Русская готика. глава 8

    РУССКАЯ ГОТИКА. Глава 8.
      
      * * *
      Она всматривалась в разруху за окном поезда: валились столбы, клонились заборы, брели как зомби сонные серые люди. Россия была тру-готичной. Русская "готика" - это сваленные в кучу трупы детей Беслана, шея русского солдата под бензопилой чеченца, ожесточенные подростки с цепями и кастетами, дерущиеся по-пьяни после матча. Русская "готика" - это не кастрированный романтизм Европы, не декоративные замки Трансильвании, а руины могучих заводов, отравленная ограбленная душа народа, ветер, хлопающий воротами вымерших деревень.
      Света лежала на верхней полке купейного вагона. Часть оконного стекла была опущена. Внизу летел бесконечный откос в пестроте июньских цветов, выше рябили стволы берёз, иногда полоса посадок обрывалась, раскрывая озарённую раскаленной полуденной лазурью пламенно-зеленую степь с зеркалами озёр. И тут она впервые подумала, что, может быть, Саша жив. Родные не видели его мёртвым, хоронили в закрытом гробу обгоревшее до неузнаваемости тело. Но возвращались же с войны, казалось бы, без вести пропавшие солдаты.
      
      Дребезжащий автобус привёз её от райцентровского вокзала в деревню. Здесь пахло привядшей скошенной травой, яблоками, полынью, дымком от костра.
      Деревянный дом в чуть потрескавшейся синей краске стоял среди старых развесистых яблонь. Двумя окнами в резных наличниках глядел на улицу. Ещё два окна выходили во двор. В зарослях малины притаились сарайчики. В этом доме жила мать Регины - Елена Сергеевна, или бабушка Лёля. Сейчас она стояла у колодца, небольшого роста пожилая женщина в темном платье и белом платочке. Увидев Свету, выпустила ручку, бешено завертевшийся ворот раскрутил цепь, и полное ведро рухнуло обратно в колодец.
      
      Света подбежала, вынула ведро, донесла до крыльца. Они вошли в дом, где стояла тишина, лишь тикали ходики на плетёной этажерке. Воздух был свежий, сосновый. Две комнаты и кухня сияли чистотой, ослепляла белизна занавесок и кружевных накидок на мебели. В дальней комнате стена напротив входа была вся завешана иконами старого и нового письма, вверху несколько больших образов масляной краской на холсте, чуть ниже деревянные на толстых досках, еще ниже мелкие бумажные репродукции, среди которых была даже Магдалина с картины какого-то художника эпохи Возрождения. Бабушке и старые иконы и новые казались одинаково ценными как воплощение образа Божьего.
      Достав засахаренную ягоду, бабушка испекла из ржаной муки калинники, кисло-сладкие, с лёгкой горечью. Горячие калинники и холодное молоко - вкус детства.
      
      Света вышла из дома. Справа возле водонапорной башни раскинулся пустырь, где когда-то Светин дедушка задумал строить дом, уже закупил строительные материалы, завез брёвна и бетонные плиты в основание фундамента. Но дед умер. И теперь пустырь зарос высоким бурьяном. Горячие бетонные плиты как надгробья были разбросаны в траве. Света прилегла на одну из плит и стала рисовать в альбоме простым карандашом.
      Дома Света перерисовывала Сашу с фотографий. Сейчас - по памяти. Она медленно, аккуратно обводила овал лица, ваяла из светотеней его черты: упрямый подбородок и высокие скулы, тёмные четкие линии бровей и чувственный рот. Штриховала темную челку. Точно очерчивала скифский разрез сумрачно-янтарных глаз, придающий взгляду отстранённую мечтательную задумчивость, словно он видел сквозь реальность другой, безупречный мир.
      - Рисуешь?
      Она вздрогнула, вырванная из отечества мечты. Рядом стоял парень с золотисто-рыжим плотным ёжиком стрижки, загорелый, с темными бровями и светло-карими глазами, чуть суженными, удлиненными. Глаза были похожи на Сашины, но менее выразительные, и не мечтательные, а хитрые как у лисёнка.
      - Здорово у тебя получается, - похвалил парень. Было ему лет семнадцать.
      - Ты к Елене Сергеевне приехала?
      - Да.
      Ну и о чём с ним дальше говорить? Наверное, только и знает свой мотоцикл и рыбалку. Это с Крысом можно было затеять диалог по Ницше:
      "- Чего ждёт это дерево на вершине горы?
      - Оно ждёт первой молнии".
      - В клуб сегодня пойдёшь?
      - Может быть, - она откровенно оглядела его, в выгоревшей майке, высокого, крепкого.
      
      Бабушка, обычно радующаяся редким приездам гостей, сейчас казалась какой-то грустно-растерянной. Наконец, сказала: "Света, тут дело такое. У моей подруги беда - сын умер. Помнишь подругу мою - в прошлом году на Пасху вместе с ней в церковь ходили?" Света вспомнила высокую статную женщину в бордовом костюме и старомодных туфлях на толстых каблуках, Елена Сергеевна выглядела старше ровесницы из-за темного длинного платья и низко повязанного белого платка. Света выросшая в семье, где к религии были равнодушны, глядела с любопытством, внимательно слушала слова богослужения, но через час устала, и принялась бродить по двору, разглядывая белые строения. Колокольни у церкви не было, это был просто новенький дом с небольшим куполом, окруженной круглыми клумбами. Рядом на перекладине, держащейся на двух столбах, висели пустые баллоны - у церквушки даже настоящих колоколов не было...
      - Я думала с тобой пойти к Рудаковым, - сказала бабушка, - и Свете было неудобно отказаться.
      
      Ей вспомнилось деревенское кладбище, где побывала лишь один раз. Просторное, широкое. Могилы вольно раскинуты по лугу с полукружьями скошенной травы. В какой-то момент от кустов потянуло зловонием. Ветер тут же переменился. Но бабушка заметила, как Света сморщила нос.
      - Это лисы, - пояснила Елена Сергеевна.
      
      Лисы раскапывают старые могилы в буйно разросшихся кустах сирени. В рыхлых провалах под корнями делают норы. Бегают за добычей в поля. На "кладбищенских" лис охотиться деревенские жители не осмеливаются - не по-божески это, зимой не наведается охотник на лыжах с карабином, и летом люди не будут лазать среди старых крестов, выслеживая хитрых зверюшек. Среди трухлявых досок и полурассыпавшихся костей играют куропачьим крылом шелковисто-рыжие тёплые лисята, катают лёгкими лапками череп. Взвизгивая и тявкая, грызутся в кружевной тени, валяются в пыли. Сжав в узких челюстях полузадушенного суслика, огненная лиса летит из подсолнечных зарослей через дорогу, ныряет меж прутьев ограды, исчезает в логове...
      
      Почти в центре луговины выделялся массивный памятник с изображением в рост мужчины средних лет - серебристо-серой штриховкой на белом с серыми прожилками камне - окруженный толстыми цепями на металлических столбиках.
      - А вот теперь он матери снится, говорит: "Мама, почему ты меня заковала как каторжника?". Будут цепи убирать на днях. Нельзя ограду закрытой держать. - Заметила Елена Сергеевна.
      - Почему? - Поинтересовалась Света.
      - Как же, - как о само собой разумеющемся, сказала бабушка, - когда приидет судия небесный судить живых и мертвых, все погрёбенные из праха восстанут и выйдут на волю. Надо верить, ограды не закрывать.
      Они дошли до могилы деда. Крест, крашенный серебрянкой, возвышался над прямоугольником клумбы, где щедро, огненно цвела календула.
      - Это ученик его покрасил, - сказала бабушка. Светин дедушка был учителем.
      - Перед смертью наш Николай Иванович дневник вёл. И в последнее утро записал, будто чувствовал: "Не жалею, не зову, не плачу, всё пройдёт как с белых яблонь дым. Увяданья золотом охвачен, я не буду больше молодым...".
      Он перед смертью немного забываться стал, обо всём верно рассуждал, но как-то принялся расспрашивать: "Лена, а где конь мой? Белый конь... Разве не помнишь?" А у нас ведь никогда лошадей не было. Но у Колиного отца были, он из семьи богатой казачьей, загубила всех гражданская война...
      Света представила, как на заре синеглазый чернобровый паренёк выбежал за ворота, где стоял белый конь, перелетевший через леса и поля, вскочил в седло. Конь и всадник исчезли в тумане. Туманы вдоль степных рек розово-белые, словно кровь с молоком льется с широкого алого солнца, с чистого неба... А в сумрачной горнице старуха в тёмном платке, плача, стояла над мёртвым стариком.
      
      Светино детство кончилось в десять лет со смертью дедушки. Был хмурый зимний день. Тогда мать, чтобы отвлечь ребёнка от случившегося, заранее достала подарки, приготовленные на Новый год. Позже эти игрушки внушали Свете ощущение ужаса. Словно превратились в ритуальные вещи, смысл которых в том, чтобы замаскировать факт Смерти. Эти игрушки так и остались Игрушками Того Дня, вызывающими тоску. Она боялась играть в них, чтобы вновь не вызывать Смерть в семью. Для неё он действительно существовал - бумажный телефон с крутящимся диском - телефон, по которому можно было позвонить Смерти, долго пылившийся на дне ящика с игрушками. Как увиденный позже в телепередаче картонный телевизор, который буддисты отдавали пламени, пожирающему мертвеца, - ведь в ином мире всё ненастоящее - настоящее...
      
      Но если она порой страшилась связанного со смертью, почему готова была ночевать у могилы Саши? Просто он был жив для неё, только заточен в неведомой стране. Зачарованный, спал в рыцарском замке, и окаменел беркут на подоконнике распахнутого окна, и замер лепесток огня свечи над изголовьем.
      Бабушка наивно ввела внучку в круговорот реального трагического события. Они прошли во двор.
      - Я сейчас к Володиной матери пойду, горе разделю, а ты бабам помоги.
      Во времянке - маленьком домике во дворе женщины готовили поминальный стол, месили тесто, резали крупные румяные яблоки для пирогов, крошили овощи в салат, переговаривались.
      
      - Мне чем-то помочь? - Робко спросила Света. И её попросили принести воды из колонки через дорогу. Она взяла вёдра и услышала голоса за спиной:
      - Светланка - внучка Лёлина, посмотрите, выросла как, невеста совсем.
      Света прошла мимо распахнутой двери на террасу, опустив голову, не удержалась, бросила взгляд. На широкой террасе стоял гроб, в головах сидела на стуле маленькая старушка и тихим ясным голосом читала толстую потрепанную книгу.
      Смоль волос и белый блик лица, от которого Света мгновенно отвела взгляд, отойдя от дверного проёма.
      Света принесла воду, она резала яблоки, и на яблоки капали слёзы. Женщины над столом обсуждали по-деревенски простодушно:
      - Володенька ваш лежит как живой. Красавец-парень...
      Распоряжавшаяся похоронами Верина старшая сестра - низенькая остроносая женщина покачала головой:
      - И тридцати не было... Верунька без памяти, на одних уколах держится, Райка возле неё
      дежурит. И ночь ночевала.
      - Райка - душевная девка, молодая, а участливая... - Хвалили деревенскую медсестру.
      - И что он в бучу полез?
      - Делать было нечего, - выкрикнула Верина сестра. - На смирного Бог насылает, а смелый сам налетает.
      - Видно час пришёл.
      - Когда увидела, что берёзу у дома посадил, я сразу сказала: добра не ждите.
      - А что берёза? - Удивилась Света, ничего не понимая.
      - Кто берёзу у дома посадит, недолго проживёт. А тут ещё дом новый построили, вот и обновил. Дом построишь, непременно кто-нибудь из родных преставится, обновит, значит. - Поёжилась, словно от холода, Верина сестра.
      Мороком наивных неистребимых поверий было пронизано всё вокруг, древних поверий на древней земле, и как в древности пролилась кровь за эту землю, бедные дома, простых людей.
      Света побрела через двор к воротам, выводящим на улицу, и прислонилась к косяку. Вторая дверь с террасы выводила прямо на улицу. На высоком пороге сидели и курили мужчины. Все были хмурыми, загорелыми, от них чуть пахло водочным перегаром. Усатый толстяк с каленым кирпичным румянцем на добродушном лице рассказывал:
      - Я ведь первый узнал. Сено в сарай убирал, вдруг в ворота колотятся так, что у меня сердце прихватило, отворил, а там Верка: "Дядя Паша, Володьку зарезали". Владимир-то из клуба с Верой шёл, когда увидел, как Таньку Руслан в машину затаскивает, там кроме Руслана и Юрка Жирок был, и ещё какие-то козлы из города. Вовка им крикнул: А ну, бросьте девчонку!
      А Руслан там ему, мол, вали, пока цел. А Танька визжит: Помогите!
      - Сучка непутёвая эта Танька, вертела задницей перед бандюками, всё заигрывала. Но эти сразу обработают, пикнуть не успела бы. Володька подбежал, они с Русланом сцепились. Танька домой бросилась, а из машины ещё двое вылезли и кто-то Вовку - ножом...
      Он упал, а они в машину и дёру. Вера закричала, к дому ближайшему бросилась, стучать, ну тогда народ вышел. "Скорую" вызвали, Володьку домой перенесли, пока "Скорая" доехала, кровью истёк.
      Другой собеседник добавил:
      - В милицию позвонили, Руслана забрали. Ни хрена они ему ни сделают. Его отец следом поехал. Денег даст, отмажет от тюрьмы. Полюбуемся ещё, как мимо на "джипах" будут разъезжать, деревенским дуракам в морды плевать.
      
      Света давно знала, что в их район летом приезжают отдыхать бандиты из питерской группировки, у которых здесь родственники.
      - Что же это творится? - Рыженький парнишка стукнул кулаком по порогу, на котором сидел, выругавшись, вырвал зубами занозу из руки.
      - Может, соберёмся, ружья возьмём?..
      - Иван, с ума не сходи! - прикрикнул усатый.
      - Батя, терпеть будем?!
      - А что ты сделаешь? - Усатый отвернулся, словно сосредоточенно разглядывал машину, стоявшую на дороге.
      - А может Ванюха дело говорит? - Сказал парень с копной светлых кудрей.
      - Хоть пугнём бандитов, совсем распоясались. - Нерешительно поддержал худой отарщик.
      - У меня "Сайга" незарегистрированная, отберут менты.
      - Блять! - Не выдержал кудрявый. - Да разве речь об этом? Пусть потом отбирают, дело-то уже сделаем.
      - У меня обрез валяется. На всякий случай. - Буркнул худой пожилой. - Беру от волков, когда овец пасём в степи. Так спокойней.
      - Поедешь с нами? - Спросил Иван.
      - Как-то оно... Ненадёжно. Сядем ведь, мужики.
      - Не мужики, а казаки, - запальчиво крикнул рыжий. - Помните, Владимир ругался, когда нас по ящику ряжеными называли, казаков. Неужели мы вправду чёрт знает что?!
      - Молод ещё учить. Здесь и было две станицы на район, да и то при царе Горохе.
      - Значит, правда только в бирюльки играем, а на деле шкурники, трусы. Погоны нацепили, шашки сувенирные оптом закупили, мать вашу!
      - Ты словами не бросайся.
      - Да встряхнитесь же! Как дальше жить, если позволим себя с грязью смешать? И память Володькину. Вы говорите, зря он за Таньку в драку полез, да разве в Таньке дело, дело в нас - на своей земле ничего не значим, пришла бандитская орда, - хочет, наших девок имеет, хочет, наши пашни за гроши скупает, хочет, нас режет! А мы как бараны! О Володьке помнить будут знаете как? - Он герой! А мы - дерьмо!
      - Они думают, что нагнули нас гады! Ванька, мы вдвоём поедем. А вы сидите, самогон жрите! Много на поминки нагнали?..
      
      Бабушка была где-то в доме, в глубине комнат с зашторенными окнами, где пахло воском свечей и лекарствами, рядом с матерью убитого.
      Света боялась беспокоить её, бродила по широкому заасфальтированному двору. В сарае хрустел сеном конь, мотоцикл стоял, и под ним лежали на клочке толи гаечные ключи. В тени сарая на куче песка растянулась огромная тёмная овчарка. Света хотела подойти, погладить, но кто-то придержал за запястье:
      - Осторожней, укусит.
      Она оглянулась. Рядом стоял парень с золотистыми волосами, когда-то заставший её за рисованием.
      - Он только если не трогать, спокойный. Верный - волк наполовину, только хозяину доверял, не лает, молча бросается...
      Верный, положив морду на вытянутые лапы, дремал.
      - Ты надолго приехала?
      - Может быть, на месяц...
      - Ясненько. - И он ушёл. А зачем спрашивал?
      Солнце поднялось выше, теплые резкие порывы ветра несли тонкую пыль от дороги. Народ собрался у дома Рудаковых, ожидая выноса.
      
      Из ворот гроб выносили на плечах четверо мужчин, кто в казачьей форме, кто в камуфляже, одинаковой была лишь нашивка эмблемы на рукаве. Хрипло вскрикивала рыданьями мать Рудакова, её вели под руки бабушка Светы и сестры Веры. Рядом с ними держалась сама Вера, тоненькая, высокая, в чёрном как будто старушечьем платье, с черным кружевным шарфом, завязанным под узлом золотистых искрящихся на солнце волос. Её простое милое лицо было густо напудрено, опухшие глаза устало опустила вниз. Плакали женщины. Тут же был священник - высокий плотный с широкой седоватой бородой, глядел сурово и скорбно. Пел хор - несколько молодых и пожилых женщин.
      - Матушка наша - хороший регент, - даже сейчас в толпе шепотком переговаривались, обсуждая происходящее, не от черствости душевной, а от той откровенной деревенской простоты, когда незлобиво могут и своего осудить, и чужого похвалить, и так прямо, что посторонний сочтёт за отсутствие такта.
      Гроб, обитый темно-синей тканью, поднятый на крепких плечах казаков, под печальное пение плывущий в синеве, словно лодка, напоминал о том, что иной мир в легендах - за рекой. А река широка - переправы нет...
      Шли мимо палисадников, где стояли односельчане с сосредоточенно-печальными лицами. Шли мимо школы, где когда-то учился Рудаков, здесь на минуту шествие приостановилось, словно для того, чтобы душа покойного, сейчас ещё незримо присутствующая среди близких, попрощалась с родными местами. На пороге одноэтажного здания под клёнами столпились мальчишки и девчонки. Шли мимо сельсовета, где стояли несколько комбайнов, и среди машин был, наверное, и комбайн Владимира Рудакова, который он в августе мог бы вести по волнистой ржи. Вот открылось в кудрявой сирени на лугу, пёстром от ромашек и шалфея, кладбище. Слева и справа от него горело золото подсолнухов. Кладбище было совсем непохоже городское. Ярко-голубые кресты в оградах с розовыми и белыми садовыми ромашками, посыпанные белым речным песком тропинки, всё пёстрое и яркое. Остановились у могилы. Здесь Света ещё раз заметила парнишку с ёжиком короткой стрижки, с пухлыми девичьими губами и чуть раскосыми как у лисёнка зелёными глазами под длинными ресницами. Такой разрез глаз сразу располагал Светино сердечко к человеку - напоминал Сашины скифские глаза.
      
      На кладбище гроб поставили. Священник кадил, и бледный дым плыл загогулинами в недвижном воздухе над высокой травой, налитой горячим соком, над бледным лицом покойного и ворохом влажной глины на краю могилы, рассеивался в воздухе.
      Вера, рухнув перед гробом на колени, припала лицом к сложенным на груди рукам атамана и глухо рыдала. И Света почувствовала, заливаясь слезами, что она сейчас оплакивает Сашу, которого она не могла бы так оплакать, не посмела бы. И в её белых горячих руках сжаты холодные смуглые руки Саши. И медленно развивается узел её золотистых волос и с головы скользит в шелковую траву чёрное кружево. И перед её глазами опрокидывается чаша небес, когда она падает на землю. И к ней через толпу пробирается медсестричка.
      Что-то говорил кошевой атаман Северо-Хоперского округа.
      
      Света окаменела, заледенела, мороз по коже, она передернула плечами. Женщины рыдали, многие мужчины вытирали слёзы. Летний полдень был раскалён отчаяньем.
      Всхлипывающая бабушка повернулась к Свете и запоздало покаялась:
      - Может, зря взяла тебя? Пойдём! - И потянула за руку.
      Но Света выдернула руку, это Сашу она сейчас хоронила.
      Она ощущала плотность раскаленного воздуха, дрожащего от пара, когда последняя влага выжималась мощными потоками лучей из тверди. В воздухе сгустилась тяжелая субстанция боли. Яркий аромат травы и сирени были как верхний слой воды, под которым таился другой - тёмный, придонный, таящий чудовищ тоски и отчаянья. Она подняла глаза - над кладбищем, высоко в синей бездне, медленно покачивая крыльями, плыла на теплой волне медленного ветра птица. Беркут? Она испытала ощущение облегчение, озарения.
      Боль медленно рассеивалась, растворялась от клубов ладана. И печаль кладбище медленно претворялась в терпеливое ожидание новой жизни - мига, когда земля покорно разомкнет объятия, распадутся трухлявые набухшие доски, и открывшиеся сияющие глаза увидят солнечное небо, где парит бог-беркут.
      Потом бросали глину в могилу. Когда в шесть лопат закопали, установили высокий деревянный крест, светлый, с каплями смолы. Люди помаленьку стали расходиться. Тут откуда-то появился Верный, подошел к могиле, понюхал землю и лёг на холмик, глядя на людей желтыми глазами.
      - Тю, пошёл, чёрт! - Прикрикнул кто-то из мужчин.
      - Не троньте, пускай... - Вяло махнула рукой Вера.
      Верный лежал на холодной земле, навострив уши, глядел вслед.
      Плелись назад по пыльной дороге, бабушка с женщинами что-то обсуждала.
      А Света вспоминала обрывки молитвы, где было предвосхищение другого будущего, иного света. Рай мерцал где-то вблизи, может быть, за соседней рекой. И туда можно пройти, навестить пращуров, которые живут почти так же, как при жизни, только безмятежно, тихая радость озаряет поля среди облаков. А когда наступает война, пращуры приходят на помощь небесной ратью. И показалось, что уже нашла дверь туда.
      
      Все вернулись к Рудаковым, где мыли полы, накрывали стол. Света могла бы отправиться домой. Но сейчас ей хотелось побыть среди людей.
      Там за столом пели хором песню о чёрном вороне.
      - Они поют! - Удивилась Света.
      - Язычники, - осудила бабушка. - После похорон концерт устроили!
      - Сергеевна, не ругай нас. Это Володькина любимая песня. - Пояснил один из мужчин, стоявший у стола со стаканом в одной руке и большим румяным яблоком в другой.
      Они направились к дому, и тут Света едва не упала, споткнувшись от неожиданности, когда бабушка поинтересовалась:
      - Как там Сашенька?
      "Не смей говорить, что брата убили. У бабушки сердце больное, он ей не внук, но всё равно плакать будет" - предупредила Регина, провожая Свету на вокзале.
      И Света солгала:
      - Всё нормально. Работает.
      - Слава Богу. А то приснился мне как-то темный, невеселый. Говорит: "Вынеси попить, устал я". Подала ему корец с водой и проснулась.
      Света бросила взгляд на вёдра, стоявшие на лавке, в одном белел корец - так баба Лёля называла эмалированный ковшик.
      Душа, вырвавшись из сгоравшего тела, появилась здесь, чтобы утолить смертную жажду.
      - Не ко мне пришёл, - упрекнула Света Сашу. Он был для неё настолько жив, что порой, мысленно ведя бесконечный диалог, на что-то обижалась или благодарила.
      Она подошла к колодцу. Замшелый сруб, ржавая цепь ворота. Его выкопали давно, лет пятьдесят назад, когда бабушка и дедушка только приехали в это село, построили дом.
      Она вынула тяжелое ведро из дышащей холодом глубины, поставила на край. Зачерпнула ковшиком.
      У воды был яркий грозовой запах свежести, рожденный отражённой в глубинном зеркале безупречной лазурью. Со дна к небу, пульсируя, как жгучая молодая кровь, вскипали кристальные родники. Она поднесла к губам ковш и сделала глоток, вкусив сладость талого апрельского снега, медовые июньские росы и бешеные ливни августа, которые собрала щедрая равнина, чтобы вернуть ключам, рекам и тучам...
      
      * * *
      Вечером ветер стал сильнее, по радио предупредили, что будет смерч. На красный закат по бурой раскаленной дороге уходили столбы пыли, поднимаясь выше шиферных крыш. А на фиолетовом востоке мерцали белые штрихи зарниц. На верёвке металась Светина майка с профилем немецкого рокера в наморднике. Бабушка вгляделась в картинку, покачала головой с осуждением.
      Они легли поздно, Света читала старые журналы, Елена Сергеевна бормотала вполголоса в соседней комнате молитвы. Лампочка помигивала, ветер трепал провода. Хлопнула дверь в кухне. Бабушка с кем-то разговаривала. Света выглянула. На табурете сидела Верина сестра, кутаясь в плащ.
      - Что творится, Елена Сергеевна, - трясущимися губами едва вылепливала слова Верина сестра с белым, как мука лицом, - наши мужики поехали пьяные с ружьями к Руслану на ферму. А всё потому, что от милиции прока нет, отпустили душегуба, а тот говорит: "Мы ваше казачьё ряженое как щенков в реке перетопим".
      - Ну, может, Бог милует, всё обойдётся.
      - Не обойдется, не обойдётся, Елена Сергеевна, - лепетала женщина.
      - Света, ты ещё не спишь? Иди, иди.
      И Света отступила во тьму, продолжая прислушиваться к сбивчивому говору, вспомнила мальчишку в камуфляже и мысленно потребовала:
      - Господи, спаси его.
      Долго не могла заснуть, сидя у окна, заставленного геранью со сладковато-вяжущим запахом. Ветер к полуночи затих. В темной синеве над чёрными кронами яблонь стоял каленый белый месяц. В тиши изредка слышался далёкий гул машины и лай собак. Дикое поле притворилось, что спит, пряча своих волков в глубоких тенях степных оврагов. Бабушка зажгла лампаду перед иконой. В окно, выходившее на улицу, видны были огни соседнего села. Облака над ним подсвечивало рыжевато-бурым отсветом.
      - Пожар, - сказала бабушка и перекрестилась.
      Смыслы настоящей жизни, безупречной смерти и манящего бессмертия были связаны между собой, а единственной доступной вечностью была слава. Но не пустая и дешевая, а та, что говорит о служении людям, делает их другими, сильными.
      И когда Света это поняла, то ощутила, как её сознание проваливается сквозь истончающийся туман в ослепительное безграничье высшей мудрости.
      Она вздрогнула и вынырнула из странного ощущения. Калитка была распахнута. Среди яблонь, в затуманенной сиреневой глубине сада стоял высокий парень в камуфляже, положив на плечо карабин.
      
      Утром во двор вбежала толстая девочка в белом платье:
      - Елена Сергеевна, Вашу Светку на телеграф зовут. Ей с Москвы звонят.
      Тут только Света вспомнила, что мобильник не заряжала два дня, видимо, он отключился, и теперь с ней не могут связаться. Вошла на телеграф - маленький домик под красной крышей, обсаженный бузиной. Там были несколько женщин.
      - Сейчас перезвонит, - пояснила заведующая.
      Через несколько минут в трубке зазвучал знакомый голос:
      - Светочка, это тётя Тамара.
      - Здравствуйте, рада слышать вас. Как дела?
      - Я в нашем культурном центре устраиваю твою выставку. Ты ведь не против? Для шестнадцатилетней девочки это серьёзно. Регина разрешила отобрать картины. Для тех, что без рам, я рамы заказала. Ты знаешь, к нам даже иностранные делегации приезжают. Это престижно. Название надо придумать. Я пробовала, но решила, что это право автора. У тебя там такие космические пейзажи. Подумаешь, хорошо?
      Свете не надо было придумывать.
      - Записывайте, Тамара Юрьевна. "Среди миров, в мерцании светил..."
      - Как? - Кричала Тома из Москвы через всё Дикое поле.
      - Среди миров, запятая, в мерцании светил, три точки. Когда положила трубку и повернулась к выходу, заметила, что все смотрят на неё тупо и сосредоточенно.