История первая. Живи сто лет. второй вариант

**дописал другую концовку. так что теперь возможны варианты, как первый, так и второй, то есть вот этот. кому как нравится.**


С ночи сильно похолодало, и Тимофей Матвеевич проснулся с больной головой, повышенным давлением, и скверным настроением.

Как говорится, старость — не радость. Семьдесят восемь лет — это вам не шутки.

Тимофей Матвеевич спустил ноги с кровати и сунул их в тапочки. В квартире было прохладно: хилые радиаторы в старой «пятиэтажке» грели только окно, и то не очень хорошо.

Он окинул затуманенным взором батарею пузырьков и баночек, блистеров и коробков, стаканчиков и флакончиков с лекарствами. Ассортимент их был весьма широк. От гипертонии, от гипотонии, от головной боли, от боли желудочной, слабительные и закрепляющие, отхаркивающие и противокашлевые, антибиотики и антигеммороидальные, и прочая, прочая, прочая.

Он нацепил на нос очки и отмерил себе утреннюю дозу препаратов. Налил воду из специального графина в специальный стакан и запил лекарства.

«Вот, теперь полегче».

В окно пробивался тусклый свет зимнего утра, и Тимофей Матвеевич снова подумал о том, сколько ему осталось. Список его хворей можно было принять за оглавление медицинского справочника, в местной аптеке ему давно открыли кредит, пенсию тратить было не на что, кроме лекарств и похорон, и Тимофей Матвеевич ждал.

Он ждал, живо представляя себе, как однажды утром (а может, и вечером) он вдруг почувствует: вот оно. Накатит слабость, вялость. Потянет в сон. Веки сомкнутся, и больше уже никогда не увидит он белого света.

В загробную жизнь Тимофей Матвеевич не верил. Он и в Бога-то не верил, хотя бывало, нет-нет, да и закрадывалась робкая мысль: а может, в церковь сходить? И тут же сам себе вопросом на вопрос отвечал: а что я буду там делать? Я же никогда там не был. Никогда ни во что не верил, кроме светлого будущего, которое однажды отменили.

Дети — дочь и сын — его не беспокоили, если вообще вспоминали о том, что он ещё жив. Хотя квартира… Вроде и завещание надо написать, а на кого, если никому не нужен?

Он досадливо крякнул, не без труда встал с кровати и прошлёпал на кухню. Включил радио, которое что-то забубнило себе под нос. Залил в чайник воду и поставил его на газ.

В сущности, думал он, смерть — это не так уж и плохо, когда жизнь такая. Было бы ради чего жить, так ещё куда ни шло, а так… Серое небо, серые стены, серая жизнь. Даже чайник на плите свистит как-то уныло и обречённо. Жизнь сделана.

Вот раньше — читал лекции в МГИМО, на кафедре востоковедения. Преподавал китайский. Ездил в командировки. Жил не роскошно, но вполне сносно. Удачно женился на дочери профессора Колосникова, Лидочке, потом Марина и Саша родились. Семья была крепкая, дружная. Вместе ездили на «Ниве» отдыхать «дикарями». Работали вместе, дети учились на «отлично». Потом Марину замуж за сына доцента Степанова выдали, а Саша женился на Верочке Измайловой, портретистке…

А потом вдруг всё в одночасье кончилось.

Бестолочь наверху развалила страну. Началась вся эта дичь на улицах, в домах, в головах. Все сбережения пропали, на зарплату стало возможно купить разве что продуктов, да и то немного. В квартиру академика Лозовского, что по соседству, вселились какие-то цыгане, к ним стали ходить какие-то смурные молодые люди. В подъезде тут и там валялись использованные шприцы. Пропал дом, думал Тимофей Матвеевич, вспоминая профессора Преображенского.

А через три года умерла Лидия Сергеевна: инфаркт. Миша, сын доцента Степанова, Маринин муж, замёрз спьяну в канаве. Сама Марина нашла себе какого-то типа на «БМВ» и к Тимофею Матвеевичу больше не заходила, ни слуху от неё, ни духу. Саша с Верочкой за рубеж уехали, в Норвегию, теперь на Новый Год открытки шлют, когда не забывают.

Так и остался Тимофей Матвеевич одиноким вдовцом. Сильно сдал. Даже было запил, но вовремя одумался. Из университета ушёл, подрабатывал то там, то сям, то газетами торговал, то фруктами, то сигаретами и алкоголем. Удалось ему даже сторожем устроиться на обувную фабрику частную, но фабрика обанкротилась, и его уволили.

А теперь куда уж, старость. Хорошо хоть там, наверху, усовестивались, пенсию прибавили, заслуги припомнили. Даже было назад в университет звали, да только Тимофей Матвеевич не пошёл, потому что силы уже не те, здоровье не то, да и вообще.

Бывало, доставал из секретера старые альбомы, садился в просиженное кресло и листал, смотрел, вспоминал… Вспоминал родителей. Маму, Елену Серафимовну Соколовскую, отца, Матвея Варфоломеевича Хоробитова. Думал о том, насколько раньше жилось… Да нет, не легче. Но как-то светлее, что ли. Чище. И деревья были выше, и небо голубее, как говорится. Да и здоровее были. Отец так вообще сто три года прожил, и хоть бы что. Были времена…

«Как всё же жаль, что прошлого не вернуть».

…

После завтрака Тимофей Матвеевич всегда читал газету. Он уже больше пятидесяти лет выписывал «Комсомольскую правду», и хотя за последние четверть века газета сильно изменилась, привычка была сильней. И вообще, Тимофей Матвеевич всегда был традиционалистом.

Он любил читать объявления. Это было необъяснимое пристрастие: Тимофей Матвеевич никогда ничего не покупал по ним, не знакомился, ничего такого. Но читать любил. Это было… своего рода общением. Тимофей Матвеевич был человеком нелюдимым, малообщительным, но, читая объявления, ему казалось что он словно вернулся в прошлое. Когда все соседи друг друга знали и дружили, и можно было, даже гуляя в парке, поговорить с незнакомыми людьми, найти новых товарищей. Сейчас-то совсем иначе, да и небезопасно, мало ли кто попадётся. Верить никому нельзя.

Прочтя частные объявления, Тимофей Матвеевич читал объявления коммерческие, ими он тоже не гнушался. Кроме того, на следующей странице были только гороскопы, а в гороскопы он не верил.

И тут неожиданно его привлекло одно объявление. Там было написано:

"Эта информация — для Вас.

Вы, конечно, сейчас скептически усмехнётесь (Тимофей Матвеевич скептически усмехнулся), подумав о том, на какие только ухищрения не идут рекламщики, чтобы заинтересовать клиента (действительно, подумал Тимофей Матвеевич), но у вас всегда есть выбор (ах неужто, притворно удивился Тимофей Матвеевич): читать или не читать, слушать или не слушать, быть или не быть, жить серой скучной жизнью в ожидании чего-то (например, смерти, продолжил Тимофей Матвеевич), или же отбросить предубеждения и признать, что в жизни каждого человека должна быть мечта. И ведь она у Вас есть, не правда ли? Ну же, не отпирайтесь! В конце-концов, что Вам терять?"

И верно, подумал Тимофей Матвеевич, что мне терять?

"Мечты Ваши — реализация наша! — продолжало объявление. — Вы давно этого ждёте, Ваш час настал. Скажите «Да!» исполнению Вашей мечты!"

Тимофей Матвеевич огляделся, не подслушивает ли кто, и тихонько сказал:

— Да.

Это было странно. Он чувствовал себя ребёнком, который намеревается утащить конфету из вазочки, пока никто не видит. Взгляд его упал на лежащую в кресле газету, и в тексте какой-то статьи он неожиданно увидел призыв:

"Громче!"

Неужели, подумал Тимофей Матвеевич, вот так вот с ума и сходят? Но уж коль идти — то до конца.

— Да! — выкрикнул он громко, и мир вокруг словно затих, притаился. В окутавшей его тишине он различил мерное цоканье часов на кухне, флегматичных ходиков, купленных им в комиссионке, и стук своего собственного сердца.

«Ещё чего доброго инфаркт… Или инсульт…»

Он глубоко вдохнул, потом выдохнул и медленно опустился в кресло. Газета снова оказалась у него в руках, и он взглянул в объявление.

Объявление гласило:

"Отлично! Теперь всё, что Вам нужно — это прийти к нам! Мы всегда рядом, мы всегда ждём Вас!

Ваша Потусторонняя Компания."

«Интересно, — подумал Тимофей Матвеевич, — почему название не взято в кавычки? Потусторонняя Компания, скажите на милость. И что значит «рядом»?»

Но объявление молчало.

Чепуха какая-то, думал Тимофей Матвеевич, надевая свитер. Ни номера телефона, ни адреса. Ботинки были старыми, но почти не ношеными и отчаянно жали в мыске, но делать было нечего.

В конце-концов, думал Тимофей Матвеевич, мечта — это серьёзно. Мечта.

«А какая у меня мечта?»

Подумал и удивился.

«Вот те раз. Ведь думал же о чём-то. Мечтал. О чём?»

Однако времени было мало, и он решил, что вспомнит по дороге.

Выглянув на лестничную клетку, Тимофей Матвеевич огляделся. Вроде бы никого.

Лифт по обыкновению не работал, но он жил на третьем этаже, и спуститься было не так уж и сложно. Но что за мерзавцы, сердился Тимофей Матвеевич, ведь уже сколько времени лифт стоит сломанный. Хоть бы для приличия прислали кого-нибудь, а то бы и починили. Ничего никому не надо.

Внизу, во дворе, на руинах детской площадки мужики забивали «козла».

— Эй, Матвеич! — окликнул его один, Гринька, по прозвищу Хохол. — Куда собрался-то? Давай к нам!

Тимофей Матвеевич фыркнул в усы и, сделав вид, что ничего не слышал, направился мимо них в сторону магазина. В спину ему полетел лёгкий матерок, но он не обернулся.

День был холодный. Тимофей Матвеевич миновал магазин, палатки с сигаретами, алкоголем и газетами. Он точно не знал, куда идёт, но ему казалось, что это не так уж важно. Пройдя мимо кинотеатра, он с грустью вспомнил, как они с Лидочкой любили туда ходить на Луи де Фюнеса.

В доме напротив кинотеатра, он помнил, была какая-то туристическая фирма. В странной задумчивости Тимофей Матвеевич смотрел на вывеску. Вывеска гласила:

"Потусторонняя Компания: это здесь."

Наконец, словно решившись, он поднялся по скользкой лестнице и потянул дверь на себя.

Внутри была проходная. Возле турникета на стуле сидел чрезвычайно хмурый охранник и читал книжку в мятой обложке. Смерив Тимофея Матвеевича угрюмым взглядом, он буркнул:

— Проходите… Ждут…

Тимофей Матвеевич сначала не мог понять, что именно, но было в охраннике что-то странное. Потом он не без удивления заметил на стриженной белобрысой макушке прикрепленные к обручу пушистые игрушечные кошачьи ушки.

— А вам… — начал было он, но охранник перебил:
— И не спрашивайте. Крепче спать будете.

Тимофей Матвеевич сглотнул, пробормотал «извините» и прошёл мимо охранника.

— По коридору первая дверь направо, — добавил охранник и вновь погрузился в чтение.

На двери не было ни таблички, ни каких-либо других опознавательных знаков, но открыв её, Тимофей Матвеевич оказался в небольшом тамбуре, откуда в разные стороны вели три двери.

На двери слева было две таблички. Первая гласила:

ЗАО «Недра»
Акции и Депозиты
Степан Лютикович Денница

На второй была похожая надпись:

ЗАО «Беловодье»
Канцелярия
Евгений Габриэлович Ангелов-Райский

«Однако, — подумал Тимофей Матвеевич. — Странные у них фамилии».

На двери справа также были две таблички. На первой значилось:

ЗАО «Мелочи жизни»
Отдел по борьбе с персоналом
Алексей Алексеевич Репьёв

«В каком это смысле — по борьбе?»

На второй было краткое:

Call-center

На центральной двери табличка была всего одна, но от неё веяло какой-то неукротимой силой. Тимофей Матвеевич оробел и снял шапку. На табличке сияли буквы:

Генеральный Директор
Гер..

Он не успел узнать, как звали Генерального Директора, потому что дверь вдруг распахнулась, и перед  Тимофеем Матвеевичем выросла фигура человека в иссиня-чёрных брюках с бритвенно-острыми стрелками, белоснежной рубашке и жилете цвета пролитой крови. Вороньи волосы его были увязаны в «хвост», из кармана жилетки свисала золотая цепочка от часов, а под носом красовались тонкие, щегольски подкрученные усики.

— Тимофей Матвеевич! — воскликнул человек обрадовано. — А мы вас ждём, ждём. Здравствуйте! Кастальский моя фамилия, я директор этого скромного заведения.
— А-а.. — протянул Тимофей Матвеевич, силясь вспомнить хоть что-то из того, что хотел спросить.
— Так, ни слова больше! — Кастальский жестом пригласил его войти и указал на огромное кресло, обитое вишнёвым бархатом. — Прошу!
— Спасибо, — Тимофей Матвеевич присел на краешек кресла. — А вы…
— Минуточку! — Кастальский яростно покрутил ус. — Дорогой мой Тимофей Матвеевич! Ну что же вы как неродной, да сядьте же нормально, вот так, вот, отлично! Не желаете ли выпить? Или, быть может, сигару?
— Спасибо, но я всего лишь…
— Ах, да что же это я?! — всплеснул руками Кастальский. — Вы ко мне со всей душой, таксээть, с мечтой со своей, а я вас… Молю о снисхождении, ведь к нам нечасто заходят те, кого можно назвать Мечтателями с большой буквы! Итак, прошу вас, изложите вашу мечту.
— Да я, собственно… — Тимофей Матвеевич пытался собрать остатки рассудка в кучку, — я, это…
— Да-да, продолжайте, — понимающе кивнул головой Кастальский.
— Не знаю! — выдохнул Тимофей Матвеевич и испугался. Сглупил, не оправдал надежд. Куда там — Мечтатель с большой буквы! И с маленькой-то никогда не был… И что же теперь будет?..

Кастальский удивлённо заморгал глазами, достал из кармашка жилетки за хвост цепочки монокль и сквозь него воззрился на Тимофея Матвеевича. Последний почувствовал, что со стыда проваливается куда-то в сиденье кресла.

— Так, — произнёс наконец Кастальский. — Так. Кажется, вы не вполне понимаете, так сказать, предмет… Вы мечтаете, я уверен в этом, но не можете вот так вот с ходу сформулировать, о чём именно. Нестрашно, — он ободряюще улыбнулся. — Нестрашно: в этом вы не одиноки. Это отличительная черта вашего поколения, советских людей. Мечтавших построить свой, новый мир. Дивный новый мир… Светлое будущее… Абстракций много, — резюмировал он. — Вот, скажем, американцы — очень точно знают, чего хотят, о чём мечтают, всегда. Правда, из-за этого их мечты лишены этого… мм.. флёра.. эффекта сюрприза, чуда, волшебства. Поэтому они более практичны, материалистичны. Ну что же, Тимофей Матвеевич, в конце-концов, именно ради этого мы и существуем — чтобы вы могли понять, о чём вы мечтаете, и чтобы ваши мечты сбывались, — он звонко хлопнул в ладоши, и Тимофей Матвеевич вздрогнул. — Идёмте! Я вам всё расскажу и покажу. Ну, или почти всё, — Кастальский улыбнулся и открыл дверь перед Тимофеем Матвеевичем.

— Собственно говоря, всё довольно просто, — директор подошёл к двери колл-центра. — Мечты, уважаемый Тимофей Матвеевич, бывают разные. Бывает, человек мечтает, скажем, о… — он задумался, — скажем, о чём-то конкретном. Ощутимом. О новом автомобиле, например. Или о миллионе долларов, хотя в последнее время доллары выходят из моды, — он покачал головой. — Чувствую, скоро будут мечтать о, скажем, десяти килограммах золота, в слитках. Или о бриллиантах. Или — чего уж мелочиться — о собственной нефтяной скважине. Да-да, поверьте мне на слово — мечтают. Хотя ведь эти мечты сводятся к одной: к богатству. Или вот власть. Кто-то мечтает стать президентом. А кто-то и королём, представляете? И ладно ещё если юноша мечтает стать принцем, чтобы его полюбила какая-нибудь знаменитая красотка, или просто барышня, которая никак не обращает на него внимания. С такими проще. Но ведь мечтают стать чуть ли не фараоном египетским! Чтобы рабы, наложницы, все дела. Ох, дорогой вы мой, знали бы вы, что иной раз выдумывают! Вот буквально недавно была… группа товарищей. В сущности, там один был главный, значит, остальные-то так, сбоку-припёку. Но, поверите ли — мечтал стать Духом! Чтоб бессмертным, всемогущим, ну и всё в таком разрезе.
— И что же, — Тимофей Матвеевич прокашлялся. — Извините. И что с ними стало?
— Ну как — что? Их мечты сбылись, — Кастальский улыбнулся, но отчего-то при виде этой улыбки Тимофею Матвеевичу стало как-то не по себе, и невесть почему вдруг вспомнился хмурый охранник с кошачьими ушками.
— Так я о чём? А, ну да, — Кастальский распахнул дверь колл-центра. — Вот, полюбуйтесь: наши самые ответственные сотрудники.

За небольшими столиками, на которых обычно было по компьютеру, по телефону, и по кучке каких-то бумаг, сидели девушки, весьма молодые, лет двадцати с небольшим. Тимофей Матвеевич долго не мог понять, чем же они так друг на друга похожи. Потом вдруг вспомнил — и точно. Ушки. Кошачьи ушки на верёвочках, на обручах, черные, рыжие, белые, пятнистые.
— А зачем это им? — спросил он у Кастальского.
— «Это»? А, вы про уши? — директор будто бы удивился и, улыбнувшись, ответил, — Ну как же. Уши — они для того, чтобы слышать.
— Но…
— Ах, дорогой мой Тимофей Матвеевич, не о том вы думаете, не о том! — воскликнул Кастальский. — Уши! Разве в ушах дело? Нет, друг мой, нет. Не в ушах. Так, о чём я? Ну да. Здесь обрабатывается информация. Анализируется, каталогизируется, и так дальше. Сюда поступают телефонные звонки… в числе прочего. Впрочем, я несколько ушёл от темы. Итак, человек жаждет благ земных. Идёмте. Видели там, на двери, табличку: ЗАО «Недра»? Да? Вот-вот, именно. Вот именно они, то есть господин Денница, Степан Лютикович, занимается подобного рода мечтами.
— Почему? — Тимофей Матвеевич непонимающе смотрел на директора.
— Ну как же? Ведь недра же. Земные, натурально. Как и мечты. Акции и Депозиты. It's the economy, stupid. Вот так… Дальше. В том же кабинете… То есть вы вторую табличку помните? ЗАО «Беловодье». Евгений Габриэлович Ангелов-Райский — очень важный сотрудник. Ибо он отвечает за возвышенные мечты. Вот, скажем… Помните это: «Счастье для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженный!» Помните, конечно. А что? Тоже мечта. Вполне себе… да. Непростая — кто бы спорил. И вот именно за такие вот непростые мечты берётся Евгений Габриэлович. И ведь никто обиженным не уходит, что характерно… Дальше! Здесь — видите табличку? «Мелочи жизни». Алексей Алексеевич занимается делами куда более щепетильными. Вот, скажем вы — полковник.
— Но я…
— Да нет, вы не поняли, я для примера. Вы — полковник, и друг ваш, близкий, лучший, быть может… Тоже полковник. Должны дать генерала. Могут дать вам. Очень может быть. А могут — ему. Вы, конечно, благородны, оба, мол, никакие звания и чины не дороже дружбы… Ах, — Кастальский вздохнул и продолжил. — И вот. Вы узнаёте, что было назначение, и он вас обошёл. Обидно? Обидно. Досадно. Очень досадно. И завидно… к сожалению. Да вы не спорьте, не надо, я знаю. Бывают такие, которые искренне рады за друга. Но, к сожалению, часто попадаются такие, что считают, будто бы с ними обошлись несправедливо. А ещё, знаете ли, социальный фактор, супруга, скажем, ждала этого вашего назначения, потому что жалованье генеральское, и пайки там всякие, и привилегии. А теперь она расстроена, кричит, что вышла замуж за неудачника, что двадцать пять лет мотается по городам и весям за вами, что квартиру ждали десять лет, что машина старая, что детей на что-то поднимать надо, а у Бори Гершвина Арик в Кембридже, а Сарочка в Консерватории!
— Откуда вы… — пробормотал помертвевший Тимофей Матвеевич, мигом припомнив ту ужасную ссору с Лидочкой.
— Ах, забудьте! — Кастальский отмахнулся. — Пример с потолка. Я вам о другом толкую, милейший! Месть — штука непростая. А люди мечтают отомстить. И приходят, сюда приходят. И что же? А вот, господин Репьёв, Алексей Алексеевич, такие вопросы решает и с такими мечтами справляется. Понимаете? У него вообще профиль широкий. А то знаете, всякое бывает…
— Но послушайте! Ведь… Если вы помогаете… Это же не просто так? Вы же берёте какую-то плату за это? — Тимофей Матвеевич был уже готов к чему угодно.
— Плату?

Кастальский внимательно посмотрел на съёжившегося под его взглядом старика.

— Плату? — переспросил он. — Конечно. В каком-то смысле. Да. Но об этом я вам чуть-чуть попозже расскажу, если вы не против.
— К-конечно… Кстати, — вспомнил Тимофей Матвеевич, — а почему отдел по борьбе с персоналом?
— Ах, это, — Кастальский рассмеялся. — Не обращайте внимания, это юмор такой. Шутка. Ха-ха.
— Ха… ха, — неуверенно подтвердил Тимофей Матвеевич. — Забавно, да.
— Так. Что я упустил?
— А чем занимаетесь вы, господин Кастальский?
— Герман Сергеевич, — Кастальский улыбнулся. — Так меня зовут, а то я вижу, вас это гложет.
— Спасибо…
— U'r welcome. Я — Координатор, директор, ответственное лицо, и всё такое прочее. Кроме того, я помогаю таким, как вы, тем, кто не определился, помогаю им найти ответы на их вопросы. Всё просто…

Тем временем Тимофей Матвеевич сам не заметил, как вновь оказался в кресле, в кабинете Кастальского.

— Итак, драгоценный мой Тимофей Матвеевич! Вы что-нибудь вычленили, поняли, вынесли, дошли до чего-нибудь за время нашего променада?
— Да, — сказал Тимофей Матвеевич.

И голос его звучал твёрдо.

— Превосходно, — Кастальский, как ни странно, был абсолютно серьёзен. — Излагайте.
— Да. Так вот, — Тимофей Матвеевич говорил сбивчиво, но Кастальский внимательно слушал: — Вот, я, вы знаете, уже стар и слаб здоровьем… Огромные количества таблеток… Постоянные боли, давление скачет… Вы понимаете. А ведь, — он посмотрел директору прямо в глаза, — жить хочется. Причём… Просто, я бы мечтал… прожить… сто лет. Хотя бы. И чтобы здоровье было отменное. Сто лет. Я, вы знаете, скучаю… Вспоминаю ту жизнь, старую… Но я согласен жить и сейчас, только чтобы не так, как я живу, а нормально! По-человечески. Глупость, наверное… Вот у вас тут… То золотые горы, то мир во всём мире…
— То халявную проплату «World Of Warcraft», — кивнул Кастальский понимающе.
— Чего? А впрочем, неважно. Вы меня понимаете?
— Конечно. Мне всё понятно. И должен отметить, достойная у вас мечта. Достойная настоящего человека. В лучшем смысле этого слова. Вы молодец, Тимофей Матвеевич. Порадовали меня. Я исполню вашу мечту. Лично. Тем более что лучше меня это всё равно никто не сделает. Однако…
— Что такое? — дёрнулся Тимофей Матвеевич.
— То, о чём вы спрашивали ранее. Плата.
— Да, конечно… У меня немного денег… Хотя я и не знаю, чем можно заплатить за мечту…
— Что вы, — Кастальский улыбнулся. — Денег не надо. Плата за мечту заключается в другом. Слушайте внимательно и не перебивайте. Дело в том, что когда мы помогаем кому-либо, исполняя его мечту, равновесие в мире нарушается. Если человек, скажем, беден, — он не просто так беден, этому есть причина, есть следствие этого, всё это обосновано, и чаще всего связано с кармой. Мир во всём мире — вы понимаете, это утопично, и мы, соглашаясь помочь, берём на себя огромную ответственность. И если бы мы не поступали так, как поступаем, миру давно бы пришёл конец. Потому что нельзя идти против мироздания, равновесия, баланса — называйте как хотите. Поэтому мы поступаем следующим образом. Да, мы выполняем обещанное, мечта сбывается. Но при этом ввиду ряда событий, этому сопутствующих, особенностей, тонкостей и условий, равновесие остаётся ненарушенным. То есть, скажем, захотел человек разбогатеть. Пожалуйста — но когда мечта сбывается, человек успевает побыть богатым, скажем, день. Или неделю. А потом, например, погибает. То есть он и побыл богачом, получил то, о чём мечтал и, в то же время, побыл им не так долго, чтобы равновесие сместилось из-за его поступков, которые он мог бы совершить, учитывая количество его денег. Или вот бессмертие и нечеловеческие способности…
— Это как… — внезапная догадка поразила Тимофея Матвеевича, и ему стало страшно.
— Именно, — Кастальский улыбнулся одними кончиками губ. — Именно.
— Мне страшно, — честно признался Тимофей Матвеевич.
— Ай, я вас умоляю! — отмахнулся Кастальский. — Страшно. Пф! Что же вы? Так меня порадовали. Так идите до конца! И не бойтесь вы так! Ничего ужасного с вами не случится. Я позабочусь обо всём лично. Обещаю вам.
— Обещаете?
— Обещаю. Вы мне верите?
— Да… — Тимофей Матвеевич достал носовой платок и звучно высморкался.
— Вот и хорошо. Теперь дело за малым, — Кастальский достал откуда-то лист бумаги, который оказался Договором. На нём так и было написано, крупными буквами на гербовой бумаге:

"ДОГОВОР

Я, Хоробитов Тимофей Матвеевич, заключил с Кастальским Германом Сергеевичем, генеральным директором Потусторонней Компании, этот Договор о предоставлении услуг по осуществлению моей мечты, заключающейся в том, что я хочу прожить сто лет, имея отличное здоровье. С условиями сделки ознакомлен, возражений не имею.
Дата: 17 (января) 2011г.
Подпись: "

— Ну вот, — весело сказал Кастальский, подавая Тимофею Матвеевичу золотое «монблановское» перо. — Один шаг до мечты. Готовы?
— Готов, — твёрдо произнёс Тимофей Матвеевич и размашисто расписался на Договоре.

…

…Он вздрогнул, и открыл глаза.

Красное Солнце медленно спускалось за горизонт. Кругом стрекотали кузнечики. Откуда-то доносилась негромкие звуки романса.

«Кажется, задремал».

Он поднял с земли выпавшую из рук газету и развернул её.

“Думаем, что мы не будем далеки от истины, если скажем, что Распутин — “газетная легенда” и Распутин — настоящий человек из плоти и крови — мало что имеют общего между собой. Распутина создала наша печать, его репутацию раздули и взмылили до того, что издали она могла казаться чем-то необычайным. Распутин стал каким-то гигантским призраком, набрасывающим на всё свою тень…”

«Господи, — с досадой подумал он. — Куда ни плюнь, всюду только и говорят, что об этом проклятом старце! И зачем, спрашивается, раздули и взмылили? Тьфу, пропасть…»

И тут… Он не сразу понял, что случилось, но странные картины, всплывающие откуда-то из глубин его памяти, вызывали к жизни что-то немыслимое, дикое, жуткое. Будто бы Москва, и странный дом, похожий на странноприимные дома или ночлежки, в котором он будто бы жил, и мужики, сидящие на каких-то непонятных конструкциях, кажется, железных, и большой, длинный дом с какой-то надписью по кромке крыши… И странный человек с ушами, напоминающие кошачьи, но нелепые, словно игрушечные. И другой человек, тот, черноволосый, с моноклем и какой-то хищной, слишком уж белозубой улыбкой.

Он сложил «Московские ведомости» и посмотрел на дату.

5 июля 1914 года.

— Матвей Варфоломеич, ты где? Иди к нам, а то чай простынет!

Он крякнул, и, поднявшись на ноги, вздохнул полной грудью. Довольно усмехнулся в усы.

«И в весьма неплохой ты форме, Матвей Варфоломеич, для своих-то пятидесяти девяти».

— Матвей! — снова раздался обиженный женский голос с веранды. — Ну сколько можно тебя ждать?
— Иду, Еленушка, иду, матушка! Не серчай!

И он, расправив усы, зашагал к дому.

«Ещё полжизни впереди».

…
…
…

Кафельный пол, кафельные стены и грязный унитаз — последнее, что я видел в своей жизни.

Мне приказали нагнуться над унитазом и выстрелили в затылок.

Помню эту секунду. Страшный грохот, потом вдруг тишина — звенящая, будто время остановилось. Мир вокруг стал багровым. И я увидел там, в унитазе, среди крови и какой-то сероватой слизи, там — блестящий золотистый цилиндрик, слегка сплющенный с одного конца. Я смотрел на него, смотрел, казалось, целую Вечность, а потом до меня дошло, что же это такое, что это, последнее в моей жизни, что это, что…

Это была пуля.

Потом свет померк, и жизнь прекратилась.

…

Очнувшись, я обнаружил себя в странной комнате, довольно богато и со вкусом обставленной. Я сидел в большом, просторном кресле, обитом бархатом цвета раздавленной вишни. Когда я увидел это кресло, меня вдруг замутило. Этот цвет…

— Ну-ну, — раздался голос откуда-то сзади, — Право же, не стоит. Простите. Это моя вина, не подумал как-то.

В следующее мгновение кресло прямо на моих глазах стало зелёным и кожаным.

— Так лучше?

Голос теперь доносился с противоположной стороны: там был стол, похожий на тот, что двадцать лет назад стоял у меня в кабинете в старом поместье.

— Вы меня помните?

Я, наконец, увидел говорившего: это был пожилой мужчина, лет пятидесяти с небольшим. Был он сухощав, угловат, черноволос и черноглаз, одет весьма элегантно, и в целом производил довольно приятное впечатление.

— Не помните?

Я покачал головой, виновато улыбнулся.

— Нестрашно, — он улыбнулся тоже. — Это нормально. Чаще всего именно так и бывает. Это поправимо.

Он щёлкнул пальцами — звук был такой, словно сломали сухую деревяшку, — и я…

…не сразу понял, что случилось, но странные картины, всплывающие откуда-то из глубин моей памяти, вызывали к жизни что-то немыслимое, дикое, жуткое. Будто бы Москва, и странный дом, похожий на странноприимные дома или ночлежки, в котором я будто бы жил, и мужики, сидящие на каких-то непонятных конструкциях, кажется, железных, и большой, длинный дом с какой-то надписью по кромке крыши… И странный человек с ушами, напоминающие кошачьи, но нелепые, словно игрушечные. И другой человек, этот, черноволосый, с моноклем и какой-то хищной, слишком уж белозубой улыбкой…

— Ну и как вам жилось, Тимофей Матвеевич?

Я почувствовал досаду.

— Но почему так мало? Я же просил о ста годах.
— Всё верно, — Кастальский кивнул. — но семьдесят восемь из них вы прожили как Тимофей Матвеевич, а потом ещё оставшиеся двадцать два как Матвей Варфоломеевич, ваш отец.
— Но отец умер совсем не так!
— Опять ваша правда. Но мы должны были соблюсти лимит. Поэтому ваша жизнь была прервана сообразным той эпохе образом.

Я скривился.

— Будто нельзя мне было умереть от болезни…
— Но вы сами просили здоровья, — возразил Кастальский.
— А просто во сне?
— А причина? Просто так не умирают. Нет, иначе быть не могло. Уж извините.

И тут я задумался.

— А… Что дальше? Как же…
— В смысле — что дальше? — удивился Кастальский. — Свои сто лет вы прожили.
— Так я что, мёртв?

Он кивнул.

— Мертвее не бывает.
— Но… А как же… Если я жил, как мой отец, то как же мой сын? То есть… Второй я? Тимка, он же родился три года назад. Он что, проживёт мою жизнь? Или… Я, кажется, запутался. А если он снова придёт к вам, с той же просьбой? И ещё я бы хотел узнать, что случилось со мной после того, как вы выполнили моё желание. Я же не мог просто пропасть. Так ведь?

Кастальский кивнул и улыбнулся.

— Меня очень радует ваша любознательность, Тимофей Матвеевич, честное слово! — заметил он. — Я всё вам расскажу.

Я пообещал вам обо всём позаботиться, помните? Я сдержал своё обещание. Вам что-нибудь известно о параллельных мирах? Они весьма похожи на наш, но события там развиваются иначе. Так вот, я просто… «переключил» вас с одного мира на другой. В том мире, в котором мы с вами встретились и заключили Договор, вы просто перестали существовать. С того самого момента вы в том мире никогда не существовали. Далее, я скорректировал существование вашего отца, то есть уже снова вас, в том мире, откуда вы только что прибыли сюда. И если, так сказать, в оригинале, изначально судьба вашего отца сложилась определённым образом, то теперь она сложилась уже иначе, в этом мире, так, как было нужно по Договору. Теперь ваш сын. Он проживёт ту же жизнь, что вы прожили когда-то, за одним исключением: в том мире, где он живёт, нет Потусторонней Компании. Его мечта не будет осуществлена — у него её попросту не будет, он проживёт 79 лет, и скончается от инсульта 23 апреля 2012 года. Смерть его будет мгновенной, так что он ничего не почувствует. Тело найдут не сразу… Но это уже тонкости, конечно, — Кастальский улыбнулся.
— А я?
— Вы? — директор словно удивился. — Вами теперь займётся другое ведомство. Ведь вы мертвы. Так что… А, вот уже и пришли. Здравствуй, Смерть!

Девушка напомнила мне тех декаденток, которых я немало повидал когда-то в Петрограде. Бледнокожая, худая, болезненная, она была бы даже красива — пусть и весьма своеобразной красотой, — если бы не просвечивающие сквозь корсет рёбра и пустота грудной клетки. Алые губы исказились в несколько принуждённой улыбке.

— Здравствуй, Герман Сергеич. Я не опоздала?
— Как всегда пунктуальна, — отвечал он, улыбаясь.

Она посмотрела на меня.

— Ну здравствуйте, Тимофей Матвеевич. Смерть, к вашим услугам, — она протянула мне свою худую, длиннопалую ладонь; на пальцах тускло посверкивали тяжёлые серебряные кольца. Я аккуратно пожал эту хрупкую длань.
— Хорошо, не станем терять времени, — Смерть закурила.
— А куда меня теперь? — не удержался я.
— В Ад, конечно.

Я сглотнул.

— А отчего не в Рай?
— А они такими вещами не занимаются. Да вы не бойтесь, Тимофей Матвеевич. Простая формальность. Оглянуться не успеете, как снова воплотитесь. Вот здесь, пожалуйста, ваш автограф поставьте… (я расписался) Спасибо. Ну всё, я закончила. Видите, Тимофей Матвеевич, моя работа ныне сильно упростилась, — она пожала плечами. — Ну что, до новых встреч, как говорится.

С этими словами она шутливо откозырнула Кастальскому и вышла из кабинета.

— Ага, — Кастальский улыбнулся.

Странное чувство всё-таки. Ад… Страшно мне не было. Просто… Чудно как-то, что ли.

Кастальский нажал на кнопку интеркома:

— Степан Лютикович, зайдите ко мне, будьте любезны.

Тотчас же дверь открылась, и взору моему предстал, в сущности, ещё совсем молодой человек. Ничего необычного в нём, в принципе, не было. Был он худ и высок, даже выше Кастальского, но, кажется, прихрамывал на правую ногу, отчего опирался на черную трость с серебряным набалдашником. Строгий деловой черный костюм вызвал у меня ассоциации с похоронным бюро. Коротко стриженный «ёжик» жёстких, как проволока, черных волос. Большие глаза, какие-то… печальные, что ли. И неожиданно усталое, какое-то старое лицо, — хотя я даже примерно не мог сказать, сколько ему лет.

— Здравствуйте, Тимофей Матвеевич, — голос его был хрипловатым, словно прокуренным. — Денница, к вашим услугам.
— Здравствуйте… — кажется, голос мой дрогнул.
— Ну что? Готовы?

Готов ли я? Да уж… В конце-концов я просто кивнул.

— Хорошо. Следуйте за мной, — он вышел за порог и теперь ждал меня там.

Кастальский подошёл ко мне, и крепко пожал мне руку.

— Спасибо вам, Тимофей Матвеевич. С вами очень приятно работать. Надеюсь, вы остались довольны уровнем нашего сервиса.

Я рассеянно кивнул и вышел из кабинета. Тотчас же тьма вокруг завертелась (или просто у меня закружилась голова). А потом всё кончилось.

…
…
…

С ночи сильно похолодало, и Тимофей Матвеевич проснулся с больной головой, повышенным давлением, и скверным настроением.
Как говорится, старость — не радость. Семьдесят восемь лет — это вам не шутки.

Тимофей Матвеевич спустил ноги с кровати и сунул их в тапочки. В квартире было прохладно: хилые радиаторы в старой «пятиэтажке» грели только окно, и то не очень хорошо.

Он окинул затуманенным взором батарею пузырьков и баночек, блистеров и коробков, стаканчиков и флакончиков с лекарствами. Ассортимент их был весьма широк. От гипертонии, от гипотонии, от головной боли, от боли желудочной, слабительные и закрепляющие, отхаркивающие и противокашлевые, антибиотики и антигеммороидальные, и прочая, прочая, прочая.

Он нацепил на нос очки и отмерил себе утреннюю дозу препаратов. Налил воду из специального графина в специальный стакан и запил лекарства.

«Вот, теперь полегче».

В окно пробивался тусклый свет зимнего утра.



Дружба, 18-21.01.2011