Первые призы

Бесцельное барахтанье в разнородной событийной субстанции из детства взрастило во мне стойкое стремление хоть как-то систематизировать этот хлам и заполнить первый лист моих вспоминательных потуг чем-нибудь первым в самом прямом смысле — первым сентября, например. Но, к моему удивлению, ни одного запыленного осколка детсадовского, школьного или послешкольного происхождения, по которому с определенной долей внутренней честности я смог бы восстановить образ вазы с пионам, георгинами или астрами, которые мама всегда срезала в бабушкином палисаднике для снаряжения меня, в голове не обнаружилось, не смотря на то, что, уверен, минимум двадцать семь первых сентябрей там быть должно. Но нет.
Зато память упорно рассказывала мне, как дядя Саша, муж маминой сестры, убил лося. Я, конечно, при самом этом моменте не присутствовал: десятилетний я за сотню километров от дяди Саши, дома, один и без оружия, когда на пороге появляется немногословный дядя Миша (тоже муж, но другой сестры мамы) с двумя доверху набитыми авоськами и, пробурчав «Засунь в холодильник. Это мясо», вываливает разделанное большими кусками содержимое тряпичных сеток мне под ноги. «Какое..?» - спрашиваю, вкладывая в вопрос, как сейчас думаю, лишь крайнюю степень удивления, но дядя, сосредоточенно рассовывая по карманам опорожненную тару и не замечая риторической интонации, поднимает взгляд, отвечает «Сашка на охоте убил лося», разворачивается и уходит. Прекрасно помню, как перетаскивал еще теплого незаконно оцеллофаненного лося на кухню, а потом долго ходил кругами по квартире в ожидании мамы и представлял себе выстрел, радостный вскрик охотника одновременно с грузным хрустом падения животного в снег, опять глаза бегущего стрелка с пульсирующими в них страхом и раскаянием и пересилившую в итоге эти гуманистические всполохи сознания тяжесть волочащейся по окровавленным сугробам туши. У мамы в отличие от меня, грезившего преступлением, видимо, в секунду перед глазами пронесся акт наказания, она бросилась к телефону и делано-спокойно, кося ртом в трубку, спросила у сестры «Тонь, а Сашка че правда штоль лося застрелил?» Их разговор еще не успел закончиться, а лосиные рога уже сползли с телятины и уверенно на пару месяцев обосновались на моей доверчивой башке, вызывая заразительное для всех деревенских родственников похахатывание обоих дядьёв.
Так золотая статуэтка «Мордовский Сохатый - 93» очутилась на пьедестале детских воспоминаний, только раззадорив мой исследовательский зуд, а невинно убиенный лось перестал назойливо маячить на полу в прихожей, собрался и повел меня к той черте, за которой, как теперь я знаю, и находилось то самое-самое первое, точка отсчета моего сознания - развод родителей, когда мне не было еще четырех. Теперь меня интересовала только эта запредельная глубина. Там в почти полной темноте нашей тогдашней совместной с отцом квартиры мне удалось выковырять из ила две скользкие ракушки, и я, совершенно не стараясь осмыслить символику моих находок относительно всего потом случавшегося и не пытаясь отмыть их под хлорированной водой и отыскать на створках более четкий узор, ведущий в будущее, просто кладу горький вкус пузырька, вздувшегося на бутылке «Жигулевского», стоящей рядом с шахматной доской, на которой отец показывает мне шахматные ходы, и испуг от маминого крика, заставшего меня за ковырянием черного удлинителя маленьким блестящим гвоздиком, на пьедестал рядом с пожелавшим воскреснуть первым Золотым Лосем.