1434

***

Да, у меня плохое настроение, но после большого пожара это не имеет уже ровным счетом никакого значения…

Мне надо  всего лишь выждать немного – допустим, две недели – чтобы всё изменилось и можно было взглянуть со стороны на то, что писалось или случилось. Но, разумеется, жаль, что я сразу не знаю, в чем невменяем…

Лицо – широченная труба, через которую к черту выходят – а может, выпихиваются следующими – все мои настроения…

***

Играла музыка, звучали приветственные аплодисменты, меня ждала ярко освещенная сцена, но я уже знал, что  ничего не получится. Они клюнули на мой благородный облик и шикарные длинные волосы, и я вынужденно улыбался, надеялся, хотя это просто смешно…

(«Господа, я даже не знаю, где кончится мой третий роман и начнется четвертый – после разрежу!»)


***

От горя темно в душе, от одиночества – снаружи. Долго тянутся зимние вечер, ночь и утро…
Чтобы лучше увидеть воздух и свет, вышел на улицу и побрел. От оттепели мокро снаружи, от воздуха и света – во мне...


***

У меня появилось ощущение, что я схватил блевотину, причем ее нельзя и не нужно выблевывать…

Но от работы мертвеешь лицом и молоденькие девушки – наглотавшиеся блевотин – с такими сразу возвращают себе чувство превосходства…

Я чмокал и двигал кадыком, но тягость паузы подпитывала блевотину моей последней в делах и с бабой неудачи…

***

Поэтессы улетают на звезду, потому что только оттуда и не видно, сколько смотреть приходится в ****у и как это горько и обидно…

(Она меня любила, но когда  этот стих прочел, «не обижай меня!»  почти пропела…)

***

Понял, что я маленький. Всё большое во мне уже сломано?
Сил нет – а как воинственно  хотел быть плотным и жестким реалистом…
«Ма-аленький! Ма-аленький!» – ладно, пусть пока будет так; большой я плоский и серый, а маленький  буду светлячок…