Рыжие косички

                Рыжие косички.



Мой муж был писателем. Он любил дорогие сигары, спортивные авто, езду верхом и бильярд.  Но больше всего на свете он обожал свою дочь. Дочь грека и русской, Тэа, росла в любви и роскоши, но избалованность ей была чужда. Первое слово, первый шаг, первая долгожданная фраза: «я люблю вас» были позади. Были позади повести Марка, посвященные дочери, которые она потом охотно читала. Тэа боготворила отца и любила меня. Она слишком быстро выросла и стала взрослой. Шесть лет! Шесть лет моему чуду, которое я так храню и молю Бога о том, чтобы он хранил ее.
Вот оно – чудо, сидит рядом со мной  в машине и смотрит куда-то вперед. Она делает тонкие замечания по поводу моего макияжа и цвета колготок, но всегда  - комплимент моей прическе. Волосы мамы – это святое. «Я хочу быть похожей на маму, у нее такие красивые волосы! – говорит Тэа». Она тщательно причесывается и аккуратно одевается, напевая какую-то миленькую мелодию или ее любимую итальянскую польку Рахманинова. Она – единственное, что осталось у меня, Тэа – все и вся в моей жизни.

Марка не стало. Я помню лишь привезенную искореженную «Феррари» цвета спелой вишни, которую поставили при въезде к дому и заключение патологоанатома: ранение не совместимое с жизнью. Огромная скорость, не справился с управлением, кювет и вот… мы с Тэа остались вдвоем.
Я мучительно переживала пустоту после гибели мужа, а Тэа все хранила внутри себя. Она плакала, но рыдали только ее глаза. Спустя некоторое время, Тэа пришла ко мне и мужественно сказала: «Мама, мне кажется, нужно оставить папин кабинет. Пусть это будет память о нем». Я согласилась – спокойствие дочери было важным для меня. Но она даже представить себе не могла, как тяжело видеть все нетронутым, даже окурок сигары в пепельнице больно жег сердце. Казалось, что вот-вот и Марк войдет, обнимет своими могучими руками, поцелует каждого из нас и запахнет его одеколоном, будет слышен его смех, и мягкий баритон расскажет нам одну из своих непридуманных историй.

Мы ехали, я украдкой смотрела на славянский профиль своей дочери, на рыжие косички, которые она теперь регулярно заплетала по утрам. Муж очень любил их, легонько, шутя, дергал их и поддразнивал Тэа. Дочка попросила меня записать ее в кружок греческого языка: «Папа хотел, чтобы я знала свой родной язык, ведь даже имя у меня – греческое. Да, мама?». Мы проехали два квартала молча. Я включила тихую музыку Грига. Тэа проговорила: «Ты никогда не ездишь быстро, мам. Ты боишься умереть как папа?»  Я молчала. И Тэа не ждала ответа, она его знала – я боюсь не за свою, а за ее жизнь. Она понимала это, и слезы снова заструились по ее щекам.
Вечером я вышла из душа и, проходя мимо комнаты Тэа, увидела как моя дочь, сидя за туалетным столиком, утюжком для волос выпрямляла свои шикарные локоны, взгляд был упрямым и гордым. Я не зашла к ней. Через четверть часа она сама вошла ко мне в спальню и сказала: «Мамочка, я всегда хотела быть похожей на тебя. Мне так нравятся твои прямые длинные волосы. Они такие красивые! Это очень плохо – хотеть быть похожей на других?». Я, как могла, объяснила Тэа, что это не плохо, но все же что-то свое должно быть в человеке, что-то, что есть только у него, что называется неповторимостью. Она охотно согласилась, рассматривая на свет цвет своих волос. Да и я прекрасно знала, что свои рыжие волосы Тэа очень нравились.
……………………………………………………………………………
Наутро косичек на голове Тэа естественно не оказалось, волосы были убраны в тугой хвост, в руках диск Бетховена. Она поприветствовала меня и звонко чмокнула в щеку, потерлась, как нашкодивший котенок, о мои ноги и обняла меня. В это время я подумала о ее беззащитности, о ранимости... Мне казалось, что она потихоньку начала забывать трагедию в нашей семье. Я думала, что постоянные заплетенные косички после смерти мужа уже позади. Я ошибалась… Тэа мучилась, она так хотела, чтобы ее папа был доволен ей, она хотела показать, что до сих пор любит его и помнит, но только одного этого ей было мало. Она хотела по-прежнему вести свой образ жизни, но какая-то обязанность перед отцом, явно мешала ей. О посещении психолога не могло быть и речи. Я поставила задачу – справиться самой, и я пошла к этой цели.

Вечером мне захотелось заглянуть в кабинет покойного мужа. Я очень любила заходить туда, когда он работал, вдыхать аромат его сигары, смешанный с запахом его парфюма, смотреть на греческий профиль, слушать барабанящий звук клавиатуры компьютера и редкое покашливание. Я подходила к нему и целовала затылок его черных курчавых волос, говорила, что пора уже спать, а он, желая мне спокойной ночи, задерживался в кабинете почти до утра…  Итак, я вошла в кабинет и ужаснулась. Он выглядел словно при переезде – книги были перевязаны веревками, картины со стен сняты и положены в полиэтиленовые пакеты, все составлено кучками и ждало перемещения. «Значит, это было сделано вчера ночью, сегодня она не успела бы»,- подумала я. Нужно было поговорить с Тэа. Но я не торопила события, ждала, когда она сама наберется смелости.

Спустя пару дней, за ужином, ковыряя пудинг в тарелке, Тэа подняла свои огромные зеленые глаза в пушистых ресницах и почти шепотом спросила меня:
- Мама! Ты всегда будешь меня любить? Даже если я что-то сделаю не так, сделаю что-то плохое и страшное, что-то, что будет отвратительным и покажется тебе странным?
-Да, дорогая, всегда. И ты меня поймешь со временем, когда у тебя будут собственные дети.
-Мам… Я убралась в кабинете папы. Я сделала плохо?
Мне всегда было больно смотреть на оставленный, словно при жизни, кабинет Марка, - все было так, словно он просто вышел в столовую за бокалом коньяка и свежей газетой, но он не возвращался. И это ожидание превращалось в пытку, но отказать дочери в желании было выше моих сил. И, вот, теперь она поняла, как горько, когда ты заходишь в комнату, а там – никого. Все, казалось бы, на месте, а пусто, все живет своей жизнью, каждая вещь, каждая мелочь. А главного нет – нет человека. И эти вещи и мелочи, пустяки обихода были немыслимы без него, каждый предмет был пустым и терял свою значимость. Недописанная книга, оборванная на полуслове, которую он хотел по приезде закончить, казалась калекой.  Уже никто не сможет ее дописать так, как смог бы закончить ее автор. Никто не сможет оживить комнату и наполнить ее невидимым светом и теплом, как было при жизни Марка, как никто уже не сможет оживить его самого, того оптимиста и весельчака, которому все вокруг завидовали и не скрывали этого. И вот, все это поняла его дочь, Тэа. Она поняла, что в кабинете одиноко и холодно, что человека, который был  нам так нужен, уже нет, и никогда не будет. Так зачем же она нужна, эта комната, она только причиняет нам боль?! И я ответила:
-Это не плохо. Понимаешь, без папы, я думаю, там было бы нам очень грустно. Так что давай мы с тобой вместе уберем папины вещи на чердак?
Тэа согласилась. Через пару дней нам звонили родители мужа и приглашали нас к себе погостить. Дочка очень любила бабушку и деда, и очень обрадовалась приглашению. Было решено улететь на следующий же день. Я радовалась, что смена впечатлений поможет дочери справится с угнетенностью и, оставив свою компанию на попечении своего заместителя, улетела с Тэа на побережье.
……………………………………………………………………………
По приезду домой, я увидела в Тэа еще большую подавленность и тревогу, но ничего не спросила. Утром я ждала ее в машине, так долго дочка еще никогда не собиралась. И, вот, - в дверях дома я увидела совсем повзрослевшую девочку лет восьми, волосы были выпрямлены, убраны в хвост, брючный костюм и черные очки, в руках – Шопен. Боже, я увидела свое отражение! Диск в руках Теа блестел на солнце и слепил мне глаза. Она быстро села в машину и включила музыку. Вторая фортепианная соната. Это было невыносимо, она лихорадочно спешила выключить, но ничего не получалось. Я нажала на нужную кнопку и завела машину.
-Прости, мамочка,- Тэа со слезами на глазах извинялась,- я не хотела.
-Я знаю, дорогая!
В этот день я отменила все свои деловые встречи и забрала из садика Тэа сразу после завтрака, извинившись перед воспитателями. Мы поехали на Елисейские поля, а потом в итальянский ресторанчик, так полюбившийся дочери. Наше настроение совпало с настроем природы – ливень заливал весь Париж, мы укрылись в ресторане и обсуждали картины Монэ.  Вдруг Тэа, отвернувшись к окну, спросила меня:
-Почему умер папа? Почему он нас покинул? Ведь он нам так нужен, нам так было всем хорошо вместе! Зачем Боженька забрал его у нас? Это так несправедливо,- она рыдала, слезы струились у нее по щекам, Тэа не скрывала своего настроения, на нас стали оглядываться люди, но ей было все равно. Она закрыла лицо руками.
Я не знала ответа, я призвала всю свою мудрость и ответила, я должна была:
-Понимаешь, когда-нибудь нас всех заберет Боженька, раньше или позже, но это случится, обязательно. Нашего папу Бог забрал чуть раньше, чем нужно, слишком рано. Так случается, справедливость тут не причем. Возможно, Бог захотел объяснить папе, что так ездить, как он – быстро и не совсем осторожно, нельзя. Вот, и забрал его. Но я знаю одно, дорогая, что папа нас с тобой видит с небес, он радуется и огорчается вместе с нами, переживает все наши трудности, и пытается помочь, если мы запутались.… Все люди рождаются и спустя время умирают, так сложена наша жизнь! Но все выполняют свои задачи на земле, видимо папа наш уже ее выполнил, он очень много написал произведений, которые читают другие люди, они переживают вместе с героями его книг, чему-то учатся и просто веселятся, когда читают что-то смешное в папиных сочинениях. Людям он оставил очень много – он оставил с этими книгами частичку самого  себя, это дорогого стоит, это для нас всех очень много.
Наступило долгое молчание. Я боялась, что она меня не поймет.
-Мама, я, кажется, поняла – папа всегда будет рядом с нами. Я так люблю тебя!
Мы обнялись, я вытерла слезы с ее прекрасных глаз, и мы поехали домой. Ливень кончился, но не надолго, он дал нам небольшую передышку, громадная туча, гонимая ветром, неслась на город, чтобы обрушить очередную порцию дождя.
Вечером от плохого настроения Тэа не осталось и следа. Мы провели время в мастерской, где обычно рисовали, на этот раз, карикатуры, которые обожали придумывать вместе. Хохот, визг и передразнивания доносились из комнаты. Тэа подзадоривала меня, я подтрунивала над ней. Спать легли очень поздно, а на утро случилось то, чего я никак не ожидала от своей дочери.
……………………………………………………………………………
На следующий день я приехала на работу позднее обычного, нужно было заехать в несколько офисов, дела не требовали отлагательств, поэтому в компании я появилась в начале одиннадцатого. Дожди продолжались, и Париж превращался в тропики, ливни которого свирепствуют чаще обычных дождей, и я, мокрая и немного недовольная от распадавшейся прически, входила в приемную. Моя секретарша была белее снега, бледная и заикающаяся, она все же проговорила:
- Ел-лена! Вам звонили из садика…
Дальше она не смогла ничего сказать, рыдания прервали ее речь. Я резко вытащила из кармана телефон, он был выключен. Воспитатели обычно звонят мне на мобильный, но, не дозвонившись, видимо, позвонили на городской номер.
-Мишель! Успокойтесь. Что они Вам передали для меня? 
-Пропала Тэа!
-Господи!- у меня не было слов.
Я летела обратно к машине и мчалась в детский сад. В этот момент была похожа на своего мужа, - скорость моего авто была явно запредельной. В голове – мысли как кони обгоняли друг друга: похитили или все-таки сбежала? На Тэа  это не было похоже. У меня не было врагов – бизнес был не настолько великим, чтобы из-за него похищать дочь и требовать выкупа. Что-то было не так, но что. Как мог шестилетний ребенок бесследно пропасть, пройти посты охраны и перелезть через забор? Через четверть часа я стучалась в кабинет директрисы.
Два часа бесполезных разговоров, бесплодных поисков и звонков. Весь Париж искал девочку, шести лет, высокую для своего возраста, худую, с длинными рыжими курчавыми волосами, глазами зеленого цвета, одетую в кирпичного цвета брючный костюм и черные ботинки.
Дождь превращался в ливень, затем полил сплошной стеной. Мой мозг судорожно начал искать выхода. Ведь где-то моя маленькая девочка была одна, под проливным дождем, голодная и замерзающая, если совсем не замерзшая…. И я поняла. Мой «Порш» ревел что есть мочи, за мной на такой же бешеной скорости летела полиция и скорая помощь. Я вылезла из машины, побежала, и…  увидела!!! У надгробия своего мужа я узнала две рыжие косички и вздрагивающие плечики моей родной Тэа. С кончиков волос стекала струйками вода, дождь кончался, я подошла и обняла ее. Я взяла это хрупкое создание на руки и понесла в машину. Она плакала, я рыдала. Я целовала ее мокрое лицо, обнимала и прижимала ее к себе так, будто никогда в жизни этого не делала. Я шептала, что люблю ее, и она в ответ шептала мне то же.
……………………………………………………………………………
Тэа  выписывали из больницы спустя полтора месяца после ее побега. Мы никогда больше не разговаривали об этом. Я даже не знаю, каким способом смогла выйти шестилетняя девочка из охраняемого садика, как она добралась до кладбища и что вообще она хотела там, у надгробия, на могиле, под проливным дождем. Все эти вопросы я оставила без ответа и решила не задавать их дочке, лишая ее возможности пережить еще раз весь этот ужас. Мы стали считать, что Тэа просто  заболела, простудившись на улице. Так, а не иначе.
Мы ехали из больницы с папкой моих портретов, нарисованных дочкой и учебником греческого, и я не удержавшись, сказала Тэа :
-Дорогая, дома тебя ждет сюрприз!
-Ты купила мне новый мольберт?
-Ничего не могу тебе пока сказать, но знаю одно – это лучше любого мольберта!

Неделю назад позвонила мама моего покойного мужа:
-Елена, как наша девочка? Поправляется?- спрашивала она дрожащим голосом, ее ломаный французский был значительно лучше моего греческого.
-Да, мама,- отвечала я без нотки притворства. Тэа  действительно шла на поправку,- на следующей неделе можно ехать домой, а вы с папой собирались приехать. Приедете?
-Думаю, да. Хоть климат вашей страны не совсем  подходит для здоровья моего мужа, но на недельку можно прилететь. Хочется увидеть нашего ангелочка, мы купили много подарков: новый мольберт, да много чего еще.
-Тогда увидимся, я встречу вас в аэропорту.
……………………………………………………………………………
Мои мама и папа умерли очень давно, а родители мужа стали родными с первого дня знакомства. Эта интеллигентная семья помогла мне не раз. И вот теперь помогает моей дочке. Тэа любила бабушку и деда всем сердцем, и я решила сделать девочке сюрприз - пригласила их в гости.
У Тэа не было слов и предела радости. Она, бледная и исхудавшая, подбежала к деду и кинулась к нему на шею, потом звонко чмокнула бабушку и, оглянувшись ко мне, сказала:
-Мамочка, эта самый приятный сюрприз на свете!!!
-Да, дорогая!- мне так было приятно смотреть на ее восторг и радость. В эти минуты она была по-настоящему счастлива.
Через неделю они покинули Париж, полетели к себе на побережье, где тепло и солнечно. Мы с Тэа остались опять одни. Мы грустили. Был вечер, мы сидели у камина, Тэа забралась ко мне на колени и, теребя прядь моих волос, спросила:
-Мам, а мы не можем жить вместе с бабушкой? Нам с ними было бы веселей. Я бы помогала бабушке, а тебе было бы не так грустно.
-Я знаю детка! Но, думаю, это сделать очень сложно. Я не смогла бы там найти себе работу, а скопленных сбережений нам хватило бы ненадолго. К тому же нам пришлось бы потеснить бабушку и дедушку в их столь небольшом доме. Ты не совсем хорошо знаешь  греческий, а французский язык в Греции знают не все, поэтому нам трудно пришлось бы общаться. Нам пришлось бы во многом себе отказать во имя жизни с бабушкой и дедушкой. Ты готова к таким переменам?
-Не знаю мамочка. Я же не пробовала.
-Конечно, дорогая!
-А они у нас жить не могут?
-Дедушке очень вреден климат нашей страны. Ты же знаешь.
-Поэтому мы так редко видимся?
-Верно. Но я обязательно подумаю, что мы можем сделать для того, чтобы быть поближе друг к другу.
Ночь после разговора была практически без сна. Если Тэа  заснула спокойным сном, то я лихорадочно пыталась взвесить все за и против переезда и жизни в Греции. Минусов было гораздо больше чем  плюсов. Но попробовать стоило.
……………………………………………………………………………
Наутро Сесиль, моя секретарша, приготовила мне полный отчет о финансовых делах моей компании и все взаимодействия за последний год. Дела явно шли хорошо. Я пересмотрела все личные дела близких мне сотрудников, в том числе своего заместителя, но никого не смогла увидеть в роли директора на время своего отъезда. Приезжая каждый месяц в Париж из Греции мне предстояла бы громадная работа, - никто не смог бы сделать все так, как делала я сама. Мой творческий процесс был спонтанным и неординарным, поэтому я всегда отличалась от множества креативных людей нашей компании. Поэтому моя компания была всегда на плаву. Чтобы назначить себе заместителя на продолжительный срок, нужно было бы искать кандидатуру со стороны, но это требовало много времени, чем я не располагала. Я уже подумывала, не продать ли компанию и организовать что-то другое в Греции, только чтобы дочь была счастлива. Я металась. Мысли роились в голове, я продумывала план за планом. Было выпито море кофе, исхожен весь офис, сделаны сотни телефонных звонков, но проблема решилась спустя месяц сама собой.
……………………………………………………………………………
В детском саду была выставка рисунков. На детские творения пришла взглянуть мадам Клонсье, директор художественной школы. Картины Тэа сразили хрупкую женщину и она, немедля, пригласила нас на экскурсию с дальнейшим приглашением посещать школу. Моя милая дочка прыгала от радости. После похода в мастерские художественной школы, она два часа подряд восхищенно рассказывала мне о прекрасной живописи ребят, воспитанников этой школы. Затем уверенно сказала:
-Если я научусь также рисовать как эти ребята, я смогу намного лучше рисовать твои портреты, мам!
-И не только мои портреты. Ты сможешь вообще рисовать намного лучше.
Теперь Тэа два раза в неделю ходила на улицу Монбланш и с упоением рисовала. Ей также нравилось ходить на греческий. Дочка нашла и там друзей и быстро освоила довольно трудную грамматику языка. Два раза мы ходили рисовать в студию к мадам Клонсье и два раза в кружок греческого языка. О переезде речи больше не было. Но через месяц поговорить все же пришлось.
…………………………………………………………………………
Как-то Тэа предложила мне порисовать в мастерской и сообщила:
-Мамочка, я уже лучше тебя рисую!
-Конечно, милая! Ты же этому учишься у профессионалов, а я рисую просто так, потому что захотела однажды без предварительной подготовки. Скоро ты сама будешь учить меня живописи.
-А вот греческий ты знаешь намного лучше меня!
-Возможно, но произношение у тебя как у настоящей гречанки, поверь мне.
-Мам… Я видела в шкафу чемоданы. Мы что, все-таки переезжаем?! – с ноткой досады сказала Тэа.
Я действительно купила чемоданы, для эксперимента. Я хотела увидеть реакцию своей дочери и убедиться в том, что она передумала и забыла про переезд.
-Ну, ты же сама хотела переехать к бабушке и дедушке. Не так ли?
Тэа потупила глаза и молчала. Она уже не хотела уезжать, и я понимала это. Мой эксперимент удался. Я выдержала чеховскую паузу и обняла ее, сказав:
-Ладно, Тэа, не грусти! Мы никуда не едем!
-А как же чемоданы?
Я давно уже припасла на такой случай ответ и проговорила:
-Это подарок для тети Луизы, у нее же скоро день рождения. Ты видишь, какие чемоданы красивые, да и стоят они недешево, тетя Луиза никогда бы не купила себе таких дорогих сумок, вот, я и решила преподнести ей подарок. Она очень обрадуется, к тому же чемоданы понадобятся ей очень скоро – очередное путешествие планируется на следующий месяц.
 
Моя подруга Луиза была и вправду истинной путешественницей и, кажется, она объехала уже полмира, правда. Она была из тех, кто все свои сбережения и заработки тратили на свое хобби. Поэтому лишних денег у нее никогда не было. Не успеет она приехать и заработать приличную для женщины-парижанки сумму, как уже собирается в другое путешествие и, вместо того, чтобы купить себе красивое платье или еще что-нибудь, столь желанное для леди, тратит деньги на очередную авантюру. Но я всегда на ее стороне,- одинокой женщине не стоит киснуть в роскошных апартаментах и сетовать на жизнь, нужно заниматься любимым делом и жить так, как хочется.
-Ну, что, дорогая,- сказала я своей дочери,- мы пойдем на день рождения тети Луизы и посмотрим на ее собачек Чаки и Вилли?
Тэа не нужно было просить два раза, Луизу она очень любила. Могла часами рассматривать ее ювелирные работы и обсуждать их с моей подругой. И уже через неделю мы сидели нашей девичьей компашкой в уютном доме моей ювелирши и смеялись, обсуждая очередной  план ее путешествия.
Мой эксперимент удался, и я радовалась как ребенок, что все обошлось. На голове моей дочери появлялись то косички, то выпрямленный хвост, то распущенные рыжие локоны развевались на ветру, но это уже не несло того зловещего подтекста, который заставлял меня вздрагивать раньше. Я любовалась своей Тэа,- вбегает ли она после греческого, торопливо читая стишок, выученный на уроке, или крадется ко мне в кабинет после урока живописи, рассказывая, каких успехов она достигла на рисовании,  демонстрируя очередное творение,- все это было обворожительным и чарующим. Да, это было замечательно, но не долго. Казалось, все позади, но это только казалось. Спокойная и размеренная жизнь длилась недолго. Впереди меня ждали новые всплески эмоций моей дочери, частая смена настроения и потухший взгляд. Рок сменялся джазом Гершвина, рок-н-ролл мазурками Шопена и сонатами Паганини. Но неизменными оставались лишь мои портреты, которые продолжала рисовать Тэа. Карикатуры были редки, рисовались, когда мы вместе собирались в студии. И это немного успокаивало. Значит, была надежда на «выздоровление».
Напряженная жизнь Тэа, мои бессонные ночи и беспокойство наших стариков, то есть бабушки и дедушки, достигли апогея. И, вот, однажды случилось то, что положило конец всей нашей душевной борьбе, всем мучениям и метаниям и бесконечным вопросам «почему».
……………………………………………………………………………
  Проснувшись однажды, я решила взять выходной. Усталость давила на меня, мой мозг казался мне грецким орехом и, уговорив Тэа составить мне компанию кататься на лошадях, мы отправились на ипподром.
Вечером мы зашли в кафе съесть мороженое, а потом, взявшись за руки, гуляли по городу. Вдруг нас оглушил свист тормозов и пронзительный визг собаки. Мы оглянулись - в нескольких метрах от нас лежало бедное животное в крови с открытым переломом лапы – кости торчали,  и кровь струйкой стекала на асфальт. Все онемело стояли у тротуара, а моя девочка, которая всегда страшно боялась крови, подбежала к этому бедному существу и, сняв с шеи платок, накрыла как смогла собаку и взяла ее на руки.  Всю дорогу до ветеринарной клиники, дочка держала лапу этого маленького существа, чтобы не текла кровь. Бледная, но счастливая Тэа, в окровавленном, некогда белом, шерстяном пальто с растрепанными волосами, но счастливая оттого, что спасла бедного пса, слушала доктора, который сообщил нам следующее:
-Если бы не девочка,- сказал, обращаясь ко мне, ветеринар,- вряд ли можно было говорить о благополучном исходе, но благодаря тому, что кровь была остановлена до приезда в клинику и потеря крови достаточно незначительна, пес выжил, я наложил ему гипс и дал обезболивающее. Все позади, собака может справлять свое второе рождение. Если бы не Ваша дочь, он скончался бы на месте. Молодец, девочка – спасла собаку. Возьмете его себе,- кивнул в сторону пса доктор,- или сдать его в псарню, мадам?
Я увидела беспомощного щенка, лежащего на операционном столе, и свою дочь с заплаканными от счастья глазами, которые молили меня взять собаку с собой.
-Мы возьмем его!- я утвердительно ответила доктору, и Тэа захлопала в ладоши.
Мы отправились домой. К вечеру Тэа уже звала щенка Угольком из-за его жгуче-черной окраски и запретила мне выгуливать и кормить его. Она все это делала сама. Через месяц Угольку сняли гипс. Каждое утро я слышала, как моя дочь кралась на цыпочках мимо моей спальни – выгуливать щенка, потом слышался лай, они отправлялись гулять в сад. У дочки совсем не стало свободного времени, даже в студии вместе мы уже рисовали довольно редко. Только среда, по семейной традиции, оставалась свободной, да и ее мы проводили вне дома, катаясь на лошадях, посещая бассейн или ужиная в ее любимом итальянском ресторанчике, поедая горы спагетти. Уголек всегда на прогулках оказывался рядом с нами, идем ли мы за покупками или бегаем по утрам по парку, он был неизменным спутником моей дочери. Он был ее личным доктором, который излечил ее от хандры и тоски.
……………………………………………………………………………
Прошел год. Я уже не вспоминала о тех мучительных днях, которые мы  пережили с Тэа после смерти Марка. Дочка пошла в школу, я была поглощена ее учебой и развитием своей компании. Уголек наш заметно подрос, и когда мы возвращались домой, весело и игриво вилял хвостом и вез по полу ранец Тэа в ее комнату.
Однажды вечером мне не удалось отменить деловую встречу, а  не забрать свою дочку после кружка я тоже не могла. Я пригласила виновника встречи перенести ее ко мне домой, с этим человеком я была уже знакома несколько лет, и была убеждена, что непринужденная обстановка никак не сможет повлиять на исход делового разговора.
Тэа всегда очень серьезно относилась к моей работе, так как знала, что если я лишусь ее, средств для жизни в центре города у нас не хватит, она знала чего это нам будет стоить. Поэтому была не против приглашения Шарля, так звали виновника деловой встречи, к нам на ужин.
Дочь внимательно разглядывала нашего гостя, она даже по-светски поболтала с ним о пустяках и ритуально познакомила его с Угольком.
После полутора часов деловой дуэли, мы пришли к общему знаменателю. Шарль был доволен результатом, я – тоже.
Наконец, пришло время прощаться, наша встреча была исчерпана. Тэа спустилась пожелать Шарлю спокойной ночи и проводить гостя.
-Елена, нет ли у Вас и у Вас, мадемуазель Тэа, желания посетить завтра мой загородный холостяцкий домик? Он, конечно, не такой уютный, как Ваш, но кое-чем он может похвастаться. Я знаю, вы обе увлекаетесь живописью, а я интересуюсь фотографией. Моя студия сейчас расположена к посетителям. В ней висят мои лучшие работы, и я охотно покажу вам их, если вы любезно согласитесь приехать ко мне,- Шарль не настаивал, но желание пригласить нас к себе в гости было огромным, я поняла это по его глазам. Он был очень порядочным, и его тактичность не имела границ.
-Я согласилась бы. А ты, Тэа?
-Мне тоже хочется посмотреть на фото. А Уголька можно взять?- у Тэа загорелись глаза. Я всегда знала - когда ей чего-то хочется, ее зеленые глаза вспыхивают. И сейчас они горели.
-Бери своего щенка и привози с собой, я сфотографирую его на память,- ответил Шарль и попрощался с нами до завтра.
После прощания с Шарлем, Тэа поднималась к себе по лестнице. Обернувшись и тряхнув своей копной распущенных и выпрямленных волос, она подмигнула мне и сказала:
-Мам, Шарль пригласил тебя на свидание? Или мне все-таки показалось?
……………………………………………………………………………
На следующий день мы поехали к Шарлю. Тэа  заплела две косички и взяла Уголька. Шарль открыл нам дверь и поприветствовал нас, он был в прекрасном костюме домашнего варианта без галстука. Его курчавые черные волосы переливались изысканным блеском. Тэа заворожено смотрела на Шарля, он ей явно нравился. В свою очередь хозяин загородного особняка, увидев две косички моей дочери, проговорил:
-Тэа, тебе очень идет эта прическа и ты очень фотогенична. Я обязательно сделаю несколько твоих портретов.
Шарль поцеловал мою руку, и его приятный  комплимент, заставил меня забыть в эту минуту все на свете.
Тэа взяла меня за руку и пожала ее, а две ее рыжие косички, мне показалось, легонько вздрогнули…