VI. The Spider

                Добро пожаловать на место трагедии.

- Ненавижу госпитали.
- Почему?
- Запах лекарств и болезни. Он отвратителен. Что у нас?
- Судя по всему, убийство. Пациент поступил с сильной болью, в диагнозе язва. Прописали курс лекарств, шёл на поправку. Через неделю бац – остановка сердца. В крови обнаружили яд, точнее, какой-то бромид калий для неврастеников в летальных дозах. Я в этом ничего не понимаю!
- Подозреваемые, свидетели есть?
- Был и пропал один врач. Никто не знает, откуда он и куда делся. Все как в бреду. Говорят, его часто видели у этого пациента. Свидетелей допрашиваем, как раз сидит один. Зайдёте?
- Да, конечно.
Даже стены источают какой-то дикий смрад. Болезнь и лекарства. Людские страдания затаились в листьях оконных растений, спрятались под решёткой обогревателей. Белая краска и стерильные врачи и медсёстры. И десятки тысяч микроорганизмов в марле, в полу. Лабиринт, из которого нет выхода. Только запасные входы.
…вы можете описать его?
- Не знаю. Видел несколько раз в душевой. Он проводил там много времени. Просто стоял под напором воды. Вроде даже тёплой, а всё равно его будто колотило…
- Внешний вид, особые приметы?
- Высокий, очень жилистый и тощий, волосы белые. Глаза неестественно светлые. Как у трупа. Я первый раз даже испугался, что он реально из морга сбежал! А ещё у него на уровне атланта есть шрам… Похож на паука. Не могу говорить. Об этом.
- Не любите пауков?
- Нет, хотя теперь да…
- Тогда в чём дело?
- Не подумайте, что я гомофоб… Но как-то в душе… Нет, не могу! Тошнит!
- Это важно для следствия! В ваших же интересах сотрудничать с нами!
- Он посмотрел мне в глаза, в меня, в самое сердце. И это оцепенение! Я не мог пошевелиться, и всё дрожало, трещало по швам, а под его кожей бегали пауки! Он что-то проговорил. Я не слышал, было только давление, будто кто-то сжимает мою голову подушками. Не знаю, сколько это длилось… Где-то был крик. Мне кажется, это я кричал.
- То есть, он владеет гипнозом?
- Наверно, не знаю! По крайней мере, остаток  дня я не помню совершенно.
- Я вам кое-что покажу. Это ваша подпись?
- Да!
- За два дня до убийства вы забрали из аптеки препарат, которым был умерщвлён пациент. Выводы напрашиваются сами собой.
- Нет! Ничего я не забирал!
- Но подпись ваша?
- Моя, но я ничего не брал! Это всё он!
- Он заставил вас забрать ампулу и передать ему?
- Да, наверняка это он и сделал! Ввёл меня в транс и принудил выполнять его поручения!
- Не думаю, что суд поверит вашим доводам.
- Но так оно и было! Правда!
- Как давно вы работаете в этом госпитале?
- Девять лет…
- И как вас не тошнит от всей это обстановки!
В палате было прибрано, заправлены простыни, новые цветы. Гадкий серый свет прокрадывался через жалюзи к чемоданам погибшего. У кровати стояли стоптанные бежевые тапочки. Из всей этой смердящей гармонии выбивался брошенный на столике пульт. Старый, ободранный, в целлофановом пакете, измотанный скотчем. Работал только один канал. Спортивный. И скучный. Среди последовательного белого шума, канал за каналом, телевизор переключился в режим видео. Здесь уже обнаружилось много интересного…
- Не убивать? Пауков любите?
- Милые создания. Зачем зря лишать их жизни.
- Хорошо. Тогда поговорим о вас. О вашей жизни.
- А что с ней? Всё хорошо, другой врач сказал, что я выздоравливаю.
- От этого не избавиться за неделю. Ни за месяц. Ни за год. Вы плохо питаетесь, не спите, злоупотребляете алкоголем.
- От скуки, не знаю, куда себя деть.
- Наложить на себя руки не пробовали?
- Что простите?
- Это так. Техническое любопытство.
- Я не самоубийца. Мне нравится жить.
- Время от времени, я полагаю.
- Давайте закончим этот разговор.
Тишины нет даже ночью. Если закрыть окно, через дверь просачиваются стоны умирающих. Закрыть дверь, и едкий звон в ушах превращается в писк, треск, скрежет. Он разрывает голову и лишает сна. Тело сжимается в жалкой судороге, требуя действия. Ногти впиваются под кожу, кости выходят из суставов. Горло сипло съёживается. Неслышный крик, жалобный ропот. Ночь не заканчивается никогда. Она переходит в пятна красочных и грязных воспоминаний. Они скачут перед глазами, меняя позиции и позы. Они тошнотворны, как и всё вокруг. Тогда надо смотреть на руки. Надо украшать стены, надо расписывать тело. Каждое дело должно быть доведено до конца. Страхи не должны быть поводом для бездействия.
- Всё молчите? Жалкое, жалкое существо. Вы не имеете права говорить о смерти. Общество лишило вас этого права. А вот мне можно. Поэтому я говорю за вас. И не надо на меня так смотреть. Вы очевидный придурок. И слабак.
- Каждое дело должно быть доведено до конца.
- И вы решили изнашивать себя, пока что-нибудь само не оборвётся у вас внутри?
- Бойся своих желаний…
- Они приведут в ад.
- Разве это не ад?
- Поверьте, в аду гораздо хуже.
- Верю.
- Нет, сейчас вы можете не стыдиться. Я не общество. Я не лишал вас права голоса. Наоборот, у меня есть потрясающий талант. Я могу стать вами. Вашими мыслями, вашими руками, вашими поступками. Цель будет достигнута. И это будет правильно. Прислушайтесь к вашему внутреннему голосу? Что он говорит вам?
Самое страшное в госпиталях – это тотальное одиночество зазеркалья. Нет ничего неприятного в проводах. Но воздух невыносим. Окружение губительно. Оно приводит к панике, необоснованной агрессии, унижению. Всё равно, что помогать раненному избиением палкой с гвоздями. Больных надо либо лечить, либо ликвидировать. Воспитывать храбрость с детства, чтобы они не боялись своих поступков. Мысли материальны. А это дорога в один конец….


- Ну что там было?
- Записи. Много. Жертва и незримый собеседник. Издевается над нами. Всё снял, но не появился ни в одном кадре. Как будто его и не было.
- А укол?
- Ничего не видно, это было ночью. Только тонкая тень у капельницы, ничего не разберёшь!
- Он сопротивлялся?
- Нет. Вышла даже не казнь, а эвтаназия какая-то.
- Дааа, тупик.