Поэма Торжества Духа

ПОЭМА ТОРЖЕСТВА ДУХА

(Записки узника)




Повесть
о времени инквизиции во Франции
и о других далеких временах,
которые реально существовали,
написанная графом
Антуаном де Сен-Нормандским
 (1587 - 1620)




Эта рукопись найдена в соборе, в котором во времена инквизиции в 1620 году был замурован граф Антуан де Сен-Нормандский — врач, астролог, поэт и философ. Лишь спустя полтора столетия в 1773 году этот труд был извлечен из холодных стен его темницы, где в борениях духа с материей, света с мраком и холода тюрьмы с огнем сердца была написана «Поэма торжества духа» — неумирающий гимн человеку и его возможностям, когда все богатства Чаши вспыхивают и оживают, давая духу прозрение в прошлые жизни. Мистерии Древнего Египта и путь неофита Эхнатепа к Золотому Урею — символу Высшего Посвящения — предстанут перед нами такими, какими они были много веков назад.    



Глава 1. По кругам ада

Свобода — в несломимости духа. Она — врата в Вечность

Когда по всей Европе пылали костры инквизиции и тысячи несчастных мучились от пыток, я, граф Антуан де Сен-Нормандский, также попал в их число. Меня обвинили в ереси, а собственного сочинения астрологические и медицинские труды назвали богохульными. Я разделял взгляды Коперника и был сторонником гелиоцентрической системы мира, в то время как апостолы церкви признали ее противоречащей священному писанию. 24 февраля 1616 года, после сбора консультантов инквизиционной конгрегации, труд Коперника вошел в список запрещенных книг (Index Librorum prohibititorum).
Я хорошо понимал, что инквизиция была установлена не столько для преследования ведьм и колдунов, как для уничтожения инакомыслящих и всех личных врагов представителей церкви, для утверждения и упрочивания ее могущества. Среди этих врагов, прежде всего, находились наиболее просвещенные служители Общего Блага и истинные последователи заветов Христа. Преследование жалких ведьм, колдунов, одержимых, еретиков явилось лишь густой ширмой для беспрепятственного и безграничного властвования церковников над несчастным населением. Они истребляли и грабили всех стремившихся внести просвет в страшную тьму, всех осмелившихся говорить об общем благе и противившихся этому царству Дьявола в образе представителей инквизиции...
Для того чтобы вырвать у меня признание и узнать имена сообщников, инквизиторы прибегали к настоящим уловкам ада. Запутанные хитросплетения допросов, обманы и перевирание библейских текстов — они использовали все. В случае же особого упорствования обвиняемых применялись пытки, которые должны были развязать самые неразговорчивые языки.
Я выдержал все: и допросы, в которых на каждом шагу были расставлены ловушки, и обманные маневры инквизиторов, листающих толстые чистые тетради — вот, дескать, нам все известно о тебе, говори, говори упрямец... Мне грозили страшными пытками, при помощи которых от узников добивались любых признаний и все же я не сдавался, обрекая себя на мучения.
Главное, чего хотела добиться святая инквизиция — это примирения грешника с Богом, чему служило чистосердечное раскаяние, а затем гильотина — душа уходила в другой мир очищенной! Втайне я смеялся над такой извращенностью — не мы, заключенные, были рукой дьявола в этом мире, но они — пытавшие нас апостолы церкви и правосудия!
И вот новое испытание — крокодилья камера. Карцер находится под землей. Здесь нестерпимо холодно. Каменный пол залит водой, в которой плавают нечистоты. По стенам ползают мокрицы. Меня приковали на короткую цепь и оставили в полной темноте...
Сколько часов провел я здесь, мне трудно сказать. В этом холоде и слизи, среди вони и кромешной темноты я ощутил, что покинут всем миром. Я терпел, но с каждым часом это становилось все труднее. Холод ледяной воды обжигал босые ноги, и негде было хоть немного согреться. Массивная цепь не давала возможности двигаться, сесть или лечь. А время все шло и шло. Сколько еще я должен стоять здесь? Час, два, или сутки, а может быть и несколько суток?
Я изнемогал. Неужели когда-то я видел солнце и любил женщину? Неужели когда-то касался рукою цветка или смотрел в голубое небо? За время, проведенное в тюрьме, я забыл, как пахнет любовь... Я знал сырость и мрак, побои и насмешки. Войдя в камеру бодрым молодым человеком, я поседел за одну ночь от нечеловеческих пыток. Я устал от допросов и мучений, устал от слова “жизнь”. И все же я не мог сказать мучителям: “Да”. Что бы со мной не делали, как бы не мучили, я не мог выдать своих друзей, не мог их предать... Я знал — тот, кто предал один раз, уже не остановится в своем попятном движении. И пусть тело его останется жить, но душа — сокровище сокровищ — будет мертва! И я держался, держался из последних сил, вглядываясь в яркие образы своих современников. Жанна д’Арк, Джордано Бруно, Томаззо Кампанелла были для меня примерами героизма и мужества. Они смогли вытерпеть, смогу и я!
Так, борясь с холодными мыслями  отчаянья, я устремлял в их фланги огненных конников победы. В этой неравной борьбе проходили часы. Иногда мне казалось, что сейчас я потеряю сознание и задохнусь в этой вонючей жидкости, умру от холода и голода, от острой нестерпимой боли в спине, которая все усиливалась. В такие минуты слабости я ощущал, что тела словно бы касаются какие-то зловонные твари. Я чувствовал их дыхание и волосатые лапы с острыми когтями, хотя знал, что камера пуста. И все же это присутствие не давало мне покоя, и злобные красные пасти шептали: “От тебя ждут признания. Расскажи судьям о Катрин, расскажи им о Марселе, об учителе Франце де Лянире. Выдай своих сообщников. Их еретические взгляды опасны. Выдай и очисти душу, и сразу же двери карцера раскроются перед тобой...”
При этих словах холодная дрожь пробежала по телу, и я громко сказал:
— Прочь адовы чудища! Прочь химеры зла! 
Ярко представив лучезарный Облик Орлеанской Девы, я ощутил поддержку и помощь. Я был уже не один, заброшенный и отстраненный от мира, но в окружении сильного света, который лился откуда-то сверху... Призывно звучали невидимые рожки, звенели острые клинки и яркие лучи поражали черные мохнатые спины. Красные огненные глазки чудищ тухли, и крепкие когти погружались в вонючую жижу... В моем сердце разгорался огонь и в самых его глубинах я начинал лицезреть Образы Тех, Кто не сломился в борьбе. Это были Герои всех эпох и народов — мученики и философы, воины и святые, правители и ученые. Сквозь древнюю толщу веков я разглядывал лица Жанны д’Арк и Коперника, Бруно и Кампанеллы. Они окружили меня, подбадривая и укрепляя. Они говорили слова поддержки и мужества. Они давали мне силы для битвы.    
И вот дверь распахнулась, и на пороге показались мои мучители.
— Ну что, и за сорок восемь часов язык не развязался? — нагло спросил один из них.
Но я молчал, и только улыбка тайно сияла в сердце. Отныне я понял, что выдержу все.


Глава 2. “Кто дух зажег, кто дал мне легкость крылий?”

Итак, граф, — оскалясь сказал инквизитор на новом допросе, — Вы не намерены назвать нам сообщников? И напрасно. Нам известно, что Вы возглавляли кружок инакомыслящих молодых людей... Всякие отпирательства не помогут.
— Это ложь, — ответил я. — Никакого кружка я не возглавлял и занятий не проводил...
— Тогда вас ожидает дыба, милостивый государь, — хитро сощурившись сказал инквизитор. Подумайте, граф, на что вы обрекаете себя. Вы еще так молоды и красивы. Неужели участь дряхлого старика вам нравится больше? Смотрите, ваши когда-то черные кудри уже похожи на локоны старика. Неужели вы, титулованный отпрыск благородных дворян, хотите сгнить в тюрьме? Признайтесь, и вы получите свободу.
— Свободу за счет чьих-то жизней? — усмехнулся я. — Нет. Это слишком дорогая цена. Я не стану лгать и наговаривать на себя...
— Что ж, — сказал инквизитор пытливо всматриваясь мне в лицо, — ваше упорствование только усугубляет дело. Знайте же, ваши друзья схвачены и ожидают очной ставки. Они, как ни странно, оказались сговорчивее вас.
При этих словах сердце мое дрогнуло. Неужели Катрин и Марсель в тюрьме? О нет, нет, этого не может быть. Но если только они здесь и Катрин начнут пытать при мне... Если ее начнут мучить и требовать от меня выдачи других имен? Эти мысли пронеслись в моей голове в считанные секунды, и все же мое лицо было непроницаемым. Оно хорошо хранило тайну. Я знал, что инквизиторам верить нельзя, иначе, вырвав одно признание, они уже не отпустят свою жертву.
— За вами последнее слово, граф, — услышал я над собой голос. — Назовите имена сами, пока ваши сообщники не переступили порог этой комнаты. Потом уже будет поздно... Инквизиция ждет чистосердечного раскаяния и полного подчинения ей после выхода из тюрьмы. Доносы — это не клевета, но провидение божье. Назовите имена, и вы выйдете на свободу...
—  Мне не в чем признаться, — твердо сказал я. — Никаких имен, никаких сообщников я не знаю и ничего вам не скажу. — По выражению лица инквизитора я понял, что это была всего лишь очередная уловка: Катрин и Марсель свободны.
            
И вот я снова в подземелье среди калечащих инструментов. Палач искоса поглядывает на меня: заговорит этот упрямец или нет?
Нет, сто раз нет. Я буду молчать, даже если меня начнут четвертовать, колесовать, садить на кол. Язык мой не произнесет ни одного предательского слова. У меня есть пример мужества — Джордано Бруно, этот пламенный борец за истину, этот светоч во мраке холодного средневековья... Закрывая глаза, я услышал внутри себя его сильный возвышающийся голос:

Кто дух зажег, кто дал мне легкость крылий?
Кто устранил страх смерти или рока?
Кто цепь разбил, кто распахнул широко
Врата, что лишь немногие открыли?

И вот тело мое взметнулось ввысь, привязанное веревками к специальному приспособлению, которое называют дыбой. Руки выламываются за спиной, а на ногах висят огромные гири. Боль нестерпима, и все же, стиснув зубы, я терплю. Мое тело изнывает на кресте мира. Я распят, как и все борцы за истину. Веревки врезаются в тело, гири тянут вниз. Чудовищная, непередаваемая боль... А вокруг снова звучат предательские голоса:
— Признания, от вас ждут признания. Признание, одно лишь слово, и все пытки кончены...
— Мне не в чем признаваться... Я невиновен, —  снова и снова твердил я.
И опять мучители ухищрялись в своем искусстве. Испанский сапог был их приятной новинкой. Шипы больно вонзились в плоть, брызнула кровь. Мне показалось, что я теряю сознание: руки выкручены, ноги изранены, тело ноет от мук... Почему человек превратился в изувера?! Человек, который мог бы вырасти в Бога, стал карателем и палачом своих братьев и сестер. Я не мог более сдерживаться и сказал:
— Мучители, скоро вы будете на моем месте, и тогда посмотрим, кто из нас окажется сильнее...
Палач ударил меня по лицу. Я захлебывался своей кровью, а в сознании победно и звучно реяли слова несломимого Джордано: “Кто дух зажег, кто дал мне легкость крылий?”

Что помогало мне в битве с тьмой? Что давало мне силы? Вера, несломимая вера в победу. Я верил, что дух сильнее всех оков мира, он — кормчий моего корабля. И пусть стихии носят его по бурному океану, пытаясь захлестнуть волной, корабль не погибнет, ведь у его руля стоит кормчий, который не знает пораженья. Победа в духе, несломимость в духе, триумф в духе! Вот почему подвижники и мученики всех времен остались в истории как огненные посланцы другого высокого мира. Их облики не померкли, не угасли, не забыты. Напротив, с каждым веком такой Облик все больше сияет нам из глубины веков.
Находясь на допросах, перенося пытки, я всегда помнил о главном. Главное — это не сломиться, не дать врагам испытать триумфа над моей слабостью. Нет, этого я им не позволю. Мучаясь и страдая, я все же улыбался сердцем. И когда новая пытка была закончена, дух ликовал: “Победа!”
Инквизиторы теряли терпение. Их методы не действовали. Натягивая веревки и распиная мое тело, они все твердили:
— Говори же, упрямец, говори... Имена сообщников, имена, имена...
В холодной агонии ночи мне звучали эти голоса, но я думал о другом. Я думал о свете. И этот свет заполнял все мое существо, словно бы невидимый огненный меч протягивала мне Орлеанская Дева. Я крепко сжимал его в своей окровавленной руке, зная, что клинок духа — это единственное мое достояние. И я сражался, сражался им из последних сил. Я должен был победить, иного выхода не существовало: выйти победителем или пораженным — все было в моих руках!
И вот новый допрос и новые угрозы. Но не внемлет им узник, и взгляд его ровен и прям. И держится он не так, как другие, сломленные и побежденные, а как победитель.
Глядя на мучителей, ощущаю их мысли: “Откуда такая воля? Ни тени страха, ни тени сомнения, в то время как другие уже дрожат при одном виде камеры пыток?” Я вижу, как отворачивается от моего взгляда эксперт, как наклоняет голову писец, как негодует инквизитор. Я напрягаю свою волю, становлюсь непроницаемым, как шар, и тогда ко мне невозможно подобраться. Этому опыту я научился давно. И это ключ ко всем моим победам.

И вот суд.
— Итак, граф Антуан де Сен-Нормандский, — обратился ко мне судья, — признаете ли Вы себя виновным в том, что изучали запрещенные церковью книги Николаса Коперника, Джордано Бруно, Томаззо Кампанеллы и писали свои крамольные труды, ссылаясь на них?
Сидя на скамье подсудимых, я хорошо понимал, что ожидает меня, но все же ответил так:
— Я не признаю себя виновным. Моя душа чиста. Но я назову вам имена тех, кто истинно виновен перед Богом...
Судья приободрился.
— Наконец-то, — прошептал один из экспертов.
Писцы обмакнули перья в чернила и приготовились писать.
И тогда я продолжил свою речь:
— Виновны не Коперник, Бруно и Кампанелла, но святая инквизиция и приспешники ее, инквизиция, которая попрала все законы — и человеческие и божьи. Перед лицом смерти клянусь, что никогда не отрекусь от своих взглядов, ибо истине нельзя изменить. Я предрекаю, что через несколько веков запятнанные имена восстановятся, а их носители будут признаны величайшими мыслителями, философами и святыми...
Зал онемел. Судья нахмурился. Писцы замерли. Лишь друзья с тревогой смотрели на того, кто, презрев земные законы, не отрекся от законов небесных. Наконец, судья снова встал, и взгляд его был неумолим.
— Смерть через замурование, — прозвучал его приговор.
«Смерть!» — словно гром, пронеслось в сознании. — «Смерть!» — подхватили сотни голосов, чтобы поколебать мою волю. — «Смерть!» — взметнулось к самому куполу зала. Но я был спокоен, ибо знал — смерти не существует и дух человека БЕССМЕРТЕН. Я смотрел на людей, в глазах которых застыли ненависть и негодование, бессилие и сочувствие, и голос сердца звучал: «Ты прав, Антуан, только не сдавайся!»


Глава 3. В тюрьме

В холодной и сырой камере я остался один на один с собой, один до приговора, который должны были исполнить через две недели. Я огляделся: на полу лежал соломенный тюфяк, а возле решетки низкого окна стояла масляная лампа, тускло освещавшая каменные стены. Атмосфера этого места была довольно мрачной. И все же, после страшных пыток я чувствовал, что могу здесь прийти в себя... Перед глазами опять вспыхнули все мои муки, все мои боли и переживания от страшных пыток, которым подвергали здесь инакомыслящих еретиков, правых и неправых, тех, кто не выдержит и сломится, и тех, кто не скажет ничего... Тело содрогалось от этих кровавых воспоминаний, и все же дух ликовал: я прошел крокодилью камеру, дыбу, испанский сапог и самое ужасное, самое страшное испытание — “велью”. В течение 15 часов я терял сознание, истекая кровью, и все же я не сказал изуверам: “Да”. Я не предал друзей, не отрекся от истины, не признал себя виновным, не уронил высокое достоинство человека. Раскаленные клещи и ржавые крюки не сделали того, чего добивались от других. И хоть тело нестерпимо болело, все же я чувствовал: дух мой свободен и несломим, словно крылья, которым нельзя запретить летать... И эти крылья скоро распахнулись надо мной, и я перенесся в свое прошлое.
 Я увидел себя на зеленом холме рядом с Катрин, которая убегала от меня, звонко смеясь. Затем мы мчались на белых лошадях с развевающимися от скачки гривами. Наш замок возвышался над морем, и при свете луны я говорил моей возлюбленной о влиянии звезд на судьбу человека. Я посвятил ее в тайны астрологии и дал ей ключи от многих загадок мира. Вместе мы проводили удивительнейшие опыты, но я знал, что скоро все изменится. Обладая умением составлять гороскопы, я рассчитал, что в возрасте тридцати трех лет моя жизнь может трагически оборваться, однако определенное расположение светил давало надежду на то, что я все же смогу закончить земную миссию и оставлю потомкам свои труды.
Прошлое пронеслось передо мной, словно красочные захватывающие картины: детство в фамильном замке, фехтование, конная езда, обучение наукам у известного ученого Франца де Лянира, медицинский факультет в Сорбонне, врачебная практика и, наконец, обручение с Катрин де Вэраньон, самой красивой девушкой, какую мне приходилось когда-либо встречать. А теперь — тюрьма и приговор...
Резкий звук заставил меня очнуться. Я вскочил и увидел, что возле жестяной миски сидит огромная серая крыса, а дальше еще несколько таких же мерзких тварей. Они замерли, глядя на меня, и их глазки зловеще поблескивали от света масляной лампы. Я швырнул в крыс башмаком, и в миг животные разбежались в разные стороны.
За окном простиралась холодная ночь. Увиденное только что во сне с небывалой яркостью вспыхнуло в моем сознании, обжигая горечью утраты. Только теперь я понял, как мне не хватает Катрин и как я устал. Неужели мы расстались навсегда и тьма восторжествует? Но нет, это только мгновенная слабость — слабость от мучений и пыток, которые изнурили мой могучий и сильный организм. Я опустился на солому, закрыл глаза и снова заснул, пока узкая полоска света не разбудила меня.
Двери со скрипом отворились, и стражник принес мне миску с жидкой похлебкой, от которой исходил неприятный душок. Желудок мой болел, а перед глазами плыли круги: я не прикасался к пище почти неделю и решил хоть немного поесть. Однако попробовав содержимое тарелки, я тут же выплюнул все обратно. Это было нечто отвратительное, что не только дурно пахло, но еще и было страшно неприятно на вкус. Мне ничего не оставалось, как поставить миску на пол. В отчаянье подошел я к решетке. Мыслям о возвышенном мешали вонь, возня крыс и затхлая удушающая атмосфера камеры, которую никогда не проветривали. Мне так не хватало воздуха, что порою я ощущал сильную одышку, и тогда мне хотелось рвать на своей груди рубаху. Вот и сейчас снова начал задыхаться — пытки не прошли даром — и я постучал в железную дверь. Через несколько минут к двери подошел стражник и спросил, что мне надо. Я попросил вывести меня на воздух, но он ответил:
— Запрещено.
— Но я граф Антуан де Сен-Нормандский...
— Здесь нет графов и нет титулов, — засмеялся стражник, — здесь есть только смертники... Потому сиди и молчи, собака, пока я не всыпал тебе как следует.
Я понял, что говорить с этим человеком бессмысленно. Но как же быть? Что делать? Я лег на солому и попытался успокоиться. Сердце быстро стучало и дыхание было затруднено. И все же я пытался жить, жить несмотря ни на что. Нужно успокоиться. Собраться с мыслями. Как врач я знал, что волевой приказ способен на многое, и я дал себе приказ: Выжить.
И все же невыразимая тоска терзала душу. Меня ждет казнь. Я должен уйти, не окончив своих земных трудов. Впервые в жизни я не мог найти выхода из создавшегося положения. Я был жертвой насилия и беззакония, жертвой, которую в любой момент могли мучить, пытать и обливать грязной руганью. Я ослабел от недосыпания и голода, от душевных мук и одиночества. И все же я верил в спасение. Там, за стенами крепости, друзья — Катрин и Марсель. Быть может, им удастся вырвать меня из этих оков? И тогда, тогда снова побегут дни в работе над незаконченными объемистыми трудами “Тайны небесных светил и их влияние на судьбу человека”, “Книга Звезд” и антологией “Астрологи древности и наших дней”. Я снова думал о рукописях, и эти мысли оживляли мозг и сердце. Сколько раз, оставшись без бумаги и чернил, я писал свои книги в сознании. Продумывая каждую главу, каждую строчку, я мечтал о том времени, когда смогу взять в руки перо. А пока я думал. Думал напряженно и яро. Эти мысли спасали от безумия одиночной камеры. Они были единственной панацеей и отдушиной в холодном смрадном мире. Часто, лежа на полу или соломенном тюфяке, я не видел решеток камеры, а уносился мыслью к звездам, далеким мирам и неизведанным далям. Перед моим взором раскрывались удивительные планеты и их жители. Зрением тонким я постигал устройство их общин и миропорядок. Проникаясь Музыкой Сфер, я вспоминал слова Кампанеллы о будущих изобретениях труб, при помощи которых можно будет слышать Мировую Гармонию. Просыпаясь в камере, я задавался вопросом: “Отчего здесь, на нашей планете, такой красивой и такой родной, столько зла, столько горя и столько невежества?! Почему брат мучает брата? Отчего люди убивают друг друга, предают, распинают? Человек сам порождает муку, горе, печаль, страдание... Человек, который может вырасти в Бога, сам низвергает себя в пропасть слепоты”.
Я рвался писать. Гимн свободе духа уже парил в моей узкой сумрачной камере. Постучав в дверь, я дождался стражника, который, к счастью, был не так суров как предыдущий — лет пятидесяти, коренастый с незлобивым лицом. Он вопросительно посмотрел на меня. 
— Мне нужны чернила и бумага.
— Еще чего! Да ты спятил, философ.
— Нисколько, — настаивал я. — На этой бумаге я напишу тебе рецепт от болезни почек, а остальную часть возьму себе для сочинительства.
Стражник удивленно посмотрел на меня.
— Я не маг, а врач. — успокоил я его. — И по особой отечности лица и еще некоторым фактам определил твою болезнь...   
— Замучила меня хворь эта, — сказал стражник. — Но ежели про лекарства напишешь, тогда...
— Обещаю.
Через несколько минут я уже писал обо всем, что созрело в мозгу. После стихов набрасывал композицию новой книги, затем дописывал отдельную главу в антологию “Астрологи древности и наших дней” и снова возвращался к мыслям о невежестве. Я так увлекся, что едва услышал скрежет в дверях. Стремительно спрятал бумагу под тюфяк и остался сидеть на месте.
Это был тюремщик, который принес мне еду. Впервые я проглотил все залпом, чтобы подкрепить свои силы. Я знал: они мне понадобятся для работы. И снова перо летело по бумаге, углубляясь в мир идей моих любимых философов — Пифагора и Платона. Я писал о государстве будущего, о новой заре, которая рано или поздно поднимется над Землей. Часы на башне пробили полночь, и дальше через каждые полчаса, стремительно отбивали все новые удары, но я не мог остановиться. Я был счастлив, что снова могу писать. Мне надо спешить. Мне надо успеть продумать все до конца. До конца? О чем ты, Антуан? — задавал я себе вопрос. Но воспаленный мозг больше не отвечал мне. Я сомкнул веки и более не видел камеры, не чувствовал запахов разложения, не дышал смрадным воздухом тюрьмы. Теплый всепоглощающий свет заполнил мое существо, и я обрел свободу, я вырвался из цепей грубой материи и летел над морями и скалами, лесами и озерами. С огромной высоты я увидел свой замок и Катрин, которая махала мне. Я устремился к ней, и через мгновение мы уже протягивали друг другу руки и снова так же легко поднимались высоко в небеса, чтобы ощутить радость и единство.


Глава 4. Приговор

Пасмурным осенним днем меня вывели из тюрьмы, чтобы исполнить судебный приговор: меня должны были замуровать живьем в каменной стене старого собора. Дул ветер, и желтый лист легко коснулся моего лица, словно целуя нежно и ласково. Я вдруг понял, что это последний привет от моей возлюбленной Катрин. Наклонившись, я поднял лист, но тут же стражник ударил меня по спине тяжелым прикладом. Боль была невыносимой, но я стиснул зубы и пошел вперед. Однако конвоир не унимался и снова замахнулся, на что я ответил одним быстрым ударом. Сбив мучителя с ног, я вырвал из его рук оружие и покатился по траве, чтобы уйти от пуль. Но тщетно — горячий свинец обжег локоть и царапнул меня по спине. Я оказался в овраге, заросшем частым кустарником. Мысль о спасении на мгновение мелькнула в моей голове, однако в этот же миг острая боль пронзила тело и сознание покинуло меня...
Очнулся я на холодном каменном полу, но уже не в своей темнице. Рядом пылал факел, а за стеной доносились голоса.
— Последний кирпич, Пьер, и кончено, — говорил один стражник другому.
— Вот и все, — ответил второй, — теперь он замурован и останется здесь навсегда.
— Идем, пропустим по стаканчику красненького. Дело сделано, можно и выпить...
Вскоре голоса стихли, и, приподнявшись на локтях, я попытался встать, но не смог — боль пронзала все тело. Я осмотрел свою рубашку и увидел на рукаве кровь. Кровь также была и возле ребер. По-видимому, пуля застряла в мышцах. Но это не смутило меня. Я был врачом и потому знал, как надо обезболивать организм. Через некоторое время, благодаря силе внушения, я смог уже кое-как передвигаться.
Взяв факел в руку, я решил изучить место моего заточения. Часть собора, где я был замурован, представляла собой небольшое крыло, в котором когда-то помещалась часовня. Освещая себе дорогу, я медленно спустился вниз. Ржавая дверь со скрипом отворилась. Осветив факелом подвал, я увидел здесь несколько бочек и понял, что это вино. По-видимому, здесь был тайный погреб, где католические священники, были не прочь нарушить установленные ими посты. Этот склад вина был просто находкой, ведь я потерял много крови, и красное вино было мне совсем не лишним. Вскоре я обнаружил, что одна из бочек наполнена обычной водой, которая пригодилась для питья и промывки ран. К тому же я нашел в погребе старую лампу и небольшой бутыль масла, что доставило мне огромную радость, так как мне грозила кромешная тьма. Забинтовав раны порванной рубашкой, я выпил вина, зажег от факела светильник и уснул.


Глава 5. Болезнь и сны

Долгое время провел я в беспамятстве. Вся прошлая жизнь развернулась передо мной: детство, прогулки по берегу моря с воспитателем, обучение у Франца де Лянира, университет и дружба с Марселем Дюаром... Мне казалось, что я снова жизнерадостный молодой студент, жаждущий новых впечатлений.
И вот на одном из праздничных вечеров у своего преподавателя, знаменитого биолога Жанна Батиста де Вэраньон я познакомился с его прекрасной дочерью Катрин. Мы полюбили друг друга с первого взгляда. Это было удивительное, несказуемое чувство, и когда я пригласил ее танцевать, то уже знал, что она станет моей женой. Мы кружились в танце, словно летели по неизведанным просторам Космоса, и наши сердца и глаза говорили о могучей силе любви.
Вечером мы остались одни, и я попросил Катрин поиграть на рояле. Горели свечи, потрескивали дрова в камине, а ее тонкие пальцы уводили в мир гармонии и полета духа. Я долго слушал незабываемую парящую музыку, эту симфонию любви, которая простиралась передо мной радужным поднимающимся и спадающим вниз каскадом. Звуки соединялись в одну большую поэму, выражающую все муки творчества, полет чувств и красоту единства. Я был безгранично счастлив. Никакие научные опыты, никакие знания и открытия не смогли поднять меня к такой ступени озарения. Я был собой и ею, а она была мной, и это сочетание рождало одно целостное существо, которое когда-то было разделено на две части, чтобы через огромное количество веков соединиться и обрести ЕДИНСТВО.
Катрин перестала играть и подняла на меня свои удивительные глаза — глубокие, сияющие, радостные, полные любви и нежности, глаза живые и страстные, одухотворенные тем Великим Огнем, который рождает симфонию богосотворчества на Земле и в Мирах. Никогда еще не видел я таких глаз, таких красивых и вдумчивых, таких мудрых и любящих огней духа. И я растворялся в них, я начинал постигать их глубины, я становился с ними единым.
Этим же вечером мы гуляли у моря. Звезды рассыпались в небе ярким хрусталем, а волны тихо шептались у ног. Мы шли по песчаному берегу и молча держались за руки, говорили только сердца, потому что губы не могли выразить всего величия чувств, рождающихся в наших душах. Я нарушил молчание первым, и слова мои были о красоте мироздания, о величии Дальних Миров и том счастье, которое может испытать человек, наделенный способностью любить. Катрин внимательно слушала меня, и вот наши глаза встретились, и горячие волны пробежали по рукам. Нам не надо было ничего — ни богатства, ни славы, ни блеска этого мира, лишь небесная красота любви дарила нам радость...
Сколько дней я провел без сознания, не знаю. Чудесные минуты прошлого погрузили меня в мир блаженства и радости. Когда я открыл глаза, то подумал, что нахожусь в замке и рядом со мной — Катрин. Я протянул руку, но наткнулся лишь на холодный пол, и тут же реальность обожгла меня. Я не знал, день сейчас или ночь. Я был замурован, был отстранен от всего мира, был украден у любимых людей, но я был жив, и в сердце моем пылал факел любви, который не затухал никогда — ни во время суда и пыток, ни в камере, ни теперь...


Глава 6. Луч света во мраке

Я страстно мечтал о свободе, хотел выбраться к солнцу, цветам, птицам и Катрин. Во что бы то ни стало я должен освободиться из этой темницы, сломить каменные стены и выйти наружу, должен победить эту грубую материю! Раны уже не беспокоили меня, а длительный сон, казалось, влил новые силы. Я снова был готов к борьбе.
С лампой я исследовал доступное крыло собора, которое было отгорожено от остальной части массивной каменной стеной. По-видимому, ее тоже соорудили инквизиторы. Однако я не нашел ни одного инструмента, которым можно было вести подкоп, только ржавый обруч валялся возле бочки с вином, да железная крепкая перекладина. Я взял ее в руки и пробовал бить по стене в том месте, где стражники заложили меня камнями, однако стена была как монолит. Она не поддавалась при всем моем желании сдвинуть хоть один камень, и после долгих попыток я в изнеможении упал на пол.
Ничего не выходило, я был вечным узником. Дух мой бунтовал, он не мог смириться с горькой действительностью. Я навалился на стену и бил по ней кулаками, но только изранил руки. Неужели я бессилен что-то изменить?! Неужели должен провести остаток своей жизни в этом каменном саркофаге, в этом холодном гробу?! О нет, нет! Я закрыл руками лицо и лег на холодный пол. Проклятая стена, сырая тюрьма, холодный саркофаг — эти мысли не давали мне покоя. Я готов был страдать там, в миру, среди людей, но здесь это было невыносимой пыткой. Я знал, что рано или поздно вода, вино и масло иссякнут, потухнет свет и тогда я останусь в кромешной тьме среди сырости немой гробницы. Эта мысль пугала, и все же сердце говорило: «Держись, Антуан, держись! Рыцарь Нормандский не должен падать духом, что бы ни случилось, ведь Земля — лишь арена для опыта и борьбы, и побеждает здесь тот, кто несломим в духе. Вспомни Жанну д’Арк, Яна Гуса, Джордано Бруно, Кампанеллу! Вспомни Великих Братьев и Сестер, которые испили всю чашу яда земного».
Неподвижно лежал я несколько часов на полу, словно в забытьи, утратив представление о времени и пространстве. Когда же очнулся и поднял голову, то увидел: сквозь каменную стену пробивается свет. А через мгновение сквозь эту же стену ко мне пришла Катрин, от которой исходило свечение. Она была в белом платье, и золотистые волосы красиво ниспадали ей на плечи. Я замер и не мог сказать ни слова.
— Антуан, — обратилась она, — я пришла к тебе, чтобы помочь. Не падай духом, любимый, ведь я с тобой всегда. Можно разделить тела, но нельзя разделить любящие и близкие души. Сейчас ты расстроен, но не нужно так отчаиваться, дорогой. Даже из самого трудного положения должен быть какой-то выход. Он есть и у тебя.
— У меня есть выход? — удивился я.
— Да. Не нужно бороться с тем, что победить невозможно, ведь тебе не сокрушить этих каменных стен. Но у тебя есть другой путь: ты должен понять, что дух твой свободен, как бы ни было сковано тело. Для духа нет никаких ограничений, он способен перенестись в любое пространство и время.
Я встал и протянул руки к Катрин, но она исчезла. Это необыкновенное видение перевернуло во мне все. Итак, Катрин была здесь в тонком теле, о котором рассказывал мой учитель Франц де Лянир. Значит, и моя тонкая природа может посещать любые места, значит, и я свободен так же, как и Катрин! Эта мысль радостно обожгла меня.
Я знал, что смерть освободит меня от мук заживо погребенного, но что-то внутри говорило: ты должен жить, Антуан, жить, обретя свободу в духе. Ты должен донести до людей светильник мудрости и знания, ведь в земном мире так же темно, как и в этом холодном соборе, в котором теплится один единственный огонек. И тогда я дал себе клятву: я буду писать для людей каждый день, пока не умру от голода в этом каменном лабиринте, где нет ни выхода, ни входа...


Глава 7. В заточении

Вскоре я освоился в своей каменной темнице и попытался соорудить себе нечто похожее на жилище. Кроватью мне служил старый матрас, столом — скамейка, по-видимому, вынесенная из зала молитв. Кроме того, к своей величайшей радости, в потайной заброшенной келье какого-то монаха я нашел немного бумаги и перо. Разложив на столе все мои ценные находки: светильник, бумагу и перо, я написал первое слово, которое было для меня, словно гром: СВОБОДА. Да, теперь я действительно был свободен — свободен от стражников, святой инквизиции, издевательств и пыток. Я находился в заточении, но у меня был свет, перо и чернила, с помощью которых я мог творить безгранично. И я дал себе клятву писать до тех пор, пока перо не выпадет из моей ослабевшей руки и пока последний вздох не унесет меня из этого жестокого мира.
Так началась работа над книгой «Записки узника», которую теперь держишь в своих руках ты, мой неведомый брат, или ты, моя далекая сестра. Сквозь века мы соединяем наши руки и сердца, сквозь века мы обращаемся друг другу, чтобы стать ближе, чтобы разорвать границы между мирами, между прошлым, настоящим и будущим, не имеющим ни начала, ни конца. То, что выйдет из под моего пера, переживет столетия. Я знаю это. Также я знаю, что судьба соединит меня с близкими сердцами, где бы они ни находились, ведь для духа нет расстояний, дух ВЕЗДЕСУЩ И БЕССМЕРТЕН.
Итак, я остался наедине с собой. У меня нет книг, нет никаких внешних впечатлений — только пламя лампады. Когда же масло сгорит, я утрачу и этот огонек, и все же не угаснет сердце — светильник духа, оно будет гореть, неся людям свет...

Однако, пора продолжить рассказ. Закончив медицинский факультет Сорбонны, я углубился в изучение астрологии, которой заинтересовались также Катрин и мой лучший друг по университету Марсель Дюар. Мы говорили о мирах, о бесконечности Вселенной, о Беспричинной Причине всего Сущего, об эволюции форм и Сонате Ритмов, благодаря которой строители Космоса творят миры...
Вместе с Катрин и Марселем мы изучали астрологию и ее применение к медицине, проводили важные научные опыты, ставя перед собой задачу целения души и тела человека. Мои друзья понимали меня с полуслова, и через какое-то время они уже умели составлять небесные карты и трактовать их.
— Катрин, — сказал я, — вы с Марселем составили гороскоп уважаемого Мишеля де Нострадама, а теперь попробуй истолковать его.
Она взяла в руки звездную карту ученого и сказала:
— Уже с первого взгляда видно, что перед нами небесная карта незаурядной личности. Здесь на редкость знаменательное расположение планет. Красив и величественен большой тригон: мощное тройное соединение Юпитера, Сатурна и Марса в сто двадцатиградусном аспекте с Ураном и Луной. Сильно аспектированное соединение Солнца и Меркурия в десятом поле вблизи Меридиана свидетельствует о том, что жизненная цель достигается настойчивостью в сочетании с терпением, о чем говорит заполненный планетами знак Козерога. Видно также и сильное стремление учиться самому и учить других, о чем свидетельствует девятое поле в Стрельце...
Наши занятия проходили в постоянном совершенствовании и познании новых тайн. Мы пытались объединить медицину и астрологию, чтобы в синтезе этих двух древних наук постичь основы бытия.
О чем же говорила астрология? Она открывала двери не только в прошлое, но и показывала, что должен в себе изменить человек, чтобы избавиться от недугов. Ведь все болезни — это следствия нарушения Космических Законов в прошлом, и звездная карта человека представляет собою как бы фиксированный результат его предшествовавших жизней. Древние считали, что в астрологии нет случайностей и все события происходят в строгих рамках космических закономерностей. Великие врачеватели древности одновременно были хорошими астрологами. Реформатор античной медицины Гиппократ утверждал, что нельзя быть хорошим врачом, не зная астрологии, и что приступать к лечению следует, только ознакомившись с гороскопом больного. Он считал, что надо лечить не болезнь, а больного. Знатоком астрологии был и римский врач Гален. Парацельс строил свою систему лечения и поиска активных препаратов на принципах астрологии.
Изучая тексты старинных и современных астрологов и медиков, я начинал внедрять их методы на практике, что дало прекраснейшие результаты. Принимая больных, я в первую очередь обращал внимание пациентов на духовную сторону их жизни, ведь только чистота мыслей способна избавить нас от скверны.


Глава 8. Тайна Асклепия

Своими исследованиями я занимался в потайном кабинете, попасть в который можно было через незаметную дверь в нише зала, где помещалась мраморная статуя Асклепия — древнегреческого Бога Врачевания. Благодаря рычагу, скрытому за портьерой, задняя стенка ниши отъезжала вглубь и, таким образом, я мог посещать свою тайную лабораторию в любое время дня и ночи. На полках, которые поднимались до самого потолка, хранилось множество книг по философии, астрологии и медицине. Среди них были старинные восточные манускрипты: египетские, тибетские, индийские, еврейские, персидские и арабские. Вся мудрость седых веков запечатлелась на пожелтевших от времени листах. По винтовой лестнице можно было подняться на специальную площадку, где был установлен новый прибор для наблюдения за небесными светилами — телескоп, выписанный мною из Италии.  Первый телескоп был изобретен сравнительно недавно — в 1608 году в Голландии. Однако, в моем распоряжении находилась более новая модель, усовершенствованная самим Галилео Галилеем — профессором Падуанского университета, с которым я переписывался не один год, делясь своими соображениями в области астрономии. Писал я и Иоганну Кеплеру, который обрел известность благодаря своим книгам “Космографическая тайна”, “Новая астрономия”, “Гармония мира”, поддерживал Томаззо Кампанеллу, что отбывал срок заключения в замке Святого Ангела. Конечно, инквизиция проверяла все письма, и все же я не мог оставаться безразличным к судьбе этого замечательного человека. Мне приходилось умалчивать о главном, но от сердца к сердцу шел огненный ток. Пусть знает Томаззо, что и во Франции о нем вспоминает дружественное сердце...

В тайном кабинете я изучал запрещенные труды Коперника, Бруно, Кеплера, Галилея, Кампанеллы, писал письма ученым и философам в разные части света, занимался наблюдениями над звездным небом, занося свои выводы в тетрадь. Здесь все было под рукой: и астролябия — прибор для измерения высоты звезд, и бронзовый азимутальный квадрант, обеспечивающий измерение углов, и секстант — прибор для измерения угловых расстояний между двумя звездами, циркуль, астрологические карты, глобус звездного неба и большие увеличительные стекла. Комнату украшали портреты Платона и Пифагора, Гиппократа и Галена, Бируни и Авиценны, Парацельса и Томаса Вогана, Коперника и Джордано Бруно, Мишеля де Нострадама и Томмазо Кампанеллы, Галилео Галилея и Иоганна Кеплера.
Бронзовым азимутальным квадрантом я гордился особо, так как мой учитель Франц де Лянир получил его в подарок от датского короля астрономии — Тихо Браге. При покровительстве Фредерика II на острове Вен, в двадцати километрах от Копенгагена, он основал большой Замок-Обсерваторию и назвал Уранибургом, в честь древней музы — Урании, покровительницы астрономии и астрологии.
Знаменитая и, безусловно, лучшая в Европе обсерватория Тихо Браге была оснащена самыми современными инструментами, изготовленными по его проектам и под его руководством. Благодаря этим инструментам произошло настоящее обновление практической астрономии. В молодости мой учитель был приглашен в Уранибург самим Тихо Браге и провел там несколько месяцев, посещая обсерваторию, музей, библиотеку, мастерские... Часто Франц де Лянир рассказывал мне о небывалой красоте Небесного Замка, украшенного статуями знаменитых астрономов древности от Гиппарха до Коперника. Однако, участь Уранибурга печальна. Король астрономии был изгнан из своих владений указом нового короля, а обсерватория, мастерские пришли в упадок и были разрушены.
Много интересного узнавал я от Франца де Лянира. Он был знаком с известными учеными и философами, но самое большое впечатление на него произвела встреча с Джордано Бруно, который говорил о множественности миров и о возможности жизни на других планетах. Это было в 1586 году. Настоящая буря разразилась после выступления Бруно в Сорбонне против Аристотеля и перипатетиков, в защиту Платона и Пифагора.
— Бруно был человеком некрепкого телосложения, — рассказывал учитель, — но от него исходила удивительная сила, глаза пылали огнем, а речи были подобны словам Геракла. Его лекции перевернули мой внутренний мир. Я слышал, что после Парижа он направился в Германию, затем в Прагу. Там ему дал убежище Рудольф II, покровитель философов, алхимиков и ученых. Именно он помогал Тихо Браге и Кеплеру. В 1591 году Джордано Бруно принял приглашение в Венецию молодого аристократа Джованни Мочениго, который и предал его... Дальнейшая судьба этого титана тебе уже известна. Восемь лет тюремного заключения, пытки, допросы и костер...
— Знал ли Бруно о возможном предательстве? — спросил я.
— Хороший астролог может предсказать свою судьбу. Но события неотвратимы. Рок ведет человека к его кресту, чтобы наполнить Чашу рубином подвига. Великие знают, что ждет их. Таков Закон Жертвы. Герои и мученики составляют как бы живые вулканы, извергающие напряженные энергии. Если в Космосе взрывы будут созидательными, то и взрывы человеческие также нужны для эволюции. В поэме «О безмерном и неисчислимых» Бруно рассказывал о том, что с детства Везувий представлялся ему другом и братом. День сожжения Бруно совпал с сильным землетрясением при извержении Везувия. Колебания почвы докатились до Рима...
Говорили мы и о Томаззо Кампанелле, с которым Франц де Лянир тоже был лично знаком. В Неаполе, в доме у богатого мецената Марио дель Туфо, впервые состоялась их встреча. Ученым диспутам и спорам не было конца, и Кампанелла сразу показал себя как личность незаурядная и сильная. Ему было тогда двадцать три года и дель Туфо помог ему опубликовать первую книгу «Философия, доказанная ощущениями».
Кампанелла, дель Туфо и мой учитель часто наносили визиты славному Джамбаттисте делла Порте, ученому, который занимался натурфилософией, астрологией и магией. С увлечением я слушал рассказ о необычном доме делла Порты, в котором все стены были увешаны географическими картами и изображениями знаков Зодиака. На полках над  большим очагом стояли весы, тигли, колбы, реторты. На столах искусно изготовленные чучела зверей и птиц, под стеклом бабочки сказочной красоты. В застекленных шкафах — образцы минералов и древесные срезы, а на рабочем столе хозяина зловеще скалился желтый череп...
— Вот эту книгу делла Порта подарил мне и Кампанелле, — сказал учитель, — доставая с полки издание «Натуральной магии», написанной им в ранней молодости. А эта труд самого Кампанеллы «Философия, доказанная ощущениями».
Я бережно взял книгу Томаззо и открыл ее, прочитав год издания: Неаполь, 1591 год. Сейчас это была уже редкость, так как книги доминиканского монаха входили в список книг, запрещенных инквизицией. И все же учитель сохранил ее. Вся мудрость веков, весь цвет древности и нашего времени хранился в этой тайной библиотеке, и все это было спасено благодаря Францу де Ляниру, который хранил в моем замке все эти сочинения. Здесь они были в безопасности.
— Неужели Томаззо так и сгниет в тюрьме, ведь его приговорили к пожизненному заключению? — спросил я.
По улыбке я понял, что наставник знает намного больше, чем говорит, и все же он не скрыл от меня своей радости.
— Я составил гороскоп Кампанеллы. Звезды указывают на 1628 год как на переломный в его судьбе. Можно сказать о помощи сильного покровителя, связанного с церковью. Возможно, я не ошибусь, если буду утверждать, что это будет папа Урбан YIII. А так как Томаззо славен не только как поэт и философ, а главное, как астролог, то можно предположить, что папа сделает его советником по вопросам астрологии. Многие ученые находили помощь или покровительство благодаря знанию науки звезд и умению предсказания. Вспомни, как Иоганн Кеплер составлял гороскоп королю Рудольфу II, покровителю философов, ученых и алхимиков. А еще ранее Мишель де Нострадам  предсказывал будущее царским особам, которое осуществилось точно. Король Франции Генрих II погиб на турнире. Сбылось и предсказание семилетнему Анри Беарнскому, герцогу Наварскому. Он стал королем. Хотя в момент предсказания это казалось невероятным, поскольку предполагало угасание правящей династии Валуа, представители которой к моменту пророчества находились еще в полном здравии, и воцарение на французском престоле рода Бурбонов.
Касательно же судьбы Томаззо я могу еще сказать следующее. После освобождения из тюрьмы не долго он продержится в Риме. Новое преследование заставит его бежать во Францию. Здесь ему будет покровительствовать сам король...
— Ужасно, что ученые и философы подвергаются таким гонениям, — сказал я. — Везде свирепствуют аресты, доносы в почете. Позорное аутодафе считается украшением каждого религиозного празднества. Это невыносимо.
— В страшное время живем мы, Антуан, — подтвердил учитель. — Прогрессивные мыслители гниют в тюрьмах и горят на кострах. Когда я узнал о смерти Бруно на Кампо ди Фьори, когда я слышал о мучениях Томаззо в тюрьме, о гонениях Кеплера и угрозах инквизиции Галилею, на сердце становилось очень тяжело. И все же мы не должны падать духом. У нас с тобой есть книги. Это самые ценные сокровища на земле. В знаниях сокрыта мощь, сила и мудрость. И мы должны извлечь из этого все возможности. Я знаю, что Мишель де Нострадам имел редчайшие книги, содержащие свод герметических наук. После смерти жены и детей он, по-видимому, направился на Восток и даже побывал в Египте. Из своего путешествия он привез эти удивительные труды. После овладения сокровенной мудростью, решил их сжечь. Быть может, боялся преследования инквизиции? Когда же пламя камина коснулось старинных фолиантов, столб огня вдруг взметнулся ввысь с ослепительным блеском. В это мгновение Нострадамус ощутил первую вспышку озарения и заговорил языком пророка. С тех пор он стал видеть сокрытую до времени сторону жизни. В одном из путешествий, повстречав безвестного монаха, он бросился перед ним на колени. Удивленным очевидцам Нострадамус объяснил, что счел своим долгом почтить будущего папу римского. И что ты думаешь? Монах стал сначала кардиналом Монтальским, а затем взошел на папский престол под именем Сикста Y. Нет сомнений, что Нострадам обладал ясновидением, а знание астрологии только усиливало этот дар.


Глава 9. Взгляд Ноланца

Здесь же, в своем тайном кабинете, я делал специальные астрологические вычисления, которые мне поручал Франц де Лянир. Кроме учителя, меня, Катрин и Марселя об этом хранилище сокровенных знаний никто не знал, ибо разглашение тайны могло нам грозить тюрьмой...
Горела свеча, за окном бушевала метель, завывал ветер, и мир, казалось, был мрачным и чужим. Одно беспокоило душу — мой трудный гороскоп мог сильно опечалить Катрин, ведь в нем были очень яркие знаки опасности ранней смерти, преследования и казни. Однако я не мог скрывать от нее истину и позволил составить мою натальную карту — рано или поздно она должна была узнать обо всем. Думая о своем будущем, я взял с полки книгу Джордано Бруно «О героическом энтузиазме» и, раскрыв ее, прочел такие слова: «Героический дух всегда будет идти вперед и подвергаться испытаниям, пока не увидит себя поднявшимся до желания Божественной красоты в ней самой, без уподобления, очертания, образа и вида, если это возможно. И даже больше: он может достигнуть этого».   
Ноланец, Джордано Бруно, великий пророк теории Бесконечности... Я посмотрел на его портрет и в сердце вспыхнул огонь. Подвиг и победа блистают в его глазах подобно солнечному лучу в большом рубиновом камне. Как могу я сомневаться, когда передо мной такой пример героизма и отваги?!
Дверь в кабинет отворилась, и на пороге показалась Катрин. Сердце отчего-то дрогнуло, а потом забилось сильнее.
— Антуан, — с волнением сказала она, — я составила твою натальную карту и знаю обо всем... Но ведь ты всегда говорил, что сильная воля и чистое устремление к Высшему могут многое изменить. А, кроме того, легкий гороскоп не есть благо, ведь мы растем препятствиями. Все крупные духи имели и имеют трудный гороскоп.
— Да, моя дорогая, — ответил я. — Однако, не хочу связывать тебя какими-либо обязательствами по отношению к себе. Ты должна остаться свободной от уз брака, несмотря на то, что мы обручены. Мое имя в будущем может тебе повредить, ведь инквизиция свирепствует...
— Но я люблю тебя, Антуан, и мечтаю, чтобы мы поженились, — ответила Катрин. — Я всегда презирала брак, потому что видела, как искажаются людьми священные законы, но теперь я хочу закрепить на Земле то, что уже освещено Узами Высшими.
— Ты неумолима, — улыбнулся я. — Подумай хорошенько, Катрин, ведь это опасно для тебя. С минуты на минуту за мной могут придти инквизиторы, и ты, как моя жена, будешь осуждена тоже. Послушай меня, ты должна продолжить наше дело. Марсель поможет тебе, ведь он многое знает и будет хорошим другом...
Она молчала. Молчал и я, только пламя одной свечи заколебалось и погасло, предвещая грозные знаки. Через месяц меня, действительно, арестовали, а через год приговор «смерть через замурование» бы исполнен.
Последний раз я видел глаза Катрин де Вэраньон на суде. В них была глубокая боль, но вместе с тем и торжество духа. Она поддерживала меня, когда я произносил свою последнюю речь. Я знал, знала и она, что смерть — лишь короткий миг, раскрывающий перед духом дверь в БЕСКОНЕЧНОСТЬ. На какое-то мгновение зал суда и находящиеся там люди исчезли, и лишь глаза Катрин освещали все. Я впитывал их свет с какой-то тайной грустью, зная, что мы расстаемся надолго. Она смотрела на меня, как на маленького ребенка, которого уносят от любящей матери. От этого взгляда мне стало очень тяжело на сердце. И все же она была удивительной женщиной, потому что через минуту ее глаза уже выражали решимость подвига, а облик напоминал греческую Афину Палладу с мечом в руке. Теперь она была готова сражаться с инквизицией, сражаться пером, которое должно рассказать людям об ИСТИНЕ. Уловив ее решимость, я на мгновение закрыл глаза, показывая, что одобряю это стремление. После этого мы попрощались глазами, и на губах Катрин я увидел улыбку, вошедшую в мое сердце как солнце — неумирающее и вечное. Эта улыбка до сих пор живет во мне, словно непобедимая Соната Любви.
Да, церковники разделили нас, но им не удалось сломить нашу силу духа. Я верю, что Катрин сделает все от нее зависящее, чтобы донести до людей правду, ведь она осталась там, с ними. У меня же есть совсем мало времени. Рано или поздно голод остановит жизненные функции моего физического тела, но я обещаю, что буду бороться до конца...


Глава 10. Прозрение

Здесь, в каменной гробнице, так я назвал свое заточение, после сильной болезни я обрел новую замечательную способность — видеть далекое прошлое. Этот дар вдруг открылся во мне, как раскрывается морская раковина, чтобы показать великолепную жемчужину, играющую всеми цветами радуги.
Словно солнце, ожил передо мной древний Египет. Лучи благословенного Ра вспыхнули в глубине души и озарили ее. Я увидел себя юным Эхнатепом — стройным египтянином с карими, как угли, глазами. Я прошлый стоял на берегу моря в светлой тунике и кожаных сандалиях, а я настоящий сидел в темнице в грубой накидке католического монаха, которая едва спасала меня от холода. Эти два «я» разделяли века, но сейчас я не ощущал этого. Границы кельи исчезли, сырость и тьма словно канули прочь, и жаркое солнце осветило меня. Я более не испытывал голода и холода, не видел каменных границ, которые навеки заковали мое физическое тело. Теперь мой дух был свободен и бессмертен, он вел меня к разгадке Тайны Миров, за границы обыденности и страданий, он вел меня туда, где я постиг истоки всех Причин и всех Следствий, где был посвящен в мудрые Законы Космоса, чтобы никогда уже не оставаться слепым. Слепыми были те, кто не знал, кто не ведал изначально всей благости миров, но я — египтянин Эхнатеп, Сын Великого Ра, больше никогда не забуду об этом, и я пронесу Светильник Знания сквозь все испытания и века, какие бы трудности ни встречались на моем пути.


Глава 11. Сын Великого Ра

С тех пор как я, юный египтянин Эхнатеп, увидел жрицу Храма Изиды Туэрис, я потерял покой и сон. Разум мой бунтовал, а сердце говорило, что только она может принести мне счастье. Однако, за последние два месяца Туэрис ни разу не сошла с восьмого этажа, куда вход для обычных людей был запрещен, так как состояние раскрытых центров высшего сознания почиталось в Египте выше всего.
Пробравшись в пирамиду, я увидел, что лестница, ведущая наверх, окутана мехом леопардов, чтоб звук не доходил и не нарушал гармонии сознания. Состояние открытых сокровищ настолько почиталось, что нарушение покоя жриц каралось как религиозный проступок. Однако, я, Эхнатеп, несмотря на это должен был увидеть ее. Бесшумно пройдя вверх по мягким шкурам, я застыл у стены и сосредоточился на стражнике, гипнотизируя его своей мыслью. И когда тот отошел в сторону, не замечая меня, я поднялся по ступенькам.
«Туэрис!» Это имя обжигало мое сердце, мозг и душу, и не было в мире ничего более притягательного, более зовущего и яркого, чем ее глаза, излучающие свет тысячи солнц. «Туэрис! — звал ее мысленно я, Эхнатеп, Сын Великого Ра и Бессмертных Богов. — Сейчас я поднимусь по лестнице и снова увижу тебя!»
Словно молодой барс ступал я, и каждый шаг заставлял мое сердце биться все сильнее и сильнее. Благодаря силе гипнотизма я миновал еще четырех стражников и, наконец, очутился перед массивной металлической дверью с блестящими знаками, которые на мгновение ослепили меня. Но, не нарушая ритмического шага, я смело ступил вперед, и дверь распахнулась. В центре зала стояла божественная Туэрис. Казалось, она не видит меня, глядя куда-то в пространство, и тогда я остановился у двери и благоговейно поклонился.
— Кто ты и зачем ты здесь? — услышал я ее голос.
— Я Эхнатеп, ученик Хемиуна, и пришел, чтобы увидеть тебя.
— Но разве ты не знаешь, что это запрещено и ты будешь наказан?
— Голос сердца выше всех законов, прекрасная Туэрис, — ответил я, Эхнатеп.
— Однако, ты прошел мимо стражников, — продолжала жрица, — как тебе это удалось?
— Я обучался гипнотизму. Это не сложно. Главное — умение сконцентрировать мысль. Но не для этого я поднимался сюда, чтобы говорить о пустяках. Я пришел сказать тебе о своих чувствах и о том, что при виде тебя в моем сердце вспыхнул Огонь. 
— Ты хочешь стать неофитом? — спросила жрица. — Но далеко не каждый  может выдержать все испытания... 
— Невозможного не существует, Туэрис. Жрице ли Храма Изиды, этого не знать?
И улыбаясь, она сказала:
— В тебе есть устремление, но ты еще так молод. Смотри, Эхнатеп, не обожгись огнем, к которому ты хочешь прикоснуться.
В этот момент в зал вошел один из жрецов Храма - Сехемхет.
— Как попал ты сюда? — спросил он грозно у меня.
— Поднялся по лестнице.
— А стража?
— Как видишь, я миновал ее.
— И ты так гордо говоришь об этом? Такое поведение карается законом.
— Да, но я не мог не увидеть ее.
— Что ж, — сказал жрец, — следуй за мной, иначе я позову стражников.
— В этом нет необходимости, — ответил я, Эхнатеп. — Однако, позволь мне еще хоть минуту поговорить с Туэрис.
— Нет, — строго сказал Сехемхет. — Это невозможно.


Глава 12. Эхнатеп и Сехемхет

Ты нарушил закон и будешь наказан, — сказал жрец, обращаясь ко мне, Эхнатепу. — Но ответь, что заставило тебя подняться на восьмой этаж?
—  Я уже говорил тебе...
— Ты отлично знаешь, что Туэрис — один из самых сильных натуральных телескопов Египта. И первым условием сохранения ее ясновидения является покой. Она не может рисковать драгоценным даром оттого, что кто-то желает увидеть ее.
Я расскажу тебе историю о другой жрице, дар которой погубило вмешательство людей. Ты знаешь, Эхнатеп, что понимать языки можно внутренним сознанием. Качество это было оповещено через одну высокую жрицу и дало прекрасное последствие. Послы дальних стран говорили ей на своем языке, и она понимала их. Создалось предание о вечном языке.
Но народ захотел убедиться в ее способностях. Были приведены многие чужестранцы, и жрицу свели с восьмого этажа, несмотря на протесты. Но ничего не было явлено перед народом, и чужестранцы напрасно твердили свои речи. Так была погублена одна из лучших возможностей. Могущество понимания даже родного языка зависит не от уха, но от касания другими центрами через ауру. Потому лучше сказать понял, нежели услышал.
Состояние открытых сокровищ — это вершина тысячелетней эволюции человеческого микрокосма. А ты врываешься к Туэрис и говоришь о том, что для эволюции планеты не имеет никакого значения.
— Ты хочешь сказать, что любовь не есть достижение многовековых накоплений?! — воскликнул я. — Но мой Учитель Хемиун говорил совсем другое.
— Хемиун? — переспросил Сехемхет. — Я знал его в юности, но сейчас, кажется, он уплыл в Афины?
— Верно, — сказал я. — Однако, скажи мне, Сехемхет, могу ли я обучаться при этом Храме, если не суждено мне видеть Туэрис?
— Ты слишком необуздан для этого, молод и дерзок. И ты никогда не откажешься от своих мыслей о ней. Ведь так, Эхнатеп?
— Не знаю, но могу сказать лишь одно: да, я дерзок, и я докажу, что достоин ее. В качестве жреца или брата, но я чувствую, что должен быть рядом с прекрасной Туэрис! Испытай меня, Сехемхет, и после возьми в ученики, об этом ты не пожалеешь никогда.
— Ты даже не подозреваешь, о чем просишь, Эхнатеп, — ответил на мою просьбу жрец.
— Ошибаешься, — пылко сказал я. — Я знаю, что мистерии представляют собой переход от смертной жизни в бессмертие. Прошу тебя, Сехемхет, дай мне возможность приблизиться к миру, в который вошла Туэрис. Без этого знания я не смогу жить как раньше. Мною движет стремление к познанию и жажда узнать, что скрывается за миром вещей... 
— Через мистические коридоры и камеры Великой Пирамиды проходили инициированные древности, — ответил жрец. — Они входили как люди, а выходили как Боги. Это было место «второго рождения», «лоном Мистерий», и мудрость живет в ней точно так же, как Бог живет в сердцах людей. Но отдаешь ли ты себе отчет, Эхнатеп, на что идешь, умоляя о допущении к познанию тайны вещей? Ведь обряды инициирования  выносит не каждый, и много людей сломилось под тяжестью непосильных для них испытаний. Ты увидел Туэрис, и сердце твое зажглось, но сумеешь ли пронести этот факел сквозь все испытания духа?
И, глядя жрецу в глаза, я, египтянин Эхнатеп, твердо ответил:
— Смогу.


Глава 13. Мистерия волны защиты. Испытание первое

С факелом в руке вошел я в холодные лабиринты пирамиды. Ступени вели меня то вверх, то вниз, то в сторону... Шел я долго, не имея ни малейшего представления о том, что ждет меня впереди. Иногда мой факел освещал двери, но все они были заперты. Так бродил я по нескончаемым коридорам, что вели меня все глубже и глубже во тьму. Я скитался, как скитается по миру неочищенная душа в поисках света истины. Она не знает, в какую дверь приведет ее дорога, не знает того, что предначертано ей светилами, она слепа и не просвещена Божественной мудростью. Что же способно вывести блуждающую душу из этих темных лабиринтов? Что может открыть перед ней хоть одну запертую дверь? Мысль моя была напряжена и искала выход. Снова и снова стучал я в огромные массивные двери, взывая к Изиде и Богам. Но тщетно. Ни звука. Ни ответа. Ни помощи. Я был один на один со своей душой, которую переполняло чувство одиночества и тоски. Порою мне казалось, что я странствую уже годы и все никак не могу найти выхода. Факел постепенно гас, становилось темнее, а я все странствовал, как вечный скиталец. И все же я хранил спокойствие. Я надеялся, что найду свою дверь, единственную незапертую дверь в этой пещере, и она приведет меня к свету. Мысль о несгибаемой воле и конечной победе озарила мое сознании, и я понял, что' есть ключ от всех дверей. УСТРЕМЛЕНИЕ — вот он, тот долгожданный ключ, который хранится в моем сердце и способен отворить даже скалу! Я понял, что конец испытанию близок. И вот длинный прямой коридор. Вокруг царит мертвая тишина. Ничего живого, кажется, не существует. Внезапно мой факел погас и за спиной послышалось рычание тигра. Сердце забилось сильнее, но я вспомнил слова учителя Хемиуна: «Главное — не бояться. Страх — это одна из уловок тьмы, и потому его нужно победить во что бы то ни стало».
«Мне не страшно, — убеждал я себя и смело шел вперед, ритмично и неустанно повторяя: «Изида. Изида. Изида». Я действовал так, как учил меня Хемиун, ибо знал, что в час смятения нужно твердить краткое воззвание и ударами повторений отражать волну воздействий. Конечно же, я, Эхнатеп, понимал, что сила не в самих словах, но в создании волн.
Так, двигаясь по темному коридору, я ни на минуту не сбивался с ритма. Внезапно рычание прекратилось и воцарилась тишина, а я продолжал идти вперед. Лицо прекрасной Туэрис вспыхнуло передо мной, как пламя свечи, и я подумал: «Что может быть сильнее любви, любовь победит все преграды!» Стремясь к своей цели, я, египтянин Эхнатеп, знал, что должен во что бы то ни стало победить. И тут я почувствовал, что пол уходит из-под ног: пропасть разверзлась подо мною, и я полетел вниз. На мгновение сознание едва не оставило меня. И снова твердил я ритмично и четко: «Изида. Изида. Изида».
В холодной темноте далеко внизу вспыхнула искра, из которой шел свет. Я летел, приближаясь к ней, летел в пучину пропасти, грохочущую водяной лавой неистового потока, что становился все ближе...
Я упал и ушибся о песчаный выступ. Но, превозмогая боль, все же помнил: «Победа!« И вдруг я почувствовал, что ног касается ледяная вода. Она поднималась все выше и выше. Пытаясь спастись от ее леденящих объятий, я, Эхнатеп, развел в сторону руки и оттолкнулся от скалы, но тут же ударился головой в потолок пещеры, который видел в мерцании тусклого света. Вода все прибывала, и вскоре я начал захлебываться в ее холодных обжигающих волнах. Выхода не было. «Неужели я должен умереть? Это наказание за мою дерзость, — пронеслось в голове. — А как же она — сияющая мечта? Нет! Я не умру, я буду жить всегда, потому что сильнее смерти Любовь». И, упираясь головой в самый потолок каменной пещеры, царапая до крови щеку, я, Эхнатеп, неустанно повторял: «Изида. Изида. Изида».
Наконец ритм волн защиты совершил чудо и вода стала медленно спадать. Сердце мое билось так быстро, что я едва успевал считать его удары. Однако теперь уже было все позади. Я победил, я выдержал испытание! Поднимая руки ввысь, я воскликнул: «Слава Солнцу! Слава Великому Ра!» И в тот же миг, когда последняя струйка воды ушла из пещеры, на каменной площадке вспыхнул огонь. Яркий высокий столб, казалось, может испепелить все — и одежду, и тело, и каждую частицу материи. Огонь ширился, его языки лизали мои руки и ноги, но прижавшись к краю каменной скалы, я неустанно твердил: «Изида. Изида. Изида».


Глава 14. Мистерия пробуждения. Испытание второе

Очнулся я в темной пещере. Ощупав свои руки и ноги, понял, что все цело. Тигр не разорвал меня, я не разбился, упав в пропасть, не утонул, не сгорел в огне. Я был жив, жив, несмотря ни на что. По лбу тек пот, сердце бешено стучало. Вдруг я увидел сильный свет, который исходил из дальнего конца каменного коридора. Там стояла Туэрис! Вскочив на ноги, я замер как вкопаный, глядя на ее освещенное скрытым источником света лицо.
— Ты победил, Эхнатеп, — сказала жрица.
Прикоснувшись к раненой руке, я почувствовал, что она уже не болит.
— Странно, — удивился я, — на руке нет и следа ушиба.
— Все, что с тобой произошло, — лишь иллюзия, ведь удара на самом деле не было, — улыбнулась Туэрис. — Ты был погружен в особое состояние, в котором должен был ощутить все то, что ощутил, и пройти «испытание под знаком». И ты победил в этой тяжелой борьбе.
— Но откуда же ты знаешь обо всем, если это только иллюзия моего сознания? — задал вопрос я.
— Посвященные читают ауру так же легко, как непосвященные читают книгу. Сехемхет видит ощущения и мысли человека как в состоянии гипноза, так и в состоянии бодрствования. Я тоже могу делать это в любой момент, при условии, что не будут мешать.
— Понятно, — сказал я, Эхнатеп, приближаясь к Туэрис. — Однако хочу сказать, что победил только благодаря тебе... Останься со мной, не уходи...
— Мне пора, — твердо ответила жрица. — Сехемхет ждет меня. Прощай...
Луч погас, и Туэрис исчезла.
«Как будто призрак», — подумал я, опускаясь на холодный пол. И вдруг в узком коридоре снова вспыхнул ослепительный луч и из него вышел Сехемхет.
— С кем ты говорил, Эхнатеп? — спросил он.
— С Туэрис.
— И ты уверен, что это была она?
— Конечно же, — отвечал я.
— Однако, — продолжал Учитель, — как жрица могла прийти к тебе, если я только что видел ее наверху? Быть может, ты говорил со злым духом, и он хотел искусить тебя?
В какой-то миг сомнение закралось мне в душу, но я сразу же вспомнил слова Хемиуна: «Сомнение подобно ядовитой змее, отравляющей сердце. Никогда ни в чем не сомневайся, Эхнатеп. Сердце — первый вещун, и голос его, словно лира. Слушай сердце свое, оно никогда не обманет!»
И, отгоняя сомнение, я твердо ответил:
— Нет, Сехемхет, это была она, Туэрис, ведь сердце нельзя обмануть...


Глава 15. Мистерия восхождения ритма

Ты прошел испытания страхом и сомнением, — обратился ко мне Сехемхет. — Но это еще не все. Теперь ты должен дойти до заветной двери и предстать перед Старшим Жрецом Храма.
Передо мной лежала светящаяся черта, и я должен был следовать, не уклоняясь и не задевая ее. Проходимые помещения были освещены цветными огнями. Иногда черта почти исчезала. Но, наконец, она начала сверкать, и ослепительный луч ушел под тяжелую запертую дверь. Она, казалось, была неприступна. Полосы и бляхи из различных металлов украшали и укрепляли ее.
Робкий духом смущался и нарушал ритм шага, но знавший значение непреложности шел прочно. Так же уверенно шел и я, Эхнатеп, Сын Великого Ра. И когда моя грудь ударилась о железо, дверь распалась и я вошел в последний Покой.
— Этот непреложный удар нашей земной оболочки необходим для создания ритма восхождения, — говорил мне позже Старший Жрец Храма. — Знание духа указывает нам, как величина цели создает размер возможностей. То, что тяжкая дверь распалась, лучше всего показывает, как надо действовать. Мы, египтяне сделали прекрасный символ мощи нашей сущности, — и потому, Эхнатеп, иди чертою луча.


Глава 16. Мистерия второй смерти

Отчаяние духовной пустоты перед помазанием наступает у посвящаемого во время Мистерий Изиды. В ночь на помазание его запирают в особое помещение, где он испытывает всю чашу отчаяния, ощущая духом смертельную тоску. И мое состояние не было исключением. Много ночных часов провел я в духовном томлении, накрытый крышкой огромного погребального саркофага. В камере разыгрывалась драма «второй смерти». Глубокая Мистерия создавалась всем — от атмосферы до температуры: здесь стоял пробирающий до костей холод. Эта комната была промежутком между материальным миром и трансцендентальными сферами Природы. Лежа в темном саркофаге, накрытый огромной плитой, которую нельзя было сдвинуть с места, я испытывал чувство замкнутости и несвободы. Я был ни жив и ни мертв, не свободен и не связан... Я был и, казалось, не был вообще, меня просто не существовало, как не существовало для меня мира — света, солнца, луны, деревьев и звезд. Тишина и погребальный холод саркофага давили на сознание, заставляя забыть обо всем... 
Здесь не было ни рычания диких зверей, ни пропасти, ни воды, ни огня, только мертвенный холод смерти и забвения. Пустота, тишина и смерть. Смерть. От этого слова коченели руки и ноги, и кровь как будто сворачивалась в жилах, становясь холодной и замерзая, как лед. Я знал, сколько неофитов не выдержало этой Мистерии и погибло от разрыва сердца, сколько сошло с ума в попытке вырваться из каменного саркофага, крышку которого нельзя было сдвинуть. Я знал слишком много, чтобы впадать в панику — это бы сразу убило меня. Недаром на двери в эту камеру горящими буквами было написано: «СМЕРТНЫЙ, ОСТАНОВИСЬ!»
Я целенаправленно хотел войти в смерть, чтобы вырваться в БЕССМЕРТИЕ. Снова и снова испытывал я падение в бездну, пока, наконец, мое тонкое тело, фосфоресцируя голубоватым светом, не поднялось и не воспарило над саркофагом. И тогда я увидел себя с высоты пяти метров той камеры, в которой лежал. Я видел сквозь гроб, сквозь этот огромный саркофаг свое распростертое внизу физическое тело, бездыханное и безжизненное, но сознание мое понимало, что я жив, жив, вопреки тому, что тело словно бы мертво. Глядя вниз, я, Эхнатеп, видел светящуюся серебряную нить, которая связывала мое тонкое тело с телом физическим. Поднявшись над саркофагом, камерой и пирамидой, я взлетел ввысь.
Мое тело лежало в гробу, а душа парила, как сокол в небесных просторах, открывая для себя вечность Жизни, Света и Истины и в то же время иллюзорность Смерти, Мрака и Греха. В какой-то миг моя душа осознала, что такое истинное бессмертие, и осознала не со слов Хемиуна или Сехемхета, но благодаря собственному опыту, который постигала отделившаяся от мира грубой материи моя трансцендентальная природа. Отныне я знал: смерти не существует, как не существует мрака в высших слоях, куда вознес меня дух во время этого грандиозного мистического опыта.
Позабыв о переживаниях в саркофаге, мой дух летел ввысь, туда, откуда доносилась чарующая музыка, которую я не слышал никогда в жизни. Вглядываясь в мир, наполненный сиянием хрустальных радуг и звучанием Высших Сфер, я, Эхнатеп, понял: «Вот она — свобода, вот оно — истинное БЕССМЕРТИЕ!»    
Перед рассветом, вернувшись в свое физическое тело, я впал в особое оцепенение, но вскоре услышал шум сдвигаемой крышки саркофага. На рассвете, когда солнце озарило пилоны Храма и священнослужители пели утреннюю молитву, Верховный Служитель открыл дверь и повел меня, посвящаемого, в ослепительное помещение, где я должен был получить новое имя, и родиться для восторга духа. После тьмы холодного саркофага свет особенно потряс меня, словно это был переход от смерти к новой жизни, и я предстал перед Старшим Жрецом как новорожденный.


Глава 17. Высший и последний акт Мистерий

После всех испытаний я приблизился к Верховному Служителю, который исполнял роль Посвящающего. И жрец сказал мне, неофиту: «Вот ты пришел ко мне, вооруженный Тайною, но что Могу дать тебе, когда венец завершающий хранится в тебе самом? Садись, открой последние врата. Я же молитвою облегчу тебе последнее вознесение».
Высший и последний акт всех мистерий отличался отсутствием обрядности, но, несмотря на это, сердце мое забилось сильнее, чем прежде, и я услышал музыку, словно хрусталь радужной арфы, доносящуюся из прозрачных высот. С благоговением и трепетом опустился я на колени, касаясь ослепительной зеркальности зала. Все мое существо наполнилось новыми живительными лучами. Словно эхо радужного звона вырвалось из груди, наполняя эфир ожерельем дивных голосов. Отныне я был всем и в то же время ничем — человеком и Богом, крыльями и закатом, бабочкой и облаком. Мое сердце вмещало все, а разум говорил: «Эхнатеп, теперь, только теперь ты можешь приблизиться к ней, к жрице Храма Изиды — прекрасной Туэрис!»


Глава 18. Обучение у Сехемхета

Вскоре после посвящения началось мое обучение у Сехемхета. Учитель рассказал мне, что Египетские Мистерии — это хорошо продуманные жрецами научные пути жизни. И это знание во многом облегчит мои новые воплощения, так как голос сердца подскажет мне выход из любых сложнейших ситуаций. Да, прошлые жизни забываются при воплощении духа в материю, но накопления бессмертны, ибо хранятся в непреходящей огненной Чаше Сердца. Чаша же одна для всех воплощений, и ее опыт неумирающ. 
Из курса Космогонии я узнал, что Вселенная бесконечна и в ней живет и движется огромное число галактик, что в каждой, вращаясь, существуют планеты и миры. Жизнь есть и на других планетах и даже в более совершенных формах, чем на Земле. В середине третьей расы с Юпитера и Венеры сюда пришли могущественные духи: Матерь Мира и Восемь Кумар, которые и возглавили земное человечество, воплощаясь в разных концах света водителями его — вождями, жрецами и царями. Именно они, Владыки Высших Миров, теперь направляют эволюцию планеты Земля. Обитель их находится высоко в горах. Опытное знание помогло им найти удобное место, где токи позволяют легче сообщаться в разных направлениях.
— Сегодня мы поговорим о видениях будущего, — сказал Сехемхет, обращаясь ко мне, неофиту. — Видения реальны так же, как и все то, что окружает нас. Можно их считать даже реальнее, нежели мир физический. Вопрос лишь в том, из какого источника идут, но дух контролирует.
Мы уже говорили с тобой о Твердыне Духа. Так вот, там имеются специальные призматические зеркала, при помощи которых можно видеть как прошлое и настоящее, так и будущее. Работают эти зеркала при помощи психической энергии исследователей и благодаря взаимодействию с информационным полем нашей планеты. Человек с раскрытыми центрами высшего сознания, обладая внутри себя мощным телескопом, может также видеть все, что пожелает.
Люди мало изучают видения. По характеру видений можно написать историю интеллекта. При равновесии духа и материи в будущем можно получить ясновидение. Но сейчас лишь осколки видны. Потому мы, египтяне, так бережно храним натуральные телескопы. Самыми сильными телескопами были и есть женщины.
Что же касается будущего, то в соответствии с качеством аур эти картины реальны и существуют по известному направлению. Конечно, злая воля может толкнуть путника по иному направлению, и тогда он увидит знаки другого свойства. Потому, получая картины будущего, важно помнить, при каком состоянии духа они даны.
Учителя могут позвать и могут показать картины будущего соответственного направления, но применение Зова Учителей предоставлено доброй воле. Лишь преданность и сознание разумности Плана обеспечивают реальность картин будущего. С Гор видны дали, но желание влезть в яму может быть лишь оплакано.
А теперь я расскажу тебе о кольцах зоркости и слуха, — учил меня Сехемхет. —  Первое — касается лиц близких и явлений будущего. Второе — ограничивается делами настоящего и близкого будущего. Третье — захватывает прошлое, касающееся близких. Четвертое — захватывает прошлые события. Пятое — в пределах современного мира. Шестое — являет  будущее мировых течений. Седьмое — вмещает все знаки. Можно быть сильным в первом кольце, без возможности овладеть следующими, потому лучше развивать седьмое кольцо, ибо ему доступны все явления, но без личного тяготения — без ограничения личною, почти тесною сферою. Лучше, когда после личного знака можно получить знак о движении стран или проблески космического порядка.
Потому нужно думать о будущем, чтобы каждый день бросить жемчужину в ожерелье Матери Мира. А сейчас, Эхнатеп, я назову тебе основные качества ученика, которые ты должен развивать в себе. Запомни их. Это постоянство устремления, способность видения, уменье трудиться, желание помочь без предрассудков, отказ от собственности и принятие на хранение плодов творчества других, изгнание страха, бодрствование явить среди тьмы.
Учителя Света, — продолжал Сехемхет, — говорят об ученике так: быть готовым, быть отрекшимся, быть уязвленным, быть ущемленным, быть радостным, быть ликующим, быть молчащим, быть приносящим и дающим и быть в жизни сей наученным Солнца светом — такими Мы хотим видеть вас, такими и посылаем вас. Так дух ваш принял поручение.


Глава 19. Знание духа

Как раньше чувствовали одиночество, так же теперь должны чувствовать знание духа, — пояснял мне Сехемхет. — Спрашивай себя, Эхнатеп, — как хочет дух? Ступень знания духа важна. Приступая к ней, кажется, что дух наиболее далек, но это только кажущееся, наоборот, дух стучится сильно. Важно прямо действовать, ухватить знание духа, как хочется, так и действовать. Применять можно на деталях — лучше, нежели рисковать громадами.
Сравним теперь знание духа и приказ воли. Знание расцветет, являя защиту и освещая основы. Приказ воли устремляется в чужие сферы и покоряет и присоединяет. Приказ обозначается символом меча и стрелы. Символ знания духа — цветок. Приказ может быть сообщен ученику извне скорою посылкою, тогда как знание духа расцветет изнутри и никаким жезлом не может быть вызвано. Именно, как цветок, в урочное время знание расцветет.
Как же способствовать цветку? Поставь его в покойном месте, дай ему свет солнца и запрети трогать и обрывать листья. Без знания духа нельзя поставить на высоту знание, сужденное человечеству.
Никакое ясновидение не равняется знанию духа, — продолжал Учитель. — Истина может приходить через это знание. Понимание нужд времени идет лишь этим путем. Пророческий экстаз минует точность времени и места, но знание духа предвидит качество события. И путь знания духа цветет без видимых признаков, но основан на раскрытии центров. У жрецов знание духа считалось высшим проявлением, ибо не могло быть достигнуто никакими телесными упражнениями, а слагалось наслоениями прежних жизней. Потому уход за знанием духа выражается не упражнениями, но лишь улучшением условий жизни сосудов, питающих нервы.


Глава 20. Встреча с Туэрис

Ныряя в изумрудных волнах, я, Эхнатеп, наблюдал подводный мир: розовые кораллы, огромные раковины и черепахи — все это было, как волшебный сон. Касаясь руками дна, я нашел в одной из раковин жемчужину удивительной формы, напоминающую сердце, и цвета ее вмещали всю гамму солнечной радуги.
«Вот это да! — подумал я. — Такой жемчужины еще не видел мир, пусть она будет подарком для прекрасной Туэрис».
Желание увидеть жрицу было острым и обжигающим, но она вот уже три месяца не спускалась вниз. И все же, наполняясь решительностью, я быстро вышел на берег.

— Я не должна больше видеть тебя, Эхнатеп, — сказала мне Туэрис, когда я поднялся в Храм. — Это последняя наша встреча.
— Нет! — пылко ответил я. — Не знаю, что говорят тебе видения, но я люблю тебя, Туэрис, — и, приблизившись, я взял ее за руку.
— Не нужно, Эхнатеп. Это не приведет ни к чему хорошему.
— Туэрис! Поверь, что только из любви к тебе я прошел все испытания и остался цел... Я не умер, не сошел с ума, не струсил, я победил только благодаря своей любви, и теперь ты говоришь мне «Никогда!»
— Пойми, Эхнатеп, я не властна поступать так, как велят мне чувства. И даже если бы я любила тебя, мы никогда, слышишь, никогда не смогли бы быть вместе. Мой выбор сделан давно. Прошу тебя, отпусти мою руку...
Глядя ей в глаза, я прочел то, во что не мог поверить до конца: «Она любит меня! Да, любит так же страстно, как и я ее». Это открытие наполнило мою кровь огненными искрами, и горячая волна пробежала по телу. С ней я не мог бороться; захлестывая, как ураган, эта волна заливала меня с головой.
— Туэрис, — прошептал я, коленопреклонившись и прикасаясь своими горячими губами к ее холодной руке. — Я никогда не посмел бы оскорбить тебя, умоляю, не отталкивай меня...
— Нет, Эхнатеп, — отвечала жрица, — ты молод, и ты не владеешь чувствами, которые кипят в тебе, словно в молодом тигре. Оставь меня и уходи. Не нужно искушать судьбу.
Повинуясь ее приказу, я, Эхнатеп, поднялся и сказал:
— Я уйду, потому что ты хочешь этого, но знай, я приду к тебе снова и ты полюбишь меня, как и я — сильно, пламенно и самозабвенно. Знай, я не отступлюсь от своих чувств.
— Ты так молод, — улыбнулась Туэрис, — но с возрастом ты поймешь, что чувства к женщине могут вырасти в Древо Служения Миру. Ты должен идти вперед, тем более что тебя ждет Сехемхет, один из лучших Учителей Храма Изиды.
— Почему ты запрещаешь мне думать о тебе, ведь это самое прекрасное, что у меня есть?
— Страсть может стать сильнее твоего разума, и что тогда? Да, ты победил много препятствий, но сможешь ли ты сказать, что победил страсть к женщине?
— Но страсть способна перевернуть весь мир и совершить невозможное. С этим чувством воины побеждали в неравной битве, с этим чувством художники, музыканты и поэты создавали свои неумирающие творения. Так почему же я должен отречься от любви?! Я не хочу, чтобы ты считала меня безрассудным, нет, рассудок мой как раз все понимает, но я должен сказать тебе главное: я люблю тебя всем сердцем и всей душой. Ты для меня — единственная женщина в мире, и ради тебя я готов совершить подвиг.
— Но я жрица, — возразила Туэрис, — и я не могу вступить в брак. Твоя любовь ко мне обречена. Никогда, слышишь, никогда мы не сможем быть вместе и я не смогу любить тебя так, как любят друг друга все женщины и мужчины... Иначе я потеряю свое видение, и оно уже не возвратится ко мне, а это самое страшное, самое ужасное, что может со мной произойти...
Выслушав ее, я ответил:
— Я не хочу от тебя ничего, и если на то судьба — мы будем жить порознь, но в духе никто не запретит нам любить, не так ли, Туэрис?
— Не знаю. Эта граница иногда так хрупка, и любовь духовная неодолимо влечет к притяжению тел, соединяя их, словно магниты. Потому я умоляю тебя, Эхнатеп, забудь навсегда обо мне.


Глава 21. Свет и муки

Оставшись один на берегу моря, я лег на песок и посмотрел в небо. Белые чайки кружились в безоблачной прозрачной глади, но душа моя была смущена. Слова Туэрис снова и снова звучали в сознании: «Я жрица, и я не могу вступить в брак. Никогда, слышишь, никогда мы не сможем быть вместе и я не смогу любить тебя так, как любят друг друга все женщины и мужчины... Иначе я потеряю свое видение, а это самое ужасное, что может со мной произойти...»
Я взял палочку и начертил на песке слова, о которых так часто говорил Учитель: «Бессмертие, Беспредельность и Бесконечность». Вдумываясь в их тайный смысл, я нарисовал рядом на песке профиль Туэрис и засыпал его из ладони струйкой золотистого песка. Душа моя была в смятении. Я прошел множество испытаний, но так и не смог подчинить свои чувства контролю.
«Чувства или сердце? — эта мысль не давала мне покоя и, войдя в прохладную воду, я поплыл в изумрудной волне. Лежа на спине, я долго думал о той, которую не мог даже обнять. Словно призрак, выскальзывала Туэрис из моих рук, улетая вдаль. И снова в сознании звучали ее слова, которые болью отзывались в сердце.
«Неужели я потеряю ее? Это было бы невыносимо. Да и к чему все эти знания, если моя душа не может приблизиться к ее душе и прикоснуться белыми крыльями к ее духу, чтобы в полете ощутить истинный смысл бытия? Нет. Я никогда не смирюсь с тем, что она мне сказала, ведь никакие Мистерии не заменят Таинства Любви!»
Укрепившись в этой оптимистической мысли, я неторопливо поплыл к берегу, плавно рассекая руками серебристую гладь. Когда мои ноги ступили на песок, я ощутил небывалый приток силы и подумал: «Туэрис, ты говоришь, что в высших мирах мы получим единство и радость, но разве этот мир не такая же реальность, как и те, другие сферы, в которых пребывает дух после смерти? Так почему же нельзя прийти к единству и радости здесь? Видения? Но разве истинная любовь не будет способствовать тому, чтобы они вспыхнули ярче? О Туэрис, я уверен в этом, как и в том, что ты моя единственная путеводная звезда!»


Глава 22. Разговор с Учителем

Учитель! — сказал я, Эхнатеп, обращаясь к Сехемхету, — ответь мне, разве любовь не есть высшая Мистерия на Земле и в Мирах?
— Ты прав, — ответил наставник, — любовь — это высочайшая Мистерия в мире, и ошибается тот, кто говорит обратное.
— Тогда почему же мне нельзя любить Туэрис?
— Люби, но как брат. Ее задача в этой жизни нелегка. Ты же знаешь, что она одна из немногих жриц в Египте, кто обладает свойствами мощного телескопа. Любой телесный контакт с мужчиной для нее подобен смерти. Надеюсь, ты это понимаешь, Эхнатеп? Если Туэрис отдастся страсти, то тут же потеряет свои способности и открытые сокровища погаснут, ведь ее сосуд нуждается в охране от всяких физических потрясений.
— Что станет с Туэрис, если она потеряет провидческую силу?
— Утратив свой дар, она погибнет, потому что лишится самого ценного, ради чего жила столько лет. Представь себе, Эхнатеп, гениального мастера, который погубил высший музыкальный или художественный дар. Что будет с ним после этого?
И я, Эхнатеп, ответил:
— Это прискорбно, Учитель.


Глава 23. Зеркало

Перед большим призматическим зеркалом я стоял рядом с Сехемхетом.
— Ты прошел множество испытаний, ты проявил мужество и отвагу, — обращался ко мне Учитель, — но главное — это подчинить воле свою стихийную энергию, а именно страсть. Ты должен уравновесить свои чувства, а не подавлять их. Сейчас я оставлю тебя здесь наедине с самим собой, и ты увидишь в зеркале будущее, которое может развиваться в разных направлениях в зависимости от твоей свободной воли. Смотри же, Эхнатеп, смотри и думай, что предпочитаешь ты избрать... — И, не глядя на меня, Сехемхет вышел из зала.
Оставшись один, я стал всматриваться в призматическое зеркало, в котором происходила настройка: по нему плыли голубые полосы и волны. Через мгновение они исчезли, и я увидел себя поднимающимся на восьмой этаж, а затем встречу с Туэрис и все свои испытания в специальных камерах пирамиды.
Но вот картина изменилась, и я вошел в Храм. Здесь было пустынно, кругом горели факелы. Ничто не нарушало тишины. И вдруг словно вспышка: появилась она, жрица Храма Изиды. Я понял, что передо мной один из вариантов будущего...
Я останавливаюсь возле стены, и стук моего сердца громче, чем голос Туэрис. Но почему же я не слышу ни одного ее слова, в то время как каждый сердечный удар отражается громом в сознании?
Туэрис приближается ко мне, я беру факел и протягиваю ей свою сильную руку, увлекая ее вниз по лестнице, усланной шкурами леопардов. И вот мы на берегу моря. Я говорю девушке о любви, и ее глаза безмолвно отвечают на это признание. Вдруг раздается удар грома, и снова удар. Молнии блистают, словно стрелы. На море поднимается шторм. Я, Эхнатеп, прижимаю Туэрис к груди, а ураган все усиливается. От этого объятия моя кровь становится горячее и вспыхивает пламенем чувств.
— Я знаю, что мне нельзя любить тебя, Туэрис, — шепчу я, Эхнатеп, опьяненный ароматом ее волос. — И почему жрецы выдумали эти запреты? — Я прикасаюсь ладонями к ее лицу и страстно смотрю в ее прекрасные глаза.
— Мое место наверху... — чуть слышно отвечает девушка. — Но перед уходом я хочу сказать, как отношусь к тебе... Я люблю тебя, Эхнатеп, и полюбила, как только впервые увидала, но прошу, будь благоразумен.
— Что толку в этом знании? — отвечаю я, целуя ее руку. — Ты так прекрасна, и я только впервые обнял тебя. Почему, Туэрис, мне нельзя любить тебя?
— Я потеряю свой дар, Эхнатеп, и тогда я погибла.
— О нет, — говорю я, обнимая ее еще сильнее. —  Быть может, это заблуждение, и с тобой ничего не произойдет? Почему мы должны слушать Сехемхета? Разве я не твой, а ты не моя?
— Да, Эхнатеп, наши души принадлежат друг другу, но тела пусть останутся чисты, ведь мы не простые люди. Мы — Посвященные в высшие тайны Космоса.
Глядя на губы Туэрис, которые при каждом слове точно роняли лепестки роз, я, Эхнатеп, отвечаю:
— Но разве высшую красоту нельзя ощутить? Ты так прекрасна, Туэрис. Послушай, как бьются наши сердца, они стремятся  друг к другу, точно два магнита...
И не владея более собой, я поймал ее горячие губы, сливаясь в страстном порыве. В этот момент мне показалось, что разверзлась земля и мы полетели в пропасть, которая не имела конца. Пытаясь спасти Туэрис, я только беспомощно машу руками, ударяясь о камни. Волна захлестнула нас, подняла и разделила, навеки разделила в холодном бушующем море... Не теряя надежды, я делаю рывок вверх и вырываюсь из холодной пучины, но следующая пенная сестра вновь укрывает меня с головой. Сражаясь со стихиями, я, Эхнатеп подумал: «Не так ли человек борется со своими чувствами, пока они не уравновесятся в нем и он не станет Богом». Эта мысль возникла в моем сознании, словно молния, и я еще интенсивней заработал руками и ногами. Удар грома, и снова удар. Волна за волной, пенный шквал, стихии вздымаются ввысь. И над этим ужасом и мраком, словно яркая вспышка во тьме, послышался последний крик: «Туэрис!»
С бьющимся сердцем смотрел я, неофит, в огромное зеркало. Это зрелище заставило меня покрыться холодным потом, и каждый удар моего сердца гремел в ушах. Минуту назад я испытал муки удушья и холод воды, а еще ранее — блаженство от соприкосновения с прекрасным трепетным телом Туэрис. «Так стоит ли страсть того, чтобы потерять все достигнутое?» — задал я себе вопрос.
Мои размышления прервал наставник.
— Ты видел все, Эхнатеп, — сказал он. — Теперь ты волен решать, как поступать: избрать ли Золотой Урей — символ Высшего Посвящения или погибнуть в мутных волнах страсти.
— Я все понял, Учитель, — только и промолвил я, опускаясь в кресло. Теперь я знал больше, но одно дело понимать разумом, а другое — победить свои чувства. И я поклялся, что буду сражаться и одержу победу!


Глава 24. В Храме

Много дней провел я за изучением сокровенных книг, но сердце мое так рвалось к Туэрис, что я не мог более сдерживать себя. «Главное, это обуздать свою страсть!» — думал я, неофит, бесшумно поднимаясь наверх. И когда я оказался в пустынном зале, освещенном факелами, сцена из увиденного ранее сразу же возникла в сознании. Туэрис вышла ко мне, но я слышал только удары собственного сердца, сильные и быстрые.
— Я не мог не прийти, — сказал я, Эхнатеп.
— Я тоже не могла не увидеть тебя, — произнесли ее губы.
И в этот миг я почувствовал, что горячая кровь стучит в моих висках, а тело наполняется жаром. Протягивая ей руку, я сказал:
— Я люблю тебя, Туэрис...
— Ты не должен говорить об этом здесь, — шепотом сказала она, прижимая свои холодные пальцы к моим горячим губам. — Возьми факел, пойдем на берег моря.
— О нет, — прошептал я, —  сейчас я уйду, Туэрис. Я только пришел посмотреть на тебя. Вот и все.
— Ты боишься? — спросила она.
От этих слов моя кровь вспыхнула, как огонь. «Она уличает меня в страхе? Меня, который прошел такие испытания!» — Взяв в руку факел, я повел ее вниз по мягким шкурам леопарда.


Глава 25. На берегу моря

Мы оказались на берегу, и я, Эхнатеп, с ужасом подумал, что судьба все же привела меня сюда, и я не смог поступить иначе. Не смог, вопреки всем предупреждениям Сехемхета. Теперь, я это твердо знал, мне надо действовать осмотрительно и не допустить ошибки.
Стихии разбушевались, удар грома пронесся, словно шквал, а в небе заблистали молнии. Я обнял Туэрис и поцеловал ее красивые шелковистые волосы. Я говорил ей о любви, но внутри словно бы ожил кто-то другой, кто контролировал каждое мое слово и жест. И когда я снова обнял ее, Туэрис прошептала:
— Мое место наверху... Но перед уходом я хочу, чтобы ты знал, как я отношусь к тебе... Я люблю тебя, Эхнатеп, и полюбила, как только впервые увидала тебя.
— Спасибо за эти слова, — сказал я, целуя ее руку, — а теперь позволь проводить тебя в Храм.
Когда мои ноги снова ступили на шкуры леопардов, я почувствовал, что в душе наступил покой. Сердце стучало ровно, а руки не были так горячи. Глядя на Туэрис, я обнял ее как сестру.
— Я должен с тобой проститься, — сказал я.
— Ты уезжаешь? — словно звон колокольчиков, прозвучал ее голос.
И с болью в сердце я ответил:
— Иного выхода у меня нет. Я слишком люблю тебя, чтобы оставаться рядом. Я должен победить свои желания, чтобы приблизиться к тебе очищенным и свободным.
Взяв руку жрицы в свою, я поцеловал холодные тонкие пальцы.
— Прощай Эхнатеп, — произнесли ее губы, и она исчезла в темноте коридора.


Глава 26. В путь

Уплывая из Египта на парусном корабле, я испытывал все муки разлуки и все страдания разделенных магнитов. Снова и снова видел я ее лицо, слышал нежный голос. Так почему же, Туэрис, я должен оставаться без тебя? Эта разлука казалась мне самым сильным испытанием. Однако дух мой не сдавался. Вспоминая слова Сехемхета о Золотом Урее, я, Эхнатеп, подумал: «Я украшу свою голову этим даром Высшего Посвящения ради тебя, любимая моя, и ты никогда не утратишь своего великого дара».
Голубая волна билась о борт корабля и, стоя на палубе, я смотрел в бесконечную даль. Я слышал крики чаек и шум прибоя, видел радужные лучи, бегущие по поверхности волн. Средиземное море простиралось предо мной и, казалось, не имеет ни начала ни конца. Глядя на его просторы, я, Эхнатеп, испытывал сильнейшее томление духа. Однако, вспоминая мудрые глаза Сехемхета, я подумал о том, что мир — это удивительная мистерия прекрасного и все в этой мистерии — от песчинки до прибоя волн — есть величайшее таинство в мире. Но отчего же мне так одиноко и тоскливо сейчас? И снова мысль о Туэрис заставила забыть обо всем. Я знал, чувствовал всем сердцем, что она принадлежит мне по Космическому Праву, равно как и я принадлежу только ей. И эта глубокая связь, объединяющая наши сердца в одно, казалось, не имеет на земле аналогов. Я, Эхнатеп, Сын Великого Ра, был уверен, что духовный союз с Туэрис может дать мне бесконечные возможности, чего никогда не откроет союз с земной женщиной. Так, глядя в даль, я размышлял о мире и о себе, о том, что ждет меня в будущем и какова будет встреча двух любящих сердец, когда я снова вернусь в Египет.


Глава 27. Снова в темнице

Записывая опыт прошлой жизни, вспыхнувшей в моей душе, я, граф де Сен-Нормандский, словно бы оборвал все нити со своим нынешним существованием. Глядя в далекое прошлое, я прихожу к заключению, что все относительно в этом мире. Когда я был египтянином Эхнатепом и плыл на корабле по Средиземному морю, меня терзали муки, отчаянье и тоска по Туэрис, в то время как окажись я сейчас на этом же корабле, меня бы охватило самое острое счастье: я смог бы по-новому посмотреть на солнце, море и людей, ощущая всю прелесть мироздания... О братья и сестры, если бы вы испытали все то, что прочувствовал я в этом втором саркофаге, как изменились бы ваши взгляды на мир! Поистине, правы китайцы, говоря, что есть великое в малом. Сейчас я уже могу сказать, что сорвал с себя оковы материи, что утвердился на новом видении миров, о чем продолжу рассказ.
Единственное, что меня беспокоит, это количество масла для лампы. Я спешу писать, ведь его остается все меньше и меньше... Голод уже не тревожит меня — тело привыкло питаться крохами — водой с каплями масла или небольшим количеством виноградного вина. Могу утверждать, что победил и холод. Облачившись в холщовую накидку монаха, я практически не чувствую его, хотя здесь, в моей темнице, очень сыро. Я понял, что дух может подняться над всем и все победить. Правда, для этого необходимы накопления, но ведь мы живем на Земле для того, чтобы наполнить Чашу сердца огнем и унести ее с собой в мир Надземный. И тогда в новом воплощении она вспыхнет, как сияющий алмаз.


Глава 28. Два Эхнатепа

Что испытал я, египтянин Эхнатеп, во время своего семилетнего путешествия, мне трудно передать полностью, скажу только одно: я познавал мир во всей его красоте и величии, муках и страданиях, во всей необъятности его противоположных полюсов. Я любовался Храмами Афин, слушал пламенные речи философов и поэтов, сражался за Грецию с могущественной Римской Империей. Именно здесь я столкнулся с первым предательством в своей жизни. Мой близкий друг афинянин Гелисфер, с которым мы воевали, завел отряд в ловушку, из-за чего многие погибли. Позже я узнал, что Гелисфер был на службе у римлян. Но я остался в живых и снова встал в ряды греческих воинов.
Я видел смерть и потому осознал ценность жизни. Отирая слезы с глаз раненых солдат, я испытал отвращение к войнам, а целуя руки несчастных матерей и жен, постиг красоту и величие женского начала. Я полюбил весь мир и проникся к нему состраданием. Прошло только семь лет, а мое сердце сделалось всевмещающим и ласковым, отдающим и любящим, оно перестало быть страстным и необузданным. Я понял, что раньше был только дикарем, который ничего не знал, несмотря на свое бесстрашие и мужество. Только теперь я понял, почему Туэрис отказалась от счастья личной жизни, посвятив себя высшему служению. И теперь, да, именно теперь я осознал все величие моей любви к ней. Я любил ее как мать, сестру, возлюбленную, дочь, я любил ее во всех женских ипостасях, в которых встречусь с ней в следующих жизнях.
Я стоял на палубе корабля, словно Сфинкс, который владеет Тайной Пирамиды. Лицо мое было сурово. На поясе висел короткий меч. Но теперь я умел сражаться не только им, я сумел подчинить своей воле чувства. Нет, я не мог более причинить боль Туэрис. Я стал другим, природа моя переродилась, и хотя лица прошлого Эхнатепа и Эхнатепа настоящего были похожи, все же это были два совершенно разных человека...


Глава 29. У Сехемхета

Я сошел с корабля и сразу же направился к Сехемхету, который радостно встретил своего ученика. Положив руку мне на плечо, Учитель внимательно окинул меня взором и сказал:
— Ты изменился, Эхнатеп, и теперь мы можем продолжить наши занятия. Раньше тебе недоставало опыта, но теперь ты владеешь тайной миров и сердце твое обрело истинную Любовь.
— Да, Учитель, я стал другим, но сердце все так же рвется к Туэрис.
Сехемхет улыбнулся и сказал:
— Терпение — одно из главных качеств ученика, и ты об этом знаешь, Эхнатеп. Ты можешь увидеть Туэрис хоть сейчас, однако, пойми одно: изменился ты, изменилась и она. Твоя воля свободна, и выбор за тобой: предстать ли пред глазами жрицы смертным человеком или Бессмертным, увенчавшим свою голову высшим символом Посвящения — Золотым Уреем?
— Золотой Урей, — не колеблясь ответил я. — Пусть даже срок растянется на годы!


Глава 30. Прошлое, настоящее и будущее

Мы снова находились в большом зале, и Учитель обратился ко мне:
— Сейчас, Эхнатеп, мы поработаем с призматическими зеркалами. Ты уже знаешь, что прошлое, настоящее и будущее сообщаются между собой так же легко, как и люди разных возрастов. Ощущение человека по отношению ко времени — это иллюзия, не что иное как восприятие мига. Время же едино, но пребывает в различных временных явлениях, так и мгновение едино в различных и во всех частях времени. 
Ученик не должен терять времени, скорость которого бесконечна; ведь поражающе стремительно протекает настоящее и с той же скоростью приближается будущее. То, что прожито, — уже ничто; то, что переживаем сейчас, — мгновение; то что будет пережито, — еще не мгновение, но может стать мгновением, которое будет становиться и переходить дальше. Время — относительная категория, его можно научиться сокращать и продлевать по необходимости. Только проявлением подлинной воли ученика миг может стать вечностью, а вечность мгновением.
Сейчас твои накопления уже велики, ибо жил ты и во времена Лемурии, и во времена расцвета и упадка Атлантиды. Ты можешь увидеть себя в этом зеркале в далеком прошлом, так же не закрыто от пытливого взора и будущее, причем будущее на много веков вперед. Я хочу показать тебе его, Эхнатеп, ты должен знать, что ждет тебя в веках и по какому пути развития пойдет человечество нашей планеты.
Устройство призматических зеркал мне было хорошо известно. Они имеют связь с информационным полем Земли, или Свитками Акаши, и работают при помощи психической энергии. При напряжении психической энергии Учителем стихийная материя подчиняется ему, ибо он обуздал все стихии в себе и, следовательно, может подчинить своей воле пространство. Вскоре в зеркале показались голубые полосы и мигания, после чего возникло довольно четкое изображение.
Я видел будущее — разные страны, в которых воплощусь с определенной задачей. Трудные жизни проносились перед моим взором, пока взгляд не остановился на каменном соборе, в котором я был ныне заточен. Из прошлых веков я смотрел на себя настоящего, а я настоящий — на себя прошлого. Красивый статный и мужественный Эхнатеп, сощурив глаза, удивленно смотрел на меня, графа де Сен-Нормандского, лицо которого покрыла черная щетина, а щеки ввалились, словно у мумии.
— И это я? — спросил египтянин, с которым меня разделяли века.
— Да, это тоже ты, — ответил Сехемхет. — Но граф Антуан де Сен-Нормандский не всегда выглядел так, Эхнатеп. Напротив, он был очень красивым человеком — высоким, статным и мужественным. Долгое пребывание в темнице истощило его физическую оболочку, но только возвысило душу. Смотри же в зеркало, и ты увидишь себя в более раннем возрасте.
Мой взор был внимателен и сосредоточен. Я увидел молодого человека, который стоял на берегу моря и разговаривал со стройной белокурой девушкой. На мгновение ее лицо заняло все зеркало, и я, египтянин Эхнатеп, почувствовал к ней сильное притяжение. Нет, она не была похожа не египтянку, наоборот, она принадлежала к какой-то другой, далекой от нас белой расе, но я мог бы поклясться, что при виде ее в моем сердце вспыхнула любовь. Да, я любил ее так же сильно, как и Туэрис, а так как двух космических половин у человека не бывает, я понял, что это она.
Словно бы читая мои мысли, Сехемхет сказал:
— Ты прав, Эхнатеп, перед тобой стоит жрица Храма Изиды...
— Что будет с ней после того, как меня замуруют? — спросил я наставника.
И Сехемхет показал наше будущее. В то время как я, граф Антуан де Сен-Нормандский, сидел в заточении, Катрин де Вэраньон писала книгу «Герои и Героини», которая обнажала язвы и ужасы инквизиции и прославляла истинных Героев и Мучеников всех эпох и времен. Она писала о Платоне и Пифагоре, о Перикле и Аспазии, Франциске и Кларе, Жанне д’Арк и Джордано Бруно и многих других Подвижниках, которые отдали свою жизнь за торжество Истины. Она обличала гонителей всех эпох и времен, вплоть до инквизиторов-первосвященников, которыми руководили силы тьмы и хаоса, действующие из невидимого тонкого мира. Перо Катрин стремительно летело по бумаге, и я, граф де Сен-Нормандский, был счастлив увидеть ее снова. Я смотрел на свою возлюбленную глазами египтянина Эхнатепа и глазами графа, и при виде этой девушки в сердце рождалась любовь.
— Учитель, — спросил я, Эхнатеп, — можно ли узнать, что ожидает Катрин?
— Не знаю, готов ли ты к этому, мой мальчик, — ответил Сехемхет. — Катрин ждет много страданий. И если сердце Учителя способно вместить многое, то сердце ученика может дрогнуть и заболеть.
— Прошу тебя, Сехемхет, позволь мне увидеть ее судьбу, — попросил я. — Чтобы ни случилось, я буду сдержан и уравновешен, ведь жизнь — это арена опыта и испытаний. Все проходит: и страдания, и горе, но остается венец подвига, который пылает всеми гранями рубина.
И вот зеркало снова замигало, и мы увидели Катрин де Вэраньон в тот самый момент, когда ей сообщили о казни графа де Сен-Нормандского. Она молча встретила это известие, только со щек сбежал румянец и губы побелели точно снег. И все же она верила, что я жив.
— Я чувствую, что Антуан не умер, — говорила она вечером отцу. — Если бы его не стало, сердце бы сказало мне об этом. Я знаю, он жив...
Ее лицо выражало уверенность, и когда она снова села за работу над книгой, в глазах девушки вспыхнул надземный свет. Она творила, окрыленная творческим иеровдохновением, которое рождается от соприкосновения духа с огненной мощью Высших Миров.
«Инквизиция останется в истории человечества одной из самых темных эпох, — писала Катрин де Вэраньон. — Инквизиторы пытаются убить мысль и сжечь прогрессивные книги, истребить лучших сынов и дочерей нашего времени, но нельзя угасить Светильник Духа, который питает все миры, невозможно насилием задушить добро, и палачи ответят по закону. Ведь Высшие Законы, Законы Космоса и Вселенной неподкупны и вершат свой суд не по человеческим меркам, но по меркам Высшей целесообразности, которая правит мирами».
Я смотрел на Катрин, и сердце мое расцветало, как роза. Я был близок с ней как и прежде, несмотря на каменные стены моей темницы. Катрин указала мне на свободу духа, и теперь я пользовался ею, как мог. Я свободно перемещался в пространстве и времени, открывая запретное и постигая необъятное... Я смотрел в призматическое зеркало и не знал, кем я был в этот момент — Эхнатепом или Антуаном де Сен-Нормандским, Катрин или книгой, которую писала она, поистине, я вмещал в себя все и был одновременно всем.
Словно яркая лента, пробегали перед взором картины из жизни моей возлюбленной, и я гордился каждой минутой ее жизни, которую она направила на служение Свету. С каким спокойствием она встретила инквизиторов, пришедших арестовывать ее!
— Катрин де Вэраньон? — осведомился стражник.
— Да, это я, — ответила она хладнокровно, и ни один мускул не дрогнул на ее лице.
— Вы обвиняетесь в сговоре с темною силою, Вы обвиняетесь как автор богохульной книги, направленной против святой инквизиции.
— И кто же донес на меня? — спросила Катрин.
— Ваш близкий друг, ученик графа де Сен-Нормандского — Марсель Дюар... 
Марсель! Этот удар был настолько силен, что я не мог поверить... Марсель — мой лучший друг и ученик становится предателем. Боль сжала сердце. К горлу подкатился комок. Это немыслимо, невозможно, нелепо. Марсель... как же ты мог пойти на такое?! 
На суде Катрин хранила спокойствие, и ее заключительная речь была коротка.
— Я не признаю себя виновной, несмотря на все угрозы и пытки инквизиторов. Я верю, что моя книга не умрет и люди рано или поздно узнают правду о Светочах Духа и о деяниях темных приспешников зла. Истина восторжествует, путы рабства спадут, и человечество войдет в Новый Мир обновленным.
— Молчать! — закричал судья.
Но глубокой тишиной встретил эту речь зал, который словно бы онемел. Книга Катрин де Вэраньон была уже напечатана, и скоро о ней узнает вся Франция. Ее будут сжигать на площадях вместе с книгами Бруно, Коперника и Нострадама, и все же век двадцатый снова прочтет этот труд, потому что Герои и Героини не могут умереть.


Глава 31. Эхнатеп и Антуан

До сих пор не могу передать всех своих впечатлений от увиденного, но когда я словно бы вдохнул пламя костра, который поглотил Катрин, из моего существа вырвался крик, полный отчаянья.
— Ты ученик, Эхнатеп, — строго сказал Сехемхет, проникая в суть моих переживаний, — ты должен быть сильным и готовым к любым превратностям судьбы, ведь твоя задача — светить, светить всегда и везде, в любых, даже самых трудных условиях реальности плотной.
И вот я снова возвратился в темницу и стал графом  де Сен-Нормандским. «Катрин! — болью отозвалось в моем сердце, — почему же ты не покинула замок?» Я понимал, что она сделала это из любви ко мне, из желания разделить мою участь, какой бы горькой она ни была. И вот теперь костер! Она погибла как Жанна д’Арк, которая была для нее примером мужества и самоотверженности.
В какой-то миг я увидел перед собой лицо своего друга и ученика — Марселя Дюара, который предал Катрин, и горькая тоска охватила меня, ведь я отдал ему не только свои знания, но и любовь, я доверял ему как брату и в результате получил такой жестокий и страшный удар. Пользуясь моим арестом, Марсель пытался убедить Катрин выйти за него замуж, так как я, дескать, все равно навеки погребен в холодных стенах темницы. Катрин была возмущена и ответила категоричным отказом, что и послужило причиной доноса на нее... 
С помощью призматического зеркала я также узнал, что Марсель заплатил кошель золотых монет одному из слуг, чтобы тот донес на меня инквизиции. Как вещественное доказательство моей причастности к крамоле Дюар предоставил через слугу мои философские записи и книгу Коперника, которая 24 февраля 1616 года, после сбора консультантов инквизиционной конгрегации вошла в список запрещенных книг (Index Librorum prohibititorum). Это была подлая уловка, чтобы склонить Катрин к браку...
Я был потрясен тем, что увидел, и все же я знал: во все века предатели проявляли свои темные лики, чтобы еще ярче засиял свет. Теперь же, благодаря своим прозрениям в прошлое, я лучше понимал истинную природу предательства: ведь и афинянин Гелисфер, и Марсель Дюар — это одна индивидуальность, приставленная ко мне и Катрин, чтобы осуществлять свою темную миссию на протяжении многих веков...
Мои щеки горели, а внутри поднимался жар. Я лег на пол и прижался к холодной плите, пытаясь разглядеть то далекое прошлое, которое простиралось за границей этого мира. И вот, закрыв глаза, я снова увидел море и песок, яркое солнце и Эхнатепа, сидящего на берегу. В какой-то миг я соединился с моим двойником и снова стал им, вдыхая запах любимого Египта — запах соленого моря, горячего песка и терпких ароматов цветов. Я смотрел вдаль и думал об увиденном в призматическом зеркале. Мое будущее взволновало меня и в то же время наполнило какой-то решимостью. Я был счастлив, что не нахожусь сейчас в сырой клетке, отрезанный от всего мира. В сознании возник образ Туэрис, и я поклялся, что добьюсь Золотого Урея, чтобы стать равным ей.

Долгое время бродил я по берегу моря, наблюдая, как солнце опускается к горизонту. Легкий ветерок едва касался моих волос, воздух был напоен свободой, а я, египтянин Эхнатеп, думал о своем далеком будущем во Франции и судьбе Катрин де Вэраньон, которая потрясла меня. Образы Туэрис и Катрин вдруг возникли перед глазами и слились воедино.
Теперь, когда я проник в тайну Закона Перевоплощений, мир предстал передо мной совсем по-другому. Взяв камень в ладонь, я думал о том, что когда-то он будет растением, а вдыхая аромат цветка, представлял его животным. Заглядывая в глаза собаки, я уже видел в ней человека. Закон эволюции восхищал меня, и я мог часами общаться с миром, углубляясь в его истинный смысл. Лежа на песке, я долго смотрел на бегущие волны, и тогда мне казалось, что я постигаю закон ритма — словно бы изучая Манватары и Пралайи сознания Космоса.


Глава 32. Мое дальнейшее обучение

Вот уже долгое время находился я в Фивах, где должен был получить титул Астронома, даваемый на Седьмой Ступени прохождения Мистерий. Пройдя ступени Пастофора, Неокора, Меланофора, Кистофора и Балахала (ступень Звездной Химии), я обучался мистическим знакам Зодиака, в виде хоровода представляющего путь планет. В этих занятиях астрономия и химия были неотделимы. Я изучал воздействие звезд на живые существа и на их болезни. При помощи астрологии можно было определять воздействие небесных тел на земные дела и по расположению звезд предсказать грядущие события. Обучаясь этому искусству, я проводил сложнейшие астрологические вычисления, которым научил меня Сехемхет. И вот я получил титул Астронома и Целителя. После последнего испытания в здании, специально для этого построенном, я получил крест — Тау, который после смерти должны были положить мне на грудь. Теперь я стал иерофантом.   
— В будущем, я имею ввиду твои новые воплощения, — сказал Учитель, — это знание поможет тебе, Эхнатеп, ибо целение души и тела — один из принципов Устава Великого Братства.
 

Глава 33. Возможности призматических зеркал

Кроме изучения древних книг и бесед с Учителем, я часто обращался к призматическим зеркалам. Заглядывая в глубь веков, я познавал много нового: путешествовал по всем сферам Тонкого Мира — от самых низших до высших Сфер Мира Огненного, исследовал различные исторические эпохи Земли и уносился мыслью далеко вперед.
Когда я более детально изучал эпоху Инквизиции, то снова встретился с собой будущим. Я слушал свой разговор с Катрин через много веков. Это казалось мне чудесным и в то же время доказывало, что реальность — всего лишь миг между прошлым и будущим, который, однако, можно посещать в любое время. Это свидетельствует о том, что расстояний между духом и материей не существует и дух вездесущ во времени и пространстве.
Однажды я хотел изучить при помощи зеркала уклад жизни древней Греции периода Афинской Демократии. Подумав об этой эпохе, я напряг центр Чаши. Пространство в зеркале заколебалось, и по нему поплыли голубые полосы и волны. Сев в кресло, я начал ждать дальнейших событий. И вот я уже стал действующим лицом еще одной эпохи. Греция, в которую я был так влюблен, снова простиралась передо мной. С высоты холма я лицезрел амфитеатр и скену, статуи Богинь и Богов, фитории и бассейны, парламент и площадь для публичных выступлений. Я касался трибуны ораторов, на которой когда-то выступал сам, и вдыхал ароматы прекрасных цветов...
Греция всколыхнула самые сокровенные струны моей души, и именно благодаря соприкосновению с этим неиссякаемым источником прекрасного, я ощутил новый подъем и взлет. Личность Эхнатепа растворилась, как и личность графа де Сен-Нормандского, и новая грань моей бессмертной индивидуальности засияла, словно алмаз.
Итак, теперь я осознавал себя Перлионом — греческим поэтом и оратором. Я стоял за трибуной, произнося пламенную речь в защиту Перикла и Аспазии, Фидия и Анаксагора, которых теснила темная свора яростных противников Света. Подняв правую руку, я продолжал свою речь:
— Пусть могущественный Зевс поразит меня молнией, если я скажу неправду, греки, афиняне — мои братья и сестры! Всмотритесь в лица почетных граждан Афин. Неужели их льстивые слова и сахарные улыбки способны закрыть ваши глаза и уши?! Нет, братья, нет, мои любимые сестры! Не может сладкий язык лжи угасить Свет Истины. Утверждаю перед Огненным Олимпом, что Перикл и Аспазия — это Дети Неба и посланники Богов! Сам Зевс Громовержец направил их сюда, а Музы Искусства и Знания благословили Фидия и Анаксагора. Так почему же жалкие смертные утверждают обратное?! Не потому ли, что хотят погубить цвет мудрости и править под знаком тьмы и разрушения, потушив отблески небесных лучей?   
— Мы протестуем, Перлион! — закричали почетные граждане столицы. — Ты клевещешь на нас, а клевета не прощается никому!
— Клянусь перед ликом Богов, что я, трибун и оратор Перлион, говорю только правду, и пусть молния Афины Паллады будет моим свидетелем.
— Что ж, — сказал гонитель Перикла Гермипп, — мы согласны выслушать тебя до конца, но если могущественная Афина Паллада не подтвердит твоих слов, ты, Перлион, будешь изгнан из Греции, ты будешь унижен и из почетного гражданина Афин превратишься в сор...
— Я не боюсь ваших угроз, гонители Истины! — твердо сказал я, трибун и оратор Перлион. — Ведь в каждом веке являетесь вы, чтобы вредить и поносить Великих. Но придут времена, и вы, гонители идей Общего Блага, раскаетесь в своем горьком невежестве, которое толкает вас на самые низкие деяния.
— Хватайте его, — обратился Гермипп к стражникам, — он нарушил все законы демократии, он попрал свободу, он навязывает нам свое мнение, которое волнует незрелые умы!
В этот миг толпа зашумела, объятая негодованием неуважения к трибуну, а я, грек Перлион, поднял правую руку, чтобы успокоить это недовольство.
— Перлион прав! — донеслись из толпы голоса.
— Он прав, ведь Перикл — действительно великий вождь!
— Не трогайте трибуна!
— Смерть гонителям!
— Это заговор! — крикнул Гермипп.
— Заговор против Афинской Демократии! — закричали почетные граждане столицы.
Но я, трибун и оратор Перлион, спокойно стоял перед людьми, не ведая страха в сердце своем. Я был свободен от уз земных предрассудков, потому что Небо указывало мне путь — благословенный Олимп вел меня сквозь тернии к звездам. И когда руки стражников потянулись к моему платью, в небе блеснула молния, и это была весть от моей Матери. Божественная Афина Паллада посылала смертным свой знак, чтобы пробудить в них БЕССМЕРТИЕ.


Глава 34. Per aspera ad astra

И снова я стоял в холодной темнице, прижавшись лицом к стене. Массивные камни возвышались надо мной, словно крепость, а луч лампады бросал на них тусклый свет. Все пережитое мною было так ярко и реально, что какое-то время я еще не мог понять, где нахожусь. И вот снова проблеск сознания. 16 век. Франция. Инквизиция. Катрин... Я снова взял перо. Рука немного дрожала, а в сознании ярко горела центральная площадь Афин. Кем был я: Эхнатепом, Перлионом или графом де Сен-Нормандским? Отныне я этого не знал, ибо в Чаше сердца было столько разных личностей, что лишь их синтез мог дать полное представление о моей ИНДИВИДУАЛЬНОСТИ. Личность смертна, в то время как индивидуальность бессмертна и вмещает в себя весь тот опыт, который приобретается в веках...
Я смотрел на яркое пламя и размышлял о видениях, которые посетили меня. Я знал одно — такое же пламя живет в моем сердце, освещая плотный мир жизнеутверждающими лучами. Да, я был отрезан от всех, и все же светильник духа моего творил добро, создавая волны особого порядка, которые затем уносились в пространство, чтобы одухотворить его новыми энергиями борения духа, рождающимися от неимоверного напряжения и высекающими Искры Любви.

Сколько времени провел я в заточении, не знаю, но я понял: дух человека вездесущ и свободен, летя сквозь тернии к звездам, что простираются над головой землян. Сколько их, блистающих цивилизаций духа: Уран, Нептун, Юпитер, Венера... Владыки Мира и Учителя землян пришли с этих Далеких Миров, чтобы вдохнуть в нас мощь и силу Строителей Космоса.


Глава 35. Золотой Урей

Изумрудные волны бежали к моим ногам, словно маленькие корабли, летящие из бесконечности, а я, египтянин Эхнатеп, молча слушал Музыку Миров. С тех пор, как я расстался с прекрасной Туэрис, прошло семь лет и семь месяцев. Как мало и как бесконечно много! Я не могу судить, насколько изменился я, но знаю: старый Эхнатеп умер, как умирает человек, чтобы возродиться снова. И вот мое новое, очищенное в горниле испытаний «Я» стояло в преддверии праздника духа — завтра я пройду обряд инициации, и сам Сехемхет украсит мою голову Золотым Уреем. Золотой Урей! Сколько лет я мечтал о нем. Теперь я действительно счастлив, потому что я, Эхнатеп, и прекрасная Туэрис завтра станем равны.
Возложив на мою голову Золотой Урей, Сехемхет произнес:
— Отныне ты перестаешь быть смертным и становишься бессмертным, потому что проник в тайну вечной жизни, в тайну прошлого, настоящего и будущего, которое не имеет ни начала, ни конца... Этот символ Высшего Посвящения есть результат многовековых накоплений твоей Чаши, которая и есть Чаша Амриты — Чаша Бессмертия.
И вот самый торжественный момент в моей жизни: Туэрис и я, я и Туэрис обретаем друг друга, и обретаем не как обычные люди, но как Посвященные в Высшие Законы Космоса, свет которых мы пронесем через все свои воплощения в грубой материи на Земле.
Луч Высший пробудил в нас ЗНАНИЕ, МУДРОСТЬ и ЛЮБОВЬ, Луч Высший осветил наши Золотые Уреи, которые украшают Наг и Птица — символ духа и материи, символ извечного взаимодействия и борьбы Света с тьмой.
Я знаю, мы будем воплощаться великое множество раз, чтобы выполнить свою задачу. Земля является ареной опыта и борьбы — местом трансмутации грубых энергий в энергии более утонченные и возвышенные, чтобы в одной из рас человечество могло перейти на новый уровень существования в материи тонкой. Так начнется Новая Эра, открывающая для человека неисчерпаемые возможности.


Глава 36. Послесловие

Итак, я, граф Антуан де Сен-Нормандский, исполнил свою миссию и написал «ПОЭМУ ТОРЖЕСТВА ДУХА». И вот теперь я волен уйти, уйти, чтобы возвратиться опять и написать новое откровение, которое всколыхнет весь мир. Я знаю, ничего не кончается в жизни, но лишь продолжается в беспредельности.
Сейчас я беру перо в последний раз, чтобы написать: «Свет истины — свет мужества, свет преданности рассеивает тьму и испепеляет ее. И если вы, мои братья и сестры, зажгли светильник духа в себе, то вместе мы будем сильнее гореть, радостнее светить, и легче нам будет сломить силы врага, ведь СВЕТ — это самое мощное оружие на Земле и в Мирах. СВЕТ и ЛЮБОВЬ ЕДИНЫ, а ЕДИНСТВО — спасительный круг в хаосе разбушевавшихся стихий. Храните же этот бесценный дар, устремленные, отважные и смелые сердца. С чувством торжественности кончаю свой труд словами несломимого Джордано Бруно: «Смерть в одном столетии дарует жизнь во всех грядущих веках».