Сесилия мертва

Игорь Мерлинов

«Сесилия мертва»

***1***

Семь лет тому назад, я так и не решился пересечь мост, только смотрел через холодную реку в сторону восьмимильной улицы и автостроительного чудища напротив. Этим же летом, по чистой случайности, я разговорился с одним молодцом, когда он выходил из припаркованного белого «Роллс-Ройса» времён моего детства. Хозяином хромированного раритета оказался пожилой любовник молодца. Он и уговорил меня привезти ему легендарный чёрный седан 1955 года, если только мне удастся его разыскать.

         После моего приезда я вскоре встретился с Догерти, выбритым наголо голубоглазым фразцузом, нос которого был перебит. Догерти щеголял в белой кепке и курточке со значками. Я нанял его для фоторазведки и дал ему имя «Полные 35 миллиметров». Я настаивал, что, дескать, мой карманный аппарат с пятикратным увеличением гораздо эффективнее его камеры, но он так ничего и не понял. «Догерти, я научу тебя правильно спрягать, или, скажем, носить подтяжки с шиком»,- смеялся я над ним, вспоминая Портера.

         Я спросил Догерти, знает ли он какую-нибудь Адельфу, Мимозу или Орхидею, или кого-нибудь из другой декады, чтобы скрасить наши поиски, но он только отшутился, что сам не по этой части.

                ***2***

Я остановился у Фреда, отставного архитектора, страдавшего тахикардией. Его теперь покойные родители, из образованной семьи, переехали в 1948 году в квартиру на третьем этаже только что выстроенного четырёхэтажного дома в стиле арт-деко. Пять лет спустя у них родился сын, которого они назвали в честь одного танцора. Фред с детства был прекрасным пловцом, и проводил лето с друзьями на родительской лодке. Вечером он возвращался в прохладу дома, с его решётками и засовами, деревянными жалюзи на окнах, узким коридором, ведущим в ванную комнату с гексагональным окном, выходившим на коммунальную постройку и внутренний дворик. В подвале, справа от парадной двери, был гараж, с крутым выездом наверх.

        Супруга Фреда, милая улыбчивая Сесилия, с пергаментным лицом и забранными наверх пшеничными волосами, жила этажом ниже. Фред спускался к ней на теленовеллы и встречи с племянницей.

        Меня разбудила ненормальная соседская девочка, лет так девяти. Она выпрашивала шланг с водой у стиравшей во дворе матери, с беспрерывно повторяющимся воем: «А-айй! А-айй! А-айй!...»

        Город представлял собой перевоплощение материального в нематериальное. Мои слова только следовали этой трансценденции. Это был город, в котором разрушенное здание превращалось в перевёрнутое строение, сотворённое из чистого неба, стёкла которого были полны отражений, хотя и отсутствовали сами.

        Я пробовал сравнить этот город с прежним образом этого города, не виденным мною, а существовавшим ранее в моём воображении. Тот, прежний, был двухмерный, с ровными картонными фасадами, разбросанными по плоскости карты. Этот, настоящий, был полон залитыми небом проёмами, тенями и лесами. Казалось, он был загримирован в выставку часов, каждые из которых показывали разное время.

        Некоторые воспоминания удивительно ярки. Я часто обращался к ним, каждый раз переписывая их поверх прежней копии в памяти, от чего они становились всё менее точными и полными всяких ошибок. С другой стороны, некоторые события были мною полностью забыты только для того, чтобы быть чем-то случайно разбуженными, как будто они хранились где-то под замком, вовне. Старое письмо, разговор с очевидцем, какое-либо независимое неожиданное событие, - всё это могло оживить забытую память. И тогда, этот город становился двумя вещами сразу, хранилищем воспоминаний под замком и прекурсором, способствующим  давно ушедшим событиям вновь появиться на поверхности.

                ***3***

        Сандра стояла на углу «Эпохи» в сопровождении своего брата, когда я пригласил её на дневное представление напротив. Она была одета во всё жёлтое. Кажется, я очаровал её строками из Хосе: «Я многого бы дал, сеньора, чтобы прилечь возле твоей спины, возле твоей шикарной шевелюры, твоих всех в золоте волос: я медленно б у них возлёг, неспешно б их расцеловал. ... Mucho, senora, daria…»

        На представлении я танцевал с Сандрой  хромой танец Испаньолы, весь от начала и до конца словно борьба, поражение и выживание Иакова.

        Вечером, Сандра расположилась на софе у Фреда, вся наполненная грустью и забавой, забавой и чувственностью, чувственностью и грустью.

Сандра опиралась обеими ладонями о софу, когда я притягивал её к себе, присев на коленях и придерживая её крепко за бёдра, а она охватывала мой пояс ногами.

        Я хотел остаться с ней, и она того заслуживала, но я просто должен был двигаться дальше.

На прощание, я повторял:  «Много, сеньора, я дал тебе, чтобы распутать узел твоих рыжих волос на обнажённую шею: так медленно я их расправил, и нитью по нити раскрыл…Mucho, senora, te diera…»

                ***4***

Фред был немного дислексичен. Я называл ему ряд односложных фамилий, и он обязательно путал последнюю согласную.

         Фред признался мне, что давно уговаривал Сесилию перебраться через пролив, что пребывание здесь лишает её многих возможностей. Фред не понимал, что отъезд создаст много сложностей, и столько возможностей будет утрачено. Как и другие, он был готов ответить за последствия своих действий, но при этом неизбежно делая ошибки в оценке этих последствий.

         Казалось, Фред годами искал помощи в руке бога в ежедневной борьбе с богом в мире жестокости и непредсказуемости.

Когда племянница Фреда принесла гитару, я сел напротив Сесилии и напел непонятные ей слова:

Гитара моя умерла,
Когда сердце моё ты разбила:
Ты осколки его подмела,
Лишь один напоследок забыла.
Мне осталась седьмая струна,
Когда сердце в смятеньи разбилось.
Уцелела лишь песня одна,
Только музыка слов позабылась.

***5***

На следующий день я уговорил Догерти подняться на крышу реставрируемой гостиницы «Горизонты», разделённой напополам последними двумя этажами выше двенадцатого. Я спустился по пяти ступенькам внутрь бассейна, выложенного голубым кафелем, потом прошёл внутрь по красной плитке, в бар, где мне послышался тенор Игнасио и его слова о сумасшедшей любви.

Вечером, мы бродили с Догерти по подвалам одного из бывших владений Меира, среди лесов, жёлтых ленточек строительных работ, по разрушенным бетонным ступеням, стараясь не наступать на насекомых. Мы проверяли каждый чёрный кузов, но всё напрасно.

Когда мне всё порядком поднадоело, я поднялся на ночное представление в почти полностью пустом зале. Я заметил её не сразу. Она танцевала слева, возле лестницы, в полумраке, не более чем в десяти метрах от меня. Она была высокая, с большими карими глазами, с тонкими тёмными короткими завитыми волосами, обрамлявшими в форме одуванчика, как мне казалось, её белое лицо, с полными губами и обворожительной улыбкой.

Позже Джуси увлекла меня нагим танцем, шпагатами и быстрым страстным говором. Она оставила у себя на груди всё, что только может оставить охапка из стеблей одуванчиков, в проворных руках женщины, вернувшейся с поля.

С Джуси всё было безупречно, от моего поиска на пыльной сцене «Побережья», до её натиска, доведшем меня поначалу до нерешительного восхищения, от томительной рефлексии и до усталости в теле, подогреваемыми необычными первой, второй и третьей нотой у меня на губах.

***6***

Со стороны, вероятно, отношения между Сесилией и Фредом существовали одновременно любыми из всех возможных путей. Она любила его, оставалась к нему равнодушной и ненавидела его; она одновременно теряла и преобретала с каждой минутой вместе с ним; она ошибалась, в то же время оказываясь правой; она уезжала время от времени в провинцию, одновременно незримо пребывая в доме, рядом с Фредом; казалось она годами сидит на чемоданах, но так безнадежно безвыездно...

         Однажды утром, после завтрака, Фред подошёл ко мне со связкой ключей и запиской, написанной быстрым тонким почерком: «Передай Сесилии, что я наконец уезжаю...Да, вот ещё это письмо, не открывай его пока...»

         Позже, в парке у изобретательного всадника, я прочитал оставленную мне Фредом записку:

Сесилия мертва. Не то чтобы мертва –
Она ко мне с годами охладела.
Сижу один. Передо мной балкон,
С шипами острыми гигантское алоэ,
В углу зелёный помидор,
Проросший лук в ряду,
Лоза банана гирляндой на ветру.
Вон в небе кружится стервятник.
Я слушаю случайный клавесин.

Сесилия мертва. С годами охладела,
И на кровати больше не стоит,
Обняв меня, на девичьих коленях,
Когда растёт в моих ладонях грудь,
Когда я твёрдый мяч сжимаю зада,
Играя пальцами меж двух папай,
И жду неумолимо первого ночного стона
И влаги с томного родного языка.

Сесилия мертва. Но и по мне воркует голубь.
Ничто мою не заглушает боль,
Ничто не уменьшает еженощное страданье,
Ни приходящие, ни снисхождение любви.
Я с ними тихо умираю
Среди печальных крон мамей,
Среди моих шагов по малекону...
Сесилия мертва.

***7***

Фред лежал в крохотной комнатке, на капитанской кровати, поджав под себя ноги и укрывшись тонким одеялом. Когда я подошёл к нему, его рука, свесившаяся с простыни, была холодна. Что снилось ему? Наверное, бесполые ангелы с почерневшими от сырости местами крыльями, опиумные китайцы, распластавшиеся на циновках, или поросёнок с голубой ленточкой на шее...или бренчание гитары и танго Гарделя: «Adios, muchachos, ya me voy y me resigno,contra el destino nadie la calla...Se terminaron para mi todas las farras... Mi cuerpo enfermo no resiste mas...»

На рассвете в дверь постучал Тони, зять приятельницы Фреда. Мы перенесли его на побережье, в дом шурина Тони, как Фред и просил в последнем письме. Шурин с давних пор хранил у себя семейную лодку. Море было неспокойно, тяжёлые волны толкали одна за другой изъеденный берег.

Тони, шурин и четверо мулатов медленно двигались к берегу, приостанавливаясь на каждом третьем шагу и постукивая по стенке гроба. Они опустили гроб в лодку, покрытую цветами белых лилий, и укрепили поверх флаг с красной пирамидой. Один из мулатов вывел лодку в море и вплавь вернулся к берегу.

Шестеро что-то пели на берегу, что-то торжественное, о возвращении с далёкого берега. Сдерживая слёзы, я повторял: «Ласточка, не ищи в беспокойном полёте мою скрытую тайной могилу. Нет, не видишь её? У могилы поэта нет ни плачущей ивы, ни кипариса...» Вскоре удалённая лодка занялась пламенем, а потом и вовсе исчезла в волнах.

***8***

Сесилия продолжала ждать возвращения Фреда из-за моря.

В гараже я нашёл оставленный мне Фредом чёрный двухдверный седан кабриолет с устремлёнными вперёд фарами и лысым орлом над восьмью хромированными литерами. Был ли это тот самый? Наврядли. Я сел на кожаное кресло и посмотрел в зеркало. Позади были отражения огней и белые звёзды свободы. Впереди, на лобовом стекле, играли солнечные полосы, пробивающиеся через запертые ворота наверху.

Неиспытанное прошлое, как и будущее, - неопределённо, и существует только как ряд вероятностей. С Джуси и Сандрой я испытал это прошлое, тем самым изменив всё так, как и будет.

2011 г.