Разсказы о мужчинах

                S T O R I E S  A B O U T  M E N

   You know, the dear reader, "Afghans" - guys, past severe school of Afghanistan - as a rule, are not so talkative. If only behind a table under водочку yes under the Russian snack … Less often, for it is expected.
Listen, that they tell.
               
                Р А З С К А З Ы  О  М У Ж Ч И Н А Х

       Вы знаете, дорогой читатель, “афганцы” - ребята, про-шедшие суровую школу Афганистана - как правило, не очень разговорчивы. Вот если только за столом под водочку да под российскую закуску… Реже, за чаем.
      Послушайте, что они рассказывают.


                П Е Р В Ы Й  Б О Й

      Валерка рос обыкновенным мальчишкой – звёзд с неба не хватал. Но он рвался в десант, в "Афган". Его мечтам суждено было сбыться. И вот позади “учебка”: здравствуй, полк.
      В горы уходили по узкой тропе в колонну по одному. Валерка тащил пулемет. Он был “вторым номером” в пулеметном расчете. “Первым” был Лёха, или гвардии рядовой Зыбов, прослуживший здесь больше года и не раз уже понюхавший пороху.
     Внезапно загрохотали выстрелы. “Вот оно!” - подумал Валерка. Это было то, о чем так часто думал, мечтал, чего так ждал и чего боялся.
     Отреагировал он несколько неожиданно: оказавшись на земле раньше, чем неуклюже грохнувшийся о камни метрах в четырех от него пулемет. Валерке казалось, что все до одной пули, выпущенные из всех видов стрелкового оружия, предназначены для него, и только для него. Они противно жужжали где-то наверху, неприятно впивались в землю в полумиллиметре от него. Их было так много.
Мама! Мамочка! Мамуля! Как хотелось Валерке в эти мгновенья быть похожим на человека из анекдота, по которому проехал “каток”.
    Как! Господи! За что?! Он не был силен в географии и не пом-нил, что находится с той стороны Земли напротив него: Атлантика ли, Антарктида? Но он с превеликим удовольствием провалился б сейчас насквозь и оказался б в компании острозубых акул или же белых медведей, чем среди этих глупых и бестолковых кусочков свинца.
    - Ну, ты чего, братан, разлегся? Вставай. - Услышал он насмешливо-недобрый, задиристый Лёхин голос.
   Валерка не знал, сколько прошло времени. Он нехотя поднялся, успевая сообразить: “Сейчас состоится разговор. Мужской”, - и не ошибся.
   Удар был не сильный, но хлесткий, в лицо.
   -  Понял?
   -  Понял.
   -  Чтоб этого больше никогда не было.
   И «этого» больше - никогда не было.

30.01.92г. Малые Крюки, Курской губернии, Обоянского уезда


                П Е Р Е Б Е Ж Ч И К

   Бой был на исходе. “Духи” выдыхались. Уж больно их хорошо “обложили”, используя наземную технику и вертолеты. Но техника иногда горела, а вертолеты - падали.
   Командир взвода отдельной десантно-штурмовой бригады гвардии лейтенант Андреев внимательно наблюдал за позицией неприятеля. Вдруг он заметил человеческую фигуру, которая очень осторожно, перебегая, переползая, выдерживая длительные паузы, продвигалась в направлении расположения его взвода.
 “Ага, “душок”, - подумал Андреев.- Почуял, что жаренным запахло и - драпать. Знаем мы таких”.
- Касымов!
- Я.
    Ибрагим Касымов, таджик по национальности, в бою был дерзок и, порою, зол, как чёрт.
- Перебежчика видишь?
  Солдат чуть сощурил и без того узкие глаза.
- Ну, выжу.
- Займись.
- Понял.
  Ибрагим принялся за дело. Он стрелял часто, короткими очере-дями. Фонтанчики земли и пыли обозначали места, куда попадали пули. Расстояния от тех мест до человека были не такими уж и большими. Но “дух” оказался упрямым: он лез и лез на рожон, на смерть. Касымов, процедив сквозь зубы что-то недоброе и лишь одному ему понятное, сменил магазин. Он продолжал вести огонь: целился и стрелял, целился и стрелял короткими, по два патрона, очередями. Ему показалось, что душман размахивает руками, кричит, пытается что-то объяснить. Внезапно “дух” выпустил вверх ракету. Обычно это делали только наши, когда попадали под огонь своих же.
- Ах, “душара”, у тэбэ эще и ракэта эсть.
   Лицо Ибрагима сделалось еще злее. Он в отчаянии нажимал на спусковой крючок. Но и “дух” не отступал, а лез упорно вперед и вперед.
   Вдруг раздался истошный крик лейтенанта:
- Касымов! Отставить!
- Эсть, - недовольно буркнул Ибрагим и прекратил стрельбу.
   Через некоторое время в окоп, где находились гвардейцы, вва-лился человек, тот самый, которым так добросовестно “занимался” Ибрагим. Перебежчик был в пыльном и грязном защитного цвета комбинезоне, без головного убора. Несмотря на хороший загар, на его лице заметно проступала бледность. По вискам стекали струйки пота. Он тяжело дышал.
- Командир экипажа вертолета МИ-8 капитан Сорокин, - предста-вился незнакомец. - Остальные остались там, - указал он головой в сторону, откуда только что вернулся, - навсегда…
    Лётчик присел на дно неглубокого окопа, прислонился спиной к горячему валуну, откинул назад голову, приоткрыл рот, закрыл глаза. Руки его лежали на коленях, а кисти рук неподвижно свисали.
   Ибрагим какое-то время неловко потоптался возле Сорокина.
- Извэни, капэтан, - наконец промолвил он.
   Сорокин не ответил. Он сидел, не шелохнувшись, похожий на изваяние, находясь где-то далеко-далеко отсюда, и думал о чем-то своём.

30.01.92г. Малые Крюки, Курской губернии, Обоянского уезда


                Ш У Т К А

    Колонна проходила через знакомый кишлак. До своих было недалеко и партизан здесь быть просто не могло. Два молодых лейтенанта, Бобров и Демченко, решили зайти в дувал. Их встретил хозяин. Афганцы, известно, народ торговый, деловой, но, часто, не очень богатый. Посему крестьянин тут же предложил офицерам купить что-нибудь из его домашней утвари. Ребята наотрез отказались. Да что у него можно было купить для их армейского хозяйства? Практически, ничего.
   Вдруг внимание соколов привлекла к себе молодая девушка, дочка хозяина.
- Послушай, дорогой, - засмеялся Бобров, - продай девчонку, а? Три тысячи афгани даю. Продай, - и посмотрел на Демченко.
   Тот улыбнулся, тоже, по-видимому, довольный шуткой.
   Афганец взглянул на деньги, которые держал в руках лейтенант, на дочь, подумал несколько секунд, и… сделка состоялась.
   Из дувала их вышло трое: два бравых лейтенанта и афганская девочка. Несколько пар насмешливых и пытливых глаз устреми-лись из “КамАЗов” на процессию.   
   Расселись по машинам. Поехали.
   Метров через семьсот - остановка.
   Действующие лица - те же: два лейтенанта, афганская девочка, несколько пар глаз, больше насмешливых, чем пытливых.
- Послушай, радость, - сказал Бобров, улыбаясь. - Иди до-мой. Иди. Возвращайся к отцу. Мы пошутили. Понимаешь? Это шутка. Шутка. Понимаешь? - Он взглянул на Демченко. Тот под-держал сослуживца улыбкой. - Ну, куда мы тебя возьмем? - Про-должал Бобров. - Ты сама видишь, у нас кругом одни мужики. Это просто для тебя опасно. Иди домой. Всё. Уходи. - И лейтенант замахал рукой в направлении дома её отца.
   Девушка поджала губы, замотала головой. Весь вид её говорил: нет.
- Не понял, - промолвил Бобров. - Чегой-то она, Дём?
- А кто её знает, - ответил Демченко.- Давай крикнем Шарипова, узбека. У них языки, вроде бы, схожи. Может быть, он нам что-нибудь объяснит.
 Позвали Шарипова. Тот подошёл и принялся объясняться с де-вушкой. Больше говорил он. Она отвечала односложно. Потом вдруг: заговорила, заговорила, быстро-быстро, показывая рукой на свой дом, и - заплакала, как маленький ребёнок. Она всхлипывала,  вытирая руками слёзки, размазывая их по щекам.
    Улыбки с лиц Боброва и Демченко как ветром сдуло.
- Ну, чего? - Спросил встревожено Бобров.
- Значит так, товарищ лейтенант. Вы ее купили?
- Ну да, купил.
- Деньги отцу отдали?
- Отдал.
- Ну, так теперь Вы ее господин. Она должна отныне следовать за Вами и в огонь, и в воду, и к черту на рога. Если она вернется домой, отец будет считать, что она его опозорила. Он может ее убить. Здесь такие законы, товарищ лейтенант, - закончил Шарипов и направился, не спеша, к своему “КамАЗу”.
   Глаза у лейтенантов сделались с юбилейные рубли, только без “дедушек Ленинов”. Демченко присвистнул, а Бобров почесал в затылке. Он представил, как обо всем доложит комбату, и у него ёкнуло в груди.
- Девочка, миленькая, родненькая. Ну, я тебя очень прошу. Иди ты домой. Я все объясню твоему отцу. Он не тронет тебя. Слышишь? Я обещаю.
   Бобров взял её за руку и попытался отвести в деревню. Девчушка, догадавшись, что от неё хотят, закричала, затараторила, стала изо всех сил упираться и готова была снова разреветься.
- Ну и народ. Чокнутая какая-то, - обронил Демченко.
- Ну, товарищ “афганистанка”, я Вас очень прошу, - продолжал уговаривать ее Бобров, - возвращайтесь, пожалуйста, домой. Не могу я Вас взять с собой. Понимаете? Никак не могу. У меня невеста в деревне под Тамбовом. Честное комсомольское. Клянусь. Ну, хочешь, я перед тобой на колени встану?
  Бобров упал на колени, прижал руки к груди.
- Честное слово. Возвращайся домой. Пожалуйста. Я тебя очень прошу.
   Девушка стояла, прикрыв руками рот, смотрела удивлённо на своего “господина” и тихо качала при этом головой: нет. Было очень похоже на то, что она улыбалась. Из “КамАЗов” грохнул дружный хохот.
- Бобёр, кончай цирк! - закричал Демченко. - Айда в полк. Там разберёмся.
   Делать нечего. Время идет. В полку ждут.
   Девчушка с радостью побежала к головной машине. Бобров, разбитый и несчастный, с опущенной головой, поплёлся вослед.
   Комбат от случившегося в восторг, понятное дело, не пришёл. Но он оказался истинным дипломатом. Усадив в “УАЗик” Боброва, его “невесту”, солдата-переводчика и ещё двух бойцов, на всякий случай, он поехал к хозяину.
Командир батальона долго рассказывал афганскому крестьянину о различных традициях двух наших различных народов. Он превозносил до небес его красавицу-дочь и всё его семейство, извинялся за всё много-много раз и, наконец, дал хозяину денег, сумма которых в три раза была больше суммы, предложенной Бобровым. Комбат уговорил-таки крестьянина оставить дочь у себя и пообещать, что тот не сделает ей ничего дурного. На этом и расстались.
   А лейтенанту Боброву… Что с него взять? Лейтенант, он и есть лейтенант - мальчишка, - молодой, зеленый, необстрелянный.

30.01.92г. с. Малые Крюки, Курской губернии, Обоянского уезда


                Н О С К И

  Ребята в составе колонны уходили на боевую операцию. На их пути лежал небольшой, грязный, афганский городишко. За ним - застава, еще одна застава, пески и горы. Горы. Горы. Горы.
  Сергей и Володя ехали на “броне” и изредка переговаривались. Дело шло к зиме. Афганская зима - не русская, но тем не менее. Особенно в горах.
- Вовк! - крикнул Сергей. - Вернёмся с операции, куплю себе носки из чистой шерсти, как у того афганца, - и Сергей указал рукой в направлении сидящего вдалеке, по-исламски поджавшего ноги, чем-то торговавшего местного жителя. - Они мне дом напоминают, - продолжал Сергей. - Белоснежные, как Россия.
    Действительно, на скучном темно-сером фоне ослепитель-ная роскошь афганца  заметно выделялась.
    Володя в ответ понимающе закивал головой.
    Десантники все дальше и дальше уезжали от порадовавшего глаз заветного места. “Дай-ка напоследок взгляну на тёпленькие, полюбуюсь”, - подумал Сергей и попросил у командира бинокль. Поднеся прибор к глазам, он какое-то время внимательно рассматривал предмет своего вожделения. Затем присвистнул и громко рассмеялся.
- Володьк, взгляни на “носочки”, - бросил он и передал би-нокль товарищу.
   Володя навел оптику и увидел: торчащие из штанин волосатые ноги афганца; грязную треснувшую подошву одной ноги и корявые ногти другой.
   Афганец был босой.



                А  Н А  В О Й Н Е,  К А К...

   Царство ночи подходило к концу.
   Павел и Сергей шли впереди основной группы. Они были дозорными. Рейд выдался сложный, утомительный. Да и когда они бывают легкими, рейды в горах? Парни ушли вперед чуть дальше, чем следовало бы.
- Паш, давай отдохнём, - предложил напарник. - Я устал - нет слов. Часа четыре уже на ногах и всё - без перекуров.
- Слушай, Серега, ты присядь здесь, отдохни, да? А я поднимусь по тропе еще чуть-чуть. Может, водички найду. Пить хочется. У нас ведь ни капли не осталось.
   И Павел, будто и не было многочасового перехода, бодрой по-ходкой устремился вверх по тропе.
   Сделав петлю по серпантину, он оказался на небольшом плато, чистом и голом, без единого камушка, за исключением, метрах в семидесяти от него, небольшого валуна. Но - самое ценное - следом за этим валуном, ещё в метрах в тридцати, Павел увидел сооружение из камней. Это была “точка” - застава. “Ха! Цирандоевцы! Везёт, так везёт! Сейчас водицы испью”, - обрадовался гвардии младший сержант.   
 - Эй! Подъем! Братья мусульмане! Водички не найдется? Мы тут целую ночь ходим-бродим, а воды нигде нет. Эй! - кричал радостно Павел.
   Он все ближе и ближе подходил к “точке”. Над сооружением показались человеческие фигуры: две, три, …пять. Десантник чётко видел их на фоне светлеющего неба.
- Салам малейкум! Шурави! Принимайте гостя! - кричал он.
   А мозг уже отчеканивал: “Паша. Дорогой. Мальчик мой. Какие «цирандоевцы»? Какие “братья”? Отсюда до пакистанской границы - менее трех вёрст. Это не те, о ком ты думаешь. Ошибка вышла”. Павел представил вдруг, как в темноте ярким полосатым треугольником сверкает его грудь, и с секунды на секунду могут раздаться выстрелы: в эту грудь полетят пули и уже ничего нельзя будет поделать, ничего нельзя будет изменить.
   Моджахеды явно медлили. Видимо, они были обескуражены “наглой выходкой” десантника. Расстояние между противниками сокращалось. Павел еще не знал, как он будет выпутываться из этой ситуации. Его язык продолжал работать, нести всякую ерунду. Он видел, что минута смятения прошла, и один из моджахедов потянулся за оружием. По спине десантника неприятный колючий холодок маленьким скорпиончиком оттанцовывал какой-то жуткий танец. Еще пара шагов, и  - мощный бросок рыбкой за валун. Краем глаза Павел успел заметить, как один из “братьев” вскинул винтовку “М-16”, и тут же раздались выстрелы. “Один, два… десять” - отсчитывал мозг. Павлу казалось, что он спиной чувствует каждый удар пули о валун, и что этот валун вот-вот рассыплется на мелкие кусочки. "Танец скорпиончика” убыстрился. “Все, парень…” Павел щелкнул предохранителем, выдержал паузу – эх, была, не была! - вскочил во весь рост, крикнул что-то неласковое и выпустил сорок пять трассирующих пуль по вражеской заставе. Не успела последняя гильза вылететь из автомата, а гвардии младший сержант уже опрометью мчался к обрыву, туда, где был Сергей, успевая заметить, что “духи”, как ящерицы, расползлись в стороны. Их маневр был понятен. Они пытались обложить его "наглухо" и "выбить". Но Павлу уже было все равно. Он кубарем скатился по четырёхметровому, довольно крутому каменному склону и взъерошенный, растрепанный, с большими круглыми глазами, тяжело дышащий, со съехавшим на левое ухо головным убором, похожий на незадачливого школьника из киножурнала “Ералаш”, предстал перед Сергеем. Последний, делая вид, что внимательно рассматривает свой автомат, серьезно и невозмутимо спросил:
   - Ну как, Паш, попил водички?
   А дальше всё было по правилам современного скоротечного боя. РД - в сторону. Вырывали кольца из гранат, считали до “че-тырех” и швыряли гранаты наверх. Ворвавшись в “крепость”, парни увидели труп моджахеда, иссеченный кусочками металла. Где остальные? Ага, двое уходили по небольшой долинке прочь. Где еще двое? Тут же раздались выстрелы. Ясно, вторая пара прикрывала отход первой. Между гвардейцами и воинами ислама завязалась дуэль. Гвардейцы её выиграли. А первая пара ушла, спряталась, затаилась, напала - и ранила двух бойцов из основной группы. Одного в ногу, другого - в грудь, смертельно; парень скончался через несколько минут.
   А когда все это закончилось, и мальчишки вернулись назад, в расположение, то Павла часто потом просили друзья и знакомые, шутя и вполне серьезно: “Расскажи, Паш, как ты к “духам” ходил водички попить”.

31.01.92г. Малые Крюки, Курской губернии, Обоянского уезда


                Д У Э Т

  Олег стоял на обочине пыльной и разбитой дороги в ожидании проходящего мимо транспорта: или военного автомобиля, или афганской “дрындычайки”, или торбы, запряженной мулом. Больше года солдат прослужил в Афганистане. Были за его  плечами и рейды, и боевые операции. Но сейчас родина, в лице старшины Агафонова, вспомнила о его гражданской специальности кинорадиотехника и поручила ему ответственное задание - на “точках”, рассыпанных по округе как звезды в ясном небе, показывать кино. Это со стороны всё очень просто. А на самом деле: постоянно вдвоем с автоматом Калашникова, да с коробками для кинопленок, по афганским дорогам, на перекладных. Знал ли он тогда, куда и каким выведет его судьба? То ли живым и здоровым “мальчиком под метр девяносто”, то ли сухой и казенной бумагой “Пропал без вести”? Или ещё хуже?
   На дороге показалась “дрындычайка” - кузов на четырех колесах с двигателем внутреннего сгорания. Олег “проголосовал”. Машина остановилась. Объяснив, куда ему надо, солдат бросил в кузов автомат и коробки, залез сам. В углу кузова сидел немолодой крестьянин с бронзовым и неподвижным лицом. Олег забился в другой угол. Некоторое время попутчики ехали молча, изредка бросая взгляды в направлении друг друга. Потом Олег спросил: “План” есть?”, давая понять, что не отказался бы покурить “травки”. “Есть, есть”, - замахал головой крестьянин.
   Закурили. Олег повеселел. Он сделал несколько глубоких затяжек. Хорошо! Гуляй, пехота! Олегу захотелось петь. Его репертуар не был богатым, и песня вспомнилась не по сезону. Но в мозгу уже свербело: “Ой, мороз, мороз, не морозь меня…” И он запел. Афганец посмотрел понимающе, заулыбался, в знак одобрения закивал головой.
- Слушай! - кричал Олег в самое ухо попутчику, обняв его за пле-чи. - Давай вместе, друг. Я тебя научу. Это не сложно. Повторяй за мной.
  Он сел на дно кузова, прислонился спиной к борту, вытянул ноги, правой рукой обнял соседа - тот, в свою очередь, обнял его левой - и запел. Крестьянин некоторое время пытался подстроиться под Олега, пытался выговаривать русские слова, но затем начал петь по-своему, что-то близкое ему, заунывное. Со стороны его пение было похоже на пение волка из известного мультфильма по мотиву русской народной сказки, когда тот, находясь на свадьбе под столом, сказал классическое “сщас спою”, запел, и вся свадьба в миг протрезвела; а еще через миг - оказалась на улице. Но Олег на это не обращал никакого внимания. “…моего коня белогривого-о-о…” - пел он. А в противоположном углу кузова одиноко и сиротливо лежал его верный автомат. “Не стащили бы”, - мелькнуло в одурманенной голове.
   На Олега нахлынули такие воспоминания, такие грёзы, что он не замечал ни сорокоградусной жары, ни безжалостного палящего в чистом, как слеза, небе солнца, ничего. Ему чудились белые-белые, большие и глубокие сугробы и виделось, как идет он десятилетним мальчишкой с катаний на санках, весь насквозь мокрый, по самые уши в снегу. А навстречу - мамка, с хворостиной. Она ведь не знала, где он пропадал столько времени; оббегала уж весь поселок - а тут увидела его и не знает: то ли ругаться, то ли плакать от радости, что он цел и невредим, и что вот он - перед ней.
  … “Дрындычайка” остановилась. Водитель крикнул: приехали.
  - Понял. Спасибо. Выхожу.
  Олег вплотную придвинулся к соседу, посмотрел мутными глазами в такие же его глаза, поцеловал в губы.
  - Спасибо, друг, - говорил Олег, хлопая крестьянина по плечу. - Если будешь в России, приезжай в гости, я тебя водкой угощу. – Забрал свои пожитки и был таков, не забыв перед этим помахать рукой удаляющейся “дрындычайке”.
   В этот момент он ещё не знал, что через два с половиной месяца погибнет его друг и земляк Колька, рядом с которым он служил. К нему не раз ходил он в гости, и Николай выручал всегда и поддерживал Олега, как старший, более опытный товарищ. А придя в морг и попросив санитара: “Я хочу посмотреть”, - Олег услышал в ответ: “Тебе лучше этого не видеть. Там не на что смотреть”. Он не знал, что лет восемь или десять не сможет показаться на глаза матери Николая. Стыдно? Страшно? Неловко? Неудобно? А каково ей? Он ничего этого не знал и, конечно же, об этом не думал.
   В данный момент счастливый и несчастный одновременно, под воздействием дурманящей травы, он шёл выполнять задание Родины - показывать ребятам кино.

01.02.92г. с. Малые Крюки Курской губернии Обоянского уезда


                Р А Н Е Н Ы Й

- Паш, ну-ка взгляни ты, - и Сергей, или “товарищ гвардии лейте-нант” протянул Павлу бинокль.
- Точно. Что-то тряпкой накрыто. А без бинокля кажется - просто камень.
- Ну что, пойдем? Посмотрим? – предложил командир.
    Не хотелось Пашке, не по себе как-то было, и тишина вокруг стояла зловещая; но показать молодому лейтенанту, что дрейфит - ни в жизнь.
   - Пошли.
   Отправились вдвоем. Через некоторое время достигли нужного места. Это был действительно какой-то предмет, завернутый в одеяло. Сергей развернул. Крупнокалиберный пулемет. Новёхонький. Что он здесь делает? Пашка стоял рядом и постоянно озирался по сторонам - хоть убей, тоскливо было на сердце, не спокойно.
   Он скорее почувствовал, чем увидел: прямо на них, сверху, веером шли “трассера”. Пашка мгновенно скатился под откос, быстро вскочил, подпрыгнул, оглядел себя. Цел. Тут же, сверху, свалился Сергей. Он был бледный, на лбу у него выступили капли пота.
  - Паша. Я, кажется, больше не мужик, - процедил он.
   Пуля попала лейтенанту в пах.
   Пашка сначала  не понял.
   - Ничего, Серега. Все будет нормально. Женишься ещё, - успо-каивал он командира.
   Тем временем подоспели ребята, передали Пашке индивиду-альные пакеты. Лейтенанту быстро сделали специальную повязку, “трусы”, сразу же пропитавшеюся кровью. Но раненого надо было ещё спустить вниз, вынести из-под огня "духовского" пулемёта в безопасное место, куда бы могла сесть “вертушка”.
   Времени на раздумья - ноль. Вражеский пулемёт бил без пере-дышки. Пашка взял командование на себя, отдал соответствую-щие приказания. Он понимал, что “играть” придётся в открытую.
   “Поехали”.
   Выскочил из-за камня, припав на одно колено, с пояса разрядил магазин по пулемету неприятеля. Шарахнулся обратно за валун. Его манёвр повторил следующий десантник. Затем -  следующий!.. Следующий!.. Следующий!.. И так, бессистемно, непрерывно до тех пор, пока ребята снизу не подадут сигнал, что находятся уже в безопасности.
   Заряжая магазин, Пашка думал: не вовремя всё это произошло. Ох, не вовремя! В рейде принимали участие двое молодых солдат. Для них это был первый настоящий бой. Как они проявят себя? Не подведут ли? Не испугаются? Пашка вспомнил свои первую, вторую, третью боевые операции. Старослужащие оберегали их, если была такая возможность, как куры своих цыплят. При малейшем переполохе прятали, как можно дальше и глубже в камни. И не дай Бог, высунешься. Сиди и “переваривай”. Насмотришься еще и настреляешься. Правда, убитых потом несли и Пашка, и другие ребята его призыва. А здесь сразу: чуть ли не в полный рост да на пулемёт.
   Почему молчит наш пулемётчик - Тараканов? Он же - “спец” по всякого рода переделкам. Ранен? Неужели еще один?
   А “молодежь” вела себя вполне достойно. “Такое ощущение, что они всю сознательную жизнь только и делали, что вели дуэли в открытую с вражескими пулеметателями”, - подумалось Пашке.
   - Паша, ракета!
   Ребята добрались! Все нормально! Отбой “увеселительному”  мероприятию. Стрельба прекратилась.
   Оставив наблюдателя, парни собрались в безопасном месте.                Приполз и Тараканов - живой, здоровый  и невредимый.
- Тараканов, ты почему не стрелял? - спросил зло Пашка.
- Вы чего, ребят, не видели, что ли? "Дух" всё время только по мне и бил. Я головы не мог поднять.
   Пашка внимательно посмотрел на Тараканова, на остальных сослуживцев, опять на Тараканова, ухмыльнулся, ничего не сказал.
   Пулеметчик достал сигареты: рейд затянулся, и курева ни у кого уже не было.
   - Закуривай, братаны. Паш, - предложил он.
   - Я не курю. Бросил, - отрезал Пашка и отполз в сторону, к радисту, к рации.

01.02.92г. с.Малые Крюки, Курской губернии, Обоянского уезда


      Н О Ч Н О Й   Б О Й

Духи закрепились на “горке”, то есть на самом верху горы. Воевать они умели. Позиция была выбрана удачно. Сверху просматривалось большое пространство, лишний раз носа не высунешь. Пришлось обратиться за помощью к авиаторам, и кто-то должен был лезть  наверх, ближе к неприятелю, чтобы прикрыть в случае надобности офицера, корректировавшего огонь с воздуха.
Пошёл Пашка. Многие не понимали его постоянной нацеленности на опасность, какого-то ненужного и неуместного, отчаяния. Но он-то знал, кто в этом виноват. Счастливая ли, несчастная, - кому какое дело? – дававшая о себе знать в письмах, в мыслях, во сне; порою – очень часто и регулярно, а иногда – проваливавшаяся куда-то, виновата во всём этом была – Её Величество ЛЮБОВЬ. Не верите? Как хотите.
Лётчики поработали качественно. Они не оставив камня на камне. Правда, первоначально они пытались, почему-то, отстреляться по своим, и Пашке пришлось прокричать по рации всё, что он о них думает, а потом ползти вместе с офицером ещё выше и из ракетницы обозначить позицию неприятеля. Но всё обошлось, и вечером гвардии младший сержант с четырьмя гвардейцами “справляли новоселье”. Следов “духов”, за исключением брошенного пулемёта, никаких не было. Понесли они потери, нет ли? Когда ушли? Непонятно. Две тропы отсюда сбегали вниз: одна к своим, другая – в неизвестность.
Выставив дозорного, десантники готовились ко сну. Ночь в горах наступает мгновенно. Вокруг было тихо. Устроившись поудобней в "духовских" “спальниках”, расслабившись и размечтавшись, парни засыпали.
Было очень темно и очень тихо. Природа спала...
Не прошло и часа, прибежал дозорный.
- Мужички, подъём. Подъём, - тормошил он спящих.            
- А?
- Что?
- Там кто-то идёт.
Опять война? Как ты надоела!!!
Сон как рукой сняло. Ребята заняли боевую позицию.
Через некоторое время послышались шаги. По тропе шло более одной   пары ног, осторожных, неторопливых. Сколько вас там?! Двое? Пятеро? Сотня?
- Приготовить гранаты! Славик – вниз, к ротному. Пусть бегут на помощь, - командовал шёпотом Пашка.
Парни до судорог сжимали оружие, до рези всматривались в темноту.
Секунды тянулись медленно. Напряжение росло.
Шаги приближались. Ближе… Ближе… Ближе…
- А-а-а-а-а-а!!! – Что-то дикое и нечленораздельное завопил Пашка. Вскочил, швырнул друг за дружкой две гранаты, схватился за автомат.
Квартет работал слаженно.
Менее чем через минуту всё стихло. Противник не сделал ни одного выстрела. Тишина висела жуткая.
- У-у-у…- Раздался вдруг стон. – У-у-у… У-у-у…
Ребята изо всех сил пытались разглядеть, что там. Тщетно.
- У-у-у…
- Я пойду, посмотрю.
- Куда?! – Пашку не пустили. Мало ли?
Пришёл ротный.
-    Что у вас?
- Да вот. Сидим. Слушаем.
- У-у-у… У-у-у…
- Это всё?
- Пока всё.
- Весело. Я возвращаюсь. Ежели чего, пришлёте посыльного. Ясно?
- Так точно.
  До рассвета было далеко. О сне думать не приходилось. Так и просидели остаток ночи, не смыкая глаз, в адском напряжении, с автоматами наготове, под чей-то непрекращающийся стон:
- У-у-у…
А утром, когда – наконец-то! – рассвело, парни, преодолевая не-терпение, отправились в разведку. Что же они увидели? Боже! В стороне от тропы лежал разорванный в клочья горный козёл, а поодаль от него – продолжая, вполне по-человечески, стонать -  горная коза.
- У-у-у…

2.02.92г.  с. Малые Крюки Курской губернии
        Обоянского уезда.



                З М Е И

Получилось так, что Юрке пришлось догонять своих. Он шёл быстрым уверенным шагом по еле заметной тропе, петляющей вдоль каменистого русла высохшей реки. Но что это? Боковым зрением он увидел справа от себя какое-то еле уловимое движение. Десантник тут же остановился, как вкопанный. Если бы раздался хоть какой-то звук, то Юрка мгновенно упал бы на землю. Но было тихо; он повернул голову. Батюшки мои! Змеи. Две кобры. Они приняли позы, в которых их обычно показывают по телевизору, рисуют в книжках: вертикально подняв часть тела, расправив страшные свои "капюшоны". Несколько мгновений человек и змеи неподвижно смотрели друг на друга. Но вот воин осторожно поднял автомат, поймал на мушку прицела голову одной из змей, нащупал указательным пальцем спусковой крючок. Сейчас прозвучат выстрелы. Юрка проделывал это не раз. Он не задумывался, когда стрелял по врагам - людям, а здесь – змеи. В прицеле он видел два неподвижных мутных глаза, смотревших на него, плоскую голову, часть тела аспида не яркой, оригинальной раскраски. Странно, но Юрка не стрелял. Он сам не знал, почему? Какое-то пятое или восьмое чувство в глубоких недрах его юной души тихо и повелительно шептало: не стреляй, не надо. Десантник опустил автомат, сделал несколько осторожных шагов в сторону. А змеи - были великолепны: красавицы на заунывном и невесёлом ландшафте. Через некоторое время они уползли; местные король и королева, властные князь и княжна. Их ждала своя жизнь, полная забот. Какое им было дело до того, что ещё до захода солнца Юрка в составе своего подразделения вступит в короткий и кровопролитный бой, где опять будут потери, опять будут убитые и раненые? А потом, вечером, на привале, он не выдержит - отойдёт в сторону, сядет на ещё не остывший от дневного зноя камень, сожмётся калачиком и затрясётся, как в лихорадке. К нему подойдёт офицер, присядет рядом, обнимет парня за плечи, прижмёт к себе. Уважали командира: за то, что мало говорил, а посмотрит своими глубокими и чистыми глазами, и всё становилось ясно - не обманешь их, не проведёшь. Уткнётся Юрка лицом в плечо командира; спустя какое-то время, успокоится, встанет; ни на кого не глядя, вернётся назад. Но никто, никогда ни словом, ни взглядом, ни жестом не попрекнёт его за эту минутную слабость. Её, войну, каждый переживал и переваривал по-своему. А Юрке вспомнилась утренняя встреча со змеями, и он вдруг подумал: ведь они сейчас где-то не далеко, вдвоём – влюблённые и счастливые, здоровые и мудрые.

                23. 02. 92г.      
 


                Д У В А Л


Старший прапорщик Глушков вёл себя не так, как обыкновенно. В его движениях виделась некая суета, торопливость, нервозность. Он как будто оправдывался и извинялся, бормоча не очень громко себе под нос:
- Так, так… милые… Вот -  патроны… гранаты… Да что же это?.. Ох, сынки…
Подразделение специального назначения готовилось к боевому выходу. Вооружались. Старшина выдавал боеприпасы. Отряд уходил в ночь. Двадцать три человека – два офицера и двадцать один боец. Перед самым выходом построились. После того, как капитан Деев самолично осмотрел каждого и проверил его экипировку, место перед строем занял старшина и по традиции произнёс речь, которая на этот раз была короткой и грустной:
- Солдаты. Сынки. Не могу я… Тревожно мне… вот здесь, - ударил он себя кулаком в грудь, там, где было сердце. Глушков говорил взволнованным голосом. – Да простит меня командир. Боюсь я, что не увижу  вас больше.
- Да-а. Провожает нас старшина, - вымолвил Деев.
- Ну, с Богом, - закончил немолодой прапорщик; склонил седую голову, закрыл рукой глаза и отвернулся.
Солдаты любили своего старшину, который никогда не повышал голоса, не срывался на крик, относился ко всем с участием: радовался вместе с бойцом, получившим письмо, и огорчался, если письма не было. Причём, делал он это искренне, с какой-то отцовской нежностью, и все без исключения делились с ним новостями из дома: и радостными, и грустными. И старшина знал о своих подчинённых почти всё. 
- Ну, как, Николай? Галя все экзамены сдала? – спрашивал стар-шина у рослого и широкоплечего Гривина, дружески подмигивая при этом.
-  Да теперь-то, наверное, все, - доверчиво отвечал солдат. – В письме пишет, что "математику" сдала на "четвёрку". А за "русский" и "историю" она не боится.
- Ну-ну, молодцом. Передавай ей славный гвардейский привет от всей нашей роты и от меня лично.
- Хорошо, товарищ гвардии старший прапорщик. Обязательно передам…

- Рота! На пра-во. Шагом марш! – прозвучала команда Деева. И рота пошла: вперёд, навстречу неизвестности; вытянулась и завиляла змейкой по едва заметной горной тропе.
В конце группы, предпоследним, шёл одессит Славик. Его так все и называли: "Славик", "Одесса". Парню шёл уже двадцать первый год. Он был старше многих своих сослуживцев по возрасту - но не по боевому опыту. Это был его второй выход на серьёзную операцию. А первый прошёл, так случилось, без единого выстрела. Зато дома Славу ждала жена Лена, готовившаяся в ближайшем будущем стать матерью, и одессит, в отличие от однополчан пытался осознать: что же, все-таки, происходит? Да, его могут убить.. Что же делать? Очень не хотелось умирать; было страшно, но страх сидел где-то там, внутри, очень глубоко. В солдате одновременно жили два Славы. Один – вот он: исполнительный, ловкий, смекалистый; со стороны командиров – ни каких замечаний. Другой Слава – далеко; появляется крайне редко, но голос его силён и воздейственен; иногда такого наговорит – мурашки по коже бегают. Вот и сейчас: Слава "далёкий" – трусливый - попытался, было, выступить. Но Слава "тутошний" – смелый - цыкнул на него, и тот пропал. Пока.
С левой стороны, с востока, забрезжил рассвет. Скоро должно было взойти солнце. Слава знал в общих чертах задачу, стоящую перед группой, - шли на перехват каравана; в назначенное место надо было пройти незамеченными; первая днёвка - в большом, заброшенном и одиноком, доме-дувале. Недалеко от дувала, менее, чем в километре, за ручьём, стоял кишлак. Разведка доносила, что ещё сутки назад в кишлаке находился отряд Агалы-хана примерно в четыреста стволов. Но с Агалы-ханом нашим командованием была достигнута договорённость о взаимном ненападении. Тем не менее, Деев всё равно рисковал. Возможно, у него другого выхода просто не было.
Вскоре десантники располагались уже в заветном дувале. Позав-тракав – или поужинав, - выставив часовых, они улеглись спать. За со-седним кишлаком велось постоянное наблюдение. Там было тихо. Солнце уже встало, но в дувале веяло прохладой, даже холодом; костра не разжигали. Солдаты спали по двое, по трое, тесно прижавшись друг к другу, мерно посапывая, улыбаясь, что-то бормоча или выкрикивая. Что им снилось?
Один из наблюдавших бесшумно прокрался к спящему Дееву.
- Товарищ гвардии капитан, - затормошил он офицера. – Товарищ гвардии капитан…
- А… что…
- Сюда кто-то идёт, - и часовой указал рукой на окно, через которое вдалеке был виден кишлак. Несколько десантников тут же проснулись. Сон в рейде часто тревожен и чуток. Славик тоже приподнял свою заспанную голову. Командир уже смотрел в бинокль и отдавал необходимые распоряжения.
- Так, мальчики. Подъём! – "Мальчики" было любимым обращением капитана к своим подчинённым. Сам Деев в Афганистане был уже второй раз, отвоевал в общей сложности почти три года, и поэтому подобное воспринималось всеми, как должное.
- Агафонов!
- Я.
- Середа!
- Я.
- Приготовиться к стрельбе!
Агафонов и Середа были снайперами. Их винтовки с оптическими прицелами имели глушители для ведения бесшумной стрельбы.
Никто уже не спал. Все осторожно смотрели в окна. Вдалеке не-вооружённым глазом были видны две фигурки, движущиеся к дувалу, со стороны кишлака.
- Товсь! – скомандовал капитан. – Смотрите, мальчики, чтоб на-верняка. Всем приготовиться к маршу! Собрать все вещи. Живо. Живо! Уложим этих двоих и тихо уходим. Пока те, в кишлаке, спохватятся, запутаем следы. Может, пронесёт… Обкурились, сволочи. Идут – рожи сияют. Середа! Берёшь левого. Агафонов! Твой тот, что чуть впереди, справа. Понятно? 
- Так точно.
Несколько секунд напряжённой тишины.
- Огонь!
Плотно друг за другом раздались два глухих хлопка-выстрела. Первый "дух" как шёл, так и клюнул носом вперёд. Второй же стал картинно заваливаться на спину, успев при этом нажать на спусковой крючок. Утреннюю тишину разорвала длинная автоматная очередь.
- Э-эх…, - тяжело выдохнул капитан Деев и, помолчав, добавил, - накаркал Глушков. Приготовиться к бою! Сейчас полезут.
И точно, в кишлаке за речкой обозначилось какое-то движение; раздалось несколько одиночных выстрелов.
- К окнам близко не подходить! Патроны беречь! Больше двух раз из одного места не высовываться! Пулемёт – на крышу! И аккуратней там, наверняка у них снайперы есть, - распоряжался командир. – В плен не сдаваться. Не советую. Радист! Срочно свяжись с "домом". Скажи: вся надежда – на них, на вертолёты. Нас хватит часа на три, на три с половиной. Пусть постараются успеть. Давай, дорогой.
А за окном уже можно было различить человеческие фигурки. "Духи" шли цепью, в полный рост, не пригибаясь, человек семьдесят.
- Без команды не стрелять! Точно: обкурились. Ну-ну, - говорил капитан, глядя в бинокль.
Десантники рассредоточились по дому, приготовились. Дом был большой, двухэтажный, каменный; с множеством окон, с плоской кры-шей. Он стоял на возвышенности, поэтому противнику предстояла не-большая "прогулка" в гору.
- Как бы они не запотели, товарищ гвардии капитан, - произнёс Середа.
- Сейчас как начнут ухать ракетами и гранатами. Не дай Бог. А если у них ещё и миномёты имеются? Вот тогда я посмотрю, кто быстрей запотеет. Стрелять надо было, как следует, мазила.
Сзади дом упирался в крутую, почти отвесную, каменную стену. Впереди, справа и слева всё хорошо просматривалось и простреливалось. Позиция была отменная, отряд готов был к бою.   Воцарилась напряжённая тишина. Слава лежал, крепко прижав к плечу приклад автомата, и через прицел ловил приближающиеся фигуры; остановился на одной. А глубоко в нём очень слабо опять заговорил второй голос. "Ты хочешь стрелять? В человека? Зачем? Что он сделал тебе плохого? Ты… - Отстань, - перебил его первый. – Меня всё это очень мало волнует. Я солдат, выполняю приказ, и на остальное - мне наплевать. – Ты сейчас его убьёшь. Понимаешь? У б ь ё ш ь . – Не знаю… Плевать."   
Тем временем нападавшие приближались. Восемьдесят метров… Семьдесят пять… Семьдесят… Шестьдесят…
- Огонь!
Дружно ударили автоматы десантников. Стреляли короткими очередями.  Вражеская цепь сразу же поредела. Уцелевшие моджахеды бросились вперёд к дувалу. С крыши застрочил пулемёт. "Духи" залегли. Положение их было незавидное: на близком расстоянии, под прицельным огнём… Но тут же донёсся далёкий непонятный шум. Вдали поднялось большое облако пыли. Это были всадники, человек пятьдесят.
- Рогожин! Держи со своим отделением тех, кто перед домом! Не давайте головы поднять! Стрелять по лошадям! Пулемёт, огонь! – кричал сквозь автоматную трескотню Деев. Его команды тут же передавались по цепи стреляющих десантников. Слава делал то же, что и все: целился, бил из автомата, переползал или перебегал, низко пригибаясь, от одного места к другому, от окна к окну; помогал оттаскивать  в укрытое место раненых…, убитых. Он был сосредоточен на происходящем бое и ни о чём, казалось, не думал. Вся воля его была крепко сжата в единый кулак, разжать который было не возможно. Иногда он ловил себя на мысли, что всё это какой-то страшный горький сон, он видит себя во сне, и скоро всё должно прекратиться.
- Одесса! Давай вниз, помоги лейтенанту. Ему там туго.
- Ага…
Слава по лестнице скатился вниз, на первый этаж, увидел стре-ляющего из автомата лейтенанта. В то же мгновение в стену, рядом с которой находился офицер, с наружной стороны, ударило что-то сильное, и тут же раздался взрыв. Лейтенант, смешно перевернувшись, неловко упал на пол. Слава бросился к нему. Но тот уже сам медленно встал на четвереньки, затем сел, обхватил голову руками, через секунду-другую медленно потянулся за автоматом; поднялся и неуверенными шагами побрёл к противоположной стене.
- Одесса, я сам. Не надо. Помоги, лучше, Середе… Он ранен… - Через две-три минуты лейтенант продолжал уже вести бой.
Откуда-то появился дым. Он висел в воздухе плотными сизыми клочьями. В дувале, вроде бы, ничего не горело. Слава снова залёг, открыл огонь. Рядом с ним лежал Коля Гривин.
- Ты что кислый такой, Одесса? А ещё одессит. А ну-ка улыбнись, - пытался шутить солдат, не смотря на грохот, огонь и смерть.
- А-а, - вместо ответа промычал невнятно Слава, перезаряжая ав-томат. Затем, прицеливаясь, он вдруг заметил боковым зрением, как что-то изменилось в поведении друга. Слава повернул голову. Николай лежал неподвижно, уткнувшись лицом в каменную пыль, на которой тут же появилась и стала увеличиваться прямо на глазах кровавая лужа. "Господи! Господи! Спаси! Помоги! Выручи!" – стучало в мозгу у правильного атеиста и дисциплинированного комсомольца.
- Пулемётчик убит. Похоже, снайпер снял, - говорил голос Деева где-то уже рядом со Славой. – На верху ещё трое убитых. Четверо тяжело ранены. "Духи" жгут что-то, выкуривают нас. Дыму-то… - Офицер закашлялся. – Ну-ну, держись, мальчики. Отступать некуда. Должны придти наши. Скоро придут. Скоро, - говорил капитан, стреляя из автомата.
Бой продолжался уже более двух часов.
Вдруг справа от Славы, метрах в двух с половиной, где была проломлена стена, из пелены дыма возник здоровенный бородатый детина с огромными круглыми глазами и дико-дико завопил:
- А-а-л-л-а!!!
Это случилось так неожиданно, что все боеспособные десантники, здесь находившиеся, на какое-то время оцепенели, повернули головы и смотрели на противника. Тот, направив в упор оружие, нажимал на спусковой крючок. Но автомат не стрелял: то ли патроны кончились, то ли импортная техника подвела в последний момент. Тогда моджахед швырнул автомат на усыпанный осколками битого кирпича пол, выхватил из-за пояса большой кривой нож, замахнулся и, повторив свой боевой клич "а-а-л-л-а-а!", сделал уже полшага по направлению к ближайшему десантнику, к Славе. Но Деев очень быстро развернулся и хладнокровно, навскидку, произвёл одиночный выстрел. Пуля попала прямо в открытый рот нападавшему. Тот дёрнул головой, сделал движение ртом, как будто пытался проглотить кусок чего-то очень вкусного – да не мог, и свалился навзничь. Все эти действия длились всего лишь несколько мгновений. Славе показалось, что дико блестящие злые глаза моджахеда, после попадания в него, стали вдруг тухнуть. "Го-споди!!!… Го-споди!!!…". Глухой и сильный удар пришёлся по Славиной правой руке выше локтя. Боец выронил автомат, здоровой рукой схватил раненую, упал, свернулся калачом, застонал, заскулил, как собачонка. Тут же услышал над собой голос Деева:
- Ничего, ничего, Одесса. Потерпи.
Уже сквозь полусон и туман Слава услышал то приближающийся откуда-то сверху, то снова удаляющийся могучий гул. Это – они! Они! Наши! "Вертушки"! Пришли! Успели!         
Вертолёты, как грозные ангелы-хранители, выполнив боевой разворот, атаковали, атаковали и атаковали уже изрядно потрёпанные, но ещё дерзко огрызающиеся остатки банды душманов. Были слышны выстрелы и шелест проносящихся реактивных снарядов, их частые разрывы, разрывы, разрывы, разрывы…

Уже в госпитале Слава узнал, что из отряда Деева на ногах оста-лись только он сам да лейтенант. Девятеро парней погибли, остальные – двенадцать – были ранены. Дееву, как будто бы, очень здорово влетело от начальства. У старшины Глушкова, как только он узнал об исходе операции, что-то случилось на нервной почве. Его отправили в Союз, комиссовали из Армии. Сам Слава был представлен к награде – ордену Красной Звезды. Он получил инвалидность рабочей группы; вернулся домой в родную и солнечную Одессу, продолжил учёбу в мореходном училище. Когда, отрабатывая практику, он спускался на судне к южным широтам, у него нестерпимо ныла правая рука. Жена родила ему очень милую весёлую здоровую дочь.
- Ты знаешь, мне иногда  кажется, что всё это вернётся, что оно, прошлое, не прошло, - заканчивая повествование, обратился Слава к своему собеседнику Игорю. – Скажи, а ты бы бросил медаль или орден на землю, пусть даже и перед зданием горсовета, как это сделали ребята в Прибалтике? Юбилейные награды – ещё может быть, но боевые… Порою - я очень боюсь… Я опасаюсь, что нас будут убивать.
- Не думаю… Нет… Не будут.   

                12.08.93г.;

 

     Д Е Н Ь  В Д В


Сергей проснулся рано. Сладко потянулся. Затем быстро встал, оделся. Сегодня был праздник, его праздник – второе августа, День Воздушно-десантных войск. Он знал, что в этот летний день по Москве, по России, по всему Союзу будут гулять молодые отчаянные парни в бело-синих тельняшках и голубых беретах, и что будут смотреть на них прохожие с любовью и  восхищением, с сожалением и раздражением, с завистью и презрением; на их дикие и  пьяные выходки, на их необузданность, озорство, граничащее с хулиганством. Да, всё это будет сегодня.
Сергей позавтракал, взял небольшую, очень удобную складную сумку и вышел на улицу. Он направился к электричке, как и положено гвардейцу-десантнику: начищенный, подтянутый и аккуратный; со све-жим, накануне подшитым, белоснежным подворотничком, в форме с камуфляжем, в тельняшке и с беретом, лихо заломленным на затылке. Когда Сергей пришёл на станцию, то обнаружил, что из его друзей-десантников там никого нет. Видимо, все они давно уже уехали в Москву, в Нескучный сад. Сергей поначалу приуныл, задумался, вспомнил прошлогоднюю поездку, улыбнулся.
…Бывшие воины собирались на станции. Они подходили, подъезжали на городском транспорте небольшими группами и поодиночке; здороваясь, крепко обнимаясь со старыми знакомыми и приветствуя новых:
- С праздником, братан!
- С праздником…
Форма одежды не отличалась большим разнообразием, но, в то же время, не была и одинаковой: тельняшка и берет, тельняшка с медалями и берет; короткие сапожки со шнурками на боку, полушерстяные китель с брюками, кожаный ремень с золотом горящей бляхой, знаки отличия, сплетённый из строп парашюта аксельбант на две трети груди, голубые погоны и, конечно же, точно такого цвета, цвета чистого безоблачного неба, берет. Ну, и так далее… Народ весь – молодой, неотразимо красивый и, пока что, трезвый. Прозвучала команда, и тут же – "загрузка" в подошедшую электричку. Расселись в полупустом вагоне, загалдели. Отдельные молодцы срочно заспешили в тамбур, чтобы разлить там, на троих, бутылочку горькой – то ли для поднятия тонуса, то ли для улучшения самочувствия после вчерашнего начала празднования дня ВДВ. Ударил по звонким струнам гитарист, громко запел: "Опять тревога. Ребят разбудит сирены вой…". Народ начинает подхватывать. Все сосредоточены и серьёзны. Поют. Когда звучит очередной куплет

"Ну, что ж, ребята, нальём бокалы за тех парней,
Кто отдал жизни во имя счастья других людей,
Кто не увидит за крышкой гроба родную мать.
За тех парней, кому досталось в земле лежать",
   
все десантники встают. На лицах пассажиров и пассажирок нескрывае-мое изумление. Всё. Песня спета. За ней следуют другие: "Синева", "Кукушка", "Если хочешь есть варенье…". Так, незаметно, электричка пришла в Москву. Перед тем, как зайти непосредственно в Нескучный сад, народ решил попить пива. Разведчики ушли на поиск. Пивная была обнаружена в трёх-четырёх кварталах от "места десантирования". Утолив жажду, гвардейцы решили в очередной раз не ударить в грязь лицом. Они построились в колонну по три, и старшина запаса Володя, которого все почему-то называли Лесник, проведший два года в учебном подразделении, полтора из которых - в должности заместителя командира взвода, зычно скомандовал:
- Ро-о-та! Шагом! Марш! Раз! Раз! Раз, два, три! Левой! Левой! Раз! Раз! Ногу не тянуть! Раз, два, три! Левой!
Гвардейцы старались изо всех сил, они чётко печатали шаг.
- Песню запе-вай!
И средь тихих московских улочек вдруг грянуло:

А у десантника судьба порой
Коротка, как рукопашный бой… 

В сторону шарахнулись стоявшие невдалеке вислоухие дворняги, с насиженных грязных подоконников, сбивая пыль, с шумом взметнулись легкокрылые сизари.

…А ты прислушайся: гудят, летят
Трассера по тишине ночной,
И, раскрываясь, купола шуршат
Над твоею головой…

- Воздушно-десантным войскам…, - выкрикивал старшина.
-…Слава! – отвечала марширующая рота.
-Командующему ВДВ, генералу Маргелову Василию Филипповичу…
-Слава! Ура-а-а-а! Ура-а-а-а!…
   Вот и Нескучный сад.
   Солнечное летнее утро. Музыка. Перед центральным входом что-то, наподобие сцены. На ней уже "закрепилась" горстка десантников, хором кричащая: "Кировабад! Кировабад! Сюда!". То там, то здесь можно было услышать радостные крики, увидеть крепкие мужские объятия. От мчащихся мимо автомобилей неслись сигналы-приветствия их клаксонов; из окон некоторых авто высовывались руки, махающие голубыми беретами.
Поодаль от калитки стоял великовозрастный ветеран Воздушно-десантных войск; мужчина лет пятидесяти с седыми волосами и такою же бородой, в тельняшке и берете. В его глазах, внимательных и зорких, светились искорки надежды, тепла и печали. Проходившие мимо вчерашние воины иногда всматривались в лицо ветерана со вниманием и удивлением, но ни один не догадался подойти и пожать ему руку, поздравить  с праздником.
Сразу же за воротами, на одной из лавочек сидел невысокого роста парень, с медалями на груди, с покалеченными ногами, всё в той же выразительной десантной форме. В стороне сиротливо стояли жёлтые костыли, а рядом – небольшая кожаная сумка чем-то наполненная. У парня был напряжённый жёсткий взгляд. Он внимательно разглядывал прохожих, пытаясь кого-то отыскать.
   А маленькие стайки крылатой гвардии собирались в значительные кучки. Они шумели, галдели, смеялись и дурачились; находили себе пристанища у Москвы-реки в летних беседках, на многочисленных невысоких пригорках или же на зелёных лужайках, коих предостаточно имеется в Нескучном саду. Гвардейцы пили, пили, пили, пили: водку, вино, шампанское, пиво. Разговаривали, пели, вспоминали, поминали. Кто-то много пил, кто-то – мало, некоторые спиртного в рот не брали.
- А ты пулемёт видел? – спрашивал молодой пьяный десантник взрослого и строгого майора милиции.
- Видел. Видел я пулемёт, - отвечал тот раздражённо, но и в то же время с неким отцовским чувством жалости.
 - Врёшь. Не видел ты пулемёта…
- Это ваш? – обратился майор к стоящим рядом вменяемым друзьям "гвардейца". – Забирайте его скорее. Иначе мы его заберем.
- Хорошо, хорошо. Уходим, - отвечали те и спешили увести с глаз долой разошедшегося не в меру товарища.
Немного погодя, этот же товарищ, раздевшись до нижнего белья, залез в неглубокий пруд, где просто отдыхающие совершали лодочные прогулки, и принялся вожделенно бултыхаться и барахтаться там, счастливо фыркая, как тюлень. А ещё, год спустя, из остановившейся на одной из подмосковных станций электрички всё этого же товарища передали с рук на руки одни десантники другим, местным, уже остепенившимся. И те волокли своего друга до дому - с горки на горку, по узкому мосту через мелкую речку, поминутно останавливаясь, плюясь и ругаясь. Но спецназ – своих не бросает! Когда добрались до дома, на улице было уже совсем темно. И тут вдруг выяснилось, что на бедолаге нет одного ботинка. Да-а, уж… Пришлось товарищам возвращаться и рыскать по всей дороге, искать злополучный башмак. Но поиск не дал результата. Эх, Сашка, Сашка… Как давно это было: утерянный берет – "не жаль, что берет, а жаль, что "афганский"; там же – медали, в числе коих и "За отвагу". От медалей остались на груди только обтянутые разноцветной материей пластины. Сегодня ты уже взрослый и помудревший, жизнь творящий без глупостей. Удачи тебе, Сашка.
 А наш с тобой знакомый Михаил? Зайдя в магазин и увидев там полковника не десантника, он страшно возмутился. Почему товарищ полковник не отдал честь увешанному медалями гвардии сержанту? И наш Мишка бросился на обидчика с кулаками, чтобы восстановить справедливость. Благо, что рядом оказались друзья-сослуживцы. Они решительно не дали восторжествовать безчестию и предотвратили драку…

Прототип героя задуманного рассказа капитан милиции Сергей Викторович Варламов убит на окраине Грозного 2 марта 2000 года. На его могиле возвышается гранитный памятник-глыба, где он изображён в военной форме без головного убора с полосатой грудью-треугольником, вершиной вниз. 2 августа здесь обязательно лежит голубой берет и стоит полная стопка водки с кусочком чёрного хлеба сверху.
   Православная церковь во второй день августа по новому стилю вспоминает ветхозаветного пророка святаго Илию и обращается к нему с молитвой. Святый Илия окончил свой земной путь весьма необыкновенно. Он взошёл в огненную колесницу и на глазах у своего изумлённого ученика умчался в ней на небо. Навсегда. До последнего пришествия Христа. Воины-десантники  обязательно падают с неба на своих невесомых парашютах-колесницах, что бы вскоре, возможно, вспарить невидимо обратно. И День воздушно-десантных войск, как известно, так же приходится на 2 августа. Что это? Случайность? Совпадение? Или промысел Божий? И почему, когда по Красной площади проходят заслуживающие глубокого уважения и храбрые морские пехотинцы, и смелые воины в краповых беретах, и мужественные пограничники, всё же при виде именно десантников – этой крылатой гвардии – трепещет вдруг робкая душа и предательски выступают скупые мужские слёзы? Святый пророк Илия, упроси Отца Небеснаго о заступничестве за воинство твое, о здравии его, чтобы простил Творец им согрешения их вольныя и невольныя, чтобы вразумил и наставил их на путь истинный и чтоб не покидали их во век терпение, мужество и мудрость.
   С праздником, Гвардия!

                25.05.93г., июнь-июль 2002г., г. Хотьково.