Живой

  Многое приходит в голову, когда нападает страх. Вот и сейчас все бежали, и их крики наполняли душу ужасом. Душа разрывалась, когда я осознавал, что ничем не могу помочь этим людям. Не Дай Бог такое увидеть вам! Это было как страшный сон, как ужасное видение, но, тем не менее, это была реальность. Люди убегали кто куда, а мы, к сожалению, ничего не могли сделать… Нас было всего четверо: я, старшина, рядовой и молоденький парень, который поступил к нам в роту только два дня назад. И вот от нашей роты остались только мы. Я был ранен, кровь текла из моего плеча, мне было больно пошевелить им, но я не ослушался приказа старшины. Пожилой человек, много повидавший на своем веку, он внушал нам надежду, что мы справимся, отобьем эту атаку, он подбадривал нас, просил постоять ещё чуть-чуть, но наши силы были уже на исходе. Наши позиции были захвачены, всё что только осталось у нас - это была пушка, которую мы не смогли перетащить на линию обороны. Теперь мы чувствовали свою вину за нашу слабость, за нашу трусость, вину перед этим седоволосым стариком и людьми, которые в страхе убегали из деревни. Молодой парень совсем пал духом. Он с ужасом на лице оглядывался, его руки тряслись, слезы катились по его щекам, но он не смел ослушаться приказа, который дал покойный командир. Бедный парень! Мне было его очень жаль, такое увидеть на своем веку, да ещё в таком раннем возрасте! От выстрелов он закрывал уши и щурился, когда стрелял в ответ. Бомбы разрывались на каждом шагу, и уже не осталось ни одного дома в этой деревне. Я пополз к нашему старшине. Он прятался, отстреливаясь от немцев, за остатком стены, которая когда-то была частью дома. Мне надо было переползти дорогу, которая уже была мало чем похожа на нее. Послышался свист,  ужасный шум, и где-то недалеко от меня разорвалась бомба. Меня присыпало землей, надо мной полетели осколки, но меня не задело. Я оглянулся. Парень сидел за колодцем, закрыв уши руками. Я не мог на него смотреть. Я дополз до стены и, поднявшись, начал просить старшину, что бы он отпустил мальчишку. Он согласился и сказал, что если и я хочу уйти, то он меня не держит, на что я обиделся и ответил, что буду стоять до последней капли крови. Я пополз назад, уже с радостью на душе, что хоть кто-то спасется из нас. Когда я подполз к моему молодому другу, он, пытаясь перекричать шум войны, сказал, что у него кончились патроны. Я вытащил пистолет и отдал ему. Мне хотелось, что бы он быстрей ушёл с поля битвы.
- Уходи отсюда! Беги!
  Парень остолбенел, а за тем сказал, что никуда не пойдет, и будет сражаться до конца.  На его лице исчез ужас. Я посмотрел в его глаза: в них был страх.
- Беги! Это приказ!!! – заорал я ему.
  Мой друг посмотрел на меня, из его глаз потекли слезы. Он протянул мне руку. Пожав её, он что-то сказал, но что я не разобрал. Он ещё раз огляделся и, ползком, начал свой путь к лесу. Я отвернулся и больше не смотрел на него. Пули свистели. Через развороченную дорогу от меня, сидели старшина и мой ровесник рядовой. Они что-то друг другу кричали, отстреливались от немцев, и старшина изредка поглядывал назад. Я тоже посмотрел. Сзади нас была та самая пушка, которую мы оставили в деревне. Меня позвали, точнее я увидел, как мне машет рядовой, потому что этот шум нельзя было перекричать. Старшина уже полз к пушке. Я поднялся, надо мной засвистели пули. Бежав к ним, я несколько раз падал на землю, прижимаясь к ней, как младенец к матери. Наконец, когда я почти достиг цели, за мной взорвалась бомба, и я упал, больно стукнувшись раненым плечом. До пушки я уже доползал. Разве можно быть такими нелюдями, что бы вот так, убивать себе подобных?! В этот момент, когда за моей спиной гибли столько людей, я ненавидел фашистов и как мог, защищал беззащитных.
   Старшина объявил мне, что мы будем стоять до последнего патрона, что я и так знал, и приказал стрелять по немцам из пушки, так как я был последний артиллерист в нашей роте, которая все ещё жила! Так вот  прошли ещё несколько минут, минут гнева и ужаса, страха и отчаяния… Мы пытались подбить несколько немецких пушек, которые продолжали обстреливать деревню. Старшина подавал мне снаряды, я наводил цель и стрелял, а рядовой отстреливался из автомата от  немецких солдат, которых было не так-то и много, так как они предпочитали наблюдать за картиной со стороны. Он был немного младше меня, года на два, но его волосы уже поседели на макушке, вероятно от горя, которое доставили ему последние несколько дней боев. Он сам был родом из этой деревни. Поэтому так отчаянно её защищал и не отступал. Его голос охрип, и его не было слышно, когда он что-то кричал нам. Меня поражало его мужество и смелость, и я хотел бы умереть рядом с ним и старшиной, если это нам предстояло. Снаряды у нас кончались, силы тоже и вот, наконец, я выпалил последний… Этот снаряд попал в цель, прямо в немецкую пушку. Меня посетила радость за то, что мы принесли хоть какую-то проблему этим проклятым захватчикам. Я посмотрел назад. Всё поле за деревней было в воронках, но на другом его конце, прихрамывая, бежал, оглядываясь, человек в военной форме, тот самый молодой парень, которого я отправил с поля боя. Он увидел то, что я смотрю ему в след, и махнул мне рукой, мол, спасибо, я тоже поднял руку. Всё-таки хоть кто-то спасся из нас, наша рота осталась жива. В лесу я разглядел ещё несколько людей, убегавших с этого рокового поля, на котором не осталось ни одного живого места. У меня заслезились глаза. Я отвернулся. Последнее что я услышал, был крик старшины. Он кричал: «Ложись!» Меня тут же больно стукнуло и откинуло в сторону, я потерял сознание…
    Я открыл глаза. Я был живой. На месте, где мы стреляли из пушки, была большая воронка. Я чудом выжил. Я не мог пошевелить ни одной рукой, ни другой, моя нога сильно болела, ныла голова. Вокруг меня стояли немцы. Они хохотали и направляли на меня свои пулеметы. Ну раз так, то я преодолев боль, поднялся и задрав голову, уставился на облака, которые плыли в неизвестные мне края, на солнце, которое я видел в последний раз, на небо, на которое я так любил смотреть в детстве. Ну, стреляйте! Вы увидите, как погибают советские солдаты! Я выпятил грудь вперед и посмотрел на немцев, хотят убить, пусть убивают. Все, что я мог сделать в жизни, я сделал. Ноги мои не могли больше стоять, а я не мог упасть перед фашистами. Наконец, какой-то немец что-то крикнул, и солдаты выстрелили. До этого они дважды убивали меня, но я оставался жив, дважды я ходил по краю пропасти и дважды я не свалился в неё, но на третий раз, я не смог устоять…