Герои забытой эпохи Глава шестая

VI. Темное наследие

Туманные Холмы были единственным прямым владением Ангелинора к востоку от Багряной Степи. Недремлющий Тириност – белокаменная дозорная башня, венчающая высочайший холм за стенами города, – при свете дня и во мраке ночи следил за сумеречными рубежами, откуда можно было поджидать лиха. Следил за Инистыми Горами на востоке, хранившими в своих темных недрах свирепых пещерных троллей. Следил за нисходящим к западу от Сумеречной Горы Северным Кряжем, кишевшим злокозненными гоблинами. Следил за Темным Лесом на западе, обступавшим стены города и таившим в тенистой чаще необузданных лесных людоедов. Жителями города были жены и дети «бдящих» – так нарекали тех, кто посвятил свою жизнь служению Белой Державе и видел смысл в том, чтобы изо дня в день, словно засоленные моряки на берегу, следить, не грядет ли шторм, – да многоразличные умельцы, кого лихая судьба забросила в сие захолустье.

Иноземцы бывали здесь нечасто, а ежели и заявлялся одинокий, неизвестно какими ветрами заброшенный странник, так надолго не задерживался. По вечерам мужчины собирались в местной таверне. Вот и сейчас они были там, но не горланили песни. Они собрались вокруг потертых дорогой незнакомцев, толковавших со сведущим на поприще слухов трактирщиком, казалось, таким же старым, как и его вотчина, – собрались, дабы послушать вестей, прилетевших из иных земель.

Но Аинур и его спутники были не единственными странниками, заглянувшими этим вечерком в «Северную Звезду»; чуткий следопыт давно приметил в кресле у камина уединенного старого бродягу, видно, исчерпавшего любопытство мужчин или, может быть, оттолкнувшего их своим угрюмым обличьем.



– Говорят, на Западе и Востоке неурожай, говорят, люди болеют так, словно на мир пала тень его гибели? – расспрашивал трактирщик по своему обыкновению.

– Мы видели пустующие земли, брошенные угодья, – отвечали путники. – Наверное, болезнь, помянутая в словах твоих, есть страх или страх порождает болезни, а когда болеют люди, болеют и поля.

– На Западе, – возвысил голос Аинур, – когда я видал его последний раз, люди жили неизменными размеренными днями, но, видно, сейчас, когда беженцы принесли с собой заразу – страх, и Запад постигла та же участь, что и Восток.

– Как же тут не бояться, – сетовал трактирщик. – Недавно истаяла черная мгла над Сумеречной Горой – истаяла под ветром перемен.

– К добру ли это, к злу ли, – послышалось из толчеи мужчин, – нас закон не спрашивает. Мы сделали свое дело – послали гонца.

– Послать­то послали. Но он давно уж должен был вернуться, – прохрипел старый трактирщик. – Ежели не воротится на днях, придется отсылать нового, – морщинистые руки старика, превосходившие ловкостью розовые ручки молодой прислуги, были заняты сухой тряпицей и мокрой кружкой. Взгляд был задумчивый, устремленный вдаль. – Что делается с этим миром? Так у нас в городке и людей­то не останется.

– Мы держим путь на Запад, – негромко, но многозначительно промолвил бесстрастный следопыт; потом добавил: – Могли бы подсобить.

– Что станет с этим миром, если каждый начнет перекладывать свое бремя на чужие плечи? – раздался голос из становища мужчин. – Призвание кузнеца – ковать, вот его цель, его бремя, его дело. Вся его жизнь повязана с его делом. Его дело – его судьба. Доверять свое дело другому – значит доверить ему свою судьбу. Ваше предложение благородно, но мы сами доставим вести на Запад, ибо таково наше призвание, наша цель, наше бремя.

Потом были последние слова Аинура:

– Каждый несет свое бремя. У всего – своя цель, – после чего он выпил остававшееся в кружке пиво, поднялся с места и пустился наверх, провожаемый туманным взглядом неутомимых в дороге и веселье гномов­спутников – взглядом, соскользнувшим с лестницы на пенящиеся кружки.

Потом мужчины, подобно птицам, возвращались в насиженные уголки, ибо пилигримы к этому времени исчерпали их любопытство.

Много чего было потом. Но одно осталось незамеченным – сумрачный бродяга у камелька, заслышав, куда путешественники держат путь, шевельнулся в своем кресле.



Весь следующий день провели в стенах «Северной Звезды», чувствуя, как непомерная усталость после тяжкого перехода через Инистые Горы утекает прочь и как в сердцах, словно за окном, на смену выстуженному мраку брезжит рассвет, отогревающий вдохновение к стремлению вперед.

Но даже под сенью умиротворенной обители печать вымученной устали не сходила с лица Аинура. Спутники приглядывались к нему. Казалось, не плоть его была охвачена стенанием, а дух. Вдобавок гномов настораживало недавно возникшее у Аинура одержимое пристрастье к мечу, овеянному зловещей тайной (вот и былой ночью, воротившись в справленные покои, Айзенмун и Магниус застали спутника, подобно изнуренному трудами правителю на своем троне, дремлющем в кресле у камелька вновь же в компании загадочного оружия, покоившегося на коленях владетеля и в отсветах очага казавшегося осколком живого пламени). Но им не было ведомо, что подтачивает волю следопыта тревожное чувство, будто чей­то пронизывающий взор следит за каждым его шагом, за каждой мыслью. Что все это время, изнуряемый неприступной горной стезей, он желал скорее отгородиться крепкой надежной дверью вовсе не от студеной ночи, снега и ураганных ветров, нет, от призрачного утробного гласа, нашептывающего: «Аинур... Аинур... Аинур...» – и ныне не отпускавшего его рассудок под безмятежной сенью дубовых перекладин. Что за пеленой яркого каминного пламени ему чудился испепеляющий взгляд багряных очей, с недавних пор терзавших его разум за вратами царства снов.

Но было и то, что переполошило все Туманные Холмы – кто­то под покровом ночи взломал дверь конюшни при таверне и свел всех лошадей, находившихся в стойлах!



Сменяя омраченный лихим известьем день, рогатый полумесяц, вновь созерцаемый нашими путешественниками из окна своих покоев, разбавил ночной мрак мертвенным серебристым сиянием, также как леденящая завывающая песнь волков разбавила ночную тишь, но последующий рассвет, осененный приветственной песнью петуха, встретил путников изготовленными к новым терниям, казалось, бесконечного странствия. Спустились в главный зал, попрощались со старым трактирщиком и вышли в сумерки.

На ступенях сидел угрюмый бродяга, двумя вечерами ранее примеченный Аинуром у камина. Лишь сейчас путники смогли его толком разглядеть – это оказался старый слепец, умудренный седой бородой, сползавшей из­под крючковатого носа. Укутанный в поношенный плащ из косматых волчьих шкур, он походил на нищего. Старая торба за плечом да грубый посох в морщинистых руках были его единственным добром.

Как свежая могила ночной порой, подернутые призрачно­белой дымкой глаза подняли на следопыта невидящий взор, и раздался хриплый глас:

– Не позволят ли славные пилигримы разделить с ними путь? – что­то лукавое было в старце, что­то гораздо большее, чем на первый взгляд (такое чувство пронзило друзей, словно молния).

– Нам попутчики не нужны! – выпалил Айзенмун, сторонясь слепца, точно прокаженного.

– Как мне нужны не вы, а ваши мечи, – бросил старец. В лукавом голосе звенела неколебимая уверенность. Обреченные на вечный мрак очи словно бы проницали насквозь все: и живую плоть, и мысли; старец добавил: – Так же как вам необходимо скоротать путь.

– С чего ты взял? – нахмурился Аинур.

Угрюмый незнакомец воззрился на громады Инистых Гор, сияющие снежной белизной под завесой непроницаемого мрака, и, казалось, слепой, он вглядывается дальше и глубже, нежели зрячий.

– Мне известно, откуда и какой дорогой вы явились. Может, очи мои утратили силу, но слух доколе не покинул меня, – был его ответ. Не сводя со следопыта невидящего, но вместе с тем твердого взгляда, старец продолжал: – Тот, кто, одолев тягостный путь через горы, суровые, как гроза, и неприветные, как снежный буран, посвятил покою под кровлей тепла и уюта лишь две ночи и вновь вернулся на странническую стезю – не иначе спешит по срочному делу.

На мгновение всем показалось, что незнакомец вовсе не так стар, как кажется, но в следующий миг сомнения растаяли, словно утренний туман под внезапным порывом ветра, а хрипучий глас продолжал вещать:

– Тем вечером, явившись, вы расплатились с трактирщиком за стойла, не иначе у вас имелись лошади, коим предстояло облегчить ваш долгий путь, но вот злосчастное совпадение – конюшни ограбили. – Неприметная под вислыми усами ухмылка коснулась старческих губ. – Я готов обменять свои знания на вашу силу.

– Откуда же слепому старцу ведом ближний путь? – сомнение и осторожность не отпускали сурового взгляда следопыта. – Ближний и тайный, ибо мне доводилось бывать в этих краях и ранее, но ни о чем подобном я не слышал.

Угрюмый незнакомец молчаливо воззрился на безбрежное темное море курящегося мглой леса, что простирался от гор на севере вдаль на запад и юг, где в сумеречно­лиловых предрассветных небесах, словно волшебные самоцветы, еще горели звезды.

– Редкий путник отважится ступить в Темный Лес, но недавно нашелся тот, кто прошел им с запада на восток. Я слышал, сей отчаянный путешественник был одет в черный плащ и черную же шляпу с пером, – молвил старец. – Он, подобно вам, заявившись, толковал с трактирщиком. А знаете ли, когда отступает зрение, слух становится твоими очами, и сквозь слова ты проницаешь то, что сокрыто от глаз.

– Слова твои свободны ото лжи, – с сомнением присматриваясь к потрепанному бродяге, согласился Магниус, всегда умевший провидеть даже самый искусно прикрытый обман.

Аинур смерил слепца сумеречным взглядом:

– Кто ты, откуда и куда идешь? – невозмутимо спросил он.

Старец, крепко сжимая древко посоха, выпрямился и превзошел бы следопыта ростом, если бы не годы, согнувшие его спину.

– Мое имя Ликон, – представился слепой скиталец. – Подобно многим другим, я направляюсь на Запад подальше от запустенья и необоримого страха.

– Даже старому слепцу дорога его шкура! – отозвался Айзенмун.

– Можешь называть его Подковой, – обратился Магниус к старцу. – Меня же – Магниусом.

– Имя вашего предводителя хранится в тайне? – смутился старец.

– Мое имя – Аинур, – зазвенел глас следопыта. – Среди друзей не бывает предводителей.

Ответом Ликона был безмолвный поклон и лукавый блеск в бельмах, словно неясный огонек на другом конце призрачной реки.

– Судьба ниспослала нам встречу, но оставила выбор в наших руках, – возгласил Аинур, вдумчиво всматриваясь в живую стену плывущей по холмам мглы. – Но что станет с этим миром, если сердца младых покинет почтение к старикам? Ведь придется время изморози и на наши локоны.

Выжидающие взоры безответных спутников были прикованы к величественной фигуре следопыта, вновь, как под сенью Мглистой Рощи, веявшей скрытой, но могущественной силой, передавшейся его словам:

– Вот моя часть нашего уговора, – и он наполовину извлек из ножен меч – лезвие, казалось в утренних сумерках, горело своим светом. – Твоя же часть ведома тебе, Ликон.

И все четверо углубились в густой туман.



***

Туманные Холмы за спиной путников утопали в серебристой пелене. Но Тириност возвышался над облаком мглы и сверкал так же ярко, как сверкали позади белокаменной твердыни Инистые Горы, отливавшие розовым под нежаркими лучами пробуждавшегося солнца.

Путники подступились к лесным рубежам, хоронившим за собой царства вечных теней.

– Дальше в знаниях моих, как и пред взором, расстилается мрак, – заявил Ликон, указывая вперед на утеснившуюся меж непролазными чащами узкую тропку, змеившуюся в лесную тьму под нерукотворным, плетеным сводом, сквозь который, словно через прорехи в пасмурном небе, падали яркие столпы света. Мрак становился тем гуще, чем глубже вдавалась в него стежка. – Но здесь не обрывается моя часть нашего уговора, – прибавил старец. – Мой долг будет уплачен сполна, лишь когда мы окажемся по другую сторону Темного Леса – на пороге бескрайней Багряной Степи.

– Если познания твои истинны, как и мои воспоминания путеводных карт, мы выиграем не менее пары недель пути, – отозвался Аинур, с рукой на эфесе меча приблизившись к тенистой арке из спутавшихся древесных крон, облетевших с осенними ветрами. – Но, друзья мои, истинно не всякий ближний путь короче, а порой он и смертельно опасен, когда пролегает через владения тех, кто терзаем неутолимым голодом под солнцем и луной и жаждет отведать вашей плоти и крови. Призываю, будьте бдительны и держите оружие наизготове – всегда, ибо от этого зависит ваша жизнь и жизнь ваших соратников!

Едва дыхание утра развеяло слова следопыта, путешественники сменили серые холмы на древесную сень, а потерянно блуждающий туман – на вечный полумрак.



Предостережения следопыта казались беспочвенными, однако ничто не внушает такого ужаса, как мертвенная тишина, обнявшая наших путешественников, ступавших по многоцветному ковру из опавших листьев. Порой корни худощавых деревьев, словно змеи, пересекали тропу, и тогда Айзенмун, следовавший позади Ликона и сверливший негодующим взглядом согбенную спину новообретенного спутника, неприязненно бросал вперед: «Выше ногу, не то голову размозжишь».

– Тебе ли, обреченному созерцать сей несправедливый мир наполовину, не знать, – глухо молвил Ликон, будто ощущая на себе пристальный взгляд гнома, – каково это, быть не таким, как все, не иметь того, чем обладают другие, может, менее достойные?..

– Мир бесконечно справедлив и прекрасен, но иной раз и то, и другое выше нашего разумения, – сурово отозвался Айзенмун. Спустя пару шагов лицо его изменилось, налилось пущем недоверием, брови враждебно насупились. – Приятель, никто ведь ни говорил, что у старины Айзи только один зрячий глаз. Откуда ты знаешь об этом?

Ликон замер, тяжело опираясь на посох. Голову старец держал прямо с гордостью одинокого скитальца. Веки были раскрытыми.

– Обмолвился раз – обмолвлюсь и дважды, – сорвалось из­под длинных седых усов. – Мой слух – мое зрение. Голос может поведать о своем владельце ни чуть не меньше, чем взгляд. С годами все учатся читать по глазам. Я же учился другому.

Обострившийся в тенях под лесной сенью слух вышагивающего впереди Аинура уловил едва слышимую, словно легкое дуновение ветра, перемолвку позади, вернувшую его к сомнениям, ныне переполнявшим все его существо, – какой он, этот мир: справедливый ли, нет ли, прекрасен он или ужасен?..

Лишь Магниус, смиренный, но готовый встретить лихо грудью, хранил невозмутимое спокойствие и сквозь тенета зарослей в немом упоении созерцал на севере убеленные снегами и окутанные дымкой горные пики – Северный Кряж был не столь величав и могуч, нежели великая, окруженная меньшими братьями гора его родины – Залам, поддерживающая на своих плечах королевство гномов, отрекшихся от обычаев предков, – Арканион, но всякие горы, младые и старые, белоснежные и серебристые, завораживают взор, пусть даже в своих бездонных недрах хранят они кровожадных мракобесов.

Много еще дней они вот так же медленно, но верно приближались к западным окраинам Темного Леса, предлежащего у пьянящего приволья Багряной Степи, за которой, словно новая земля за неоглядным морем, простиралось заветное, сияющее королевство. Новый спутник все чаще обращался со словами к Аинуру, и вот что удивительно – следопыт принимал это предложение, казалось, с охотой. Много еще ночей они коротали в тревожной дреме, не сходя с тропы и не разжигая костров, дабы сохранить свое пребывание под сенью зловещего леса в тайне. Айзенмун не поступался своей неблагосклонностью к слепцу даже под уговорами родича: он мне тоже не по нраву, но не прогонишь же его, как­никак, а сказал он правду и слово свое сдержал. Тропа неизменно вела под уклон.

В тот день они двигались по косогору: справа, на севере, вздымались и хмурились горы, слева – лес, словно по склону холма, нисходил в непролазную лощину, когда Айзенмун вдруг воскликнул, указывая на юг:

– Глядите!

Все замерли.

Вдали над сумеречными лесами черным перстом судьбы возвышалась башня. Но не это заворожило взоры – леденистые молнии бесшумно сверкали меж шпилями твердыни и хмурыми небесами. Невольно приходила на ум мысль, что некая сила, наполнявшая собой это место, покидает его, утекая в невидимую брешь.

– Нас, друзья, это не должно касаться, – наконец, промолвил Аинур, отведя от нахмуренных бровей смуглую ладонь.

Ликон, казалось, вместе со всеми взирающий свысока на лесные владения и взором своим, объятым вечным мраком, проникающий много дальше башни, увенчанной молниями, поведал в ответ на слова следопыта:

– Не касаться сие может лишь того, чьему взору оно недоступно.

– Старик прав, – согласился Магниус. Отсветы призрачных всполохов то озаряли вдумчивые лики, то вновь погружали в полумрак. – Кто бы ни оказался под сводами сей башни, с ними, явственно, приключилась беда. Так уж вышло – судьба вложила в наши руки решение: достойны ли они помощи и спасения или же нет.

– Лихое место, – проворчал Айзенмун. – Не баламуть воду, старик! Аинур, старина, прав – не стоит нам туда соваться, не наше это дело, не по нашей вине что­либо и с кем­либо приключилось за стенами сей зловещей твердыни! У нас, знаете, свой путь.

– Прав Аинур или нет, – молвил следопыт, суровый и задумчивый, – не ему решать. Но одно ему ведомо наверняка – он не палач.

С этими словами Аинур обнажил сверкающий меч, разогнавший полумрак, и первым сошел с тропы, манимый загадочной башней.

В призрачно бледных очах старого бродяги­слепца зажегся лукавый огонек, соскользнувший ухмылкой на морщинистые, укрытые усами губы. Но все осталось тайным, ибо, неприметный и презренный, он ступал за спинами своих спутников.



Огненный диск заходящего светила уж проливал сквозь решето хрупких ветвей веера кровавого света, обагряя западные стены твердокаменной башни, когда наши бродячие путешественники, миновав брешь в разрушенной окружной стене, подступились к высоким дверям, высеченным из того же камня, что и взметавшаяся к серым небесам темная твердыня. На широкие ступени, поднимающиеся к дверям и окутанные предвечерними тенями, падал из разломанных ставней луч мягкого янтарного света. Отражая свет, на ступенях сохла темная лужа крови.

– Ликон, отступи к стене и оставайся там, покуда мы не вернемся, – скомандовал Аинур, трогая пальцем лезвие сверкающего в вечерних сумерках меча.

– Важно то, какими вы вернетесь... – глухо пробормотал лукавый старец, исподлобья проницая следопыта невидящим взглядом.

Однако никто не внял роптаниям слепца.

– Хозяин, недруг и спаситель в сей роковой час сойдутся под единым сводом, – мрачно промолвил Магниус, с мечом в одной руке и арбалетом в другой смеряя башню оценивающим взглядом, от кровавой лужи до молний, полыхавших над шпилями.

– Кто прав, кто виноват – вот в чем вопрос, – проворчал Айзенмун и, оглянувшись – у пролома в стене стоял старец, лохматый плащ делал его почти незаметным на фоне дремучей чащи Темного Леса, – с секирой наперевес поставил ногу на первую ступень, вторую, третью.

Поднялись по ступеням и, на мгновение, словно промелькнувшие тени, затмив янтарный свет, скрылись за дверьми башни.



Многоколонный зал, озаренный меркнущим пламенем факелов, встретил незваных гостей безрадостной пустынностью и зловещим гулом, исходящим, казалось, сразу из земных недр и вышины. В толще дальней стены зияла чета проемов: под сводами одного ступени нисходили вглубь, второго – восходили ввысь. Порешили, как в лабиринте потаенных темниц под корнями Могильной Заросли, разделиться – гномы отправились разведывать глубины загадочной твердыни, Аинуру же предстояло исследовать и познать, насколько она высока.

Пути разошлись.

Поступь следопыта была легкой и бесшумной, как у охотника, выискивающего жертву, но стремительной, точно промедление подобно гибели. В суровом взгляде сверкала решимость и воля, в руках – меч, сделавшийся на диво владетелю легковесным, но горячим, словно его только вынули из огня! Аинур, погоняемый тем же чувством, что в пути не давало ему покоя и, наполняя его сердце тревогой, вихрем гнало вперед, одолевал ступени и проносился мимо новых этажей, словно знал, на каком его поджидает судьба, но он лишь следовал неоформившейся, подобно туману, цели, как если бы был слеп, но знал дорогу.

Пламенеющее в груди стремление привело его на самый верх башни, где не оказалось ничего, кроме библиотеки, громадной и сумрачной, пустынной, но не бесшумной. Подобный эху, чей­то голос исходил от ее дальней оконечности, ровно как и тусклый свет, сочившийся, будто из расселины, из узкого пространства меж двумя гигантскими книжными полками. Свет всегда манит к себе, словно обещание жизни, тепла. Источником его – приблизившись, выяснил Аинур – оказалась тайная комната (в ее скрытном расположении не приходилось сомневаться, ибо дверь, скрывавшая от глаз сию палату, была исполнена в виде книжной полки, подобной множеству прочих). Аинур бесшумно взбежал по ступеням и очутился под сводом высочайшего шпиля твердыни, превосходившего даже крышу основной, центральной части строения. Внутри над пламенем открытого очага бурлил смолисто­черным отваром огромный закопченный котел. Пар, подобный вечернему туману, седой пеной выливался через края и, разбиваясь о гладкий пол, улетал сквозь зарешеченное отверстие в полотке. Позади котла у окна, прорезанного в каменной толще, высился, скрестив на груди руки, – руки воителя, крепкие и покрытые шрамами, – сумрачный муж. Огромный плащ, кроваво­красный с черными разводами, ниспадал с горделивых и некогда могучих плеч, укрытых серебристыми локонами длинных, тронутых дуновением горного ветра влас. Зрелых лет, но бледный, словно неисцелимая хворь измучила плоть его и дух, он источал грозную силу, что превыше земной мудрости и отваги.

– Благородство привело тебя разделить со мной час гибели, – обронил загадочный незнакомец, не отрывая взгляда от серых далей за окном. В его голосе звучала сила мужественного воителя, но печаль и закоснелая мудрость обращали ее в эхо забытых дней. – Честь твоя и великодушие дают тебе право знать.

Аинур, словно завороженный, опустил свой меч.

– В прошлом невозможно предугадать, каким пожелает видеть тебя судьба в будущем, – промолвил незнакомец и взглянул на свои ладони, некогда грубые и горящие изнутри немалой силой рук, но исцеленные временем, как поле брани, заросшее травой. – Эти десницы, сжимая меч разящий, проливали кровь. Грязь дальних дорог въедалась в мои сапоги. Ныне же сумеречный плащ одинокого ведуна и звездочета, запертого в собственной башне, покрывает усталые плечи. Много лет когда­то бывшему в кольчуге бесстрашного воителя, затем скитавшемуся, бежавшему от прошлого под плащом странника, друга теней, и ныне откликающемуся на имя Магистр... Магистру Дроко (представился сумеречный обитатель потаенной палаты) удавалось держать вотчину свою, оплот тайных и могущественных знаний, сокрытой от взоров живых и мертвых. Удавалось... до сего дня, предсказанного на страницах Книги Судеб.

Лишь сейчас Аинур заприметил старинный, могучий том, свисавший на крепкой цепи с плеча сумеречного мужа.

– Что станет с этим миром, если мы забудем о том, что всякое наше свершение вечно? – молвил задумчивый звездочет. – Ибо все уходит в прошлое, а прошлое навсегда пребывает в настоящем, вечном. Порой кажется, давно минувшее возвращается, ибо прошлое невозможно забыть и исправить, с прошлым можно лишь смириться, как мирятся со своей судьбой, пусть даже печальной. Это заставляет обдумывать каждый свой шаг, дабы не было прискорбно за былые дни и деяния. Прошлое, подобно неисцелимой ране, может вечно доносить из глуби времен боль, выдержанную, как вино, летами и зимами, но может и вдыхать немеркнущую гордость, – на мгновенье безрадостный голос стих, и тогда вездесущая тишина заволокла, казалось, весь мир, от серых далей за окном до одинокой, заброшенной в глухом лесу твердыни. – Выбор... Всегда приходится выбирать, – вновь послышался холодный, как предзимние ветра, голос. – В выборе заключена вся свобода, что дана нам. И от решения порой зависят все дальнейшие отпущенные годы.

Звездочет обратил на следопыта взгляд – остылый ко всему на свете, но пронизывающий насквозь, даже глубоко утаенные мысли. И Аинур узрел лик, как понял он, властителя таинственной твердыни. Несчетные прожитые зимы резцом времени тронули его черты, осветив их мудростью, но обошли стороной силу и цвет молодости, застывшей в неумолимом потоке перемен. Необычайные, золотистые, как подсвеченный топаз, очи ведуна служили вместилищем печали и глубокомыслия, застывшей, подобно лаве, жажде могущества и всепоглощающего разочарования.

– Я был величайшим из смертных воителей, – молвил звездочет, вновь устремив задумчивый взор в безбрежный мир за окном, – но всегда вожделел овладеть скрытыми и могущественными знаниями. И судьба исполнила запретные мечты. Давным­давно в огне последней битвы Великой Войны, где славный витязь подгорных кланов сразил Ахриурука, пробил мой час. Никем не замеченный в безумстве сечи, я первым подступился к поверженному всеордынскому вождю и сорвал с его груди не причитавшийся мне трофей. Это была книга. Лишь истинно могущественную книгу чародей, ввергнувший Запад в страх и войну, мог хранить у своего черного сердца на земле и в небесах – так тогда думал я и не ошибался.

Всполохи за стенами твердыни, словно отблеск бьющегося в небесах сияющего сердца, озаряли палату, и в резком свете сумрачная фигура звездочета казалась памятником одиночества.

– Страницы выглядят пустыми, – продолжал он приглушенней и вдумчивей. – Но стоит лишь присмотреться, и видишь, как на них проступают предсказания грядущего, видишь повести целых жизней, от рождения и до смертного одра, видишь средь строк величайшие тайны мироздания! Книга, повелевающая судьбами, даже судьбой эпох и всей этой земли, открывает своему владетелю, казалось бы, все, что он пожелает. Но обладает книга собственной, несокрушимой волей. Порой она поведает тебе обо всем, чего лишь возжелаешь, порой страницы остаются пустыми – книга молчит, а порой она своевольно раскрывает пред тобой знания и тайны, и тогда она – твой владетель, ибо ей не только ведома твоя судьба, она в ее власти!..

Сверкнула молния – на мгновение выступили резкие тени, и Аинур вздрогнул, ибо привиделось ему, что его собственная тень, подкравшись сзади к тени Магистра, занесла меч!

– Спустя годы, когда я пережил всех, кого любил, мне открылось еще одно удивительное ее свойство, – рассказчик расправил горделивый стан, словно старое дерево, пробудившееся от заморозков, но во взгляде его все еще стыла тоска и задумчивость зимы. – Книга отодвигает старость своего хранителя, но иссушает его сердце, жертвуя покоем и земной радостью и преисполняя его великим бременем ответственности – ценой за знание многого. Вернее умереть, нежели снести в одиночестве неизменные муки – пламя, пожирающее твое сердце, но озаряющее рассудок. Так возник Тайный Орден – братство верных хранителю Книги Судеб, тех, кто велениями непостижимых сил сохраняет в этом мире старый, привычный порядок.

Очи звездочета блистали пламенем воспоминаний.

– Давно Судьба самолично через страницы колдовской книги поведала мне о сегодняшнем особливом дне. Ты похож на странника, а значит, тебе ведомо, что с самого начала нынешнего года словно тронулся лед веков, и непредсказуемые изменения охватили привычное течение жизни. Но знай, что­то меняется не только лишь на земле, но и в звездных небесах! Алая звезда Мильена вспыхнула ярко, как никогда, словно грозовая туча, скопившая сил и мощи. Но это далеко не все – комета сегодняшним вечером пронесется над этой землей! Книга предсказала это еще очень давно. Предсказала и велела изготовить Темное Зелье, что кипит в котле подле тебя. Книга не поведала, для чего мне следует изготовить зелье, но непослушание Книге Судеб равно предательству этому миру! Единственное, ведомое мне, как алхимику и чародею, сей отвар исцеляет, да не просто, как множество иных снадобий, а оживляет даже мертвую плоть. Но я бы не стал отведывать его, пусть даже глоток сулит бессмертие. Оно слишком мучительно.

Рассказчик устало выдохнул, плечи его понурились.

– Это моя история, и она близится к концу, как близятся сюда они. Ты слышишь их гулкие шаги – шаги близящейся гибели? Не знаю, что их привело сюда, может, желание уничтожить башню и книгу, а может, стремление заполучить то и другое, но они рыщут, изо всех сил рыщут, и рано ли, поздно ли явятся сюда, но они не найдут здесь того, за чем пришли под знаменем смерти и разрушения. Мы не можем противиться Судьбе. Все было бессмысленно. Для меня время битв закончено. Порой мудрее не вмешиваться в ход вещей.

– Если все, что ты поведал мне, правда – ты вмешался в ход вещей более, чем кто­либо другой! – воскликнул Аинур. – Но еще не поздно сделать что­то от своего сердца, а не то, что приказала тебе колдовская книга!..

В палаты, сорвавшись с гор, ворвался порыв ветра, и фигура властителя башни развеялась, словно призрак из теней и тумана.

– Не поздно еще уйти, если тебе дорога жизнь... – послышался удаляющийся, подобно эху, голос.



Громадные тени затмили тайную лестницу.

Раздался чудовищный рык, наподобие звериного!

Словно отвечая на вызов, Аинур, крепко взявшись за рукоять меча, неспешно спустился в библиотеку. Пред ним зловещим ликом гибели жизней и краха твердынь высились лесные людоеды, напоминавшие буро­зеленой кожей древние ожившие деревья. Впереди, возвышаясь над прочими, громоздился вожак, вооруженный наперевес гигантской корягой, походящей на палицу. Кровожадный взгляд темных очей дымился ненавистью. С этим врагом нельзя было договориться.

Аинуру невольно вспомнилась недавняя схватка с пещерным троллем в смрадных землях Ахриамана. И он решил повторить свой отчаянный подвиг.

– За Короля!!! За Ангелинор!!! – бесстрашный клич сотряс злосчастную твердыню.

Словно выпущенная стрела, отважный следопыт устремился в битву, но сверкал с разящим мечом в руках, подобно падающей звезде, мчащейся навстречу своей гибели. В его сердце не было страха, а в очах пылал гнев! Но на сей раз меч, могущественный и вселяющий незатменную надежду, подвел своего владетеля. Чудовищной силы удар тяжкой коряги встретил храброго, но опрометчивого воителя и, огласив залу зловещим хрустом, отбросил назад, словно неприступный утес самонадеянную морскую волну! И вновь поднялся животный рык (ныне в нем слышалось торжество и насмешка).

Отхаркиваясь кровью и не чувствуя ног, Аинур, отчаянно цепляясь за стремительно покидавшие его силы, водворил руку на первую ступень тайной лестницы, затем вторую, третью. Как никогда остро он ощутил близость собственной гибели, и вся вспыхнувшая в роковой час жажда жизни укоренилась в одной лишь мысли, взывающей к Темному Зелью, клокочущему в заветном огромном котле, единственно сулившему спасенье. Меч, блистая, остался покоиться в лужи крови своего владетеля. Умирающий следопыт скрылся под сводом проема.

Раздался плеск, шипение.

Людоеды шагнули было вперед. Но в следующий миг вал тьмы и пламени вырвался из тайной комнаты, повергнув их в ужас и обратив в бегство!

Не убоялся колдовства лишь вожак, окруженный густым дымом – наследием внезапного дыхания темного огня. Очи неистового дикаря горели в серой пелене, как угли. Едва мгла рассеялась, перед ним оказался только что поверженный, но чудом возродившийся противник. Казалось, человек (если сейчас это был человек) стал выше, а одежды на нем изорвались в клочья. Ухмылка не коснулась клыкастой пасти людоеда, нет, внезапный ужас застыл в его глазах­обсидианах, еще мгновение назад преисполненных испепеляющей отвагу ярости, – нечто зловещее, мнилось ему, было в противнике, восставшем над предсмертной агонией.

Облаченный в лохмотья, но горделивый, похожий на бледную тень, окутанную языками темного пламени, воитель протянул руку, и меч, что покоился в луже крови, сам, не иначе как по волшебству, взлетел к его перстам. Но вожак лесных людоедов был закаленным в боях ратоборцев, и ни один враг, ни одно колдовство не могли его устрашить. Замахнувшись своим оружием, он совершил шаг вперед. Но в этот миг молния расколола крышу, и яркий свет угасающего дня ворвался в сумрак залы! Коряга выпала из лап, закрывших обожженные глаза...

Бледная рука занесла лезвие, охваченное сапфировым пламенем, и обрушила смертельный удар!



Призрачным эликсиром отдохновения тишина наполнила башню, впиталась в пыльный воздух гулких залов. Только один звук, слетевший с самой вершины и подхваченный многоголосым эхом, ненадолго нарушил ее умиротворяющую завесу – это был звон, как искра, сорвавшийся из­под меча, упавшего на каменный пол.

Силы покидали Аинура. На пороге забытья сквозь пелену меркнущего света он видел застывшую вдали залы – под сводом лестничного проема – величественную фигуру, закутанную в черный плащ. Во мраке низко надвинутого капюшона стыли мертвенно­бледным пламенем лукавые очи. В одной руке темного призрака смутно белел меч, казалось, высеченный из кости, в другой – костяная маска.

Голос, исходящий будто бы из иного мира, холодного и безрадостного, промолвил:

– Жертва принесена, мой господин.