесу, о том, что единственный живой друг – это Туз, о том, что только вот-вот, как решил выйти из леса, чтобы найти свою семью и, может быть, даже друзей. Они тоже улыбались этим рассказам. Он чувствовал, что они не верят, но и не могут понять подвоха. С некой досадой Макар чувствовал и то, что даже для Сергея, знакомство с ним – Макаром – для него не очень много значит.
Через какое-то время Макар понял, что мужики уже дошли до определенной кондиции и удалился. Смотря на большую полную луну, он думал о том, насколько сильно он успел отвыкнуть от людей. Какими интересными и все-таки далекими они кажутся ему после такого долгого срока, проведенного в одиночестве. Ему было странно смотреть на то, как хороший и добрый человек – Сергей – спокойно относится к заискиваниям со стороны Артема или колкостям, которые отпускает Саша. Макар чувствовал, какие разные эти люди, и как по-разному, видимо, устроились их судьбы, хотя на первый взгляд они все одинаковы в своих охотничьих одеждах, вокруг костра с кружками и закуской. Макар видел, как между ними постоянно шла некая негласная борьба за статус. «А ведь они же просто друзья на рыбалке», - думал он, смотря на них, – «что же происходит, когда они делят, например, деньги или какие другие блага?».
.5. Разговоры о политике.
Одним из интересных разговоров, в который Макару действительно захотелось вступить, был разговор о политике. Как он понял, руководить страной сейчас приходилось некому Путину, который вот уже как семь лет ведет в стране жесткую политику, добиваясь при этом определенных результатов. Мнение мужчин относительно значимости этих результатов было разным.
Артем долго говорил о неких нацпроектах, которые должны были дать России новый виток развития, вывести ее на новый этап. Сергей и Саша слушали ее с ухмылкой.
- Все, один хрен, разворуют, – говорил Саша, перебирая в костре угли палкой.
- Не правда! Нацпроекты могут, наконец, вдохнуть в ослабевшую Россию идею, которой у нее было. Именно нацпроекты по созданию чего бы то ни было большого помогут сплотить нацию и дать ей шанс подняться, - не сдавался Артем.
- Ты как будто телевизор нашел где-то тут в лесу, - улыбался Сергей, - Прямо Первый канал включил.
- Если бы не нацпроекты, то вообще непонятно, как мы можем резко начать восстанавливаться после семидесяти лет развала.
- Понимаешь, - медленно отвечал Сергей, - проблема нацпроектов хотя бы в том, что их много, слишком много. У общества не может быть десяти уникальных идей, которые они все вместе хотят воплощать. Идея или есть или ее нет. У нас вместо идеи предлагается потратить немалую часть госрезервов на реализацию кучи проектов. Это не национальная идея и не национальные проекты, а просто госзакупка оборудования для медиков, строительство курятников для сельхозников, покупка ракет для военных и так далее. Нет идеи. Увы.
- Идея в комплексоном подъеме страны за счет активного вливания государственных средств в экономику, - продолжать настаивать Артем.
- Не могу понять, где ты всего этого набрался, - отозвался Саша, - проблема России не в том, что у нас нет идеи, а в том, что у нас наверху сплошное ворье. Посмотри на ментов или депутатов. Чиновника мне хоть одного найди, который бы не думал, как и где можно разжиться за казенный счет.
- Проблему воровства я не отрицаю, но методов борьбы с ним нет, кроме одного, - отвечал Артем, чувствуя, что оба оппонента не на его стороне, - нужна идея, которая сплотит народ и позволит ему реализовать то, чего он на самом деле хочет…
- Кроме одного, это ты правильно сказал. Только твой способ не годится. Все что можно и нужно сделать – это поставить к стенке всех, кто ворует и не думая привести в исполнение единственный логичный приговор.
В воздухе повисла некая пауза. Артем чувствовал, что не может донести свою мысль, а Саше и Сергею она казалось слишком наивной, чтобы вдумчиво о ней дискутировать. Тогда в разговор вмешался Макар, который все это время сидел в стороне и внимательно слушал.
- Я, наверное, не очень хорошо понимаю, что именно такое эти национальные проекты, но в целом я согласен с Артемом, что без какой-либо национальной идеи ничего не получится.
Сергей и Саша посмотрели на своего молчаливого гостя с ухмылкой, но промолчали, давая ему продолжить свою мысль. Артем взглянул на Макара, но тут же отвел взгляд, не зная, поможет он ему или нет.
Макар продолжал:
- Если бы не национальная идея, которая сплотила всю или какую-то часть нации, ничего не получилось во время Великой Отечественной или во время 1917-го года. Если бы у американцев или СССР не было такой навязчивой идеи победить в холодной войне, наша страна или американцы были бы сейчас намного слабее.
- Следуя вашей логике, России нужна не идея, а враги, - сказал Сергей вдумчиво, - все, что вы перечислили - это примеры объединения наций при угрозе. Не хотелось бы, Макар Ильич.
- Да, враг – это серьезное условие для объединения, но эта не единственный пример идеи, которая способствовала расцвету общества или какого-то общественного образования. Возьмите, например, церковь. Благодаря многим и многим людям, которые посвятили свою жизнь развитию церкви, она не распалась, не забылась. Пусть не так явно, как при царе, но она существует и, кто знает, может быть сейчас она развита даже сильнее, чем двадцать лет назад.
Трое мужчин переглянулись, но никто ничего не сказал. Макар сел ближе к огню, вытянул озябшие руки и продолжил:
- Все нации можно условно разделить на те, которые требуют для себя места в мире и те, которые не требуют. Русские всегда относились к первым. Вместе с ними можно выделить американцев, англичан, французов, немцев, китайцев. В меньше степени итальянцев, голландцев, японцев. Ко второй группе я бы отнес большинство небольших европейских народов – финнов, шведов, латышей и так далее. Сюда же можно добавить австралийцев, южноамериканцев и многих других, кто никогда не светился на мировой арене. Заметьте, насколько разные по духу национальные идеи движут этими народами. У первых лейтмотивом идеи является доказательство того, что мы сильнее, лучше, умнее, быстрее и так далее, чем другие. Желание это доказать доминирует над ценностью отдельной человеческой жизни. Чем ярче воспламеняется идея – например, Германия перед началом и во время Второй Мировой Войны или наша страна в тот же и долгий последующий период – тем меньше стоит жизнь. Так происходит, потому что общественная ценность становится важнее ценности личностной. Но история показывает нам, что долго в таком режиме народ жить не может. Я специально говорю, народ, а не государство, так как национальная идея принадлежит только народу, то есть нации. Воспламененная идея толкает народ к огромному шагу. Часто этот шаг с точки зрения прогресса является шагом вперед. Но за этот шаг приходится платить. Так или иначе, пламя большой идеи начинает требовать все больше жертв, потому что нужно не просто быть сильным, нужно быть обязательно сильнее. Навязанное соревнование подхлестывает народ рваться за идею вперед. А народ устает. Каждый устает быть частью такого народа и перестает быть ею, когда приходит домой, обнимает жену и детей и хочет спокойно почитать газету, покушать и лечь спать. Совсем по-другому все строится у тех народов, которые не входят в обозначенную мной первую группу. Там есть негласная ценность жизни каждого человека просто потому, что он человек. Он любит свою страну, работает на ее благо. А она его уважает за это. Дает ему дом, защиту, образование, медицину. Такие нации редко по своей инициативе вторгаются в жесткие продолжительные войны, а если такое и случается, то происходит это потому, что лидером страны становится человек с идеологией из первой группы, обладающий достаточной властью, чтобы навязать свою волю.
- Получается, что просто первые патриоты, а вторые – нет? – спросил Артем.
- Не совсем, - ответил Макар, - патриотизм первых – это яркое желание доказать всем, что его нация самая сильная. А патриотизм вторых – это тихая работа над своей страной, чтобы она была хорошим местом для жизни.
- Получается, что американцы не работают над своей страной что ли? – спросил чуть утомленный долгим рассказом Макара Саша.
- Работают. Много работают. Для них важно быть на самом деле лучше по всем показателям, чем другие страны и, в первую очередь, конечно, Россия.
- И австралийцы тоже работают?
- Конечно. Только причина ими движимая другая. Они стараются сделать жизнь своих граждан более комфортной, безопасной, интересной.
- Ничего не понимаю, - проговорил несколько раздосадованный Саша, - и те, и эти делают свою страну лучше. В чем разница и что нам делать?
- Разница в балансе ценностей. Смотрите на простом примере – один человек богат и влиятелен, он хочет показать всем, что его дом, машина, окружение находятся на высоком уровне. При этом ему важно признание тех, кому он это собирается доказывать. Потому убранство его дома роскошно, машина – большая и красивая, шикарный заграничный костюм и так далее. Поскольку у него есть средства, чтобы показать всем, что он действительно выдающийся человек, у него получается достичь своей цели. Второй пусть будет, например, советским инженером с зарплатой сто двадцать рублей в месяц. Но он любит свою жену, детей и дом, потому старается устроить все настолько комфортно, насколько это возможно. И поверьте мне, если он старается для себя и своей семьи, у него все получится. И тот, и другой достигает в целом своей цели – жить хорошо. Проблема начинается только в том случае, если наш бедный инженер хочет убедить окружающих в том, что он больше, чем есть на самом деле. Вот тогда начинаются проблемы. Вместо хлеба и картошки дома могут оказаться дорогие вещи, которые будут выставляться перед друзьями и знакомыми, а про то, что не хватает самого нужного, будет утаиваться как можно сильнее. Так произошло и с Союзом, в котором, простите, нет хорошего транспорта, одежды, разных услуг, медицины для простого населения. Зато есть ракеты, спутники, помощь всем и вся, кто кричит, что поддерживает идеалы Ленина и Маркса, и так далее. Вы не думайте, что я считаю, что это все не нужно. Просто баланса нет, а когда его нет, то народ, а точнее даже каждый житель страны начинает замечать, что как бы все не охали и не ахали на то, что ты напоказ всему миру создал, нужно что-то есть, покупать в дом, носить, на чем-то ездить. Тут-то и начинает идея о глобальном превосходстве уступать место банальному желанию жить лучше самому и сейчас.
- Ну, предположим. И что бы вы посоветовали делать правителю России сейчас? – спросил Сергей, который внимательно слушал рассказ Макара.
- Я чувствовал еще до того, как ушел в лес, что разрыв между тем, что мы есть и тем, за кого мы выдаем себя для всего мира, нарастает. Как-то сгладить его или спустить на тормозах вряд ли получится даже у самого выдающегося и проницательного вождя. Во многом статус-кво сохраняется, пока основная масса народа не знает попросту, можно ли жить лучше и живут ли где-то на самом деле лучше, чем они. Но долго так продолжаться не может. Шила, как говорится, в мешке не утаишь. Потому я бы постарался в первую очередь материально улучшить жизнь населения.
- Раздать денег? – с ехидной улыбкой поинтересовался Саша.
- Пока на эти деньги ничего нельзя купить, толку от них не очень много. В Союзе большой производственный потенциал. Я верю в то, что мы можем в первую очередь начать выпускать больше разных качественных товаров народного потребления. Это народ оценит. И, наверное, это чуть ли не самый первый шаг, который бы я сделал. Кроме этого я бы дал возможность нашему человеку приложить свою энергию к своему делу. Пусть небольшому, стратегически, так сказать, не значимому, но своему. Парикмахерская или небольшой магазин рыболовных снастей – это не преступление. Только это должно быть на законных основаниях, не из-под полы. И самое важное, чтобы я оставил – это жесткий контроль и, по сути, тоталитарную систему власти. Пусть это и кровавый стержень, но эта кровь уже пролита и сейчас, простите двадцать лет назад, он все еще худо-бедно может держать нашу страну и преобразования в нем под контролем. Если его вмиг разрушить, все рухнет, как карточный домик.
- А вы не думаете, что двадцать лет назад народ настолько устал от советской власти, что просто не захочет принять какие-либо нововведения под ней?
- Народ устал – верю! Охотно верю, но в том-то и должна заключаться мудрость правителя, чтобы показать народу новую дорогу, сохранив де факто контроль над тем, как он по ней идет. Это сложно, очень сложно. Хотя бы потому, что если хоть раз громко прокричать в народ с трибун, что все, чтобы было до этого неправильно и теперь мы пойдем новой дорогой, то после развалится не только представление о том, что есть Союз в глазах всего мира, развалится все то, что на самом деле есть. Распадется вся система ценностей. Для обычного человека станет очевидно, что он горбатился ради светлого будущего, которого больше не будет. И все его мучения не окупятся сторицей, не принесут ему плодов к старости, не позволят уйти на заслуженный отдых с чувством выполненного долга. Он поймет, что его обманули. А обманутый русский человек опаснее любого преступника. Потому что кроме как о справедливом возмещении своих трудов, он ни о чем не думает. И тогда, я боюсь, никакой правитель не удержит страну. Попросту говоря ее растащат на куски. Те, кто пониже, будут тащить, что поменьше. Те, кто повыше – что побольше.
Макар опустил голову и все мужчины стали молча смотреть в костер. Потом Саша вкратце рассказал Макару историю страны за последние двадцать лет. К его некоторому изумлению Макар практически не удивился рассказанному и только иногда поднимал голову и смотрел в глаза одного из своих собеседников, как бы желая убедиться, что это все – правда, а не вымысел.
.6. Тайга – Красноярск.
Вертолет нес четырех мужчин и раненого парня над бескрайним морем тайги. Темно-зеленые, хмурые от осени и непогоды сосны сменялись изредка желтыми, чуть более веселыми на вид опушками с березами. Говорить в вертолете было нельзя – двигатели ревели неестественно громко и все сидели, уткнувшись носами в стекла. Туз лег в ноги хозяина и лежал неподвижно, опустив уши и полностью доверившись единственному существу, которого знал. Макар думал о том, как быстро все снова меняется в его жизни и как ему почему-то грустно от этого. Он смотрел на бескрайний лес, и в душе его что-то очень большое и сильное съеживалось и свербило. Он пытался увидеть, понять, почувствовать ответ на свой единственный вопрос – вернется ли он еще в этот лес, ставший для него домом. Но он не чувствовал ответа и это пугало его сильнее, чем самая страшная правда.
Когда-то я очень тосковал по людям, так как только в них находил всегда свой смысл жизни. Только в них я видел и чувствовал то, что могу внести свою маленькую лепту в улучшение этого мира. Мне было очень больно от мысли, что именно от этих людей я и ухожу туда, где их нет. Мне было больно, что я разлучаюсь с семьей. Я был уверен, что это навсегда и, в конце концов, я принял это без бунта, без ярости. Сие есть воля Его и для меня нет другого закона. И вот я возвращаюсь. Я вижу людей, они разные, но все носят внутри что-то от Него, кто-то это нашел и растит в себе, радуясь сам и радуя Его взор. Кто-то еще не нашел. Наверное, есть те, кто и не ищет. Я всегда считал, что могу помочь им. На двадцать лет я был лишен этого права, а теперь я снова возвращаюсь к ним. Я увижу сына и внуков. От чего же мне грустно? От чего мне так хочется вернуться к моему озеру и дому, набрать в руки студеной воды, прогуляться от края и до края земли, которую не обойти и за месяц.
Ребятам, с которыми я познакомился тоже немного грустно. Но по ним я вижу, что все их печали сводятся к тому, что у них просто не совсем по плану пошел отпуск. Огромный бак под рыбу не заполнен и на треть. Судя по полным ремням с патронами, охота тоже не совсем удалась. Они даже не грустят, просто немного раздосадованы глупой нештатной ситуацией. А мне грустно не от того, что я покидаю эти места, а от того, что очередной большой и сложный этап моей жизни, кажется, подошел к концу. Я прожил тут совсем немало и, если быть с самим собой до конца честным, не совсем понимаю зачем. Кому и почему стало лучше от того, что я провел здесь это время? Почему моя семья должна была остаться без меня. Я не ропщу, а лишь хочу понять. Наверное, от этого мне тоже сколько-то не по себе.
А еще мне очень интересно, насколько все стало по-другому. Теперь-то я точно знаю, что все сейчас не так, как было. Другая страна, другие люди, все другое. Это одновременно и как-то страшно, и интересно. Но страх этот особенный. Я как бы чувствую себя ребенком, который никогда не заходил в родительскую комнату и вот однажды он оказался дома один, а дверь в комнату открыта. Ему интересно и немного не по себе от того, что он сейчас может увидеть. Страх, конечно же, проигрывает любопытству, и он осторожно входит в комнату. Так же и я. Осторожно, насколько возможно, я хочу вернуться в живое общество, которое, пока меня не было стало совсем другим.
Слава Богу я совсем не переживаю за то, что даже примерно не представляю, как доберусь до Москвы. Без документов, денег и, наверное, в слишком уж странном виде для обычного горожанина. Больше я переживаю, за то, как встречусь с сыном, как обниму его, и как он обнимет меня. Мне очень не по себе от мысли, что я могу стать для него некой обузой, к которой он не привык. Еще я не знаю, как меня встретит его жена и дети. Ведь, по сути, я для них – упавший с неба чудак, которого непонятно где носило, пока он не соизволил появиться. Одно меня радует – очень скоро я получу все ответы на свои вопросы. Что-то внутри меня говорит мне, что все решится очень скоро.
Вертолет приземлился в небольшом аэропорту «Черемшанка» города Красноярска. Небольшой микроавтобус и большой черный Мерседес стояли наготове. Артем и Саша быстро попрощались с Макаром и Сергеем и скрылись в микроавтобусе. А Сергей посадил сына Мишу на переднее сиденье и пригласил Макара сесть вместе с ним сзади. Наступила грустная пора расставания с Тузом. Макар знал, что так будет, но старался не думать об этом, чтобы все понимающий Туз не понял слишком рано, что им придется расстаться и возможно надолго. Но пес видимо уже успел почувствовать. Он опустил голову и хвост и еле слышно заскулил, когда Макар подошел к нему, чтобы обнять за морду.
- Туз, пока ты поедешь с дядей Сашей. Он тебя не тронет. Мы с тобой обязательно увидимся, но я не знаю когда именно. Ты понимаешь меня?
Туз заскулил в голос, лег на живот, протестуя против решения хозяина всем телом, и даже звонко пролаял что-то очень обиженное.
- Нет, Туз, - Макар поднялся, - выбора у тебя нет. Делай то, что от тебя просят и слушайся дядю Сашу, как меня. Иначе я за тобой не приеду.
Голос Макара был решительным. Всеми силами он старался не выдать волнения и грусти от того, что должен с ним расстаться. Туз положил голову и на лапы и даже не заскулил, а застонал. Макар встал, подошел к микроавтобусу и открыл дверь. Туз медленно и неохотно поднялся и, не отрывая от земли глаз, поплелся, волоча хвост, в машину. Когда он залез внутрь, Макар в последний раз взглянул на него, сглотнул ком, и закрыл дверь.
Артем переносил вещи, Саша курил в стороне, Сергей с сыном сидели в машине и не обращали никакого внимания на то, что происходит вокруг. Им всем было все равно, и Макар еще раз взмолился мысленно о милости и защите. Еще в тайге Саша пообещал Макару, что приглядит за псом, пока они будут в городе. Сергей обещал помочь Макару, но собак не любил, потому и было принято решение оставить Туза у Саши на даче. Насколько и за сколько Макар не знал. Он надеялся, что с Тузом все будет хорошо и что Саша не обидит его единственного и самого преданного друга.
Макар попрощался с Артемом, еще раз поблагодарил Сашу за то, что тот приглядит за псом и сел в машину. Ее тишина и удобство после вертолета казались невероятными.
- В ближайший травмпункт, - коротко скомандовал Сергей водителю, и черный Мерседес послушно помчал из аэропорта.
- Какие у вас дальнейшие планы? – обратился он к Макару, закуривая.
- Я очень благодарен вам за то, что вывезли меня из тайги, - ответил Макар, - теперь мне нужно добраться до Москвы.
- Не стоит меня благодарить. Если бы не вы, я не знаю, чем бы закончилась история с моим сыном, - паспорта или других документов у вас, конечно, нет?
- Нет, - тихо ответил Макар.
Сергей недолгое время помолчал, потом достал телефон и набрал номер.
- Петрович! Как жизнь? … Вернулись только что … Да, по делу … Сложно будет сделать справку одному господину, что он паспорт потерял – нужно улететь в Москву … Нет, не переживай, он чист как стекло ... Документов нет вообще … Не сбежавший и не псих, все нормально, проблем не будет … Пиши: зовут… - он покосился на Макара и тот начал диктовать, - Зимин Макар Ильич, тысяча девятьсот сорок второго года рождения, десятого октября … фотку пришлю вечером … хорошо … спасибо … с меня станется, до связи.
Макар чувствовал, как его буквально распирает от всего, что он слышит и видит в этом, совершенно непривычном для него мире. Он глядел на маленький телефон без единого провода, на шикарное убранство машины, которого он не смог бы и представить, на одежду и обувь водителя, на журналы, которые торчали из кармана спинки переднего сиденья. Ему казалось, что он встретил предельно могущественного человека, который кроме всего прочего оказался еще и с добрым сердцем. Не меньше Макар был поражен и тем, что увидел из окна машины, когда они въехали в город – большие рекламные плакаты, разные машины, которые десятками стояли на светофорах и были припаркованы повсюду. Среди них было немало очень красивых, большинство с правым рулем. По улицам ходили люди, почти каждый из которых был одет во что-то особенное, не повторяющееся с другими людьми. Витрины магазинов, рекламные щиты, дороги – все было новое, другое.
Они остановились на большой улице возле травмпункта, и отец с сыном удалились, а Макар, попросив разрешения, выбрался из машины, чтобы покурить трубочку и посмотреть по сторонам. Через короткое время он заметил, что на него глазеют и ему стало стыдно. Он подошел к большому низкому почти зеркальному окну магазина и посмотрел на себя. За последнее время он видел себя только в отражении воды, да и то почти всегда только голову и руки. Сейчас он мог рассмотреть себя полностью. Относительно невысокого роста, весь заросший седыми, почти полностью белыми волосами на голове и лице, в грязной и очень заношенной фуфайке, в почти рассыпавшихся от времени штанах и самодельных сапогах он сильно отличался от людей вокруг. Невольно Макар почувствовал на себе и взгляд водителя, который хоть и украдкой, но весьма брезгливо осматривал своего пассажира, представляя, наверное, сколько трудов будет нужно, чтобы отмыть машину. Макар почувствовал себя неловко. А вместе с этим чувством он еще раз благодарил Господа за то, что ниспослал ему Сергея, который так хорошо отнесся к нему.
Макар не обращал на взгляды со стороны особого внимания. Он был заворожен тем, что он видел вокруг себя. По пути было, как минимум две восстановленные или может быть даже построенные заново церкви, новые дома, хорошо одетые люди. Макар чувствовал, как много поменялось и поменялось в лучшую, как минимум материальную, сторону. Конечно, он чувствовал влияние того старого, тяжелого времени, которое он видел, когда уходил. В витринах новых магазинов по-прежнему отражались хмурые хрущевки, разбитые лавочки, серые фонарные столбы, но, тем не менее, было видно, что все новое, что пришло с новым временем ворвалось в этот мир бесповоротно и навсегда. Наслоения нового и старого порой казались просто невозможными. Вот напротив нового красивого мерседеса стоит бабушка с кошёлкой, которая, наверное, была выпущена еще до того, как Макар ушел в тайгу. Вот большие цветные объявления, предлагающие какие-то развратные массажи в сауне на Баумана, висят на доске «муниципальные объявления». Эта доска сделана в Союзе, она выкрашена маляром за советские деньги, она терпеливо несла на себе всю информацию, отражающую ту, далекую теперь, жизнь. Она была частью мира, которого теперь по сути дела нет, а она все еще есть. А новая реальность используют ее так, как считает нужным. Без скидок на историю и возраст эта новая реальность «клеит» на советский пережиток отражение новой жизни.
Макар осматривался вокруг и видел, что так происходит практически со всем, что его окружает. Он видел старые дома, в которые вставлены новые белые окна. Красивые остановки встречали все те же троллейбусы, которые в свою очередь подобно доске объявлений несли на себе яркую рекламу вседоступных благ нового мира. Столкновение миров – мира старого и нового не прошло незаметно и для людей, которые здесь живут. За те несколько минут в этой обновленной реальности Макар успел заметить тех, кто полностью принадлежит новому миру. В основном, конечно, это была молодежь. Но попадались среди прохожих и те, кто родились и выросли в том мире, а потом стали частью нового. Их было немного. Зато они отличались от основной массы тем, что они все время были чем-то заняты, они все время что-то делали, куда-то спешили, с кем-то говорили. Вот из машины выбежал типичный представитель этих новых людей из прошлого. В одной руке у него портфель, в другой – телефон. Он бежит по важному делу. Вот другой представитель – женщина, которая на первый взгляд никуда не спешит, идя по улице по направлению к Макару. Но если присмотреться, то можно увидеть, что она напряженно думает о том, что и как она сделает, чтобы вновь и вновь чего-то добиться. Она не очень хорошо выглядит, она не молода, может быть, не очень опрятно одета, но она живет так, чтобы постоянно чего-то добиваться и это ее черта, без сомнений, принадлежит новому миру. А вот навстречу к ней идет другая женщина. Она тоже о чем-то думает, но она делает это по-другому. Она перебирает у себя в уме, какие у нее проблемы, на что ей хватает и не хватает денег. Она вспоминает, проговаривает, откладывает. Она живет своими проблемами, но ничего не происходит, потому что и не должно происходить. Потому что она не готова решать их сама, она привыкла, что за нее все решается кем-то еще. Она из старого мира и, наверное, ей уже не приобщиться к новому. Или вот еще пример – по тротуару идет усатый мужчина. Он не молод, но он и не стар. Наверно ему лет сорок. За руку он ведет девочку, которой не больше десяти лет. Девочка ест мороженое и смотрит по сторонам. Ей интересно. Она изучает то место, в котором она, наверное, вырастет и станет взрослой. Она будет принадлежать новому миру. А вот ее отец, наверное, нет. Он смотрит под ноги, его лицо безэмоционально, он думает о том, чего никогда больше не будет. Может быть, он, конечно, просто очень устал или у него не задался день, или он поругался с женой, или ему нужны деньги. Из всего этого – все правда, но эта правда постоянна, она не относится к какому-то конкретному дню или неделе. Он чувствует свою неполноценность, чувствует, что выпал из обоймы и теперь ему не хватает того, что было раньше. Тяжело ли ему? Да. Макар внутренне видит, что ему тяжело, но тяжесть эта не провоцирует его на какие-либо действия. Он просто чувствует ее, как вечно больной и смирившийся человек переживает изо дня в день свою болезнь. Эта тяжесть перестала от чего-то зависеть, она не уходит, она пришла тогда, когда все вокруг стало по-другому. Макар делает шаг ему навстречу, но мужчина, прикрывая девочку рукой, проходит его стороной.
Когда Сергей и его сын вышли из травмпунта, все загрузились в машину, Сергей скомандовал «домой» и «мерседес» поплыл по дороге. Через двадцать минут Мишу забрала очень милая женщина, которая с радостью обняла его и увела с собой. Сергей на бегу поцеловал ее и вернулся в машину.
- С Мишей все в порядке, можем ехать дальше. Дальше – это в баню на Мира и затем в салон, - произнес Сергей, довольно смотря на Макара.- Если вы не возражаете, - продолжил он, когда «мерседес» снова тронулся, - я бы хотел вас сфотографировать. Вы же не возражаете?
В голосе Сергея Макар чувствовал нотки человека, который привык больше отдавать распоряжения, чем просто разговаривать. Макар кивнул. В ответ на этот кивок Сергей достал из кармана телефон, произвел с ним несколько манипуляций и довольный убрал в карман. Насколько понял Макар, фотографирование прошло успешно.
Во дворе небольшого дома «мерседес» плавно остановился и Макар с Сергеем вышли. У небольшой открытой двери их встретила девушка в весьма откровенном наряде, как показалось Макару, и провела вниз.
- Будете что-то заказывать, Сергей Петрович? – спросила девушка, отворяя перед ними дверь в сауну.
- Не сейчас. Принеси только полотенца, простыни и тапочки.
Мужчины остались одни. Впервые за долгое время Макар почувствовал, что он устал. Не от дел, которых у него, в общем-то, было немного. Он устал от невидимого, почти неощутимого давления, который оказывал на него город и окружение. Внутренняя гармония его была цела, но на внешних ее границах появилось то, что он не контролировал. Среди этого чувствовался и Сергей, который явно поступал так, как считает нужным, и все эти новые люди, которые никак не контактировали с Макаром, но он все равно чувствовал их, а это требовало сил. Усталость была не только и даже не столько физической, сколько моральной. И как Макар не старался не обращать на нее внимание, она все равно входила в него все с большей и большей силой.
Они быстро помылись, сходили пару раз попариться, искупались в небольшом бассейне. Сергей заказал пива, Макар попросил кваса.
- Что там интересного в тайге? – как-то неожиданно начал Сергей, видимо желая поговорить о чем-нибудь, чтобы не сидеть молча.
Макар задумался, прежде чем ответить. Что-то свербило его нутро и он силился понять, что именно. Внезапно он почувствовал, что проблема может быть и не в усталости вовсе.
- Простите, можно я спрошу у вас одну важную вещь? – он обратился к Сергею, четко выговаривая каждое слово.
Сергей откинулся назад, отпил пива и пристально посмотрел на Макара: «Спрашивайте».
- Вы любите свою жену?
Сергей поставил кружку с пивом на стол, на мгновение ухмыльнулся, отвел глаза, снова ухмыльнулся и замер. Макар молча смотрел на него.
- Вы странный человек, - проговорил Сергей, - но я вам отвечу. Нет, я не люблю свою жену.
Макар медленно и осторожно, но вместе с тем очень спокойно снова спросил:
- А раньше вы любили свою жену?
Сергей отвернулся, пожал плечами и тихо ответил:
- Не знаю.
Макар откинулся назад и стал говорить очень медленно, как будто ожидая пока ему скажут «достаточно»:
Вы родились очень слабым ребенком. Ваша мать никогда не знала отца, а чтобы прокормить вас и вашего брата, вынуждена была работать на двух работах. Она очень уставала, вы почти ее не видели. Вас растила бабушка. Вы любили ее, хотя она часто была строга с вами. Когда вы стали постарше бабушка умерла. Вы, как старший брат, приняли на себя ответственность за воспитание и себя, и вашего брата. С восьмого класса вы стали зарабатывать деньги. Вы продавали какие-то вещи, которые мама приносила с работы. В основном это были мотки с нитками и куски ткани. Денег хватало только на еду. Вы неплохо учились, вам это очень нравилось, но так как вас все время не было на занятиях, вас, в конце концов, отчислили. Этот день вы хорошо помните. Потом вы много работали и стали неплохо зарабатывать. Так понемногу началась новая жизнь, пришло время «перестройки». Вы организовали кооператив и бизнес пошел. У вас стало много денег, больше, чем вы могли бы себе представить. Вы познакомились с Лерой. Она быстро забеременела и стала матерью вашему первому ребенку. Вы заботитесь о матери и брате, помогаете нескольким своим друзьям, откладываете деньги на строительство детской больницы. Вы хотите быть добрым и честным, но у вас не получается. Точнее вам кажется, что вы все делаете правильно, но у вас все равно нет той чистоты и уверенности в своей непорочности, какая у вас была когда-то. Несмотря на всю свою силу и волю, вы кажетесь себе слабым человеком, который до сих пор умудряется делать вид, что он сильный. Иногда вам кажется, что вы настолько хорошо вошли в эту роль, настолько глубоко и сильно убедили в этом окружающих, что теперь, даже если вы вдруг расплачетесь у всех на глазах, они будут думать, что это слезы сильного человека.
Макар замолчал и опустил глаза. Они молчали примерно минуту. Потом Макар отвернулся от Сергея и, стараясь не вдаваться в подробности, описал ему то, чем обычно он занимался в этой самой бане со своими друзьями и малознакомыми девушками. Сергей сидел ровно и курил одну за одной. Было видно, что он старается взять себя в руки, но у него не получается. Временами казалось, что он хочет что-то сказать, но как только он поднимал голову, какая-то невероятная сила давила на него и он, снова опускал глаза.
Внезапно даже для самого себя он вдруг спросил излишне резко и громко:
- Чего ты хочешь?!
Макар молча посмотрел на него и спокойно ответил:
- Чего бы я ни хотел – это не важно. Важно лишь то, чего хочешь ты.
- Все, что я хотел, я уже достиг. Но за время этого пути я собрал столько грязи, которая пропитала меня, которой я пропах от и до, что теперь не могу иначе. Всю свою первую половину жизни я видел то, что все беды от нищеты. В ней были все, кого я знал, и я ненавидел их за то, что они ничего не делают с этой нищетой. За то, что они смирились и оправдали себя своим положением, государством, которое все отняло, несправедливостью, неудачей и так далее. Мне было это противно и я решил идти против всех них. Было ли у меня что-то, что я мог реально противопоставить тому, с чем все свыклись? Было! Это был мой труд, мое здоровье, моя жизнь! Я работал по двадцать часов в сутки, имея только надежду и веру в то, что у меня будет другое будущее. И вот, бл.ть, оно наступило! У меня жена, ребенок и все вроде бы зае.ись, но что-то не так… Нет больше меня, такого рвущегося вперед и такого уверенного, что все будет хорошо…
Они снова немного помолчали. Макар чувствовал, как сильно бьется его сердце. Боль и горечь, которую этот человек раскрывал перед ним, была истинной. Не отрывая более взгляд от своего собеседника, он спросил:
- Скажи, а тогда, когда ты был маленьким и хотел себе и своим близким счастливого будущего, каким ты его видел?
- Радостным, богатым, беззаботным… каким еще я мог его видеть? – в голосе Сергея чувствовалась нотка раздражения.
- Ты приобрел то, что хотел, но что-то потерял. То, что было в твоем детстве неотъемлемым, вдруг исчезло по пути к твоей цели, – Макар был все также внешне спокоен, хотя внутри его все кипело. Сергей поднял глаза и посмотрел на своего собеседника впервые за все время их разговора:
- Наверное.
- И ты понимаешь, что именно ты потерял?
Сергей задумался и снова опустил глаза:
- Детство?
- Да, но его все рано или поздно теряют. Так устроен мир. В твоем детстве было то, чего теперь больше нет.
- Мамы моей больше нет…
- Да, Сереж, и мама и детство – это часть того, что было у тебя, когда ты был маленьким. Теперь этого нет и от того тебе плохо. Но исчезло и кое-что другое. Исчезла цель, которую ты преследовал и в которую верил. Ты хотел стать большим, сильным и самостоятельным человеком и ты им стал. Твой жизненный этап, который был полон сложностей и всего прочего, подошел к своему логическому концу и, несмотря на то, что этот конец принес тебе желаемый результат, ты лишился того, ради чего жил каждый день.
- Что ж мене теперь, раздать все бедным и жить так, как я никогда не хотел? – спросил Сергей с какой-то не то злобой, не то раздражением.
- Нет. Это не каждому дано, - ответил Макар спокойно.
- Тогда что?! Ну, давай, скажи, что нужно прийти домой, покаяться во всем жене, стать правильным и хорошим? И что тогда будет? Все изменится, станет радостным и прекрасным? Хрен-то там!
Макар достал трубочку и забил ее березовым листом. Он напряженно всматривался в Сергея и долго не отвечал ему, пока тот не сел обратно и не достал очередную сигарету из пачки.
- Скажите Сергей, вы считаете себя добрым человеком?
- Нет, наверное, - сказал он, задумавшись, - есть более добрые люди.
- Но вы хотите быть добрым человеком?
- Ну, может и хочу.
- Что-то мешает этому?
- Нет, наверное... – было видно, как Сергей пытается собраться с мыслями и взять, наконец, под контроль все происходящее, но не может и, не имея своей воли, повинуется воле другого.
Снова повисла пауза. Когда Макар понял, что Сергей больше ничего не скажет, он вынул трубку изо рта, сел к нему ближе и, смотря ему в глаза, продолжил свой прерванный монолог.
- Сергей, вы хороший человек. Но вы запутались и заблудились в том, что вы на самом деле хотите или не хотите. Так произошло по многим причинам. Например, одна из них состоит в том, что достигнув цели, а вы ее достигли, вы потеряли смысл. Цель, которая достигнута, не стимулирует больше вас к тому, чтобы что-то делать и вы страдаете. Но это лишь часть правды. Вторая часть и, наверное, не менее значимая, заключается в том, что вы потеряли чистоту детства и юности, которая была у вас, нет сомнений. А без чистоты нет сил, чтобы идти к новой цели.
- А может быть просто у меня нет новой цели? – спросил Сергей, не поднимая головы.
- Есть! Только она у вас оказалась в высоких приоритетах на словах и крайне низком приоритете на деле.
Сергей удивленно посмотрел на Макара.
- Больница, - ответил Макар на незаданный Сергеем вопрос.
- Больница? – Сергей удивленно посмотрел на Макара.
- Да! Я говорил вам час назад, что вы хотели построить детскую больницу. Помните?
Сергей улыбнулся:
- Я забыл, что вы все про меня знаете. И что «больница»?
Макар тоже улыбнулся:
- Постройте не просто больницу, а лучшую больницу для детей в Крае. Вложите в нее то, что имеете и не бойтесь брать деньги в долг. Не считайте того, что это дорого, а это нет. Не думайте, как сэкономить и сделать попроще. Думайте только как лучше. Сделайте эту больницу тем, что останется после вас и будет служить еще долго. А когда достроите, то приходите, если хотите ко мне, и мы с вами поговорим снова.
Сергей откинулся назад и посмотрел на Макара. Макар тоже смотрел на него открыто и честно. Ему казалось, что Сергей принял его слова.
.7. Красноярск – Москва.
Проводы из Красноярска были не долгими. Макара подстригли и побрили, сфотографировали еще раз и к вечеру документы и билеты на самолет были уже у него в кармане новой куртки. Сергей был щедр и делал все, чтобы отправить Макара в Москву как можно скорее. В этой спешке Макар так и не смог еще раз увидеть Туза. Приходилось верить заверениям Сергея, что он в порядке.
Стоя в аэропорту Красноярска, Макар с большим любопытством разглядывал себя совершенно нового в большое зеркало. Черные ботинки, брюки, рубашка и куртка были очень приятными на ощупь, короткая аккуратная полностью белая борода и короткие волосы молодили Макара лет на десять. В его руках была небольшая черная кожаная сумка с темно-желтыми застежками, куда он сложил весь свой нехитрый скарб. В руках он сжимал билеты и справку об утере паспорта. Через три недели Сергей обещал прислать новенький совершено легальный паспорт. Макару нужно было лишь прислать адрес в Москве, как только он будет его знать.
Начиная с какого-то момента, Макар вдруг почувствовал, как стал отключаться от всего, что его окружало. Наверное, предстоящая встреча с сыном становилась все ближе и оттого все больше и больше захватывала Макара. С Сергеем они попрощались, как старые добрые друзья. В Москве Макара должны были встретить люди гостеприимного Красноярца и отвезти по адресу, который он нашел в Интернете. Там Макар должен был найти Мишу.
.8. Встреча с сыном.
Машина, которая встретила Макара в Москве, подъехала к подъезду нового многоэтажного дома. «Прибыли», - сказал шофер и остановился возле самого входа. Макар поблагодарил за скорость и теплый прием и вышел. «Удивительно теплый воздух - подумал Макар, глядя вокруг, - играют дети, птицы поют, ребята пьют пиво на заборе. Все так хорошо и так спокойно. Я сильно волнуюсь. Интересно, на каком они этаже?». Его мысли бежали быстрее, чем он успевал замечать. Все просто неслось в голове, как будто он разом пытался обдумать все, что было, есть и будет за всю его жизнь. Он почти незаметно перекрестился и подошел к большой металлической подъездной двери. К его радости внезапно она распахнулась и оттуда высунула морду огромная собака. За ней появился щупленький мальчик лет семи с поводком, намотанным на руку. Он что-то приказывал собаке, а Макар, пользуясь случаем, вошел в дверь. Почему-то он вспомнил о Тузе: «как он там, у этого рыбака? Гуляет он с ним, кормит его? Сильно я за него переживаю». Макар снова попытался отбросить от себя все несущественные мысли и сосредоточиться на главном – сейчас он встретит сына, которого не видел двадцать лет. Но у него не получалось. Он судорожно пытался понять, какой этаж выбрать в лифте, так как он знал только номер квартиры: сто сорок семь. «На удачу», - решил он и нажал кнопку «семь». Послушный лифт взмыл вверх, Макар замер в кабине, чувствуя одновременно страх, радость, желание рваться вперед еще быстрее и вернуться назад. Каждый момент каждой секунды он переживал в предельном напряжении. Ему казалось, что еще мгновение, и он упадет в обморок. «Хорошо, что со мной нет Туза – а то так будет казаться, что я совсем чудак – приехал из тайги, да еще и собаку с собой привез. Плохо, что я не побрился полностью, а только подравнял бороду. Я совсем не похож на городских…» - неслось в его голове. Внезапно лифт, шедший, как казалось Макару, целую вечность и всего только одно мгновение одновременно, остановился. Его двери открылись и он увидел темно-фиолетовую цифру «семь» на выкрашенной в желтый цвет стене. Она показалось Макару чужой. Даже враждебной. Он вышел из лифта и, слыша, как сильно бьется его сердце, посмотрел на эту цифру. Где-то наверху кто-то хлопнул дверью, послышались и замерли шаги. Через мгновение послушный лифт дернулся и зашумел, отправляясь наверх. Макар смахнул пот со лба и огляделся. Налево от лифта была еще одна дверь со звонками квартир. Справа было окно. Макар подошел к двери. Сто шестнадцать, сто семнадцать, сто восемнадцать, сто девятнадцать. «Надо идти выше». Макар прошел лифт и свернул на лестницу. Он поднимался этаж за этажом, не считая их и не заворачивая на площадку, чтобы посмотреть номер квартиры. «Если пройду, то просто немного спущусь, - думал он». Наконец, он остановился. Из окна возле лестницы открывался чудесный обзор. Он смотрел в окно, пытаясь среди новых шпилей и высоток найти хоть что-то знакомое. Наконец он отошел от окна, подошел к общей двери и разу увидел небольшую аккуратную табличку с номером «сто сорок семь». Макар замер, руки не слушались, сердце готово было выпрыгнуть из груди. Ему даже казалось, что он задыхается. Он облокотился на косяк двери и позвонил в звонок. Он не слышал, раздался ли он на той стороне и стоял в ожидании любых звуков, которые спустя каждую секунду вечности никак не доносились из последней и самой непреодолимой преграды, которая стояла между ним и его сыном. Внезапно он почувствовал, как сильно немеют пальцы рук и ног. «Раньше такого не было», - подумал старик. В момент, когда он хотел позвонить еще раз, он услышал, как сзади что-то щелкнуло, двери лифта отворились и оттуда с телефоном в одной и несколькими пакетами в другой руке на площадку вошел Миша. Макар сделал шаг навстречу и упал, потеряв сознание.
.9. Знакомство заново.
Макар различил какие-то неясные звуки вокруг и открыл глаза. Он лежал на кровати, рядом с ним сидела молодая и невероятно красивая девушка, которая держала его за руку.
- Здравствуйте, - сказала девушка почти шепотом, - Миша выбежал встречать скорую, она уже должна быть рядом.
Макар огляделся – он лежал в большой светлой комнате на двуспальной кровати. Внезапно он почувствовал, что на нем только рубашка и трусы. Ему стало неудобно от этой мысли, но он отбросил ее и впервые посмотрел в глаза сидящей рядом девушки. Она была красива. Густые темные чуть вьющиеся волосы, тонкие черты лица, большие черные глаза. Он вспомнил, как впервые читал в письме сына описание ее внешности. Любовью была тогда пропитана каждая строка, а сейчас он увидел, что восхваление ее красоты было не только словами первой большой влюбленности, но и полным отражением реальности. Чувство гордости приятно отозвалось где-то внутри. Макар улыбнулся. Еще секунду он любовался лицом девушки, которая с некоторой тревогой смотрела на него, и только спустя эту долгую секунду осознал, что он упал в обморок, а его сын выбежал встречать врачей, которые приехали ради него. Он одернул руку и сел на кровати.
- Солнышко мое, Мариночка, не надо никаких врачей. Я полностью здоров – просто утомился видать или к воздуху вашему еще не привык, сейчас вот немного отдышусь и все будет хорошо. – постарался сказать Макар, как можно увереннее.
В этот момент в дверь уже вбежал Миша, а следом за ним – здоровенный детина в синем халате с большим кейсом в руке.
- Папа! – выкрикнул Миша и бросился к Макару в объятия. Марина и медбрат отошли в сторону и молча стояли, не желая прерывать момент встречи. Медбрат осмотрел Макара, сказал, что все в целом в порядке, но нужно отдохнуть, вколол какой-то укол и попрощался. Миша и Марина сидели рядом. Миша все время что-то хотел рассказать или спросить, а Макар только улыбался, чувствуя, как лекарство проникает во все тело и заставляет его погрузиться в сон. И все-таки за эти несколько минут Макар успел заметить несколько вещей, которые не оставили его равнодушным. Так он почувствовал, что кроме безмерного удивления в глазах Марины чувствуется явная тревога и озабоченность. Скорей всего, это было потому, что в их весьма счастливом и гармоничном мире вдруг появился чужой, по сути, для нее человек, который претендовал на время и внимание любимого мужа. Но чувствовалось Макару и нечто большее в ее встревоженности. Он знал, что Миша ничего ей не говорил про свои странные отношения с отцом, который когда-то бросил свою семью и ушел в лес. Теперь это вскрылось или вот-вот вскроется, и это было неприятно. А ведь когда-то именно он посоветовал Мише ничего не рассказывать жене, и теперь это решение могло сыграть злую шутку.
Еще Макар чувствовал, что переживает за то, что рано или поздно Миша спросит, почему он решил вернуться и ему придется ответить на этот вопрос. А единственным правдивым ответом было то, что он почувствовал нечто, что угрожает его семье и дабы предотвратить это, вернулся. Что угрожает, кому и когда Макар не знал. Это осложняло объяснение, а просто так пугать Мишу и тем более Марину ему очень не хотелось.
Перед тем, как окончательно уснуть, Макар постарался разглядеть Мишу. Он думал о том, узнал ли бы он его, если бы просто встретил на улице. За эти несколько дней от тайги до Москвы он видел много разных людей. Большинство мельком – просто в толпе прохожих. Кого-то, как, например, друзей Сергея, чуть больше. Если бы один из них был на самом деле его сыном, признал ли бы Макар в нем сына, которого помнил только мальчиком? Много ли осталось от того сорванца, который бегал по Богучанам с удочкой, в человеке, который сейчас сидит перед ним? Который тоже стал отцом. Наверняка лучшим отцом, чем был Макар! Более ответственным за свою семью и своих детей!.. На этих мыслях Макар больше не смог сдерживать действие успокоительного и погрузился в сон.
Когда он проснулся, за окном уже спускались сумерки. Окно было приоткрыто, а в комнате никого не было. На тумбочке рядом лежала записка «С возвращением, пап! Когда проснешься, позови!». Макар осторожно встал, взял халат, лежащий на тумбочке, и подошел к окну. Внизу был большой двор, уставленный машинами. В центре двора бегала и играла детвора. Было очень тепло и сухо. Единственное, что было сильно не так – воздух. Еще в машине Макар почувствовал, насколько сильно здешний воздух отличается от того, к которому он привык.
Он оглянулся в поисках икон и, заметив маленький образ, у кровати, опустился на колени. Его молитва была долгой. Макар чувствовал, что как бы это ни казалось странным, но тут ему будет сложнее, чем в тайге. Он чувствовал, что прибыл сюда, не для праздного отдыха, а для большой и сложной работы и потому молился усердно, прося помощи и сил в деле, о котором пока еще ничего не знает. Когда молитва окончилась, он зачем-то постучал в закрытую дверь и вышел из комнаты.
Чувствовалось, что в доме что-то готовится. Все старались говорить шепотом и ходить предельно тихо, но из-за этого создавалась еще большее ощущение каких-то массовых приготовлений. Макар улыбнулся. Ему было приятно. Впервые за много лет, он почувствовал, что его сильно ждут. Не зная, что именно делать, он осторожно, чтобы не нарушать общей тишины прошел по длинному коридору и остановился перед входом в кухню, где за полупрозрачной дверью увидел Марину, Мишу и всех трех детей, занятых какими-то делами. Он осторожно постучался и открыл дверь.
Миша с ножом в руках резал большой кусок мяса, Марина, что-то аккуратно раскладывала по тарелкам, Яша и Саша тоже что-то терли, намазывали и в целом активно участвовали в процессе. Маленькая Маша, сидела в небольшом уголке, держась ручками за стойки, и первая увидела Макара, когда он еще только стоял за дверьми.
Спустя какое-то количество времени они уже сидели за столом. Макар хотел рассказать о многом, но всякий раз, когда он увлекался, он понимал, что уходит в подробности. К его большому удивлению часто именно эти подробности оказывали на Марину и Мишу наибольшее впечатление.
…Когда я первый раз оказался в лесу, я не знал куда идти. Я шел просто вглубь, не зная, куда именно должен дойти или что найти. Я шел и шел, шел и шел, не зная, что меня ждет впереди. Я хорошо помню, как в какой-то момент, почти внезапно, буквально за несколько минут стемнело и стало холодно. Честно скажу – первая ночь была очень страшной, может быть самой страшной за все время. Я приткнулся возле огромной лиственницы и большую часть ночи простоял на коленях, молясь и боясь каждого звука. Я чувствовал, что тайга живая и она не рада моему визиту. А ведь я понимал, что я пришел сюда не за грибами и не из праздного любопытства. Я абсолютно четко осознавал, что или я буду здесь жить долго, или умру в ближайшее время. Той ночью я чувствовал, что тайга проверяет меня на пригодность к жизни в ней. Она не давала мне шанса привыкнуть, понять что-то, найти ответы… Она, как молодой жеребец, не хотела ждать, пока наездник приспособится к управлению, она всеми силами старалась показать мне, что я здесь чужой, а она – хозяин.
Сложно описать, что было тогда. Вокруг меня невидимыми тенями ходили те, кто был частью леса, в который я пришел незваным гостем. Я четко слышал, как кто-то говорит обо мне в третьем лице за моей спиной. Я оборачивался, но видел только темноту. Я закрывал глаза, молился снова и снова, но тайга не сдавалась. Я слышал, как буквально в метре от меня плачет ребенок, а какая-то старуха уговаривает его, обещая разобраться с тем, кто потревожил его сон. Когда в один из подобных моментов я увидел как не больше, чем в трех метрах от меня стоит какой-то маленький горбун и грозит мне каким-то посохом. Не знаю почему, но я понял, что именно он тут главный и именно он меня невзлюбил с первого моего шага по его лесу. Я бросился на него… но подо мной оказался лишь куст. Только под утро я уснул. Точнее я упал без сил, так как больше их у меня не было. Когда я проснулся, было уже светло. Еще было очень холодно. Мои ноги и руки онемели, жутко болела голова. Я почти не сомневался, что я проиграл. Что если не в первую ночь, то уж точно во вторую, она убьет меня. Я кое-как поднялся, дошел до большого камня, прочитал утреннюю молитву и впервые огляделся вокруг. И как вы думаете, что я увидел? Я увидел огромную кучу следов. Земля вокруг места, где я лежал, была просто испещрена следами невиданных животных. Я не мог поверить своим глазам. Было ощущение, что вокруг невидимого купола в беспорядочном хаосе всю ночь топтался уникальный зоопарк. Я ходил по этим следам и не мог поверить, что все это было этой самой ночью. А когда я вошел в неистоптанный круг, в котором провел столь счастливые моменты темноты, я увидел возле дерева тот самый посох, которым горбун грозил мне ночью. Знаю, все это выглядит как стариковские бредни, но так я прошел первеое таежное испытание и прожил свою первую ночь. Даже если я что-то и придумал, таковым было мое приобщение к лесу…
…Избушка, которую я нашел, была похожа на недостроенный охотничий домик. Но за все время, что я жил в лесу, я так и не встретил ни одного человека. В ближайшем окружении я не нашел ни одной тропинки, если не считать звериных троп и путей. Зверя было много, но поверить в то, что кто-то пойдет за тридевять земель, чтобы стрелять его здесь было сложно. Сторожка была настоящим подарком для меня. Я и представить себе не мог, чтобы бы я делал, если бы так и не нашел место, где жить. Мне повезло…
…Есть было особо нечего. Грибы, ягоды, орехи и коренья составляли основу моего рациона. Но я ничего не мог с собой поделать – хотелось мяса или хотя бы рыбы. Я стал экспериментировать. Я рыл ямы для зверья, пытался рыбачить острогой, ловил птиц…
… в лесу никогда не было особенно тепло, но близились настоящие холода и от этого мне было страшно. Я проконопатил все щели мхом, обложил дом так, чтобы его замело снегом, но всего этого было не достаточно. У меня не было печки. Я разобрал часть крыши и пола и стал собирать из камней свою единственную надежду – каменную печь. У меня не получалось. Камни – не кирпичи, они не хотели ложиться один к одному, выпадали из раствора, который я сделал без цемента. Бывало так, что за ночь вся конструкция разъезжалась и разваливалась, и мне приходилось все начинать заново. Пару раз я просто падал в отчаянии от холода и усталости, мне казалось, что моих сил не хватит, что все это зря потраченные силы и остается только смириться. Когда выпал первый снег печь все еще была не готова. Я потерял счет дням и не знал, какой был день недели или даже месяц – это было не особо важно. Я помню, что тогда, когда на тайгу впервые опустились мокрые тяжелые хлопья, я сидел на крыльце своего дома перемазанный в растворе и недостроенной печкой и плакал. Мне было очень горько и я не знал, сколько еще смогу тут провести. Я был ненавистен сам себе. Мне было стыдно даже молиться! И все-таки я молился. Подолгу, часто пока не падал без сознания на холодный пол. А потом я помню, как проснувшись однажды утром, я достроил все за один день. Я почувствовал в руках такую силу, что казалось, что могу построить не одну, а три печи. Эту силу чувствовали и камни. Они больше не выпадали, а послушно ложились в самые подходящие для них места. Раствор схватывал их мгновенно и закреплял на века. В одну ночь из груды булыжников выросла большая печь с трубой. На следующий день я заделал крышу и пол. К вечеру у меня уже был первый огонь, на который я смотрел, как на самое больше и дорогое для меня чудо света…
…На восьмом году по осени я нашел большую медведицу. Она умирала. То ли непонятная болезнь, то ли какая-то скрытая травма, но факт был фактом – ей оставалось совсем недолго. Проблема была в том, что у нее остался совсем маленький мишка. Как выяснилось позже – тоже девочка. Я забрал ее к себе и растил, пока она не ушла. У меня остались с ней самые хорошие отношения. Она меня запомнила и, когда мы случайно встречались в лесу, подходила, чтобы поздороваться…
…А еще у меня есть пес. Его зовут Туз. Я взял его у волков совсем маленьким. Ума не приложу, как он мог к ним попасть. Думаю, что они могли прихватить где-то в деревнях, но не сожрали, а решили вырастить. С волками у меня отношения не складывались. Они меня не трогали, я их тоже. Не знаю, заметили ли они пропажу и хотели ли отомстить, но я не минуту не сомневался, что должен его забрать. Туз стал моим самым близким другом. Он понимал меня, как никто до этого. Я скучаю по нему…
.10. Света.
Время пролетело незаметно. Макар мог говорить еще и еще. У него так давно не было таких преданных слушателей, что он не мог наговориться. Но не меньше он хотел и послушать то, как устроена жизнь его сына и семьи. Однако они упорно просили говорить его и слушали все внимательно и с большим почтением. Это подкупало Макара. И он рассказывал. Когда его рассказ кончился, было уже давно за полночь. Марина уложила детей и отправилась спать сама, а Миша, когда провожал отца в его спальню, сказал, что завтра они отправятся на свидание к маме. После этих слов Макар никак не мог уснуть. Он забыл про нее. Он не чувствовал ее и не мог представить себе встречу с ней. Он вспоминал, как они встретились, как первый раз целовались, как решили бежать в Богучаны из Москвы, боясь, что их поймает ее отец. Воспоминания вставали перед ним картинами, в которых они были молоды и полны сил. Им обоим, а особенно ему, казалось тогда, что он может сделать столько, что хватит на весь мир.
Шел 1972 год. Макара выпустили из колонии, к которой он провел пятнадцать лет за то, что бросил камень в учительницу. Насколько Макару было известно, она осталась жива, но получила какое-то увечье. Из Воркуты он вернулся в Москву. Тогда ему казалось, что Москва изменилась. Это были ничтожные изменения по сравнению с тем, как она изменилась за следующие тридцать пять лет – пятнадцать, что он прожил в Богучанах и двадцать – в тайге. Не зная куда еще податься в Москве с пятнадцатью годами зоны за плечами и отсутствием образования, он стал подрабатывать на стройке и ремонте. Месил бетон, таскал какие-то балки, ставил леса. Макар не пил, не воровал и его заметил какой-то из прорабов. Он подкинул ему доходную работу по ремонту квартир и дач больших людей в Москве. Вот в такой вот большой квартире большого человека Макар впервые увидел ее. Юная, нетронутая девушка зашла однажды, чтобы забрать какие-то вещи. Он был перемазан краской, она – в шикарном импортном платье, он – вонял как самый грязный поросенок, она – благоухала ароматом несоветских духов. Она была прелесть – он уголовник с сомнительным прошлым и еще больше сомнительным будущим. Он не мог оторвать от нее глаз, она стыдливо смотрела в сторону. Он был уверен, что больше никогда ее не увидит, но она пришла опять. Она приходила к нему два или три раза в неделю. Приносила ему еду и мыло, иногда какие-то газеты или журналы. Он стаскивал с нее платье и больше не мог ни о чем думать. Она отдавалась ему полностью, не оставляя для себя хотя бы толики. Он любил ее. Он хотел верить, что она любила его. Ремонт начал затягиваться. Он врал своему прорабу и своему начальнику о любых причинах, только чтобы задержаться в этой квартире еще хотя бы на миг. Он не знал и не хотел знать, что будет, если однажды им негде будет встречаться. Когда в очередной раз она влетела к нему в квартиру, он уже знал, что что-то произошло и стоял перед входом в ожидании своей участи. Она была в слезах, на ее правой скуле виднелся большой синяк, наспех замазанный какой-то косметикой.
- Макар, ты должен уехать! – почти выкрикнула она, как только переступила она.
- Почему? – он опустился перед ней на колени и старался посмотреть ей в глаза.
В ее почти бессвязной речи через слезы и всхлипывания он понял, что ее отец обо всем узнал и с минуты на минуту будет здесь, чтобы лично разобраться «с этим гадом». Он взял ее на руки и вынести из квартиры, а в ответ лишь услышал: «Осторожно, я беременна».
Он не знал, что ему делать. У него ничего не было. Ни денег, ни документов, ни знакомых. Он помнил, как выбежал с ней на руках из подъезда и побежал на вокзал, на котором еще только недавно его и несколько других «отсидевших» доставили в Москву. Ее сумочку, духи, косметичку и зеркальце он пихнул за несколько рублей на вокзале. Не было и сомнений, что каждый, кому он предлагал эти вещи, видел в нем простого вора. Ему было все равно. Ближайший поезд отходил на Красноярск. Он решил, что он ничем не лучше и не хуже десятков других городов. Так они оказались в душном плацкартном вагоне, только в котором она, наверное, и поняла, что он решил сделать и какова теперь будет ее участь. К его большому удивлению она приняла ее без боя, смирившись, видимо, со своею судьбой. Лишь много позже она рассказала ему, что решение тогда она приняла не только потому, что так беззаветно любила его или так ему верила, а потому что не могла представить себе, что плод внутри нее вынут на хирургическом столе и выбросят в отхожее место.
Он любил ее. Любил всей душой, беззаветно, преданно, чисто. Все пятнадцать лет, что они прожили вместе в Богучанах, он чувствовал каждую секунду, как она дорога ему, чувствовал и то, как он дорог ей. А потом случилось то, что случилось – он ушел в лес, бросив ее и Мишу на произвол судьбы. Когда он уходил, он знал, что она стала намного сильнее, чем раньше. Знал, что не бросит своего ребенка, какие бы сложности ей не выпали. Но он не понимал, почему она тоже должна нести тяжкую ношу, не меньшую, чем нес он?
Утром, когда они с Мишей отправились в путь, он рассказал отцу, что их дальнейшая судьба сложилась самым банальным образом:
То ли из-за особого усердия председателя, то ли потому, что ты сбежал, нас взяли под стражу. Уже на следующий день прилетел ее отец. Он разогнал охрану, наорал на председателя за то, что позволил «насильнику и уголовнику» уйти. Раздавал приказания найти тебя мертвого или живого. Меня не замечал, хотя мама несколько раз пыталась познакомить меня с дедом. В тот же день вечером мы уехали в Москву. Маме было очень плохо. Она как-то постарела и осунулась буквально за одну ночь. Стала молчалива и, кажется, уже готова была перенести любые вещи, которая судьба уготовила ей после того, что случилось. В самолете он все старался ее успокоить и утешить. Казалось, что не она, а он рассказывает ей о том, что было с ней за это время. Мне кажется, что мама никогда не спорила со своим отцом о том, как и почему она оказалась в Богучанах. О тебе она никогда и никому ничего не говорила. Когда я иногда спрашивал у нее про тебя, она или тихо плакала или крепко-крепко прижимала меня и, силясь не разрыдаться, смотрела в одну точку. Так продолжалось почти десять лет. Потом она умерла.
Их машина остановилась возле небольшого домика из красного кирпича. Миша и Макар вышли. Перед ними был вход в большое и старое городское кладбище. Пробравшись в его дальний угол он увидел все, что осталось от нее – небольшая могилка с гранитным надгробьем и фотографией.
Казалось только сейчас весь ужас, который Макар не мог себе и представить, предстал перед ним. В один миг он ощутил кожей, какое горе пережила та, чье тело лежит сейчас в этой земле. Он бросился к ней, обнял плиту и плакал навзрыд. Пожелтевшая от времени фотография запечатлела лицо, лишь отдаленно напоминавшее ему ту девушку, что была юна и весела, чьи глаза светились любовью, а сердце и душа дышали страстью к жизни. Он плакал, проливая на ее землю все те слезы, которые она держала в себе годами. С ужасом он представлял себе тот миг, когда был очень и очень далеко, а она где-то здесь умирала. Макар простоял на коленях на ее могиле до поздней ночи. Миша не мешал ему. Когда совсем стемнело, он вернулся чтобы забрать его.
- Почему ты никогда не писал о ней? – Макар все еще стоял на коленях и говорил с Мишей, не оборачиваясь.
- Ты никогда ничего о ней не спрашивал. Даже то, жива она или нет… Почему?
Макар повернулся к нему и посмотрел на него:
- Я никогда не знал, что писать…
- И не писал ничего совсем? – спросил Миша, выждав неловкую паузу.
- Совсем.
Они обнялись. Макар рассказывал о том, как страшно и жутко было ему думать о том, как они живут без него. Он рассказывал о том, как подолгу он молился за то, чтобы ее судьба не была так печальна. Как хотел сделать для нее хоть что-нибудь и как не мог сделать абсолютно ничего. Он пытался вспомнить, что он делал или чувствовал в ту ночь, когда она умерла, и не мог. Он не почувствовал ее смерти, словно она была совершенно чужим для него человеком. Она никогда не снилась ему одна. Только вместе с сыном и только в каких-то отрывочных эпизодах. Никогда не приходила в виде видений. Он ничего не знал о ней до тех, пор пока не вернулся и не узнал о ее смерти от сына. И только теперь, спустя десять лет после ее смерти он вдруг разом почувствовал то неизмеримое горе, которое она выстрадала здесь. Это горе было настолько глубоким и истинным, что даже близко не могло сравниться с тем, что пережил он. Сейчас ему казалось, что он смог устроить свою жизнь так, как хотел, так, как мог, а она нет. Может быть, у нее не хватило сил, может быть, она старалась, но у нее не получилось. И единственной причиной этого было только то, что он оставил ее.
Потом Миша уехал. Один. Макар не просил его уехать одному, а Миша не предлагал отцу поехать с ним. Макар впервые за долгое время осознал, насколько большой грех он сотворил, бросив свою семью. Он вспоминал, с какой решимостью он сделал это, вспоминал, как отчаянно и бесповоротно принял решение столь губительное для той, которая верила ему больше всех в жизни. Он судорожно пытался восстановить в деталях каждую мелочь того рокового момента, когда он осознал, что должен уйти в лес один. Знала ли она, хоть на секунду, что он оставит ее? Могла ли представить себе такое, когда согласилась бежать с ним из Москвы в Сибирь? Когда растила сына от него?
Вопросы не переставали литься рекой. О чем думала она, когда поняла, что он больше не придет никогда? Ждала ли вопреки всему? Любила? Ненавидела?.. Как относилась к своей жизни, когда умирала?
Часть 3. Суд.
.1. Поиски.
Осознание тяжелой жизни Светы в Москве и ее смерти стало для Макара тяжелым ударом. Впервые за много лет он почувствовал внутри след большого и неизгладимого греха. Впервые за много лет он осознал то, что его поступок имел намного более драматическое значение для близких людей, чем он считал. К этому тягостному чувству примешивалась очень нелегкая мысль, которую Макар не хотел впускать в сознание, но она, проламывая все возводимые преграды, входила в него и заставляла обратить на себя внимание. Эта мысль заключалась в том, кто на самом деле виноват в том, что произошло со Светой. Всю свою жизнь в лесу Макар считал, что ушел в тайгу не по своей воле. Вернее его воля заключалась в том, чтобы делать то, что ему уготовано свыше. Сомнений, что и этот шаг был продиктован свыше, у него никогда не было. И вот теперь получалось так, что если это правда, то, как он, Макар мог помочь своей жене? Но Макар не хотел роптать на Него. Он чувствовал, что ответ на его вопрос «почему в результате всего больше всех пострадала его жена» лежит намного глубже и ему предстоит потратить еще немало сил на то, чтобы найти ответ на него.
Тем не менее, Макар чувствовал, что уговаривает себя. Как старый и больной человек уговаривает себя, что все еще впереди и ему стоит просто немного переждать. Он молился иногда целыми днями и ночами, но не чувствовал ни отпущения, ни ответа. Миша не мешал ему прийти в себя. Марина и дети хотели с ним общаться, но он никак не мог сосредоточиться на этом и потому часто не выходил своей комнаты целыми днями. Они, наверное, тоже как-то чувствуя, что ему сейчас необходимо побыть одному, не донимали его. Макар ценил их терпение и внимание, и всеми силами пытался как можно скорее найти, понять и принять ответ, который был бы чистой и непорочной правдой. Ему хотелось взять всю вину на себя, но тогда получалось, что он ушел в лес и совершил целый ряд других вещей, которые повлияли на жизни людей, только по своей воле и своему убеждению. Но если все его чувства и все прочее – только плод его больной фантазии, то как быть ему со своим даром? Как быть с тем, что многих людей он мог видеть насквозь, заранее знать все их проблемы и очень часто наперед видеть наиболее правильное решение. Он никогда не приписывал это умение себе. Понимать и врачевать людей – было самым настоящим даром, который он получил по Его воле и решить теперь, что все это – лишь видимость, было выше сил Макара.
Марина с нескрываемым удивлением показала гостю, как пользоваться телефоном. Когда Макар остался один, он позвонил Сергею. Сергей был очень рад слышать Макара и быстро понял, что тому снова нужна помощь. Вопрос Макара был очень простой – нужно было разыскать некого отца Гавриила, сидевшего с ним в Воркуте. Все, что он знал о нем, сводилось к небольшому количеству примет, статье, годам отсидки и отрывкам воспоминаний. Еще по тону Сергея, Макар понял, что шансов на успех почти нет. Тем не менее, Сергей обещал сделать все возможное. Через три дня он позвонил. Оказалось, что под описание Макара подходят как минимум три человека. Один из них вышел из тюрьмы тридцать лет назад, остался в Воркуте и стал там большим авторитетом. Второй долго еще мотался по лагерям и вышел только в восемьдесят девятом. Его дальнейшая судьба неизвестна, но список дел, за которые он сидел, был огромным. Разбои, ограбления, даже убийство. Третий кандидат был наиболее вероятным отцом Гавриилом. Он давно вышел и сейчас находится в Москве, где работает или служит в одном из небольших храмов. Макар был потрясен добытой информацией не меньше, чем Сергей когда-то был потрясен тем, что Макар видит всю его жизнь, как на ладони и может рассказать самые его сокровенные мысли.
Координаты храма Сергей прислал смской через несколько минут после того, как они закончили разговор. Даже Миша, которому Макар все рассказал, был удивлен тому, что что-то вообще удалось найти. Вечером они приехали в храм. Шла вечерняя служба. Макар всюду искал Гавриила глазами, но никак не мог найти. Он чувствовал, как сильно бьется его сердце, отчего-то ему было страшно. Когда служба закончилась и немногочисленные прихожане стали расходиться, к Макару подошел мальчик и передал, что отец Гавриил ждет его одного в своей келье за храмом.
.2. Большое бремя.
Совершенно белый с длинными волосами и бородой старец встретил Макара с распростертыми объятиями и слезами на глазах. Макар тоже не мог сдержать слез.
- Как же ты постарел! – приветствовал Гавриил Макара, улыбаясь и не выпуская его из объятий.
- Ты тоже! – отвечал Макар, чувствуя как много из его жизни, связано с этим человеком.
Они прошли в небольшую келью, в которой Макар сел на стул у окна, а Гавриил – на край кровати. Какое-то время они оба молчали, смотря друг другу в глаза, не в силах произнести хотя бы слово. Потом Макар рассказал свою историю. Гавриил не перебивал его. Объяснять ничего было не нужно, он все понимал без слов, потому лишь изредка кивал головой. К своему удивлению Макар рассказал тридцать девять лет своей жизни за какие-то полчаса-час. Когда он замолчал, ему почему-то стало стыдно. Он всегда знал, что отец Гавриил верил в него, считал, что Макар был наделен Его даром и потому должен был прожить такую жизнь, в которой реализует данное свыше полностью. И вот теперь Макар сидит перед ним. Его жизнь во многом прожита, он сделал большие и малые дела, которые теперь в прошлом. Ком в горле нарастал, Макар чувствовал его острее с каждой минутой. Гавриил молчал и все также по-доброму смотрел на своего гостя. Молчание становилось гуще, обстановка напрягалась, казалось, что даже в воздух в келье становился более спертым и тяжелым.
Когда Гавриил встал и подошел к окну, Макар впервые заметил, что его пальцы на правой руке изувечены, иссохшие руки подрагивали и, даже, несмотря на свободную рясу, было видно, как сильно он высох. Гавриил не смотрел на Макара и говорил очень тихо, так, что ему приходилось очень сильно прислушиваться, чтобы разобрать хоть что-то.
- Как любой истинный христианин, ты всегда и во всем должен верить Ему. Для тебя не может существовать никакой другой воли, кроме той, что дана тебе свыше. Жаль, что нам грешным не дано понять это до конца. Мы слепцы, видим только то, что можем нащупать у самого носа, а то, что хоть на капельку дальше для нас за гранью дозволенного… Вот и ты, мой друг, видишь недалеко… А веры у тебя в то, что это все Его провидение нет.
- Я верю в Него так, как только могу, - Макар опустил глаза, ему было больно слышать это от Гавриила.
- Ты веришь. Я знаю. Но ты веришь в Него, но кроме этого ты должен верить Ему. В то, что Он – не просто добро для кого-то вообще, а добро и любовь, прежде всего, к каждому человеку, каждому живому существу.
- Прости меня, Гавриил, но я не могу не спросить тебя, почему тогда она умерла так, как она умерла?
Гавриил стоял какое-то время, совершенно не двигаясь. Казалось, что он даже не дышал.
- Прости за то, что постараюсь объяснить тебе не словом Божьим, которого ты сейчас не услышишь, а мирским примером. Во времена советской власти железнодорожный транспорт ходил аккуратно по расписанию. Я хорошо помню это… хотя бы по тому, с какой точностью нас всегда возили с этапа на этап. И все-таки иногда эта машина сбивалась. Ты спросишь почему? Потому что что-то ломалось, потому что что-то у нас смертных и несовершенных шло не так. Но были и совершенно сознательные причины сбоев. Например, сталинские приспешники, когда спешили к своему хозяину с очередным донесением, могли мчаться, ломая все графики. О чем, как ты думаешь, будет думать дачник, мерзнущий на полустанке, когда не увидит своего поезда в положенное время? Он будет ругать систему за несовершенство. Его гнев – простое следствие увиденного. Поезда нет в установленное время – значит, кто-то был неправ и заслуживает справедливого возмездия, а он – потерпевший – воздаяния. Но если посмотреть чуть повыше, то мы увидим, что тот, кому подчинена вся система, сделал все правильно. Хотя ему и пришлось допустить то, что кто-то пострадал… Понимаешь? Прости, что я сравниваю несравнимое, но я хочу, чтобы ты понял.
- Я знаю, что Его пути неисповедимы, но…
- Ты и есть тот самый локомотив, который ломает все графики, но ты выполняешь какую-то миссию, которую Он вложил в тебя, - проговорил Гавриил, не дав Макару закончить.
- Гавриил, я не знаю, о какой миссии ты говоришь, прости.
- Значит тебе не положено. Разве ты думаешь, что все, кто везли что-то в этом мчащемся поезде, всегда знали о том, что они везут?
Макар смотрел на стоящего к нему спиной Гавриила. Ему казалось, что тот не понимает его.
- Гавриил, мне очень больно от того, что я должен жить так, что моя жизнь причиняет боль другим людям. Я знаю, что Он любит меня, любит каждого из нас, но я не могу поверить, что и Он выбирает из двух зол меньшее. Что и Он готов ради исполнения задуманного сделать так, что кто-то из нас будет страдать. Не могу, пойми! Поставь себя на мое место. Я бросил семью, я сделал так, что Света умерла, прожив жизнь полную горя, сделал так, что мой сын рос без отца и видел мучения матери. Я сделал так мало добра, прожив двадцать лет в лесу! Разве этого я хотел больше всего?
- А чего ты хотел?
- Я готов был сделать, что угодно, только чтобы воплотить Его волю и сделать так, чтобы мир стал лучше и добрее.
- Мир стал добрее, Макар. Ты сделал то, что Он хотел.
- Гавриил! Мир не может стать добрее за чей-то счет!
Макар буквально прокричал последнее слово и обмер. Гавриил по-прежнему стоял не шелохнувшись.
- Умерь свой пыл, - ответил он очень спокойно.
Макар сел обратно на стул и закрыл лицо руками.
- Скажи мне, почему ты готов так легко отдать свою жизнь в служение Ему и так переживаешь, что чья-то еще жизнь отдана на то, что ты хочешь так для себя?
- Потому что моя жизнь и чужая жизнь – это разные вещи.
- А если бы ты узнал, что та жизнь отдана не по твоей воле, а по своей собственной?
После этих слов, Гавриил повернулся к Макару лицом и протянул ему обручальное кольцо.
- Это Света передала тебе, перед тем, как выйти от меня в последний раз. Ее жизнь, равно как и несколько других жизней были посвящены тому, мой друг, чтобы ты сделал то, что возложено на тебя. Ни ты, ни я, ни кто бы то ни было другой не знает, что именно ты должен сделать. В этом есть Его неисповедимый путь. Мы же все помогаем тебе, как можем.
.3. Ее история после Богучан.
Дни в Москве тянулись бесконечно долго. Миша пошел в какую-то престижную школу – это было самое главное. Кажется, его дед принял простое решение: избавиться от внука было невозможно, представить, что его не существует – тоже. Оставалось только сделать его самым любимым и лучшим внуком. Благо, что Миша был одаренным ребенком. Он хорошо учился, быстро сошелся с самыми лучшими ребятами в школе, был веселым и интересным.
Отец поместил их в квартире на одной площадке с собой. Он приходил каждое утро перед работой. Поначалу она спала, когда он заходил, но после научилась просыпаться прямо перед его визитами. В середине дня он звонил, вечерами приносил продукты, газеты, журналы. Иногда ей разрешалось выходить за покупками с подругой. Подругу ей, конечно же, тоже подобрал он. Кажется, по совместительству она была его секретаршей. Обычно они прогуливались по одному маршруту, заходили в магазин одежды, который обслуживал партийное руководство, один раз в месяц ходили в кино. Ее мать умерла за год до ее возвращения. Других близких родственников у нее не было. О том, знают ли о ее возвращении ее бывшие друзья, она даже не знала.
Отец мстил ей. Она чувствовала, что он даже не собирается ее прощать. Она нанесла его имиджу непоправимый вред. Его образцовая семья оказалась мифом, когда его дочь сбежала с первым встречным. Долгое время он доказывал всем, включая самого себя, что она была похищена и увезена насильно. Но когда он вернул ее вместе с ребенком в Москву, миф о насильственном похищении стал еще более призрачным. Больше всего она боялась, что из-за всей этой истории пострадает Миша. Боялась, что отец не примет его, будет стараться спрятать или и вовсе не признает и отдаст в детский дом. Все ее молитвы были только о том, чтобы он не сделал этого с ее ребенком. В итоге они были услышаны. Возможно, через него ее отец пытался найти к ней подход, возможно, просто не знал, что делать, но он не стал его скрывать или прятать и дал ему шанс закончить хорошую школу, а затем и поступить в полноценный институт.
Удивительно для нее было то, что он так никогда не поговорил с ней по душам. Не то чтобы она ждала этого разговора, но все-таки ей было странно, что он ничего не желает знать о том, что все это время было с ней. Наверное, он не хотел потерять свой последний миф. Для всех вокруг она была спасена и теперь занялась нормальной жизнью. Удивительно, что эта видимость нормальной жизни была для отца важнее, чем действительная жизнь. Через какое-то время он принял решение доказать определенным окружающим, что все это правда. В очередной утренний визит, он сказал ей, что вечером заглянет к ней с неким Петром Михайловичем. Ей нужно было только улыбаться, в разговоры не вдаваться и вести себя спокойно. Поначалу она думала, что это женихи, но оказалось, что это какие-то партийные коллеги отца. Они приходили не свататься, они хотели убедиться в том, что ее отец не врет.
Петр Михайлович, потом некий Александр Петрович, потом еще какой-то другой Петрович и еще какие-то люди. Все они приходили, чтобы посмотреть на нее. Удивительно, что среди них не было почти ни одного человека, о котором она что-либо слышала или с которым могла хотя бы обмолвиться словом.
Дни сменялись днями. Ее единственная отрада начиналась, когда Миша возвращался после уроков и спортивных занятий. Она жила ради него и радовалась тому, что он растет здоровым и веселым. И вот в такой совершенно обычный день к ней вдруг заглянула женщина, которую она видела только раз в своей жизни. Это была крестная мать ее родной матери. О том, что мать крещеная почти никто не знал. Ее отец берег эту тайну как зеницу ока. Он чувствовал в этом секрете не меньшую угрозу, чем в побеге дочери. То, что эта женщина пришла не от отца, было очевидно хотя бы потому, что она пришла в неположенное время – в середине дня, в котором полагалась прогулка. Света поспешила ее предупредить об этом, но она сказала, что сегодня Настя не придет и ей не о чем волноваться.
- Настя придет немного позже. Ее попросили задержаться на работе, - сказала женщина, стоя еще в дверях.
- Откуда вы все это знаете? – изумилась Света.
- Я пришла к тебе от одного человека, который был знаком с твоим мужем.
- Я вам не верю… - обомлевшим голосом пробормотала Света.
- Отец Гавриил сидел на зоне с твоим мужем несколько лет. Я хожу к нему каждое воскресенье по личным вопросам. Он священник. Три дня назад он попросил меня найти тебя и передать тебе, что ты должна прийти к нему. Он расскажет тебе то, что должна знать только ты.
- Как вы меня нашли?
- Я твоя крестная мать, а Настя работает секретаршей на заводе, где также работает и мой муж, к тому же отец Гавриил… хотя это не важно. Важно то, что он тебя ждет.
- Я не могу просто так выбраться отсюда, - проговорила Света, садясь на стул и заламывая руки.
- Настя поможет тебе. В следующий раз скажи ей, что в прошлый раз, когда она не пришла, ты сказала отцу, что вы гуляли. Думаю, что она пропустит еще раз. Потом еще. Ну а потом ты сможешь выходить из дома и заниматься тем, что действительно важно.
- Я не смогу… - с каким-то отчаянием прошептала Света.
- Ты должна! От тебя не требуется ничего сложного.
- Вы не понимаете. У моего отца есть мой сын. Если он заподозрит, что я делаю что-то за его спиной, он может отомстить мне через него.
- Он не узнает. Доверься тому человеку, который прислал меня к тебе. Ему верил твой муж…
Примерно так Света попала к Гавриилу. Его маленький храм только открыли к тому времени. Он был первым человеком, с которым она могла поговорить. Они говорили подолгу. Он рассказывал ей совершенно невообразимые, чаще всего грустные и страшные истории о лагерной жизни, о том, как впервые увидел человека, у которого есть Его дар – ее будущего мужа. Через него шло ее воцерквление. Она стала регулярно исповедоваться и причащаться, держала посты, чтила церковный календарь. Очень по долгу она не могла носить крестик, так как боялась, что ее отец заметит его. Но потом времена лихо поменялись, ее отцу стало не до нее и она смогла надеть крестик даже на Мишу. Все ее молитвы всегда были только о том, чтобы Макар не сбился с избранного пути. Конечно, она молилась и за своего сына и за упокой матери и отпущение грехов отцу, но больше всего ее сердце страдало за мужа. Она не знала в чем его миссия, но целиком и полностью приняла ее, доверившись тому, о чем говорил Гавриил. Он тоже не знал, что и как должен сделать Макар, но чувствовал на нем Божье провидение и верил в то, что Макар отмечен Им.
Так шли годы. Она не особо вникала в политику, но даже ей было заметно, что за какой-то очень короткий период в стране все переменилось. В какой-то один миг на улицах выросли ларьки, содержавшиеся подозрительными личностями, появились тонированные иномарки, в газетах и на улицах обсуждались разборки, убийства, дележ собственности. Перестройка казалось ей тогда одним сплошным разрушением. Ее отец за это время неожиданно постарел и осунулся. Чувствовалось, что на работе и в отношениях с коллегами все теперь не так, как прежде. Однажды он пришел к ней пьяным, разбитым и очень усталым. Из его не совсем связной речи она поняла, что он ввязался в какой-то бизнес, который контролирует человек без чести и достоинства, что он ему покажет и так далее. Ей было очень больно смотреть на него такого. Несмотря на то, что он был жесток с ней и ее семьей, он был все-таки ее отцом и она не могла не сочувствовать ему.
В девяносто пятом она узнала, что смертельно больна. Один из старых прихожан Гавриила посоветовал ей обратиться к врачу по поводу мучавших ее болей в животе. Известие о том, что ей осталось не очень долго почему-то не очень огорчили ее. Она переживала за Макара, очень переживала за Мишу, беспокоилась и об отце, который хотя и не сдавался, тратил невероятно много сил на то, чтобы удержаться на плаву. Она сказала об этом Гавриилу. Эта новость очень опечалила его. День и ночь он молился о ее здоровье и просил чуда. А потом она сказала ему, что не хочет этого. «Господь, знает все про меня лучше, чем я сама. Макар выполняет Его волю беспрекословно, так почему же я должна противиться?» - были ее слова.
В девяносто седьмом, когда Мише исполнилось двадцать пять, она умерла. В предсмертной записке, которой она окончила свой дневник, она писала, что уходит из этой жизни с миром и ни на кого не держит зла и ни о чем не жалеет. Дневник просит передать Макару, если тот когда-нибудь вернется в мир. Если же нет, то просит хранить его Гавриила, пока тот не решит передать его Мише.
.4. Исповедь.
Макар слушал Гавриила, ничего не спрашивая и не перебивая. Боль и тоска по Свете и тому времени, что они провели вместе, разрывали его сердце. Ком в горле и слезы, которые уже без всякого надрыва текли по щетине стали привычными. Наверное, он никогда не плакал столько, сколько теперь.
Гавриил замолк и посмотрел на Макара:
- Теперь ты знаешь правду.
- Почему же мне так больно и горько, если я знаю правду? – спросил Макар глядя Гавриилу прямо в глаза.
- Ты узнал все за раз. У тебя не каменное сердце, чтобы относится к этому как-то просто. Прости, что так получилось…
Макар улыбнулся через силу:
- Гавриил, ты просишь у меня прощения, а у кого просить прощения мне?
- Разве ты сам не знаешь?
- Но как, Гавриил? Как? Ведь это же не я сам туда ушел и сделал все так, как сделал! Это же я по Его воле!
- Мы все грешны, не перекладывай свои грехи на кого-то еще.
- Гавриил! Неужели ты не слышишь меня? Я не хочу переложить грех, я хочу только понять, почему все получилось именно так?
- А как ты хотел, Макар? Неужели ты думал, что оставляя семью и ребенка без отца, ты подаришь им радость и веселье? Пойми же, наконец, Макар, что как только ты сделал выбор – идти и исполнять Его слово – ты взял ношу и для себя, и для всей своей семьи. И именно эта ноша, Макар, есть путь к спасению.
Макар знал и понимал все, что говорит ему Гавриил. Он принимал каждое слово. Но боль внутри него была абсолютно неисчерпаемой.
Когда разговор их умолк, наступило утро. Макар хотел остаться на утреннюю службу, но Гавриил попросил его уйти. Напоследок он крепко обнял его, напутствовал обязательно исповедоваться и причаститься как можно скорее. Голос Гавриила впервые дрогнул. Он выпустил Макара из объятий, вытащил из кармана маленький конверт и протянул ему.
- Открой, когда будешь один. Не торопись делать это сейчас. Я счастлив и горд тем, что когда-то ты и я встретились, - проговорил Гавриил, сдерживаясь из всех сил.
- Но ведь мы еще встретимся? – спросил Макар, ожидая воплощения самых печальных предчувствий.
- Обязательно, - проговорил Гавриил, стараясь улыбаться сквозь слезы.
Потом он развернулся и ушел. Макар постоял немного посреди площади перед храмом и медленно поплелся к выходу.
.5. Конверт.
Куда идти теперь, Макар не знал. Промозглый, по-настоящему осенний ветер пришел на московские улицы. Кроме этого ветра и старого ссутулившегося Макара на них больше никого не было. Макар плелся по маленьким переулкам ранним-ранним воскресным утром и чувствовал в своем сердце такое одиночество, которого не было даже в тайге. За эти несколько дней он выплакал весь запас слез и теперь горечь и опустошенность были и оставались в нем, не в силах выплеснуться наружу.
Увидев небольшой сквер между двумя дорогами, Макар прошел мимо какого-то памятника и сел на лавку. Наверное, было очень холодно, но он не обращал на это никакого внимания. Среди разбросанных очевидно еще с вечера пивных банок и бутылок, среди разного мусора и опавшей листвы на лавке сидел он – ничем не примечательный с виду старик. На нем были новые замшевые ботинки, брюки и легкий свитер, который ему купил Сергей. Наверное, таких странных стариков, которые бы могли вот так ранним утром выйти, чтобы посидеть в одиночестве в Москве, было совсем не мало. Но именно таких как он, наверное, было не так уж много.
Что же мне делать? - был его единственный вопрос. Вернуться сейчас к Мише, рассказать ему все про маму, стать его настоящим другом, а не только никудышным отцом, который бродил незнамо где все это время, помогать растить внуков, стараясь не мешать семейному счастью? Нужен ли я ему на самом деле? У него большое и доброе сердце, он не прогонит меня, но, тем не менее, я для него обуза, не более. И дело даже не в том, что мне негде жить или у меня нет денег, а в том, что я для него не более чем просто отец из далекого детства, который бросил его и мать на произвол судьбы. И, тем не менее, я здесь. Я вернулся в этот мир, так же как и ушел из него не по своей воле. Я был решителен тогда, я должен быть не менее решительным сейчас. О, Господи, если бы я только мог знать, что я должен для Тебя сделать – я сделал бы это всенепременно! Мне сложно и тяжело сделать что-то не столько от того, что я не хочу или считаю, что это неправильно, а от того, что я не знаю, что же Ты ждешь от меня. Я, как и все, грешен и вижу не дальше вытянутой руки…
На этой мысли он вспомнил о Гаврииле и достал конверт. В конверте был небольшой листок, исписанный мелким аккуратным почерком.
Мой дорогой друг, раз ты читаешь эти строки, значит, еще одно великое деяние Господа нашего свершилось. Я долго ждал этого момента и вот, наконец, он наступил - я встретил тебя вновь. Я счастливый человек, Макар, счастливый не только потому, что храню в себе веру, а еще и потому, что мне открыто от Него, какую, пусть и маленькую роль, я сыграл в большой истории, в которой, верю, ты, мой друг, занимаешь важное место. Я очень переживаю за то, как прошла наша встреча, ведь мне еще неведомо, как все будет, когда я увижу тебя, а написать свое послание я должен уже сейчас. Прости меня, мой добрый человек, если что было не так. Теперь же, чтобы не томить тебя, я постараюсь коротко рассказать тебе то, что я должен тебе передать.
Я знаю, Макар, что на твою долю выпало немало сложностей и тягостей. Я знаю, мой друг, что ты пережил много страданий и невзгод. На твою долю выпало столько испытаний, что многие сломались бы и на половине. Но не зря, Он выбрал именно тебя. Только Ему все подвластно и только Ему известно о нас все, что неведомо даже самым мудрым из нас. Никогда не сомневайся в том, что Он спосылает тебе, не ропщи и гневайся, ибо Он проводник твой в мире, где и ты, и я, и все мы овцы стада Его. Люби Его, Макар всей своей душой. Люби не ради чего-либо, а просто так, люби, как дитя любит мать – беззаветно и бескорыстно.
Ты очень добрый человек, Макар, я знаю. От этого все страдания твои. Но ты же знаешь, мой друг, что тем и славен христианин, что принимает эти страдания без ропота, ибо в страданиях очищение и спасение. Знаю, что ты испытал немало страданий и самое страшное из них не те, что выпали только на твою долю, а те, которые ты причинил другим. Главное страдание твое в том, что у тебя нет выбора. В этом, мой друг, проявляется сила твоей веры. И твоя вера сильна – ты не отказываешься от своего пути. Все это время я думал о том, должна ли она быть сильна настолько, чтобы идти по пути, ниспосланному тебе, не задумываясь? Есть ли среди нас такие, кто готов вершить Его дела, не задумываясь? Ближе ли они к Нему, чем, например, ты? Я не знаю ответа, Макар, не знаю… Ведь, Бог создал нас по своему образу и подобию. Мы можем чувствовать, мы чувствуем. Это неотъемлемое человеческое. Оно передано нам через умение любить и быть любимыми. Верить, чувствовать и любить, мой друг, таков наш удел, как мне кажется сейчас.
Прости, мой друг, мое письмо к тебе затянулось… Столько всего хочется сказать. Историю Светы я расскажу – уже рассказал – тебе при встрече. Теперь я должен поведать тебе то, что, уверен, я не смог тебе сказать при встрече. Он забирает меня, мой друг. Я знаю, что мне уже пора, давно пора, мой друг. И вот недавно я понял, что все это время живу только потому, что должен увидеть тебя. Смотри, Макар, еще одна живая душа как-то завязана в большой истории, в которой ты занимаешь столь значимое место.
Прости, мой друг, меня еще раз. Мы не увидимся больше в земной жизни. Такова Его воля и я ее принимаю. Мне грустно и печально, потому что я чувствую и люблю, я все еще живой. Но моя душа скоро обретет покой и смирение, твоя – пока не знаю. Я верю в тебя, Макар, мои последние слова в молитве будут о тебе. Прощай, мой друг. Теперь, когда ты знаешь, что в этой истории вместе с тобой всегда была твоя Света, я и, думаю, еще не мало людей, исполни Его долг достойно. Люблю тебя. Прощай.
Макар аккуратно свернул листок и положил его в карман. Он не мог понять, стало ли ему еще тяжелее или стало легче, равно как было непонятно, прояснилось ли что-либо или нет…Тем не менее, он вдохнул еще не очень пыльный утренний воздух, нашел взглядом единственного прохожего и направился прямо к нему, чтобы узнать, как доехать до Мишиного дома.
.6. Домашний очаг.
Макар, привыкший к тому, что он все время один, удивился и почему-то немного обрадовался тому, что его потеряли. Впервые за последние много лет он был кому-то нужен, его кто-то ждал. Это было неожиданно и приятно. Миша оказывается уже, как минимум три часа, ищет его по всей
Москве, Марина беспокоится за него, да и за его непутевого отца тоже. Яшка и Сашка были на каком-то празднике в школе, Маша спала.
Марина набрала Мишу, рассказала ему, что его отец неожиданно вернулся домой, «трезвый и в целом нормальный», как услышал Макар из коридора. Когда она вернулась, в ее руках уже был халат, полотенце, тапочки и еще какие-то мелочи. Макар не перечил. Он с большим удовольствием пошел в ванну, не переставая все время удивляться тому, насколько жизнь городского человека стала удобнее и комфортнее за это время. Марина показала Макару, как пользоваться кранами, разными хитрыми включателями и выключателями и, наконец, оставила его со всем этим прогрессом наедине. Когда он вышел, немного смущаясь, что у него нет сменной пары белья, то сразу же увидел, что перед входом в ванну лежат новенькие носки, трусы и майка. Ему было очень приятно. Переодевшись, он пошел на кухню. Его интуиция в очередной раз не подвела его. На кухне вкусно пахло каким-то новоиспеченными булочками и свежезаваренным чаем. Он сел за стол и с неприкрытым удовольствием наблюдал, как Марина в аккуратном фартучке ухаживает за ним. Когда все было накрыто, она тоже села к нему за стол. Макар старался быть предельно вежлив и учтив, он хвалил еду, благодарил за разные мелочи и все также наблюдал за Мариной. Очень быстро ему стало очевидно, что она хочет о чем-то поговорить, но не знает ни, как он отнесется к этому, ни как начать деликатный разговор. Тем временем Макар полностью насытился, поблагодарил за завтрак и выжидательно посмотрел Марине прямо в глаза.
- Наверное, вы очень устали за ночь и хотите спать? – спросила она.
- Благодарю вас, Марина, за ваше гостеприимство. Я не хочу ложиться спать, по крайней мере, сейчас, – ответил Макар, улыбаясь.
Марина отвела взгляд и заломила руки. Повисла небольшая пауза.
- Простите меня, пожалуйста… мне кажется, что будет не очень хорошо, если я буду спрашивать вас о Мише, когда его нет рядом с нами... и называйте меня, пожалуйста, на «ты».
- Конечно, Марина, как тебе больше нравится, - Макар снова улыбнулся, - что же касается Миши, то ведь и ты, и я ему не чужие люди, почему же мы не можем поговорить о близком нам обоим человеке. Спрашивай, я постараюсь тебе ответить.
Она снова замялась, потом собравшись с силами, подняла глаза на Макара и в них сверкнули слезы.
- Простите, мне так неудобно, я чувствую себя просто маленькой глупой девочкой… Миша… Миша, как мне иногда кажется, не всегда бывает со мной честен…
Макар почувствовал совершенно неожиданно для себя, как в его совершенно спокойное и тихое состояние ворвалось что-то такое, что в один миг уничтожило все спокойствие и умиротворенность. Еще мгновение назад он сидел с улыбкой на лице и воспринимал Марину, как веселую и счастливую женщину, все проблемы которой вряд ли можно назвать серьезными. Он пытался всмотреться в нее, проникнуть в ее внутренний мир, понять, насколько реальны ее страхи и не мог. Тем не менее, было совершенно очевидно, что она испугана, растеряна и не знает что делать. Перед ним сидела женщина, которая, возможно впервые, столкнулась с самым, что ни на есть, страшным для нее состоянием – состоянием возможности потери семейного счастья. Он смотрел на нее, шептал про себя молитвы, хотел что-то сказать и не мог – он силился, но не мог увидеть ее изнутри. Этой мыслью она застала его врасплох.
- Марина… начал он неуверенно. Почему ты думаешь, что такое возможно?
- Понимаете, Макар Ильич, я давно с Мишей. Я знаю его таким, каким возможно не знаете его даже вы. Он всегда был очень домашним, всегда был очень любящим и внимательным. Хотел для меня всегда самого лучшего… Он молодец, в нашей семье появилось, наконец, достаточно денег для разных радостей. Ради этого он всегда много работал, но я всегда видела, что он с радостью возвращается домой. А теперь он так часто стал пропадать неизвестно где. У него появились какие-то новые друзья и знакомые, многих из которых я совсем не знаю. И теперь, даже когда он дома, я вижу, что телом он тут, а всеми мыслями там… Ну, а недавно я в середине дня поехала в торговый центр за подарком для моей подруги и встретила его с другой женщиной. Они были вместе в ресторане. Я не знаю, о чем они там говорили, что делали до и после. Я так и не смогла сказать ему, что видела его. Я так боюсь того, что он может мне ответить. Только вечером я спросила у него о том, как прошел день и он сказал, что все было нормально. Я постаралась порасспросить подробнее, но он сказал, что ничего интересного за день не было, и больше не хотел говорить на эту тему. А теперь я не знаю, что делать и не нахожу себе места…
Макар терялся в догадках и терзался от мысли, что, возможно, произошло что-то такое, чего он не знает, и что на самом деле очень важно.
- Когда вы с Мишей последний раз были в церкви? – спросил Макар, продолжая думать над своими вопросами.
Марина явна была удивлена вопросом:
- Я не помню точно, может быть в том году или, кажется, на Рождество…
Не меньше был удивлен и Макар:
- Как? У вас же столько церквей, сколько я за всю жизнь не видел! Немедленно собирайтесь и идете в церковь!
- Простите, меня, Макар Ильич, но я не уверена, что это очень хорошая идея. Я хочу сделать так, чтобы у нас с Мишей все было хорошо, а это только лишний повод для споров…
Макар побледнел. Он не верил тому, что говорила эта женщина. Не верил и не хотел верить. Его сын – Миша – встал на путь богоборчества. Он готов был поверить во что угодно, но только не в это.
- Передай ему, пожалуйста, что я жду его у памятника Энгельсу. Это недалеко от того места, где он меня высадил вчера. Другого приметного места я не знаю.
Не слушая более того, что она говорила, он быстро переоделся и вышел.
.7. Миша.
Добравшись до места, где он был еще только несколько часов назад, он удивился тому, как оно изменилось. Толпы народа пересекали небольшую площадь перед памятником. К его большому удивлению, он только что заметил Храм Христа Спасителя, на который по каким-то странным обстоятельствам не обратил внимания.
И почему я считаю, что все важное в моей жизни, я всегда смогу почувствовать и узнать заранее? Разве я не веду себя так, как будто бы я избранный Его, хотя на самом деле не более чем обычный грешник? Разве не пропускаю я мимо глаз моих что-то большое, как вот несколько часов назад не заметил Храм? Не потому ли, что я так возвысился в своих представлениях о себе, Миша перестал почитать каноны? Как всегда у меня намного больше вопросов и почти нет ответов. Господи, дай мне сил не ударить в грязь лицом и не запутать все еще больше!
Мишина машина остановилась на улице невдалеке от памятника. Миша подошел к отцу и сел на скамейку рядом.
- Привет, пап. Я позвонил Маринке, и она сказала, что ты здесь меня ждешь… Как прошла ночь?
Макар посмотрел на сына и спросил сразу:
- Миша, ты ходишь в церковь?
- Да, пап, конечно, хожу. Может быть не так часто, но хожу…
- Ты не ходишь в церковь, Миша, не обманывай меня, - сказал Макар, чувствуя, что достоверно знает это.
Миша пристально посмотрел на отца и отвел глаза:
- Марина сказала тебе?
- Нет. Разве ты не знаешь, что мне, как верующему человеку, открыто больше, чем для неверующего?
Миша снова посмотрел на отца, тяжело вздохнул и негромко, но уверенно сказал:
- Пап, я не готов с тобой об этом говорить, давай просто поедем домой.
- Прости, Миш, но я опять-таки точно знаю, что кроме меня у тебя никого нет, с кем бы ты мог поговорить об этом. Нам нужно поговорить и лучше сейчас.
Миша молча поднялся и пошел к машине, Макар остался на месте. Он смотрел на то, как агрессивного вида красная инормарка завелась и уехала. Зимин сидел один на лавочке, смотрел на большой храм, на людей, каждый из которых куда-то спешил, на голубей, облепивших ларек с мороженным, на троллейбусы, которые двигались медленно и вальяжно. Ему некуда было спешить и некуда было идти. Потом стало темнеть, прохожих стало намного меньше, небо затянули набежавшие тучи, пошел мелкий, холодный дождь. Большой лохматый пес, ожидавший от Макара какой-то подачки и ничего не дождавшийся, свернулся рядом. Он напомнил Макару Туза, который, как теперь казалось, остался в какой-то далекой и очень светлой жизни. Потом Макар уснул. Ему было холодно внутри и холодно снаружи, казалось, что все происходящее на самом деле нереально, и он просто участвует в каком-то странном представлении. Уже глубокой ночью Макар проснулся. Дождь так и не прекратился, и в его каплях, в двух шагах от себя в свете фонаря Макар увидел Мишу. Он стоял тоже мокрый с опущенным зонтом и курил. Макар сделал над собой усилие и сел на скамье. Они смотрели друг на друга и не произносили ни слова. Потом Миша сел рядом и протянул открытую пачку отцу. Макар достал сигарету и закурил от Мишиной зажигалки. От табака немного закружилась голова. Они молча докурили до конца, после чего Миша взял отца за руку и повел к машине. Макар ничего не спрашивал и ничему не противился.
Красная Феррари, показавшаяся Макару крайне неудобной, несла их куда-то загород. Они ехали по опустевшим улицам с грохотом и рычанием, не обращая внимания ни на дорожные знаки, ни на редкие машины, второпях жмущихся по обочинам и уступающих дорогу. Даже когда их остановили на посту, Миша протянул в полуоткрытое окно какие-то корочки и их отпустили.
Проехав под шлагбаум, они оказались в тихом, с вековыми деревьями коттеджном поселке. Доехав до самого дальнего дома, Миша загнал машину в гараж, и они оказались на участке. Между несколькими десятками высоких стройных сосен были выложены аккуратные дорожки с красивыми фонарями. Где-то невдалеке за домом журчала вода. Огромный дом из камня освещался со всех сторон специальными лампами.
- Как тебе дом? – спросил Миша, закуривая?
- Большой и красивый, - честно ответил Макар.
- Там у меня площадка для разных игр, - Миша показал куда-то вдаль, - за домом есть летний пруд и небольшой водопад, а там, в другом конце я сделал барбекю и тандыр. Пойдем, я покажу тебе дом.
Внутри дом показался Макару еще большим, чем снаружи. Огромная терраса, бальная зала, каминная, кальянная, кухня размещались на первом этаже. В цоколе был зимний бассейн и сауна, тренажерная, игровая, даже небольшой кинотеатр. На втором и третьем этажах были спальни, кабинет, библиотека и еще какие-то комнаты, которые Макар же просто был не в состоянии запомнить. Когда Миша, наконец, устал показывать и рассказывать, а Макар – слушать, они прошли в каминную, развели огонь и сели в большие кресла перед ним. Миша закурил сигарету, а его отец собрал последние остатки березового листа и закурил свою трубку. Когда дым сигареты и трубки наполнили комнату, камин разгорелся, а горячий чай с медом был выпит, они окончательно согрелись.
- Не уезжай никуда, пока мы с тобой не поговорим по душам, - сказал Макар сыну, чувствуя, что силы, в конце концов, покидают его.
Миша почти незаметно улыбнулся и кивнул в ответ:
- Об этом месте больше никто не знает. Я буду здесь, когда ты проснешься.
.8. Философия жизни.
Макар спал в большом кресле, заботливо накрытый шерстяным пледом. Ему снились тайга и Туз. Кажется, это был один из самых обычных дней его пребывания там. За стенами дома было уже холодно, а в самом доме с натопленной печкой – тепло и уютно. Туз дремал, немного, почти по-кошачьи, помахивая хвостом. Макар читал псалтирь, стругал из кедровых веток какие-то фигурки, перебирал какие-то записи и что-то бубнил про себя. Все было очень тихо и спокойно…
Когда он проснулся, в коттедже было темно и за окном уже сгущались сумерки. Миша дремал в соседнем кресле. Кажется, они проспали так весь день. Макар разбудил его, они умылись. Пока он разводил огонь, Миша накрыл скромный стол, согрел большой чайник и даже принес откуда-то снизу бутылочку вина. Несмотря на то, что ели они молча, Макар чувствовал, что Миша принял невозможность избежать разговора с отцом и уже подбирает слова для того, чтобы рассказать что-то о той части своей жизни, которая оставалась для отца неизвестной. Спустя какое-то время Миша заметил, что Макар окончил трапезу и внимательно за ним наблюдает. Он вздохнул, постарался улыбнуться, но не смог и отвел глаза от пристального отцовского взгляда.
- Ты знаешь, пап, мама, кажется, никого никогда так не любила, как тебя, - сказал он, глядя в огонь и не совсем ожидая того, что скажет это сейчас.
- Я знаю, Миша. Она любила тебя и меня больше всех на земле, - ответил Макар спокойно.
- А ты любил ее, пап?
- Да, ее и тебя я любил и люблю больше всех на земле.
- Зачем ты тогда оставил нас?
- Так мне было суждено.
- А если бы ты попал сейчас в то самое время, когда покинул нас, ты бы поступил также или передумал?
- Я поступил бы также.
- Тебе никогда не было жалко ее?
- Я любил ее. Мне было больно и тяжело, но когда-то давно я принял для себя то, что во всем всегда буду исполнять Его волю. С тех пор я верен своему слову.
- А разве ты не говорил ей, что всегда будешь с ней?
Макар тяжело вздохнул:
- Я люблю твою маму больше, чем самого себя. Больше всего в жизни своей грешной я хотел видеть то, как она счастливая, любящая и любимая заботится о тебе и обо мне. Я полюбил ее с первого взгляда, я чувствовал ее любовь до самого последнего дня… Но все, что я делал в жизни, все, что в моей жизни происходило – это все от Него. Все это от самого начала и до самого конца принадлежит Ему. Он сделал так, что я ее встретил, Он сделал так, что мы оказались в Богучанах, Он и только Он сделал так, что на свете появился ты. Мне не ведомы Его планы, но я всегда слушался Его, чтобы Он не приготовил мне. Я знаю, Миша, что ты скажешь мне, что я всегда мог выбирать, что мне делать, но мой выбор состоялся намного раньше. Он состоялся тогда, когда я принял решение служить Ему без жалости к своему животу и душе… Понимаешь?
Миша слушал отца и чуть заметно качал головой:
- Папа, однажды ты сделал так, что в твоей жизни появилась другая жизнь, которая зависела от тебя. А потом появилась еще одна – появилась, прости меня, по твоей воле. Ты отвечаешь за эти жизни не меньше, чем за свою. И с того момента, как это случилось, ничего, папа, для тебя одного уже не происходит – все связано с тобой и теми, кто идет вместе с тобой. Прости меня, папа, просто ты не видел, как больно было маме, когда ты ушел…
- Я знаю, Миша, я знаю, что было очень больно, - сказал, Макар, чувствуя, как в горле встает ком, - и мне тоже было больно, страшно больно, немыслимо больно. Я всегда с самым жутким страхом представлял, как страшен был мой поступок, но я ничего не мог поделать… Все время, что у меня было, я молился о ней, молился о тебе, просил хотя бы весточки о том, что вы живы.
- Я не держу на тебя зла, папа, но я не могу отпустить тебе грех за то, что мама осталась несчастной. Прости пап, может быть мне чего-то не понять, но я не могу принять то, что ради большего добра ты сделал злое дело…
- Его воля, Миш, не злое дело. Просто она непостижима для тебя, она непостижима и для меня. Мы не более, чем слепцы…
Его речь оборвалась на полуслове… Он увидел, что Миша смотрит большими, полными слез глазами, и не верит ему… не верит про долг перед Богом, про свое обещание не пожалеть живота и про многое другое.
- Я люблю тебя, папа, я рад, что ты вернулся. Я хочу обнять тебя, как самого любимого, самого преданного и дорого мне человека, но как только я вижу тебя, я понимаю, что больше никогда не увижу маму. Которая, может быть, если ты не знаешь, молилась каждый вечер, молилась о тебе, папа! Она просила для тебя и меня и никогда ничего не просила для себя. Пока я жил с ней, я каждый вечер стоял на коленках за дверью ее комнаты, чтобы Он услышал и мои молитвы. Я просил того, чтобы ты вернулся, чтобы мама увидела тебя и простила, чтобы кончились ее муки, чтобы… мы снова были семьей. А потом она умерла, папа, умерла так внезапно, что до сих пор мне иногда кажется, что она просто, как и ты когда-то, уехала куда-то далеко и, может быть, еще вернется через много лет блужданий.
Макар вновь ощутил острую боль. Разумом он прекрасно понимал, что никакими логическими доводами и уверениями не убедить Мишу в правильности своего поступка. И от этого становилось только тяжелее и больнее.
В повисшей тишине Макар посмотрел на Мишу и спросил чуть слышно:
- Простил бы ты меня, если бы точно знал, что мама простила меня?
Миша посмотрел отцу в глаза и еле заметно кивнул. Макар раскрыл сумку и достал оттуда завернутый в несколько пакетов дневник Светы, который ему передал отец Гавриил.
Миша, как ребенок, получивший свою отобранную игрушку, убежал наверх и там, в тишине закрытой комнаты читал дневник, о существовании которого он и не догадывался. Отец не мешал ему. Спустя два часа Миша спустился вниз и молча сел в свое кресло у камина. Макар сидел в кресле рядом и курил свою трубку, в которую выпотрошил пару сигарет.
- Тебе его дал этот священник, с которым общалась мама? – спросил Миша, глядя в сторону.
- Его звали отец Гавриил. Я знал его задолго до того, как встретил маму. Он нашел ее, помогал ей идти по пути спасения и недавно передал мне ее дневник.
- Как ты думаешь, я смогу с ним поговорить?
- Не уверен, - Макар опустил голову, - возможно, что он уже отошел в мир иной.
Миша посмотрел на отца и закурил. Какое-то время они сидели молча.
- Мы встретились здесь, Миш, чтобы поговорить в первую очередь не о маме. Я люблю ее по-прежнему сильно, и всегда буду так любить. Мы всегда были верны друг другу, даже когда Господь разлучил нас. Эта вера и чистая, непорочная любовь сделала так, что наши души всегда будут вместе. Я не очень давно знаю Марину, но я вижу, что она любит тебя и эта любовь чиста, - произнес Макар, глядя на сына.
Миша отреагировал на это немного странно. Он встал со своего кресла и несколько минут ходил взад-вперед, не говоря ни слова. Макар продолжал:
- Марина, кроме ее красоты и очарования, обладает еще одним незаменимым женским талантом – она знает и понимает, как ценно тепло домашнего очага и любовь, на которой держится все в семье. Ее женская интуиция всегда будет оберегать этот очаг и любовь от посягательств со стороны. Будучи кроме всех этих великолепных черт еще и умной и проницательной, она знает, что не стоит кидаться на мужа по минимальному своему подозрению…
Макар не договорил, потому что Миша вдруг перестал ходить из стороны в сторону, остановился и впился взглядом в отца:
- Что она сказала тебе?
- Она боится, Миша, что ты ей изменяешь.
- Глупости! У нее не может быть оснований! – нервно ответил Миша.
- У нее есть женское чутье, - возразил Макар.
- На чутье далеко не уедешь, - недовольно проговорил Миша и сел обратно в кресло. Было видно, что он был недоволен.
Макар выждал небольшую паузу и спросил:
- Миша, ты изменял когда-нибудь Марине?
Миша посмотрел на отца, что-то хотел ответить, но увидел, что тот уже все и так понял. Макар покачал головой и отвернулся:
- Что же случилось Миша? Я хорошо помню, как ты писал мне о ниспосланной тебе любви, о том, что ты счастлив и будешь беречь это счастье…
Миша оборвал его:
- Хватит, папа, ты мне не школьный учитель, а я не нашкодивший семиклассник! Ничего невероятного не случилось. С моим партнером и близким другом, Лехой Прохиным, мы были в Таиланде. За много лет я вдруг оказался свободным от жены и детей. Я рад и счастлив тому, что они у меня есть и мне с ними невероятно хорошо. Я люблю их всей душой. Ну а в Таиланде мы с Лехой оказались по большому и громкому делу, которое он вел, а я ему помогал. Так вышло, что мы решили все наши проблемы буквально за пару дней. Было время немного отдохнуть и расслабиться. Мы остановились в тихом дорогом отеле «для своих». В нем почти никого не было и большую часть времени мы проводили, играя в шахматы на берегу. На третий день, пока мы купались, мы познакомились с двумя совершенно очаровательными девушками. Они оказались местными. Чем они толком занимались было непонятно, но вместе мы провели почти весь день. Они не были шлюхами! По крайней мере, тогда нам так казалось. Мы играли в разные игры, плавали, строили замки из песка и никому, ни им от нас, ни нам от них, ничего не было нужно. Все было похоже на какую-то идиллию, пусть и очень короткую по времени. Вечером мы все пошли в какой-то местный ресторан, который они нам сильно рекомендовали. Потом был клуб. Было весело и беззаботно. Все это время им ничего не было от нас нужно и это было крайне приятно. Лешка и я были в самом прекрасном расположении духа. Потом мы поехали гулять по кромке ночного моря. Отлив отодвинул его далеко от того места, где мы привыкли его видеть. Признаться, я тогда почему-то совсем не думал о Марине. Ведь до последнего момента я ничего плохого не сделал. Я просто отдыхал, не нарушая черту незримого закона… Ну, а потом в свете лунной дорожки и такого теплого и большого моря все и случилось. Как-то само по себе. Прости пап, но коль уж я говорю тебе обо всем честно, я должен сознаться, что это было так прекрасно, что мне почти не передать словами. Я так соскучился по таким ощущениям, которые мне казались давно потерянными. Все, что случилось с того момента, как я увидел ее до момента, как мы расстались утром, когда она ускользнула от меня так же внезапно, как и появилась – все это было прекрасно. Я не услышал от нее ни одной просьбы, ни одного вопроса, ничего, кроме веселого, чистого смеха, не увидел ничего, кроме взгляда черных как ночное небо глаз и не почувствовал ничего кроме прикосновений легкого, божественно прекрасного тела. Потом я, конечно, узнал, что все это было не бесплатно и обо всем договорился Леха еще, когда мы выбирали отель. Сначала я очень расстроился. Мне было не плохо, а просто как-то уж сильно печально от мысли о том, что все это было не по-настоящему. Все было подстроено, а эта девушка делает это далеко не в первый и не в последний раз. У Лехи было сильно другое мнение. Он посоветовал относиться мне к произошедшему проще и радоваться тому, что бесплатно приобрел столь приятную услугу. «Ты получил немалое удовольствие, а она сделала свою работу, которая в ее стране не является чем-то порочным» - так сказал мне Леха, когда я спрашивал его, зачем он все это устроил. По возвращении в Москву я все также обнял жену, мы занимались любовью, я все также люблю своих детей, а они меня. Ничего не изменилось из-за того, что произошло. Машенька только немного поплакала, но и то быстро успокоилась. Все осталось, как прежде… Я думал, что скоро этот эпизод забудется, но потом я стал думать о нем только больше. Я часто вспоминал эту тайку. И как только я вспоминал, я начинал сравнивать ее с Мариной. Я представлял Марину на ее месте, и все мои представления заканчивались чем-то очень для меня обыденным, чем-то таким, чем кончаются все романтические встречи между мужем и женой – постелью и разговорами о детях, планах и быте. И тогда вдруг мне захотелось уединиться, я почувствовал, что последние годы молодости уходят от меня, как песок сквозь пальцы. Мне стало страшно, что я больше я никогда не переживу этого странного яркого, как вспышка, чувства, которое было между мной и этой девочкой из Таиланда. Сдуру, я даже поведал о своих мыслях Лехе, но он только посмеялся и сказал, что можем сгонять и оторваться еще раз. Так я остался со своими переживаниями один на один. Дела шли в гору семимильными шагами, я купил этот дом и стал иногда сюда приезжать. Мои близкие друзья, с которыми я старался аккуратно поделиться этими проблемами, только смеялись надо мной. Говорили, что я – мальчишка. Как это ни прискорбно, я единственный из них, кто после измены ломает голову о том, что делать дальше. Для всех них в этом эпизоде нет ничего необычного и, кажется, все они прошли через похожие ситуации не раз и не два.
Потом на одном из корпоративных праздников я встретил Танюшку. До этого она работала у нас всего неделю, и потому я не видел ее прежде. Маленькая, очень милая девочка, моложе меня на десять лет. Работает у нас в маркетинге, говорят, что вроде исполнительная и толковая. Не знаю, как так глупо получилось, но на корпоративе мы немного перебрали и, когда она захотела поехать домой, я вызвался ее подвезти. Мы сели ко мне в машину и мой водитель отвез нас сюда. Кажется ни я, ни она уже ничего не понимали из того, что происходит. Опять и опять все получалось как-то само по себе. Наутро я увез ее в город и попросил никому ничего не говорить. Но в отличие от тайки, которую, я думаю, больше никогда не увижу, эта девочка работает в предельной ко мне близости. Через два дня, когда я засиделся в своем кабинете допоздна, пришла она. Уверен, что если бы она начала приставать, раздеваться или делать что-то наподобие этого, я выгнал бы ее не только из кабинета, но и добился бы ее увольнения. Но в ее глазах было раскаяние. И мне стало плохо и грустно от того, что я вовлек это создание в свое грязное дело. Потом я ждал от нее порицания, грубых слов, о том, что я воспользовался ей, хотя у меня красавица жена и трое детей. Но вместо этого она… пожалела меня. Я хорошо помню, что увидел в ее глазах не похоть и не злость, а жалость и сочувствие. И от того, что это маленькая девочка так отнеслась ко мне, мне стало так горько, как не было никогда. Мы проговорили с ней до самого утра. Она не знала меня, но понимала так, как будто мы прожили с ней не один десяток лет. Потом мы говорили с ней еще и еще. Оставаться каждую ночь на работе было глупо, потому чаще всего мы ездим куда-то днем. Я не пристаю к ней, не сплю с ней и жажду ее тела. Но мне с ней хорошо, потому что из всех людей только ей я могу рассказать всю правду, не скрывая ничего.
Миша замолчал и в доме снова повисла тишина. Макар сидел, склонив голову, и смотрел на огонь.
- Раскаиваешься ли ты в том, что случилось? – спросил Макар, не поднимая головы.
- В том, что я переспал с тайкой и Таней или в том, что я уже почти полгода не могу найти себе покоя?
- Это звенья одной цепи, Миша. А еще ты утаил это не только от Марины, но и от меня. Почему?
- Я не знал, как сказать тебе об этом. Когда я отправлялся в Богучаны, я надеялся, что история с тайкой скоро забудется, а Таню я тогда еще не встретил.
- Чтобы встать на путь греха, усилий почти не нужно, стоит лишь начать.
- Пап, не дави на меня, мне грустно от того, что так случилось, но нужно что-то делать теперь.
Макар поднялся, подошел к сыну и сел перед ним на корточки:
- Разве ты не слышишь себя, Миша, в твоих словах нет самого первого и самого важного шага, нужного для очищения – раскаяния. Ты не хочешь покаяться, а хочешь решить свою проблему, как будто это какой-то рабочий вопрос. Пойми, сынок, это невозможно. Как невозможно построить дом, не имея никакого инструмента. Лишь потому, что у тебя доброе сердце и еще не окончательно незапятнанная грехом душа, ты чувствуешь боль. Боль, которую, к моему великому сожалению, не чувствуют твои друзья, для которых грех прелюбодеяния стал чем-то обыденным. Из всех возможных вариантов, того, как все может сейчас для тебя сложиться, есть только два реальных. Либо ты покаешься и очистишься, либо грех поглотит тебя.
- Прости, пап, но я хорошо знаю, что, например, тот же Лешка, столько отдал на благотворительность, сколько я, наверное, даже не заработал. Я никогда ни от кого не слышал, чтобы он кому-нибудь отказал в помощи. Даже мне, тогда в Таиланде, он просто хотел помочь расслабиться и отвлечься от повседневных будней.
- Он оказал тебе не самую лучшую услугу, Миша. И не мне судить, что перевесит на Божьих весах, когда придет время. Но я знаю, что Господь помогает нам обрести спасение – он дал нам заповеди, дал нам откровения и молитвы, дал нам свою любовь и милосердие. Это все открыто для тех, кто следует Его слову и закрыто для тех, кто не следует. Что же касается благотворительности твоего друга – это, конечно, хорошо, что он это делает, но не такой судьбы я желаю тебе. Я хочу, чтобы в душе для себя самого ты принял правило, следуя которому никогда не решишься сознательно на грех. Конечно, есть грехи, которые искореняются только усердной работой над собой – такие как гордыня или тщеславие – но прелюбодеяние, равно как воровство или убийство, должны быть навсегда отринуты всем твоим нутром. И так должно произойти, потому что такого Его слово – слово ко Спасению.
- Ты, я так понимаю, пап, всегда следовал Его слову, - сказал Миша с тонкой ноткой язвительности в голосе.
- Не передергивай, Миша, - строго ответил Макар, - речь идет о тебе.
Немного помолчав, Миша отступил:
- Прости, пап, - шепотом проговорил Миша.
- Итак, что ты планируешь делать? - спросил Макар спокойным и дружелюбным голосом.
- Не знаю… думаю, что стоит все рассказать Марине.
- Смело, но вряд ли достаточно для решения, - ответил Макар, смотря сыну прямо в глаза.
- Недостаточно? – удивленно переспросил Миша, - а что ты предлагаешь?
- Ну, а что ты думаешь, что все сразу наладится, если ты расскажешь Марине правду?
- Я не буду больше спать ни с кем, кроме нее, папа, если ты об этом, - произнес Миша обиженно.
- И этого, Миша, недостаточно!
Миша посмотрел на отца и сказал недовольно:
- Папа, хватит говорить все вокруг, да около. Ты хочешь, чтобы я пошел в церковь и все рассказал на исповеди священнику?
Макар кивнул.
- Ну, так знай, папа, что я не хочу делать это. Потому что ты, мама, как я теперь знаю, и многие другие, кто все время ходят в церковь, никогда не выглядят счастливыми. Прости, пап, но они правда, не знают, как решать свои проблемы и ходят в церковь в надежде, что кто-то все решит за них. Я не хочу так, пап, я отвечаю за себя и свою семью сам. Все мои грехи – это грехи перед моей семьей и моей совестью.
Макар опустил голову и задумался. Что-то внутри него очень сильно сжалось при этих словах. Он чувствовал, что где-то и когда-то он пропустил что-то очень важное, что-то такое, что поменяло его сына сильнее, чем он мог представить.
- Ты веришь в Бога? – спросил Макар, выждав некоторую паузу.
- Не знаю, пап. Не уверен. Прости.
Макар внутренне уже был готов к такому ответу, но, тем не менее, где-то в груди снова что-то больно кольнуло.
- А во что же ты веришь, Миш?
- В себя, в Марину, в своих детей, в тебя…
Макар улыбнулся:
- Мы все люди, Миш, мы тленны. Все мы будем в земле рано или поздно. Сначала я, потом вы с Мариной, потом твои дети и так далее. Разве есть в этом какой-то смысл?
- Конечно есть! Посмотри на всю окружающую нас природу. Все так живет и никто не ищет большего смысла, чем есть на самом деле. Радуйся и наслаждайся жизни сам и не мешай, а если можешь, то еще и помогай, другим. Разве это невозможно?
- Возможно, Миш, конечно, возможно. Но у нас есть одно большое отличие от всей остальной природы. Когда-то люди могли жить так же беззаботно, как птицы, звери, все живое в этом мире. А потом все поменялось и мы стали другими. Разве можешь ты сейчас раздать все, что у тебя есть и надеяться только на то, что завтрашний день сам о себе позаботится? Разве можешь наслаждаться жизнью так же, как это делают малые дети, не знающие греха? Готов ли ты стать таким чистым человеком, чтобы никогда не обижать и не обижаться, не стремиться к приобретению, не завидовать, не злиться, не желать большего?
- Зачем мне все раздавать? Я готов радоваться жизни, любить жену, растить детей ничего не отдавая и в целом сохраняя прежний образ жизни. Может быть, и я не буду таким чистым и простым, как птицы или малые дети, но это и не самоцель. Я смогу прожить жизнь так, что буду радоваться каждому прожитому дню, смогу видеть, как мои дети становятся взрослыми, как меняется мир, как происходит масса добрых и хороших вещей.
- Ну, так в чем тогда проблема, Миш? Разве сейчас ты живешь не так?
Миша сел в кресло и закурил. Дым сигареты поднимался тонкой струйкой вверх и скрывался в темноте. Оба молчали, смотря в разные стороны.
- Меня мучает совесть, потому что я изменил своей красивой и замечательной жене, - сказал Миша, по-прежнему глядя в сторону.
- Радуйся тому, что она мучает тебя. Если ты не будешь обращать на нее внимания, скоро это пройдет.
- Может оно и к лучшему? – Миша посмотрел на отца и грустно улыбнулся.
Макар тоже закурил.
- Нет, Миша, не лучше. Потому что твоя жизнь потеряет всякий смысл, как бы ты там себя не убеждал. Ты будешь жить, зарабатывать и тратить деньги, встречаться и расходиться с женщинами, вести разные дела, но, в конце концов, ты умрешь, и ничего от тебя в этом мире не останется. К сожалению, такой сценарий, будучи самым простым и примитивным, выбирает абсолютное большинство людей, с которыми я познакомился после выхода из леса.
- А если я буду жить по совести то, что в этом мире останется после меня?
- Твоя душа останется после того, как тело умрет.
- Душа-а-а, - Миша протянул это слово, улыбаясь.
- Да, Миша, душа. Иначе откуда, как ты думаешь, берется совесть? Из каких клеток твоего тела?
Миша хотел сказать что-то еще, но вдруг задумался и отвернулся. В комнате снова воцарилась тишина.
- И ты, конечно, скажешь мне сейчас, что раз есть душа, есть и Бог?
- Ты сам все сказал.
- Ну, допустим, пап, что я поверил. Но даже если ты прав, и Он действительно есть, то разве все, что мы делаем на этом свете в конечном итоге не бесполезные барахтанья?
- Нет, потому что твоя душа будет жить вечно и все, что ты делаешь сейчас, важно для нее. Тело умрет, она останется.
- И почему для моей вечно живущей души так важно, чтобы я не изменял, не воровал, не обманывал?
Макар улыбнулся:
- Я не знаю, почему. Но знаю, что совесть – голос души – молчит, когда ты живешь по заповедям. А значит то, что там написано, помогает душе и это хорошо. Вот, например твой друг, как я думаю, тоже слышит голос совести и потому помогает людям материально, но совесть его вряд ли умолкает, так как из греха он не выходит и снова пытается откупиться. И сколько бы он не отдал денег, сколько бы детсадов и больниц не построил, голос души будет стонать в нем.
- Но ведь есть люди, которые живут не по совести в значительно больших масштабах, чем я или Леха. Почему тогда с ними ничего не происходит? Почему голоса их душ, как ты говоришь, хранят молчание?
- Мы все грешники, Миш. И у каждого из нас есть выбор, как жить. Человек волен делать во время своей смертной жизни практически, что угодно. В итоге из одинаковых на вид младенцев вырастают равно как тираны и убийцы, так и праведники и молитвенники. Ко всему человек может привыкнуть, ко всему приспособиться. Можно, Миш, сделать так, что совесть твоя умолкнет настолько, что и на смертном одре не услышишь ее голос. Мне больно и жалко таких людей. Ибо прожитая ими земная жизнь обязательно не пройдет бесследно для души и ей будет больно.
Миша встал и прошелся по комнате, бросил два полена в огонь и сел обратно в кресло.
- Пап, если я приму то, что ты говоришь. Покаюсь в грехе измены, пообещаю себе, тебе, Богу, если хочешь, что никогда больше не буду изменять, то можно будет считать, что я раскаялся и моя душа очистилась?
- Это хороший первый шаг, Миш, но для того, чтобы прожить жизнь по совести, этого недостаточно. Как почти все люди в нашем мире, тебе очень сложно удержаться от греха. Каждый день ты получаешь столько возможностей и соблазнов, чтобы согрешить, что отказаться от них практически невозможно. Современная мирская жизнь такова, что каждый из этих грехов совершенно невинен с точки зрения даже самых благочестивых людей. Каждый соблазн, который тебя притянет и ты не устоишь, сделает так, что твой внутренний голос будет говорить все тише и тише, и, в конце концов, ты снова станешь глухим к своей совести.
- В монахи я не готов пока уйти, - сказал Миша, улыбнувшись.
- В монахи не нужно. У тебя семья и дети. Но для того чтобы совесть твоя была спокойна, а душа чиста, тебе нужно будет над собой работать.
- Пап, ты хочешь, чтобы я ходил в церковь?.. Я не готов.
- Чего ты боишься?
- Ничего, просто не вижу смысла в этом. Я не верю, что все люди, которые туда ходят, пришли, чтобы очистить свою душу и не хочу к ним присоединяться.
- Ты присоединяешься не к ним, а к Его таинствам. И самое первое из них – не исповедь и не причастие, а твоя, именно твоя молитва самыми простыми словами. Приди в церковь, когда там почти никого не будет, встань перед иконой и расскажи про себя о том, что тебя беспокоит. Ты не сможешь ни соврать, ни слукавить или пройти стороной то, что действительно важно. Это самый простой шаг к тому, чтобы помочь твоей душе говорить в тебе намного громче. Возьми икону, встань перед ней дома и расскажи о том, как прошел твой день, расскажи то, что мучает тебя. Я не говорю, что тебе станет после этого легче или ты моментально получишь отпущение всех грехов. Я думаю даже, что тебе станет тяжело. Так будет, потому что ты осознаешь свою греховность, и вместе с этим осознанием придет настоящее раскаяние. Ну, а в дальнейшем ты сам поймешь, насколько сильно тебе нужны и молитвы, и посты, и церковь. Все это поможет тебе не только очистить свою душу, но и хранить ее чистоту. А как только ты добьешься этой чистоты, ты сам увидишь, что она стоит и как она тебе нужна.
- Неужели добиться чистоты нельзя, если я буду только соблюдать заповеди и жить по совести? – спросил Миша, уже без прежней уверенности в голосе.
Макар покачал головой и улыбнулся:
- А когда ты хочешь, добиться результатов на своей работе, ты делаешь только то, что нужно для решения какой-то конкретной задачи или делаешь еще огромное количество всего, что напрямую на нее не влияет? Например, учишься, читаешь полезные статьи и книги, общаешься с интересными людьми, думаешь о вариантах решения, проигрывая их в своей голове. Вместе с тем ты отказываешься, наверняка, от разных других дел. А если подумать, Миш, то получится, что так получается во всем, чего ты хочешь достичь. Жизнь без греха – это основа спасения, но без большой работы над собой, над своими страстями, пороками и слабостями, не обойтись. И самый короткий путь для этого – это принятие формальных правил молитвы, поста, исповеди и причастия в качестве обязательных для себя. Если бы ты был чистым и сильным настолько, что мог справиться сам, я бы крайне рад за тебя, Миш, но пока я еще не встречал таких людей.
Было видно, что Миша снова очень сильно задумался. Он поднялся со своего кресла и снова стал ходить перед камином. Макар чувствовал, что его слова проникли в душу сына.
- Ты хочешь мне еще что-то сказать? – спросил Макар, чувствую Мишину нерешимость.
- Да, пап… Я просто переживаю, что мне будет сложно… я давно не был в церкви. Уже сейчас я чувствую, как мне будет нелегко.
- Помни, что, и просто стоя в церкви, и на исповеди перед священником, ты каешься не перед человеком, а перед Богом. Будь честен. Остальное ты почувствуешь, когда придешь в Его дом.
- Знаю, пап, - вздохнул Миша, - а еще я чувствую, что мне стыдно перед тобой.
Макар поднялся, подошел к сыну и обнял его:
- Не переживай, все будет хорошо, я уверен.
- Мне сильно тебя не хватало. Я должен признаться, что я сделал еще одну не самую хорошую вещь. Кроме измены Маринке, я не сказал тебе, что решил не крестить Машеньку.
В тот миг, когда Миша произнес эти слова, Макар всем своим естеством ощутил, как холод откуда-то из глубины расплывается по всему телу и вновь собирается где-то в груди. Сердце забилось как никогда сильно. Казалось, что вся жизнь пролетела перед глазами и сфокусировалась в точке здесь и сейчас. Макар вздохнул, поднял глаза вверх и перекрестился.
- Вот почему я здесь, Миш, - произнес он еле слышно, - вот, значит, почему.
Макар чувствовал, также чисто и ярко, как и раньше, что он нашел, понял и вновь принял Его волю. Она наполняла его, как вода наполняет пустой сосуд, брошенный в озеро. Он не противился. Он был счастлив и полон радости, что до конца смог пронести свой крест и не оступиться. Он знал, что он сделает так, как Он хочет и все снова будет хорошо.
Дедушка
© Copyright: Святослав Полившец, 2011
Свидетельство о публикации №211011501324
Свидетельство о публикации №211011501324
Рецензии