Не надо про Париж 4 глава

Первую ночь Нина провела в пришкольном интернате на казённой односпальной кровати с панцирной, продавленной почти до пола, сеткой, под казённым одеялом, уткнувшись в  уютную домашнюю подушку в красивой небесно-голубой наволочке, сшитой мамиными руками. Измученная дальней дорогой, перегруженная новыми впечатлениями, Нина мгновенно уснула, и даже ставшие последнее время привычными страхи не донимали её.

Утром Нину  разбудил стук в дверь. По всей видимости, если судить по чётким очертаниям близлежащих предметов,  действительно наступило утро.   Открывать дверь не хотелось, как не хотелось встреч с новыми людьми. Стучали всё настойчивее. Пришлось, придерживая вялой рукой незастёгнутый халат,  тащиться в коридор, чтобы открыть входную дверь.

-  Кто там?

-  Откройте! – послышался требовательный  женский голос.

-  Девушка, Вы к кому? -  продолжала добиваться любившая во всём ясность Нина.

-  Девушка-девушка, твою мать, открывай, кому сказала!

Услышав знакомые нотки в голосе,   не осознавая до конца, кому этот голос принадлежит, Нина повернула ключ в замке -  дверь распахнулась -  на пороге стояла (оказывается,  не так-то просто распрощаться с прошлым) её однокурсница Светка Соколова -  литературный псевдоним   Инесса Браун. Далее следовала немая сцена почти по Гоголю.

 Наконец, придя в себя, Нина прошептала:

- А ты-то как здесь оказалась?

 В ответ – короткий сбивчивый рассказ Светки, несостоявшейся директрисы восьмилетней школы, расположенной в такой глуши, ну в такой глуши… Короче, по дороге к месту работы Светка встретила свою сбежавшую из тех мест предшественницу, которая  популярно объяснила, что ловить в  Каргино нечего. Ехать туда нужно семь часов автобусом до какого-то столба. От него ещё десять километров на школьной лошади до деревни. Но так как лошадь недавно сдохла, придётся преодолевать это расстояние пешком. Хлеб нужно печь самой, жить в одной комнате с тремя учительницами, все удобства на улице. Баня – раз в неделю, если пригласит помыться  кто-нибудь из местных жителей. В магазине – водка, спички, папиросы  «Беломор», сахар, мыло, керосин…

Услышав о таких прелестях свободной жизни на природе, даже Светка, знающая о комфорте лишь  понаслышке, срочно ретировалась в краевой отдел народного образования и получила новое назначение.

Нина не знала, радоваться ли  приезду Светки-Инессы, - всё-таки не чужой человек - или, пока не поздно, просить директора расселить их по разным квартирам? Со Светкой они были едва знакомы. В воде не тонет и в огне не горит, стихи пишет, за словом в карман не лезет, оно всегда наготове, резкое, хлёсткое и часто грубое. Её побаивались и обходили стороной.  Именно такую репутацию имела Светка на факультете. Девушки такого плана внимание Нины никогда не привлекали. « Вот кого бы я меньше всего хотела видеть рядом. Проблем во взаимоотношениях будет предостаточно. Может быть, она и неплохая, но другая. Некрасивая, незамужняя – значит, хотя бы умная?»


-  Стоп, хватит! – остановила себя Нина, зная свой недостаток всё преувеличивать и делать скоропалительные выводы. - Главное быть адекватной в оценках, не торопиться навешивать ярлыки, чаще улыбаться, не обострять отношения -  и время всё расставит по своим местам. Да и устала Светлана с дороги, вид никакой, кажется, что она старше  ровесников лет на десять, а живёт по чужому паспорту. Всё, всё. Надо её покормить, пожалеть, поддержать.

Смирившись с мыслью, что отныне придётся жить под одной крышей с не совсем понятной Инессой, Нина почти успокоилась. Но, как говорится,  «пришла беда – отворяй ворота».

 «Терем-теремок, кто в тереме живёт?» - к вечеру в открытые ворота  вошла она, Антонина Николаевна, учительница начальных классов. Была Тоня юна и очень хороша собой. Да, природа отлично потрудилась над её внешностью, надеясь, что об остальном она позаботится сама, но, как выяснилось в процессе общения, девушка и  не подумала это  делать из-за вечной нехватки времени -  женихи шли конвейером, зазеваешься – счастье упустишь. «У меня женихов – километры», - гордилась она. Ей хотелось нравиться всегда и всем: старикам и детям, красивым и безобразным, женщинам и мужчинам, кошкам и собакам. Если возникший к ней интерес на какое-то время ослабевал, она чувствовала себя глубоко несчастной и начинала говорить только о том, что привлекало этих людей, перечёркивая собственные интересы, преданно заглядывала в глаза, не задавая лишних вопросов. Определенные, доведённые до автоматизма действия, умение льстить, особый речевой набор сделали её недосягаемой в искусстве обольщения. А вот ума и элементарного кругозора явно не доставало. Нину в Антонине раздражало всё: и вульгарный наряд, и яркая косметика, и постоянное сюсюканье – «мусеньки-пусеньки». Пошлость часто принимают за оригинальность. Сначала проявляясь во внешних данных, она поражает всю сущность человека, проникает в закоулки его души,  постепенно уничтожая человеческое в человеке. Похоже, что именно это произошло с Антониной. Поразило  полное отсутствие блеска в её глазах.  Его  с помощью косметики не нарисуешь! Всё это никак не сочеталось с представлениями Нины о настоящем учителе.


 Для Нины учитель – это святое, это идеал, это образец. Это, конечно же, её мама, учительница начальных классов, которая сорок лет отдала  школе и всё ещё надеялась, что лет через триста (она почему-то выбрала именно эту цифру) жизнь будет совершенно другой: яркой, радостной, одним словом, вполне  хорошей. В сутолоке дней она не замечала, что пока эта жизнь наполнена только пустыми речами о светлом будущем, которое, по словам ничтожных людишек, привыкших сотрясать воздух бессвязными речами с обилием речевых ошибок, совсем близко – вон там, за поворотом. То, что это время должен приближать каждый делом, она знала. Что толку только мечтать? Поэтому свой долг она выполняла честно,  работая не покладая рук.

Выбирать профессию Нине  не пришлось. Она с детства жила настроениями учительской, знала  плюсы и минусы этой нелёгкой работы. Нет, скорее, не работы, а жизни, потому что для учителя настоящая жизнь начиналась именно  в тот момент, когда он утром, задолго до того, как в класс придут ученики, переступал порог школы, и не заканчивалась даже  поздно вечером, когда закрывалась последняя проверенная  тетрадка. Нужно подготовить такой урок, ну, такой урок, чтобы Мани и Бори замерли от восторга и назавтра шли, нет, бежали в школу радостно, как на  праздник. Иногда Нине приходилось заменять по просьбе завуча заболевшую маму. Она безбоязненно шла к  детям, потому что они были настолько приучены к порядку, воспитанны, что работа  с ними доставляла  одно удовольствие. Уже тогда Нина поняла, что любые проблемы можно решить, относясь к человеку, большому или маленькому, с любовью.

Она включила старенький, кем-то из учителей подаренный чайник. Тот нехотя  сначала тоненько запел, потом набрался сил и загудел почти басом.

Мама… Стоило  подумать о ней, как нахлынули воспоминания. Невысокая, с тугим узлом волос на голове, в сером строгом костюме, в туфлях обязательно на высоких каблуках, которые, впрочем, не добавляли роста, а делали более женственной, с приветливой, доброй улыбкой, мама была для  учеников абсолютно своей, понятной, близкой, одинаково  доступной.


 Летом во время  отпуска она бесплатно занималась дополнительно с теми, кто по разным причинам отстал в учёбе. Мама говорила родителям: «Боря отстаёт по математике. Надо бы позаниматься». И  на следующий день Боря с табуреткой на спине (в доме не хватало мебели) шёл учиться к ней домой. Правда,  позднее Нина на уроках труда специально для Бори сделала табуретку, и сама удивилась, как она это смогла. А мама уже нашла новую ученицу:

 -  Маня плохо усвоила программу. Пусть придёт, позанимаемся.

Маня, конечно, после неоднократных напоминаний  всё-таки приходит, но заниматься спокойно ей мешают вши. Она постоянно чешет голову -  тут не до учёбы. Пришлось покупать в аптеке мазь, мазать Мане голову, обвязывать платком. Наказав родительнице-цыганке помыть ребёнку голову на следующий день, она думала, что решила проблему. Однако наутро Маня явилась в том же виде, и мама, не сетуя, принялась мыть ей голову, а затем расчёсывать густые смоляные волосы частым гребешком. Представить, что такое делает Тоня, при всём своём богатом воображении Нина не могла.

Заварив щепотку чая неизвестного происхождения прямо в чайную чашку, она сосредоточенно смотрела, как бойкие чаинки, покрутившись на одном месте, оседали на дно, окрашивая напиток в коричневый цвет. Кажется, чай готов. Сделав первый глоток, отодвинула чашку и вновь погрузилась в размышления.


 Нина любила родительский дом. Она любила туда  возвращаться и не любила оттуда  уезжать.  Она  стремилась сюда, в  богом забытый уголок, где единственный   проходящий мимо поезд приостанавливается всего на две минутки и по сигналу вокзального колокола, как бы извиняясь за задержку, спешно покидает перрон.

Получив распределение, перед отъездом в Сибирь Нина, находясь  далеко не в лучшем расположении духа, несколько дней решила провести дома, чтобы успокоиться после  стрессов. Говорят, дома и стены помогают. Нина надеялась на это.

Как всегда, несмотря на позднее время, её  встречали. Во-он  вдалеке две маленькие фигурки! И вот она уже тает в объятиях мамы:

- Нина, доченька, наконец-то!

 Потом  обнимает отца и целует его в мокрую щеку:

- Ты что, пап, плачешь?

 Новости, новости, кажется, им не будет конца. Всё. Она дома. Можно расслабиться. Можно зализать душевные раны, снять чудовищное напряжение последних дней и, наконец, насладиться вкусом яблок, слаще которых нет.


В считанные минуты на столе появляется тушёная картошка с домашней, немного жестковатой курицей, домашнее яблочное вино в узорчатом старинном кувшине, нарезанный крупными ломтями хлеб. Ждали. Вначале накормить – это святое.


Первый тост - «за встречу», второй – за то, «чтобы всё было хорошо», третий, - как и положено, « за любовь».  Захмелев, отец начинает рассказывать о домашнем хозяйстве. Рассказывает обстоятельно, со знанием дела, явно надеясь на полное взаимопонимание слушателей:


- Год нынче урожайный, яблок полно. Куда, Нин, девать будем?

 Нина одобрительно кивает головой, а вот совет дать не может. Видимо, это несколько раздражает отца, и он идёт в наступление:

-  А вот знаешь ли ты, дочь, сколько у нас кур?

 В ответ -  молчание.

- Не знаешь? Эх ты, трын-трава, поверьх леса растёшь!

 Неожиданно рассердившись, прервав семейную идиллию, отец уходит спать. Мама, пытаясь загладить возникшую неловкость, меняет тему разговора:

- Ну, а женишок-то у тебя есть, Нина? Институт закончила, самое время -  замуж. Вон, Светка Кудрявцева недавно замуж вышла. Ха-ароший парень, видный. Да теперь уже все твои одноклассницы повыходили.


Разговор принял неожиданный поворот, но говорить на эту тему Нине хотелось меньше всего.

 - Ладно, мам, давай спать, поздно уже.


-  Вот и поговорили, доченька, - в голосе матери звучала обида.

 Вечная проблема отцов и детей. И что интересно, ни отцы, ни дети ни в чём не виноваты. Отчуждение приходит со временем само собой, как постепенно угасает пламя костра, если не подбрасывать в него новые ветки. Нина понимала, что это они, родители,  вывели её на жизненную дорогу. Она вначале неуверенно, спотыкаясь, падая, медленно шла по этой дороге, а они постоянно поддерживали  своими старческими, немощными руками, соломку стелили там, где могла упасть. С каждым шагом она  становилась  увереннее, уже, как казалось, не нуждаясь в поддержке, преодолевая преграды и достигая поставленной цели, а они, не успевая за ней, оставались далеко позади. И не было у них сил её догнать, и приходилось перекликаться издали. Расстояние между ними постепенно увеличивалось, и вот они  почти не слышат друг друга.

От этих мыслей Нине как-то стало не по себе. Обидела. В очередной раз незаслуженно обидела. Откуда мама может знать о её душевном состоянии? Нине захотелось, как в детстве, прижаться к родному плечу, попросить прощения,  заплакать и рассказать, как в очередной раз,   не позволив вытереть о себя ноги,  поссорилась с близкой подругой Женькой, как страшно  начинать жизнь в далёкой Сибири, как неуютно и одиноко ей в этом несправедливом мире.

- Мама, ты где? Мама!


В ответ – тишина, видно, мама ушла спать – намаялась за день.


Нина вышла на крыльцо и в ту же минуту растворилась в тишине ночи. На дворе август -  время, когда природа, хотя бы ночью, из последних сил старается темнотой прикрыть первые признаки увядания, как женщина бальзаковского возраста прикрывает толстым слоем тонального крема пока ещё тонкую сеть морщин. Жаль, но напрасны женские хитрости -  никакой макияж уже не может скрыть их днём.


 Сейчас же темнота проглотила старый сад, цветочные клумбы, хозяйственные постройки, летнюю комнату в саду, где Нине  постелили постель, и скрыла от человеческих глаз следы начинающегося разрушения  когда-то всеобщей гармонии. Как легко в темноте поверить, что всё совершенно, и осень, как в природе, так и в её жизни, наступит  нескоро.


Видимо, вспомнив о своих обязанностях, подул небольшой ветерок, который с каждой минутой становился  сильнее. И вот уже, не выдержав очередного порыва, по крыше летней комнаты, отбивая непонятный  ритм, застучали яблоки, падающие с ближней яблони. Ещё порыв – и они хлынули потоком, покрывая необычным яблочным ковром и крышу, и влажную от ночной росы землю.


Мягкая, удобная постель приняла Нину в свои объятия,  и она заснула под музыку яблочного дождя с последней грустной мыслью: «И правильно сказал отец, что я трын-трава.  Ни друзей, ни семьи, ни особых интересов. Чего в жизни добилась-то?».


Ответа на вопрос не последовало, потому что Нина провалилась в сон, мгновенно отключивший  от  житейских проблем и вернувший в детство.

Это был сон – калейдоскоп: цветные, в определённом темпе, чтобы хватило времени на воспоминания, меняющиеся картинки.


 Раз, два, три…Зелёно-голубой узор…  Появляется почти сказочный лес, затем, три дома на опушке -  это моя малая родина -   лесхоз, где отец работал директором. Узнаю.  В этом лесу я искала «на неведомых дорожках следы невиданных зверей», потому что на первой пластинке, появившейся в доме вместе с патефоном, были сказки А.С.Пушкина.


Раз, два, три -  смотри… Вытянувшееся на несколько метров мрачное одноэтажное здание –  школа, туда каждое утро за пять километров спешили мама-учительница и две старшие сестры. Говорили, что когда-то здесь была конюшня. Похоже, это правда.


 А  блондинка, сидящая на дереве в модном пальто и шляпе, я в пятилетнем возрасте. Пальто, шляпу и детскую сумочку приобрела по моей настоятельной просьбе старшая сестра Галя, которая училась в Ленинграде. Правда, ради этого ей пришлось экономить на собственном желудке. Но как откажешь любимой сестрёнке! Не отказывала Галя мне и когда я, заливаясь горькими слезами, просила взять с собой в кино, искренне пообещав фильм смотреть до конца и домой не проситься. Поверив мне в очередной раз, посадив себе на плечи, Галя шла  пять километров пешком  в заводской клуб. О сложностях долгого пути можно не вспоминать, но едва в зале гас свет и на экране появлялись первые кадры, я начинала проситься домой сначала шёпотом, затем всё громче и громче, а потом вообще переходила на крик. Зрители шикали, выражая неудовольствие: «Уведите ребёнка, не мешайте смотреть!». И Галя, бедная Галя, снова посадив меня на закорки, пускалась в обратный путь, клятвенно обещая ни за какие коврижки меня больше с собой не брать. Но самое интересное, что этот сценарий через некоторое время  повторялся и повторялся не один раз.

Цветные стёклышки калейдоскопа почему-то не спешат сложиться в узор. Какие-то секунды перед глазами темнота. И вдруг… узнаю! Это сосед дядя Панкрат везёт на старой убогой кляче бочку с водой. Лошадь слепая на один глаз, как и её хозяин. Только он не видит правым, а она -  левым. Отсутствие глаза Панкрат скрывал грязной повязкой из бинта. У лошади  возможности скрывать  физический недостаток   не было, поэтому видеть пустую глазницу мог каждый. Мне было невыносимо жалко смотреть, как  вместе они  выбирали курс, и им удавалось ехать по дороге, не задевая придорожные кусты.

Стёклышки калейдоскопа изображали хаос. Наконец определились чёткие контуры женской фигуры. Да, это тётя Маня, приехавшая к нам из Сибири погостить, внесла разнообразие в нашу жизнь. Желая доставить мне удовольствие, она привязала санки к хвосту тёлки Марты, посадила в них меня, шестилетнего ребёнка, взбодрила Марту хворостиной, и та понеслась галопом по пням и кочкам. Хвост оторвался -  я вывалилась из саней -  путешествие закончилось, едва начавшись. Более искренних слёз запоздалого раскаяния я не видела никогда.


А это возле меня крутится мой поклонник пятилетний Лёшка. Я намеренно его не замечаю. Проходит 5, 10 минут. Наконец Лёшка не выдерживает: «Нина, я узе ухозу». В ответ молчание. Снова то же, но уже с другой интонацией: « Я узе ухозу, Нина!» Из вредности или из упрямства я по-прежнему никакого внимания молодому человеку. «Нина, я узе усол», - изрекает кавалер, хотя  не трогается с места. Да, утреннее свидание, можно сказать, не состоялось. Лёшка, где-то ты теперь?


Вдруг вместо ярких, живых красок в калейдоскопе появляется неизвестно откуда тень, зловещая тень. Это мой детский страх. Ужас сжимает горло. Сейчас тень материализуется в соседа Виктора, недавно вернувшегося из тюрьмы. Мой папа, разговаривая как-то с ним, неудачно пошутил, намекнув на его уголовное прошлое: «Виктор, не твой ли это лом возле магазина лежит?». Этих слов было достаточно: мы приобрели врага и  потеряли покой. Ночами я дрожала от страха, прикидывая, какими путями Виктор может проникнуть  в наш дом и каким способом он с нами расправится.


Без всякого перехода  -   новая картинка. Видимо, она как-то связана с предыдущей. Это тоже мой страх. Резко затормозила проезжающая мимо нашего дома  машина. В 50-ые годы «воронки», как их тогда называли, приезжали ночью, и скрежет их тормозов буквально леденил душу. Стоило фарам разрезать ярким светом зловещую темноту моей комнаты, как я покрывалась холодным липким потом в ожидании самого страшного, что могло произойти. Несколько ночей в доме никто не спал. Отец получил  от друзей  предупреждение о возможном аресте. Это приговор. Хотя вины за собой он не чувствовал никакой,  надел болотные сапоги, дождевик, взял ружьё, патроны, нехитрый провиант, попрощался с нами и ушёл в ночь, несколько суток скрываясь на болоте. Мне его было бесконечно жаль. Воображение рисовало страшные картины  жизни в лесу, где на каждом шагу опасность. К счастью, тревога оказалась ложной, и поседевший, постаревший отец вернулся домой.

 А вот тётя Матрёна. Её позвоночник от непосильной работы  параллелен земле: много лет она работала свинаркой и носила на коромысле тяжелые вёдра с едой для свиней. Три года тётя Матрёна отсидела  в тюрьме за горсть сорванных в поле колосков. Её маленькая дочь Вера осталась на попечении золовки, а та сама куска хлеба лишнего не имела.  Вернулась из  тюрьмы Матрёна – ни кола, ни двора. И пошла, куда глаза глядят, счастье искать. Счастье так и не нашла, но всю оставшуюся жизнь она и её Веруня жили под опекой нашей семьи. Светлая была женщина. Не обозлили её ни голод, ни вечная нищета, ни тяжёлый труд. Именно с ней связаны мои праздники детства. Получить от тёти Матрёны в подарок тряпичную куклу, сделанную её руками, было настоящим счастьем. Такой куклы не было ни у кого.  Волосы из  пакли украшал огромный бант, лицо нарисовано цветными карандашами. Одетая в русский праздничный сарафан и тряпочные башмачки, она бы затмила красотой любую современную куклу.


 Это опять я.  Стою за печкой в классе, сушу одежду и размокший букварь. А Ольгу, мою одноклассницу и подружку, сердитая учительница Анна Алексеевна и по совместительству её мать, бьёт головой о парту. «Ну что ж, Ольга учительнице своя, и  наказывать мать имеет полное право», -  думала  я, нисколько  не осуждая Анну Алексеевну. И поделом, виноваты мы, есть за что: по дороге в школу покатались на подтаявшем льду озера, вымокли, как сказала учительница, утонуть могли  и в школу, конечно, опоздали.


Вот я  на подоконнике в полный рост, пристроив на оконный переплёт учебник истории старшей сестры, во весь голос описываю картинки, запечатлевшие исторические события. Фантазия бьёт ключом. Вожди и герои переворачиваются в гробах, протестуя против наглого вмешательства в историю. Я учусь во вторую смену, дома одна, времени для занятий такого рода предостаточно.


А это мама меня ругает за единственную двойку в тетради по математике, потому что нули в цифре десять были написаны с наклоном в противоположную сторону.


И снова зелёно-голубые оттенки в калейдоскопе. Следующая картинка: мы с папой на охоте идём вдоль реки в надежде подстрелить уток.


Нинок, -  говорит мне папа, -  а не пробежишься ли ты вон по тем камышам? Там утки должны быть.


–  Как, папа? Там же глубоко, а сапоги у меня короткие, - возражаю я.


-  Настоящий охотник ничего не боится», - говорит он, и я отправляюсь выполнять обязанности нашей собаки Динки.


Мой папа, он так хотел сына, но родилась я, четвёртая дочь по счёту. И пришлось  с мечтой расстаться, а меня научить тому, что должен был уметь, по его мнению, настоящий мальчишка. По этой причине я хорошо умела стрелять,  ориентироваться на местности, была неприхотливой и выносливой.  Он водил меня по лесу, показывал потаённые глухие, только ему одному известные места, где не ступала нога человека, земляничные поляны небывалой красоты. А однажды мы забрались в страшную глухомань и нашли у кострища человеческие останки,  полуистлевшие одежду и сапоги. Видно, во время Великой Отечественной войны кто-то, скрываясь от преследования, забрёл в эту глушь, а выйти не сумел: или дорогу не нашёл,  или из сил выбился.


А сумеем ли выбраться мы? Вот где может пригодиться умение ориентироваться на незнакомой местности.


Цветные стёклышки калейдоскопа застыли. Нину охватило чувство  тревоги и безысходности.


 «Ниночка, просыпайся! «Ниночка», -  так звала дочь  только мама, вкладывая в это имя столько любви и нежности, что Нине захотелось сейчас же  прижаться губами к её тёплым  рукам. Она  окончательно проснулась. Надо вставать.


Раннее утро. Отец, стоя на крыльце, кормил размоченным в воде хлебом кур, неодобрительно покрикивая на  самых шустрых и наглых.


- Видишь, Нин, сколько у нас кур! Какие красавицы! Ни у кого таких  в посёлке нет, породистые, - как ни в чём не бывало, забыв о вчерашнем инциденте, с гордостью презентовал он дочери своё беспокойное хозяйство. 

- Ну, просто удивительные создания! – всё-таки иронизируя, послушно соглашается она.


Яблоки, как разноцветные стёклышки калейдоскопа из сна, лежали на крыше, на земле, на крыльце дома. В воздухе царил густой яблочный аромат.

Как давно это было! Чай в её любимой голубой чашке давно остыл, а Нина по-прежнему находилась в плену воспоминаний.

Кто-то постучал в дверь. Открывать не хотелось. Хотелось побыть  хотя бы немножко  наедине с прошлым. Ей показалось, что  воздух в комнате на самом деле  наполнился запахом антоновки. И от этого тоска по родным местам  превратилась в осознанную боль. «Что, Сидорова, неуютно тебе здесь вдали от родных мест среди не очень приятных людей. – Первые трудности – и ты уже разнылась!» - критиковал Нину внутренний голос. - Ещё чего доброго, домой лыжи навостришь?»

Как спасение, пришли на память слова отца из далёкого детства: « Настоящий охотник ничего не боится!». Воспоминания о прошлом дали возможность поставить точку в прежней жизни и начать новый отсчёт времени. И это  должна быть другая история. Действительно. «Хватит страдать, совсем расклеилась! Надо что-то делать, надо прижиться здесь, постараться принять этих людей. Они неплохие, они другие», - наконец-то выбрала правильный путь  Нина. На душе, кажется,  стало чуть-чуть легче и спокойнее, но ненадолго. Грустные мысли вернулись: «Здесь, в Сибири, даже яблони настоящие не растут, есть некоторое подобие – ранетки называются». А вдруг и жизнь здесь – всего лишь некоторое подобие настоящей?

Стук в дверь становился всё настойчивее и нетерпеливее.

- Боже мой! Имею же я право на своё личное пространство! Ни минуты наедине с собой! – сердилась Нина, открывая  дверь, -   Сейчас, сейчас, открою!