Военная доля любви

 Жилой посёлок, где проживавшая  вдвоём с родительницей  семнадцатилетняя Софья  (по школьному прозвищу: «Ковалевская») весной 1941 года готовилась к выпуску  в местной десятилетке,  находился  от Военного авиационного училища лётчиков, куда они с девчонками бегали по субботам    на клубные  танцы, всего  в   нескольких   километрах.
Своим именем Софья безусловно была обязана  своей маме Нине Николаевне, преподававшей в той же  школе математику и влюблённой в свой предмет, однако  прозвище: «Ковалевская» её дочь  заслужила самостоятельно  своей совершенно искренней  приверженностью и успехам в постижении истин этой славной науки.
Надо сказать, что до восьмого класса математика из года в год в умах её учениц царствовала безраздельно. Она умела так увлекательно и убедительно преподносить столь строгий и, казалось бы, бескомпромиссный  предмет, что и саму дисциплину, и её преподавательницу в классе искренне любили, а её дочери Софье, преуспевавшей в этом деле  более  других, не шутя,  прочили   славу  великой тёзки Софьи Ковалевской, в честь которой она была названа.
К сожалению заслуженного педагога, у девочек с возрастом многое  менялось, и в старших классах, когда  в умах подросших и похорошевших  девиц происходил перелом, симпатии новоявленных  красавиц в ущерб любезной математике начинали явно тяготеть  к очередному выпуску курсантов лётного училища, и уже никакие математические олимпиады не могли отвратить их от субботних, под духовой оркестр, танцев  с будущими лётчиками.
Те из них,  что считали себя на выданье и, имели виды на будущих лейтенантов, торопились перед их осенним выпуском не только укрепить, но и по возможности оформить с ними завязавшиеся перед этим сердечные  отношения.
К великому огорчению Нины Николаевны, всем сердцем желавшей, чтобы Софья после школы продолжила образование,  и, как она надеялась, математическое, общее увлечение  покоряющими небеса молодыми  командирами не миновало и её дочь.
Это стало ясно, когда она накануне школьного выпускного вечера решила познакомить маму со своим  рассудительным и не лишённым обаяния   избранником, курсантом Женей Купровичем, о котором много ей перед этим рассказывала.
 Знакомство  друг  с другом Евгения и Софьи было случайным. Однао, как скоро  выяснилось  оба отличались тем, что в кругу ровесников одинаково посмеивались над их повальным увлечением субботними танцульками и поспешностью  выбора  ежедневных партнёров, знакомство с которыми ограничивалось не более чем  лёгким флиртом и, как правило, не имело желательного для девушек  развития.
В тот вечер, забредший на танцы Евгений заметил там  стоящую в сторонке,  непохожую на других девушку, которую от модной  перманентной завивки её подружек отличала полная, до пояса, слабо заплетённая, переброшенная на грудь коса. Её дополняли защищавшие смешинки её близоруких глаз очки, которые у неё  время от времени съезжали с переносицы, и которые она машинальным движением указательного  пальца возвращала  на место, смущённо  при этом, улыбаясь, отчего на щеках её проявлялись оживляющие лицо симпатичные  ямочки.
 Он подошёл к ней с приглашением на танец, однако, получив согласие, тут же, ссылаясь на тёплый весенний вечер, предложил  вместо этого погулять в парке, на что она просто и доверчиво  согласилась.
В тот первый вечер они сразу понравились друг другу и долго не расставались, стоя  у проходной училища под сочувственным взглядом  дневального, красноречиво указывающего Евгению на часы, напоминая этим  об  истекающих последних  минутах его увольнения.
В связи с заведённым в училище плотным учебным графиком и строгим контролем над текущей  успеваемостью, летающих курсантов отпускали в увольнение, как правило,  только по субботам.
 Исключение было допущено 21 июня 1941 года, когда  ввиду намеченного на следующий день выпускного торжества в местной  поселковой школе традиционное субботнее увольнение приглашённым  на это мероприятие курсантам было  продлено на сутки.
Именно в этот субботний вечер накануне школьного  бала  Софья, как мы уже знаем, пригласила Евгения  к себе домой, чтобы познакомить его  со своей  мамой.
 
Ладный и остроумный Евгений с весёлыми глазами на невозмутимом лице не мог  не понравиться Нине Николаевне. Она видела, с каким неподдельным обожанием он смотрит на её дочь, и, кроме того, ей легко было заметить, что они с Софьей  интересны друг другу и что дело тут, слава Богу, не в танцах.
Она не скрывала своего одобрения определённости, с которой молодые люди в свои юные годы избрали свои профессии. Ей также нравилось, что при  несомненном  уважении к своим предпочтениям они, вместе с тем, говорили о них с налётом лёгкой иронии, без показного ложного пафоса.
Сиюминутно всё было как будто хорошо, и Нина Николаевна,  вырастившая   дочь в одиночку, от всей  души желавшая ей личного счастья, конечно,  была за неё рада.  Вместе с тем, зная жизнь, она не могла не понимать, что, окончив через полгода своё училище, Женя может получить  назначение в отдалённый гарнизон и при этом у него, как у человека военного, не будет выбора.  Софье по этой причине  на неопределённое время, а может быть и вовсе придётся оставить мысль о продолжении собственного образования, и её несомненные способности и успехи окажутся невостребованными.
Это были вполне обоснованные сомнения и сожаления, но, вместе с тем, у Нины Николаевны, как у любой матери, не  хватало духу, глядя, как светятся глаза влюблённой дочери, опустить её с небес на землю своими, хотя бы и разумными, предостережениями.
В тот вечер в приятной беседе все они засиделись за полночь. Женю оставили у себя и, постелив ему в гостиной, разошлись по своим местам, чтобы отдохнуть перед выпускным балом.
Эти славные люди   не подозревали тогда, что проживают  последний мирный день и, что без малого меньше, чем через четыре часа, на  главные города их страны  упадут первые бомбы кровопролитной  войны, которая разметёт их в разные стороны и перемешает их судьбы. 
Намеченный на воскресенье 22 июня 1941 года выпускной вечер в поселковой школе был превращён в проводы первых записавшихся в Красную Армию добровольцев, в числе которых оказалось большинство  мальчишек их выпуска.
Сроки обучения в лётном училище были существенно уменьшены и в ущерб другим предметам переориентированы на первоочередное закрепление навыков воздушного боя и воздушной стрельбы.
Время ближайшего осеннего выпуска, к которому принадлежал Евгений, решили не пересматривать, однако, продолжительность обучения последующих  учебных групп была сокращена с трёх лет до шести месяцев.
Календарное время обучения без уменьшения налёта  на боевое применение  было  также  урезано  в основном за счёт предельного уплотнения графика полётов, и рокот авиационных двигателей теперь  не затихал  над посёлком ни днём, ни ночью.
В пустовавшей летом школе с началом военных действий развернули госпиталь, и не занятые в каникулярное время учительницы и старшеклассницы сразу же стали там помогать медсёстрам  и нянечкам управляться с непрерывно поступающими раненными фронтовиками.
К исходу лета и школа и размещённый в ней госпиталь, каждый по своей линии,  получили указание  готовиться к эвакуации на восток.
«Вот уж, действительно: «…Дан приказ: ему на запад, ей в другую сторону», -  со слезами на глазах иронизировала Софья.    
Виделись они с Женей теперь очень редко.  Софья не вылезала из госпиталя, то и дело, подменяя валившихся от усталости медсестёр. Евгений, готовясь к выпуску, день и ночь пропадал на своих  полётах.
В одну из таких редких встреч, в преддверии неизбежного расставания она решила  подарить ему «на счастье» рукотворный  амулет в виде вырезанных из  красного атласа двух  маленьких сердечек, пронзённых заколкой наподобие  позолоченной стрелы Амура.
- Сердечки замечательные, - похвалил  Женя, - но они должны быть у каждого из нас.
С этими словами он их разъединил и то, что с заколкой, оставил себе, а ко второму прикрепил выдернутую из петлицы  миниатюрную авиационную эмблему и вернул его Софье.
- Встретимся – соединим, - предложил он.
Однако, как выяснилось,  их встреча в ближайшие планы судьбы не входила.
 
Поданный под эвакуацию госпиталя железнодорожный состав  отходил  наутро.
Покидать посёлок  наши женщины решили с госпиталем. 
Ночью накануне отъезда Софья с большим трудом выкроила время, чтобы  добежать до училища, попрощаться с Женей и договориться с ним  о переписке.   
Дежуривший на проходной знакомый сержант ничем ей помочь не смог, так как выпускная эскадрилья в полном составе была на ночных полётах, и Софье, чтобы не оставлять маму одну в предотъездных хлопотах,  пришлось   возвращаться через ночной шестикилометровый пустырь  восвояси,  так и не повидавшись с Евгением.
Знакомую тропу на обратном пути освещала   почти полная луна, а безоблачное небо было усыпано застывшими в вышине  звёздами.  Всё это в другое время  вполне могло бы  составить картину  безмятежной ночной идиллии, если бы не проблесковые  бортовые огни снующих над головой самолётов и не оглушительный грохот их работающих моторов.
Время от времени, поднимая голову  и провожая взглядом  эти огни, она пыталась угадать, какие из них принадлежат его самолёту, хотя  понимала, что это могут быть всего лишь ничем не обоснованные  догадки.
То, что  случилось потом в ту ночь, в утреннем рапорте, поданном  начальником училища по команде, выглядело по-военному кратко:

«Доношу до вашего сведения, что во время самостоятельного тренировочного полёта в ночных условиях, на самолёте курсанта Купровича Е.Н. в 02.15 часов при           подходе к аэродрому на высоте около 1000 метров по невыясненной причине  отказал  и воспламенился двигатель. Курсант Купрович, характеризуемый положительно, согласно инструкции по производству полётов, радировал  об аварии, после чего, направив горящую машину на наименее населённую часть  территории, покинул самолёт  на парашюте и вскоре был подобран поисковой службой училища. Состояние пилота удовлетворительное. При взрыве упавшего самолёта, из числа лиц  гражданского населения пострадал один человек доставленный  в местный военный госпиталь…».

Этим единственным пострадавшим  лицом из числа гражданского населения была возвращавшаяся через ночной пустырь Софья.
Фрагмент разрушившегося  при падении самолёта достал её, разворотив щиколотку правой ступни. Изнемогая от боли и применив навыки, приобретённые в госпитале, она довольно грамотно оказала себе первую помощь, когда  взорвавшиеся бензобаки накрыли её горящим облаком, уничтожив вмиг  роскошную косу и опалив ей лицо и кисти рук. Из последних сил  оберегая глаза, по счастью защищённые очками, она держалась до последнего  и отключилась, только убедившись в прибытии профессиональных санитаров «неотложки»,  которых успела  попросить  доставить её в госпиталь.
Окончательно отходила она от болевого шока  уже на руках у Нины Николаевны  в железнодорожном составе, увозившем эвакуированный госпиталь на восток.
Ранение ноги у Софьи оказалось непростым. Задача не только сложить, но  и прижить  осколки раздробленной щиколотки в плохо приспособленных для уникальных операций  условиях  полевого  военного госпиталя была практически не  выполнима.  Не рассчитывающие на радикальный успех хирурги, сосредоточили своё внимание на антисептике поражённого участка, заверив Нину Николаевну в том, что главное   предотвратить развитие гангрены, поскольку, случись это, ступню пришлось бы  ампутировать.
Слава Богу,  обошлось без этого, но восстановить работу сустава хотя бы частично врачам  не удалось. Зажившая  ступня осталась неподвижной, и Софья, пользующаяся теперь при ходьбе костылём, поняла,  что рассчитывать впредь на иной способ передвижения ей, видимо,  не придётся.
Не меньшее огорчение молодой девушке доставили струпья и рубцы, оставшиеся после ожогов на лице и защищавших глаза руках. На всё лечение в общей сложности ушло около полугода.
К этому времени в город, где разместился эвакуированный госпиталь, переместили с Украины два высших учебных заведения, одним из которых был областной  педагогический институт, имевший математический факультет, и Нина Николаевна утешилась  тем, что дочь, выучившись там, всё же  станет, как и она служить любимому делу. Таким образом, исполнялась её мечта, хотя, видит Бог, вовсе не такой ценой желала она её исполнения.

Пропустив  на госпитальной койке один учебный год, обладавшая до этого  несколькими грамотами за победы в ученических  олимпиадах, Софья успешно выдержала конкурсные экзамены, поступив на избранную специальность, не прибегая к  льготам по  инвалидности,  и с первых же дней с увлечением погрузилась в учёбу.
Эвакуированный пединститут был размещён во временных помещениях, разбросанных по всему городу. Прямого общественного транспорта до нужного места не было, и добираться на занятия с костылём на перекладных было очень трудно. Нине Николаевне понадобилось много усилий, чтобы склонить самолюбивую Софью переломить себя и обратиться в Горисполком, который по её просьбе помог им  выменять  выделенное жильё на более близкое к аудиториям математического факультета. Поспевать на занятия  стало намного легче, однако это волевую Софью не удовлетворяло и она упорной тренировкой научилась обходиться при ходьбе всего лишь тростью, с которой уже не расставалась и которая в отличие от костыля не вызывала к ней оскорбляющего её соболезнования окружающих.
С рубцами, оставшимися на лице и руках, было сложнее. В военные годы понятия   «пластическая» или «косметическая» операция  в нашем обиходе ещё не было, и, чтобы защитить свою психику от комплекса неполноценности Софья стала носить, не снимая  на людях белые нитяные перчатки, а для того, чтобы не видеть своего лица, перестала смотреть на себя  в зеркало.
В 1943 году стало ясно, что возвращение эвакуированных учреждений не за горами и пединститут  прекратил  новые наборы с тем, чтобы при завершении эвакуации не  принуждать местных студентов  к переезду.
Вручение дипломов Софье и её выпуску приурочили в 1945 году ко дню Победы, и только после этого Нина Николаевна засобиралась домой с тем, чтобы, возвратившись в родную школу, продолжить там преподавание математики теперь уже  вместе с дочерью – дипломированным педагогом.
  После увечья  Софья не предпринимала ни одной попытки поиска следов Евгения Купровича хотя бы уже потому, что ни за что не захотела бы  показаться ему на глаза прихрамывающей и тяжело опирающейся на трость калекой  с изуродованными лицом и руками.
Зная, что Евгения, преуспевавшего в лётной подготовке, собирались  после выпуска оставить в училище в качестве лётчика-инструктора, теперь по возвращении она боялась случайной с ним встречи.
Опасения эти  оказались  напрасными после того, как она узнала, что ещё в 1942-м в связи с критической обстановкой на фронте училище было  преобразовано в  126-ю истребительную авиационную дивизию и отправленную на передовую.
 
 В последующие годы после возвращения из эвакуации мать и дочь по уже знакомым нам соображениям обменяли свою квартиру на более близкую к школе и полностью отдались новой для себя работе.
Софья в качестве порученного ей, помимо преподавания математики,  классного руководства, а Нина Николаевна после возложения на неё, кроме своего предмета, ещё и обязанностей завуча.
Через несколько лет  в посёлке появился одноклассник Софьи  Дима Максимов. Он оказался единственным из их класса, кто выжил и вернулся с войны из числа тех выпускников, что вступили добровольцами в Красную Армию в первый же день всеобщей мобилизации. Перенеся  не одно тяжёлое ранение, он долго ещё в послевоенные годы долечивался в госпиталях, однако полностью от своих недугов  так и не оправился.
Школьный товарищ стал  у них частым гостем. Он при Нине Николаевне  откровенно признался, что с седьмого класса тайно вздыхал по Софье, сперва не смея, а потом, не успев ей в этом признаться. Теперь, узнав на войне истинную цену жизни, он не отрывал от неё глаз  и, совершенно игнорируя её увечье, не допускал мысли, что может  вновь её потерять.
Через несколько лет уважительных и дружеских отношений они поженились.
Судьба отпустила Диме после  женитьбы ещё пять лет жизни, наполненных ощущением  неподдельного счастья от непрекращающегося чувства обожания  любимой женщины  и их  подрастающего сынишки.
Когда после пятилетнего счастливого супружества его не стало,   овдовевшей Софье осталась мужняя фамилия Максимова и  четырёхлетний Дмитрий Дмитриевич Максимов.
Прожитые после войны  годы сделали Софью более практичной и терпимой к людям и обстоятельствам. Под благотворным влиянием Нины Николаевны она не озлобилась, продолжая  относиться к окружающим  спокойно и перестав подозревать  в каждом их взгляде оскорбляющее сочувствие своей  физической неполноценности.

В последнее время Нина Николаевна стала всё чаще болеть, и  всё чаще стал требовать смены, казалось бы, недавно приобретённой одежды, подрастающий сын.
Софья впервые стала задумываться над отсутствием в их семье каких-либо накоплений и с математической обстоятельностью решила этим заняться.
На страницах одной популярной газеты она прочла как-то судебный очерк о том, как пострадавшая от наших военных действий деревенская девушка добилась с помощью адвокатов от  причастной к этому воинской части значительной денежной компенсации.
Софья связалась с помощью газеты с автором очерка, которой рассказала свою историю и попросила совета. Известная журналистка ответила ей, что, если всё  ею рассказанное так и есть,  и Софья может подтвердить это документально, то успех  её дела  очевиден.
Обнадеженная Софья принялась за дело,  изначально  не прибегая к услугам адвоката, посчитав, что дипломированный математик не уступает в логике квалифицированному юристу.
Первым документом в заведённое ею досье легла справка Собеса о том, что  все эти годы она  получает пенсию в связи с инвалидностью  по состоянию здоровья,  а отнюдь не как получившая увечье в результате  аварии, виновником которой  было  воинское подразделение, а именно:  Военное  авиационное училище лётчиков.
К этому документу была приложена справка из межрайонного пункта неотложной медицинской помощи подтверждающая, что Софья Грачёва (в замужестве она фамилию не изменила) в августе 1941 года была подобрана в непосредственной близости от взорвавшегося при падении самолёта с тяжёлым осколочным ранением правой ступни и поверхностными ожогами лица и рук, с чем и была доставлена  в военный госпиталь.
Центральный Военный Архив, в свою очередь, подтвердил, что регистрационная документация расформированного в связи с окончанием войны, упомянутого заявителем  госпиталя действительно содержит историю болезни, свидетельствующую, что Софья Грачёва   в период августа-ноября 1941 года находилась там, на излечении  тяжёлого осколочного и поверхностного ожогового ранений, после чего была выписана без восстановления функции правой ступни в состоянии, соответствующем инвалидности II группы.
Затем была приложена справка того же Центрального Военного Архива, что правопреемником расформированного в 1943 году Военного авиационного училища лётчиков стала  образованная на его базе 126-я Истребительная Авиационная Дивизия, перебазированная после окончания войны в качестве 126 ИАД ПВО из Австрии  в черноморский город Батуми.
Досье завершало исковое заявление Софьи Грачёвой в суд с требованием признать за ней с августа 1941 года права, на военную пенсию взамен получаемого ею пособия по инвалидности, а также выплатить утраченную ею за этот период разницу, которую в качестве  компенсации за причинённый ущерб её здоровью взыскать с 126-й ИАД ПВО.
У Софьи, привыкшей с детства к более чем скромной  учительской зарплате Нины Николаевны, захватило дух, когда ей вчерне подсчитали размер компенсации, на которую она претендовала. Она подумала, что это с её стороны неслыханная дерзость, с каковой её не пустят никуда на порог и  нигде не станут слушать.
Тем не менее, привыкшая доводить начатое дело до конца, дождавшись летних каникул, она собралась  в славный город Батуми с визитом в штаб 126-й ИАД ПВО.
В то лето все отели маленького курортного Батуми были забиты отдыхающими, и ей пришлось снять дорогой номер в элитной  гостинице «Интурист», выходящей своим задним фасадом на улочке Руставели прямо на штаб интересующей её авиадивизии.
В приёмную её проводил дежурный офицер. Там галантный подтянутый адъютант вписал в журнал личного приёма все её данные, а также  суть вопроса, по которому она обращается, и объяснил, что её примет начальник штаба дивизии полковник Купрович, к которому гражданские лица, при  желании, могут обращаться так же и по имени-отчеству: Евгений Николаевич. С этими словами он  отнёс свои записи полковнику и предупредил Софью, что пригласит её к нему через несколько минут.
Это была первая неожиданность.  Но отступать было поздно, и Софья использовала предоставленную паузу для того, чтобы взять себя в руки и собраться с мыслями.
Со времени их последней встречи прошло около двадцати лет, и перед вставшим ей навстречу седеющем полковником  предстало то, что может беспощадное время сделать с  хромой женщиной, которая не снимает на людях перчаток  и двадцать лет не  смотрится в зеркало. Он  её просто не узнал.
В нём самом тоже было не узнать худощавого спортивного курсанта Женю Купровича, каким она помнила его накануне несостоявшегося в 1941 году их выпускного бала.
Перед ней был плотный, но не потерявший выправки представительный  военноначальник, полковничий мундир которого, кроме знаков отдичия, украшали планки боевых и выслуженных правительственных наград, а также два знака («поплавка»), свидетельствующие об окончании им военных академий. Над орденскими планками был приколот депутатский эмалевый флажок.
Он успел ознакомиться с записями адъютанта и поздоровался, назвав её по имени и отчеству. Когда он увидел   упоминание  её имени в контексте  с поселком близ училища, в котором  учился, что-то слабо шевельнулось в анналах его памяти, но, увидев перед собой солидную немолодую даму, тяжело опирающуюся на трость, с ожоговыми рубцами на лице, он решил, что свидетельства какого-то её отношения  к нему могут быть не более чем ничего не значащим совпадением.
Надо сказать, что  по прошествии стольких лет Софья так и не узнала, что покалечивший её упавший самолет покинул перед этим на парашюте   курсант  Евгений Купрович, а сам Евгений не подозревал, что единственным лицом, пострадавшим в результате случившейся с ним аварии, оказалась его возлюбленная Софья.
Они помолчали несколько минут, пока он просматривал содержание  составленного ею досье.
- Кто она такая? - думал он, читая бумаги.
Фамилия Грачёва, под которой она представилась,  ни о чём ему не говорила, та как  отчеством  и фамилией   юной в ту пору  Софьи он  никогда не интересовался. Однако все документы в досье были составлены именно  в интересах Софьи Грачёвой.
- Вы и есть заявитель по данному делу?  – спросил он, всё еще представляя Софью Грачёву в образе запомнившейся ему семнадцатилетней девочки.
- Скажем: я представляю её интересы, - был её ответ.
- В качестве юриста, или по родству?
- В качестве математика, - ответила она, усмехаясь.
Ему опять показалось, что она имеет к этой истории  отношение большее, чем посредник, уже тем, что страдает со своей подзащитной  схожими недугами. Однако сам он в собранном ею досье не фигурировал, и благоразумие подсказывало  ему без нужды в эту сторону вопроса не углубляться, хотя по какому-то необъяснимому побуждению он  уже  знал, что сделает всё возможное в пользу сидящей перед ним женщины.
- Я вижу готовое исковое заявление в суд, но вы почему-то обращаетесь к нам. Есть какие-то варианты?
- Да. Мы предлагаем вам рассмотреть вопрос в досудебном порядке и удовлетворить наше требование в результате  мирового  соглашения.
- Это бы устроило всех, - согласился Купрович, - тем более, что поводов для возражений по существу вопроса я не вижу.  Но мы, как бюджетная организация, не имеем право на подобные выплаты  иначе, как по решению вышестоящего органа или суда.
- Но это же вечность! - ужаснулась Софья.
- Ну, вечность мы постараемся  сократить  до нескольких дней, - пообещал  полковник, поручая адъютанту соединить его с Председателем народного суда, - а вам  уезжать не советую, так как окно, о котором я буду просить председателя  может появиться в любой день этой недели. Я предлагаю вам переехать в гостиницу гарнизонного Дома офицеров, где у нас не только есть бронь, но и право оплатить ваше проживание. Это недалеко.
Софья подумала и согласилась. В общении с полковником Купровичем она почувствовала, как поток, гораздо более мощный, чем её собственные усилия, подчиняет себе её волю,  увлекая к поставленной цели, и  решила, что нет никакого  резона  ему сопротивляться.
Когда, через несколько дней к вящему удовлетворению сторон в суде всё, что надо, действительно  случилось, Софья впервые в исключительном настроении вышла  прогуляться и посидеть на знаменитом приморском бульваре, сожалея, что не экипирована для того, чтобы окунуться в море.
 Предстоял прощальный визит к полковнику. На этот раз, когда дело благополучно разрешилось, она была оживлена и в беседе с ним  то и дело возвращала пальцем съезжавшие с переносицы очки, смущённо при этом   улыбаясь, причём полковнику всякий раз казалось, что в эти моменты среди морщин и рубцов на  её лице явно проявляются  когда-то очень знакомые ему ямочки.
Ему не хотелось её  отпускать, и он,   предложил ей остаться в городе ещё на  неделю, пока  из штаба армии не придут причитающиеся  ей деньги.
На этот раз она отказалась, заявив, что полностью вверяет ему судьбу перевода, записав на бумажке номер счёта своей сберкнижки.
После её ухода адъютант принёс ему конверт оставленный ею  на его имя.
Полковник  был почти уверен, что знает его содержимое, и не удивился тому, что оттуда выпало  вырезанное из красного атласа  небольшое сердечко, с закреплённой на нём миниатюрной  авиационной эмблемой снятой им когда-то  со своей  курсантской  петлицы.
Никакого текста к амулету приложено не было.

Москва, декабрь, 2010 г.