Метаморфозы. Часть 8

…Началась Вторая Мировая война, семья Либсонов оказалась эвакуированной  в  Томск. На небольшие сбережения Боня снял угол (часть комнаты) и пошел на рынок искать местного бригадира фотографов. Им оказался тот самый Николай, закупивший у него перед самой войной фотоматериалы.
- Здорово, Боня, мы с ребятами долго вспоминали тебя добрыми словами. Ни одного листа засвеченной фотобумаги, и все химикаты были свежими. Зачем пожаловал, друг? – Спросил старый знакомец.
- Коля, дай мне место на рынке, я хочу поставить «пушку». Семью надо кормить, мы здесь в эвакуации.

К Боне приезжали не только за срочной фотографией или купить качественные фотоматериалы, но и с просьбой подыскать рабочее место, разрешить конфликт и просто, как я понимаю это сегодня, пообщаться с мудрецом. А если мне случалось задержаться у него, он просто говорил: «Иди и не теряй времени». Боня всю свою жизнь был монахом на базарной площади. И ушел из этой жизни, оставив в сердцах многих людей глубокий след.

В один из летних дней какого-то семидесятого я зашел к Боне.
- У тебя есть узкая камера (35 мм)?
- Да, конечно. «Зенит-Е», - ответил я.
- Тогда быстро собирайся и иди на Духовское кладбище. Заболел фотограф, нужно срочно фотографировать похороны.
С этого лета и в течение следующего года я был кладбищенским фотографом. Страх перед покойниками заставил выбрать меня и соответствующую оптику – телеобъектив «Таир-11». Этот объектив  позволял мне не подходить близко к гробу, и я с десятиметрового расстояния давал распоряжения провожающим в последний путь. Страсть к инновациям подвигла меня изобрести еще один вид – портрет покойника в гробу. Из траурного сопровождения я выбирал трех наиболее крепких парней и просил одного из них со стороны головы поднять гроб приблизительно под углом 45 градусов. А двое других парней придерживали покойника за грудь и колени, чтобы усопший не вывалился из ящика.
- Так, отлично, ребята, не шевелитесь. Снято.
До сих пор не могу понять, почему люди столь безропотно выполняют циничные приказы.

К кладбищенским воротам подъезжал очередной «Пазик», и вечно пьяный Федор открывал ворота. С грустным лицом я подходил к подъехавшему автобусу и, с печалью в голосе, спрашивал:
- Будем фотографироваться?
Как правило, я получал утвердительный ответ.
- Кого хороните? - елейно сострадательно пономарил я, - Папу? Маму? Брата? Мужа?
- Мужа, - ответила слегка косящая на левый глаз молодая женщина.
- Будем делать фото?
- Да.
- Очень хорошо. Портрет усопшего в гробу желаете?
- Я тебя в гробу желаю увидеть, дурак. Сделаешь обыкновенные групповые фото.
Эта молодая бабенка с крепкой и круглой, как орех задницей, начинала мне нравиться.
- Как угодно, как угодно.
Борис, постоянный фотограф, все еще был на больничном, и по телефону он инструктировал меня:
- Дима, помни – закончил снимать похороны, немедленно кассируй эту публику, иначе они его или ее зароют, и потом эти бредовые фотографии никому не нужны, ты останешься без копейки.
Для меня это стало основным финансовым законом.
- Так, - командовал я, - к усопшему подошли  родственники покойного. Я сказал –  близкие, неужели непонятно?
Родные, только что обсуждавшие организацию поминок, застыли в скорбных позах, стоя за гробом. Женщины во время фотографирования прикладывали носовые платки к глазам и к губам, чтобы сдержать рыдания.
- Внимание, снято. А теперь общее групповое фото. Мальчик, перестань ковырять пальцем в носу. Внимание, снято, - продолжал я.
- Милая дама, - сказал я косенькой, - пройдемте со мной в лабораторию, я выпишу квитанцию и получу с Вас деньги. Как Вас зовут? – спросил я безутешную молодую вдову.
- Ирина, - стрельнув косеньким глазом, сказала она.
- Так-с, сколько групповых фото Вы заказываете?
- По количеству людей.
- Размер 13х18 или 18х24?
- 13х18 и, пожалуйста, глянцевые, - опустив голову, сказала она.
- С Вас 33 р.70коп.
Косенькая как-то странно посмотрела на меня и спокойно подняла длинную черную юбку, под которой ничего не оказалось. Кто-то невидимый, но сущий, лишил меня возможности стоять, и я как подкошенный упал перед Ириной на колени. Мир померк, и я ничего не видел кроме куста с туго закрученными кольцами блестящих черных волос. Раздвинув очаровательный перелесок, я увидел маленькую прозрачную, как слеза Магдалены, капельку и приник к круглому отверстию, обрамленному необыкновенному по красоте губами. Набухшая красная жемчужина и мой язык слились в круговороте сладостного танца.
- А ты можешь как-нибудь по-другому? – донесся до меня голос с небес.
- Конечно, - оторвавшись от живительного источника, сказал я, - садись на стол.
Сдвинув в сторону пустые кюветы, вдовушка ловко устроилась на столе, широко разведя ноги, и я вошел в это ласковое и теплое Средиземноморье, окружившее все мое существо.
- Ты на этом столе всех баб трахаешь?
- Нет, нет, нет. Ты, ты, ты са-са-самая пе-первая у меня здесь на кладбище, - с придыханием лепетал я, - то-только я не-не-не-не могу пол-пол-пол, ах, все за-за-за-запла-заплатить пять ру-ру, пять рублей, я до до-до-должен Ха-Ха-Ха-Харо-Харонову. Десять Бо-Борису и три, три ди-ди-директору кладбища. Да-да, ах, давай та-та-так: пол-пол-половину ты, пол-пол, ах, я.
- Жи-жи-жи-дяра проклятый! Или все пла-пла-пла-тишь и-и-и-ил-или я выс-выс-как-как-какиваю.
- Хо-хо-хо-хо, все пла-ла-чучу я, - приплыв, застонал я.
…У ворот засигналил пазик с новым жмуриком. На ходу заправляя рубашку в брюки, я бросился открывать кладбищенские ворота.

Мое приключение с вдовушкой имело забавное продолжение в Германии. Я уже 4 года жил в маленьком провинциальном городке Флёа на Augustusburger Str., 69 и подрабатывал в местной газете. В один из летних вечеров 1999 года мне позвонила, судя по голосу, молодая женщина и спросила, не соглашусь ли я сфотографировать похороны. Быстро сговорились о дне и времени.

…Все вместе: священник, похоронная команда, родные и близкие покойной были участниками ритуала под названием «похороны». Священник говорил: «Ты мертва, но воскреснешь в новой жизни». Родные и близкие плакали, похоронная команда закапывала, а я фотографировал. Готовые фотографии я принес на следующий день по указанному мне адресу. Дверь открыла молодая очаровательная женщина, слегка косящая на левый глаз.
- Меня зовут Лариса, это я Вам звонила. Извините, что не подошла к Вам во время похорон мамы, у меня был очень тяжелый день, - и, после короткой паузы. – Чай, кофе?
- Кофе.
- Я сейчас заварю. Кстати, а, сколько я Вам должна?
- Сто марок.
Лариса отсчитала деньги и неожиданно предложила посмотреть семейный альбом.
- Почему нет? – оживился я.
Она положила большой, коричневой кожи альбом на кухонный стол и, открыв его почему-то с середины, начала комментировать:
- Это мама и папа. Я родилась через 9 месяцев после его смерти. А это мама на папиных похоронах, - она продолжала, но я уже ничего не слышал. Фотографии 26-летней давности на Духовском кладбище были сняты мною.
- Еще раз извините меня, - услышал я сквозь пелену воспоминаний голос Ларисы, - я хотела бы заказать свой портрет. Сколько это будет стоить?
- Нисколько, я уже получил все сполна.

Продолжение следует