Запертый в Вечности

- Милый, нам надо поговорить, - сказала она в то утро.
Я с досадой оторвался от желтоватого листа, вставленного в печатную машинку. До конца главы оставалось каких-то два – три абзаца. Терпеть не могу, когда меня прерывают у самого финиша. Но ее глаза говорили, что выяснение отношений больше ждать не может.
- Я тебя внимательно слушаю, - для пущей убедительности я отодвинул машинку, пристально посмотрел на нее. Ее стройной шоколадной фигурой на фоне бездонного неба хотелось любоваться. Хотелось стать художником и запечатлеть ее на холсте. За этим треклятым романом я совсем забыл, что у меня есть жена. И ей нужно внимание.
Она села рядом, глядя себе под ноги. 
- Я больше не могу так жить, - тихо сказала она после паузы. По закушенной губе было видно, что эти слова давались ей нелегко. – Я хочу уйти. Сегодня же.
С минуту я молчал, глядя на простирающееся перед нами бесконечное синее полотно океана. Пенистые языки жадно лизали белый песок. С пронзительно голубых небес бесстрастно смотрел ослепительный глаз солнца. Я подумал, что было бы неплохо, если б стало чуть прохладнее. И, словно отвечая моим мыслям, лица коснулись прохладные пальцы бриза.
- Ну, и что ты предлагаешь? – наконец сказал я, ощутив неприятную хрипотцу в своем голосе. В принципе, я уже знал, что она ответит.
- Мы должны вернуться домой. К людям.
- Милая, мы об этом уже говорили…
- Мне плевать, поговорим еще. Я больше не могу сидеть здесь и ждать, пока ты допишешь свой чертов гениальный роман.
«Чертов».
Она здорово злится. И на сей раз ее не удержать.
Я медленно и глубоко вдохнул. Выдохнул. Спокойствие, только спокойствие, как говорил персонаж какого-то старого мультфильма.
- Милая, ты же знаешь, что я пишу роман. Это дело требует тишины и уединения. Я не хочу возвращаться в нашу бетонную конуру, в этот гигантский муравейник, где есть другие. Я хочу, чтобы мы с тобой побыли здесь еще немного. Пожалуйста.
- Но я не могу здесь больше оставаться, - в ее голосе прорезались истерические нотки. – Мне нужны другие люди. Я хочу жить среди людей, понимаешь?
Я попытался погладить ее руку. Но она ее резко отдернула. Зеленые глаза полыхнули гневом. 
- Я не могу тебе помочь, - сказал я, с трудом подавляя закипающее раздражение. – Мне нужно побыть в уединении еще немного. Я должен дописать роман, понимаешь?
- Не понимаю! – выкрикнула она мне в лицо. – Не понимаю и не хочу понимать! Хочешь жить отшельником – ради бога. Живи без меня.
- Но послушай…
- Живи здесь один и пиши свой гребаный гениальный роман сколько влезет, - она обожгла меня презрительным взглядом. - Думаю, ты никогда его не допишешь. Знаешь, почему? Ты ненавидишь других людей и ищешь любую причину, лишь бы не возвращаться к ним. Я так больше жить не хочу. Я ухожу – с тобой или без тебя.
Она грациозно поднялась, поставила на столик недопитый коктейль и двинулась к зеленой стене джунглей, соблазнительно покачивая бедрами. Даже в гневе она была прекрасна. Я с тоской посмотрел ей вслед и подумал, что на сей раз потерял ее навсегда, и никакая сила не сможет удержать ее на моем маленьком острове, затерянном в бесконечности Океана.
С минуту я тупо смотрел на пенистые языки, жадно лизавшие песчаные берег. Затем придвинул к себе печатную машинку и набрал пару предложений. Поморщился, перечитав прочитанное. Выдрал лист, скомкал его и отправил в урну.
Я выдохся. Этот разговор опустошил меня до дна.
Тогда я отложил машинку, откинулся на спинку кресла, прикрыл глаза. И поплыл по волнам памяти, пытаясь вспомнить все, что привело меня сюда.


В последние годы наш брак был подобен поезду, неумолимо несущемуся под откос. Ты понимаешь, что он вот-вот разобьется. Но внутри теплится глухая надежда, что все обойдется, и состав на полной скорости проскочит участок с разобранными рельсами.
Написать роман я замыслил еще в прошлой жизни, когда был винтиком Большого Мира. Почему мне захотелось написать роман? Все просто – меня не устраивала эта реальность. И захотелось создать свою.   
Тогда мне казалось, что весь мир сговорился, чтобы помешать мне достигнуть цели. Журналистская работа высасывала умственные силы и желание писать, статьи – однодневки давно не приносили удовлетворения. Вдобавок над нами жили соседи – сущие монстры, которым было плевать на наш покой. С раннего утра до глубокой ночи потолок сотрясался от топота и прыжков их чертова ребенка. Я злился, ходил к соседям разбираться – но ничего изменить не мог. Переполняясь еще большей злостью – от собственного бессилия – я давил из себя строчки, просиживая за компьютером до трех – четырех ночи. Но чувствовал, что идет полный шлак, который не возьмут ни в одном издательстве.
И это бесило еще больше.
Еще меня мучило чувство вины – что не ложусь спать с ней. Она говорила, что все нормально, что понимает меня. Но в ее глазах тлела обида, я чувствовал ее назревание тончайшими сигналами. Так всегда – надо чем-то жертвовать. Или ты живешь обычной мирской жизнью, и все свободное время посвящаешь семье. Или ты ставишь перед собой Цель – но тогда обиды и размолвки неизбежны.

Однажды мы поехали в отпуск в Грецию. Я ощущал воодушевление от мысли об этой поездке. Мне казалось, что я смогу отдохнуть у моря душой и разумом, и наконец-то сосредоточиться на романе. А еще надеялся, что это путешествие даст новый импульс нашим отношениям и всколыхнет затухающую любовь.
Но реальность развеяла иллюзии в первые же дни. У нас было немного денег, и потому мы попали на массовый курорт эконом-класса. Здесь всегда было шумно и многолюдно. Каждый вечер во внутреннем дворике нашего отеля проходили концерты народной музыки для крикливых греческих стариков. К несчастью, наши окна выходили во внутренний дворик. От рева динамиков содрогались хлипкие стены нашего трехзвездочного номера. От гремящей музыки не спасали даже специально купленные беруши. Тишины не было и на пляже, где вечно орали капризные дети с молчаливого благоволения родителей. Работать в таком аду было невозможно.
В один такой шумный вечер я ушел гулять. Ей сказал, что схожу в бар за бесплатными напитками (олл инклюзив, разумеется) – а сам ушел на пустынный пляж. Мне было жизненно необходимо побыть наедине с собой и своими мыслями. И ответить себе на главный вопрос – как жить дальше. 
Я механически шел по объятому ночью пляжу, загребая босыми ногами сухой теплый песок. Я уходил все дальше – от гремящей из динамиков музыки, от слепящих пляжных прожекторов, от горящих огнями неона отелей и кафе. Волны преданными псами лизали мои ноги, и мне чертовски хотелось найти безлюдный пляж, где я мог бы остаться один.
Наконец, утомившись, я улегся в шезлонг, заложил руки за голову, уставился в небо, пытаясь отключить радио в голове. Под переливающимися светлячками звезд ровно шумело море, навевая сонливость. Я смотрел в усеянное звездами небо, слушал шепот вечного моря – и волнами накатывала жалость к себе. Тоска раздирала грудь изнутри ледяными пальцами, сжимала легкие, выдавливая из них воздух.
Где-то вдалеке слышались фрикционные ритмы танцевальных хитов – однодневок. А я смотрел в холодные глубины космоса – и никак не мог понять, почему гребаное человечество не может оставить меня в покое. Я до рези в глазах вглядывался в вытканное звездами иссиня - черное полотно – и больше всего хотелось, чтобы оттуда спустилась летающая тарелка, и пришельцы забрали меня из этого пронизанного бессмысленным весельем мира, где я не мог обрести покой.
Именно здесь, на берегу ночного моря, я отчетливо понял, что не хочу больше жить среди людей. Иначе никогда не допишу свой роман, и это ощущение впустую пролетающих дней когда-нибудь убьет меня.
Я должен уехать на остров. На маленький необитаемый остров. Только там я смогу обрести мир в душе.
Вернувшись в номер, я рассказал ей о своем решении.
- Ты с ума сошел, - сказала она. В полумраке светильника ее лицо казалось по-неземному прекрасным, волосы рассыпались по обнаженным загорелым плечам. И я понял, что уеду только с ней.
- Я знаю, - я провел кончиками пальцев по ее щеке. – Значит, мы уедем вместе.
С того дня мечта о своем маленьком необитаемом островке поселилась в моем сердце. Она дарила свет едва заметной звезды во мраке беспросветного бытия, где каждый день был похож на следующий. Он часто мне снился – мой маленький безлюдный остров с пляжем из белого песка, шеренгой стройных высоченных пальм и маленьким белым домиком на берегу. После таких снов я просыпался в слезах, и грудь сжимало невидимыми тисками от мысли, что между мечтой и реальностью – целая пропасть. И с каждым днем я все больше погружался в пучину беспричинной тоски и ненависти к человечеству. Мы все чаще ссорились, обжигая друг друга злыми словами. Наша любовь умирала на глазах. И виноват в том был только я.
Но однажды случилось чудо - мы проснулись в незнакомом домике. За окном монотонно шумели волны и пронзительно кричали чайки.
- Этого не может быть, - потрясенно сказала она, распахивая дверь навстречу океанскому бризу.
Я подошел к ней, заглянул в глаза, обнял за плечи.
- Может. Теперь так будет всегда. Только ты и я. И никого больше.

Так мы поселились на маленьком безлюдном острове, затерянном в сердце неизвестного мне океана. Может, это был Тихий океан, может, Атлантический, может, какой-то другой в параллельном мире. Это было неважно. Главное – что моя мечта сбылась. Мы были вдвоем – и никого больше на тысячи километров.
Мы жили в нашем маленьком домике, и радовались каждому новому рассвету. Мы часами гуляли по берегу, держась за руки, любовались бескрайним величием расстилавшегося океана, как зачарованные смотрели на малиновое пламя заката, отбрасывающего кровавый отблеск на зеркальную рябь. Играли друг с другом в догонялки, смеясь и задыхаясь, валились в соленые объятья накатывающих волн и занимались любовью прямо на песке.
С едой проблем не было – мясо, фрукты и пресная вода появлялись на кухне сами собой. Словно за нами ухаживал невидимый добрый волшебник. Сперва мне было интересно – кто и как нас обеспечивал. Но подумав, я махнул рукой. Какая разница, в самом деле – откуда все берется? Главное – что мы здесь.
Там же, в бунгало, на столе меня дожидалась портативная печатная машинка со стопкой чистых листов. Увидев ее, я понял, зачем я здесь. Точнее – зачем кто-то переместил меня сюда, подарив целый остров. Кто-то хочет, чтобы я все же дописал роман. И грех было не воспользоваться таким подарком судьбы.
После компьютерной клавиатуры к печатной машинке пришлось приноравливаться. Я печатал на ней лишь пару раз в жизни, и то в далеком детстве. Но быстро привык, и с каждым днем все бойчее стучал по клавишам, все явственнее ощущая давно забытую радость творчества. Работалось необыкновенно легко. Я играючи набирал по десять – пятнадцать листов в день, ощущая себя бегуном, с ног которого наконец-то сбросили тяжелые колодки. Теперь мне не приходилось каждый день думать, как заработать на хлеб насущный для семьи. А очищенный от информационного мусора мозг выдавал такие образы, метафоры и сюжетные ходы, что я изумлялся сам себе. Слово за словом, абзац за абзацем рождался мой роман, которым я собирался поразить человечество.
Так прошло около трех месяцев нашей совместной жизни на острове. За это время мы как-то незаметно отдалились друг от друга. Засев на крыльце с машинкой, я часами писал книгу под шум океанского прибоя. Я постоянно переписывал текст, желая сделать его еще лучше, стремясь к бесконечному иллюзорному совершенству. С каждым днем я все меньше уделял внимания жене, и порой даже раздражался от необходимости отвлекаться от работы. Она тихо обижалась на меня, и часами гуляла по берегу, собирая плоские разноцветные камешки. Она приносила их горстями, складывала горкой у моих ног. Первое время я хвалил ее, говорил, что они очень красивые. Позже лишь недовольно что-то бурчал, не отрываясь от печатания. Иногда, когда она сбивала меня с удачной мысли, я злился на нее и просил оставить меня в покое. Потом накатывал кратковременный стыд за свое раздражение – ведь я был единственным человеком на этом острове, с кем она могла удовлетворить потребность в общении. Но я ничего не делал, чтобы спасти наши отношения. Лишь с холодной отчужденностью наблюдал, как растущая между нами невидимая стена становится с каждым днем все выше, все толще.
Роман – вот что было по-настоящему важным для меня. Я чувствовал, что в этом и есть мое жизненное предназначение, моя высшая миссия на Земле.
Но посвящая себя одному, неизбежно жертвуешь чем-то другим. Ослепленный погоней за удовлетворением своего творческого эго, я не смог спасти нашу любовь. И сегодня наш поезд рухнул под откос.



САМОЕ НЕПРИЯТНОЕ В ВЕЧНОСТИ – ЧУВСТВОВАТЬ СЕБЯ ЗАПЕРТЫМ В НЕЙ

Я тупо смотрел на набранную заглавными буквами фразу на тонком желтоватом листе. Я не помнил, чтобы эта мысль приходила мне в голову. Порой казалось, что роман за меня пишет какая-то невидимая высшая сила, подсказывая и направляя, и я сам в ее руках – лишь печатная машинка.
И от этой мысли становилось жутковато.
Я мрачно посмотрел в сторону горизонта, где небо и океан перетекали друг в друга вечным «инь – ян». И подумал, что непременно должен найти ее – чтобы попросить прощения.
Но я не смог ее найти. Она словно растворилась в соленом океане.
Отчаянно потея под безжалостным солнцем, я обошел весь свой маленький остров, выкрикивая ее имя. Я кричал, пока не сорвал голос. Эхо моих криков разносилось над лениво плещущимся океаном, распугивая крикливых чаек.
Наконец я обессилено рухнул на песок. Пот солеными горячими ручейками струился по лицу и спине. Сердце бешено колотилось о грудную клетку, но внутри я чувствовал большой тяжелый кусок льда.
Я понял, что это конец. Она больше никогда не вернется в мой маленький уютный мирок. И от этого понимания хотелось выть в небо, вспарывая воем равнодушную голубую пустоту.
Я задрал голову к небесам, с ненавистью вгляделся в разлившуюся синеву. Наверняка оттуда кто-то за мной наблюдал. Кто-то сильный, большой и всемогущий, чье присутствие незримо ощущается в каждой набегающей волне, каждом дуновении бриза. Кто-то, кому доставляет удовольствие наблюдать за мучениями маленького нелепого человечишки.
- Эй! – заорал я и швырнул вверх горсть песка. – Я один! Совсем один! Ты доволен, мать твою?!
Небеса молчали.
Подавив рвущийся из груди вопль, я поднялся с колен, отряхнул штаны и медленно побрел к домику.
Ведь у меня был еще не дописанный роман.
Есть мнение, что в этом мире все мужские свершения по большому счету делаются ради женщин. Чтобы бросить к их ногам плоды своих трудов и получить очередную порцию ласки и любви.
Зачем мне теперь писать? Ради кого?
«Ради себя, - прошептал внутренний голос. – Все, что ты пишешь – делаешь ради себя. Ты допишешь свой роман, станешь знаменитым писателем. И она еще пожалеет, что оставила тебя».
Да. Я сделаю это.
Сделаю, черт побери. И она еще пожалеет.
Я ощутил закипающую внутри спортивную злость.
На горизонте малиновым огнем пламенел закат, лениво колыхался кроваво-красный океан, сожравший в своей толще половину огромного побагровевшего диска солнца.
Хорошо иметь свой маленький мир, который у тебя никому не отнять.
Я сел в кресло, пригубил свой любимый коктейль – колу напополам с греческой метаксой и парой кубиков льда, придвинул столик с машинкой и принялся печатать, ощущая, как с каждой новой буквой в меня вливается энергия жизни.
Все мосты сожжены. Пути назад нет.
И от этой мысли внутри разливалось странное сладостное облегчение с холодным привкусом тоски.


Нет пределов совершенству.
И это – чистая правда.
Я живу здесь уже целую вечность. Счет дням давно потерян.
Может, прошел год. Может, пять. А может и десять. Какая разница?
Главное – я могу позволить себе роскошь неспешности. Могу до бесконечности шлифовать каждую фразу, каждую страницу, шаг за шагом приближаясь к иллюзорному совершенству.
Странное это дело – писать совершенный роман. Как плыть к вечно ускользающему горизонту. Тебе кажется, что вот-вот закончишь рукопись. Но, поставив последнюю точку, ты находишь в тексте все новые и новые огрехи. И снова переписываешь, страницу за страницей. Снова толкаешь свой сизифов камень.
Я знаю, что моя земная оболочка – не вечна. Но меня не пугает мысль, что я могу писать роман до самой смерти. Это не так уж плохо – быть запертым в Вечности. Особенно если поблизости нет других.
И я все чаще ловлю себя на мысли, что мне уже не хочется возвращаться в Большой Мир. Мне не хочется брать штурмом литературные вершины и овладевать умами читателей, потрясая их глубиной мышления и яркостью образов.
Потому что я – сам себе и мир, и Бог. И мне нет нужды отражаться в чужом сознании, чтобы сознавать свое совершенство. 
И, наверно, хорошо, что она навсегда ушла из моей жизни. С ней я бы никогда не дошел до этой простой истины.
У меня впереди – целая вечность. Но мне не хочется терять ни единого дня в этом чудесном мире. Поэтому я встаю с рассветом, подолгу гуляю по берегу, впитывая в себя лучи восходящего солнца и бормотание пенистого прибоя. И, позавтракав, сажусь на берегу Вечности – с верной машинкой, пачкой листов и любимым коктейлем.
Это все, что мне надо для счастья.
Иногда мне снится сон. Один и тот же странный сон. Я лежу в комнате с белыми стенами, туго прикрученный ремнями к жесткой койке, и грудь пронзает чувство унизительной беспомощности. Открывается дверь с маленьким зарешеченным окошком, и в комнату входят двое в белых халатах. Вместо лиц у них – размытые светящиеся пятна. Один из них склоняется надо мной со шприцом, и в руку злым шершнем впивается стальное жало. Я бьюсь в немом крике, ломая кости, разрывая сухожилия. Я хочу убить их, перегрызть им глотки – но не могу дотянуться.
А потом багровая пелена ярости спадает, и накатывает блаженная расслабленность. Эйфория захлестывает каждый сантиметр тела, где-то ласково плещут волны, и меня уносит в теплую ослепительную белизну Небытия.
И тогда я просыпаюсь с улыбкой на губах.
Я знаю, что это – всего лишь сон.