Линия жизни

                Подлость -  более короткий   
                путь  к должностям, которые 
                даются обычно в награду за   
                доблесть.
                Тацит Публий Корнелий

                Земной человек – это душа, 
                обременённая трупом

                Эпиктет               

«Что нужно американцу для счастья? Чтобы дети его учились в колледже, а в банке лежала некоторая сумма». Так или примерно так сказал один из персонажей старого американского фильма «Лихорадка на белой полосе».

Андрей улыбнулся, вспомнив эту фразу. Особенно его забавляло выражение «некоторая сумма». Полная неопределённость. Это может быть и сто долларов, и сто тысяч. Говоря о «некоторой сумме», тот персонаж, скорее всего, имел в виду вторую цифру.

Раньше американцы снимали хорошие фильмы, посмотреть которые набивались полные залы зрителей. «Новые центурионы», например. Серьёзный фильм о жизни полицейского. Или «Ангар 18»
А сейчас они снимают, в основном, дерьмо. Или просто наши прокатчики закупают это их дерьмо, потому что дешевле? Юмор у них какой-то примитивный, тупой. Правильно сказал Михаил Задорнов: «Ну, тупые!» Фильм, в котором хотя бы раз не прозвучат слова: «задница», «член», «сиськи», уже и за фильм не считается.

Сделав последнюю затяжку, Андрей отправил окурок в окно, проследив в зеркало заднего вида, чтобы его не затянуло воздушным завихрением обратно в кабину, или в кузов. Старые водители рассказывали, что такие прецеденты случались: машина сгорала от окурка вот так же выброшенного водителем в окно. Увидев, что «бычок» шлёпнулся на дорогу, Андрей машинально пробежался взглядом по приборам, зафиксировал их показания и вновь уставился на дорогу, стремительно несущуюся навстречу.

Мысли опять вернулись к фильму. Тяжёлый фильм, жестокий. Водители-дальнобойщики, частники, как сказали бы у нас, вели настоящую войну с транспортными компаниями, желающими подмять их под себя, навязать им и диктовать свои условия. Фильм Андрея зацепил за живое. Ведь, он – такой же  водитель, и большая часть жизни его, ну, не большая, так значительная, проходит  в дороге. Андрей привык к такой жизни и такой работе. Вот и сейчас обычный рейс. Почти обычный. Вся необычность сегодняшнего рейса заключалась лишь в том, что грузиться придётся в… зоне, в колонии строгого режима. Это обстоятельство немного смущало, вызывало беспокойство и какую-то неясную тревогу.



У них в автобазе вулканизаторщиком работал Петрович, мужик неопределённого возраста: ему можно было дать и сорок лет, и – пятьдесят, и – шестьдесят, бывший зэк. Он был чёрен, как цыган. Чернота его усиливалась за счёт многочисленных наколок. Татуировки были везде: на руках, включая пальцы, в разрезе рубашки на шее. Даже на веках у него были наколки, правда, Андрей не мог понять, что там изображено. Его никогда не видели раздетым, но Андрей не сомневался, что и спина Петровича, и ноги были покрыты наколками. «Интересно, - подумал Андрей, когда впервые увидел Петровича, - а на члене у него тоже есть наколка?»
Как-то Андрей зашёл к нему, чтобы забрать камеру. На плите вулканизатора стояла пол-литровая алюминиевая кружка, нутро которой от постоянного заваривания чая было таким же чёрным, как душа закоренелого грешника. Кружка была прикрыта куском листовой стали, из-под которого выбивалась струйка пара: Петрович готовил чифирь.  Других напитков он не признавал.

К терпкому аромату крепко заваренного чая примешивался запах сырой резины, талька и чего-то ещё кислого, неприятного, напоминавшего запах давно не мытых ног и не стираных носков.  Так оно и оказалось. Петрович сидел на лавке, скинув старые стоптанные туфли и рваные носки. Сидел он по-турецки, яростно чесал между пальцев, затем подносил руку к носу и нюхал её, шумно втягивая воздух, ноздри его при этом хищно раздувались, а лицо выражало несказанное наслаждение. Сверху на ступнях было наколото: «Они устали»
От этого зрелища вкупе с запахом Андрея чуть не вырвало. Ему захотелось немедленно уйти, но он не двинулся с места, понимая, что это с его стороны будет не очень тактично. «У каждого человека есть свои слабости, - подумал Андрей, стараясь не дышать, что не очень-то и получалось, - потерплю».

- Я за камерой, Петрович.

- Погоди, она ещё не остыла.

 Петрович, наконец, закончил свои мазохистские упражнения с запахами, натянул носки и туфли. Хотя, почему мазохистскими? Да  потому, что мало в мире найдется людей, которым нравится запах грязных ног.  Не будь столь категоричным, сказал себе Андрей, всё в мире относительно. Тогда почему человек, нюхающий розы, выглядит в глазах окружающих вполне нормальным, а другой, которому нравится нюхать свои носки и, как говаривал великий сатирик Аркадий Райкин, «грубо говоря» - экскременты, а «мягко выражаясь», простите – говно, считается извращенцем.

Чукчи же вон едят тухлую рыбу, едят, да нахваливают, а нас от неё тошнит. Но, ведь, никому в голову не придет считать всех чукчей извращенцами. Китайцы, вообще, жрут всё, что шевелится: червей, саранчу, личинок всяких. Кто скажет, что полтора миллиарда китайцев – извращенцы?

Всё дело в том, что человек – стадное животное, и жить надо так, как живёт твоя стая, не выделяться.

В маленькой стае чукчей нормой считается тухлая рыба. В огромной стае китайцев принято жрать всё подряд. Как бы выглядел чукча в глазах своих соплеменников, если бы в своём чуме начал кушать ананасы, а от рыбы нос воротить? То-то! Или волк ни с того ни с сего начнёт щипать траву, когда вся стая рвёт на части только что убитого сообща лося. Такого волка стая сожрёт сразу, если ей на всех не хватит туши лося.
   
Петрович тем временем сполоснул руки в огромной ванне, наполненной ржавой водой. В этой ванне он проверял камеры на предмет обнаружения прокола. Вытер руки вафельным полотенцем, что висело на гвоздике рядом с осколком зеркала, в которое Петрович иногда заглядывал, когда выдавливал угрины из  своего огромного пористого носа. Полотенце, бывшее когда-то белоснежным, теперь цвет имело пепельно-серый, как лицо туберкулёзного больного, и более напоминало солдатскую портянку, которую сволочь-старшина не соизволил вовремя заменить, так как второй комплект портянок променял в деревне на самогон.

- Чай будешь? – Петровича цвет его полотенца не волновал. Он этим полотенцем вытирал лицо, а после смены, помыв ноги в той же огромной ванне, вытирал и их.
 
- Cпасибо, -  внутренне содрогнувшись, отказался Андрей. Он представил, какими руками тот заваривал чай, как распаковывал пакет, как брал жменьку чая и бросал его в кружку. И чтобы окончательно снять с повестки тему о чае, спросил, - а ты, Петрович, сколько отсидел?

- Много, Андрюха, много, - Петрович прихватил кружку всё тем же полотенцем, осторожно нацедил густой коричневой, почти чёрной, жидкости в фарфоровую чашку, такого же цвета, что и полотенце, - только, там не сидят, Андрюха, там работают.

Первый срок Петрович, тогда ещё просто Федька, получил по молодости. В групповой драке кому-то пробили черепушку булыжником. Бедолага выжил, но стал инвалидом. Обвинили Петровича,  хотя в тот раз он дрался исключительно кулаками и ничего в руки не брал. Отсидел пять лет от звонка до звонка. На свободе пробыл недолго. На работу с судимостью нигде не берут. А жрать охота. Подломил магазин. Всей добычи-то было пять рублей мелочью, да хавчик кое-какой. Взяли его через пару дней и навесили всю недостачу, всё, что заведующий спёр. Получилось хищение в особо крупных размерах.

Третий срок Петрович схлопотал за грабёж. Неделю пил, не просыхая. На восьмой день пойло кончилось. Пошёл на улицу. Угрожая ножом, попытался у какой-то тётки сумку отобрать. Старая волокуша уцепилась за ручки, словно  у неё там всё состояние, и визжала, как поросёнок. Как на грех, менты мимо ехали.   C  тех пор Петрович ничего кроме чая не пьёт.
«Вот, ведь, по всем определениям, Петрович – рецидивист, - думал Андрей, - столько судимостей. А фактически, если подумать, несчастный человек, у которого жизнь сложилась не очень удачно. Так его карта легла. Рецидивист. Это страшное слово произошло от медицинского термина «рецидив», что по латыни означает «возвращающийся». Как челнок: туда-сюда, туда-сюда. Зона-воля, зона-воля. По кругу. Вот и ходил Петрович по этому замкнутому кругу, пока не нашёл в себе силы разорвать этот порочный круг и завязать с прошлым».

- Ну и как там? – спросил Андрей, - жить можно?

- Везде люди живут, - ответил Петрович, - вопрос только, как живут? Хорошего на зоне мало. Порядки волчьи. За базаром следи. Это на воле можно обозвать и козлом, и пидором, а там за такие слова перо в бок получить можно. Опять же ни у кого не одалживайся. Не сможешь долг вернуть, опустят.

- Это как? – не понял Андрей.

- Каком кверху, - усмехнулся Петрович, - загнут буквой «зю», стянут штаны, полотенчиком придушат слегка, чтобы очко расслабилось, и оттрахают без вазелина. И был ты Пашка,  а станешь Машка.

Андрей не заметил, как целый час просидел в вулканизаторной, не обращая внимания на запахи. Страшные вещи рассказывал Петрович о порядках в зоне: и о ментовском беспределе, и о воровском, и о пресс-хатах, и о карцерах. Андрей не знал, верить ему, или нет.

- Неужели, всё это – правда? – поражался он.

- Правда, Андрюха, правда. То, что я рассказал – семечки, на деле, там ещё хуже.


Тревога постепенно отступила, ушла в глубины сознания.
«Чтобы дети учились в колледже, а в банке лежала некоторая сумма». Опять всплыла в памяти фраза из фильма. Только нет у Андрея в банке «некоторой суммы», не накопил ещё. И дети его в колледже не учатся, потому что детей у него нет. Пока нет. Но будут. Это Андрей знал точно. Откуда такая уверенность? Да оттуда!  Его подруга Алёна, а, впрочем, уже не подруга, а невеста, две недели назад сказала, что беременна.

Алёна работала медсестрой в больнице, вернее, в лаборатории. Андрей познакомился с ней, когда сдавал кровь на анализ. Сначала он увидел её глаза (лицо скрывала повязка) и понял, что пропал. Эти глаза затянули его, засосали, как трясина. Он утонул в её глазах. Андрей что-то ляпнул, вроде того: «Больно будет, или нет?» «Как комар укусит», - ответила она, и голос её прозвучал для него, как самая лучшая музыка. Вышел из лаборатории, как пьяный, но к вечеру вернулся. Дождался. Он узнал её по глазам и по голосу. Алёна была прекрасна! Андрей влюбился в неё сразу. И вот уже два года  они не расстаются, а любовь его становится только сильнее.

Полгода назад они стали близки.  Андрей оказался у неё первым мужчиной. Сознание того, что он у неё первый и единственный, приводило его в восторг. Это обстоятельство только усилило его нежное к ней отношение. После первой близости они стали заниматься «этим» регулярно. Хотя, регулярно, сильно сказано. Он жил с отцом и матерью, и она с родителями и сестрой. Когда раз, когда два раза в неделю, им удавалось найти укромное местечко, где им никто не мешал, и они предавались любви, забыв обо всём на свете.

«А почему она не беременеет?» - недоумевал Андрей. Ведь, они никак не предохранялись: презервативами не пользовались,  таблетки она не принимала (сама говорила), и кончал Андрей всегда в неё, бывало и не по одному разу за встречу. И, тем не менее, она не беременела.

Андрей начал сомневаться в себе. Вдруг, он какой-то бракованный. Мало ли. Как-то Алёна принесла из лаборатории списанный микроскоп, и они, бывало, часами разглядывали  всякую дрянь. То волос завяжут узлом и положат на предметное стекло. Тот в натуральном виде казался ровным и гладким, а при сильном увеличении походил на толстенный канат, весь какой-то бугристый, в трещинах и заусенцах. То рассматривали собственную слюну, ничего интересного в которой не увидели. То ещё чего-нибудь. Увлечение микроскопом через пару недель прошло, сам микроскоп, однако, остался. 

«А что, если…», - подумал как-то Андрей и воплотил свой замысел в жизнь. Дождавшись, когда никого не было дома, он достал микроскоп, привёл его в рабочее состояние. Закрыв глаза, Андрей вспомнил свою последнюю встречу с Алёной, её запах, губы, тугую грудь с возбуждённо торчащими сосками, как он ложится на неё, устраиваясь между раздвинутых ног, как…

Возбудился он быстро. Взяв в кулак напряжённый член, начал быстро двигать рукой туда-сюда. И что здесь такого? Ещё  Осип Мандельштам писал: «…между прочим, все мы дрочим». А, может, это и не он писал, а кто-то другой. Но Андрей наверняка знал, что эти строки написаны кем-то знаменитым, и по поводу онанизма не комплексовал. Когда не удавалось встретиться с Алёной, снимал напряжение, занимаясь онанизмом, грубо говоря – дрочил, или, по определению бывшего зэка Петровича, «трахал Машку Кулакову».

Через пару минут белёсая липкая струя брызнула в приготовленный заранее стакан. Андрей быстро привёл себя в порядок, затем, осторожно наклоняя стакан, капнул капельку спермы на предметное стекло, которое быстро поместил под объектив. Прильнул к окуляру. Сплошная белая пелена. Андрей покрутил винт настройки. Ага! Вот они голубчики! Десятки, сотни живчиков в хаотичном движении сновали во всех направлениях. Андрей с минуту разглядывал, как они, похожие на лягушачьих головастиков, носились там в поисках яйцеклетки и не находили.

Андрей вымыл посуду, убрал микроскоп и задумался. Себя он стал считать вполне здоровым, способным к зачатию. Если бы он знал, что качество спермы оценивается не потому, что живая она, или нет, а по многим другим критериям: активность, например, или количество спермиев в единице объёма эакулята, то задумался бы гораздо серьёзнее. Но, поскольку он этого не знал, то и посчитал себя абсолютно здоровым (что, кстати, соответствовало действительности).

Тогда что-то с Алёной? Может, она бесплодна? В это не хотелось верить. Тогда что? Андрей плохо разбирался в женской физиологии. Он знал, что у женщин бывают месячные. Что иногда «оттуда» течёт кровь, но, почему это происходит, природу этого явления не понимал. Ну, течёт и течёт, значит, так надо. Он не знал, что такое овуляция, он не знал, что бывают «безопасные» периоды. Он знал только одно: они живут уже полгода, не предохраняются, а она не беременеет.

Когда Алёна сказала, что беременна, Андрей, уже смирившийся, что этого никогда не случится, вначале опешил.

- А ты не ошибаешься?

-Нет, - Алёна улыбнулась, - я вчера была у гинеколога. Он ставит шесть недель.
До Андрея, наконец, дошло. Слава тебе, Господи! На него вдруг накатил такой прилив радости, восторга, что он повалил Алёну не кровать и покрыл всё лицо её поцелуями. Та была поражена таким бурным проявлением чувств на это известие. Большинство мужчин, как она слышала из рассказов подруг, реагируют на подобную новость совсем не так радостно.
 
- Ты чего это, Андрюша? Что с тобой, - спросила Алёна, когда он несколько успокоился и выпустил её из своих объятий, - я понимаю, что ты рад, но, чтобы настолько.

Тот сначала замялся, но потом рассказал ей всё: и о своих переживаниях по поводу её небеременности, и о том, как разглядывал свою сперму в микроскоп.

- Глупенький ты мой, – засмеялась Алёна, - не всякая близость заканчивается беременностью.

Андрей хотел, было, обидеться, но она его поцеловала, и примирение наступило быстро. После, когда они лежали и отдыхали, Алёна ему объяснила всё… всё… всё. От неё-то он и нахватался этих медицинских словечек типа: рецидив, анамнез, эрекция, эакуляция и прочая овуляция.

«Через завсклад, через туваровед, через директор магазин» они договорились о регистрации через неделю после подачи заявления.
Завтра свадьба.

Андрей никак не мог свыкнуться с мыслью, что он будет мужем, отцом, главой семьи. Он ощущал себя как-то по-новому, более значимо. Всё как-то необычно. Надо будет обеспечивать семью, детей.

«В банке лежала некоторая сумма, а дети учились в колледже». Вот, ведь, привязалась фраза. Андрей посмотрел на часы. Скоро обед. До Просвета, где находится зона, осталось километров двадцать.


- Заглушите двигатель, поднимите капот, откройте двери, - узкоглазый боец в форме рядового ВВ, не то татарин, не то башкир, не то калмык, выжидающе смотрел на Андрея.
Машина стояла во внутреннем дворике на досмотровой площадке. Впереди зона, сзади КПП и административное здание, под машиной смотровая канава. И кругом колючка и вышки с часовыми.

Андрей выполнил распоряжение узкоглазого цербера и отошёл к будочке, расположенной несколько в стороне.

- Запрещенные предметы имеются? – спросил узкоглазый боец.

- А что у вас считается запрещённым.

- Чай, наркотики, спиртное, сигареты, - как автомат, выдал заученный текст «калмык».

- В бардачке лежат сигареты и зажигалка, - пожал плечами Андрей, - а больше ничего нет.

«Друг степей» приступил к досмотру, а из будочки вышел второй боец. Это был русский парень в звании сержанта. «Старший наряда», - сообразил Андрей.

- Привет, - сказал Андрей.

- Привет.

- Как служба?

- Нормально.

- Я тоже в ВВ служил, - сказал Андрей, - на Алтае, только мы всякую херню секретную охраняли. Когда дембель?

- Осенью, - улыбнулся сержант, - немного осталось.

- Закуривай, - угостил его Андрей.

- Да у меня свои есть, - начал отнекиваться сержант.

- Кури, кури, знаю я, как в армии с куревом, - Андрей протянул ему початую пачку, - забирай. У меня ещё есть.

- Спасибо, - сержант спрятал сигареты в карман.

Узкоглазый, тем временем, изучил днище автомобиля и теперь высматривал что-то под капотом.

- Урюк как? Соображает? – кивнул Андрей в сторону «калмыка».

- Дотошный сука, - усмехнулся сержант.

«Дотошный», закончив шерстить под капотом, залез в кабину.

- А он там ничего не сопрёт? – забеспокоился Андрей. У него под сиденьем лежал новый набор надфилей. Андрей помнил, как у них в части они были страшным дефицитом. С их помощью бойцы вытачивали всякие безделушки к дембелю.

- Не должен, - заверил его сержант.

И в это время «калмык» уже закончивший осмотр вышел из-за машины. Явление Христа (Магомеда) народу. В одной руке он держал ружьё, старую отцовскую двустволку, в другой – патронташ, забитый патронами, половина из которых была заряжена.

- Вот, - лицо «калмыка» сияло, как пряжка его ремня, начищенная к строевому смотру.
Брови сержанта поползли вверх, он вопросительно посмотрел на Андрея
.
- Твою мать, - выругался Андрей. Вот оно, то чувство тревоги, что преследовало его всю поездку, спрятавшееся было, а теперь снова охватившее его сознание. Началось! – понимаешь? С весны за спинкой катается, забыл про него совсем. Мало-мало уток стрелял.
Сержант молчал.

- Слушай, братан, - Андрей с надеждой смотрел на сержанта, - пусть оно у тебя в будочке постоит, пока я гружусь, а? Выезжать буду – заберу. Никто ничего. А?

Андрей понимал, что слова его – детский лепет. Он сам служил в таких же войсках, сам досматривал транспорт. И сейчас в глазах этих парней он был нарушителем. Да, ещё каким нарушителем! Он «пытался» провезти в зону не чай, не водку, а ОРУЖИЕ! Это уже ни в какие ворота. А как бы поступил Андрей на их месте? Если за банку краски, обнаруженную часовым, которую пытались вывезти с объекта, объявляли благодарность за бдительность, а за две давали отпуск, то за ружьё… Даже сам себе Андрей затруднялся ответить, как бы он поступил в подобной ситуации.

Сержант молчал. Гамма чувств с калейдоскопической быстротой сменялась на его лице: удивление, недоумение, затем досада, что так произошло. Только радости на лице, как у «калмыка» у него не было.

Сержант молчал. Он понимал, что Андрей не врёт, что он действительно забыл про это проклятое ружьё. Но… С одной стороны чувство долга, устав. А с другой…

- Давай, - сказал он, зыркнув по окнам административного здания (никто не видит?), и протянул руку за ружьём.

У Андрея на сердце отлегло. Пронесло!

- А этот, - он скосил глаза на «калмыка», - не стуканёт?

- Нет, - сказал сержант, - ему ещё служить здесь, и я..., - лицо его вдруг сделалось каким-то официальным, он встал по стойке «смирно».

- Ни хрена себе! – услышал Андрей голос за спиной, - ружьё! Фахаргалеев, ты нашёл?

- Так точно, товарищ прапорщик, - лицо «калмыка» поскучневшее, было, после слов сержанта, опять превратилось в олимпийскую медаль
.
Андрей обернулся. От КПП, расположенного на первом этаже административного здания, шёл прапорщик. При низком росте он обладал огромнейшим животом, который вываливался из брюк, как квашня из кастрюли. Про таких говорят: «Легче перепрыгнуть, чем обойти». Рубашка его промокла и воняла потом. При таких габаритах он был далеко не стар, скорее – молод. Что-то около тридцати. Он забрал у «калмыка» ружьё и патронташ.

- Ты, что ли, пытался оружие на зону провезти? – прапорщик уставился на Андрея?

- Ничего я не пытался, - начал, было, Андрей, но тот не дал договорить.

- Майору будешь объяснять, - и сержанту, - Кравцов, отгони эту лайбу в сторону.

 Андрей молча протянул сержанту ключи зажигания. Они переглянулись. Сержант слегка пожал плечами, дескать, сам видишь, и хотел бы тебе помочь, да не могу. На лице его вместе с тем читалось явное облегчение, что ему не пришлось прятать ружьё, нарушать устав, что всё разрешилось само собой, что ему не пришлось принимать решения, которого принимать ему явно не хотелось.

- Давай, шагай, - прапорщик подтолкнул Андрея в сторону КПП, - а ты, Фахаргалеев, готовься в отпуск.

Тот расцвёл, как роза на помойке.

В караулке было многолюдно. В основном прапора, которых было человек десять, и один или два лейтенанта. Все прапора были толстые, мордатые, сытые. Лейтенанты, тоже далеко не дистрофики, на их фоне смотрелись этакими стройными кипарисами. Почти все пили чай, крепкий, ароматный, перемежая глоток чая затяжкой сигареты. В нос шибало застоявшимся табачным дымом. «Как в бичарне», - подумал Андрей. Большой стол, стоявший в углу был завален пачками чая: индийского, со слоном на коробке, цейлонского, краснодарского, разнокалиберными бутылками вина, и сигаретами, от «Примы», до «Мальборо». Здесь же стоял чайник, из которого периодически то один обитатель этого свинарника, то другой, подливали кипяток в свою кружку.

«Это они из передач заключённым набрали, - догадался Андрей, - родственники, значит, посылают, а эти суки жрут».

При их появлении в караулке все уставились на Андрея.

- Что это за фрукт? - спросил один из прапоров, почти такой же толстый, что и первый, только он был старшим прапорщиком: на погонах его рубашки (такой же мокрой от пота) было три звёздочки.

- Да, вот. Пытался на зону ружьё провезти, - пояснил конвоир Андрея.

Старший прапор отставил кружку с чаем, подошёл к Андрею, прищурив и без того узкие, заплывшие салом глазки.

- Ты чего это творишь, а? Да знаешь ли ты, что мы тут, как на бочке с порохом, что зэки любую херню могут превратить в оружие? Что они у тарелок края затачивают, как бритву, что недавно такой тарелкой они одному контролёру чуть горло не перерезали. Мы тут все на нервах, а ты им ружьё?

- Я гляжу, вы тут все на этой работе сильно исхудали, - усмехнулся Андрей, - это у тебя что? – он кивнул на необъятный живот прапора, - комок нервов?

- Ах ты, сука, - тот побагровел от злости, замахнулся на Андрея.

- Да брось ты, Чебуренко, - оттащили его лейтенанты, - успокойся.

- Майор где? – перекрывая шум, спросил первый прапор, - кто знает?

- У себя он, - ответил один из лейтенантов, - только что прошел.

- Пошли.

Они вышли из караулки, поднялись на второй этаж и пошли по длинному коридору вдоль многочисленных дверей с различными табличками: «бухгалтерия», «машбюро», «приемная», «медпункт».

«Как в обыкновенной конторе», - удивился Андрей. Остановились возле двери с табличкой «Особый отдел. Майор Скороход М.И». Эта дверь на обычную конторскую уже не походила. Прапор постучал, не дождавшись ответа, приоткрыл дверь:

- Разрешите, товарищ майор.

- Да, да, входите, - раздалось из кабинета.

Вошли.

Хозяин кабинета отличался от прапора только ростом и огромными выпуклыми глазами. Такой же толстопузый, холеный, гладкий.

«Да у них что, тут откормочный комплекс, что ли? – изумился Андрей, - не люди, а сплошной свинарник».

- Что у вас? – майор скосился на ружьё.

- Вот, товарищ майор, - радостно доложил прапор, - пытался на зону охотничье ружьё провезти, да рядовой Фахаргалеев обнаружил.

- Вот как, - майор уставился на Андрея своими выпуклыми рачьими глазами, - кому ружьё вёз?

- Никому я его не вёз, - возмутился Андрей, - я уже объяснял: я забыл, что оно у меня там лежит.

- Врёт, - встрял прапор.

- Не гони, - осадил его майор, - можешь идти.

- Есть, - сказал прапор, неуклюже развернулся через плечо (жалкая пародия на строевой приём) и вышел из кабинета, прикрыв за собой дверь.

- Садись сюда, - майор показал на стул, дал лист бумаги, ручку, - пиши.

- Что писать?

- Объяснительную.

- На чьё имя?

- На моё. Майору Скороходу М.И. «Я, такой-то, такой-то, проживающий там-то, там-то, - начал он диктовать, был задержан часовым, при попытке провезти в режимную зону гладкоствольное…»

- Я не буду так писать, - возмутился Андрей.

- Это почему?

- Я уже говорил. Я не пытался его провезти, я забыл про это ружьё. Понимаете? Забыл! Я ехал, как будто у меня его не было. Это, ведь, не значит, что я ПЫТАЛСЯ его провезти, - Андрей сделал ударение на слове «пытался».

- Хорошо, - сдался майор, - пиши, как считаешь нужным.

- Можно другой лист?

- Бери.

«Объяснительная», написал Андрей и на секунду задумался. Он хотел написать так, чтобы майор поверил, подобрать нужные, убедительные слова. Он писал, зачёркивал, снова писал, изредка поглядывая на майора.

Тот, казалось, забыл о присутствии в кабинете Андрея, стоял возле зарешеченного окна, выходящего во внутренний двор, курил, выпуская дым в открытую форточку. В воздухе летал тополиный пух. Жарко!



Обрыдло. Всё обрыдло! Десять лет в этой зоне в звании майора. Многие  сокурсники обошли его и в званиях, и в должностях: кто-то – подполковник, кто-то – уже полковник, один даже генералом успел стать. Ну, с тем ясно, папа у него большая шишка в министерстве. А остальные?  Ничем не лучше его. А как хорошо всё начиналось! Весь курс ему завидовал: ещё бы, женился на дочке начальника училища. Службу начал в Московской области. Столица рядом, часть прекрасная. Звания посыпались, как из рога изобилия. В тридцать лет – уже майор!

Казалось бы, живи, да радуйся.  Но, палка, как гласит пословица, о двух концах. Рита оказалась очень жадной до «этого дела». На первых годах совместной жизни это даже радовало. Её не надо было долго упрашивать, «разогревать», к «этому делу» она была готова всегда, как пионерка. Он был доволен, поскольку знал, что многие женщины равнодушны к сексу, занимаются этим, исключительно исполняя супружескую обязанность, удерживая этим мужа в семье.

Рита же отдавалась ему со страстью. Близость их напоминала поединок борцов-вольников: неуёмная страсть, немыслимые позы, полная самоотдача. Такое её поведение в постели он объяснял исключительно собственным талантом, способностью довести жену до вершины блаженства. Этакий мачо. Мудак он был, а не мачо!

Одного раза ей никогда не хватало. По первости он, отдохнув полчасика, наваливался на неё, и они ещё несколько часов играли в «поддавки».

Постепенно такой бешенный ритм сексуальных утех начал его утомлять. Всё  чаще он стал отнекиваться от второго раза (о третьем, как в медовый месяц, речи уже не было вообще).  Тогда Рита брала инициативу в свои руки, а член его в рот, и, лаская губами и языком, доводила его до такого возбуждения, что член его уподоблялся телеграфному столбу: торчал и гудел от напряжения. Рита усаживалась на него верхом и, буквально, насиловала.  Но и столь радикальный метод, постепенно начал давать сбои. Поднять «его» для второго раза можно было разве что только домкратом.

Майор Скороход стал отчаянным службистом: задерживался допоздна в части, всё охотнее подменял более нерадивых товарищей на ночных дежурствах.  Но Риту это не остановило.  Свято место пусто не бывает, говорит народная мудрость. Природа не терпит пустоты, вторят современные умники. Рита этих выражений не слышала, но поступила сообразно их смыслу: она быстро нашла мужу замену, вернее, не замену, а дополнение, поскольку муж из её сексуальных партнёров не исключался. «Дополнение», кстати, было не одно. Любовников у неё сразу было несколько, но накладок она не допускала: ни муж, ни многочисленные партнёры никогда не пересекались в её спальне.

Майор Скороход знал об этом. Знал и мирился с таким положением вещей. Во-первых: за её спиной маячила тень папы, от которого во многом зависела его служебная карьера, а во-вторых: секс с женой (в умеренных дозах) был просто прекрасен, и заменить его было нечем, по крайней мере, пока. В постели она могла дать фору любой гейше, куртизанке, гетере.
Когда сослуживцы ему прозрачно намекали на несколько, мягко говоря, неадекватное поведение его жены, он делал вид, что не понимает, о чём речь, умело переводил разговор в другое русло. А сам вспоминал анекдот:

«У одного мужика была очень ****ливая жена. Вся деревня её трахала. Мастерицей она была на этом поприще. Когда мужика спросили, зачем, мол, ты с ней живёшь, ведь, её вся деревня… к ней очередь из желающих выстраивается… Он ответил: «Пока я - её муж, я имею её всегда, когда пожелаю. А если разойдусь, то придётся стать в общую очередь».  Так то.
Майор усмехнулся про себя: сколько лет он трахал Риту без очереди? Года четыре, наверное.
А потом…

Он вернулся из командировки, как в анекдоте, на день раньше. Войдя в квартиру, сразу понял: здесь что-то не то. Запах! Пахло длительным запоем. В воздухе витал запах перегара, не свежего алкоголя, а именно, перегара, воняло прокисшей едой, застоявшимся табачным дымом. И всё это на фоне запаха спермы. Чужой спермы! Тихо зверея, он проследовал в спальню. То, что он увидел, заставило его потерять голову. Три солдата срочника одновременно с его женой… Он сразу понял, что это солдаты: их форменные гимнастёрки, сапоги и вонючие портянки были разбросаны по всей комнате. Одна даже непонятным образом оказалась на люстре, играя роль абажура. Все, в том числе и жена, голые. Рита сидела верхом на одном из них и подпрыгивала в бешеной скачке, как будто впереди замаячила финишная ленточка. Двое других стояли по бокам на коленях и по очереди совали свои члены ей в рот, промеж дела в четыре руки наминая болтающиеся её груди. 
Злость захлестнула майора. Он мирился с её ****ством, когда она соблюдала хоть какую-то видимость приличия. Терпел. Сегодня его терпению пришёл конец. Он избил всех. Избил троих солдат до полусмерти. Избил жену и напоследок, понимая, что делает это с ней в последний раз, изнасиловал её в извращенной форме, тем не менее, однако, судя по её реакции, доставил ей несказанное наслаждение. Она и здесь умудрилась получить удовольствие. Сука! 
Случай этот командование замяло. Солдатиков потихоньку комиссовали, Рита уехала к родителям, а его сослали, как в декабриста, в Сибирь. Хорошо, хоть, не разжаловали.

Десять лет он уже в этой дыре. Никакого просвета в этом «Просвете». Каламбур! Ха-ха! Десять лет в одном звании. Десять лет спокойной и безмятежной жизни в этом болоте сделали своё дело: из спортивного, атлетичного парня он здесь превратился в заплывшего салом борова. Полтора центнера!

«Не выявляешь нарушителей, значит, не работаешь», - сказал как-то проверяющий из министерства. Вот так, значит. А какие тут, к чёрту, нарушения. Срок отбывают, в основном, «бытовики», мужичьё. Один машину зерна украл, другой жену за ****ство «поучил» так, что та в реанимации оказалась, третий собутыльника ножом пырнул, а за что, не помнит. Такой вот контингент. В зоне ведут себя тихо, днём собирают диваны, по ночам дрочат и ждут  амнистию.

Больше он не женился. То ли разочаровался в женщинах, то ли подсознательно искал такую же, как Рита. Но женщин, подобных Рите (внешне) в этом захолустье не было. Природа, однако, требовала.

Майор вспомнил своих любовниц (сильно сказано) в этом долбаном «Просвете». Первой была Катя, продавщица местного сельпо. Такая же толстая, как он сейчас. Катя первая положила на него глаз, когда он пришёл за водкой. Сошлись они быстро, не строя никаких иллюзий не счет любви и прочей ерунды. Он бросился в её объятия от тоски и безысходности. Она кормила его от пуза, он потом ложился на неё, как на перину, нюхал её кислую, небритую подмышку, которая не знала, что такое дезодорант, и вяло двигал тазом, вспоминая при этом темпераментную Риту. Через год у него выросло такое же пузо, и секс в обычной позе стал для них невозможен. Других же поз Катя не признавала (деревня!) Расстались они мирно, без скандалов и без битья посуды.

Сошлись без любви, жили без страсти, разбежались без сожаления.

Потом была Люся, Людмила Марковна (не путать с Гурченко), медсестра с их медпункта. Это была невысокая обыкновенная женщина лет тридцати пяти. Ничего особенного. Он сначала и не замечал её. Бегает здесь «что-то» в белом халате, ну, и пусть бегает. Заметил же через месяц после того, как расстался с Катей, по сравнению с которой Люся выглядела если и не красавицей, то довольно таки привлекательной. И сделал то, что Клинтон сделал с Моникой Левински: воспользовался служебным положением.

Зайдя как-то в медпункт якобы посмотреть амбулаторные карты, чтобы узнать с какими болезнями обычно обращаются заключённые, он закрыл дверь изнутри и произнёс: «Милочка, сделай-ка мне минет», одновременно расстегнул ширинку. Люся покраснела: « Как можно, товарищ майор? Как вам не стыдно? У меня муж и двое детей!» Он холодно посмотрел на неё своими выпуклыми глазами: «Если откажешься, я сделаю так, что через пару дней ты будешь уволена». Люся смотрела на него со страхом.  Работа в ИТК в этом захолустье, где большинство населения было безработным и потихоньку спивалось, была большой удачей. И потерять её, когда муж перебивался случайными заработками  (о чём майор был прекрасно осведомлён), а подрастающих детей надо одевать и кормить означало…

Люся понимала, что слова майора – не простая угроза, не блеф, уволить её для него труда не составит. Всё это за минуту промелькнуло в её голове. И она сдалась. Верная (теперь уже в прошлом) жена, мать двоих детей покорно опустилась на колени и потянулась ртом к его члену, уже торчащему из ширинки. Минет она делала неумело: просто двигала головой туда-сюда, и, почувствовав, что он вот-вот кончит, попыталась отстраниться.  Но майор не дал, надавив ей на затылок, он кончил ей в рот. Люся побежала к раковине, долго плевалась и полоскала рот. Дура!

Опять вспомнилась Рита. Та глотала сперму, облизывалась, высасывала всё до капельки.
До него доходили слухи, что она, вроде, успокоилась, вышла замуж за генерала, ведет себя достойно. Этакая благовоспитанная матрона.

В последнее время он всё чаще задумывался. А что если вдруг Рита приедет и скажет: «Миша, я вернулась. Примешь меня обратно?» И он не знал, как поступит. С одной стороны - то счастье, то наслаждение, что она ему дарила, а с другой – клеймо рогоносца, позор и унижение, что ему пришлось вынести опять же из-за неё. Положить на весы – что перевесит?  И майор склонялся к мысли, что сейчас, десять лет спустя,  перетянет Рита с её безбашенным темпераментом.  И ему хотелось уехать отсюда туда, в Москву, к ней! Ведь он до сих пор любит только её одну: свою непутёвую, развратную Риту.


Майор курил сигарету, пускал дым в форточку, прислушивался, как этот парень пишет объяснительную, как что-то бормочет себе под нос, как он комкает лист, бросает его в корзину, берёт свежий и начинает всё сначала. Майор не торопил. Пусть пишет, надо всё обдумать. Бог дал ему ШАНС. Этот парень – его билет в Москву. И ими надо воспользоваться по-умному, на все сто.

Майор сразу, едва только взглянув в его испуганные глаза, понял, что парень не врёт, он говорит правду, он действительно забыл про это ружьё. Но кого это сейчас интересует? Была попытка провезти оружие в зону? Была! Задержали? Задержали!  Так что, сам виноват. Если всё правильно подать, можно представить как подготовку к побегу, а лучше – к бунту. А он, майор Скороход, раскрыл, проявил бдительность, не допустил. А это – награды, звания, повышение по службе, Москва, Рита…

Где-то в глубине ворохнулась мысль, что он нехорошо поступает по отношению к этому парню, нечестно, подло. Но он тут же прогнал от себя эту мысль, придавил её в зародыше. Никто тебе ружьё в кабину не подкидывал. Сам виноват. А раз виноват, отвечай. Судьба у тебя такая, а от судьбы не уйдёшь. «И почему я должен его жалеть? Меня кто-нибудь пожалел?» Надо быть идиотом, чтобы не воспользоваться представившимся шансом. А майор – не идиот, далеко не идиот. На такой работе идиоты не задерживаются.

- Написал?  -  майор докурил уже третью за этот час сигарету, затоптал «бычок» в пепельнице, где уже, не смотря на обед, лежала гора таких окурков. Некоторые даже свалились на стол. Пепельница было массивная, бронзовая. Выполнена она была в виде медведя, сидящего на заднице и держащего в передних лапах перед собой бочонок, на котором было написано: «Башкирский мёд».
   «Либо он курит слишком много, либо пепельницу со вчерашнего дня не вытряхивал», - сделал вывод Андрей, а вслух произнёс:

- Написал, - и протянул ему четыре листа, исписанных мелким убористым почерком.

«Писатель, твою мать!» - усмехнулся про себя майор и углубился в чтение.

Андрей сидел, понурив голову. Хотелось курить, но он боялся попросить об этом майора.  В глубине души он понимал, что влип серьёзно. Разум же отказывался в это верить. Когда где-то, что-то с кем-то случается, мы сопереживаем, но внутри облегчённо вздыхаем: хорошо, что не со мной. Со мной такого никогда не случится. Не верим мы в такую возможность. И если всё же случается, сразу теряемся и начинаем паниковать.
Майор дочитал, поднял трубку телефона:

- Коммутатор, найдите прапорщика Чебуренко. Пусть зайдёт ко мне. Да! Немедленно!

Андрей вспомнил, что того толстого прапора, что орал на него в караулке, называли «Чебуренко». Сердце сжалось.

- Разрешите, товарищ майор, - услышал Андрей через пару минут голос того самого прапора, но вошедшего не видел, поскольку сидел спиной к двери.

- На, почитай, - майор протянул прапору объяснительную. Тот взял листы, начал читать, шевеля при этом губами, как малограмотный, проговаривая про себя каждое слово. Читал он долго, видимо, этот процесс давался ему с трудом.

- Ну, и что скажешь? – спросил майор, когда прапор дочитал и вернул ему листы.

-Врёт, - сказал прапор, - врёт, как сивый мерин.

- Вот и я так же думаю, - поддакнул майор.

- Это почему же я вру? – возмутился Андрей

- Тебя надо спросить, почему ты врёшь, с каким таким намерением пытаешься нас обмануть, - майор буравил его своими рачьими глазами.

- Да с чего вы взяли, что я вру? – возмущения в голосе Андрея было ужен меньше.

- С чего? – переспросил майор. Он взял листы, пробежал глазами, нашёл нужное  место, - вот ты пишешь: «…после того, как объявили, что тому, кто сдаст незарегестрированное  оружие, ничего не будет, я положил старое ружьё в машину и поехал в милицию, чтобы его сдать». Так?

- Так, - подтвердил Андрей, не чувствуя пока  в словах майора никакого подвоха.

- Верно, - продолжил тот, - было такое постановление об освобождении от ответственности лиц, добровольно сдавших не зарегестрированное гладкоствольное оружие. Читаем дальше: «В тот день милиционера, принимавшего оружие, на месте не оказалось. Я приехал через неделю, его опять не было. Дежурный милиционер сказал, что тот в отпуске. Тогда я положил ружьё за спинку и поехал в рейс, а про ружьё забыл». Верно?

- Верно, - снова подтвердил Андрей, - так всё и было.

- Нет, - усмехнулся майор, - всё было не так. Вот это ты тоже вёз в милицию, чтобы сдать? – он вынул из-под стола Андрюхин патронташ.

Андрей похолодел. Про патроны он совершенно забыл. Всё внимание уделил ружью, а патроны упустил из виду. Андрей подавленно молчал, не зная, что сказать.

- Это – первое, - майор был доволен собой, - а теперь – второе. Откуда, говоришь, ты у нас приехал? Из Покровска? Сейчас я возьму трубочку, - он действительно поднял трубку телефона, - позвоню в Покровское РОВД, и через пять минут буду знать, кто там и когда был в отпуске, в отгуле, на больничном. Звонить будем? - рука его зависла над аппаратом.

- Не надо, - буркнул Андрей. Он уже понял, что объяснительная, написанная им с таким трудом, можно сказать, рождённая в творческих муках, никуда не годится.

- А теперь рассказывай, кому ты вёз ружьё, по чьей просьбе, сколько тебе за это заплатили, или пообещали заплатить?

- Никому я его не вёз, - мрачно ответил Андрей, - я весной уток стрелял, они вдоль дороги в лужах сидят. А потом забыл. Честное слово.

- Врёт, ведь, сука, - подал голос прапор, - врёт и не краснеет.

- Да не вру я! – закричал Андрей и попытался вскочить. Но тяжёлая ладонь прапора, оказавшегося сзади, придавила его к стулу.

- Не дёргайся, тварь, а колись, давай, кому ружьё вёз?

- Да пошёл ты, козёл!

Удар прапора пришёлся Андрею в ухо и был такой силы, что его, не ожидавшего такого поворота событий, снесло со стула, словно кеглю, сбитую пятнадцати килограммовым шаром. Он ударился головой о стенку и потерял сознание.



В последнее время Алёна увлеклась астрологией, хиромантией и прочей хренотенью, типа: нумерология и всякий там Фэн-Шуй. Она накупила кучу всяких книг, благо, в последнее время подобная литератур заполонила прилавки книжных магазинов. Откуда-то повылазили «потомственные» колдуны, маги, знахари, гадалки. Какую газету или журнал ни возьми, обязательно натолкнёшься на одно или несколько объявлений: «сниму порчу и родовое проклятие», «верну мужа», «приворожу олигарха» и т.д.

Всё свободное время она проводила за чтением этих книг. Андрей только посмеивался. Пройдёт эта её страсть, как и прошло увлечение микроскопом. Прошёл, однако, месяц, затем другой, увлечения своего Алёна не бросила, а занималась им всё более серьёзно.

Сначала была астрология. Она изучала знаки зодиака, гороскопы восточные, друидов и какие-то ещё. Сопоставляла свой гороскоп с гороскопом Андрея и радовалась, как ребёнок, если они (гороскопы) сулили долгую, совместную, счастливую жизнь. Андрей удивлялся, ну как, например, можно принимать  всерьёз такой прогноз: «Сегодня ракам противопоказана инициатива, они будут неправильно поняты». Но Алёне ничего не говорил, дабы не обижать. Чем бы дитя не тешилось, лишь бы не беременело.

Однажды Андрей увидел у неё в комнате сувенир: глиняная лягушка, в рот которой было засунута какая-то мелкая монетка.

- Это ещё что за натюрморт? – удивился он.

- Согласно китайского учения Фэн-Шуй, эта лягушка приносит богатство, - пояснила Алёна, - она должна стоять именно в этом углу.

- Как ты думаешь? – хитро прищурившись, спросил Андрей, - все китайцы исповедуют свой Фэн-Шуй?  Ведь, это их учение.

- Наверное, все, - не чувствуя подвоха, соглашается Алёна.

- Стало быть, все китайцы – миллионеры, - подытожил Андрей, - представляешь, страна миллионеров, больше миллиарда. Или нет?

- Наверное, нет, - смутилась Алёна.

- Вот видишь, - засмеялся Андрей, я разоблачил их фальшивое, вредоносное учение, - и пропел, - Хочешь – Фэн, а, хочешь – Шуй, всё равно получишь х..

Алена обиделась. Но Андрей повалил её на кровать, и под холодным, бесстрастным взглядом китайской лягушки они приступили к процессу примирения.

Потом пришло время хиромантии. Она часами разглядывала свою ладонь, сравнивала её с ладонью, нарисованной в книге. Читала разъяснения.

- Дай мне твою руку, - сказала она как-то. Андрей добродушно усмехнулся и протянул ей свою ладонь. Сначала Алёна вертела его кисть и так, и сяк, заставляла сгибать и разгибать пальцы. Затем, наконец, повернула его кисть ладонью кверху и надолго замерла, водя своим пальчиком по его линиям, периодически заглядывая в книгу. Андрей начал терять терпение. Если бы не то удовольствие, которое он получал от её прикосновений (даже просто пальцем к ладони), он давно уже прекратил бы эти её манипуляции.

- Ну, что ты там увидела? – улыбнулся он, - долго я проживу? Что говорит тебе линия жизни?

- Не нравится мне твоя ладонь, - Алена была серьезной, как никогда. 
   
- Что так?  Грязная, что ли? – Андрей плюнул на ладонь, вытер её о штаны и снова протянул Алёне, - а так?

- Я серьёзно. Смотри сюда, - она ткнула в ладонь, - у тебя отсутствует брачная линия. У меня есть, вот она, - Алёна показала ему свою ладонь, - видишь? А у тебя её нет. Такое впечатление, что ты никогда не женишься, - она была расстроена этим обстоятельством, и линия жизни у тебя очень короткая.

- Правда? Значит, я скоро умру, - притворно испугался Андрей. Алёна не поддержала его шутку.

- Вот смотри. Линия жизни у тебя обрывается в самом начале. Правда, авторы утверждают, что это ещё не повод для беспокойства. И, имея короткую линию жизни, человек может прожить долго. Насторожить должны разрывы на линии, крестики, они означают болезни. Но, у тебя их нет. Это хорошо. Твоя линия заканчивается звездочкой. Она говорят о каком-то препятствии, и всё зависит от тебя, как ты его преодолеешь.
- И что это за препятствие?

- Не знаю. Какая-то опасность, и она, судя по расположению звёздочки, должна скоро наступить. Это, как бы, предостережение.

- Ну, ладно, Бог с ней, этой линией. Что ты ещё увидела на моей ладони?

- А всё остальное – нормально. Очень развит бугор Марса, что говорит о твоем темпераменте. Ну и ещё несколько признаков, говорящих о взрывном характере, принципиальности и нетерпимости к несправедливости по отношении к себе. Еле сформулировала фразу, чуть язык не сломала, - она улыбнулась.

- Ну, эту особенность своего характера я и сам знаю.
Андрей нахмурился.




Это случилось с ним в армии на первом году службы. Один «дед» очень настойчиво попросил, а вернее, приказал ему постирать его, то есть «деда» портянки. «А не пошёл бы ты на х…», - послал его Андрей. «Дед» ушёл, только не на х…, а за подмогой. «Подмога» в количестве ещё трёх «дедов» пригласила его в умывальник для «беседы», которая проходила несколько бурно, почти как дебаты в Думе при обсуждении вопроса об акцизах на алкоголь, или дележе квот на продажу за бугор нефти. Один «дед» ударил его кулаком в челюсть, другой - сапогом в бедро (целил сука в пах, но не попал). И тут на Андрея «накатило». Он ничего не помнил из того, как в дальнейшем протекала его «беседа» с «дедами». Опомнился, когда он лежал на кровати, а несколько сослуживцев держали его за руки. Великолепная четвёрка «дедов» со сломанными челюстями, руками другими не менее важными для организма костями была увезена в госпиталь. Во времена повсеместной борьбы с «дедовщиной» ему за это ничего не было, посчитали, что он действовал в целях самообороны.  Больше свои портянки стирать ему никто не предлагал. До дембеля дослужил без приключений.
 
Зная за собой эту особенность своего характера, Андрей старался ни с кем не конфликтовать, и среди друзей слыл человеком тихим, незлобивым, чуть ли не робким, что, конечно, не соответствовало действительности.



- Да, брось ты, солнышко, не грусти, - Андрей очнулся от воспоминаний, - обнял Алёну, - херня это, вся твоя хиромантия. Вот где настоящая хиромантия, - он схватил ладонь Алёны, и потянул к своей ширинке, где «что-то» бугрилось и топорщилось, - вот где настоящая ХЕРОмантия!

- А, всё-таки, у меня такое предчувствие, что свадьбы у нас не будет, - прошептала Алёне, опрокидываясь на спину и принимая в себя то твёрдое и горячее, что «бугрилось и топорщилось» у Андрея в районе ширинки
Это было неделю назад.


- Ты не сильно его охерачил?  Не окочурится?

Голос доносился откуда-то издалека. Сознание медленно возвращалось к Андрею.

- Да, не должен, - ответил другой голос. Андрей почувствовал, как кто-то взял его за запястье, - пульс есть. Ни хрена с ним не станется, скоро очухается.

«Дети его учились в колледже, а в банке лежала некоторая сумма».  Андрей вспомни всё: и поездку, и ружьё, и свою объяснительную.

Вместе с сознанием пришла боль. В голове кто-то стучал кувалдой, пытаясь изнутри проломить ему череп. В ухе, по которому звезданул прапор, звенело, как в церкви на Пасху. Из ссадины на голове потихоньку струилась кровь. Андрей застонал.

- Очнулся, сволочь!

Прапор рывком поднял его и усадил на стул.

Боль вдруг постепенно начала затихать. Она уступала место ярости. «Как тогда, в армии, - подумал Андрей, - сейчас «накатит». Ещё немного, и он потеряет контроль над собой. Андрей испугался. Нет, не их, этих громил. Он испугался, что сейчас он ещё не готов, он не справится одновременно с двумя противниками, к тому же вооруженными. Надо кого-то удалить. Надо, чтобы один из них ушёл, хотя бы на минуту. Мозг лихорадочно искал решение.

- Ну, что, сукин кот, будешь говорить?
 
- Буду, - сказал Андрей, вытирая кровь со щеки.

- И скажешь, кому вёз ружьё?

- Скажу. Только не бейте меня, - Андрей казался испуганным, но это было только внешне. Внутри же он был готов к бою, собран. Он придумал, как удалить из кабинета прапора.

- И кому же, - майор напрягся, как кот перед броском. Что он там придумал? На самом-то деле ружьё он никому не вёз. Майор, было, насторожился. Но вид Андрея, страх сквозивший в его глазах, убаюкали, - фамилия?

- Я не знаю фамилию. Мне его фотку показали, знаю только, что он из нашего Покровска.
- И где ты должен передать ружьё.

- На погрузке. Он сам бы ко мне подошёл, - на ходу сочинял Андрей.

- Чебуренко,  принеси дела всех заключённых из Покровска, - приказал Майор. Прапор, выказывая рвение, не смотря на габариты, довольно быстро, выскочил из кабинета.
Майор опять закурил. Стоя возле открытой форточки, он наблюдал, как Фахаргалеев досматривал очередную машину.

Дело, похоже, сладится. Сейчас Чебуренко принесёт дела. Этот бедолага ткнёт пальцем в первую попавшуюся фотографию. Покровск – городишко маленький, там все друг друга знают. А если лично не знакомы, найдется много общих знакомых, по школе, по работе… Цепочку от одного до другого протянуть будет несложно. А зэка убедить, что ружьё везли по его просьбе, будет ещё проще. Если этот от одного удара сломался, то того даже бить не придётся. Мер воздействия на зэков в зоне имелся достаточный арсенал. В душе майор нисколько не жалел Андрея. Он его презирал. Слабаком оказался. За что его жалеть?
Фахаргалеев уже закончил, открыл ворота, запустил машину в промзону.

  «Фахаргалеева надо в приказе отметить, - подумал он. Затем мысль скакнула совсем в другую сторону, - да, курю много, бросать надо, одышка заму…»

Страшный удар тяжёлой пепельницей проломил майору череп. Он умер мгновенно. Десять лет спокойной службы сделали своё дело. Бдительность потерял майор, за что и поплатился. А на такой должности бдительность терять нельзя ни на секунду.

Не станет он ни полковником, ни даже подполковником, не поедет в Москву (разве что, в цинковом гробу). Не увидит больше свою бывшую жену и не станет в общую  очередь, чтобы трахнуть её, когда эта очередь подойдёт. На похоронах его  скажут приличествующие моменту слова, сделав печальные лица, пальнут залп (как никак, погиб при исполнении). Через месяц забудут, что был такой майор Скороход. Помнить о нём, и скорбеть будут только родители. У остальных смерть его никаких эмоций не вызовет. Одна Люся только обрадуется, узнав о его гибели: «Сдох, таки, сволочь! Прости меня, Господи!»


Андрей поставил пепельницу, заляпанную кровью, кусочками височной кости, мозгами и клочком волос, на прежнее место. Не смотря на то, что прапор должен был вот-вот вернуться, он решил сначала закурить. Взял со стола сигарету, зажигалку, прикурил, сделал несколько глубоких затяжек. В голове слегка зашумело, как после рюмочки водки. И только после этого взял своё ружьё, зарядил и сел за стол на место майора. Оглянулся. Стул стоял так, что сзади было окно. Метрах в сорока на фоне бескрайнего неба, как забытая клизма, торчала вышка. Часовой стоял спиной к Андрею, глядя внутрь зоны. Чуть дальше вышки виднелась громадина производственного цеха.

Такое положение Андрею не понравилось, и он передвинул стул чуть в сторону. Вышка с часовым исчезла. Вид голубого неба с плывущими по нему легкими облаками больше ничто не портило.

Прапор всё не шёл. «Видно, много здесь моих земляков срок тянут». Вышвырнув незатушенный окурок в окно, чуть ли не под ноги Фахаргалееву (плевать!), Андрей сразу же прикурил вторую сигарету. Одной не хватило. Он уже успел докурить и её, прежде чем раздался стук в дверь.

- Разрешите, товарищ майор.

- Да, да, - ответил Андрей, - заходи, Чебуренко. Мы тебя заждались.

Прапор еле втиснулся в кабинет, держа в руках огромную стопу папок, задом закрыл дверь.

- Семнадцать человек из ихнего сраного Покровска, - он уже дошёл до середины кабинета,
 прежде чем сообразил, что майора  не видно, а за столом сидит этот водила, в руках у которого ружьё. Стволы смотрят прямо ему в лицо.  Из обоих стволов глядела смерть! Его, прапорщика Чебуренко, СМЕРТЬ! Папки выпали у него из рук и разлетелись по полу. Ужас сковал его, мочевой пузырь расслабился, и (о, Боже!)… Штаны его потемнели, а на полу растеклась лужа. Старший прапорщик Чебуренко от страха обоссался!

- Не убивай, - он упал на колени, - всё, что хочешь, отдам. У меня денег много, всё отдам!
    
- «В банке лежала некоторая сумма, - произнёс Андрей, - а дети учились в колледже».

- Деньги здесь, не в банке, - прапор начал вставать с колен, сейчас принесу, погоди, не стре…

Андрей нажал на курок. Заряд дроби попал в грудь, проделав в ней огромную дыру. Прапор опрокинулся на спину, гулко стукнувшись головой об пол. Андрей подошел к окну и, стараясь, чтобы его не заметили, осторожно посмотрел на улицу.

Выстрел услышали. Часовой на вышке смотрел в его сторону, но, похоже, не видел. Фахаргалеев тоже крутил башкой, пытаясь понять, где стреляли.

«Хорошо, - подумал Андрей, - пока они ни хрена не поняли». Он подошёл к двери, закрыл её на ключ, который торчал в скважине, и осмотрелся: стены каменные, двери железные, на окнах решётки. Видимо, много секретов прятал начальник особого отдела майор Скороход от чужих глаз.  Андрей подошёл к прапорщику. Тот был ещё жив. Кровь, вначале хлеставшая из раны фонтаном, теперь вытекала слабеньким ручейком, порциями, при каждом вдохе. Умирал он долго и мучительно. Вид сдыхающего прапора Андрея не волновал, не вызывал никаких эмоций. «Пока толстый сохнет, - усмехнулся Андрей, - худой сдохнет».
 
 Продолжил осмотр кабинета. В столе нашёл ключи от сейфа. Открыл. Ого-го! Там лежали пухлые пачки денег, и пистолет. Отлично!  Убедившись, что пистолет заряжен, дослал патрон в патронник и сунул его в карман. В холодильнике, стоявшем в углу за шкафом с бумагами, Андрей обнаружил бутылку коньяка и разный хавчик. Свинтил пробку, сделал несколько приличных глотков, закусил яблоком.

Подошёл к прапору. Тот уже не дышал. Андрей раскрыл шкаф и начал вынимать оттуда бумаги, разбрасывать их по полу, закрывая вонявшие мочу и кровь.
В дверь постучали. Андрей замер

- Товарищ майор, вы у себя? – донеслось из коридора, - товарищ майор, - подёргали за ручку. Через минуту всё стихло.

Зазвонил телефон. Не обращая на него внимания, Андрей взял ружьё, извлёк стреляную гильзу, на её место загнал новый патрон. Телефон дзинькнул последний раз и заткнулся.
Андрей подошёл к окну. Послеобеденное солнце раскалило досмотровую площадку. Даже здесь, в кабинете, чувствовалось, как от неё волнами поднимался горячий воздух. Фахаргалеев изнывал  от жары. Он ослабил ремень и расстегнул верхнюю пуговицу гимнастёрки. Устав нарушает сука! Сержант прятался в фанерной будочке. Андрей аккуратно, стараясь не шуметь, открыл створку окна и, положив ствол на подоконник (руки слегка подрагивали), прицелился в узкоглазую рожу.

- Фахаргалеев, - громко позвал он. Тот поднял голову. Зрачки в его глазах-щёлочках бегали туда-сюда, он старался понять, кто его позвал. Увидел. Сообразил не сразу. А когда сообразил, глазки-щёлочки его распахнулись от ужаса, рот раскрылся, но звук застрял в горле. Он сделал попытку взять автомат на изготовку, и в это время Андрей выстрелил. Рожа «калмыка» мгновенно превратилась в кровавую маску, лишённую каких-либо человеческих черт. Его отбросило на несколько метров, и он свалился в смотровую канаву.

Из будочки выскочил сержант. Андрей выстрелил в него навскидку, не целясь. Не попал. Дробь, словно пригоршня гороха, шлёпнула в раскалённый асфальт. Сержант юркнул назад в будочку. Андрей перезарядил ружьё и выстрелил по будочке. Раз, второй. Полетели щепки. Андрей снова перезарядил.

Дзинь! А затем – звук автоматного выстрела. Пуля черканула по решётке и ушла в потолок. Это часовой с ближней вышки стрелял по Андрею. Не попал сука! Андрей прикинул расстояние. Нет, из ружья его не достать. Андрей достал пистолет и открыл по часовому беглый огонь. Выстрелил подряд четыре раза. Попал или нет, не понять, но часовой спрятался.  Остальные патроны выпустил по будочке с сержантом. Отбросил бесполезный теперь пистолет и выстрелил из ружья. Из будки вырвало кусок фанеры. А потом показался сержант. Стараясь двигаться как можно быстрее, он заковылял к караулке, используя автомат вместо костыля. Левые штанина и рукав гимнастёрки у него потемнели от крови. Видимо, зацепило. Ещё мгновение, и он будет в безопасности. Но этого мгновения сержанту не хватило. Не в том месте оказался сержант, и не в то время. Андрей выстрелил ему в спину. Сержант ткнулся лицом в асфальт и замер.

Опять зазвонил телефон. Андрей поднял трубку.

- Слышь, парень, не дури, - кто-то тяжело дышал в трубку, - где майор? Что с ним? Выходи, и тебе ничего не будет. Что с майором? Он жив?

- А если он мёртв, тогда что?

Несколько секунд трубка молчала.

- Тебе не уйти, ты же понимаешь, лучше сдавайся.

Андрей взял аппарат и грохнул его об пол, прервав таким радикальным способом содержательную беседу с невидимым оппонентом.
Навалилась усталость. Он тяжело опустился на стул и закрыл глаза.


Алёна стояла перед ним, хмурила брови.

- Почему у тебя линии жизни нет? – спросила она.

- Как это, нет? – удивился Андрей, - она есть, только короткая. Ты же сама говорила. Брачной линии нет, а линия жизни есть.

Но Алёна отрицательно покачала головой:

- Нет.

- Ну, как это? – забеспокоился Андрей, - ты ещё говорила, что боишься, что свадьбы не будет. Предчувствие у тебя. Помнишь?

- Свадьбы не будет, - грустно подтвердила Алёна.

- Да почему не будет-то? Будет, - убеждал её Андрей, и линия жизни у меня есть, только короткая. На, посмотри, - он протянул ей руки.
 
Алёна отрицательно покачала головой, попятилась.

- Нет, - снова сказала она тихим голосом, - у тебя руки в крови.

- Где? – Андрей поднёс ладони к глазам. Руки были чистые, - на, посмотри, нет здесь никакой крови, - он снова протянул ей руки.

Алёны не было.

Вернулась боль. В голове кто-то беспрерывно стучал кувалдой.

Андрей огляделся. Всё правильно: он в кабинете майора. А где сам майор?  И почему здесь такой разгром? Он увидел мёртвых майора и прапора, на полу горы бумаги, распахнутый сейф с кучей денег.

«В банке лежала некоторая сумма, а дети учились в колледже».

Он снова посмотрел на ладони. Но ничего не увидел. В кабинете было почему-то темно. Он подошёл к окну. Багровое солнце, оказывается, опустилось (это сколько же он проспал?), краем своим оно цеплялось за крышу производственного здания, светило в лицо. Половина солнечного диска было спрятано за тёмно-синей тучей. 
 
«Ночью дождь будет. Не зря сегодня так жарило», - безразлично подумал он. Выглянул в окно. Сержант валялся на прежнем месте.

- Ну, почему вы мне не поверили? Почему? Почему? – закричал он, - забыл я про него. Понимаете? Забыл! Забыл!

Сердце сдавила смертельная тоска. Он снова посмотрел на ладонь. Вот она, линия жизни, такая коротенькая, заканчивающаяся звёздочкой. Это звёздочка окажется жирной точкой в конце его жизни. Он посмотрел на солнце,  на небо. Что его ждет? Тюрьма? Он вспомнил рассказы Петровича. Нет, в тюрьму он не пойдет!

Опять постучали  в дверь.

- Открывай, а то дверь взорвём! – орали в коридоре.

Андрей жахнул по двери из обоих стволов, понимая, что вряд ли причинит какой-то ущерб. Стальную дверь дробь не пробьёт.


 
Маленькая пулька, выпущенная снайпером, лежавшим на крыше производственного здания, и которого Андрей не мог увидеть  из-за солнца, светившего ему в глаза, попала ему в голову. Андрея отбросило от окна, и он упал между убитыми им майором Скороходом и старшим прапорщиком Чебуренко. Умер он, так и не успев жениться, чем полностью подтвердил страшное предчувствие своей, теперь уже бывшей, невесты, прогноз, прочитанный ею на его руке.

Жизнь Андрея, не смотря на заверения авторов книг по хиромантии, оказалась такой же короткой, как и линия жизни на его ладони.





В.М.Мишин.                г. Сургут.  2007г.