Исцеление души

   
    Когда она пришла, точно и не припомню. Вошел я в квартиру, крепко поддатый, что стало совершенно обычным после развода с женой. Молодая кошка. Серая, с зелеными глазами и маленьким бубенчиком на ошейнике в цвет ее глаз. Она вошла с абсолютной уверенностью, что я ее впущу, спокойно и безапелляционно. И было в ней что-то необычное, сразу понять я не смог, но явно это ощутил. Позже меня осенило - она совершенно ласкова, без малейшего намека на своенравность или агрессивность, присущую этим животным. А еще она совсем не ела.

   Доказав себе, что все-таки это хорошая примета- приблудившаяся кошка, я однако же написал объявление, которое в тот же день добросовестно и сорвал, успокаивая свою совесть тем, что меры, как видите, люди дорогие мною предприняты. Так мы и зажили, я и кошка.
Кошка встречала меня с неистовой радостью и своим мяуканьем делилась о прошедшем дне, как будто мы говорили на одном языке. Я приносил котлету из столовой, тыкал ей в морду, и пока не отвернусь, она делала вид, что ест, очевидно, чтобы не обидеть. Я очень привык к звуку ее бубенчика, как к чему- то принадлежавшему мне и, несомненно, очень нужному и важному.

   По вечерам и до глубокой ночи я зачитывался Достоевским, открывая себе то, чего так не хватало мне ранее, а кошка дремала на столе - стойкий страж исцеления моей пустой души. И на пьянки у меня совсем не оставалось времени.
На выходные ко мне приезжал брат, проходивший стажировку где-то в Подмосковье и крайне интересовавшийся совсем не тем как дела у меня, а когда я свожу Керика (как он ее называл) к ветврачу. И дело было вовсе не в том, что не было времени или денег, на ее лечение, просто я в мыслях не мог допустить, что с ней может что-то случиться.

***
   Прошло некоторое время, и я по служебной необходимости уехал на неделю в командировку. Каждый день я звонил другу, которому вменил попечительство, справлялся о кормежке, хотя и без него зная, что кошка ничего не ест.

   Вернувшись и увидев ее, я остолбенел. Кошка была больна, ее жизненная сила угасла. Чрезвычайно похудевшая, она смотрела мне в глаза, нет, не с укором, а человеческой грустью и жалостью, смирившаяся с моей катастрофической непонятливостью.
Впервые за многие годы, я, российский офицер, спокойно переживший и предательство любимого человека, и смерть друга, плакал как ребенок, навзрыд. О гнусной, человеческой подлости и лжи, о безнравственности и малодушии, о потерянной русской душе, и о маленькой, серой кошке.
На столе моем лежит зеленый бубенчик, в руках святое евангелие.
  Господи, я все осознал. Навсегда.