Таракан в квадрате

Эту картину я увидел сразу как только вошел в зал, и она тут же захватила мое внимание, повлекла, потянула, как некая неудержимая волшебная сила.
Я почти бегом направился к ней и, как полагается, не дойдя двух или трех метров,  остановился.
Мое сознание, едва я начал вглядываться в полотно, превратилось в некий туннель, протянувшийся от моего мозга (или души?) к холсту на стене. Туннель представлял собой гибкий живой организм из вихрящихся потоков то ли сознания, то ли подсознательного.
Глаза мои, или глаза моего духа, тоже попавшие в этот туннель, увидели картину ясно и отчетливо, так, будто она не висела не стене в трех метрах от меня, а располагалась в воздухе, прямо перед моим взором.
Это было... Это было что-то... Не знаю, как описать возникшее во мне состояние души, разума и сердца. Я провалился во тьму этой картины, в ее всепоглащающий мрак, туда, в его гущу, которую не могло разогнать даже маленькое рыжее солнце, притулившееся в левом верхнем углу...
В том-то и дело, что это было вовсе не солнце. Там, в абсолютной пожирающей душу и разум тьме, где-то в верхнем левом углу был прорисован довольно большой таракан. Прорисован он был весьма тщательно, насколько я мог судить (настоящих тараканов мне как-то не доводилось рассматривать). Собственно, это было и не важно. Важен был сам смысл, сам дух картины — тот вихревой туннель который соединил нас воедино.
Говорят, что в последние мгновения перед смертью в памяти человека проносится вся его жизнь, все, что сделал он и что не сумел сделать, все его действия и бездействия, мечты и надежды, победы и поражения. Мою душу выворачивало наизнанку, словно к горлу подступила вдруг внезапная тошнота и я пытался выблевать из души то, что подспудно томило ее все долгие годы моей жизни — всю ее слепоту, черноту страстей, гнева, несбыточных ожиданий, лжи и всех тех моментов, когда разбивалась о скалы жизни моя хрустальная совесть. Да примерно то же, что и умирающий,  чувствовал и я, вглядываясь в полотно, туда, где в верхнем левом углу оквадраченной тьмы, маленьким желтым пятном замерло ничтожное, затерявшееся во мраке насекомое. Я почувствовал тот ужас, который должен был испытывать таракан, погруженный в этот контур непроглядной тьмы, той тьмы, в которой отказывают абсолютно все чувства, и нет у тебя ни зрения, ни слуха, ни осязания, ни обоняния — ничего из того, что способен чувствовать человек или насекомое. Я представил себя этим тараканом, и леденящий мороз пробежал по моей спине. Да, тьма была ограничена, безусловно, и где-то за границей этого квадрата, этой черной дыры, несомненно было что-то другое. Но от этого не становилось легче, отнюдь. Напротив, осознание того, что тьма ограничена, влекло за собой еще больший ужас безнадежности вслед за пониманием того, что граница тьмы проложена, и переступить ее невозможно. Невозможно никогда!
Воплотясь в этого таракана, слившись с ним воедино, я прочувствовал весь ужас того, что называется жизнью, того, что называется одиночеством, потерянностью, безнадежностью, мраком, клаустрофобией, смертью. Мне передались его дрожь, страх, растерянность, летаргия или кома в ожидании смерти, которая все никак не приходит...
Хотя нет, наверное, все его существование внутри этого замкнутого контура тьмы и было — смерть. Смерть долгая, - бесконечная, - мучительная, одинокая, страшная. Смерть — как состояние. Как состояние души?.. Может быть...
Я ясно увидел всю его жизнь внутри черного контура. Я увидел как он бесконечно, изо дня в день, мечется в желудке пожравшей его тьмы, натыкаясь на границы. Я почувствовал все его состояние от первого дня и до последнего (хотя можно ли тут говорить о днях и вообще о каких бы то ни было единицах времени!), почувствовал, как бодрое и жизнерадостное вначале насекомое становится со временем апатичным, бездушным, безумным, полуиссохшим роботом. Он, этот робот, слепо и тупо все еще тычется и тычется в стены мрака — но это уже так, больше по привычке; пламя жизни давно уже угасло в нем.
Я видел в этом таракане себя?.. Человека вообще?..
Возможно, не буду спорить.
В любом случае, гениальность художника была для меня неоспорима, подтверждением чему служил тот тоннель, который захватил меня сразу и неразрывно соединил с полотном и удерживал мое внимание, все мои чувства внутри этого черного квадрата, внутри тщедушного рыжего тельца там, в левом верхнем углу.
Но все же.
Но все же то, первое, впечатление, то начальное восприятие этого насекомого как солнца, как некой звезды во мраке космоса — может быть, оно тоже имеет право на существование?.. И тогда оно все меняет! Да, это несчастное насекомое в углу тьмы, будь это человек, душа, Бог или что-то иное, - разумеется, не таракан же! - оно станет тем солнцем, которое пока еще не разгорелось, еще не разогнало сгустившийся мрак, но оно уже готово к этому. Вот сейчас, сейчас оно спустится из своего угла в центр квадрата и засияет там во всю свою мощь, и не станет тьмы. И я снова буду счастлив.
Вот, оно спускается... Медленно и неуверенно, но — спускается туда, к центру мрака...
Стоп...
Как спускается?!.
Живая картина???
Да нет же, желтое пятно действительно опускалось по диагонали, стремясь к центру квадрата.
Туннель исчез.
Я сделал еще два шага к картине, подслеповато всматриваясь в маленькую табличку под ней.
«Казимир Малевич. Черный квадрат» - гласила надпись.
А таракан, несомненно живой, обычный, живущий полной жизнью и умеющий этой жизни радоваться таракан, сделал еще несколько неторопливых отрывистых передвижений по черному квадрату и — правда, занял положение в его центре.
Свершилось! Вот оно солнце! Вот — звезда явилась, неся с собой просветление, надежду, жизнь!
Туннель снова возник — еще более стремительный, вихрящийся, поглощающий.
Я не сопротивлялся ему. Я замер, созерцая, чувствуя, наслаждаясь, забывая о времени и о том, в чем оно измеряется, о судьбе, делах, несбыточных надеждах, о жизни.
Ведь подлинное искусство — это и есть сама жизнь.