Анн Диа. Код Иванны Дре Дра

http://www.proza.ru/2010/09/30/121

        Рассказ ли это, новелла? Письма ли это ненаписанные, воспоминания подступившие? Отчего не сформировалось вдруг, в рамки не вылилось?
        А что форма для птиц, бьющихся в серые окна, за которыми укрылась нелюбовь?
        Для боли, выдохнутой в предутренней печали?
        «Вставай, Хэне!»
        А зачем?
        Горечь. Но уже не та — понятая. А было же «после школы, не сняв формы, не забежав домой, мы стремились к цветущей, колышащейся горчице. Горечью своей околдовавшей». Околдовавшей…
        Вставала уже. «Когда запел океан»
        Остров.
        «Облаком накрывает город тёмный портер. Прооооообуйменяяяя. И мы пабимся, и пабимся. Пока, перед полночью, уже не принимают заказы на новую сладостную горечь, новое пиво.» А почему не светлой группкой, туристо-фотографисто? А потому что ночью «фальшь брешью пробивается». И страшно невыносимо оттого, что всё заканчивается. Уж лучше «вернуть предъожидание портера», оно пьянит настоящим.
        А прошлое… Отпустило ли оно?
        «Рушится код. Тонет. Зачем ему погибающая женщина. Невыплывающая. Неживущая. Три конька, золотыми изгибами позвоночными впрягаются в тело, опускающееся ко дну, и тянут, тянут эту тяжесть вверх. Водоворот кружит, танцует, выплескивает ныряльщицу на берег с отполированной галькой.»
        «Вставай, Хэне!» Не только любовью жить тебе, но и долгом.
        Да, три морских конька. Как кони станичные. Далёкие, шолоховские почти.
        «Солнце, вплавливаясь в окна изразцовые церквушки, вело себя тихо, алтарно. Но только вышла Анна на камушки, выложенные перед входом бережно, в дорожку к оазису яблочному – цветами, осыпающимися белыми с розоватым… и бухнул колокол.Ооооммм.»
        Бухнул. А ВолчарабухнУл в братстве шинкарном.
        «Ругнула – раз, ругнула – два. Закончилось битыми горшками, ею вылепленными на ярмарку. Плакала горестно, собирая по двору, остатки красоты глиняной. Думалось – остатки любви. Да ну, с бабы станется. К вечеру любились в саду, что за селом, к хате шли выпачканные в бордововишнёвое, рубаху – не отстирать. Вишен-то нападало. Вишнепад. Чего сегодня ждать?»
        Не сегодня уже.
        «- ты можешь поговорить…»
        Но в ответ — «Насупленное молчание. Сгорбленные плечи. Взгляд в пол. Курить на балкон.»
        А вслед ему лишь злоба бессильная. «Любовь. Маленьким лучиком. Погасшей протоптанной снежной кромкой. Улетевшим окурком  в берёзнутые серёжки.
        Дурак! Белку вспугнул. Рыжим полётом, почти летягой, всхлестнулась к тонким верхним веточкам и растаяла в темнеющих сиреневых проблесках неба. И такая сероооость.»
        И вот «ген арлекинный взбунтовавшийся требует свободы. Уже даже не любви. Задыхаюсь…»
        «Выживай, Хэне! Вставай, Хэне. Начинай с себя. Сначала…
        жизни мало…»

        Отчего автор закодировал переживания героини, как свои собственные, свежие ещё, не остывшие? Игра это его или стиль? Как сложить все эти словесные пазлы, чтобы не только почувствовать текст, но и понять его?
        Не сразу, но лишь вчитавшись и забыв об авторе, лишь отказавшись от навязчивой идеи разгадать текст, начинаешь получать удовольствие от чтения. И даже выстраивать какую-то свою историю, откликаясь эмоциональным опытом на каждый случайно выхваченный из общего фрагмент. Благо, слог авторский этому способствует. Мягкий, с переливами с украинским, точный, цепляющий за душу болью почти ощутимой, с пронзительным, в каждой букве, желанием жить в любви…

        Ничего не поняла.
        Но удовольствие получила.
        Автор может.