Литературный герой

Было это в шестом классе. Я впервые прочитал Джека Лондона, что, не помню. Заболел мгновенно и на всю жизнь. Записался сразу в две библиотеки. Теперь мне понятны странные взгляды библиотекарей в мою сторону: лето, жара, в совершенно пустом  читальном зале, вместо того, чтобы шастать  по садовым участкам, гонять мяч, плескаться в Днестре и  окучивать раскаленных  солнцем,  голенастых  девчонок,   т. е. на всю катушку использовать такие короткие летние каникулы, часами просиживает вихрастый четырнадцатилетний пацан и дочитывает очередной том из «серого» восьмитомника  Джека Лондона о Смоке Белью, Малыше и Белом Безмолвии. До сих пор не только помню, но и имею в библиотеке несколько томов. Тех самых, только приобретенных уже намного позже на книжной «бирже».
        Есть и «оранжевый» шеститомный Майн Рид и «рамочный» /знатоки в курсе/ Дюма, «Три мушкетера», с великолепной графикой И. С. Кускова и еще многое другое.
       … Тридцать лет спустя, ко мне в кабинет «на ковер» из райцентра прибыла  работница одной из автостанций, крепко пожившая кассирша, виртуозная матерщинница -  рецидивистка. Вопрос стоял об увольнении. Пытаясь быть внушительным, я, очевидно, слишком знакомо напряг брови, т. к. она, бывшая нецелованная, очкастая библиотекарша, вдруг отложила авторучку и горестно запричитала: - «Пэтю!!! Та хіба ж ти мене не впізнаєш? Шо ж це таке коїться? Приїхала, як до рідної дитини, а воно мені: - Пішітє об`яснітєльную запіску! – Та ти ж у мене в бібліотеці усього,..цього,..ну того, що з Лондону, перечитав!» Пришлось отпустить тетку,  хоть и не без вмятины, но, вобщем, с миром.
     …Книга ложится на душу /молодую или уже заиндевевшую/, как коровья лепешка на землю:  жирно, сочно, смачно, и, главное, искренне, из самой глубины, удобряя ее и отогревая, т. е. цивилизуя, облагораживая, оплодотворяя и делая способной к родам.
           … Примерно в 7-8 классе я «отличился» тем, что в сочинении на тему «Твой любимый литературный герой» вместо Корчагина, Чапаева или какой-нибудь    обдолбанной без сучка и задоринки буратины, нагло написал о …Мюнхгаузене. Я уже тогда догадывался, что барон никакой не враль, а просто фантазер и мечтатель, а если и авантюрист, то романтичный и безобидный. Наша классная руководительница, преподаватель русского языка и литературы, раздавая тетради с оценками, внимательно, как на незнакомого, посмотрела на меня и попросила, чтобы в школу пришел отец. Оценки за сочинение в тетради не было. Не знаю, о чем она с батей беседовала. Такие слова, как «диссидент», «инакомыслящий» были еще мало известны,  /не удивительно: только-только скинули Хрущева/, но, подслушивая под дверями учительской, я впервые услышал и запомнил термин «космополит», да еще и в сочетании с эпитетом «безродный». Нет, незабвенная Меерович Гися Моисеевна не обзывала меня, она предупреждала! моего отца, который работал не абы где, а в прокуратуре на руководящей должности. Даже мне тогда это показалось странным, ведь «Приключения барона Мюнхгаузена» не были запрещены. Потом я узнал, что эта книга просто не числилась среди рекомендованных! для чтения в школе.

        Не могу попутно не заметить, что где-то в середине семидесятых мне в руки случайно попало издание одной из цензурных инстанций под таким, примерно, названием: «Список литературы, запрещенной к распространению в торговой сети, библиотеках, учебных и дошкольных учреждениях и т. д.» Издание, само по себе уже запрещенное, /Мюнхгаузена, кстати, там не было/. Неделю после того я спотыкался от удивления о собственную нижнюю челюсть: кроме детского поэта, еврея Льва Квитко и великого множества других, неизвестных мне, фамилий, в разделе на букву «Л» я обнаружил около тридцати работ …Ленина. И это в стране, облепленной лозунгами и  призывами, где все и вся круглосуточно состояло под надзором знакомых с детства лукаво прищуренных глазенок. В стране, где меня не допускали к сессии, если я не предъявил нескольких тетрадей с конспектами работ классиков марксизма-ленинизма, а преподаватель, дабы воспрепятствовать их передаче от студента к студенту, во время зачета  «компостировал» каждую специальным шилом. Иными словами,  при обнаружении у меня одного из таких произведений отца советской власти, я мог запросто загреметь на несколько лет за преступление, совершенное против этой власти, т. е. за антисоветчину!
      
       …Интеллигентка по призванию, Учитель по определению, Еврейка по жизни, по профессии и убеждениям, /т.е. национальность – скрипач, профессия – еврей/, она учила нас, украинцев, великому и могучему русскому языку и, смею надеяться, таки да научила. Может быть, во многом благодаря  ей, я  с  устойчивым пиететом  отношусь к  явлениям нашей жизни типа: - « Музыка Марка Фрадкина, слова Инны Гофф, исполняет Иосиф Кобзон – песня «Русское поле», или  «полу - немка, полу – еврейка, великая русская актриса Татьяна Пельтцер», - а к людям с   антисемитским вероисповеданием  я  элементарно жалостно брезглив. Не говоря уже о том, что наличие   у человека в штанах крайней плоти вовсе не  является обязательным условием  присутствия  у него в голове мозгов.
          Именно у нее в доме, увидев на серванте портрет бородатого мужчины и, безуспешно пытаясь его идентифицировать, я впервые в жизни услышал из ее уст фамилию «Солженицын» Был на излете 1971 год, эпоха «застолья» наливалась градусом, маразм крепчал, а  Солженицын в прошлом году успел стать не выездным нобелевским лауреатом. Уже в годы перестройки, кажется «Комсомольская правда» посвятила Гисе Моисеевне и ее семье огромную статью, мы узнали о КГБ, гонениях, арестах и о судьбе нашей старой учительницы.
        Тогда я не сумел ей объяснить, почему написал о Мюнхгаузене, только тупо и невразумительно бормотал: «Нравится!..Интересно!..» Сейчас, когда бывает муторно, а еще одна рюмка, падая на дно души, только вздымает эту муть, я ставлю диск с гениальным фильмом М. Захарова и Г. Горина «Тот самый Мюнхгаузен». И думаю, что нельзя считать жизнь состоявшейся, если ни разу не покачался с любимой  на качелях Луны, не летал на своих ядрах, не выпивал и не спорил с Сократом, не вытягивал себя за волосы из чужого и особенно  собственного дерьма, не выворачивал наизнанку душу, с затаившимся в ней свирепым от одиночества  медведем-гризли, не попал ни в одну голову косточкой - эмбрионом откровения и не взрастил ни в одном сердце благоухающее вишневое дерево добра, любви и красоты.