Дядя Ваня трилобит

С дядей Ваней мы познакомились в рюмочной.
Он подошёл к моему столику, тоскливо посмотрел на пустые стаканы и хмуро проговорил:
— В жизни — всё равно, что в моём кармане. Тайга везде, дикая.
— Не везде,— ответил я и поставил на стол бутылку Крымского портвейна.
— Не везде,— согласился он.
Мы выпили.
Дядя Ваня крякнул, искоса заглянул в свой карман и поморщившись произнёс:
— Тьфу-ты нечистый...
— Тайга? — сочувственно спросил я.
— Полная,— ответил он,— я тут к сыну приехал, на недельку. А так-то в деревне живу. Зашёл как-то к Семёну, живёт у нас один такой — выхухрен, — только руку я в карман — а оттуда как сиганёт что-то, погань-поганью... Тут Семён как заорёт и на табуретку прыг, а ножка у табуретки возьми и отвались.
Мой собеседник затрясся от тихого, беззвучного смеха. Отсмеявшись, он подозрительно посмотрел на свой карман и мрачным голосом подвёл итог рассказа:
— Два ребра всмятку.
— Тайга,— грустно произнёс я.
— А вот ты знаешь, почему меня в деревне дядей Ваней-трилобитом называют? — неожиданно спросил он.
Я посмотрел на его карман и честно ответил:
— Не знаю.
— Вот,— сказал дядя Ваня-трилобит и, тяжело вздохнув, тоскливо уставился в пустые стаканы.
Я налил и мы выпили.
— Пилили мы как-то раз с выхухреном дрова,— начал свой рассказ дядя Ваня,— с Семёном этим, у которого вместо головы табуретка и та без ножки. Пилим, пилим, а он и говорит: «У тебя рука засыхает». А я ему тоже говорю: «У тебя самого все места давно засохли». Слово за слово, решили полено кидать, чтобы узнать — что у кого не так. Кто выше кинет — тому победа с полной контрибуцией. Я как заметелил — моё полено выше яблони сигануло. А этот — дрыг — и до серёдки не долетело. «Шиш тебе!»,— заявил ему, и тут — хлоп — никакого света и физической чувствительности. Это полено поганое сверху мне на голову шмякнуло. Очнулся, и вот, веришь, всё как наяву — только не на нашем наяву, а на другом каком-то. Будто стал я чем-то вроде рыбы морской и возле берега самого плаваю — пропитание себе раздобываю. Плаваю, плаваю — пропитания никакого, и тут — как волна меня подхватит и на берег — шварк. Лежу и думаю: всё, отплавался. К смерти готовлюсь сухопутной, а потом чувствую — нет, вроде ничего. Жабрами посопел, плавниками подрыгал и обратно в море пополз. Ползу, а по пути еды столько, что только пасть разевай. И главное — гоняться ни за кем не надо — подползай и пережёвывай. Полз я так, полз и дополз до моря своего. А на следующую ночь сам из воды уже выполз. Еды вокруг — только жуй. Ни забот, ни хлопот. Так у меня и пошло. Ночью на берегу жирую, днём в море сплю. Не знаю, сколько дней так прошло, только как-то раз под утро подгрёб к воде, и что меня угораздило вглубь посмотреть. Смотрю — а там такая рожа, никакими словами не сказать какая... Глаза крючками, шкура в трещинах и зубищ не сосчитать сколько... Я со всех плавников и подрыгал по суше, только хвост из стороны в сторону болтается. Дрыгал пока сил хватило, а там уж до первой ямы с водой дополз и туда — бултых, глядь — наяву всё, не на том, а на нашем. Семён на меня ведро с водой вылил и стоит смотрит, что я ему говорить стану. Чего хотел, то и услышал, выхухрень косоглазый. Встал я и до дома пошёл. Прихожу и к зеркалу сразу — посмотреть — что у меня на голове выросло. Подошёл к зеркалу — смотрю... О-о-о...
Дядя Ваня покачал головой, и в его глазах появилось выражение мрачной тоскливости.
Мы допили портвейн и дядя Ваня продолжил рассказ о доисторической жизни.
— Гляжу: рожа — глаза крючки, шкура в трещинах и зубищ не сосчитать сколько... Чудище — то самое, что в море видел, смотрит на меня из зеркала и ни туды ни сюды. Я от зеркала скок. Постоял, отдышался, в зеркало глядь — опять оно. Вот тварь, думаю, какая. Целый день возле зеркала скакал, и никаких результатов. Как прилипла она там, харя эта живоглотная. Я на следующий день всю деревню обошёл, во все зеркала гляделся и отовсюду эта морда гадкая высовывается. И что интересно — никто кроме меня её не видит. С тех пор и стали меня звать дядя Ваня-трилобит.
Дядя Ваня закончил рассказ и задумчиво посмотрел в свой карман.
— Не трилобит это, ихтиостега,— задумчиво сказал я.
— Да хоть свинья под забором,— вздохнул дядя Ваня,— видишь жизнь она какая, всё одно, что в моём кармане. Тайга везде, дикая...
— Да... — многозначительно ответил я.
Дядя Ваня неожиданно взмахнул рукой и с отчаянной решимостью запустил руку в карман.
Я вздрогнул и тревожно огляделся по сторонам.
Рука дяди Вани замерла в кармане и внезапно появилась над столом с мятой пятидесятирублёвой бумажкой.
— Видишь! — торжественно провозгласил он.
— Вижу,— удивлённо ответил я.