Рассказы ветерана

               
               
Моему отцу В.С. Боровицкому


            1.Диверсант

Когда началась война, я заканчивал военное  училище штурманов дальней авиации. Нас ускоренно готовили к выпуску. А тут фронт стремительно приближается. Сначала у нас был такой бардак и неразбериха, что не дай Бог! А немцы все прут и пачками забрасывают к нам в тыл своих диверсантов на парашютах. Вот нас курсантов однажды и послали в предполагаемое место заброса немецких парашютистов. Идем мы цепью через поле с огромными трехлинейками наперевес и, вдруг, один глазастый матросик углядел в стоге сена кованый сапог. Мы за него. Вытаскиваем немца. Ну, прямо как с картинки – блондин, здоровый и наглый. Вначале войны они даже в плену вели себя с нами, как с низшей расой. Нет, мозги им промывали не хуже, чем нам.

Привели мы его в комендатуру. Пока послали сообщение начальству, что немца поймали, время обеда. Враг, ни враг, а есть всем надо. Да и нас учили на политзанятиях, что войны развязывают акулы империализма, а простой народ страдает и под пули идет. Такие как мы, или вот как этот дурной немец. Наливаем для него в миску наваристых щей, как себе, если не больше. Один матрос аккуратно, чтобы не расплескать подносит ему их, а немец посмотрел на матроса с ненавистью и ногой выбивает тарелку со щами прямо на него. Мы переглянулись, а нас там было человек пять, встали, сняли свои ремни с блестящими бляхами с якорями и с оттяжкой врезали ему по разу. Всю ненависть к врагу, который топчет нашу землю, мы вложили в этот удар. И немец не встал. Мы убили его. Что взять? Нам было по восемнадцать-девятнадцать лет.
Прибежал комендант. Схватился за голову:
-Пленного убили! Всех под трибунал!

Но, через час объявили срочную эвакуацию. Мы вернулись в училище. Нас посадили по машинам и отправили дальше на Восток.

2.Парашют
 
Техник лейтенант Саша Петров и штурман старший лейтенант Василий  Махотин разложили на столе нехитрую закуску – очищенную луковицу, пару кусочков хлеба и пол банки американской тушенки. Петров достал бутылку  со спиртом и разлил в два стакана.
-Ну, что Василий, за победу! – произнес Александр традиционный первый тост и, не дожидаясь товарища, опрокинул содержимое стакана себе в рот. В этот момент дверь в каптерку открылась, и появилось удивленная физиономия медика полка капитана Николаева.
-А Вы что тут делаете? – и, заметив стакан в руках Василия, изменился в лице. – Вы, что спирт пьете?! Небось, у торпедистов взяли?
-Да, у них, а что? – спросил Александр.
-Его же пить нельзя! Он древесный.

Саша Петров мгновенно побледнел – его порция яда уже растекалась по всему телу. Штурман еще держал свой стакан с жидкостью на весу. Он увидел реакцию друга – мгновение помедлил и в три глотка выпил свою долю. Александр с ужасом и благодарностью смотрел на него. Василий выдохнул воздух, со скрежетом откусил пол луковицы и молча, стал жевать. Саша тоже принялся есть.
-И что же нам делать? – с набитым ртом спросил он капитана, который с изумлением смотрел на них.
-Как что? Промывание желудка и кишечника. Клизму для начала. Пошли в санчасть. Но гарантий никаких.
Офицеры поднялись, надели фуражки и  пошли за капитаном. Медик раз обернулся на них, потов второй.
-Ну и  рожи у вас! Да пошутил я. Нормальный спирт, пить можно.
Василий, который шел следом за ним, как услышал это, без подготовки, снизу засадил в смеющуюся физиономию капитана. Тот как сноп рухнул на дорогу. Потом два офицера подняли медика и все двинулись обратно в каптерку допивать спирт уже втроем.

Особист  старший лейтенант Лазутин все-таки узнал об этом инциденте. Хотел за избиение старшего по званию отдать Василия под трибунал. Но, Николаев держался молодцом. На вопросы особиста о синяке твердил одно:
-Шарахнулся ночью об забор и точка.
Мерзкий был мужик этот Особист. Гарнизон – городок маленький. Все друг о друге знают, как в деревне. Жена одного летчика купила на черном рынке парашютный шелк на платье. Пошила его. А в полку, вдруг, обнаружилась пропажа парашюта. Лазутин вызывает к себе этого летчика и ну его допрашивать. Тот говорит, как было, а Особист гнет свое. Вцепился в него мертвой хваткой. Что у них там случилось? Кто скажет? Мы услышали два выстрела. Летчик сначала застрелил особиста, а потом пустил пулю себе в голову. Лихие были мужики. Может поэтому мы войну ту и выиграли.

При расследовании этого происшествия комиссия обнаружила пропавший парашют в части. Никто его не крал. Вот так. А людей уже не вернуть.

3.Торпеда

Когда мы объявили войну Японии и стали летать на боевые операции – у некоторых началась медвежья болезнь, они панически боялись и не могли летать. Прикидывались больными, а может, их страх на самом деле так скрутил. Конечно, когда в твой самолет стреляют из пушек, кажется, что все снаряды твои. Но, я сейчас не о том. Возвращались мы с боевого задания безрезультатно. Кораблей противника не обнаружили, и мне надо было сбросить торпеду. Совершать посадку с ней было нельзя. Я осмотрелся, куда бы скинуть опасный груз и тут мне на глаза попался одинокий круглый домик на берегу моря. Японцы их называют фанзами. «А вот и цель!» - возникла шальная мысль. Я определил расстояние, высоту, курс, как на занятиях. Прицелился и произвел пуск. Полета самой торпеды я не видел, но, вдруг, домик приподнялся и исчез в черном фонтане взрыва. Я продолжал смотреть. Дым рассеялся, и на месте дома зияла черная воронка. Только тогда до меня дошло, что я наделал. Зачем я это сотворил,  я не могу ответить до сих пор.

4.Шторм

Ночью при возвращении с боевого задания над морем у нас отказал двигатель. Как командир ни пытался дотянуть до берега, высота катастрофически уменьшалась. Море штормило капитально и на мягкое приводнение рассчитывать не приходилось. Я в своей штурманской кабине освободился от парашюта – в воде он мне был не нужен, проверил крепление на спасательном поясе и открыл замки на верхнем люке. В отличие от других членов экипажа – у меня было два выхода, один вверх, второй вниз.

 Самолет коснулся поверхности, и его  подбрасывало на волнах, как машину на колдобинах, пока  он не остановился и закачал на волнах. Не дожидаясь, когда самолет пойдет ко дну, я вылез через верхний лаз со скоростью, которую не ожидал от себя. Я видел, что мой командир находится уже на фюзеляже, мне машет рукой и что-то кричит. Но, из-за сильного ветра и волн я ничего не слышал. Тут хвост самолета стал подниматься, а моя кабина  начала стремительно уходить из-под меня. Как говорят: «Когда становится жарко – все смываются», я оттолкнулся от самолета и мгновенно погрузился в воду. Сразу вынырнул – мне в лицо ударила волна, одна, вторая. Пока разобрался, какое положение к волне занять, оглянулся – ни самолета, ни товарищей. Но, горевать времени не было, меня бросало, то вверх, то вниз. Сколько продолжалась эта свистопляска я не знаю.  В конце концов, мой желудок не выдержал, и меня стошнило, а волны все швыряли меня из стороны в сторону, и не было силы, которая бы их усмирила. В голове стучала одна мысль – скорее бы это все кончилось.

Наконец наступило утро, взошло солнце и море само успокоилось. Поверхность воды стала гладкой как зеркало. Возникла мысль, что хорошо, что лето и что это Японское море, а не Баренцево.  Я, наверное, задремал потому, что сначала услышал тарахтение, а потом открыл глаза и увидел наш торпедный катер. Мне сбросили конец с петлей, я сел в нее и меня втянули на палубу. Там были уже и пилот и радист. Меня нашли последним. Капитан корабля тут же на палубе налил мне стакан водки, и я залпом осушил его – за спасение. Наш экипаж спустили в кубрик и до самого берега мы проспали. На пирсе нас ждал уже командир полка. Расследование инцидента длилось три дня. Потом  экипаж отправили на неделю в госпиталь, а затем опять на фронт. 

5. Старшина.

  Как-то, будучи помощником дежурного, я застал старшину и матроса из  группы вооружения, которые сливали спирт из торпеды. Они стояли передо мной как нашкодившие школьники. Мне тогда было двадцать два года, а им уже лет по тридцать. Старшина был богатырского сложения. Ну, захотели мужики выпить. Конечно, разбавлять спирт в боевой торпеде не допустимо, но летом это большого значения не имеет, восемьдесят там градусов или шестьдесят. Но, вот, что делать мне? Если доложить дежурному – матросов ждет трибунал, у которого в военное время только два решения -  или расстрел, или штрафбат, что не лучше расстрела. Если не доложить, то может это дело всплыть и тогда мне светит трибунал. Конечно я был молод и глуп, я заставил их восстановить все как было и приказал держать язык за зубами, но сам несколько дней не находил себе места. К счастью, все обошлось. Однако, чтобы не искушать судьбу – старшина и матрос подали рапорта об отправке их на западный фронт. Через месяц они уехали.

Прошло уже лет двадцать после войны, когда меня окликнули на улице Минска:
-Виктор!
Передо мной стоял тот самый старшина. Он был такой же большой и могучий на голову выше меня. Он сгреб меня в охапку:
-Все идем в ресторан.
Мы сидели до закрытия. Вспоминали те далекие времена. Старшина после отъезда попал в пехоту, дошел до Берлина, но, все это время, помнил о том лейтенанте, который спас его от неминуемой гибели. На прощание он записал мне свой адрес, посадил в такси. К сожалению его записку я потерял. Мы пили вровень, а моя норма была гораздо меньше его. Жаль, что мы с ним больше не встретились. Отличный мужик оказался.

6. Летное происшествие.      

Эта история произошла уже после войны. Наш гарнизон находился в поселке Отрадное, что под Калининградом - бывший Кенигсберг.  Летали мы на фоторазведку в Швецию. Все прошло хорошо, мы уже возвращались, я с командиром о чем-то говорил по внутренней связи, и случайно ногой зацепил задвижку нижнего люка, на котором находилось мое штурманское кресло. Почему задвижка оказалась в таком положении я не знаю. Дальше все произошло мгновенно – кресло с люком улетело вниз, я тоже лечу туда же, наушники, ларингофон исчезают в бездне.  В последний момент мне  как-то удалось развести локти и повиснуть в проеме. Поток воздуха рвал меня  наружу и прижимал мои ноги к фюзеляжу. Хорошо, что я не поленился привязать унты к комбинезону, а так бы остался босиком. А вот лямки парашюта я не надел на себя, и он улетел вместе с креслом. Испуга сразу не было. Пытаюсь влезть вовнутрь, но не могу – это выше моих сил. Думаю, как долго смогу так висеть. Пилот меня не видит и не слышит. Но, слава Богу! Мой командир догадался, что со мной могло произойти. Он перевернул самолет колесами вверх, и сила тяжести помогла мне залезть вовнутрь. Командир вернул самолет в исходное положение. Я постучал ему в перегородку, что я здесь, а сам, расставив ноги и уперевшись руками в пулемет, стоял так  над открытым люком до самой посадки. Вот тогда мне стало страшно – вся жизнь пронеслась перед глазами.

7.Герой.   

После войны я поступил в военную академию, ныне она носит имя Гагарина. Нашу группу называли «Золотая орда» - почти половина слушателей были Героями Советского Союза. Моим лучшим другом на все время учебы и считай до конца жизни, стал летчик Николай Криволуцкий. Когда мы уже близко познакомились, он решился поведать  мне то, что никому никогда не рассказывал.

«Сам я родом из Харькова. Осенью сорок седьмого года я, наконец, смог выбраться на побывку к родным. Поезд пришел поздно. На улице темень, никакого общественного транспорта  нет. Я слышал о разгуле преступности, но не ждать же дня, когда родной дом в трех кварталах от вокзала, да  и пистолет в кармане придавал уверенность. Из поклажи у меня только  небольшой чемодан, ну вот, денег фронтовых было достаточно. Родителям их и вез.
 Я благополучно прошел уже половину пути, когда меня нагнал грузовой фургон вроде хлебовозки. Он неожиданно притормозил, и передо мной возникли два мужика. У одного в руке был наган.
-Не дергайся командир, тебе же лучше будет.
Я остановился. Достать свой пистолет не было никакой возможности. Холодок прошелся по спине, и возникла мысль: «Так-то ты встречаешь меня родной город!». Второй быстро меня обыскал, вытащил из кармана мое оружие и хрипло скомандовал:
-Лезь в кузов.

Ехали мы минут двадцать. Мне на голову надели мешок и вывели из машины. Когда сняли его с головы, я увидел, что нахожусь перед столом в большой комнате. Освещение было слабым от двух керосиновых ламп. Ко мне обратился мужчина сидевший во главе стола.
-Ну, что служивый, отвоевался?
Я, молча, смотрел на него, а он спокойно продолжил:
-Раздевайся, присядь с нами, поговорим.
Я расстегнул и снял шинель. Моя звезда Героя была сразу замечена.

-Вот те на! Да ты у нас не простой служивый. Налить Герою водки.
Кто-то поднес мне полный стакан. Я залпом опрокинул его в рот. Напряжение было такое, что я ничего не почувствовал.
-Что же ты не только воевать можешь, но и пить. Присаживайся, закуси.

Кто-то встал, уступая мне место у стола. Я не ломался, сел и стал есть. Мне еще налили. Главарь, молча, смотрел на меня. После третьего стакана он мне сказал:
-Вот, что капитан. Сейчас тебя мои ребята отвезут туда, где взяли. Но, чтобы ни одна душа не узнала об этом! Проболтаешься – пеняй на себя. Я только кивнул головой. Меня одели, вручили мне мой чемодан, деньги и отвезли на место.
Я хотел все рассказать особисту, но подумал, что тогда академия мне не светит».


P.S.

Сейчас моему  отцу далеко за восемьдесят. У него провалы в памяти. Он большую часть времени спит. Газеты, телевизор – это уже не для него. Но, когда я приезжаю, он меня узнает:
-Сыночек приехал, - и он маленький, сухонький шаркает мелкими шажками мне на встречу.  Мы обнимаемся.
 Как-то я спросил его:
-Батя, о чем ты думаешь?
Он  посмотрел мне в глаза спокойно и осознанно:
-О себе.
-Не понял.
-Как я дошел до жизни такой.