У чёрта на куличках. рассказы

1. СТРЕЛОК   И  ЕГО  СНЫ.
                (вместо предисловия)

У переправы через Аян- Юрях стояла ( может и сейчас стоит)  деревянная избушка.  Откуда она взялась, трудно сказать. Скорее всего, шофера приволокли. Укрыться  и обогреться в ней от непогоды, отдохнуть после двадцати километрового тягуна, что заканчивался как раз у переправы.
Жил в той избушке мужичок лет пятидесяти пяти. Кто таков, откуда взялся, - неизвестно. Фамилию его никто не знал,  по имени отчеству никогда не называли. Кликнут: «Стрелок» и он отзывался. Внимательный читатель в  одном из рассказов узнает, почему его так прозвали. Он же объяснял своё прозвище умением хорошо стрелять.
Жилище Стрелка было просто и примитивно, как всякая охотничья избушка. Забитые в брёвна  огромные гвозди  служили вешалкой.  Вместо кроватей - лежаки из жердей, покрытые старыми матрацами и одеялами. Самодельные табуретки были прочны, как камни - валуны: таковой, если огреешь,  убить наповал труда не составит. Стол из струганных досок приколочен к стене наглухо, чтобы не шатался. По стенам несколько полок под крупу и другую провизию. Полки со старыми газетами и журналами, аптечка вся в пыли и в паутине - признак того, что ею вряд ли кто когда пользовался.
С пропитанием Стрелок  нужды не имел. Мясо всегда свежее “бегало” по тайге, если нужно - только не ленись. Остальным его снабжали гости. Каждый охотник, шофёр или просто грибник-ягодник, покидая избушку, оставлял Стрелку остатки продуктов, зная, что в этом домике при случае он всегда найдёт что перекусить. Стрелок не жмотничал, угощал всегда всем, что есть. Охотники и рыбаки жили у него, как на постоялом дворе. Завезут к нему на несколько дней продуктов. Стрелок готовил им обеды и ужины.
Для постояльцев Стрелок был незаменим: отлично знал места охоты и как к ним добраться; где лучше ловится рыба и какая; места грибов и ягод, указанные стрелком, даже в неурожайные годы, бывали обильными и никто домой с пустыми руками не возвращался.
Его побаивались браконьеры, и простые охотники при нём чего лишнего не позволяли себе: стреляли столько, сколько разрешено по закону; раньше положенного срока никто охоту не начинал. Нужный был человек Стрелок, хотя копейки за это не получал. За переправой следил “просто так, для порядка”. Только морозы скуют Аян, Стрелок досками заколотит проезд, и до самой весны машины обходят мост рядом по льду. Оттого “проезд у Стрелка” всегда был в исправности. В благодарность шофера подкидывали Стрелку каменного угля на зиму. Иной раз канистру с керосином оставят. Для лампы. А два парня с Усть- Омчуга как-то разгрузили красного кирпича на русскую печь.
Случись так, что Стрелка не было бы вообще, многие в недоумении развели бы руками:
-Нешто такое может быть? Как же без Стрелка?
Стрелок любил рассказывать анекдоты, байки, разные небылицы. Знал уйму историй из жизни животных: будто из колодца черпал воду, а потом лил и лил без конца и края. Со стороны Стрелок ни как не походил на сказочника. Голова, коротко подстриженная была больше квадратною, чем круглою и в нём во всём преобладали углы над округлостями. Кулаки лежали на столе - точь- в- точь две половинки кирпича. Невысокого роста с прямыми плечами, он казался вытесанным из камня, ершистым, с крепкими и угловатыми движениями. Но стоило ему приступить к пересказу какой- либо истории, он тут же преображался: мог “парить” куропаткой или “бежать” зайцем, -  у него это так легко и непринуждённо получалось! Вот он рассказывает, как на прошлой неделе «мазанул» по чирку и вы зачарованы его сценкой: мелкий трепет рук, еле заметная дрожь в пальцах, точь- в- точь, как перья в крыльях  птицы; движение тазом вперёд на полусогнутых и “плюханье” в воображаемое озеро, стряхивание воды с перьев хвоста; тут у Стрелка уже “ружьё”, хотя в руках, сами понимаете, ничего нет; он “прикладывается”, ложей крепко “упирается в плечо”, целится, “нажимает” на курок, отдёргивает плечо, как при отдаче после выстрела, поднимая ствол кверху.
Коронный номер Стрелка- ловля хариуса “на муху”. Ногами шаркает по полу - это он “разгребает” гальку, чтобы устойчивее стоять. В одной руке у него “удилище”, в другой - “крючок- муха”. Вот он кидает на перекате “муху”, пригнулся, внимательно сопровождая её ”по течению” взглядом. Тут слышится “хап” ( Стрелок языком точно имитирует звук, издаваемый хариусом), делается ”подсечка” и по напряжению руки и тела зритель “видит” какую рыбину “выхватил” Стрелок.
Всё бы ничего, но были у Стрелка и недостатки. Он храпел по ночам и так сильно, словно рвал брезентуху, но это ещё  полбеды. Часто ночами ему снились страшные сны, тогда он кричал благим матом. Некоторые новички – постояльцы спросонья в темноте хватались за ружья, не понимая в чём дело.
Хорошо помню свою первую ночь в избушке Стрелка. На новом месте, в чужих людях я плохо засыпаю. И в этот раз долго ворочался с бока на бок. Изредка за стеной что- то ухало. Похоже лёд на Аяне, лопаясь, “садился”. Только задремлю, забудусь и вдруг “тра-ах” и эхо долго катится по руслу.
 Где-то к полуночи Стрелок на печи начал во сне легонько скулить. Я хотел было крикнуть Стрелку или чем стукнуть по лежаку, но передумал. Решил посмотреть, что будет дальше, всё равно не сплю. Звуки, произносимые Стрелком, походили на повизгивание маленькой собачонки, за которой гонится огромный пёс, и вот-вот цапнет за шкирку.  Дыхание Стрелка становилось всё чаще и громче, скулёжь всё яснее и яснее. Теперь это уже просто звук “а”, прерываемый толчками, как при езде на телеге по кочкам: “а-а-а-а-а-а-а-” и всё громче и громче. Далее  скулёжь  сменился частым сопением ( так делают, когда впопыхах лезут на дерево). Наконец, он орёт, что есть мочи и вскакивает на постели, вытянув перед собой руки, как в кино покойник.
-Ох, Ох, - тяжело вздыхает Стрелок и ловит, ловит ртом воздух. -Сла-а-ва-а  Бо-огу-у! Сла-ава Бо-о-гу-у! – Стрелок крестится в темноте. Зажигаю лампу.  Любопытствую не без иронии:
- Что случилось?
-Ох, не говори, - не может никак отдышаться Стрелок, словно после стометровки. Волосы на голове взъерошены, плечи ходуном ходят. Лицо осунулось, нос заострился - ну вылитый покойник. - Какой же я счастливчик! Промедли какую – то  минутку, не проснись во время и мне каюк. Медведище гнал меня  от самой дамбы. Я на дерево. На самую макушку, дальше не куда. Там вверху небо, а я же без крыльев. Всё, - хана мне. Он лапищей своей цап меня за плечо... рубаху порвал, сволочь, - Стрелок пальцами провёл по плечу и нащупал дыру в рубахе... оттопырил так это её пальцами и замолчал. С минуту сидел думал, а потом спохватился, - ядрёно корень... так это ж я плечо разодрал вчера... об гвоздь, - он загадочно улыбнулся и долго радовался, как ребёнок, что это был всего лишь только сон.
Такие сны к нему приходили, чуть ли не каждую ночь. Немного приукрасив, он иногда увиденное выдавал за действительность. Украдкой записывая в дневник всё, что рассказывал Стрелок, я не помечал, где сон, а где истинная история. Да и сам Стрелок частенько путал: сон то был или явь. А, впрочем, это не так уж и важно. Главное, чтобы читалось  интересно.


                2. О Б М И Ш У Р И Л С Я .


Первая охота, как первая любовь, неповторима и незабываема. В Магадан я приехал в двадцать семь лет. Колыма не скупилась, щедро дарила свои богатства: ягод и грибов столько, что вообразить трудно, весь мир можно было ими накормить. В магазинах не хватало только птичьего молока. Я застал то время, когда красную икру давали в довесок к питьевому спирту.
Но больше всего меня обрадовали “подъёмные”. К деньжонкам, что мы привезли с собой, добавилась довольно кругленькая сумма, которой нам до селе не приходилось держать в руках, не то, что получать. Всю наличность мы сложили и честно поделили между собой: жена свою половину тратила на обустройство семьи, я всё до копейки пустил на охоту.
Как сейчас помню последнее воскресенье августа. Часов в девять утра, как новенький червонец ( всё аж хрустит! ), вышел из дома в охотничьих доспехах. Лётная куртка меховая, болотные сапоги с отворотами, стёганые брюки на помочах. Но главное - за плечом тулка-курковка шестнадцатого калибра. Так хотелось быстрее уединиться, скрыться за лесок, приложить её к плечу и хотя бы прицелиться. С детства мечтал об охоте, а ружьё заимел почти в тридцать.
Вот и последний дом посёлка, двухэтажное мужское общежитие. В открытую форточку  второго этажа кто-то выставил магнитофон, разнося по округе хриплый голос Высоцкого. Северяне обожали Высотского, особенно мы, только что приехавшие на Колыму за “запахом” тайги. Каждый принимал на свой счёт слова Владимира: “Мой друг уехал в Магадан, снимите шляпу!”, хотя, конечно же, мы не были его друзьями. Лично я его мог слушать часами, но в данный момент, когда я искал встречи с одиночеством, голос Высоцкого вызывал досаду. Казалось, вместе с голосом за мной неотступно следуют чьи-то глаза, и мне уж не придётся по-детски наедине порадоваться своей сбывшейся мечтой.
Миновал пустырь, а песня всё слышна, вошёл в лесок, углубился в него, только тогда мелодия преследовавшая меня, отступила на второй план. Здесь была необыкновенная тишина, словно очутился в другом мире: ни машинного гула, ни стука забиваемых строителями бетонных свай, ни того мирского гомона, что неотступно следует за нами в городе или посёлке. Изредка только засвиристит маленькая пташка или застрекочет в траве кузнечик, и всё снова замрёт. Берёзы, тополя, осины уже с пожелтевшими листьями понуро и обречёно ждали осенних неурядиц, когда закружат сумасшедшие ветры, захлещут дожди со снегом и время дня и ночи для деревьев будет одинаково безрадостным. Сейчас ещё тепло, сухо и можно, хотя бы  несколько дней спокойно постоять, забыться, вспоминая о весне и лете, пролетевших так незаметно. Грусть деревьев незаметно перелилась в меня, и не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы понять: охота-это не только ружьё с его курками и сизым дымом.
Именно за этим леском постоянно слышалась “канонада”: только приду с работы домой, сяду ужинать, а в открытую форточку с этих мест доносится “ба-бах, ба-бах”.
Лесок кончился, передо мною открылась большая низина, покрытая местами небольшими островками тальника. Низина тянулась далеко на север и терялась на горизонте, соприкасаясь с темнеющим лесом. Справа змейкой вился ручей. Ему, очевидно, страсть как не хотелось бежать на север. Он не раз и не два делал попытку течь в обратном направлении, но какая-то неведомая сила поворачивала его вспять и заставила исчезнуть за горизонтом.
В центре и с права низина пестрела небольшими озёрками. Их я решил дотошно обследовать. То, что не слышно и не видно охотников, мне и горюшка мало. Невдомёк, что днём утку так же трудно найти, как иголку в стоге сена. Возможно, она рядом жирует, затаясь в осоке, меж болотных кочек. Может пулей выскочить из-под ног, метнуться вверх и тут же камнем упасть в низину. Не то что ружьё вскинуть, глазом не успеешь моргнуть, а её уже и след простыл. Тогда я об этом ничего не знал, да и знать не мог. Шёл на охоту, что в магазин: набью сколько нужно дичи - и ешь не хочу.
Крался к каждой воде, к каждой лужице, прятался за кусты, в высокой траве. Иногда на цыпочках, иногда на коленях передвигался, благо болотные сапоги давали такую возможность. На полусогнутых “бороздил” меж кочек у десятка озёр- и всё напрасно. Отдыхая на сухом островке, я не на шутку засомневался в том, что охота на Колыме “до отвала”, как убеждали меня приятели, провожавшие в Магадан. “Но ведь стреляют, -успокаивал я себя, - сам же слышал через форточку”. (Правда, вечерами,        но я этому не придавал значения.) Передохнув маленько, вновь стал “утюжить” кочки. Одно озе-ро, второе, третье. На четвертом - о чудо! -  метрах в ста от меня на  серебренной глади, напоминавшей до блеска вычищенную сковородку, в углу усыночка около осоки сидели четыре большие утки. Рядом пятая, поменьше этих, метрах в трёх от них. Она как-то неестественно тянула вверх головку, с интересом смотрела на своих больших сородичей и всем видом своим будто говорила: ”Возьмите в компанию.”
При виде птиц мои ноги в коленях подкосились, и я приземлился на кочку. Сердце, как у загнанного зайца, того и гляди выскочит. Душа с телом расстаётся: до того велико желание “добыть ”. А руки, будто я в лихорадке, ходуном ходят. Решил успокоить себя, делая глубокие и редкие вдохи, но выдыхаю тихонечко, - не спугнуть бы птицу. Заодно в уме стал прикидывать, как бы так обстряпать дело, чтобы подстрелить всех уток. Всех никак не получалось. Маленькая далековато сидела,  и по ней могу “мазануть”. Утихомирил свою жадность: думаю, четырёх нашей семье на первый случай достаточно. Маленькую уточку я решил не лишать жизни -пусть ещё подрастёт. Больших вполне хватит. Мне, жене и сыну по утке. Четвёртой можно угостить соседа или кого-нибудь на работе. Я вообще-то парень-рубаха. А чего жмотничать? Авось не платил, добыл, считай даром.
Я приподнялся, посмотрел, не спугнул ли птицу каким неосторожным действием. Нет, слава Богу, утки сидят на месте. Теперь надо незаметно подползти, подкрасться на выстрел. Казалось, сама судьба мягко стелила мне дорожку: трава и кусты до озера высокие, можно на корточках передвигаться и быть незамеченным. Метров тридцать, сорок преодолел я не без труда, остановился перевести дух. Трава и кусты перед водой заметно поредели, так что легко просматривался противоположный берег. На той стороне озера, на взгорье в землю вкопан салон от старого автобуса. К озеру обращены два окна-глаза. Один глаз застеклён, другой заслонён то ли грязной фанерой, то ли оргалитом. В целом охотничье укрытие походило на голову адмирала Нельсона: один глаз перетянут тёмной повязкой. Я взвёл курки, начал медленно подниматься, приладив должным образом ружьё к плечу. Руки и ноги подло тряслись, отчего конец ствола с мушкой рисовал в воздухе такую восьмёрку, что описать невозможно. Наконец подвёл мушку под цель, замер и...”ба-бах” с правого. Дробь легла в “кучу” ниже уток, подняв гребнем волну. Ближняя утка опрокинулась на спину, блеснув тёмным брюшком на солнце. Остальные недовольно закачались на взбесившейся волне. Пока утки не упорхнули, поспешно целюсь вторично... Тут скрипнул перевязанный глаз Нельсона: оргалит отслонился. Из окна высунулась заспанная борода. “Мужик! Ты чего, офанарел что ли? По резиновым манкам лупишь...”
Только теперь я понял, что утки эти резиновые. А маленькая уточка никогда не вырастет, ибо она не что иное, как выпиленный неаккуратным образом из фанеры профиль чирка.
Выстрелом напуганный бекас взмыл высоко-высоко в небо. Там, натянув в струнку крылья, камнем упал вниз, издавая при этом звуки, похожие на ржание молодого жеребчика: иго-го-го-го. Казалось, сама природа смеялась надо мной.


                3.СЧАСТЛИВЫЙ   ЗАЯЦ.

Как-то зимой мы ехали на Шелоху под Оймяконом - самую холодную точку планеты. Баранку крутил Сенька Рыжов- Рыжик. Я на заднем сидении. Впереди Мих.Мих. из вторчермета . В ногах у него сидел пятимесячный щенок.
-Пусть привыкает к охотничьей жизни, - сказал Мих.Мих., когда брал Верного с собой.
Зимняя ночь на Колыме длиннее самой Колымы. Ещё длиннее трасса, по которой мы едем. Зимой она похожа на жёлоб бобслея: гладкая, как яйцо, с метровыми бортами -сугробами. Наш “газик”, словно санки, катится монотонно, повизгивая карданом на ухабах. Одному быть в таком пути - китайская казнь. Как-никак десять часов езды. Но мы - шумная компания, травим анекдоты, байки...
-Приходит заяц в охотничий магазин, - рассказывает Мих. Мих., спрашивает продавца:
“-Патроны есть?
-Нет.
-А порох?
-Нет.
-Может хоть дробь есть?
-Нету, ничего нету.
-Чихал тогда я на ваших охотников. “
Не успели мы как следует похохотать, вдруг на дорогу, словно из анекдота, выскакивает заяц - беляк.   Ослеплённый ярким светом фар, огребается во все лопатки впереди нашей машины.
-Во чешет, - замечает Рыжик, - как по нотам.
-”Когти рвёт” -уточняет Мих. Мих. А косой мчится по жёлобу, то бишь по дороге, во весь дух.
-Ослепили его, бедолагу, - вставляю я, - куда ему теперь деться?
-Его сейчас можно брать голыми руками, - говорит Рыжик.
-А давайте его поймаем, -предлагает Мих. Мих., -пусть мой Верный понюхает живого зайца.
Советуем Рыжику обогнать косого. Сенька жмёт на газушку, обходит его. Обогнав немного, тормозит. На дороге снег, местами наледь. “Газик” юзит, останавливается не сразу. Пока тормозим, пока собираемся выскочить из машины, заяц обходит нас слева и, не сбавляя хода, чешет по дороге.
-Надо было  подальше проехать. Эх ты, мазила, - подтрунивает Мих.Мих. -На охоте мажешь и тут не слава Богу...Гони снова, да подальше проедь, подальше.
“Газик” недовольно взвизгивает, кособочась, набирает скорость. Догоняем беляка. По нему видим: прыть уже не та, начинает сдавать. Рыжик делает всё, как посоветовал Мих. Мих. Обходим косого намного дальше, чем в первый раз, тормозим. Дверки машины нараспашку. Мих.Мих. первым выскакивает на дорогу. За ним я и щенок.
Луна на чистом небе окружена золотым кольцом. Значит, мороз под шестьдесят. В подтверждение этому с высоты падают мелкие-мелкие снежные кристаллики.
Косой продолжает бежать в нашу сторону, приближается к нам. Бежит уже не так быстро. Мих. Мих. принимает вратарскую стойку: ноги расставил пошире, присел, руки на груди - приготовился к прыжку на живой “мяч”. Может и накрыл бы зайца, но в момент толчка его ноги скользят по льду, и он летит совершенно в другую сторону.  Слышится удар унтов о борт - сугроб. Заяц, не столько увидел нас, сколько услышал удар унтов о ледяную корку, опешил и “включил” свои тормоза: всеми четырьмя лапами, как прямыми палками, упирается в поверхность дороги. Но лёд и для зайца лёд. Естественно, он юзит и тютелька в тутельку  подкатывает к Верному. Тот ещё глуп, не соображает, что к чему, виляет приветливо хвостом, обнюхивает косого  и лижет  самую морду. Сказать, что после этого заяц дрожал, значит, ничего не сказать. Все силы отданы беготне и теперь всё тело его ходуном ходит.
Я стою в метре от животных. Рядом с дорогой в густом ельнике с ехидцей хихикнула сова, перелетая с одного дерева на другое: ”фи-фи-фи-фи.” Заяц, собрав последние силы, прыгнул ко мне в ноги, ища защиту от собачки. На свои он, очевидно, уже не надеялся.
Представьте теперь моё положение. Мих.Мих. мне кричит: ”Лови! Хватай!” А как хватать? Это же тебе не щенка взять на руки. Дикого живого зверя, даже и зайца, я в руках не держал. Взять его, как я беру кота своего и прижать к груди? Так ведь поцарапает. Я совершенно забыл, что у зайца для этого есть длинные уши. Они в полуметре от моих рук. Схвати я его за уши, он и не трепыхнётся. Но все мы крепки задним умом. Пока я раздумываю, что делать, косой, передохнув и привыкнув к свету, очухался и маханул через борт-сугроб, и поминай, как звали.
-Эх ты, Моцарт, - сместив в моём прозвище( я играю на гармошке) ударение на последний слог, Мих.Мих. намекнул, что я такой же негодный  охотник, как и  музыкант. В чём-то он был прав.

         4. Н Е Р А В Н Ы Й   Б О Й .

Мой хороший знакомый, Семёнычем его звали, работал в детском оздоровительном лагере на Кулу завхозом. Как –то раз ночью спал сладко и безмятежно. На рассвете его словно что-то ужалило, будто кто в бок пнул. Через открытую форточку доносился шорох пустых консервных банок с площадки, где на бетонном полу стояли мусорные баки. Завхоз присмотрелся: огромная туша тенью шастала по кустам вокруг тех баков легко и непринуждённо, словно курица по траве. “Медведь”, - мелькнуло в голове Семёныча.
Такое случается нечасто. Сразу и не придумаешь, что делать. Пугнуть бы чем! Взять на кухне пустую кастрюлю и постучать... Лучше, конечно, позвать охотников с ружьями... Как назло, телефон не работает... Сообщить бы в милицию.
Завхоз по-солдатски вскочил в штаны, взял рубашку со спинки стула и на цыпочках вышел в коридор. Тенью скользнул в комнату Генки-моториста, молодого парня, недавно вернувшегося из армии, работавшего в лагере киномехаником .
-А?.. Что?.. - всполошился спросонья парнишка.
-Тс-сс! -перебил его Семёныч, - медведь орудует около баков. Скачи на мотоцикле в посёлок. Собери охотников или милиционеров.
-Понял, -отчеканил тот по-армейски, застёгивая на ходу рубашку.
-Только мухой! Одна нога тут, другая там, - шёпотом наставлял Семёныч парня, - а то он мне детишек телятами сделает... Я пока его чем-нибудь займу...- последние слова Генка мог не слышать, ибо был уже в гараже. Через минуту мотоцикл рявкнул, боднув придорожную гальку, и Генка, по-орлиному распластав руки над рулём, пулей умчался в посёлок.
Семёныч через запасную дверь столовой  незаметно прошёл на кухню. Отсюда площадка с мусорными баками, как на ладони. Завхоз глянул в окно через тюлевую занавеску. Медведь стоял на задних лапах, перегнувшись всей тушей через край металлического бака. Шерсть на боках его лоснилась и блестела. Передними лапами он доставал со дна бака консервную банку и языком вылизывал из неё оставшиеся крохи. “За тушёнку или сгущёнку медведь на ДОТ кинется”, - вспомнился Семёнычу рассказ геологов, отражавших с ружьями набеги медведей на их склады. Эта мысль подтолкнула завхоза к дальнейшему действию. Семёныч достал из картонных коробок несколько банок тушёнки и сгущёнки. Надрезал их ножом аккуратным образом, чтобы не вывалить содержимое, когда будет бросать медведю. Расставил банки на столе в рядок, как солдат гранаты перед боем. Горько ухмыльнулся, оглядывая “боеприпасы”, как бы соизмеряя свои возможности с непредсказуемой силищей зверя. Сила эта ему известна ещё со студенческих лет, когда в далёком Ленинграде он заходил в зоопарк. Перед глазами и сейчас таблички на клетке с медведями: ”Камчатский бурый медведь” и “Канадский рыжий медведь”. Оба почему-то жили в одном вольере. Не смотря на возраст, целыми днями играли меж собой, валяли друг друга. Когда они, ”играючи”, падали на пол, то вся земля и сам павильон вздрагивали, аж лампочка гасла. Глупые обезьянки в соседних клетках испуганно таращили глаза при этом и всякий раз вскрикивали, боясь, что это начало землетрясения.
Медведь Колымский в кустах у баков мало чем уступал тем, ленинградским, ни в росте, ни в весе. Не дай Бог такому в башку втемяшится какая дурь, так он двухэтажный спальный корпус, где спят триста детишек, по брёвнышку раскатает, и не надо никакого землетрясения. Семёныч, не спуская глаз с медведя, отодвинул от окна лишние столы и стулья, чтобы не мешали замахиваться, когда он будет кидать “гранаты”. Открыл шпингалеты на обоих створках рамы, потянул створки на себя- они легко подались. К “бою” всё было готово. Дело за супостатом, который продолжал старательно вылизывать пустые банки.
“Знал бы, какой ему презент приготовлен...”- мысль Семёныча не успела созреть, как медведь, будто подслушав думку завхоза, заковылял на своих четырёх в сторону спального корпуса. Не раздумывая, Семёныч первой “гранатой” чуть не угодил косолапому в бочину. Тот остановился, подозрительно посмотрел на “приманку”. Шкура на носу его, ноздри и губы вдруг дёрнулись, задвигались, как гуттаперчевые, придавая Мишке глуповатое выражение, будто он в уме таблицу умножения учит.  Аромат “приманки”, этой манны небесной, неожиданно пахнул ему в нос, и косолапый принялся за лакомство.
Чёрные, как смоль, усы Семёныча нервно вздрагивали, весь он напрягся, всё в нём натянулось, как струны на гитаре. Завхоз готов был все съестные запасы отдать медведю, лишь бы отвести беду от детишек. Всей душой, всем существом своим ушёл он в этот поединок. Доставал новые банки, надрезал их: “Ешь, ешь, миленький, ешь1 У меня их вон сколько..”. Надрезав бросал их прожорливому гостю. 
Увлечённый Семёныч не слышал, как зашуршала придорожная галька, скрипнули тормоза. Милицейский “газик” ткнулся в кусты и замолк. По задворкам лагеря, пригнувшись, пробежал сержант с автоматом Калашникова. За ним Генка и ещё один охотник с ружьями наперевес. Спаренные дуплеты грохнули рядом с открытым окном кухни, опрокинув  медведя в кусты. Семёныч вздрогнул и обмяк - внутри оборвались натянутые струны.  Обмяк всем телом, будто те пули прошили его, а не медведя. Семёныч  прикрыл глаза рукой, присаживаясь на подоконник. Такой развязки он не ожидал. Когда угроза ребятишкам миновала, вдруг нестерпимо жалко стало медведя. Жалко и стыдно перед зверем. Слишком не равным получился бой. За что? За желание полакомиться- получить пулю?!. Что скажешь теперь детям? Как глянешь им в глаза?. Они вон уже все высунулись из окон: ”Кто стрелял? Кого убили?”
Генка увидел Семёныча в проёме окна кухни, радостный подбежал к нему:
-Шабаш! Отшастался, голубчик! - нарочито громко доложил киномеханик, чтобы слышали и ребята. Семёныч поднял руку, желая что-то возразить, но тот продолжал громко рапортовать. - Больше здесь не появится. От такого грома косолапый наверное уже вторую сопку штурмует. Мы бабахнули холостыми. Боевые были только в автомате у сержанта, на всякий случай.
-Слава Богу! - облегчённо вздохнул Семёныч, - всё обошлось...все живы и целы...








           5. С М О Т Р И Т Е   !   П А Г А Н И Н И   !

Проходившие мимо  оздоровительного лагеря грибники рассказали Семёнычу такую историю:
- Идём на восходе солнца мимо вашего забора, а вот у той большой сосны, что рядом с телефонным столбом, провод вдруг падает, как оборвавшаяся бельевая верёвка. Ветра, вроде бы, нет. Смотрим: с дерева спрыгнул медвежонок... ну так это лет двух-трёх. Испугавшись нас, дал дёру.
-Вот зараза! - удивился Семёныч, -а я -то грешным делом  всё  на детишек сваливал. Дважды на этой неделе вызывал монтёров. Вот ведь какая штука выходит... Только наладим связь, - глядь, а телефон не работает. Житья нам этот проказник не даст.
-Давай поймаем его, - предложил Генка- моторист.
- Гм-мм, поймаем... Легко сказать. Это тебе птичка что ли? - задумался завхоз, покручивая свой чёрный ус. - Капкан ставить...
-Зачем капкан? - перебил Генка, - это очень просто делается, -начал выдвигать свою идею парнишка. Завхоз смотрел на него насторожённо. “Молодёжь! Всё-то у них делается просто и легко”. А моторист всерьёз раскрывал свои планы. - В рыбной инспекции возьмём сеть - путанку. Там этого добра - навалом. Браконьеры чай ещё не перевелись. Воткнём колья вокруг сосны, на них сеть натянем и он наш.
-Вдвоём не управимся, -засомневался Семёныч. Другого выхода он не видел и мысленно был уже согласен с предложением моториста, только обдумывал конкретно детали дела. - Мужиков-то  -ты да я, да мы с тобой. Разве что парочку ребят  взять с собой. Тех, что покрепче.
- Карла Шифнера из первого отряда. Он парень что надо, -поддакнул Генка, - Юрку Юркина из третьего. Уж шустрее не сыщешь. Прикажем им держать язык за зубами.
Так и решили. Пока монтёры натягивали провода, и в хвост, и в гриву ругая косолапого злоумышленника, Семёныч “добывал” сетку - путанку и вымаливал у главы администрации нужный до зарезу “газик”. Генка с ребятами вколотили колья вокруг сосны, натянули сеть, оставив для прохода небольшой прогалок со стороны реки Медвежки. К вечеру загнали “газик” в кусты, замаскировав его хорошенько ветками.
-Дикий зверь техники не боится, - объяснял Семёныч ребятам, - бензин человеческий запах заглушает. - Завхоз раздал всем тёплую одежду, сели в машину и начали, затаившись, ждать гостя. Несколько ночей там заночевали.
В начале августа на Колыме ночи не очень длинные, но зябкие. По ногам тянуло холодом. Ближе к утру капот “газика” побелел от инея. Несколько раз грелись чаем из термоса, молча, без разговоров. Изредка со стороны посёлка доносился лай собак, да где-то на перевале натужно выли карданы грузовиков. До самого рассвета всё было спокойно. Стало светать. Откуда-то появился ворон, сел на макушку сосны, закаркал. Юрка хихикнул, прыснув в рукав.
-Чего ты? - недовольно буркнул Шифнер.
-Это он тебе говорит:  ”Кар-рл, кар-раулишь? Кар-рл, кар-раулишь?”
-Тс-сс! Тихо! - одёрнул Семёныч ребят. - Слышите? Где-то бурундук застрекотал. Этот зверёк всегда сопровождает медведя. Предупреждает об опасности.
Ворон лениво взмахнул крыльями: ”кар-рл, кар-рауль!” и скрылся из виду. С пригорка из кустов карликовой берёзы выкатился какой-то тёмный шар. Перед ним трещал бурундук: ”Братва, спасайся!” Шар катился по краю опушки, то останавливаясь, то возвращаясь обратно назад. Шар походил на управляемую детскую игрушку.
Становилось светлее. И шар совсем близко подкатился. Теперь медвежонка можно было  рассмотреть. Он царапал землю когтями, доставал ими что-то, жевал, фыркая и чавкая. Бурундук заскочил на сухую лесину, ехидничая: ”Трескай, трескай! Скорее околеешь!”
Медвежонок был действительно невелик, чуть больше собаки-водолаза. Пройдя вдоль сети, ни о чём не подразумевая, зашёл в загон. Минут десять он “валял дурака”: будто знал про засаду и решил “помариновать” притаившихся людей. Он долго вылизывал шерсть на груди. Смотрите, мол, какой я чистюля. Потом пыхтел над “педикюром”: что-то старательно выгрызал меж когтей, толи там грязи много налипло, то ли заноза засела. Терпение мужиков кончалось. Очень трудно высидеть, не шевелясь десять, двадцать минут. А тот придурок лапу лижет, и так и эдак, словно мороженое ест.
-Давайте подождём, - успокаивал Семёныч ребят, - что дальше будет...
Какое-то время погодя медвежонок, как кошка, играючи, в несколько прыжков оказался на нижнем суку. Провода уже рядом у самого носа. Мишутка стал на задние лапы, спиной опёрся о ствол сосны. Когтями передней лапы зацепил провод, слегка оттянул его, а затем отпустил. Сам склонил голову над проводом, “приложил ухо” и замер. Долго слушал. Снова потянул провод и снова слушал. Видно было, как  медвежонок с каждым разом оттягивал провод всё сильнее и слушал, слушал...
-Во наяривает! - удивился Карл, - и ноты не нужны.
-Порвёт провода, - забеспокоился Генка, -опять ремонтировать.
-Не бойся, - успокоил его завхоз. -Такое случается раз в тысячу лет. Люди знают Паганини, Когана. А такого самородка только нам посчастливилось “послушать”.
Тут у “Паганини” лопнула струна, то бишь провод, упал на траву шурша и покручиваясь. Это нисколько не смутило “музыканта”. Он вознамерился уже “играть” на оставшихся  проводах, но из засады выскочили люди, с криком перегородили выход из загона. Мишутку как ветром сдуло с сосны. Через минуту он уже путался в сети.
-Попался живоглот! - дребезжал полосатик-бурундук, - так тебе и надо.
Мишутка кряхтел и взвизгивал, стараясь освободиться из сети. Чем дольше он это делал, тем теснее становилась “смирительная рубашка”.
-Упаковался, как тутовый шелкопряд, - смеялись работники стадиона посёлка, куда привезли медвежонка, чтобы поместить в металлическую клетку. В ней геологи каждое лето содержали осиротевших зверушек, доставляя жителям посёлка возможность пообщаться с братьями своими меньшими. Весть о медвежонке- ”музыканте” разнеслась быстро.
-Смотрите, ”Паганини”! - показывали прохожие на косолапого пальцем. И сейчас, верно, продолжают указывать, но только в Москве в зоопарке. Теперь он уже здоровый медведь. Правда, никто не знает, что он “Паганини”, потому как своих музыкальных способностей косолапый больше не проявлял. Неволя, брат! тут не до музыки. Другими помыслами душа занята.


6. ЖИВОЙ   БУДИЛЬНИК.

Как-то зашёл ко мне приятель, рабочий лесхоза. Он знал, что мы с женой  живём вдвоём.
-Подарок вам принёс, чтобы не скучали, - он расстегнул шубу, и на пол спрыгнула чёрная белка.
-Какая прелесть! -всплеснула руками жена, - какая хорошенькая! Посмотри, хвост пушистый трубочкой держит. А кисточки на ушах какие! Кисточки-то какие! - продолжала восхищаться жена. - Глазки, как пуговки, и блестят!
Белка тем временем оглядывалась по сторонам, короткими, но энергичными прыжками приблизилась к этажерке с книгами, остановилась, наклонила голову набок, смотрела на полки, как бы спрашивая: ”Что тут у вас хорошенького?” Запрыгнула на стул, с него на стол. Пробежалась по нему, перескочила на тюлевую занавеску. Та пришла в движение от прикосновение беличьих лапок. Зверёк в свою очередь, суча еле заметно задними лапками, стал раскачивать занавеску. Белка постоянно оглядывалась в нашу сторону: ”Как здорово получается! Никогда в жизни так не каталась!”
Хотел было спросить у приятеля, чем кормить белочку, а тот уже ушёл.
-Не переживай, - успокоила жена. -Грибов у нас сушёных много. Завтра в магазине купи орехов. Больше ей ничего и не нужно.
До белочки нам приходилось держать и собак, и кошек. О собаке и говорить нечего: всё равно что человек, только говорить не умеет. Кошка- та госпожа! Она считает, что окружающий мир существует только для того, чтобы ублажать её. Лишь иногда соизволит приласкаться к человеку (и то в виде одолжения!), выпрашивая какой-нибудь лакомый кусочек. Белка же относилась к нам, к людям так, как будто нас рядом нет. И меня, и жену в упор не видела. С первого дня завела во всей квартире свой особый порядок. В кладовой со второй полки скинула на пол постельное бельё. На это место с нижней полки затащила норковую шапку жены и приспособила её для своей кроватки. Лучшего придумать просто невозможно! Зайдешь, бывало, ночью зачем-нибудь в кладовую, из шапки высунется головка с озабоченными глазками и с явно недовольным видом оттого, что разбудил её.
Жене дело с шапкой не понравилось. Она поначалу вернула все вещи на место. Не тут-то было. Зверёк что-то потренькал и тут же сделал всё по-своему. По виду зверька можно было догадываться, что не уступит своих принципов никому. Жена вынуждена была согласиться на вторую роль в этом вопросе.
В другой раз пришлось уступить белочке, когда она сбросила с этажерки три томика Золя. Мы подумали, что виной тому запах переплёта, и поставили на это место другие книги. Нет! Ей нужно было, чтобы это место пустовало вообще: какие бы мы книги не ставили, она их сбрасывала на пол бесцеремонно и наглым образом, причём на наших глазах. Как дитя - капризуля! Для чего нужно было ей это место, мы так и не узнали. Делала она это, очевидно, из принципа: “Я так хочу, и точка!” Пришлось подчиниться. Что поделаешь?
Устроилась белка в нашей квартире с размахом. Можно подумать, что в лесу у неё были апартаменты, и на меньшую жилплощадь, нежели наша, она не согласна. “Спальней” служила кладовая. Правый угол ковра, что висел над нашей кроватью, она приспособила под “жилое” помещение. Постоянно меняла там “мебель”: то шерстяные шарфы притащит из кладовой, а через неделю они ей надоедят, она их выбросит на пол, а вместо них тащит свитера жены. Мои свитера не трогала. Очевидно, тяжесть такая была не по плечу.
Как-то собрался на работу. Гляжу, а мохерового шарфа нет на вешалке. Не мог же он просто так исчезнуть. Оказывается, мог. Пока я ел на кухне, она его “прихватизировала”. Несколько дней картина повторялась. Только я на кухню зайду, она - к вешалке. Пытался прятать шарф поглубже в рукав, полы шубы заворачивал трубочкой, чтобы закрыть доступ в рукав. Бесполезно. Она залезала в него через нижнее отверстие. Вот как запала в душу мягкая тряпица!
-Ладно, - успокаивала меня жена, - уступи ребёнку.
Пришлось носить старый шерстяной шарф. А мохеровый так “вписался” в её интерьер, что она его уже не выбрасывала. А может, назло так поступала? Как с книгами.
Палас на полу белка приспособила под “кладовую”. Поставим на стол тарелочку с грибами или орехами, тут же делает “заготовку” припасов. Всё до крошки спрячет под палас у плинтуса. Далеко “припасы” не засовывала, чтобы потом особо не утруждать себя, доставая их. Сядет у края паласа, глазёнками по сторонам зырк, зырк. “Нет ли постороннего глаза? Чего доброго останешься ни с чем”. Правой лапкой вроде бы грудку чешет, а левой незаметно, опершись на пол, коготками из-под края паласа цап орешек и в рот. Отбежит в сторонку и там сгрызёт свой орех.
Однажды в тарелку положили очередную порцию сушёных грибов. Придя с работы, видим: грибы “оприходованы”, но один валяется на полу под столом. Уронила, видать, и не удосужилась исправить свою оплошность. Жена положила тот гриб в тарелку, чтобы ненароком не раздавить его. Через некоторое время гриб снова очутился на полу. Сколько не возвращали в тарелку, бесполезно. Осмотрели мы этот гриб,но никаких изъянов в нём не нашли. Однако белочкин О Т К постоянно “браковал” этот гриб, сколько бы мы его не подкладывали.
Порядок у белки был идеальный и дисциплина железная. Спать ложилась ровно в восемь, в восемь утра, хоть проверяй часы, просыпалась. Ни минутой раньше, ни минутой позже. Весь день она бегала по четко определённому ею маршруту: из кладовой через кровать в детской комнате в зал, по центру зала на нашу кровать, по ковру вверх до потолка и обратно до кладовой. Ни на сантиметр не отклонится от “проторённого” пути. Специально подставлял ногу, чтобы она сбилась с маршрута. Она спокойно перепрыгивала “препятствие”, отчего делалась ещё энергичнее.
На Колыме почему-то спится богатырским сном. Бывало, до белочки, прозвенит будильник и так не охота вставать, хоть убей. Ну ещё минутку полежать, ну ещё полминутки. Потом, сломя голову, несёшься на работу.
Белка нам понежиться не давала. В восемь она, как заводная, на своём “маршруте”. Причём, если под её лапки попадала моя коленка или, например, рука, то и в следующем “круге” она теми же лапками пробежит по тому же месту. Сто кругов сделает, сто раз наступит. Тысячу, значит тысячу. Получалась такая китайская пытка: каплей воды в одно и то же место. Тут уж хочешь, не хочешь, а поднимайся. Нужда в будильнике сама собой отпала.
Потом мы белочку определили в детский садик. Там ей сделали большую клетку и вертящийся барабан, в котором она бегала целыми днями. Вот была радость детишкам.


                7. ЖУЛЕТ.

У старика Михеича есть собачка Дамка. Чистюля! Ухоженная, форменная краля «Фи-Фи», хотя и обыкновенная дворняжка. Сама вся белая, только кончики ушек чёрные. Те самые ушки она любит складывать крест на крест и по вечерам лает на полную луну.
Недавно Дамка загуляла. Вышла на крыльцо  и стала прохаживаться. Желающих составить компанию «на рандеву» такой красавице оказалось, как и стоило ожидать, предостаточно. Первым прибежал приблудный чернявый кобель Анзор (ох, уж эти беженцы! Везде- то они успевают быть первыми). Ухажёр что надо, но уж больно драчлив («кров гарачий»). Сам не большой, а задиристый! - никому спуску не дает.
Дамка собачка сурьёзная, - с кем попало не якшается, тем более с первым встречным, как Анзор. Она легла на резиновый коврик, расстеленный у крыльца и стала ждать: может попутёвее кто объявится. Чернявый женишок, крутясь вокруг да около Дамки, твердил, как «отче наше», заученные фразы:
-Дэвушк…а  дэвушк… Верь мнэ.  Чесний слов…Клянусь аллахом другой так любит нэ можэт.
Тут у калитки появился Жулет, рыжий пёс с соседнего переулка. Нам придётся ждать и четвёртого героя моего рассказа. А пока я познакомлю вас с Жулетом. Французистого в нём ничего нет, ибо не «жю», а «жу», то есть русское производное слово. Не трудно догадаться, что подразумевал хозяин, давая кличку своему пёсику. Жуликоватый, аж спасу нет. Украдёт, а скажет, так было. Жулет преподобный страсть как любил «ловить рыбку в мутной воде». Бывает, из –за косточки стравит двух собачонок, пока те выясняют отношения, Жулет сам «оприходует» лакомство и был таков. Правда, достаётся ему за это  ого- го как. Посмотрите на его голову. Видите: три волосины на семи рядах. «Причёска испорчена» основательно, но вполне заслуженно.  И бородёнка у Жулета жиденькая, жиденькая. Глазки рачьи на выкате всегда слезятся, словно он плачет, отчего вид постоянно обиженного существа.
Пока мы с вами рассматривали его, Жулет подошёл к калитке. Хитрюга знал все выходы и входы, потому без труда нырнул во двор через дыру в калитке, сделанную хозяином распрекрасной Дамки для её же нужд. Пролез, значит, в дыру, но пойти в глубь двора побоялся рискнуть, ибо там можно было и «схлопотать».( У Анзора «не заржавеет»: чуть что, - сразу в глаз). А здесь, вдалеке, у калитки…он (Жулет) вроде бы с боку припёку. Присел так на всякий случай, и от выхода недалеко (если что ,- во время «слинять»), а вдруг что «обломится». Ах, это «вдруг»!  Будь я поэтом, сложил бы гимн этому слову. Как часто оно выручает. И на этот раз…  Вдруг у калитки появился Охламон. Здоровенный пёс, весь неухоженный, дюже лохматый. Репей на репье сидел в его шерсти, ну вылитый батон с изюмом. На здоровье Охламон никогда не жаловался. (Это, кстати сказать, для таких красоток особой роли не играет). «Здоровье- ерунда! - считает она. – Был бы человек хороший». Охламон как раз был не из тех. Мнение Дамки о нём было однозначно (и я с ней согласен целиком и полностью): «Тюха – Матюха. Ни украсть, ни покараулить».
Дамка нехотя бросила взгляд в его сторону и скривила мордочку:
-Тоже мне жених! Хотя бы причесался…
Охламон, между прочим, знал, что женщины коварны и, если они тебя ругают, это ещё не значит, что не любят. Потому и ругают, что любят. Хотят, чтобы ты стал лучше, хотя бы внешне, в причёске. В парикмахерскую Охламон не побежал. Он справедливо полагал, что любить надо такого, какой есть,- не хрена припудриваться…
Пёс склонил свою бестолковку к дыре в калитке и увидел там Жулета.
-Ты…хмырь… Позови Дамку. Я хочу с ней погулять. А не то сейчас снесу к чертям собачьим весь забор вместе со столбами. -  Охламон просунул голову в дыру и слегка пошевелил ею. Петли заныли грудным ребёночком, и в лад им жалостливо затрещал штакетник. Звуки образумили Охламона. Он отпрянул от дыры. Зато Жулет наполовину высунулся через дыру, тряся бородёнкой, залебезил:
-Чего ты…Чего ты испугался…Заходи…Она вон с Анзором шашни водит…- Жулет вышел к Охламону, дружелюбно помахивая хвостом и преданно заглядывая ему в глаза. – Не бойся… заходи… Смотри как я это делаю, - и он стал проворно скакать туда и обратно, туда и обратно. Он делал это с превеликим удовольствием, потому что в голове уже имел план, как облапошить разом обоих соперников.
Если Охламон очутится по ту сторону забора, Анзор очумеет от злобы. На стороне Охламона сила, у Анзора  - дури на десятерых: будет биться до последнего издыхания, ни за что не уступит. Дамка усекла замысел Жулета (вот оно женское коварство!), лукаво ухмыльнулась и подмигнула ему, мол, в любом случае в накладе не останемся. Оно и действительно, зачем ей Анзор с Охламоном?! По - теперешней жизни  пронырливые в цене.
План Жулета сработал точно. Охламон аккуратно протиснулся в дыру ( чего не сделаешь ради любви!).Калитка приподнялась на петлях, нудно вереща: «аккура - атней!!! Ссссорвусь же!»- но не сорвалась, а буквально повисла на честном слове, затая в себе угрозу в любой момент сорваться и прихлопнуть кого ни попадя.
Зенки Анзора налились всеми цветами радуги. Так бывает у южан. («Кров гарачий»). Шаровой молнией метнулся он на Охламона. Клубком покатились собачьи тела мимо крыльца к сараю, шипя и швыркоча, как яичница на перегретой сковородке. Слюни так и брызнули по сторонам. Началась битва не на жизнь, а на смерть. Драчунов уже водой не разлить.
А что же Дамка с Жулетом?
Тех тоже водой не разлить! Они предались той любви, которой могут предаваться только одни собаки: клещами не оторвать друг от друга.
Вскоре драчуны образумились и вдруг(!) увидели, что их наглым образом «надули»: не только «сливки были уже сняты, но и горшки перебиты». Анзор с Охламоном, опешив,  на мгновение замерли. Не сговариваясь, оба разом вцепились в загривок обольстителю, - только шерсть столбом. Бедный Жулет! Обычно его выручали ноги и сейчас спасли бы, кабы  не «прицеп» в виде Дамки, державший его, как якорь.
Скорее всего разъярённые друзья по несчастью разорвала бы Жулета, но тут угрожающе заскрипела  избяная дверь: хозяин, услышав возню во дворе, решил посмотреть, что за шум. Застигнутые врасплох, герои кинулись в рассыпную. Первым покинул двор Анзор(«горячий кров быстро стынет»).За ним бежал Охламон, забыв про осторожность.(Злопамятная калитка до поры до времени продолжала таить угрозу. Ждала только случая.) Охламон пулей рванулся в дыру, калитка сорвалась и прихлопнула… Жулета, бежавшего последним. На бедного Макара все шишки! А всё из – за чего? Непомерная хитрость. Не зря говорится, на хитрую…В общем вы меня поняли. С умом нужно всё делать! С у-мо-мом !



8. С   МЕДВЕДЕМ   ШУТКИ   ПЛОХИ  !


Мой друг Проня и его помощник Стручок на баркасе развозят продукты по пушфакториям. Работа до одурения однообразная: “пилить” полдня по Колыме от одной остановки до другой. Мотор, как шмель в ухо:  ”у-у-у-у”. Скучно.
Колыма - река горная, бурная. Порой своенравная, опасная, а иногда и просто страшная. На каждом повороте хрипит, орёт, бесится от злости, грызёт каменистые берега. Злится на человека. Никак не может согласиться с тем, что тот отнял у неё тонюсенькую полоску и, не смотря на капризы и причуды, движется по ней. Любая оплошность здесь грозит людям неотвратимой  бедой. Проня и Стручок об этом знают, но забывают, потому-то ни один рейс у них не проходит без приключений.
Проня - моторист. Всегда сидит на корме, прислушивается к гулу агрегата. Специалист отменный, на слух предугадывает поломку, чтобы в нужный момент предотвратить её. Но страшно беспечный, как и его напарник Стручок. Тот вообще ещё пацан желторотый. Только-только закончил одиннадцать классов. Как говорится, ещё молоко не обсохло на губах. На вид щупленький, невзрачный, прыщеватый. Уши топориком. При знакомстве в отделе кадров, где его определили Проне в помощники, назвался Валерианом. ”Он такой же Валериан, - решил про себя Проня, - как я Аполлон
Бельведерский”, - подумал и нарёк его по своему: Стручок. Тот хоть и с заносистым именем, но с характером оказался уступчивым. Возражать не стал. Проня определил ему место на носу баркаса.
-Будешь беду отводить. Вроде лоцмана, - сказал ему моторист, - шестом топляки отталкивать, на скрытых перекатах оберегать баркас от подводных валунов.
Идут как-то мимо “рыбтреста”, шутливо прозванного рыбаками местечка у слияния Сеймчанки с Колымой. Ничто не предвещало беды. Напротив. Природа для полного счастья отрядила на сегодня солнечный тёплый день. Кучерявые берёзки, как молоденькие девчонки в коротеньких зелёных юбочках рассыпались по склону сопки. Рядом на крутом берегу вековые сосны кажутся строгими гувернантками, присматривающими за слишком легкомысленной молодёжью. Здесь Колыма глубже, шире и спокойнее. Баркас на тихой воде оживает, прибавляет ходу.
Глядь, от правого берега к левому движется что-то живое. Солнце слепит глаза, ничего не видно. Когда баркас приблизился- оказался медведь. Обыкновенный медведь плывёт на тот берег по своим надобностям. Туловище под водой. Одна голова торчит на поверхности. Она смешно шевелит ушами и отфыркивается. Такая безобидная головка (с ведро!).Так и хочется протянуть руку и погладить.
-Смотри, Проня, медведь, -кричит удивлённый Стручок напарнику, - давай подплывём поближе, я никогда не видел медведя живьём .Что ж не подплыть. Подплывём, жалко что ли. Идут на сближение с медведем, а вернее с его милой и смешной головкой.   ( Если бы они видели какая махина скрывается под водой! ).
Встречу с людьми косолапый явно не планировал. Да и зачем они ему нужны? Жил себе жил. Нужда припёрла - поплыл на тот берег. Тут на тебе: ”Здрассьте, я ваша тётя! Желаем поближе познакомиться.” Шли бы вы ребята своей дорогой. С медведем шутки плохи!
Но баркас приближается почти вплотную. Медведь, увидев лодку с людьми, поворачивает обратно. Не тут-то было: Стручок зачем-то придерживает его шестом за шею, цепляет за лапы, мешает плыть. Медведь сопротивляется, увёртывается от шеста, не хочет связываться с людьми. Стручок не уступает, упорствует. Но есть же предел терпению! Медведю нет резона тонуть. Из-за чего? Только потому, что у какого-то лоботряса “поехала крыша”. Он разворачивается к баркасу, всем видом своим говоря: ”Ну, если вы так хотите, то пожалуйста!” Не будь дураком, цап за борт своей  лапищей. Баркас клонится на бок, того гляди опрокинется. Мотор надрывно переходит с высокого тона на низкий. С берега стрелой мчится длиннохвостая сорока: ”Ха-ха-ха-ха!” Нутром чувствует, бестия, намечается скандальчик.
Медведь своих намерений не скрывает. Слышно как хрустит бортовая доска под черными острыми когтями. Головка, несколько мгновений назад казавшаяся такой забавной и безобидной, увеличивается на глазах, приближаясь. Вот она уже рядом: ”Кто-то нас хотел тут погладить!” Медведь норовит и второй лапой зацепиться за борт. Стручок явно не ожидал такого поворота событий. В растерянности его глазёнки бегают из стороны в сторону. Он не знает, что делать. Хоть самому прыгай за борт. Тычет в медведя шестом, мешает тому ухватиться за борт второй лапой. На помощь бежит Проня. Хватает на ходу пустую флягу с широким горлом, набросив на голову медведю, лупит по ней веслом. Толстым концом весла упирается медведю повыше ключицы, в самую “дыхалку”. За бортом баркаса слышится скрежет когтей о металлическую обшивку днища. Медведь ищет опору. ”Если найдёт, - думает про себя Проня, - будет не до смеху”.
-Скидывай медведя! - кричит что есть мочи Проня, -шестом бей по лапе! По лапе бей!
Как бей?! Только что мальчишка заигрывал с медведем, шалил, а теперь бей!
-Ему больно же! -верещит мальчонка.
-Тебе ещё больнее будет! - грозит Проня, матерясь, - бей... твою мать...
Стручок понимает, что сейчас Проня страшнее медведя. Ослушаться его не моги. Вмиг детская душа ломается: удар!..  ещё удар!.. и он уже мужчина.., а медведь плюхается в воду, кружит на одном месте то ли от боли, то ли от злобы, то ли оттого, что забыл куда и зачем он плыл. Мотор, почувствовав облегчение, весело запел. Ууууууууууф-ф-ф-ф! Пронесло. Слава Богу!


                9. Вернул должок.

-Говорите медведя видели? - Стрелок  лукаво двинул правой бровью, глянул на косарей,  пивших чай, образовав круг подле костра, хмыкнул себе под нос, - гм-мм...Большой медведь-то?
-Я таких в жизни  не встречал,  - изумлённо сказал один из косарей.
-Огромный, как лошадь, - вставил другой, - только приземистый…у лошади ноги длинные, а этого лапы короткие.
-Это он! – загадочно полушёпотом промолвил Стрелок. – Встречались мы с ним на тропе… не приведи господи! Лучше б и не встречаться…
-Что- то серьёзное было?  – спросил косарь, сравнивший медведя с лошадью. – Расскажи, Стрелок.
- Уж больно деликатный случай со мной приключился. Ей-богу, прямо и не знаю с чего начать.  Грубо о том не расскажешь, - выйдет пошло, вульгарно. И слишком тонко тоже не годится, - можно  перетонить и всё испортить. А рассказать хочется-аа!  Ага! ажник под ложечкой свербит. Ну, слушайте. Шут с вами! Что получится, то и получится. А если что не так, - не прогневайтесь.
Я у геологов работал, - рассказчик жадно затянулся сигаретой, да так глубоко, будто хотел, чтобы дым достал до самых пяток. С шумом выдохнул и продолжил. - Был у них как бы на побегушках: специальности-то - ни какой, - бери больше- тащи дальше. Одним словом,  - денщик: помогал вещи перетаскивать. Два раза в месяц меня посылали на основную базу под Балагычан  за продуктами: хлеб, сахар, чай, тушёнка, сгущёнка. С рюкзаком на спине. А путь не ближний, - километров восемнадцать. То на сопку, то с сопки, как лось прыгаешь, бывало.
Шёл я как- то с базы к геологам. В бане напарился до сыта, на мне бельё чистое, аж хрустит. Словом сияю, как  новый пятак. Приятно в такой кочевой жизни чувствовать себя, как вновь народился. Иду, посвистываю. За плечами целый рюкзак с провизией. Хворостиной сшибаю макушки у травы - сухостоя. Вдруг сзади галька громыхнула. В душе так и ёкнуло: заяц или там ещё какая малая зверюшка, бурундук, например,  так  не шуршат галькой.  Человека тут днём с огнём не сыщешь. Сохатый или олешка , находясь рядом с человеком,  себя не выдадут. Не оборачиваясь, я нутром почувствовал,  это- «хозяин тайги». Только ему, косолапому, плевать на авторитеты. Хотя говорят, медведь людей боится. Как бы не так. Прямо из кустов вышел на поляну громила . (Я ему как раз по пупок  ростом буду. Вместе с шапкой). Встал на задние лапы и пошёл на меня. Рожа такая наглая и взгляд тупой- тупой. Такой убьёт и фамилию не спросит. Бандит с большой дороги и всё тут.  С испугу я как заору, что было мочи. Ору минуту, уже вторая пошла, надо б вздохнуть…, воздух- то внутри закончился, орать нечем,  уже кишками ору, а он не останавливается. -  Стрелок сделал большую паузу. Затянулся несколько раз сигаретой, сплюнув, продолжил рассказ. – Представляете, днём раньше, после бани я прочитал в журнале «Вокруг света» точно такой же случай. Один канадец возвращался  домой с грибами. Шёл лесом, - навстречу ему гризли. Что делать?!! Были б крылья, - взмыл вверх. Ан вишь господь не предусмотрел таких мероприятий. Как быть?!! Мужик  давай орать, что было мочи. Медведь остановился, стал слушать. Тогда мужик, видя такое дело, пустился в пляс, медведь сел и стал наблюдать. Чего только не делал мужик. Около двух часов продолжался концерт, пока гризли не надоело, он поднялся, развернулся и ушёл. - Стрелок     сделал сильную затяжку, стряхнув пепел с сигареты, закашлялся. Образовавшейся паузой воспользовался один из косарей:
-Смотри, что получается…а ведь гризли самый свирепый медведь на свете…
Тут дело не в медведе, - перехватил опять разговор Стрелок. – Менталитет, наверное, такой, - Запад есть Запад, - у них всё чин - чинарём. У нас же в России всё через пень колоду…Я ору, а он идёт… на задних лапах… Оно ж как получается…Белый медведь на жертву бросается со всех четырёх лап, а бурый…вот энтому побороться захотелось. ( Нашёл с кем связаться!) А коль медведь идёт на тебя  в такой позе, беды не миновать. Понял я, что пришёл  мой «издохен копец». А медведь уже в двух шагах от меня. Тут,  братцы, вдруг из меня дух пошёл тяжё-ё-ёлый, да так быстро, ну просто мгновенно. И до того тяжёл,  что дыхнуть нечем. Помню, я начал ловить ртом воздух, а поймать никак не могу, и потерял сознание. Всего на несколько минут. Очнулся, - медведя нет, я лежу на земле. Цел – целёхонек. Думаю, может сон приснился. Так ведь по штанам чувствую, не сон. Всё наяву, как положено.  «А что же он меня не тронул?» – подумалось мне и тут же сам и догадался. Я ему сто лет не нужен был. Он учуял тушёнку со сгущёнкой, что лежали в моём рюкзаке. Вот ведь тварь какая! Банки герметически закупоре-ны. Как же он, сволочь косолапая, унюхал их на расстоянии. А когда около меня глотнул тяжёлого духа, тут уж не до лакомств. Небось и забыл за чем шёл…
-Моли Бога, что легко отделался, - засмеялись  косари.
-Да к на этом дело не кончилось, - живо возразил Стрелок. -  Он мне со временем отомстил. Как говорится, вернул должок.
-Каким образом? - хором удивились косари. 
Было это в конце апреля, в начале мая. Весна-аа! Солнце шпарило на всю катушку. Чуть за уступ зайдёшь, от ветерка спрячешься, - хоть полушубок скидывай. Припекало, аж спасу нет. А на юру так дуло, - холод до костей пробирал. Колыма есть Колыма. Шёл, то расстегнув овчину, то застегнув. И так меня распарило изнутри, что вот прямо в глотке огненный ком встал. Жажда обуяла. Пивка бы “жигулёвского”! Да где ж такую роскошь взять. Эх, ребятки, ребятки! На Колыме пива, как  и  птичьего молока, не достать. Всё на Колыме есть. Даже виноград растёт. Да-аа! Точно так. В Мяундже и на Талой виноград выращивают в теплицах. А об огурцах  и помидорах и говорить нечего: растут, как  миленькие, а вот пива на Колыме не варят.
Иду  я вот так вот, рассуждаю насчёт пива, слюнки глотаю. И вспомнились мне ягоды: жимолость с голубикой. Не раз бывало на охоте за куропатками по глубокому снегу намотаешься по распадку. Распаришься, пить охота незнамо как. И тут на пути у тебя, как подарок от Бога, куст голубики. Представляете, голубые ягоды на белом снегу! Взглянуть на такое чудо чего стоит! А уж на вкус!... Ах! какая же благодать!!  Положишь ягодку в рот, а она – ледышка - ледышкой. Только кожура маленько оттает во рту, раздавишь её языком и холодный сладковато-кислый аромат, словно бальзам, потечёт в душу. Закроешь, бывало, глаза и мысленно провожаешь, как приятная ледышка медленно движется по пищеводу в желудок, гася собою жажду. Сравнить такой цимус можно разве что со строганиной, конечно, если вы её едали.
Размышляя о ягоде, вспомнил про кусты жимолости, мимо которых должен был проходить. Метрах в пятидесяти от тропы.  Там и голубики полно. “Ну, - думаю, - отведу душу”. Мне и невдомёк, что не один я такой  хороший выискался, дюже охочий до ягод. Как раз была пора, когда медведи, покинув берлогу, питаются исключительно одной  ягодой. У них весной такая специальная  диета существует, чтобы после долгой спячки легче было “вышибить пробку”.
Свернул я с тропы и с подветренней стороны по насту подошёл к тому месту. Вижу, - жимолости куст здоровый, а рядом голубика крупнющая ! Только протянул руку, хотел сорвать ягодку, слышу за кустами кто- то чавкает и сопит, тяжело дышит. И коню понятно кто. Откуда здесь взяться человеку? С  луны свалится! Тут за триста вёрст живой души не встретишь. Надо было мне тихонько  ноги в руки и айда назад, как говорится, пока трамваи ходят. А я как- то без всякого внимания решил полюбопыт-ствовать: кто ж -таки пыхтит. Раздвинул кусты и... О мать моя родная!  Медведь …Старый знакомый…  На сотые доли секунды косолапый остолбенел. Взгляд с лукавинкой остекленел, замер в холодной усмешке: ”Ну что, мол, поинтересовался?”. В моих  глазах он увидел больше любопытства, нежели испуга. Это, наверное, и придало делу дальнейший ход развития. Испугайся я хоть чуть-чуть, самую малость, - неизвестно что было бы.
И вот такая махина, остолбеневший на мгновение,  мухой с возгласом : ”Хохх!”- как крутанётся на сто восемьдесят градусов, и как рванёт с места. Видать сильно поднатужился, аж “пробку вышибло”. Да так это жижей  богато гвозданул по кусту, по голым веткам да по стеблям срикошетило, будто из поливальной машины в тридцать три вилюшки… и всё на меня. Зараза бы тебя взяла! Сухого местечка на мне не оставил. Изгваздал с ног до головы. Два дня потом из бани не вылезал,  никак отмыться не мог. Весь одеколон на себя вылил. До чего ж вонюч... сволота! Не мудрено…семь месяцев копил для  меня.

                10. М А Э С Т Р О .

Художник - оформитель районного Дома культуры Михал Егорыч Синеоков шёл из столовой к себе домой. Жил он тут же в Доме культуры в комнатёнке под лестничной площадкой, рядом со сценой. Там же писал афиши, плакаты и картины.
На дворе стоял январь. Для рассказа это роли не играет. На Колыме ( а это случилось именно там), что январь, что ноябрь-всё одно и тоже -холодрыга страшная. Мороз под пятьдесят. Плюнешь, и слюна падает на снег уже ледышкой. Туман- первый признак сумасшедшего мороза- окутал весь посёлок. Сквозь седую дымку слабо вырисовывались очертания домов. Михал Егорыч на ходу приподнял воротник полушубка - так теплее.
Проходя мимо гастронома, он обратил внимание на темнеющий комочек около мусорных баков. Ему показалось, что комочек тот шевелится. Подойдя ближе и присмотревшись, Михал Егорыч в комочке разглядел котёнка. Бедняжка загибался на сильном морозе. Всего на двух лапах стоял он: на передней левой и на задней правой. Дрожащие две другие поджимал под себя, пытаясь согреть их в своей короткой шёрстке. Котёнок смотрел на человека круглыми, жёлтыми, как трёхкопеечная монета, глазками, устало и обречёно молчал. Вид котёнка говорил сам за себя: заберите, иначе окачурюсь. Михал Егорыч нагнулся, сгрёб котёнка обеими руками и сунул за пазуху.
Сердце художника ёкнуло. Жалкий котёнок напомнил художнику его самого. Картины  недавней жизни отрывками, смутно и сумбурно плыли перед ним. Частенько приходилось оглядываться на свою жизнь,, и всегда одна картина главенствовала, как рефрен, постоянно повторялась, застилая все другие видения: шторм в Тихом океане, который трепал их пароход, когда художник Синеоков среди других зеков препровождался на Колыму. Вот уж поистине песчинка во вселенной!
“-Я помню тот Ванинский порт,
И вид парохода угрюмый.
Как шли мы по трапу на борт,
В холодные мрачные трюмы.”
...пел какой-то парнишка в кирзовых сапогах, вцепившись руками в металлическую сетку, перегораживавшую трюмы. Качка была мучительной. Большинство зеков в бессознательном состоянии катались по полу, словно не живые. Девять дней каждый из них, подобно песчинке в пустыне, находился во власти стихии. За девять мучительных суток художник Синеоков свыкся с ролью песчинки так, что и по сей день не считал себя более того. Вот ещё одну песчинку жизнь закатила ему за пазуху. Синеокова приютили тогда геологи, не дали погибнуть. Теперь его очередь: помочь выжить живому существу.
Войдя в комнату, Михал Егорыч расстегнул полушубок, и котёнок вывалился на мягкий голубой диван, на лоснившееся, видавшее виды, плюшевое полотно. Человек разулся, разделся, повесил шапку и полушубок на вешалку, а котёнок, замерев, не двигался с места , боясь пошевелится.Только жёлтыми монетами сопровождал каждое движение человека, при каждом шаге его вздрагивая всем телом.
-Вид у тебя неважнецкий. Точь-в-точь как у меня, желторотика, в первые дни на Колыме, -глядя на котёнка, заговорил художник надтреснутым басом.- Досталось тебе на орехи? Да? Дрожишь, как осиновый лист. Не бойся, бить тебя не  буду, - мужчина наклонился и погладил беднягу. Тот от прикосновения руки вначале вздрогнул всем телом и напрягся. Поняв, что его не бьют, а гладят, расслабился и слегка растянулся на диване, сладко пряча за пушистыми веками жёлтые монеты.
-С тобой всё ясно, как белым днём, - продолжил художник, доставая через форточку, лежавшую между рам и завернутую в газету колбасу. - За непослушание тебя выперли из дому. Ты наверное, шалунишка!?? Не понравился хозяину. Вот и я когда-то не понравился некоторым людишкам, и меня выперли из Москвы. Моё вольнодумие пришлось не ко двору. Вместо того, чтобы “лизать” в своих картинах я “гавкал”.- Михал Егорыч резал колясочками колбасу, раскладывая в глубокую тарелку( другой просто не было ).Котёнок почуяв мясной запах, жадно глотнул слюну. - И это нам знакомо. Сколько я её, слюны-то переглотал в лагерях. С голода умирал. Думал не выживу,  - Михал Егорыч поставил тарелку перед котёнком, - но бог миловал, а люди добрые помогли. Чему быть, брат, того не миновать. Вот если на роду тебе написано не замерзнуть, значит, не замерзнешь. Как говорится, кому утонуть - в огне не горит. -Михал Егорыч достал из-за шкафа с перекошенными дверками деревянный ящичек, стал отщипывать от газеты кусочки бумаги и стелить на дно ящичка. - Это вот тебе отхожее место, - указал художник на ящик, ставя его в угол комнаты. - Нагадишь, - твоим же носом всё и вытру. У меня, брат, шалишь. Люблю порядок. Беспорядка нанюхался из “параши”. - Котёнок почти не жевал колбасу, а жадно глотал кусками. Он то и дело косился на человека, боялся, что тот отнимет тарелку раньше, чем кончится колбаса. Насчёт порядка он согласен. Он сейчас на всё согласен. Прошлые ошибки усвоил на морозе, как дважды два.
Когда с колбасой было покончено, котёнок неторопливо, со знанием дела стал вылизывать себя. Не смотря на то, что был уставший, “умывался” он капитально и основательно, красным шершавым языком наяривая свою правую лапку. ( Художник отметил себе: котёнок  чистоплотен, значит, они “споются”).
Котёнок явно повеселел и приободрился. Только в жёлтых монетах затаилась тревога и робость. Не верилось: полчаса назад он мог превратиться и превратился бы в ледышку. Этот человек, что склонился с кистью в руках у холста, повернул его жизнь иным концом. Художник нравился котёнку, хотя и имел чудаковатый вид. На голове вместо аккуратной причёски, как у бывшей хозяйки, - навильник соломы. Сутулый от природы, художник будто нарочно сгибался в три погибели над холстом, придирчиво щуря глаза и выискивая в рисованных фигурах собой допущенные погрешности. Часто отходил на какое-то расстояние от холста, смешно запрокидывал голову назад и вновь щурился, искал погрешности. Не найдя таковых, подходил к холсту, тыкал несколько раз кистью и снова, отойдя, запрокидывал голову. Все свои движения художник сопровождал мурлыканием какой-то песенки. Вот это котёнку в новом хозяине нравилось больше всего. Прежняя хозяйка пела лучше, но при одном воспоминании о ней по телу котёнка бежали мурашки. Бррр! Уж лучше на мороз. Её истерические крики наводили панический ужас, заставляя его дрожать в испуге. Она требовала одно - у него выходило совсем другое. Долдонила одно и тоже: ”дурак, дурак”. Это слово котёнок запомнил на всю жизнь, потому что после него обязательно следовала затрещина. Каждая оброненная с усов капля молока выходила ему боком. Истеричка закатывала такую сцену, что бедняжка не раз пытался выпрыгнуть из форточки со второго этажа, что, наконец, и сделал.
Новый хозяин спокоен, выдержан и обходителен. А то, что он смешно запрокидывает голову назад и мурлычет все песенки на один мотив, - так это не беда. Ну и что ж,  что ничего не поймёшь. Котёнок тоже мурлычет такое, чего человеку не дано понять.
Михал Егорыч поставил кисть в банку с жидкостью, по привычке вытер тряпкой руки, повернулся лицом к дивану. Котёнка явно разморило и он блымал глазками.
-Слушай, любезный, а как мне тебя величать? - спросил художник и, зная, что ответа не будет, продолжил дальше, - нужно что-то придумать, - человек прищурил левый глаз, глядя на котёнка, словно на нём было что-то написано, потом, очнувшись, зашагал по комнате. На кого ты похож? Давай прикинем. Ага, -художник приложил палец к губам, - весь чёрный...ага... грудка белая, как манишка... лапки белые...ага...в носочках и перчатках. Пре-ле-стно! Черный, черный - испечённый, - замурлыкал художник, двумя пальцами оттягивая нижнюю губу. Он так всегда делал, когда нужно было что-то придумать, наивно полагая, что оттянутая губа помогает. Ещё в подобных случаях он почёсывал затылок, но тоже глубоко заблуждался, потому как на движение мыслей это никак не отражается. - Черный...что у нас черное бывает из одежды? Гм-мм! Правильно, пиджак...смокинг...фрак. В черном фраке с белой манишкой, в белых перчатках и белых носочках. Похоже, как дирижёр. Ди-ри-жёр... Будешь дирижёром, понял? - Михал Егорыч на одном каблуке развернулся на месте к котёнку. - Вообще-то, звучит тяжеловато. Ди- ри- жёррр! Тяжело и неловко, как гроб с каменьями: тру-ту-ту-ту-ту-ту-ту. Нужно лёгкое, что-то такое элегантное... О!.. Придумал... Маэстро! Запомни: МА-ЭСТ-РО!
Разморённый теплом и сытостью котёнок развалился на диване, всем видом своим говоря: называй кем хочешь, мне всё равно, только на мороз не выбрасывай. Конечно, нет. Не для того Михал Егорыч подобрал котёнка, чтобы опять выбросить на мороз. Художник не притеснял его ни в чём. Мало того, непререкаемый авторитет Михал Егорыча среди работников Дома культуры с первого же дня распространился и на Маэстро.  На него никто не кричал и не понукал им. Сам Маэстро в любимчики не напрашивался, но и не дичился, когда его пытались погладить. Только прежде чем дать себя погладить, Маэстро сначала глядел человеку в глаза, как бы читая его душу- хорош он или плох- и уж потом мурлыкал на все лады. У одного человека он мог сидеть на руках часами, пока не надоест, а у другого только так, для приличия задержится на минутку, другую и тут же прыг на пол, вроде бы у него какие неотложные дела.
Котёнок оказался послушным и очень смышлёным. Отзывался на свою кличку тут же, хотя по молодости был беззаботен и беспечен. Целыми днями Маэстро был предоставлен себе. Благо в Доме культуры простора хоть отбавляй. То найдёт в фойе металлическую пробку от бутылки и весь день гоняет её из угла в угол -она так загадочно дребезжит по полу! То в раздевалке из- за плинтуса выцарапает оторвавшуюся пуговицу. Подкинет её лапкой вверх, потом ловит и кубарем катается с ней по полу. Одним словом, ребёнок- есть ребёнок.
А вечерами его как -будто подменяли. Бросал свои глупые игры, торопился на сцену. Уж очень нравилось ему покрасоваться перед публикой. Когда в зале появлялись первые зрители, он выходил на авансцену, усаживался перед занавесом, тщательно вылизывая себя, мол, смотрите, я тоже готовлюсь к выступлению. Сторож Дома культуры, хороший знакомый Михал Егорыча, сидя в последнем ряду и глядя на Маэстро, говаривал:
-Антил-легент! Воистину антиллегент!
Зал заполнялся и заполнялся публикой, и Маэстро прихорашивался и прихорашивался. Помешать этому не могли даже скомканные в шарик старые билеты, запущенные в него исподтишка мальчишкой- сорванцом. Как только занавес вздрагивал, и публика громом аплодисментов встречала артистов, Маэстро  пулей удирал за кулису и больше не показывался. Очевидно, боялся рукоплесканий.
Однажды с ним произошёл довольно курьёзный случай. В Доме культуры выступал знаменитый виолончелист. Он, как и художник Синоеков, по “милости” неких дурь  имущих лиц, вынужден был “прозябать” в закоулках огромной страны. Доставлял, так сказать, своё искусство в самую, что ни на есть глубинку.
Шёл концерт. В середине его Маэстро незаметно вышел на сцену, что за ним никогда не наблюдалось, и сел сзади виолончелиста. В последних рядах было хихикнули, но тут же воцарилась гробовая тишина. Со сцены плыли волшебные звуки, невидимым бальзамом лились в душу, рождая у каждого то грёзы первой любви, то слёзы о несбывшейся мечте. В эту святую минуту не то что люди, муха бы не вздумала шевельнуться. И вдруг, как заноза в сердце, будто ему дверью прищемили хвост, заорал котёнок. Виолончелист растерялся и сразу смолк, оглянулся и замер. Замер и зал. Ни единого движения, ни единого дыхания. Так длилось с минуту. Потом виолончелист улыбнулся, зал тут же взорвался смехом и бурей оваций, от которых напуганный котёнок юркнул за кулису.
Михал Егорыч, виновато сутулясь, поднялся с первого ряда, на цыпочках вошёл по ступенькам на сцену, чтобы запереть бедокура в комнате.
Виолончелист был великим музыкантом и, как все великие люди, удивительно простым человеком. Пикантную ситуацию с котёнком он превратил в шутку.
-Мне все твердят, что я отличный музыкант, в чём до сей минуты я сомневался. Теперь вынужден согласиться: заставить кошку подпевать может только действительно очень способный музыкант, - и концерт продолжился.
Слухи о котёнке быстро обошли посёлок. Молва людская нисколько не корила, а, наоборот, всячески восхваляла “певуна”. Говорили, надо же какой смышлённый, собаке ни в чем не уступит. И хотя у нас часто из мухи раздувают слона, в этот раз преувеличения отсутствовали на прочь, доказательством тому следующий случай.
Докатилась молва и до прежней хозяйки. Радужные отзывы на бывшего питомца, которого она почти уже забыла, тронули в ней струну самолюбия. Как это так? Кто-то пользуется её собственностью!
Надо вам заметить, что особа та была своенравна. Жила по принципу: смелость берёт города, а наглость квартиры. Не долго думая, позвонила в милицию. (Кстати, милиция у нас подчас слабого вывернет на изнанку, перед нахрапистым робеет, как дошкольник). Дежурный не понял в чём,, собственно говоря, дело, а особа давай брать его в оборот. Мол, я жаловалась (никому она не жаловалась, она просто забыла о котёнке) на пропажу, а вы и ухом не ведёте. Вынуждена сама искать.
-И нашла, - громко орала особа в трубку, не давая дежурному очухаться. Тот и вправду сробел - направил по указанному адресу сержанта:
-Тебе всё равно делать нечего, - сказал дежурный, -сходи и разберись, что за пропажа. Уж больно баба криклива...
В выходные дни Михал Егорыч любил понежиться. Маэстро уловил эту слабинку в хозяине и старался не докучать раньше времени. Спал Маэстро вместе с хозяином, только поверх одеяла - уж больно жарко под одеялом. Проснувшись, котёнок садился на край постели прямо супротив лица хозяина. Мог часами ждать, когда тот откроет глаза. Встретившись взглядом, котёнок кивал головой, произнося что-то вроде “ммм”, мол, ну что проснулся?
В этот раз Михал Егорыч уже собирался открыть глаза, как услышал крики, долетевшие из фойе. (То особа явилась с милиционером). Маэстро ветром сдуло с постели. Он суетливо спрятался под диван. По поведению котёнка Михал Егорыч догодался: что-то неладное будет. Быстро встал, оделся и пошёл из комнаты, столкнувшись нос к носу с крикливой особой. Видом своим она напоминала вяленую воблу: тонкая, прозрачная и звонкая. Понятно, что доброта никогда не посещала её тело, потому как  разместиться там не было места. Всё пространство души и тела заполнила злоба. Голос дребезжал, как ржавая консервная банка, задетая нечаянно сапогом.
-Где мой Виоллетик ?
Должен вам заметить, котёнок со дня рождения назывался ею Виоллетой. Когда же грозную особу ткнули носом в нужное место и подсказали, что это “валет, а не дама”, она стала называть его Виоллетиком.
-Где мой Виоллетик? - грозно задребезжала консервная банка. Михал Егорыч от такой наглости стушевался и растерялся. Он никогда не врал, но тут  его так и подмывало сказать неправду, чтобы облегчить участь котёнка. Однако Маэстро сам нашёл путь к спасению. Он прошмыгнул между ног у людей, шустро запрыгнул на один из занавесов. Мгновение - и он уже был под самой крышей сценической шахты. Михал Егорыч облегчённо вздохнул. Теперь даже если бы все пожарники посёлка пришли с лестницами, - котёнка не поймали бы: на сцене столько занавесов, всевозможных падог, канатов, что сам чёрт голову сломит. Короче, вобла осталась с носом. Её номер на сцене не прошёл.
Как-то в Доме культуры выступала Московская балетная группа. На репетиции одна балерина, увидев Маэстро, восторженно всплеснула руками:
-Боже! Какой красавец! О таком мой муж всю жизнь мечтает, - балерина долго и слёзно уговаривала Михал Егорыча продать котёнка за любую цену. - У меня муж дрессировщик. Мы готовим интересный номер. Нужен именно такой красавец.
Михал Егорыч давно подумывал перебираться в Москву, где можно чаще проводить свои выставки, а здесь на Колыме его совсем мало кто видел. Жильё в Москве художник потерял вовремя ”бульдозерной компании” и последовавшей за ней высылки. Сам-то он собирался в Москве как-нибудь перебиться у знакомых, на вокзалах. А как быть с котёнком? Кому нужен человек с таким довеском. С другой стороны, совсем незазорно отдать котёнка в хорошие руки, тем более дрессировщику. Два дня думал художник и согласился, отдал Маэстро.
Через некоторое время Михал Егорыч и сам покинул Колыму. Две его картины, показанные друзьями на выставке в Москве, произвели настоящий фурор. Французы захотели видеть его картины у себя, потом англичане, американцы. В  России он стал бывать проездом. За рубежом познакомился со многими знаменитостями. В частности, в Париже его выставку посетил тот виолончелист. Музыкант, взглянув на Михаила Егоровича, узнал его. Разговорились. Художник напомнил пикантный случай с Маэстро.
-Жалко! Потерялся след, - горестно сказал Михаил Егорович.
-Как потерялся? - переспросил виолончелист.- Он же в группе Гольцева. Сейчас они в Лондоне на гастролях. У Маэстро коронный номер. И знаете какой? - музыкант взял под ручку художника и стали прохаживаться по залу. - На сцене за партами стоят собачонок двадцать с бантами, с жабо. На пюпитрах перед ними лежат ноты. Они, собачки, как бы хористки. Диктор за сценой по микрофону объявляет: ”Маэстро! Ваш выход!”
Из кулис выбегает ваш Маэстро, становится на задние лапки за пульт “дирижёра”, передними машет, как попало, а собачки орут кто во что горазд. Это для зрителей, как принято сейчас говорить, настоящий отпад.
-Неужели! - удивился Михаил Егорович, скромно пряча радостную улыбку. - Поразительно!
-А что вы хотели!? Талант - он и в Африке талант. Талант, брат, не зароешь!

                11. СЛЕД   В   СЛЕД .

Осенью поехали мы за Бурхалу на открытие утиной охоты. Край тихий, не пуганый. На сотни километров ни единой души. До вечерней зорьки оставалось время, решили “погонять чаи”. Борис, мой приятель, бывал не раз в этих местах, я же - впервые.
-Вот там на поляне кострище, - слезая с мотоцикла, показал он  в сторону строевого леса.-Можно безбоязно развести костёр. Спрятали мотоцикл в кусты, нашли кострище. Расположились на старых поваленных деревьях. Несколько минут - и котелок запел нам ту песню, которую знавали ещё косматые предки на заре цивилизации. Под эту мелодию хорошо рассказывать охотничьи истории, а ещё лучше их слушать.
-На этом месте, - первым заговорил Борис, - произошёл забавный случай. Двое мужиков вот так же, как мы с тобой, после вечерней зорьки решили перекусить у костра. Открыли консервные банки, разогрели тушёнку. Запах по всему лесу изумительный! Тушёнка была не импортная, наша борнаульская - пальчики оближешь. Достали из рюкзака бутылку спирту. Обмыть открытие охоты- святое дело. Вдруг на тебе: из-за кустов выходит Мишаня, медведь, значит. Лет десять, двенадцать ему будет. Огромный, в росте корове не уступит. Дурных намерений он не выказывал. Мотал головой, тяжело дышал, резко вздыхал. Вроде как бы испытывал некоторое неудобство перед мужиками, но позарез хотелось составить компанию по части тушёнки. ( За тушёнку медведь мать родную продаст). Мотая головой, косолапый настойчиво, шаг за шагом продвигался к мужикам, не опасаясь даже костра. Охотники вскочили, схватили ружья, а стрелять боятся. Вдруг не убьют, а от такой громилы тогда добра не жди. На полусогнутых стали отступать к лесу. Медведь, добравшись до рюкзаков, разговелся на славу: весь провиант охотничий зараз оприходовал и мирно ушёл.
Я слушал Бориса, а правая рука машинально нащупала ружьё. Потом разговорились про другие дела, и страх мой постепенно улёгся. Медведь как-то отошёл на второй план, особенно, когда увидели стайку чирков-свистунов. Уже солнце краешком зацепилось за сопку, косыми лучами высвечивая макушки высоченных сосен. Чирки заметили нас, взмыли вверх и тут же камнем упали вниз за лесом, по прикидкам не далеко от нас. Охотничий азарт взял верх над всякими разговорами. Борис поднялся, взял ружьё.
-За лесом глухая протока, - стал объяснять приятель полушёпотом, будто его могли услышать те чирки. - Типа озера. Ты через лесок крадись туда, а я пойду к котловану. Тут рядом, после драги остался. Ты их спугнёшь, они пойдут на меня. Тут озёр-то не так много.
Я вошёл в лес. Ружьё с дробовым зарядом наготове. Прошёл чуть меж деревьев и очутился на высоком обрыве. Внизу лежало старое пересохшее русло. Весной, да наверное и летом здесь бурлила вода и довольно сильная: в некоторых местах наискосок по руслу тянулись косы намытого черного песка. Я спустился вниз. Песок был чист, - ни одной травинки, ни одной соринки. Мои следы смотрелись одиноко, как в пустыне. Местами тучи комаров сидели на том песке, согретом за день солнцем. Чтобы не привлекать к себе их внимание, большими шагами, подобно цапле, шёл я по сухому руслу,  оставляя глубокие вмятины на песке.
Другой берег старой протоки был ниже и покрывал его уже не лес, а густой высокий кустарник. Был таков, что стоял как стена. Пробираться сквозь такие заросли трудно, а без шума и вовсе невозможно. Шуршала под ногами прошлогодняя трава, потрескивали ветки сушняка. Вдруг мне показалось, что сзади меня, а может впереди или сбоку, как эхо, раздаётся другое шуршание. Я замер, через минуту шуршание прекратилось. Я двинулся вперёд, прислушиваясь. Кто-то рядом продолжил продираться сквозь кусты. Я отчётливо  слышал треск сучьев. Специально, чтобы меня слышали, громко кашлянул. В ответ - молчок. Если бы то был охотник, как я, кравшийся к чиркам, он бы ответил. А тут молчок. Сразу стало не по себе. Кожей стал ощущать, что в этом кустарнике есть ещё кто-то. От одной этой мысли  по телу побежали мурашки, волосы под шапкой зашевелились и холодком в душе потянуло. Странные, если не сказать страшные  мысли и чувства на меня нахлынули. Будто бы я накрыт невидимым стеклянным колпаком и за мной внимательно наблюдают. Страх обуял мною, отчего хотелось закричать во всю силу: ”Вотон я! А ты где? Выходи, я тоже хочу тебя видеть!” Какой песчинкой казался сам себе в эту минуту, как перст во всей вселенной. Ведь случись что и не докричишься! Мурашки на моей коже превратились в гусиные пупырышки. Я ощетинился, как дикий зверь: каждый волосок на моём теле был поднят “в ружьё”. Было такое состояние, что крикни кто-то в эту минута или появись в кустах, - сердце моё готово разорваться на части.
Вскоре заметил, что стою на месте довольно долго, и “тот” притаился. Я перезарядил ружьё жаканами, патроны с дробью зажал зубами. Не раз слышал от бывалых охотников, что во время опасности нельзя сжимать зубы: может произойти обморок. Охотничий нож хорош для этих целей. Мой нож остался у кострища. Перезаряжая ружьё, я крутился на месте, стараясь увидеть незримого противника. При перезарядке моё ружьё щёлкнуло. Кто-то рядом шарахнулся в кустах.
Чирки напрочь были забыты мною. Выбраться бы из кустарника на чистое место, а лучше к дереву спиной прижаться. Так спокойнее. До деревьев далеко. А протока вот она, я уже ступаю по ней. Глянул на песок и обомлел: рядом с моими следами сорок третьего размера - медвежьи, не меньше моих. Он шёл за мной по пятам. И теперь, когда я рассматривал вмятины на песке, он стоял в кустарнике и следил за мной. Неприятное ощущение! Будто тебе в затылок целятся и выжидают удобный момент, чтобы нажать на курок. По этой причине я не мог обернуться спиной и идти, как ходят нормальные люди. Шёл задом наперёд.
Я знал, для медведя страшнее всего на свете человеческий взгляд. Прямой, открытый, осмысленный. Его медведь не выдерживает. Когда задирает человека, старается в первую очередь “надвинуть шапку на глаза”, то есть снять скальп. Теперь и я считал ружьё вторым оружием, а первым взгляд. Не оборачиваясь, поднялся на высокий берег. Медведь не попадался в поле моего зрения. И с крутого берега я его не увидел. Из рассказов охотников мне было известно, что медведь, как приведение - вмиг появится и вмиг исчезнет.
Я вернулся на дорогу, где был спрятан мотоцикл. Мне было уже не до охоты. Борис складывал наши вещи в люльку.
-Здесь вряд ли что убьём, - уныло произнёс он. Борис опередил меня. Я собирался сказать тоже самое.
С той поры не взлюбил ездить на мотоцикле: повернуться и посмотреть назад невозможно. А так хотелось! Когда мы удалялись, кто-то “сверлил” мой затылок взглядом.




12. В   ЛЕС   ЗА   ...   РЫБОЙ .


За тонкой брезентовой стенкой рыбацкой палатки-домика гуляет шестидесятиградусный мороз. А в самой палатке - “ташкент”. “Буржуйка” из толстостенной металлической трубы весело гудит -”поёт” в сопровождении нестройного потрескива-ния дров. На душе и тепло, и радостно. Много ли рыбаку надо для счастья? Самую малость. Всего-то хрупкую надежду на удачу. А мечта- она всегда при нас. Все предварительные труды: прорубить лунки в полутораметровом льду, установить свой “дымок” - палатку, наколоть ворох дров- так мизерны и остаются незаметными.
Скоро начнёт светать. Я уже не сплю.  Дома в обычные выходные под тёплым одеялом дрыхнешь до обеда. Пойди здесь усни! Мечта не даёт покоя.
Подо мною “ухнуло”. Это Колыма “вздохнула”. К утру течение слабеет, вода убывает, лёд, ломаясь, мягко “садится”, как бы ухая. Вода в лунках сразу заволновалась, заволновалась и постепенно стихла. Кажется, что кто-то должен был вылезти через отверстие во льду, но передумал. Слабый отблеск свечи только усиливает темноту в лунках. Ничегошеньки не видно. Другое дело днём! Вода в Колыме чиста, как слеза младенца. На любой глубине всё видно до мельчайшего камушка. Это оттого, что в северных реках водоросли и прочая растительность отсутствуют напрочь.
Как только рассвет  погонит темноту ночи с просторного русла в чащобу кустарников, по дну начнут шастать медленные тени. Вначале они бесформенные, большие и неуклюжие. Чуть годя, пристальнее присмотревшись, угадываешь конкретные очертания больших рыб. Это горные хариусы. Рыбаки в шутку называют их “лаптями”. Всё лето хариус жирует в верховьях Колымы. Комаров там видимо-невидимо. Зимой в поисках пищи спускается в низовье и шастает по ямам. Очень осторожная и хитрая рыба. У меня с ней отношения на “вы”. Желание поймать- огромное, отчего сильная  дрожь в руках и в мормышке, будто кур воровал. “Лапоть” хорошо это чувствует. Держится подальше от наживки, кружит вокруг, а брать не берёт. Потому каждый раз с безнадёжной горестью вздыхаю, надеясь отыграться на “местном” хариусе. Он мельче, моложе и глупее “лаптей”. Налетит стая и все до одного будут моими. С крупными мне не везёт хоть плачь. И не только на рыбалке. Крупной птицы (гуся ли, глухаря) не убивал никогда. И зверей тоже. Бывалые охотники говорят, что во мне больно много “заячьей крови”, большое волнение, оттого и мажу.
Пока “лапти” кружат вокруг моей мормышки, другая рыба и близко не подойдёт. Наконец, “лапти” откланялись. Скатертью дорожка! Не очень-то и хотели вас - мысленно провожаю их взглядом, припоминая “зелённый” виноград из басни Крылова.
Уже светло. Сижу перед лункой, как над аквариумом. Видны стайки мальков. Снуют туда- сюда. Подбирают крошки, сорванные течением с наживки, “ловят” запах струи. Какой-то малец привязался до моей мормышки, щиплет наживку. Я так это понимаю, что он -“негр”, “пашет” на других, а те кайфуют. Изловчившись, шлёпнул ему по носу мормышкой. Пулей стреканул из поля зрения и вся компания за ним .
“Местный” хариус появляется неожиданно и большой стаей. Будто вода ниже лунки закипела. Мормышка так их увлекает, что они в своей карусели не останавливаются, кружат,  как футболисты “Спартака” у чужих ворот “вяжут кружева”. Существует какой-то порядок, потому как, рыбы не сталкиваются лбами около мормышки. Берут наживку с разгона, не задумываясь. Хап!- и он у меня уже в руке, а через несколько секунд уже за дверкой палатки, на льду в естественном морозильнике. Мормышка ещё не опустилась до дна, а уже следующий “смертник” атакует её. Такой клёв заставляет забыть всё на свете. Что там делается вокруг палатки -не слышишь. Вроде бы что-то зашуршало по льду: ” шу-ш-шш, шу-ш-шш”. То ветер, наверно, пробежал по руслу реки. В лесу ему разгуляться негде, так он приходит на просторную долину и шалит.
Пока клюёт, перекурить некогда: руки и заняты, и испачканы рыбой. Дверь палатки только и знает: ”скри-ип, скри-ип”. Это очередной хариус летит “до кучи”. Со счёта уже сбился, да и чего считать, авось “свежемороженый” далеко не убежит.
Ближе к обеду “лавочка” закрывается. Клёв кончился, можно и покурить, размять отекшие ноги. Выхожу из палатки и не верю глазам своим: на льду всего три рыбки.
-Где же остальные? - невольно вырывается из груди. Хожу вокруг палатки, чешу затылок. Следов на льду нет никаких. - Может птицы?  Да вроде и птиц нигде не видно.
По руслу Колымы стоит не один десяток таких же “дымков”, как мой. Думаю, может кто из рыбаков пошутил. Иду к ближней палатке. Её хозяин то же устал, выползает наружу, разминая ноги. Делюсь с ним горем. Сосед, с рыжей аккуратным образом приглаженной бородой, с маленькими плутоватыми глазками, оказался не без юмора.
-То- то я слышу шуршание над палаткой, вроде как стая птиц пролетела. Это, оказывается, хариус подался в южные края оттаивать, - сосед сладко затянулся сигаретой, будто сто лет не курил. - Нет, мои все дома, - он похлопал по рюкзаку, который висел на углу палатки. - А твоего я рюкзака что-то не вижу. Вместе с рюкзаком “улетели” что ли?
- Я на лёд рыбу выбрасывал.
-Всё ясненько. Рыбка прыгала по льду, допрыгалась - не найду. Известная картина, - сосед продолжал смеяться и шутить. - Теперь бери рюкзак и иди в лес... за рыбой. Серьёзно, серьёзно. Это горностай поработал. Далеко не утащит. Пройди по берегу, наткнёшься на следы.
Искать их долго не пришлось. За пригорком, к которому вела утоптанная зверьком тропинка, снег на участке десятка квадратных метров капитально вспахан. Без особого труда собираю рыбу из- под снега, а самому ужасно хочется увидеть хитреца, подшутившего надо мной. Хочется посмотреть ему в глаза. Но не удаётся. После трудов праведных он дрыхнет без заботушки. Я оставил несколько рыб в снегу. Делюсь с братом  своим меньшим. Он- то мне оставил три рыбки. Теперь и моя совесть чиста.

                13. НАЙДА   И   СЕСТРА.

Охотой как таковой у нас никто не занимался. Какая уж тут охота, если кругом поля и не единого кустика. Зверю часом и спрятаться- то негде. Это сейчас лесополосы, посаженные сразу после войны, перегородили все степные дали. А тогда шаром катись хоть сто километров и зацепиться не за что. Наверное, поэтому наш край Воронежский, южнее к Ростову, на диких животных был не особенно богат. Так мелочёвка: зайцы, может лисица где водилась. Иногда из Усманского заповедника забегали волки, правда, случалось это редко, но зато крепко. Однажды стая волков вырезала стадо овец, что для сельчан стало настоящим бедствием- жили-то не богато, каждая голова на счету. Погоревали, погоревали мои землячки, хотели было сообща купит ружья для отстрастки, но дальше разговора дело не пошло. Ружьё у нас всегда считалось привилегией зажиточных людей, стоило немалых денег.
-Выкинуть деньжищи, чтобы какая-то железяка на гвозде целыми днями мозолила глаза, не образа же, - так рассуждала  бабушка Апрося, когда категориче-ски отказалась дать денег сыну, моему дяде Коле.
Большой любитель животных, охотник в душе, он не успокоился. За два мешка проса, взятых тайком от матери, приобрёл двух щенков русской борзой. Бабушка долго косилась на них, душой чуяла - “тут что-то не так”, но докопаться до истины не могла, уж больно не хотела верить, что кто-то вот так запросто подарит собачат. Ругать дядю не ругала, но всякий раз, подливая в щенячью миску щец или каши-сливухи, попрекала: ” Не багатеи, сами бы завтра это доели.”
-Как назвал своих ребятишек-то? - спросила на второй день бабушка, боясь, что и в этом вопросе сын по молодости “чепуху сморозит”.
-Эта вот, что порыжей, Найда, - ответил дядя Коля, - а сестре её никак кличку не придумаю.
-Так и назови Сестрой, чего мудрить-то, - посоветовала бабушка, рогачом ставя в русскую печку чугунок с сахарной свеклой.
Дядя Коля в свои шестнадцать уже третий год работал конюхом в колхозе. Пятьдесят лошадей на четверых пацанов, таких же желторотиков, как и дядя- обуза не маленькая. Но главной и боевой задачей, по определению председателя колхоза, фронтовика Семёна однорукого, был племенной жеребец Летун. Рабочие лошади “пахали” от зари до зари. Красавец же Летун весь день не знал, куда деть свою кипучую энергию: бил копытами по стенам конюшни, разбивал колоду, грыз доски и слеги свое-го стойла. Чтобы жеребец ”не перегорал”, был всегда в нужной “форме”, дядя утром и вечером объезжал его. Кипенный, белый Летун на фоне тёмных полей, как приведение метался из края в край по горизонту. А зимой на белом снегу жеребца и вовсе не было видно. Наездник сам по себе носился по воздуху над полями, раздымая одежонку. Вскоре фантастическую картину дополнили две рыжие русские борзые.
Шедшая как-то в лавку бабка Фёкла, увидев “нечистую силу, за которой гнались две собаки”, упала на колени, чтобы возложить крёстные знамения, и расколола о пустую бутыль все яйца, что предназначались к оплате за “газ”( керосин ). Пришлось дяде возмещать старушкин убыток пойманным зайцем.
 Найда и Сестра оказались исправными добытчиками. Почти каждый день дядя Коля приходил домой “ с мясом”. Это в войну-то!
В сорок пятом он ушёл в армию. Собаки сразу осиротели. Пропитание себе стали добывать сами. Бродили по полянам, в логах. В норах ловили сусликов и мышей и делали это удивительно ловко. Попадались в полях и зайцы. Пойманного  косого собаки несли домой. Не было случая, чтобы они разодрали зайца, даже окровавленного никогда не приносили. Бабушка Апрося целовала их в острые мордочки, награждала щами и любимой кашей с тыквой.
Трофеи собачек особенно были кстати в сорок седьмом году. Сельчане пухли с голоду, нередко умирали. Мы же остались живы благодаря Найде и Сестре.  Бабушка Апрося меняла заячье мясо на картошку или пшено, чтобы и собачек побаловать сливной кашей…
Однажды зимой Найда с Сестрой возвращались из Безгинова лога. В зубах Найда несла большого русака. Бежали уже по Гудовке (один из порядков-улиц села) Начали спускаться к мосточку, рядом с которым жил Ефим Левакин.  Пренеприятный тип.  Всю войну ходил с костылём, волочил прямую ногу. Работал в Хаве сторожем в НКВД ( что он там сторожил, ни кому неизвестно было ). Как только закончилась война, нога Левакина стала сгибаться, и до самой смертушки он костыля в руки больше не брал.
Ефим Левакин шёл как раз с вёдрами за водой к проруби.  Повстречал собак, отнял у Найды зайца и положил его в ведро, чтобы никто не видел. Понёс домой. Собаки за ним. Подняли вой. Русская борзая и лаять-то по- настоящему не умеет, не то чтобы постоять за себя. Ефим стал палками отгонять их от дома. Они не уходят. Сели напротив сеней и сидят воют.
Всю эту картину видела соседка Левакина Уляха Косориха, которая доводилась двоюродной сестрой бабушке Апросе. Она задворками, задворками, чтобы Ефим не видел, прибежала к нам и рассказала обо всём. В таких случаях с бабушкой Апросей лучше не связываться. Баба-огонь! На вилы полезет, но своего не упустит. Выслушав Ульяну, бабушка мухой к Ефиму Левакину. Тот только-только освежевал зайца. В одной руке у него тушка, в другой -вывернутая шкура косого. Бабушка вырвала из рук Ефима и шкуру, и зайца и давай скользкой тушкой  ему по морде наяривать.
-Я табе, акаянный, и другую ногу выпрямлю, - грозилась бабушка Апрося, выходя от Левакина. Собачки понимали, что ругань хозяйки к ним не относится, и радостно смотрели на тушку зайчонка, которым бабушка продолжала, ругаясь, потрясать в воздухе, и всё пытались дотянуться до него и понюхать.


                14.ЕСТЬ   ЧТО   ВСПОМНИТЬ.


Стрелок подложил дров в печку, собрался было уже лезть на печку, остановил свой взгляд на своём ружье, что висело на гвозде рядом с одеждой.
- Как посмотрю на своё ружьё обязательно что –ни будь вспомнится. Раз нас с Борисом, заядлых рыбаков и охотников попросили срочно придти в милицию. Мы уже знали зачем: накануне в пионерском лагере на Кулу медведь задрал двух девочек. Срочно нужно было его уничтожить. К обеду на милицейском “газике” нас доставили на Кулу, приток Колымы, где располагался лагерь с детишками. Места хорошо нам знакомые по рыбалке и охоте. В километре от лагеря вниз по реке была рыбачья избушка. Кто-то мастерил её на славу. Деревянная, в два этажа. На обе стороны выходили балконы. Внизу русская печь. Как положено, из кирпича. Труба-коллектор, называвшаяся ещё в народе “фонарём”, обогревала ту избушку. Рядом с ней бульдозером выкопали неглубокую яму, пустили из реки воду, которая очень хорошо прогревалась за день. Тут ребятишки логастались.
В этой избушке мы и расположились. Весь остаток дня прочёсывали окрестности лагеря квадрат за квадратом.
-Всё равно, что искать иголку в соломе, - заметил Борис за ужином. Ночь переспали, за завтраком напарник говорит мне:
-Медведь приходил на рассвете, - и в ответ на удивлённый мой взгляд пояснил, - шурудил консервными банками. Я спрыгнул на пол, прильнул к окну. От него только тень мелькнула. Хитрюга! Услышав скрип половиц, тут же слинял. Просто так его не возьмёшь. Нужно что-то придумать, - вздохнул приятель и предложил освободившиеся консервные банки подвесить перед домом. Так и сделали. Весь день опять прочёсывали лес. Пусто. Вернулись вечером, видим, все наши “метки” валяются на земле.
-Хитрая тварь! - ухмыльнулся напарник, - мы его ищем по лесу, а он за нами следит. Сейчас, небось, спрятался за лесину и наблюдает за нами. -Борис так уверенно говорил, что я невольно стал оглядываться вокруг, тщательно присматриваясь к каждому кусту и дереву. А вдруг и впрямь где затаился.
-Рыбки бы тухленькой достать...- помечталось мне вслух.
-Да, перед таким “деликатесом” ни один медведь не устоит, - согласился напарник. К вечеру сходили с ним в лагерь. Семёныч, местный завхоз, убитый горем, не пожалел ни чего, дал нам всё, что мы просили. Принесли в избушку много  трески, консервных банок и всё подвесили на кустах и деревьях вокруг избушки. Ночью поочерёдно дежурили на балконах, чтобы не выдать себя, даже не курили. И всё напрасно. Ни ночью, ни с рассветом “гость” не явился. Вечером же большинство подвешенных банок опять валялись на земле. Рыба не тронута.
-Ждёт, когда запашок пойдёт. Гурман-нн! -многозначительно протянул Борис. - Через денёк, другой будет в самый раз.
Рыба висела, привлекая целые рои мух, почти неделю. Медведь не клюнул “на приманку”. Значит, действительно, косолапый слишком хитёр. Стоило нам уйти из избушки, - он тут, как тут. Мы в избушку, его как -будто и в помине нет.  Игра в прятки. Кто кого перехитрит.
-А как у него с математикой дела обстоят? - засмеялся мой напарник. - Интересно, считать он умеет?
Вопрос Бориса меня озадачил. Зная плутоватую натуру напарника, я не торопился с ответом, тем более  не знал, о чём идет речь. Напарник прояснил мне свою идею.
-Ты берёшь транзистор, настраиваешь его на разговорную речь и уходишь с ним в лагерь. Я затаюсь здесь. Приманка пусть висит. Если косолапый силён в математике, то догадается, что один ушёл, а другой человек остался ждать. Если он не в состоянии просчитать до двух, то я его гохну. Только оставь мне своё ружьё- оно поточнее моего. Да, чуть не забыл. Не приходи сюда, пока я не объявлюсь в лагере.
Я уходил от избушки под разговор транзистора. Для видимости, что идём двоём, я иногда в паузах что-то говорил. Говорил, но сам думал о Борисе. Всё-таки удивительный он человек. Не верил в авторитеты. До всего доходил  собственным умом. На любой предмет имел свою, как он любил выражаться, “кочку” зрения. Однажды  на рыбалке мне задал вопрос:
-Почему мы, русские всегда едим черствый хлеб? Идём в магазин, берём несколько булок. Тот, что в хлебнице, черствый доедаем, а свежий ждёт своей очереди, пока зачерствеет. И так изо дня в день.
В таких случаях, когда нечем крыть, я поднимал вверх руки, мол, сдаюсь. И действительно, я не знал что сказать.
-Потому что жизнь у нас собачья. И не только сегодня. Так было вчера, сто лет назад и тысячу лет одинаковая собачья жизнь. Ты видел, собачка оставшийся кусок или косточку прикапывает. Так на всякий случай. На чёрный день. А у нас, русских черный день не прекращается ни когда. Где гарантия, что в пекарне не перемёрзнет труба, без воды нечем будет замесить тесто. Повар вчера назюзюкался и нынче лыка не вяжет. Завтра снова в магазине не будет хлеба. Вот и берём всегда с запасом. На всякий пожарный случай. А представляешь как в Африке?! Вышел из шалаша, а банан сам тебе в рот просится. Не задумываясь, ты уже пообедал.
С думкой о Борисе я заснул на металлической койке с панцирной сеткой, что отрядил нам Семёныч ещё в первый день приезда.
Разбудило меня необычное дело: что-то непонятное и лохматое тёрлось о моё лицо. Я отслонился: большая медвежья лапа с неприятным запахом тыкалась в меня. За ней на расстоянии вытянутой руки прятались маленькие хитроватые глазки Бориса. Хихикая, он подсел ко мне на кровать и стал рассказывать.
-Короче, с арифметикой косолапый не в ладах. Посчитал, что нас нет и на рассвете зашуршал банками. Я не спал. Почему-то верил, что вот-вот придёт. И, действительно, нарисовался. Я затаил дыхание на лежаке, не шевелюсь. А он обнаглел. Пошуршав банками, стал ломиться в дверь. Видя, что в избушку не войти, подошёл к окну, через стекло стал рассматривать наше жильё... тут я его и грохнул. Он рухнул вниз. Выскакиваю за дом, - никакого медведя нет. Вижу кровь на траве. Ранил, значит. Пошёл по следу. Страху натерпелся, не приведи Господь. След привёл к оврагу. Жуткое место, скажу я тебе. Овраг три метра глубиной наполовину завален огромными валунами, буреломом и ещё чёрт знает чем. Не дай Бог туда упасть, - ни в жисть не выбраться оттуда. Яма на яме. По дну вроде как тени бродят, прячутся на глубине. Волосы дыбом встают. Я уже не рад, что связался, но отступать некуда. Раненый медведь в сто раз опаснее здорового. Нужно добивать.  Медленно ступаю по краю оврага, оглядываюсь по сторонам. След-то кровавый затерялся. Остановился, стал прислушиваться. Слышу впереди тяжолое дыхание. За вывороченной сосной, за комелем, смотрю, лежит. И он меня увидел. Как в кино! Только там музыка постепенно нарастает. А тут тишина гробовая. Только слышно его дыхание. Всё в природе притаилось, выжидая, что будет. Глаза медведя налились зеленью, затем огнём засверкали. Начал драть лапами под собою землю, от злобы захлёбывается. Не стал я пытать судьбу, все патроны всадил в него для перестраховки. Так что теперь можешь хвастаться своим ружьём...
-Да, есть что вспомнить… - закончил Стрелок.


                15. ЗНАТЬ   БЫ   ГДЕ   УПАСТЬ,
СОЛОМКИ   ПОСТЕЛИЛ ...

Вечерняя заря угасала. Всё реже катились по гладкому озеру одиночные ружейные выстрелы. Наконец, сентябрьская темень установила полнейшую тишину, от которой всегда на душе  не совсем уютно: и жутковато, и прохладно.
Мы с Борисом развели костёр, поужинали, сетуя на длинную ночь (двенадцать часов придётся ждать утренней зорьки), раскатали меховые спальники, приготовились ко сну, как вдруг в холодной темени послышалось чавканье сапог по болотине.
-Ещё кому-то не сидится дома, - сказал Борис, снимая с себя болотные сапоги и ставя их на просушку. Через пару минут пламя костра выхватило из темноты фигуру охотника. Ружьё у него за плечами, в каждой руке по шилохвости. - А, Стрелок! Я только подумал про тебя. Лёгок на помине. Твоих как раз побасок не хватает. Вся ночь впереди, есть где разгуляться, только знай, рассказывай.
Стрелок кинул  селезней на землю.
-Здравствуйте, ребятки, - хрипловатым голосом поздоровался  гость. Снял ружьё, прислонил его в сторонке к кусту тальника, скинул рюкзак, спальный мешок, стал располагаться у костра. Достал из рюкзака несколько картофелин, присыпал их тлеющими углями.
-Попей чайку, Стрелок. В котелке ещё не остыло. Пока картошка испечётся, погреешься, - предложил Борис.
-Этт точно, - согласился гость, наливая из котелка в металлическую кружку чай. -Прежде надо промыть желудок. - Стрелок чему-то ухмыльнулся.
-Стрелок, - попросил Борис, - расскажи-ка на сон грядущий, что-нибудь пострашнее, чтоб чертям было тошно, - Борис обратился ко мне и стал давать характеристику Стрелку, которого я уже немного знал. -Память феноменальная. Такие удивительные истории рассказывает.
Стрелок был явно польщён словами Бориса. Робкая улыбка слегка тронула его верхнюю губу и растаяла в морщинах лица. Видно было, он что-то вспоминал, с прищуром глядя в костёр. Я достал сигареты, молча угостил Стрелка.
-Рассказать можно, - вздохнул Стрелок, - что ж не рассказать... достал вот из рюкзака картошку и вспомнил Захара Михайловича. Мы его Михалычем звали. Это он меня приучил печь картошку в костре. Пока балакаем, - она уже готова. -  Гость пил чай, разминая в пальцах сигарету, продолжил начатый рассказ. - Юнцом я пришёл работать к ним,  к геологам- картографам. Он мне сразу в душу запал. Такой был интеллигентный, обходительный. Грубого слова от него никто не слышал. Душа была чиста, как у младенца. А какие названия давал ручьям и озёрам! Например, ручей Желанный или Приветливый. Название прииска Широкий пошло от ручья, который нарёк Михалыч. Озеро Светлое. В любое время подходи к нему, оно, действительно, светлое.
Стрелок прикурил от полешка, этим же полешком подправил костёр, всколыхнув вверх веером искры.
- А как он играл на гитаре, - продолжил воспоминание рассказчик, - Что не попроси: “Полонез” Огинского- пожалуйста, “Баркаролу” Шуберта- пожалуйста. Как он её пел! Слушаешь его, бывало, и не веришь, что ты на Колыме. Где-то в Италии, во Франции или в Швейцарии. Голос у него не сильный был, но лёгкий и чистый, как вода в Колыме.
-Почему был? - перебил рассказчика Борис. - Он что уже умер?
-Хуже, - горько вздохнул Стрелок. По его задумчивому лицу бродили тени, то гася блеск грустных глаз, то вновь зажигая. Видно было, что история, о которой он завел речь, лично для него неприятная, но и молчать не мог, -хотелось выговориться, облегчить душу.
- В тот роковой день с базы нас вышло пятеро. Разделились на две группы. Мы с Михалычем пошли в левый распадок, трое других ребят - в правый. Должны были обойти сопку с двух сторон и в условленном месте встретиться. У нас с Михалычем путь был короче, и мы, придя на место, должны были сгондобить костёрик, приготовить чаю. Михалыч кинул рюкзак за спину, я взял чайник, повесил карабин на плечо и двинулись в путь. Всё шло хорошо. Как всегда Михалыч аккуратно заносил сведения в толстую тетрадь, делал пометки на кальке. К обеду подошли к обозначенному месту, где должны были дожидаться остальных ребят. Это была низина меж двух крутых сопок, абсолютно голая, ни деревьев, ни кустарников. Кое- где торчала засохшая осока. Сплошь одни кочки метровой высоты. Снег ещё не выпал, но уже стояли крепкие морозы. Вода меж кочек замёрзла основательно. “Вот у той осоки, -показал мне Михалыч на высокую засохшую траву, - лужи должны быть поглубже. Аккуратно разбей лёд, набери воды. Я пойду под сопку, соберу сушняку”. У ближней сопки, прямо у основания росли не высокие, но густые лиственницы. Туда пошёл Михалыч. Валежника там навалом.
С трудом разбил я лёд. Начал набирать в чайник воды и вижу, от противоположной сопки идёт огромная мёдведица с двумя медвежатами. Я в испуге оглянулся, Михалыча уже не было видно. К тому времени он уже вошёл в лесок. Всё бы ничего, да медведица держит курс как раз на то место. Под ложечкой у меня похолодело. Ну, думаю, дело - табак. Когда медведь один, он избегает встречи с человеком. Тут же другая картина: медведица с малыми детьми.  В такие минуты лучше не попадаться “строгой мамаше “ на глаза .
Нужно было как-то отпугнуть семейство косолапых, чтобы они изменили маршрут. Вылил воду из чайника, стал стучать об него прикладом карабина. Звон пустого чайника донёсся до животных, но не с моей стороны, а эхом отозвался сзади, от сопки. Звуки встревожили медведицу, заставили её прибавить ходу. Шибче засеменили лапками и медвежата, озираясь по сторонам. Вижу, мои действия только усугубляют дело. Не желая того, направляю беду прямо на Михалыча. Я закричал, чтобы привлечь внимание напарника, поставить его в известность. Потом выяснилось, что он меня не слышал. Зато медведица не только услышала меня, но и увидела. Была уже напротив меня метрах в двухстах пятидесяти. Промедли я пять минут и медведи начнут удаляться. Из карабина тогда я их не достану, а Михалычу  придётся расхлёбывать эту кашу. Стрелял я хорошо. Подкинутую вверх гильзу от карабина, дробовым зарядом из ружья срубал только так. Сомнений не было, что попаду. О судьбе животных  и мыслей не было, главное- огородить друга от беды. Прикладываю карабин, целюсь в переднюю лопатку. Выстрел, а за ним и последовавший шлепок пули, гулко отозвавшийся эхом, толкнул, как мне показалось, медведицу в сторону, но с ног не свалил. Она остановилась, злобно зыркнула на меня, развернулась и побежала в обратную сторону. За ней и медвежата. Я вздохнул облегчённо, радуясь за Михалыча, что беда его не коснулась. О своём выстреле и о том, что будет с медведицей я и не подумал.
-Зачем стрелял? - спросил Михалыч, разводя костёр.
-Медведица с двумя медвежатами прямо на тебя бежала, я её пугнул, -объяснил я старшему товарищу. О том, что делал прицельный выстрел, не сказал, дабы не компрометировать себя, как стрелка. Глупо, конечно, но кто же знал, что так случится.
Греем чайник, сидим ждём остальных геологов. Михалыч радостный оттого, что успеем приготовить чай ребятам. Он вообще очень любил угощать людей. Каждому на праздник хоть какую-то безделушку, но обязательно подарит.
Сидим, посматриваем на лесок, из которого вот-вот появятся геологи. И вдруг сзади нас, словно смерч поднялся по засохшей траве. Оглядываемся: медведица галопом мчится на нас. Держится правой стороны, направляясь прямо на меня. Карабин в метре от меня лежал на кочке. Тянусь к нему. Проходит, кажется, целая вечность. Михалыч вскочил, чтобы спасти меня, перегородил путь медведице. Та сгребла его в охапку,  приподняла перед собой, хотела, наверное, ударить об землю, но тут же рухнула вперёд, подминая под себя и геолога.  Смертельно раненая мною медведица сумела только добежать до нас, схватить Михалыча. Падала на землю она уже не живая. Я слышал человеческий стон из- под медведицы, а помочь старшему товарищу не мог: туша такая навалилась, да ещё меж кочек. Я долго возился, а когда вытащил Михалыча, было поздно. До сих пор спрашиваю: ”Господи, почему ты забрал его, а не меня?”
В последних словах Стрелка было больше упрёка, нежели вопроса. Он замолчал. Молчали и мы. (Глупо в такие минуты задавать наводящие вопросы или голословно сочувствовать). Молчало небо. Молчали звёзды. Всё вокруг молчало, как -будто ждало ответа.



                16. У ЧЁРТА   НА   КУЛИЧКАХ .

С самого начала у нас всё пошло наперекосяк: перевернулась резиновая лодка и мы вымокли  до нитки. Хорошо, что ружья и рюкзаки уцелели. Малость обсушиться бы да и двинуть домой, но куда там! Конец сентября на Колыме похож на Сталинградскую битву: и здесь палят, и там лупят. А если родился охотником, разве стерпишь, вернёшься домой? Как бы не так! Отжали маленько одежду и двинулись дальше.
Серые тучи сыплют на землю дождь вперемешку со снегом, словно прохудившиеся рогожные мешки; холодно, аж кожа дубеет. Ручейки в распадках вздулись, напряглись. Берелёх - речушка неказистая, летом воробей колена не замочит -вдруг раздался вширь, обратился этаким необъезженным, строптивым жеребцом. Мутная вода мечется, не зная куда податься: то на каменистый берег волной налетит задиристо, запенится, закружится от удара и вспять отскочит, столкнётся на середине с другой грудь в грудь, поднимется пенистым гребнем, похожим на гриву шального скакуна. Лодка того и гляди налетит либо на острые подводные камни, либо на топляки, еле торчащие из воды. За всем этим нужен глаз да глаз, что мне явно не по плечу. Поэтому на вёслах Борис - мой приятель. Борис, как он утверждает, уйгур. Глаза у него узкие, с хитринкой, куртка нараспашку, а шапка набекрень. Похож он сейчас на удалого башкира из ватаги Стеньки Разина. Он сидит на корме, смотрит вперёд и правит лодкой. Я - на носу, задом наперёд, пригнувшись, чтобы не закрывать ему вид. Положение у меня неприятное: не вижу куда нас черти несут. К тому же впечатление такое, что это не мы куда-то скачем, а всё, что нас окружает - сопки, терриконы из гальки и каменьев, намытые драгами, лес на берегу - сорвалось с места и несётся от нас сломя голову. Разлапистые сосны, удирая вдаль, сокрушённо качают макушками: “Куда вас несёт безумцы! Ополоумели что ли? Впереди - верная гибель! Бегите, как мы, назад.”
-Куда, куда? -смеясь отвечает им Борис, - к черту на кулички, -одновременно то одним веслом, то другим, а то и двумя сразу усмиряет нашего взбесившегося скакуна. Маленькие глазки Бориса искрятся бисером, и весь он там впереди. Лицо раскраснелось, весь жаром пышет - впору одежду скидывать. Снег тает у него на щеках, лбу, шее, подбородке и поднимается кверху лёгким паром. А лодка то в низину шарахнется, то вдруг вверх на гребень подскочит, аж дух захватывает.
Оказавшись временно “безработным”, я совершенно задубел от холода. Мокрая одежда ледяными колючками липнет к телу, струйки дождевой влаги сползают за воротник, тысячи мелких иголок атакуют одеревеневшие ноги. А шевельнуться нельзя -лодку и без того швыряет по сторонам, как щепку по ветру. Мне бы один глазик на затылок! До чего же хочется посмотреть вперёд, узнать, что там, и хотя бы за секунду предугадать место, где мы свернём себе шею. Бог знает, может удалось бы увернуться от удара. Чтобы отвлечься, кричу Борису:
-Уток не видать? - и сам себе дивлюсь: ещё живой, если голос подаю.
-Потерпи немного, - успокаивает меня приятель, прекрасно понимая, что я помаленьку превращаюсь в сосульку. – Дальше -хорошие озера. Уже скоро. У меня тоже ноги задубели, надо бы размяться. Проскочим маленько и остановимся.
Терплю, куда денешься. Нахожу себе занятие: оказывается, по лицу Бориса очень легко можно узнать, что там впереди. Вот он расслабился и легко касается веслами воды- всё спокойно. Вот напрягся, суетливо тенет голову вверх- значит, не всё гладко. Вот забеспокоился, заёрзал, стал заглядывать сбоку, как бы из-за меня- значит, обходим топляк. Вёсла заработали  активно, вздымая серебро брызг, - впереди опасность.
В очередной раз напрягся Борис, желваки заходили по скулам, привстал немного, кричит:
-Пригнись и не поднимайся!
Всё, впереди какой-то сюрприз. Эх, судьба - судьбинушка! Подскажи,  что там. Отвратительно, когда ждёшь чего-то нехорошего, а от тебя ровным счётом ничего не зависит. Словно проигрался чёрту в карты, и сам своей душе уже не хозяин. Борис мрачнеет, тускнеет блеск бисера в его глазах. Такое случается с ним редко, только если что-то уж очень серьёзное.
-Вот и  “подарок” судьбы  -кричит Борис, - нас несёт прямо на затопленную сосновую рощу.  Может, думаю, это сполз в воду участок берега с куском лесного массива, подмытый долгой водой. Несколько десятков деревьев, согнутых водным напором в три погибели и почти спрятавшиеся в воде, перегородили русло. Остановись вода на мгновение, и топляки выпрямятся, ощетинятся иглами сломанных веток, словно гигантский дикобраз. Борис искусно маневрирует, как слаломист среди флажков на горном спуске. Со вздутых вен на его шее поднимается парок, учащённо пульсирует еле заметная жилка. Топляки бегут мимо, рядом с бортами. Их обледенелые  концы хлопают по воде, словно утопленники своими костлявыми руками пытаются сцапать нас, но промахиваются. Будь у них пальцы, продырявили бы лодку! Но вот снова блеснули глаза приятеля, опали вены. Сосны на берегу присмирели, одобряюще покачивают макушками: не сдрейфили, мол, ребята, не стушевались. Даже холодные и  надменные сопки вроде бы стали поприветливей. Но...Дело неладно: берега стоят, мы стоим, а вода с сумасшедшей скоростью огибает и гложет нашу лодку. Какая-то невидимая рука всё же схватила и держит лодку почти на весу. Вот тебе  на!
-Топляк зацепился за днище, - успокаивает меня Борис. Глазки его продолжают искриться, значит, всё в порядке. Он сидит, сложив руки, отдыхает, расслабился.
На берег напротив нас выскакивает лисица. Её гордость - пушистый хвост- превратился в замызганную скалку. Ещё пару дней назад она именно здесь переходила Берелёх вброд, а сейчас мечется у воды, не узнавая знакомого места. Может, на том берегу её ждут дети. (Кстати, и у нас с Борисом по двое детей, не мешало и нам бы поискать “броду”). Помоталась, помоталась рыжая по берегу и скрылась в кустах.
Борис засучивает рукав и голой рукой лезет в воду нащупать топляк. Безуспешно: рука коротковата. Его спокойствию позавидуешь. Извлекает из воды мгновенно покрасневшую руку, обтирает её об штанину, застёгивает рукав. Подавшись вперёд, неторопливо разъединяет телескопический узел весла и длинным концом его, нащупав топляк, давит вниз.
Наш жеребец, снова, как чумной, рванулся с места и в карьер. Борис торопится соединить весло: жеребцом надо управлять. Облегчённо вздыхаю: пронесло! Однако, как оказалось, радоваться было рано. Пока всё это - только врата адовы, а вот чертовы кулички впереди, совсем рядом. Пока Борис возился с веслом, нас отнесло к левому берегу, где река делает крутой поворот, проходя через котлован, оставшийся после драги. О глубине его можно судить по высоченным терриконам, окружавших котлован с трёх сторон. Река здесь со всего маху ударяется в скалистый выступ. Одна часть её после удара уходит вправо, другая, большая, заворачивает в котлован, образуя водоворот диаметром метров пятнадцать с уходящей вниз метровой воронкой. Лодка наша, как по маслу сползла к воронке, которая со свистом втягивала в себя всё, что неслось по воде. Борис рванул вёслами, но поздно: нас уже разворачивало по кругу. И вдруг мы оба видим, как лопаточка правого весла, очевидно не успевшая защелкнуться на фиксаторе телескопического замка, собранного Борисом второпях, соскакивает в воду и идёт ко дну. Не как- ни будь, а “солдатиком” нырь и нету. Я мог бы её схватить, - время было, -но я так окоченел, что даже  не шевельнулся и только обречённым взглядом проводил её, пока она не исчезла в глубине. Вот тут-то сердце у меня и оборвалось: ведь из этого бучила мы и с вёслами-то вряд ли выберемся, а уж без вёсел, как без рук... Борис поднял ладони вверх над собой, словно сдаваясь невидимому противнику, потом закрыл руками глаза. Видно было, он устал безнадёжно.
Чудище меж тем, монотонно шипело, кружило, засасывало нас к себе в утробу, стараясь поставить лодку “на попа”: видимо, так ему удобнее проглотить нас. Впрочем, мне уже было наплевать: лёжа меня будут заглатывать или стоя. Сопротивляться не было сил. Хотелось забыться, отрешиться от всего. В конце концов, на фоне Вечной Мерзлоты кто мы есть? - так, букашки, вроде бабочек-однодневок, - мелькнули и нету. И вот тут-то, как это бывает иногда в жизни, случилось чудо: за нас вступилась лодка, решила не поддаваться чудищу. Она скрипела резиной, морщилась, но упрямо не становилась “на попа”. Лёжа же она была чудищу не по зубам: слишком большая.
Борис опустил руки, глянул на меня, улыбнулся. Правда, в глазах его не было  и искорки бисера и сама улыбка казалась вымученной. Он огляделся по сторонам и вдруг, быстро задрав рукав, сунул ладонь в воду. Тут же вынул её наружу, крепко зажав пальцами... утонувшую лопаточку весла! Это было что –то невероятное. Второе чудо подряд разве бывает? Выходит, бывает. Внутри у меня затеплился лучик надежды и стало даже немножко теплее, покрайней мере на душе. Борис улыбнулся во весь рот, а глаза его снова заискрились.
-Как это получилось? - крикнул я усаживаясь поудобнее. -Мистика!
-Ни какой мистики! Лопатка-то из пластмассы, пористая внутри. Она только притонула металлическим наконечником, и её кружило, как и лодку, только медленнее.
 Я пожал плечами. Что ж, версия правдоподобная, но чему-то другому хотелось верить, необъяснимому.
Борис тщательно прикрепил лопатку, подёргал её -не соскочит ли опять - и налёг на вёсла так, что они затрещали. Опасная воронка отдалилась от нас метра на три, но дальнейшие усилия ничего не дали.
-Давай вдвоём, -предложил я. Мы упёрлись ногами друг в друга и вместе налегли на вёсла. Но они только трещали а лодка не дошла до заветной черты метра два...
-Да...- многозначительно протянул приятель, поднимая вёсла.  -Не догнали, зато погрелись, -прокомментировал неудачную попытку Борис.
Снова и снова возобновляли мы наши попытки и, хотя не достигли никаких результатов, хорошенько согрелись и приобрели кое-какой опыт. Так, оказалось, что если днище освободить от груза, лодка легче скользит по воде. Положили ружья на борта, на них - рюкзаки. Опробовали идею, но всё равно от той точки, где поверхность воды от горизонтального направления переходила к наклонному, нас отделяло не меньше метра. Чтобы вытащить репку, не хватало мышки...
К этому времени руки мы стёрли в кровь. Надежда на спасение снова стала постепенно улетучиваться. На очередное чудо вряд ли стоило надеяться. В голову лезли дурные мысли типа: найдут ли наши кости через тысячелетия? Ведь мамонтёнка нашли золотодобытчики прииска “Большевик”.
-Иде-е-я нахожусь, - скаламбурил Борис, подняв вверх палец. Он всегда так говорил, если его вдруг посещала какая-то неимоверная идея. - Ну-ка быстренько достань “мешочек  Плюшкина”!
Надо сказать, что у меня в рюкзаке всегда лежит брезентовая сумочка с разнообразной рыболовной мелочёвкой -  грузилами, крючками, кусками лески. Там же я носил “бороду” - приспособление доставать на озёрах убитую дичь, если охотишься без лодки: спининговая катушка с миллиметровой леской, на конце которой прикреплены поводки с большими крючками. Бросишь, бывало, “бороду” на убитую утку, поводки рассыплются веером и какой-нибудь крючок зацепит утку. Вот эту мою сумочку Борис называл мешочком Плюшкина.
Вытащив из сумки “бороду”, а также тройник со свинцовым шариком величиной с голубиное яйцо ( браконьерская снасть, найденная мною на льду Колымы ), Борис сцепил тройник с поводками и, размахнувшись, забросил “бороду” на берег. Я налёг на вёсла. Борис, хитренько улыбаясь, мотал катушку. Леска натянулась, как струна, и только тренькала от ударов волн. Вёсла скрипели, лодка  медленно пошла по спирали к краю. Чудище неохотно отпускало нас на свободу. Один только миг - и мы вне водоворота.  Уф-ф-ффф! Слава Богу! Проскочили. Теперь-то я знаю, где находятся чёртовы кулички.






                17. Т О Н К И Й   П О Д Х О Д .

Вот уже двадцать пять лет повторяется одна и та же история: приезжаем рыбачить и охотиться на Индигирку (от нашего посёлка до нее семь часов езды на машине), приходит местный егерь-якут (их несколько братьев здесь живут). Вежливо так это поздоровается с нами, с дежурной улыбкой на лице  начинает выдворять нас. Довод у него один, но весьма весомый: сроки охоты Магаданской области и Якутии не совпадают, во-вторых, угодья эти принадлежат зверохозяйству. Здесь в клетках разводят песцов, норок, чернобурок. Наша беспорядочная стрельба, мол, пагубно влияет на зверьков. Уйму причин найдёт, чтобы запретить нам рыбачить и охотиться. По - дружески советует перебраться на свою территорию. Мы к нему в ноги, мол, отец родной, пощади. Шутка ли - пилили сюда целые сутки(прибрехнуть надо обязательно) за непонюшку табаку. И тут как раз время пустить тонкую дипломатию: угостить человека сначала чаем, для отвода глаз какую-нибудь байку завернуть, чтоб не то что живой, мертвец бы зашевелился; тем временем незаметно разлить по кружкам спирту. Надо вам сказать, якуты до водки не падкие, к тому же в зверохозяйстве уже много лет сухой закон. Но из вежливости, со всеми вместе...Как тут устоишь! Где одна стопка, там другая, а после третьей егерь - друг до гробовой доски. Он “входит в наше положение” Показывает лучшие места охоты, рыбалки. Благодать! На зорьках бьём уток, весь день рыбачим. Чуть-чуть дипломатии и мы по -королевски проводим выходные.
Однажды чуть дело не сорвалось. Только мы разложили пожитки, видим по дороге от зверо -  хозяйства, трюхает приземистая мохнатая лошадёнка. На глаза спущена косматая грива, закрывая обзор, и, чтобы хоть как-то видеть дорогу, ей приходится кособочить корпусом, заносить в сторону задние ноги, смотреть как бы из-за угла. На лошадёнке, свесив ноги на один бок, сидел егерь. За плечами длинная одностволка, обут в белые валенки с галошами, хотя зимой ещё и не пахнет. Довершала картину шапка якута. “Уши” её не опущены но и не завязаны и болтаются сами по себе в такт лошадиного бега. А впечатление создавалось такое, будто на голове у него сокол машет крыльями, держа равновесие.
Якут шустро соскочил с лошадёнки, придерживая левой рукой ружьё, как Будённый шашку. Лошадка, как вкопанная, замерла к нам вполоборота, своим видом как бы давая понять, что хозяину некогда разводить антимонию. И, действительно, егерь достал огрызок карандаша и замызганный лист бумаги, стал записывать первым делом номера наших машин и тут же сухо, начальственным тоном, не терпящим возражения, предложил убираться.
-Поезжай своя территория... там ваша охота будет...
Мы его к столу. От чая наотрез отказался. Лисой перед ним юлили, умасливали - бесполезно. Пригрозил в случае чего позвонить “куда нада”. А уж вечерело. Солнце садилось, начинало темнеть. На ночь триста верст отматывать за рулём не сахар.
-Разреши нам хотя бы поужинать, пока светло,  и, коль здесь остановились, заодно и переночевать в спальниках у костра, -слёзно просим его. Плакала наша охота и рыбалка! Хочешь не хочешь, а утром разворачивай оглобли и до дому несолоно хлебавши... Заночевать он нам разрешил, но утром без напоминаний мы должны отчалить.
Мы носы повесили, не знаем, что теперь делать.
-Не горюй, братва! - встрепенулся Мих. Мих. из вторчермета. Сегодня же хоккей, наши с канадцами играют, - он достал из багажника “Москвича” переносной японский телевизор, установил его на капоте машины перед костром, вернулся в нашу компанию, - трите к носу, - засмеялся он, - всё пройдёт.
Радости у нас не прибавилось. Хоккей хоккеем, а охота есть охота. Даже еда в рот не лезла. До полуночи гоняли чаи, думали - гадали, как выкрутиться из этой ситуации. Вскоре начался хоккей. Настроение и без того было некудышним, а тут ещё ажиотаж на экране, свист неимоверный. Казалось, весь мир ополчился против наших ребят. Семи минут не прошло, а канадцы уже вели в счёте два ноль. Ну думаем, не зря канадский журналист обещал съесть собственную статью с русским борщом, если профи не выиграют первую встречу с разницей в десять шайб. Мы совсем приуныли, хана нашим, хотя каждый в душе сопротивлялся этой мысли. Наши и проиграть - не может быть! Вдруг Зимин забивает шайбу. Нам показалось, что шайба случайно влетела в канадские ворота, да и наши хоккеисты особого восторга от забитой шайбы не проявили. Но когда Михайлов с Петровым разыграли “стенку” и от клюшки Петрова шайба, как бильярдный шар затрепыхалась в сетке ворот, все наши семь лужёных глоток так заорали, что слышно было, наверное, и в Магадане, и в Якутске, и в Хабаровске. Радость была на всю страну. Мы воспрянули духом. Черт с ними, с выходными и с охотой. Наши лицом в грязь не ударили!
-Нужно обмыть это дело, - предложил Мих. Мих., налил в кружки спирту, - за равновесие в счёте!
Слышим, по дороге от зверохозяйства лошадёнка трюхает, видно, страж порядка спешит узнать, что за шум, а драки нету. Прыг с лошадёнки и остолбенел, прильнул взором к телевизору.
-У меня, - говорит он- батарейка в транзисторе мал-мал  садилась. Лежу,  загоревал. Знаю, сегодня игра.
Оказывается, наш егерь, а его звали Прокопием, заядлый болельщик. Пристрастился к хоккею, когда служил в армии в Липецке. А тут наши уже повели в счёте. Сам Бог велел “пропустить” за успех наших. Не устоял Прокопий, пил с нами вместе. После каждой забитой нашими ребятами шайбы орал, что было мочи. Мы забыли, что впереди два выходных дня, весь спиртовой запас “уговорили” за ночь. До утра балакали, кто кому “вмазал”, кто как забил.
Рассвет чуть тронулся, Прокопий засуетился, стал извиняться за первоначальную строгость. Дал нам “добро” на охоту и рыбалку. Перед нашим отъездом привёз целый мешок вяленной рыбы...
В этом году в двадцать шестой раз поедем на Индигирку. Если егерь –Прокопий -то наш умер -вдруг заартачится, расскажем ему про хоккей, про его замечательного предшественника. Против такого тонкого подхода ни один страж порядка не устоит.

                17. МИЛКИНЫ СТРАДАНИЯ.


Жил я тогда под Лебедянью. Деревянные домишки рядком сбегали к реке. Через огород пройдёшь, и вот он - красавец Дон.
Рядом со мной жила Нюрка Сливчиха. Разбитная такая бабёнка. Как ни глянешь, всё улыбается. Радостная, весёлая, а тут вдруг, смотрю, приуныла, сама на себя не похожа.
-Никак прихворнула? - спрашиваю её.
-Да какая меня лихоманка возьмёт! Зараза к заразе не пристаёт, -засмеялась Настюха, но по глазам вижу, хорохорится для куражу, а виду не подает. Правда, секрет вскоре открыла. Поправляя выбившиеся из под платка волосы, сказала, -корова у меня, Милка, штой-та задурила. Может кто сглазил?! Притронуться к вымени не даёт, бьёт ногами. Головой крутит, сопит. Прямо не знаю, что делать... Какой день уже маюсь с ей.
-Не заболела ли? -спросил я, -Степаныча пригласи.
-Приходил сегодня, смотрел, - горестно вздохнула Настюха, -ничегошеньки не обнаружил.
Степаныч- наш ветврач, специалист отменный, человек известный во всём районе. Если он не определил, что с коровой, то и обращаться - то не к кому.
-Не знаю, что теперь и делать, хоть плачь, - она подумала немного и продолжила, -бабы посоветовали сбегать в Шукавку к Фёкле Могутной, знахарке. Может сглаз какой у Милки-то... Глядишь, поможет.
Я не знал Фёклу, но много слышал про неё. Говорили, чудеса творит: у кого сглаз снимет, кому лишай заговорит или другую какую заразу изведёт. Но вот ведь беда- и знаменитая знахарка Нюрке не помогла.
Не будь разговора со Сливчихой, я бы и не обращал внимания на Милку. Корова и корова. Мало ли таких на селе. А тут стал присматриваться к ней при всяком удобном случае.
Вечерние зорьки я завсегда проводил на реке. За удочкой как-то думается иначе, и воспоминания всякие отчетливее проплывают перед глазами. А когда затрепыхается на леске серебристый карп или окунишка вёрткий, сразу душа будоражится, будто кто в тебя свежую кровь вливает.
Случилось это под вечер. Солнце уже садилось, потому как лягушки начали перекликаться друг с дружкой: ”Кум, спишь?” - “Сплю”. - “Кум, спишь?” - “Сплю”. Стадо коров, поднимая облако пыли, возвращалось с выпаса. Пастухи, не понукая скотину, плелись за стадом с завязанными кнутами. Каждая корова, поравнявшись со своим домом, чуть ли не рысью бежала к стойлу, где её ждало аппетитное пойло.
Милка, Нюркина коровёнка, домой не свернула, а побежала к реке, зашла в неё, стала жадно пить воду, отмахиваясь хвостом от назойливых мух и оводов.
-Вот ведь какая чистюля, - промолвил один из пастухов. Они всегда подсаживались ко мне перекурить. - Хозяйке вымя мыть не надо -в реке скотина сама ополоснулась.
Пастухи кинули кнуты на землю, закурили и разлеглись на траве. Уморились бедняжки! За день сколько километров протопали. Ноги гудом гудят, а тут в низине на берегу трава прохладу держит. Им потому не до разговоров, расслабились, глаза закрыли...
Я у самой воды сижу на ведре, за поплавками слежу. Сквозь листву прибрежных кустов вижу Милку. Стоит довольная, сопит. Рада -радёшенька понежиться в холодке. Да и оводов над водой меньше, чем в поле. Смотрел я на неё, смотрел и вдруг слышу - кто- то зачавкал: ”Чвак, чвак”. Корова уже напилась, блаженствует молча, а чавканье идёт от воды. Уток рядом не видать. Обычно, они чавкают, “фильтруя” ряску. Не дай бог поплывут мимо моих поплывков, -все удочки перепутают. У меня такое уже не раз бывало. Но что за чёрт? Ни каких уток нет, а чавканье продолжается. Глянул на пастухов - дремлют мужики, прикрыв глаза. Опять глядь на воду и обомлел: от коровы волны кругами расходятся. Сама животина не шевелится, а волны из- под живота, от самого вымени расходятся кругами. Присмотрелся и вижу: копошится у неё кто-то под выменем, а кто не пойму. Да и зародившаяся заря, рдея на волнах, слепила глаза. Я тихонько сдвинулся с места чуть в сторонку, чтоб получше было видно. Корова по- прежнему, касаясь брюхом воды и закрыв глаза, пребывала в состоянии блаженства.
А волны от неё всё идут и идут. Смотрю, а под Милкиным выменем какая- то большая галоша тычется в соски, чавкает и волну нагоняет. Гляжу и глазам своим не верю. Чудеса да и только! Ещё бы узнать, кто там шевелится. Вижу у самого носа галоши по бокам от неё два длинных уса. Ба-а-а! Это же сом! Да здоровенный какой! Голова чуть ли не в ведро. Вот почему Милка на седьмом небе от блаженства!
Тихонько растормошил я пастухов, шёпотом объяснил им, какая катавасия с коровой творится. Те дрёму с глаз никак прогнать не могут. Тут и Нюрка показалась на меже с обрывком верёвки в руках -за коровой пришла.
-Милка! - крикнула она, не видя нас за пригорком. - Хватит ублажаться, доиться пора.
-А она уже отдоилась, - засмеялись пастухи, рассказали женщине про сома. Смотрим, а волны вокруг коровы исчезли. Сом, услышав голоса, быстренько ушёл на глубину, исчез бесследно, как будто его и не было.
Соседка  оторопела. Вот это дела! Новость явно озадачила её. Вопрос с болезнью коровы сам собою  прояснился. А что дальше?
-Придётся ловить корову на мосту, -вслух подумала хозяйка, - и в воду близко не пускать.
-Поможет ли? -  усомнился подпасок Васёк. - Она же привыкла поди к сому.
-Да ладно! - перебил его пастух Егор, - можно попробовать отвадить. Попытка - не пытка.
Каждый вечер теперь Нюрка встречала стадо за мостом и вела Милку на верёвке к стойлу. Но и это не помогало делу: корова по - прежнему капризничала, молока давала мало. Всякий раз норовила вырваться, убежать к реке. Видно, руки женщины были грубее, чем губы сома в прохладной воде. Женщину это, наверное, задело за живое. Озлобилась моя соседка на корову.
-Беги, чёрт с тобой, - в сердцах выпалила Нюрка, когда Милка в очередной раз вырывалась из рук. Отпустила корову, а в душе крест на ней поставила. - До осени подержу, а там молоденькую тёлочку прикуплю.
До этого дело не дошло. Выручил случай. На выходные из Липецка к нам ездили рыбаки на машинах. Один из них  того “молочного” сома выловил. Говорят на жареного цыплёнка. Ни сома, ни рыбака я сам не видел, врать не буду. Но вот концерты, которые устраивала Милка в реке, посмотреть пришлось. Зайдёт по брюхо в воду, замрёт в ожидании. А сома- то нету.  Ждать -пождать...начинает беспокоиться. Оглядывается по сторонам. Задним копытом легонько “цакк” по воде. Это у них как бы пароль был, позывные что ли. Опять стоит ждёт. Вот ведь вроде бы скотина, а понятие, как человек, имеет. С неделю, может больше ждала.  Настюху близко к вымени не подпускала. Потом, видать, смирилась. Много потом молока, говорят,  давала.



                18. МЕДВЕЖИЙ  АТТРАКЦИОН.

   За прииском “Большевик” дорожники ремонтировали участок трассы в сторону Мяунджи. Ранним утром приехали на место. Несколько человек начали зачищать старые выбоины на полотне, а двое (водитель Тупчий и тракторист Емеля) на самосвале поехали на берег Аян-Юряха. Там в карьере стоял бульдозер. На нем Емеля горновал гальку  и глину дорожникам.
Емелю потому и звали Емелей, что язык у него, как помяло. Каждую минуту травит какую - ни будь байку. Был бы слушатель. Пока ехали на Аян, ни на минуту не смолк.
- Представляешь, вчера с утра до вечера на том берегу реки медведище с корову ростом, прямо напротив меня метрах в ста от карьера вышел из леса.
- Может со слона? - загоготал Тупчий, не придав серьёзного значения словам тракториста.
- Не перебивай, - отмахнулся Емеля, - с мысли собьёшь... Вышел он из леса, сел на гальку, глазищи вытаращил. А я как на грех ружьё не взял, - Емеля похлопал ладошкой по зачехлённому ружью, - (беру с собой для отстрастки). А тут трактор как на зло стал барахлить, а бензопровод засорился... вода откуда- то попала. Думаю, переплывет реку, и что я буду делать? Хоть криком кричи. У меня выхлоп на пускаче похож на пулемётный выстрел. Дерну за шнур, пускач- ”та-та-та-та-,” медведь как подпрыгнет на месте, а уходить не уходит. От ружейного выстрела деру бы дал. А тут нет.  Концерт, да и только. Не то чтобы он испугался, а как бы играючи, вроде я с ним шучу. Завёлся мотор- маленько отлегло: всё- таки на работающий трактор не полезет. И он успокоился, упёрся в меня взглядом и сидел словно заворожённый.
Тупчий свободной рукой потеребил Емелю за колено:
- Он смотрел на тебя и думал: ”Где- то я видел этого мужика?”
-Ну, слушай, дурёха! Весь день просидел с места не тронулся. Может больной какой, подумалось мне, а потом я вспомнил рассказ Прони -моториста. Оказывается, медведь никогда не ест свежатину. Задерёт или замнёт кого- то, спрячет жертву свою, завалит камнями, валежником или буреломом. Отойдёт в сторонку и слушает, если жертва подает признаки жизни (стонет или ворочается), вновь раскопает и опять мнёт. Помнёт, опять заваливает. Караулит дня два, три. Когда от жертвы пойдёт душок, начинает есть. Смотрел я вчера на медведя и думал, может, он задрал олешку или сохатого и караулит, а на меня смотрит от нечего делать.
- Какой- то ты , Емеля чудной, - перебил его Тупчий.- Где не надо ты шустёр, без мыла влезешь... А тут такого маху дал.
- Чего, чего? - не понял Емеля.
- Взял бы мяса у него, - сегодня с ребятами шашлык бы сгондобили.
Емеля ухмыльнулся, шмыгнув носом, помолчал с минуту и продолжил тараторить:
- Мишка умный зверь. Вон в Москве медведи Филатова по улицам ездят на мотоциклах. Кстати, о мотоцикле.
(Емеля такой человек, что на любой случай у него есть анекдот, любое слово рождает в его голове какую - ни будь побаску. Он легко переходит с одной темы на другую и так гладко, так незаметно, что нет конца и края его байкам ).
- Кстати, о мотоциклах. В Липецке, а я родом оттуда, - для убедительности вставил Емеля, - в Нижнем парке был такой аттракцион- гонки по вертикали. У входа под лестницей небольшая бетонная площадка была огорожена металлической сеткой. Там на цепи и в наморднике прохаживался медвежонок лет двух, трёх. Непоседа был превеликий. На месте минуты не постоит. То сдерёт с досчатых стен афишу, то опрокинет бочку с песком, что стояла на случай пожара. Умудрялся ( к радости зевак) задней лапой достать урну из - под лестницы. Передней не дотягивался до неё, оборачивался задом и тащил урну задней лапой. (Контролёры в неё бросали оторванные корешки билетов). Так вот он её подтащит к себе, носом шарит по дну, потом с урной на голове поднимется во весь рост. Мусор, рваные бумажки сыплются на него. Народ гогочет, особенно ребятишки. Может, его держали специально для этих штучек? Для рекламы. Поговаривали, будто его учили ездить на мотоцикле, готовили с ним номер такой. К технике Мишка проявлял особый интерес. Не зря его звали Механиком. Мотоциклисты, чтобы заинтересовать зевак, выкатывали старый мотоцикл на площадку, вроде бы как ремонтировать собираются. Инструменты принесут, насос. Всё побросают около медведя, а сами бегут в павильон на мотоциклах развлекать публику. Пока они катаются, Механик “пытается завести” мотоцикл: дергает за провода, за шланги, спицы из колёс вырвет. Короче, уродует технику. Прибегут ребята, качают сокрушённо головой, мол, вот это “ремонт”. Приладят шланги, провода, спицы приткнут на старое место, укатят мотоцикл до следующего перерыва, - Емеля замолк.
Удивительная черта у Емели, - вовремя закончить свою байку. Только закончил, и самосвал подкатил к карьеру и по пологому спуску юркнул вниз к бульдозеру.
Оба вышли из кабины и остолбенели: бульдозер был совершенно раскурочен,как тот мотоцикл на мотогонках. Капоты сорваны с петель и измяты словно бумажные. Патрубки и шланги порваны. В кабине, словно Мамай прошёл: сиденья разодраны, ручка газа вырвана “с мясом”, рычаги управления были так изогнуты, словно их кто- то пытался завязать узлом. Медведь явно пытался завести трактор. Незря же он вчера целый день следил за Емелей, «перенимал» опыт...
Емеля, только что сорокой стрекотавший битых полчаса, потерял дар речи. Чесал затылок и бубнил одно и тоже: ”Ё- моё, ё- моё!”
Тупчий, как мог утешал друга:
- Это же Липецкий медведь к тебе приходил вчера. Механик. А ты не признал его, дурёха!


                19. К О С О Л А П Ы Й    Б Р А К О Н Ь Е Р .


Жил я в посёлке Ола, что в двадцати километрах от Магадана. Как и вся Колыма это место богато ягодами. Как- то мы с приятелем в поисках жимолости незаметно маханули через несколько сопок . Ягоду нашли великолепную, а главное крупную. Голубая, продолговатая, величиной чуть поменьше напёрстка. Собирать такую - одно удовольствие. Будто корову доишь: очень заметно прибавляется в ведре. С красной и чёрной смородиной не сравнить - в час по чайной ложке.
Набрали мы той жимолости по два ведра и в обратный путь. Радостно на душе от такой удачи, хотя обратно топать тяжеловато. Во - первых, уже порядком устали. Во- вторых, ягода какой- никакой вес имеет. Но главное, боязнь рассыпать ягоду сковывало наше движение. Быстро уставали, часто остонавливались, сидели, отдыхали, любовались Колымой с птичьего полёта. Мой приятель и говорит мне:
- Гляжу вот на распадки и диву даюсь. До чего же в них много нашего русского. Создатель природы, Господь Бог по натуре наш, русский. Щедрый как и мы, но не расчётливый: где у него получилось густо, а где пусто. Макушки сопок голые, как моя коленка, а внизу, смотри, - приятель тронул меня за плечо, - строевой лес растёт, да какой густой! Тут боженька не поскупился, - густо сыпанул. И уже по склонам сопок заметно, как он стал экономить: видишь, чем выше, тем реже кустики и меньше деревья.
Я молча смотрел вниз на буйно заросшую долину. По чьёму- то неведомому умыслу лес изредка прерывался, образуя прогалину, в которой просматривались отлогие берега Олы. Она здесь была ещё не рекой, а просто ручьём. В одной из таких прогалин на том берегу заметили медведя.  Средний такой медведь лет восьми. Он ходил по прибрежной гальке и что- то собирал. Мне показалось, он подбирает отнерестившуюся рыбу, которой летом на берегу Олы бывает предостаточно.
- А то он дурак! - возразил мне приятель и засмеялся. - Будет он тебе отнерестившуюся есть. Он - как и мы, любит, чтобы с икоркой была.
-Я слышал, медведь свежатину не ест, -живо возразил я.
- Правильно, - согласился приятель. - Ты думаешь, что он сейчас делает? - спросил собеседник и не дожидаясь моего ответа, продолжил, - запруду сооружает. Это громко сказано, конечно, “запруду”... просто сужает ручей, чтобы легче ловить кету. Поймает сейчас несколько штук, в лесу прикопает, а через тройку дней будет кайфофать.
После слов приятеля, присмотревшись, я убедился в его правоте. Мишка действительно таскал камни с берега и бросал их в воду. Причём, делал это довольно забавно: заходил с камнем в ручей по колено, разжимал передние лапы и, когда камень касался воды, чтобы избежать удара по задним лапам, медведь подпрыгивал и обязательно падал в воду. Поднимался, отряхивался и опять трюхал на берег. Не сговариваясь, мы решили досмотреть этот спектакль. Наконец, косолапый браконьер приступил к лову. Стал по пояс в воду и замер. Как только кета пошла мимо его, он - цап рыбину и через плечо кинул на галечный берег, и опять замер. Цап вторую, через плечо её на берег и опять замер.
- Смотри, рыба тоже не дура,  -толкнул меня приятель.
Выброшенная косолапым рыба, падая за его спиной, начинала прыгать. А рыба, подпрыгивая на берегу, всегда стремится к воде. Кета на гальке прыг- скок, прыг- скок, а вот уже и плёс. Как только касалась воды, рыбина, торпедой рассекая водную гладь плёса, уходила на глубину и там исчезала. Медведь ловил, а рыба спокойно себе удирала. Сколько бы это длилось, неизвестно, если бы не следующий казус. Одна рыбина то ли сильно ушиблась о гальку, то ли с перепугу потеряла ориентир и торпедой понеслась по плёсу параллельно берегу. Медведь её заметил, обернулся а рыбки-то тю- тю, ни одной нету. Последняя и та “образумилась” и на глазах косолапого браконьера скрылась на глубине. Что тут было! В цирке такого не увидишь. Медведь взбесился, заорал, что было мочи и давай в воде камни раскидывать. Подвернись кто из живых под горячую “лапу”, живым бы не остался. Мы с приятелем прилегли за кусты, не дай Бог он нас увидит! Не знаю как у приятеля, а у меня от медвежьего рёва по телу мурашки высыпали и вся кожа покрылась гусиными пупырышками.
Бог миловал. Мишка, чуть годя, успокоился и вновь стал трудиться чуть выше по ручью. Мы не стали испытывать судьбу. До того, как увидеть медведя, мы собирались спуститься с вершины сопки и идти лесом. Теперь передумали. По лесу идти труднее. На вершине сопки гораздо просторней, да и ветерком обдувает. Не знаю как приятелю, но мне почему- то стало жарко.


                20. Н   Е   М   О   Й .


Мы со Стрелком шли на Дальнее озеро вдоль Аяна. Километра три будет. На плёсе за каменным уступом нас увидел мужчина, торопливо скрылся в кустах. Мне не раз доводилось видеть его, но он всегда избегал встречи. Я поинтересовался у Стрелка:
- Кто это?
-Петрович, - кратко ответил тот. Зная мой аппетит в любопытстве, а одного слова крайне мало для объяснения, Стрелок пообещал, - придём на озеро, расскажу всё о нём. Тут двумя словами не отделаешься.
Начиналась болотина, тянувшаяся километра два. Дорога опасная не до разговоров. Стрелок хорошо знал тропинку. Без него я бы и шагу не ступил. Уж больно страшное место, другой такой трясины на Колыме не сыскать. Даже в компании со знатоком этих мест ходить здесь неприятно. Одной ногой ступаешь, вторую неведомая сила выталкивает обратно. Ходишь вроде бы по огромному животу. ”Брюхо” под тобой проминается, того и гляди рюхнешь! Хорошо бы выпрыгнуть на твёрдую землю! Здесь куда прыгнешь. Несколько километров бучило. В добавок ко всему, внизу “в животе” что-то булькает, хрюкает, а по бокам тропинки то тут, то там кто- то бурки пускает, такие мелкие пузырьки: ”бурк, бурк”. Кажется, только- только утонул человек, и последний дух из него исходит.
-Того и гляди “шкура” под ногой лопнет, - говорю я, боязливо озираясь по сторонам, - засосёт в эту бучилу и не выскочишь.
Старайся мягонько ступать, как кот, - посоветовал Стрелок. - Лось вон махина какая, а не проваливается. Рысью идет ровнёхонько, плавно, будто на крыльях летит, еле касаясь копытом, аж вода шуршит. Пойди он намётом - тут же провалится. Известное дело - резкие толчки. -Сам Стрелок шёл, как на лыжах, движком. Попробовал и я - лучше стало и спокойнее на душе. Шмыг- шмыг, шмыг- шмыг. Незаметно до  шмыгали до твёрди. А вот и Дальнее!
-Почему Дальнее? - спросил я попутчика, - а где Ближнее?
- Ближнее было, теперь там котлован, - сказал Стрелок, - видишь терриконы, -Стрелок обернулся и показал пальцем на темневшие вдали каменные отвалы. Высоченные тёмные насыпи как заплатка на ковре, выделялись среди увядающей осенней природы. Пожелтевшие лиственницы, берёзки хоть и жалко взирали на белый свет, но всё же были живыми.
- На Ближнем сейчас драга работает, - продолжил Стрелок. - Скоро переберётся и на Дальнее.
Охота на вечерней зорьке не очень- то удалась. Всего по селезню шилохвости. По Колымским меркам это всё равно, что ничего. В избушку возвращаться не было смысла, ибо перед утренней зорькой надо быть здесь. К тому же за лето сенокосчики наметали такие стога в лесочке, можно  уложить спать целую роту. Термос с чаем у нас был с собой. Попили и в сено, на боковую! Хорошо в сене! Морозец в сентябре уже будь здоров ! А в сене, как у Христа за пазухой. Так легко дышится, потому как воздух свежий-свежий. Небо вызвездило и Колыма утонула в привычной тишине. Только изредка с драги доносились глухие удары молота.
- Днём золото моют, а ночью ремонтируются. В две смены работают, - буркнул себе под нос Стрелок, укладываясь в сене поудобней. Светящийся циферблат моих часов показывал только семь вечера. До утренней зорьки времени - хоть кукуй. Я  намекнул Стрелку о немом.
- Ах, да-а! - спохватился мой собеседник. - Егор Петровичем зовут его. Да... дела... Был нормальным человеком. Заведовал магазином в Мяундже. Охотник и рыбак заядлый. Была семья у него. Жена красивая такая, голову высоко держала. Гордая была... А как не гордится...Сама тоже в торговле. Складами заведовала. Люди с достатком. Не нам чета. У кого дефицит, а у них - ложкой не провернёшь. Жили дай Бог всякому так пожить. Сынишка у них был. Души в нём не чаяли. Всё для него.  И музыке учили, в спортивные секции ходил. Дома у него чего только не было: настольный хоккей, бильярд, разные конструкторы. Телевизионные приставки у него первого появились. Видики, плееры. Отец уедет в командировку в Москву, оттуда целый чемодан ему везёт: головоломки всевозможные, шарады, шахматные задачи. Уж очень хотелось, чтобы сын умным вырос. А тут вскоре начала болеть жена. Какая- то болячка к ней прилипла. Вскоре умерла. Умерла, значит, жена, они вдвоём стали жить. Год проходит - он вдовый, второй проходит, а он не женится. Какие девахи подставлялись! Закачаешься. Ему сорока не было. Жить да жить, как крепкий квас, - только-только настоялся. Нет. Ни на одну не позарился. Не потому, что однолюб ( при жене- то живой он похаживал по бабёнкам, да ещё как!). Не хотелось ему раздваиваться: всю душу без остатка решил вложить в сына. Да и добро нажитое ( у него на “материке” особняк трёхэтажный, иномарка, яхта в “Джугбе”) в чужие руки, видать, не хотел отдавать. Оно ж как... Я вот гол как сокол, так мне и не жалко отдать, потому что отдавать нечего. А с нажитым тяжело расставаться. Вот и он не женился, - хотел, чтобы всё досталось сыну.
В Кадыкчане у Егора Петровича моторная лодка стояла. Их, моторок- то не шибко много на Колыме. В основном у начальства. Собирается он как-то на охоту. Собирается, значит, а сынишка того... мол, папа возьми с собой. ( Мальчик только закончил десять классов. В следующем году собирался поступать в МГУ, и поступил бы. Парень смышлёный. Окромя того, у отца мошна не мерена. Никаких денег не пожалел бы ). Запросился значит сын: “Возьми, да возьми”. Как не взять? Вроде бы привык потакать сыну во всём. А сердце у отца так заныло, аж плохо стало. Душой чувствовал неприятность. Начал отговаривать сына, тот ни в какую. Парень был избалованный, ни в чём отказа не получал. Да и как отец откажет, -одна единственная кровинушка на всём свете. Случись разлад в их отношениях, дальше - больше. Отрезанного ломтя обратно не приставишь... Он этого страшно боялся. Короче, уступил отец. Стали собираться на охоту. Для парня всё было куплено заранее: японские болотные сапоги комбинезоном, такие, знаешь, со штанами, можно в них сидеть прямо в воде и ни капли не промокнешь; куртка- ветровка прорезиновая с капюшоном прилагалась к комбинезону; ружьецо иностранное “Зауэр три кольца”; пропитание в рюкзаке, -всё как положено. Собрались и на моторке поплыли. Вода в том году была не сильно полная, река берега оголила и шумела не столь строптиво, как в прежние годы. А на душе у Петовича кошки скребут. Нутром чувствовал, что добром это не кончится. Мысленно просчитал все варианты, если вдруг что... Мотор у лодки сильный. Надёжность гарантирована. Лодка юркая, чтобы от топляков уходить. По расчётам отца ничего не должно быть неожиданного. Однако судьба рассчитала намного дальше, о чём человек не мог даже догадываться: река обмелела, отсюда и беда подвернулась. Вот напротив того  утёса лодка ни с того ни с сего вдруг остановилась, мотор натужно заорал, захлёбываясь. Будто чёрт невидимой рукой снизу ухватил лодку и она сначала задом, а потом и вся ушла под воду. ( Потом- то выяснилось: трос металлический был засыпан на дне реки. Один конец торчал, он и намотался на винт). С драги мужики видели, - лодка  только что была и нету. Отец схватил сына, чтобы пособить. Как же, родная кровинушка! Сын плавал плохо, да и одет был не для своих силёнок. (Прорезиновый комбинезон хорош, когда ты на воде,  когда в воде- это гро-об!) А течение в реке всегда сумасшедшее. Мальчишку и потащило. Отец держит сына, толкает его перед собой к берегу, а вода из рук выхватывает парня. Отца несёт на мель, а сына на самую стремнину, где бесится вода и пенится, и ревмя ревёт. Как раз место зауженное - меж двух уступов, где мы повстречали Петровича. Мужики  сказывали, жутко смотреть было на ту картину. Они- то ничем помочь не могли, - слишком далеко от драги это было. А всё произошло в считанные секунды. Отец уже опирался об дно ногами и держал сына за капюшон. И надо же такому случиться! Дальнейшее произошло будто по чьёму- то злому умыслу. Когда отец почти что вытащил сына, лодку отпустило и с силой поволокло по дну. Неожиданно налетевшая волна опрокинула парня навзничь, рванула как бешенная и вырвала его. Отец поскользнулся, упал, а тут и лодку как швырнёт к берегу, юзом она вынесла Петровича на гальку. Мужики прибежали на помощь, а парня и след простыл. Багров нет ни каких. Слегами потыкали  в воду тем и кончилось всё. (Труп парня так и не нашли. Обычно дня через три четыре прибивает к берегу. Парнишка, что называется, канул). Подошли к Петровичу, а он, видно, уже умом тронулся. Трясущими руками что- то показывает перед собою, а говорить не говорит: язык отнялся. Криво, как блаженный улыбается, что- то мычит, показывает на воду и головой трясёт.
- По- моему он таким и остался?  - осведомился я
- Да. В больницах лечили, - не помогло. Мужики с драги приютили его у себя. Кормят, одевают. А он почти каждый день и зимой, и летом на Аяне. То бродит по берегу, всё что- то высматривает под кустами, а то задумавшись стоит у тех каменных выступов. Волна налетит на камень, ударившись, рассыплется брызгами, -он вздрогнет, суетливо осмотрит  пучину и опять замрёт, как статуя.
Стрелок замолк, а кругом такая тишина, словно всё в округе слушало его рассказ. Над нами ясное- ясное небо. Только у горизонта собрались тучи, ни сегодня, так завтра обещая непогоду.

                21. БЕДНЫЙ МОЙ МАЛЫШ!


На Буюнде за посёлком Балагычан располагалась перевалочная база геологов. Постройки остались ещё с времён лесоповала: изба, конюшни и прочее... Я у геологов года три там работал. Несколько якутских лошадёнок они имели для своих нужд, а я, значит, ухаживал за этими лошадками. На лето геологи всем табором уходили далеко за сопки. Они называли это “ходить в поле”. Всё лето я только тем и занимался, что заготавливал сено лошадям на зиму. Поздней осенью геологи возвращались из “полей”. Кто в отпуск до весны уходил, другие в Сеймчане квартиры имели. Я всю зиму присматривал за лошадями. Один- одинёшенек , как бирюк. Поговорить не с кем. Да и летом был бы в одиночестве, если бы не один студент из Москвы. По договору работал, заготавливал сено для совхозных коров. Звали его Алексеем. Приноровился парнишка каждое лето деньгу зашибать. А чего  ж! И правильно. Они на дороге не валяются. Деньжонки, видать, хорошие получал, если из самой Москвы несколько лет кряду сюда прилетал. Жил  на совхозных харчах. Кроме того, приноровился охотиться на ондатру. Её в озёрах тогда было видимо- невидимо, -дикий край. Охота на неё не запрещалась. Чудак!... из ружья собрался стрелять ондатру, а потом посмотрел на шкурку, - как решето. На что такая сгодится? Посоветовал ему достать мелкашку.  А с ней трудности определённые, с мелкашкой- то: надо в милиции разрешение брать, того- сего... обивать пороги, поручительства от охотников, а он никого тут не знал. Поступил Алексей проще. Написал в Москву друзьям, те из старого ствола мелкашки у токаря выточили вкладыш и прислали ему. А так как сено косили мы рядом, он брал мой трёхствольник и вечерами бродил по озёрам. Вот так мы жили с ним три лета.
Зимы наши колымские длиннющие, -  одному жить-  одичаешь запросто. Однажды Господь Бог, чтобы скрасить моё одиночество послал мне забаву. Ранней весной, одна из вновь доставленных по зимнику кобылок жеребёнка принесла. Забавный такой. Сам маленький, а шерсть длинная. На лошадь совсем не похож. Какая- то непонятная зверушка. А ласковый и добрый, - мухи не обидит. Он для меня, как малое дитя. Малышом его звал... и откликался чертёнок. Сквозь косматую чёлку грустными- грустными глазёнками посмотрит. До самого тепла держал его в избушке. (В конюшне лошади могли затоптать). Ухаживал, как за ребёнком. Первым я никогда не засыпал, - вдруг что случится с крохой. Свыкся с ним, за родного сынка был. Не поверите, смешно сказать...постоянно температуру измерял, всё боялся застудить Малыша. Заворачивал в стеганую фуфайку (на улице пятьдесят мороза) нёс в конюшню кормить. Прямо с  рук Малыш кормился, - с земли-то  не доставал. Он заметно прибавлял и в росте, и в весе. Я радовался за него от души. Не будь моего ухода, вряд ли бы он выдюжил. Как приятно сознавать, что ты кого- то поставил на ноги.
В начале апреля геологи, навьючив свои пожитки на лошадей, подались “в поле”.  Малыш остался со мной, -  не потащишь такого клопа в сопки. Когда появилась молоденькая травка, я привязывал жеребёнка к дереву, и он весь день пасся в лесу около дома. А тут и Алексей вскоре приехал, - сенокос начался. Вечером, возвратившись с делянок, наводили ему пойло из тёплой воды и сгущенки. Однажды  принесли пойло, а пить некому. На сосне, к которой я привязывал жеребёнка, короткий обрывок вожжей болтался. Сам жеребёнок оборвать их не мог, - силёнок у него не больше, чем у козы. Людей в округе не было, чтобы украсть. ”Зачем бы тогда рвать вожжи, - отвязал их и всё”, - рассуждали мы. Присмотрелись к месту. Видим кровавый след. По этому следу в километре от базы нашли останки бедняжечки. Короток век ему достался, -полгодика не прожил. Какой полгодика! Чуть больше четырёх месяцев. Стало ясно, - маленький хищник ( лиса там или куница ) не мог утащить бедняжку. Орудовал большой медведь. И мы не ошиблись. В дальнейшем наша с Алексеем версия подтвердилась. Медведь повадился захаживать к нам. Тайком. То на помойке следы оставит, то около сарая, где мы кур кормили. Как не пытались мы его подкараулить, выследить, - бесполезно, словно на расстоянии читал наши мысли. Нутром, видать, чувствовал, сколько есть патронов, - ни одного не пожалею за Малыша, все всажу в него. Так ли иначе, а убивать изверга нужно было непременно: дело шло к осени, вот- вот лошади появятся на базе. Он же на Малыше не остановится. Дело ясное, как божий день.
У меня в сарае висела чалка - металлический трос. Думаю, дай-ка  сделаю из него петлю, наподобие той, что на зайцев ставил. Сделал и прямо в калитке по дороге в конюшню, установил. Один конец  привязал к сосне, что служила столбом для дверок калитки, большая такая. А другой... ядритт её в качалку... хоть в руках держи. Тут увидел на бревне нижнего венца избы  стальную скобу. Возьми и догадайся к ней привязать второй конец троса. Знать бы какая громада попадётся в петлю! и не подумал бы этого сделать.
День проходит, неделя, вторая, - никто не попадается в мою ловушку. А тут подошло время сено в стога метать. Валков насушено много. А я до работы жаден. С утра до вечера, помню, вилы из рук не выпускал: Алексей наверху стога, а я ему подавал. Видать надорвался. Вечером пластом растянулся, не могу шевельнуться, спина аж огнём горит. Даже ужинать не стал. Алексей утром встал затемно, наготовил еды на весь день.
- Отлежись сегодня, - посоветовал он. - Может полегчает. Я один как-нибудь управлюсь. Трёхствольник только твой возьму. Вечерком ондатру пощёлкаю, - и ушёл.
Медведь, видать, выжидал, когда мы уйдём. А в математике- то шурупил слабо. Правду вторят, сила есть- ума не надо: Малыша истребить ему ума хватило, а вот просчитать до двух не в состоянии, - из избы один Алексей ушёл, а я- то остался. Не прошло и часа, смотрю, моя изба ходуном заходила. Пыль со всех щелей полетела. Ну, думаю, землетрясение али всемирный потоп. Кое- как дополз до дверей, открыл их и… Ооо! Боже! Видели бы вы такого медведя. ( Уж лучше бы всемирный потоп! Отмучиться сразу!). Больше лошади будет. У страха, конечно, глаза велики, но врать не буду, -такого медведя я и во сне никогда не видел. Затянул петлю он на себе капитально, - такая махина-аа! А задушиться в ней, даже если бы и захотел, не мог: вместе с головой он просунул в петлю переднюю лапу. Ситуация, ей богу, нарочно не придумаешь. Был бы какой- ни будь ствол,  -сейчас бы шваркнул  его. (За Малыша, была бы возможность, руками  удавил). На стене в избе ружьё висело, да что им делать, - дураков пугать: металлическое шептало лопнуло и зарядить его нет никакой возможности. Трёхствольник с патронташом, понятное дело, у Алексея. Пока добежишь три километра, косолапый избушку по брёвнышку раскатает. Вы знаете, с перепугу мою болячку как рукой сняло. Вот что значит стрессовая ситуация! Теперь я верю, что во время войны солдат ни одна зараза не брала, окромя пули. Да - аа! Однако мне - то что делать? Медведь пытается вырваться, дёргает трос со всей силой. Дури у него - на десятерых хватит. Спасало избу от немедленного разрушения одно обстоятельство: дергай медведь трос от фундамента,- бревно из первого венца выдернул бы сразу, но он дёргал в противоположную сторону и только раскачивал избу. Я ещё удивился: вот это изба- аа! на совесть строили заключённые, на века.
Тут меня осенило, и как вовремя! Надо ограничить действия косолапого, ослабить его рывки. Во дворе у меня осиновый кругляк лежал (баню  собирался рубить). Тяжеленный кругляк. В другой бы раз и от земли не оторвал. А тут хоть умри, но избу спасай!  Попробуй- ка её потом восстанови. Хвать, значит, бревно  за один конец, кое-как поставил “на попа”, стал крутить его, кантовать. Подтащил и на трос навалил, припёр второе - опять на трос. То на тот конец троса положу, то на этот. Тяжело невмоготу, весь потом заливаюсь, а тут вдруг меня смех разобрал. Ха- Ха- Ха! Не знаю почему, но со мной всегда такое бывает: хохочу до слёз и остановиться не могу. Не к добру этот смех, быть беде, а остановиться не могу. Последнее бревно хочу поднять и никак, покатываюсь со смеху. Видно на радостях, что могу отомстить за Малыша, свихнулся маленько. Разве не свихнёшься: как медведь ни велик, а выходит я сильнее его, утихомирил косолапого. Он перестал дергать трос. Сидит спокойно. Злобно смотрит на меня, будто не он, а я виноват в смерти Малыша. Меня взяло за живое! так и подмывало поговорить с ним... по- человечески.  Уж больно много в душе накипело. Хотелось высказать всё, а то ведь дурноухий уйдёт на тот свет, так и не узнает, за что я его собираюсь укокошить.
- Милок!  Тут не у Проньки. За всё мне ответишь, не посмотрю, что ты  гора- горой. Знаешь каких я быков в Лебедяни контрапупил!? Больше тонны весом. По загривку тюкну обухом, - и ты уже не жилец на белом свете. - Заговорил  про обух, и вспомнил, что у меня в сарае ещё с лесоповала топор остался  такой... с длинной ручкой. (Дровяной колун с коротким топорищем, что лежал в сенях, тут не годится. Попробуй подойди к косолапому, - сграбастает- чёрта с два вырвешься- эт вить не у милашки в объятьях). Принёс топор с длинной ручкой, а бить- то неудобно, -брёвна мешают. По кругляку лезу, как циркач на канате. Кое- как примостился, наметил приблизительно куда бить, размахнулся и... как у него так ловко получилось не знаю, увернулся от удара и  свободной передней лапой хвать мой топор и себе под зад положил. Сел на него и смотрит, мол, что будем дальше делать?  Да-ааа! Вот это мочёнки! Теперь очередь медведя смеяться. Если бы мог, наверное, расхохотался . А мне уже не до смеха. Нужно бечь за трёхствольником. Медведь рано или поздно раскатает мои завалы. Гляжу ему в глаза, а у самого мурашки по телу: зенки красные, огнём налились, - попадись в его лапы- пощады не будет. Тут, как говорится, или он, или я. Отступать уж поздно, о мировой и думать нечего. Бегу на делянку. Алексея там нет. В шалаше только трёхствольник с патронташём, да сидорок. Искать напарника некогда, он наверняка на дальней делянке, - здесь всё сено уже убрано, значит он там. Беру трёхствольник с патронташём, по привычке вешаю их  на шею на случай, если вдруг второпях оступлюсь в болотину, чтобы оружие с патронами не упало в воду, - сам- то как ни будь выберусь. Бегу обратно, и мне глупому невдомёк, даже в голову эта мысль не приходила, что попадусь в объятья косолапому. Как он вылез из петли, - ума не приложу. До избушки оставалось метров сто. Стёжка проходила через густющий молодой ельник. Трехствольник ещё висел наискосок моей груди. ”Успею снять ”,- думал я. Кто- то цап меня за плечо и волоком в кусты. Я только запах своей крови почувствовал, да боль в плече от медвежьих когтей. Больше ничего не помню. Бил ли он меня, рвал или мял, не знаю и врать не хочу. Сколько времени  был в безпамятстве не помню, только очнулся я и не пойму, где нахожусь. Ноги стопудовые, в голове тяжесть и ничегошеньки не соображаю. Это уж  потом до меня дошло, что случилось на самом деле. Медведь задрать меня до смерти не мог, - трёхствольник наискосок  моей груди помешал ему. Но изуродовал хорошенько, рёбра ”посчитал”, “приплёл” к ним ключицу( эскулап хренов...ключицу отличить от ребра не мог). Короче,  всего изодрал. Живого места на мне не было. Ага! Отволок меня в какую- то яму. Присыпал галечником, навалил бурелома и сел в сторонке прямо напротив меня. Не попадись он в поле моего зрения, может быть было бы всё по другому. Только очнулся я и первое, что увидел -  это медведя. Сидит, значит, на пригорке и одни ухом  на сторону сечёт, вторым прислушивается, -не подам ли я признаков жизни, - стонать начну али заворочаюсь. Вот ведь хитрюга! Но не на того напал. Я ведь тоже не подарок. Лежу и пальцем не шевелю, даже дышать перестал. Очухался маленько, стал думать, как без шума выпростать трёхствольник? Если выпростаю, я из тебя, косолапого, дуршлаг сделаю. Теперь уж во мне кипела медвежья злоба. Взглянул бы он в мои глаза! Тихо отстегиваю ремень с обеих антабок, выпростал из- под себя оружие и опять замер. Супостат мой заёрзал-заёрзал на месте, либо нутром почувствовал, а может услышал, как я возился, расстёгивая ремень. Крякнул, развернулся  в пол-оборота и вразвалочку  в мою сторону заковылял неспеша.
Никогда на охоте не приходилось так спокойно целиться. ( Лёжа- то! Поди плохо!) При стрельбе обычно у меня руки дрожат, будто кур воровал. А тут на душе полный спокойняк (со смертью мы уже свиделись, она дозволила мне ещё пожить маленько, если я, конечно, второй раз не угожу косолапому в объятья ). “Ну, уж дудки! В этот раз не прогневайся. За Малыша и за себя”. Целюсь прямо в лоб. Он в десяти метрах. Первая пуля летит из нарезного ствола. Впервые в своей жизни видел, как маленькая свинцовая фитюлька осадила такую громадину. Медведя оттолкнуло назад, лапы дрогнули и он осел, заревев так громко, что стало жутко, сердце моё сжалось. Но расслабляться нельзя было ни в коем разе. Кровь хлестала по его морде, он рвал лапами дёрн из - под себя. Короче, был живой, хотя  и ничего не видел. Но медведь есть медведь. Наощуп найдёт меня, - небо в копеечку покажется. Прикладываюсь вторично и бью прямо в грудь, чтобы лишить зверя возможности работать передними лапами. Короче говоря, я заслуженно победил. Не бахвалюсь нисколько, тем более кровожадности во мне нет ни грамма. Мне жаль было зверя, но своя жизнь оказалась дороже. Да и месть за Малыша что- то стоила.
Бедный мой Малыш! Отомстить- то я отомстил! да разве мне легче от этого стало! ?



                22. КОЛЫМСКИЙ  САМОРОДОК .


Проснулся я среди ночи от стука собственных зубов. Холодрыга в нашей рыбачьей палатке страшная, - дрова в буржуйке давно прогорели и шестидесятиградусный мороз свободно проникал сквозь брезентовую ткань и гулял по палатке, как ему вздумается.
Супротив меня на таком же точно лежаке спал мой приятель Иван Стешнёв. Покряхтывал от холода, словно медведь в берлоге. Терпеливый и ленивый до невозможности. Скорее ноги протянет, чем дотянется рукой до полена. Я не раз выговаривал приятелю:
- Хотя бы раз первым проснулся, подкинул дровишек в буржуйку.
- Чай мы не в Сочах. Можно маленько и помёрзнуть, - нехотя, скрипучим баритоном сквозь дрёму процедит Иван и продолжает спать, как ни в чём не бывало. Настоящий медведь! Знать бы такое дело, разве я согласился бы мастерить двухместную палатку. У всех рыбаков одноместные. Оно, конечно, вдвоем вроде бы сподручнее: пока один заготавливает дрова(рыбачим по несколько суток), другой - пешнёй долбит лунки в двухметровом льду. Лунки большие: пятьдесят на пятьдесят. Иной читатель сейчас ухмыльнётся в мою сторону, скажет: ”Во мужик гнёт нахолодную! Акул что ли в Колыме ловят в такие лунки?” Нет, конечно. Рыба как рыба. Но, во - первых, в двухметровом льду меньше лунку и не продолбишь,  - как будешь чистить ото льда? Во- вторых, и это главное, прелесть зимней рабалки на Колыме заключается именно в этом. Сидишь в палатке перед лункой, словно на огромном аквариуме. Вода колымская чиста, как слеза младенца. Водоросли совершенно отсутствуют. На любой глубине всё до мельчайшего камушка видно. С одной стороны ты как бы в магазине: выбирай какую хошь рыбину, а с другой- и облюбованную нужно ухитрится поймать.
Проснулся я среди ночи, зуб на зуб не попадает. Пошарил рукой под лежаком, выбрал дровишки помельче, сунул их в топку, в тлеющие угли. Буржуйка запела, зажурчала жестяной трубой, поднимая над крышей сизый столбик дыма. (Потому- то рыбацкие палатки  -домишки на Колыме называют “дымком”).
Заслышав знакомый мотив печурки, Иван покряхтывание сменил на храп, да такой, словно за углом кто- то усердно рвал брезентуху и никак не мог порвать.
Мой сон как рукой сняло. Посмотрел на светящийся циферблат часов. Было три ночи. До утра ещё далеко. Кругом стояла гробовая тишина, присущая только Вечной Мерзлоте. Словно какая- то нечистая сила затаилась до поры до времени и неусыпно стережёт тебя. Лишь изредка Колыма “вздыхала” - это лёд на реке “садился”. Ухнет так это капитально и по руслу долго-долго катится треск льда, постепенно затихая. При каждом “вздохе” реки в тёмной лунке вода загадочно шевелилась. Можно подумать, что там, под водой кто- то живой прячется. Всегда неприятно на это смотреть, аж жуть! а хочется, - вдруг и взаправду там есть кто-то. Знал, что окромя снасти на ловлю налима в лунке ничего нет, но какая- то нечистая сила ткнула меня под локоть, я возьми и загляни в лунку. Глянул и обомлел! Мать моя Родная! На дне, за водяными сумерками отчётливо, как на ладони вижу самородок ввиде золотой скобы. Никогда я в жизни золотых слитков не видел, хоть и двадцать лет прожил на Колыме.  Наверное, поэтому увиденная мною картина аж дух перехватила. Ведь с вечера ничего не было. За ночь стало быть течением притащило. Ничего удивительного. В Колыме золота - грести не перегрести. Вон один рыбак поймал щуку на десять килограммов, а внутри золотой слиток, похожий на блесну и величиной с чайную ложку. “Нет. Мой самородок, - тайно радовался я, - не чета блесне. И рядом не лежала! Вот это повезло! Слава богу!А то ведь кому не скажи,- смешно получается. Двадцать лет ходить по земле, где моют золото и не найти хотя бы кусочек... Чем я хуже Мишки Крикалёва, нашедшего в прошлом году на полигоне(он бульдозеристом на прииске работает) приличный самородок. На полученные деньги Мишка купил зелёный “Мерседесс”. (Между нами говоря, мне зелёный цвет не нравится. Другое дело голубой! У моей Мани глаза голубые - голубые, у детишек тоже, да и сам я, видите, голубоглазый. Представляете: на голубом “Мерседессе” да с голубыми глазами ! Шик !)
Склонился над лункой и налюбоваться не могу. Такой самородок разве щука проглотит! Слишком большой и сильно изогнутый. Напоминает собой серп, только без деревянной ручки. Совершенно верно, - лезвие от серпа. Надо же! какие природа заковыки делает.
Размышляя, стал я замечать, что золотая скоба не стоит на месте. Понятное дело, как-то же её сюда притащило. Течение в Колыме сумасшедшее- чёрта рогатого притащит. Песок, очевидно, из - под слитка вымывается и скоба незаметно, как часовая стрелка смещается к центру лунки. Надо было спешить и что- то предпринимать.
Снасть, поставленная вчера с вечера на налима, подходила для этого как нельзя лучше. На миллиметровой леске тройник, а выше тройника прикреплён свинцовый шар чуть поменьше куриного яйца, чтобы течение не сильно сносило наживку. Достал я эту снасть, сделал её “более послушной”, опустил свинцовый шар почти к самому тройнику, в надежде одним из крючков зацепить скобу. А глубина приличная: метра четыре, а то все и пять будет(рыбачим обычно на ямах). Как не тяжёл свинцовый шар, течение всё же сносило тройник. На скобу моё приспособление не ложилось. Рядышком, в нескольких сантиметрах. Я и так, и эдак. Не получалось. Хорошо, что самородок смещался к центру, и отчаиваться было излишне. Никуда он от меня не денется. Я облегченно вздохнул и только теперь заметил, что руки мои ходуном ходят, а сам взмок, как мышь. То ли оттого, что в палатке был уже “маленький ташкент”, то ли неожиданная удача разогрела меня изнутри. Снял с гвоздя полотенце, стал вытирать лицо... шею.
“Куда спешить? - утешал я себя.  - Никуда самородок не денется. Если бы слиток был прямоугольным или неправильной формы, тогда, как говорится- видит око, да зуб неймёт, - такой предмет никаким крючком не выудишь со дна. А этот нужно только зацепить крючком за середину с внутренней стороны, тяжёлые концы перевесят, опустятся и скоба, как милая, пойдёт “до мэнэ”. Надо только дождаться, когда скобу подтащит к середине лунки”.
А Иван выводил такие рулады, совершенно не ведая о самородке. “Кстати, об Иване, - подумал я. - Брать его в долю или не брать? В принципе он никакого отношения к скобе не имеет. Так это- сбоку припёку. Возьми Ивана в долю, - плакал тогда мой голубой “Мерседесс”.  Если делить на двоих, то дай Бог, чтобы на “жигулёнка” хватило и то пятой модели... На красном “жигулёнке”  с голубыми глазами?!  Да ни в одни ворота такая картина не лезет” -украдкой вздохнул я, косясь на Ивана. А потом, что моя Маня скажет, если узнает? У-у-ууу! Лучше и не думать об этом. У неё ж не язык, а бритва, - сразу наголо бреет. Как- то в своём огороде в густом кустарнике я нашёл гнездо с куриными яйцами. Десятка полтора, два  их было. Для меня ясно- яйца не мои ( в том смысле, что мы кур не держим) . Не ты клал, не ты и возьмёшь. Так я полагаю, должно быть. Стал расспрашивать соседей, не их ли куры яйца... того...
- Нет вы посмотрите на дурака! - Маня заложила руки в боки, глаза её сразу позеленели. - Во-о-оо Тюха- Матюха. Ходит, спрашивает чьи это яйца! Да какой же дурак от такого добра откажется.
- Мишка Крикалёв сказал, что это его яйца и забрал, - стал оправдываться я.
- Да Крикалёвы в жизни кур не держали. Во дура-аак!
Вобщем, я твёрдо решил Ивана в долю не брать- с какой стати?!
Думки заметно успокоили меня. Разве дрожащими руками вытащил бы я самородок. Как бы не так!
Вот скоба, наконец, сместилась к центру лунки и стала по- моему ещё больше. Сделал попытку  ( Господи, помоги!) зацепить её. Неудачно. Тройник вроде бы ложится хорошо, но остриё, жало крючка скользит по самородку, ни на мгновение не задерживаясь. Понятно, золото гладкое как голыш. Песком и водой отшлифовало за годы- то. (Какие годы? За века! )Песок плотно прилегает к скобе, даже жало крючка не подсунуть. Вот если бы подковырнуть её, скобу чем- ни будь, слегка приподнять и тогда подсунешь жало крючка. А так она лежит как заколдованная. Была бы арматурина или проволока пятиметровая, - другой разговор. Может палку выломать? Лесину на берегу вырубить?  Но как ты её затащишь в лунку?! Или дыру в потолке “дымка” делать и через неё засовывать, или убирать палатку совсем, но тогда в лунке ничего не увидишь. Это пока палатка над лункой стоит, на дне всё до камушка видно. Убери её, - будет темно, как... незнамо как. Кроме того, пока найдёшь подходящую лесину, течение сдвинет самородок за край лунки. А край уж вот он.
Размышляя, я беспрестанно пытался зацепить скобу снастью. Пустые хлопоты... Может,  пока не поздно, Ивана разбудить?  Он -  малый башковитый, глядишь, подскажет, что сделать. Чёрт с ним... Нет не с Иваном...с “Мерседессом”. Вообще “дулю” можешь получить.
- А?... Что?... Самородок?...- всполошился Иван спросонок. - Где?... - поднялся с лежака, заглянул в лунку. Слипшиеся глаза таращит, ничего не понимая. Стал кулаками их тереть. Потом зачем- то посмотрел на потолок, на жестяную трубу и молча направился к выходу.
- Куда же ты? Помоги...
- Нужда припёрла, - нехотя процедил Иван уже за дверкой палатки. - Выйди тоже на минутку.
-А самородок? - выглянул я в дверку.
- Никуда твой самородок не денется. Глянь луна какая золотистая. Только при шестидесятиградус-ном морозе такая бывает.
- Ну и что?
- А теперь посмотри на потолок палатки. Между трубой и брезентом щель видишь?
- Вижу, - торопливо перебил я, глядя на потолок.  - Причём тут щель? Она не больше сантиметра, а самородок вон какой...
- А то ты не знаешь, как вода увеличивает. На дне хариус один, а вытащишь - смотрится иначе. То же самое с лунным отражением.
- Ну хорошо, - не сдавался я, - но ведь самородок движется, его течением сносит..
- Оттого и движется, что земля вертится, чудик! Луна смещается, и самородок твой не стоит на месте. Вот сейчас я рукавицей прикрыл щель. Где твой самородок?  - Иван спокойно приложил рукавицу на крышу, подвинул к трубе и ... вдрызг разбил все мои мечты. Я молчал. Долго не мог придти в себя. Эх, надежды наши! Вы так хрупки...
-
                23. НЕВЕРОЯТНЫЙ  СЛУЧАЙ.

Стрелок как –то был в Сусумане. До автобуса оставалось время, и он зашёл ко мне.
-Смотри, что я купил, - радуясь подобно ребёнку, Стрелок стал показывать мне какую – то книжку. – Здесь собраны сведения о многих животных. Описаны их поведения, образ жизни, места обитания. Каждый материал  полон рисунков  и фотографий.
Мы сидели на кухне, «гоняли чаи», перекидывались фразами, о предстоящей зиме и, конечно же, об охоте. Стрелок, как всегда аппетитно, пил чай «вприкуску», ни на минуту не переставая листать книгу. Видно было, что он рассматривал картинки. Занятие это так увлекло его, что он при мне перелистал почти все страницы. На одной из них он вдруг замер, скорее сказать, остолбенел, перестал пить чай и долго не мог оторваться от рисунка. Поведение охотника озадачило меня и я невольно заглянул в книгу, на ту страницу, которая привлекла внимание Стрелка. Он сидел молча, приоткрыв рот, но по его состоянию ви- дно было, что чувства его перехлёстывали через край  и он мучительно искал с чего начать разговор.

-Невероятно, - наконец - то дождался я от него слова. – Не-ве-ро-ят-но! –подчёркнуто повторил Стрелок, покачал головой, выражая сомнение в случившимся. – Слушай, - повернулся он ко мне, - ущипни меня, может я сплю?

-Что случилось? – произнёс я слова, которые уже с минуту теснились у меня на языке, просясь наружу.
Стрелок закрыл книгу, заложив кургузый палец на странице, которая заставила его остолбенеть. Я приготовился слушать, а Стрелок, вспомнив про чай, отхлебнув глоток,  другой и начал рассказывать:
-Удивительно и невероятно! Тридцать лет прошло, - видно было, что охотник никак не мог «отойти» и начинал свой рассказ явно с раскачки. – Да, тридцать лет. Под Ростовом как–то проводил я свой отпуск. На Койсуге. Такая степная речушка, не очень – то большая,  но для рыбалки милое дело: крутые берега упирались в камыш, местами росла куга, по тихим заводям стелились листья чудных кувшинок. Места для сазана и чебака что ни на есть отменные. Потом выяснилось, что есть плотва и даже лини попадались.
Была там рыболовная база  общества «Динамо». Я не был членом этого общества, рыбачил несколько дней дикарём, спал прямо на берегу, а потом местный рыбак надоумил меня попроситься к директору базы на постой.
-База пустует постоянно. Сейчас никого нет, попросись, директор пустит. Он человек душевный и простой.
И действительно, около вагончика меня приветливо встретил невысокого роста мужичок. Представился директором базы Анохиным. С ним за компанию пришла рыжеватая собачонка. Чувствовалось, они оба соскучились по живому человеку, особенно собачка, которая так и стелилась у моих ног и преданно заглядывала мне в глаза, пытаясь понять, что я за человек: добрый али злой.
За какие –то копейки я купил путёвку. По ней мне причиталась кровать в вагончике, умывальник с обшарпанным зеркалом (брейся – не хочу!) и, самое главное, полагалась деревянная лодка с вёслами и черпаком. Английский лорд, наверное, позавидовал бы такой рыбалке. Я уже не говорю о печке, что стояла под навесом, на которой при желании можно было готовить обед. Посуда тут же стояла под навесом на полках. Отдых получился на славу, клёв изумительный и утром, и вечером. Недели две я кайфовал один –одинёшенек. Как -то подошёл ко мне Анохин, явно стесняясь, завёл разговор:
-Завтра на базу приедет рыбачить какой –то чинуша из Москвы: то ли генерал милиции, то ли из КНБ. По рации слышимость плохая, не понял ничего. Короче, тебе придётся…
-«Сматывать удочки»- подсказал я Анохину, видя с каким трудом он подбирает слова, чтобы не обидеть меня.
-Да не совсем так, но где - то около этого. Просто я обязан поставить тебя в известность. Может всё и обойдётся, неизвестно, что за человек, но я тебя прошу: не лезь к нему с расспросами, будто тебя здесь нет. Тут, бывает, разведчики рыбачат, резиденты всякие. Они неразговорчивы и страсть как не любят любопытных. Пока не дёргайся, рыбачь, если запротестует, тогда уж не прогневайся.
Прибывший и вправду оказался молчуном. Высокий, сухопарый, как слега, мало походил на русского мужика. Слова не выронил за время недельной рыбалки. Такое впечатление, что не знал нашего языка.
-Может, иностранец какой? – спросил я Стрелка  и подлил ему в чашку чаю.
-Скорее всего, англичанин. Долговязый такой. Мне - то что? Детей с ним не крестить. Я тоже молчу. Приткну свою лодку носом в куст куги, две удочки у меня, а больше мне ничего и не надо. Молчун рыбачил поодаль, но сквозь камыш мы хорошо видели друг друга. У меня место прикормленное. Одну за одной рыбу потаскиваю, словно из мешка. Молчун сидит, у него ни поклёвочки. Сидит, и слышу, как он сопит. Краем глаза замечаю, как он вытягивает длинную шею и смотрит в мою сторону, особенно, когда я наживку сажаю. Может, хотел узнать, на что ловлю, а может, высматривал на какой глубине я ловлю. Я терпеть таких людей не могу. Спроси в открытую: «Мужик, на что ты ловишь и на какой глубине?» Не лезть же мне самому к нему с советами, тем более, мне не велено с ним общаться. На другой день я оставил своё прикормленное место, отплыл подальше, думаю, пусть мужик половит около моего куста, душу отведёт. Он правильно  понял мою уступку, бросил якорь у куста куги. Я вдалеке сижу, потаскиваю одну за другой.  У Молчуна глухо и люк задраян. Опять он тянется своей гусиной шеей  в мою сторону, изредка поднимет якорь и «короткой перебежкой» приближается ко мне: здесь забросит удочку, - не клюёт, ближе подплывёт, забросит. Опять сопение, глубокие вздохи, завистливые и неприветливые взгляды, будь они неладны.
-Ты бы сам предложил ему наживку, - выждал паузу я.
-Конечно, надо было, - согласился со мной Стрелок, - но ведь мне не велено к нему соваться. Своими подглядываниями он достал меня. Ты же знаешь, какой я впечатлительный. Яркие события у меня, как в компьютере, во снах отражаются. Мы с Молчуном жили в разных вагончиках. Анохин – в деревянном домике. Сплю я ночью и вижу сон:
Рыбачим. Молчун, как всегда тянется гусиной шеей в мою сторону и не видит, из камыша сзади него высовывается голова кошки. Кошка необыкновенная, на высоких, как у цапли лапах. Никогда я не видел такого чуда. И разговора о такой кошке на моей памяти не было. Откуда она у меня в голове оказалась, прямо не знаю. Во сне мне какой –то внутренний голос подсказывает, что это очень опасная кошка, так называемая камышовая. Она опасна тем, что  может, не прыгая на человека, а поднявшись всего на задних лапах, дотянуться до его лица и выдрать когтями глаза. Я испугался, думаю, как помочь человеку. Начинаю кричать ему, хочу предупредить Молчуна. А он меня не слушает, тянет свою гусиную шею в мою сторону, всё высматривает у меня что- то. Кошка рядом. Я вижу, как она поднимается на задних лапах, передние тянет к его глазам. Миг всего – и человек останется на всю жизнь калекой. Я заорал, что было мочи.
-Представляю, какой переполох у мужиков, - вставил я.
-Да что ты! Больше всех напугалась собачка. Это уж потом мне Анохин рассказывал. Собачка очень впечатлительная, не залаяла, а заорала благим матом. Анохин выскочил. За ним пришёл и молчун. Я понимал, что виноват перед ними, но про сон говорить не стал, тем более в присутствии Молчуна. Я извинился перед ними, ничего не рассказывая. Они, пожав плечами, ушли досыпать.
-И это всё? – удивился я.
-Тот сон я вспоминал всю жизнь. Как и откуда втемяшилась мне голову эта кошка? Никогда в жизни, кроме того сна, её не видел. И вот сейчас в этой книжке наткнулся, смотри, - Стрелок открыл заложенную пальцем страницу. На рисунке были изображены две кошки с длинными – предлинными лапами. Одна полосатая, другая однотонная. – Вот эта мне снилась тогда, полосатая, - Стрелок ткнул кургузым пальцем в полосатую кошку.
Первый раз в своей жизни вижу её, не считая того сна. Разве это не чудо?! Тогда что?