720 часов сожаления

31 июля мы напились. Не то что бы очень, но этого с лихвой хватило на вырубиться и уснуть вдвоем, в одежде, поверх покрывала, и, ну конечно же, на утреннее похмелье.
Утром, 1-ого августа, которое и в самом деле утро, всего 7:30, мы сидели на кухне, глотали анальгин пачками, потому что у него не нашлось ничего другого, и молчали. Анальгетики ничерта не помогали, и меня бил такой нешуточный озноб, и зуб на зуб не попадал, хотя эта бесконечная, просто нескончаемая, московская жара могла бы добить любого, и утром было ничуть не лучше чем днем.
-Давай куда-нибудь свалим?
-Куда?
-На Канары? На Ибицу? На Мальдивы? Какая, нахуй, разница?
-Мы столько не выпили вроде, что бы тебя так уносило. Это последствия жары и вермута? Или вермута и ночи со мной?
От растерянности я сжимаю кулаки, вминая полукружья ногтей в кожу.
-Jesus! Не смеши меня, какая ночь с тобой, о чем ты? У тебе еще возникают какие-то желания, в такую-то жару? Мы просто вместе вырубились, не более.
-Да я пошутил, вообще-то. Чего ты тут монолог развел?
Кофе – полнейшее дерьмо. Я отпиваю второй глоток, морщусь и ищу в подходящей близости цветок, в который можно было бы вылить данное пойло, не отрывая при этом задницы от табуретки. Цветка поблизости не оказывается.
-Кофе дерьмо.
-Не пей.
-У меня похмелье, придурок, я хочу пить.
-Пей воду.
-За ней надо вставать. Мне лень.
Он поднимается с кухонного пуфика и наливает мне воды из фильтра. Вода гораздо теплее, чем нужно, но мне все равно. Я залпом выпиваю целую кружку и медленно облизываю губы, задерживаясь языком на мелкой трещинке в нижней. Неприятно. Он наблюдает за мной, смотрит, как я облизываю губы, а потом касается нижней пальцем. Как раз там, где ранка.
Я удивленно моргаю, поглядывая на него из-под челки и касаясь кончиком языка его пальца, неосознанно приоткрывая губы.
У него чуть шероховатые подушечки пальцев, с привкусом соли и железа от ранки на моей губе, когда я посасываю его пальцы. Он слегка дрожит, и его зрачки расширяются.
Вечером, 3-его августа, я бронирую нам билеты на Ибицу, не спрашивая его согласия.
Когда я выбираю его номер в памяти мобильного и ставлю его перед фактом поездки, то автоматически поджимаю пальцы на ногах и вожу языком по небу. Медленно.
-7-ого мы летим на Ибицу.
Он молчит мне в трубку где-то с минуту, которая растягивается на все 10. Все это время я рисую его профиль на листке с распечатками номеров отелей. Не то что бы я боюсь его отказа, однако…
Через минуту молчание прерывается:
-Надеюсь, отель приличный.
Ручка срывается, создавая лишний завиток волос в рисунке. Не подумайте, что я вздыхаю с облегчением, совсем нет.
-Отель клевый. Тебе должно понравится.
Я перекатываю жвачку во рту, уже совершенно не думая о том, что он мне скажет дальше. Я думаю о пляже, море, солнце и о том, что надо купить крем от загара. Сказанная им фраза кажется чужой и почти инородной. Неправильной. Как сожаление.
-То, что было утром на кухне, после пьянки… Ты же понимаешь. Мы просто еще не совсем протрезвели.
Я думаю, что никогда не был трезвее, чем тогда, но поддерживаю его страусиную позицию. Он кладет трубку и я почти забываю об этой фразе, сосредотачиваясь на выборе того что возьму с собой. Фраза застывает странным комом в глубине сознания.
В аэропорту, 7-ого августа мы не разговариваем. Он слушает музыку, я смотрю фильм и думаю, зачем я это делаю. В моей голове нет ничего о фильме и слишком много о том, чего там быть не должно. Сожаление, такое запредельно-неправильное расползлось из угла сознания, и оккупировало мои виски. Со-жа-ле-ни-е.
10-ого, в отеле на Ибице, мы трахаемся. Горячо, мокро, скользко и жарко.
У него татуировка на плече, почти до ключицы, и я обвожу ее языком, чувствуя его член в своей заднице и приятную пустоту в голове. Без сожаления.
Утром, 11-ого августа, он остается со мной. Я просыпаюсь под звук льющейся воды в душе и улыбаюсь. На завтрак мы благополучно не попадаем, и он заказывает еду в номере. Мой мозг разбивает в крошку, и я продолжаю улыбаться, слизывая с его пальцев апельсиновый джем.
В душе он поет саундтреки к французским фильмам, а мне хочется смеяться, до охрипшего голоса и рези в легких. Смеяться до счастья.
В ночном клубе, где-то между 13-м и 14-м августа, он целует меня. Вокруг гремит музыка, двигаются в танцевальном экстазе люди и очень жарко. Его губы чуть соленые от пота, а у меня надламываются коленки, так что я до боли в собственных пальцах комкаю его майку, вжимаясь в него грудью и животом. Клубная музыка бьет по ушам, вырывая у меня рваные вздохи в такт, прямо ему в губы. Его горячие пальцы на моей пояснице подрагивают, но это совсем другой ритм. Это пульсация.
15-ого, в предпоследний день перед отлетом, мы сидим в ресторанчике почти у моря, так что ветер ерошит мне волосы. Он улыбается, я ловлю его улыбку и улыбаюсь в ответ. Сердце бьется о ребра и поднимается к горлу. Я безуспешно запиваю его вином, одновременно прослеживая взглядом его движения. Отражая. Фотографируя.
17-ого августа, в самолете, я сплю, положив голову ему на плечо и ощущая сквозь полудрему его пальцы в волосах и на шее. После посадки он подхватывает свой чемодан с движущейся ленты, целует меня в губы и уезжает.
Я сглатываю, опираюсь ладонью о чемодан, а плечом о нагретую солнцем стену аэропорта. Майка неприятно липнет к спине. Я прикрываю глаза, оставляя сверкающую, раскаленную солнцем Москву за пределами сознания. Через 10 минут я ловлю таски и еду домой.
Он появляется через полторы недели, 29-ого августа, когда у меня на щеках следы от краски, и испачканы пальцы.
Он прислоняется плечом к дверному косяку, а в вороте его расстегнутой черной рубашки виден участок влажной от пота ключицы с кончиком татуировки. Я улыбаюсь и отхожу вглубь коридора, пропуская его.
Через час мы пьем текилу, я слизываю соль с его шеи, чувствуя толчки пульса, выпивая их губами. Внутри сливаются, сплавляются в одну тонкие, оборванные нити ощущений. Я точно знаю, что все правильно. Никакого сожаления.