Евреи

Кстати в нашем доме жило довольно много евреев. В 3 подъезде 2 корпуса жил Коська ; Константин, по кличке «Слон» или «Африканский слон», поскольку был полноват, известный тем, что занимаясь с раннего детства в музыкальной школе, сочинил песню «Дорогая моя бабка, подними ты свою юбку…», которую мы горланили на каждом углу, поскольку Коське, как мальчику из порядочной еврейской семьи разрешалось гулять во дворе только с бабушкой. Жаль, но про него я ничего не знаю. Как-то тихо, незаметно, его семья пропала из нашего двора и никто о ней не вспоминал, поскольку ни с кем они не дружились.

В 1 подъезде 2 корпуса жил Мишка Янкевский, любимое чадо мамы с папой, с которого они сдували пылинки и он ходил весь вылощеный и блестящий. Несмотря на это, парень был без выкрутасов, гордыни и напыщенности, хотя учился в английской школе, и с нами, рас****яями, не играл, разговаривая с нами только изредка, да и то украдкой. К юности, видимо, вся эта лощеная жизнь ему так осточертела, что в 10 классе он крепко запил и пил несколько лет кряду, несмотря на то, что учился в институте. К окончанию института, он перестал вязать лыко и его направили на лечение. Потаскавшись по клиникам несколько лет, протрезвился. Я его как-то встретил уже 28-летним, женатым ; ничего ; шел ; трезвый! В 2014 году я увидел его стоящим на балконе родительской квартиры вместе с сыном - своей точной копией, что только без бороды. Мы малость поболтали. Чувствовалось, что он ведет трезвую, но небогатую жизнь.

Я писал это еще не зная его конца!

Недавно, зайдя к матери, был ошарашен известием, что Мишка отправился в мир иной, не дожив до 57 лет. Обстоятельства его смерти весьма туманны. По официальной версии - жена отправилась в магазин, а, когда вернулась, то обнаружила Мишку лежащим в проходе между кухней и прихожей с головой, разбитой точно в височной части. Смерть посчитали мгновенной от несчастного случая - либо он в ногах заблудился, либо полез куда-то в верхний шкаф. И, падая, точнехенько хрястнулся виском об угол кухонного стола.

Как говорится Nil admirari!

Был еще один еврейский мальчик, Виталик, приезжавший летом к своей бабушке, жившей в однокомнатной квартире на втором этаже в моем подъезде. Год-другой мы с ним дружно играли и даже продразнили «Карлсоном», за упитанное широкое лицо и какую-то отвисшую задницу, которую делали актеру Мишулину в театре Сатиры.

А потом, что-то треснуло в наших отношениях. Не помню из-за чего мы поссорились. В детстве можно разругаться на всю жизнь из-за какого-нибудь пустяка, вроде проигрыша в ножички. И мы разошлись, но он стал язвить и обзываться...

Я уже не помню, как проскочило в его адрес: «Крыса!». Кто-то сказал ; «носик-то острый, ну вылитая крыса…». Но и старое прозвище не забылось, настолько оно было оригинально. И Виталька стал обладателем неслыханной клички ; «Крысиный Карлсон». Вот это да! Целых два лета он получал «Крысиного Карлсона» в свой адрес, а потом сгинул куда-то, а может быть его бабка умерла ; мы, дети, не обращали внимание на стариков. Живы, нет ли - какое, детям, до них дело.

На втором этаже моего подъезда жил Генка, которого мы звали не «Генах», а «Генахуй». Приехал он намного позже всех нас – в эту квартиру сначала поселили его бабушку, а потом родители привезли и его самого. Был он невысокого роста, казавшись от этого толстячком, хоть был намного худее меня. Учился он плоховато. Родители протащили его всеми правдами и неправдами в английскую школу, но он ее не потянул и, после пятого класса, его отчислили в обычную простонародную. Характер у него был неприятный, как бы сказать – мелкозлобный. Любую пустячную обиду он помнил долго и при случае всегда о ней напоминал. Мог, к примеру, дать пендаля под жопу за то, что «ты меня на прошлой неделе, в среду, дураком обозвал». Был очень завистлив – если видел у кого-то какую-либо обновку – то мог задираться часами, без остановки. Какая гадость у тебя, да плохая, да постыдная. Никакими словами остановить его не удавалось, поэтому его часто били. Хотя бить его было скучно, слишком слаб он был. Я, будучи младше его на два года, справлялся с ним без особого напряга, хотя со многими своими ровесниками состязаться не мог – не такой уж я и богатырь. Поэтому с нашей дворовой компанией он не спелся. Не нашел, ни поддержки, ни понимания, и стал ходить в какой-то другой двор. К пятнадцати годам начал пить, причем иногда крепко. Приезжали родители, помогали бабке его трезвить – он снова шел в школу, но, при каждом удобном случае, опять напивался.

Потом пошел куда-то учиться… бросил… и устроился работать шофером, поскольку его родители имели автомобиль и у него были права. К тому времени он переехал в дом на Народном Ополчении и я перестал его встречать. Увиделись мы с ним только один раз – он сидел в машине с какими-то полупьяными ребятами, хвастался «жиганской» жизнью – в общем – валял дурака. Больше мы не встречались. А бабка рассказывала, что он сильно пьет и родители ничего с ним сделать не могут. Отправят лечится, а он вернется и напьется...

В общем, конченный был парень, несмотря на то, что еврей и сын прекрасных родителей, в чем могу поклясться, поскольку общался с ними достаточно много. Как говорится - в семье не без урода!

Долго это продолжаться не могло и он умер даже не дотянув до тридцатилетнего возраста. Семьи у него не было.