Писатель

Был день плача, когда спутники погасли, и замолчала земля.
Осыпались мишурою недошедшие смс, рухнули базы данных и паролей, провалилась в тартарары система безопасности.
Весь мир засуетился и тревожно задрожал - сновали маленькие скользкие клешни, обгоняя, отдавливая маленькие лапки, наступая на пятки и, смешно пятясь и не менее упоительно матерясь - мир предстал в своем девически-розовом состоянии.
Магический ящик молчал, и ни одного совета не проронили улетающие на Марс птицы.
Закрылись банки, застыли кафе, случились многие за- и до-. Мир кончился.
Хотя, казалось бы, обрушилась система безопасности да рухнула вся человеческая коммуникация.
Небо продолжало быть голубым, трава не переставала быть зеленой, и даже океан, изредка похрипывая, дышал своей зараженной, но великой грудью, почерневшей от преждевременной беды.
День плача разлился в неделю, вылился в год (1).
Среди прочих равных стенали писатели и художники, чьи творения хищно поглотили замолкнувшие навсегда сервера. Красивые суицидальные драмы в серверных то и дело доносились тяжелым слухом до обывателей.
Люди твердили, предчувствуя гибель: "Я никогда ничего не напечатаю. Всё погибло".
Счастье немногих, кто умер раньше глобального отключения энергии. Эти обреченные стремились зубами вскрыть череп своего компьютера, чтобы завладеть потерянной информацией. Крошились зубы - компьютер оставался непреклонным молчаливым идолом.
Нередко люди выходили на улицы и, поливая друг друга бензином, внезапно воспламенялись (2).
Им было невдомек, что с гибелью прирученных домашних серверов, не менялся общий порядок, не искажался синтаксис судьбы, не утрачивалась гармония бытия. Поговаривали, что всё чаще люди - обычно из молодых - запирались в серверных и пели горловые песни. Поговаривали о многом, но эта информация казалась бесцветной, спорной, грубой и неизящной. Слушание сплетни стало считаться информационной сублимацией и каралось на всех городских уровнях.

Александр Юрьевич Ахшарумов (1900-19**), писатель и исследователь жизненных отправлений планеты, закрыл свою двенадцатую тетрадь. Одиннадцать тетрадей он с прилежностью ученика исписал своим аккуратным деревянным почерком. "Какая муза тебя посетила," - спрашивали его. И были неправы, поскольку Александр Юрьевич продолжал безмолвствовать.

Никакая муза не посещала его. В его памяти отчетливо была написана та книга, которую человечество только начинало разворачивать. Человечество находило вырванные страницы там, где Александр Юрьевич знал набело и точно. Он был даже не человеком, а некоторой линией, которая отграничивает безобразную действительность от мира вымысла и идеи. Он довольствовался своей скромной ролью и продолжал писать в стол, о столе, на столе... Он и сам был незыблем, как столп, который извергнул хищный вулкан бескультурия, смилоствовавшись над побежденной помпеей.

В тот век, когда компиляторы, администраторы и печататели перестали существовать, Александр Юрьевич, оказавшись внезапно на улице, не удивился. Не опечалился он и грядущему, сейчас, набело переписав необходимую книгу, и, чувствуя, как очищение и свобода охватывают его. Он даже не расстроился, когда завершив двенадцатую книгу и, сложив написанное одной башней, неожиданно для себя вспомнил, как послезавтра он будет убит при стихийно вспыхнувшем восстании, и как его тетради, переписанные с такой любовью, будут преданы безрассудному огню.

Человеку, который знал, что срок действия сервера "Земля" заканчивается через неделю, не были интересны подобные частности.   

(1) Если бы мы были сатирическими писателями середины XIX в., мы бы упомянули, что "вследствие таких обильных излияний Россия оказалась испещренной сетью соленых озер".
(2) Такие архаические жертвоприношения заставляли думать, что мученическая смерть компенсирует утраченную информацию.