Герои забытой эпохи Глава восьмая

VIII. Перекресток

Величавы и роскошны прощальные наряды природы – величав багровеющий вдали закат, роскошна золотящая древесные уборы осень, но, как предрекали в древности Пилары, не сравниться им жертвенной красой с Концом Времен, грядущим медленно, но неизбежно, как неизбежна ночь после заката, как осень сменяется зимой. В тот год, преисполненный зловещих предзнаменований, грянула она раньше привычного, но позже мрачных ожиданий. И все б как встарь – зима, суровая царица тьмы загадочных ночей и хлада северных ветров, ступала пышным снегопадом, обращая воду в лед, равняя реки с берегами, жаркое золото на древесных ветвях и в небесах сменяя холодным слепящим серебром, оставляя позади измененный мир, бережно укрытый ее блистающим плащом, кроткий и прекрасный, как девы дремлющей бледный лик. Все б как встарь – по утесам высоким да по густым лесам, озаренным чарующим светом нездешних созвездий и звезд, громче оголодавшие волки взвывали к луне, свирепее ветер посвистывал в облетевших ветвях деревьев и жестче трещали морозы, ибо все прочие звуки уснули, как медведь в своей берлоге. И на Западе, по домам, натопленным яркими камельками, пытливые детишки очарованными взглядами любовались сверкающим в лучах месяца снегопадом за окном. А над ними их хмурые отцы тревожно вглядывались в ночную тьму – все чаще в стороне Востока, где уж некому было заглядываться из оконцев на снежок. И слухи, сеющие страх, оставались слухами. Но за спокойствием укрытого саваном снегов мира угадывалось затишье перед разрушительной бурей, словно близился Конец Времен, словно Мир изготовился облачиться в дивнейший из прощальных нарядов.



***

«Когда­то серой тенью путей этого мира был ты, но то время ушло. Отныне ты – Черный Странник...» – казалось, из вечности донесся знакомый голос, и Аинур продрал ото сна глаза.

Очнувшись, он сразу же понял, что лежит в большой, удобной постели, резным изголовьем прижимавшейся к стене, и мутным спросонья взором различил сумрачную опочивальню, овеянную роскошью и холодным спокойствием уединенных замков. За окном, справа, хлопьями рушился с серых небес снег, однако вой ветра не проникал за толстые каменные стены, не скрипели и шаги за крепкой дубовой дверью – лишь приятный треск дышащего теплом камина нарушал задумчивую тишину покоев.

Затмевая постель, у изножья грозной тенью возвышался мрачный звездочет. Свой дивный плащ ведуна и властителя он сменил на дорожный: темный, с высоким воротом.

– Дроко... Это имя вспоминается мне в чертах твоих, – вымолвил Аинур в ответ на пристальный взгляд – едва же хриплые слова сорвались с сухих, точно обветренных уст его, как вдруг мучительной болью отозвались в его бессильном взгляде выросшие пред мысленным взором недавно минувшие деяния. Успело оттаять безмолвие, прежде чем он добавил: – Выходит, это не привиделось мне во сне?..

– Снилось это древним пророкам, нам же выпал жребий снести предреченные времена не в царстве туманных сновидений, а наяву, – глухо отозвался Магистр Дроко и, снедаемый хмурой думой, отвернул строгий взор к окну – к заснеженному миру за стенами твердыни – и промолвил, хладнокровно, вдумчиво: – Как зимняя ночь потесняет солнечный день в холодный угол суток, так судьба – та же, что привела тебя сюда, – гонит нас в неизвестность, на Запад, – тут тревожный взгляд вновь низошел на Аинура. Голос звездочета стал громозвучнее. – Мы уходим. Но твоя храбрость не останется неоплаченной. Тебе и другам твоим, уже изъявившим согласие, дозволено отправиться с нами, – были заключительные слова его, казалось, исчерпавшие чашу желанных речей.

Магистр Дроко совершил шаг к двери – огромный плащ взметнулся за его спиной.

– Мгла застилает взор мой и мысли! – внезапный оклик Аинура задержал звездочета. – Подобно мотыльку, на крыльях судьбы я угодил в ужасную паутину, нити коей – загадки. Твои знания и мудрость, облаченные в слова, – вот меч, коему под силу разрубить незримые путы!..

– Ты желаешь знать?.. – изумленно отозвался звездочет. – Знай же, порой неведенье придает сил. Или очищает нам путь к свершениям. Ведай я заранее, чем обернется предназначение отвара, изготовил бы я его, исполнил бы веление Судьбы, занятый укреплением своей цитадели? Ведай я – и многое из уже свершившегося было бы иначе, и, быть может, мы уж изошли бы за рубежи владычества Судьбы. Иногда же неведенье указывает нам путь. Помни, именно оно привело тебя сюда. Что милее твоему отважному сердцу: благое неведенье или же тягостное знание, имеющее власть над мыслями, волей и самой судьбой отведавшего его?

– Не всем отведено родиться мудрыми, но и мудрым ведомо любопытство, – тягостное знание стало выбором Аинура.

Магистр, загородив зарево очага, отвернулся к камину – громадная и зловещая, подобная грозовой туче тень от рослой фигуры пролегла по покоям, бледнея лишь подле окна, впускающего пасмурный свет серого дня.

– Твой внезапный и спасительный приход в Дорионд входил в планы Судьбы. Так утверждает предназначение Темного Зелья и древнее пророчество...

Слова звездочета оборвались затишьем, мимолетным, но натянутым, словно струна. Однако Аинуру, ныне походящему на холодный хрустальный сосуд, напоенный клокочущим пламенем, мгновение показалось вечностью, а за призрачной тишиной слышались далекие раскаты гибельного грома.

– У всего, что когда­то было замыслом, – возвысился околдовывающий равнодушный голос, – но воплотилось в зримом мире, есть своя исключительная причина, предназначение... на этом зиждется мироздание. Предназначение же Темного Зелья, изготовленного моим разумом и руками, – ты!.. – словно золотистая молния, разящий взгляд метнулся на Аинура.

Закаленный в странствиях пилигрим сдержал призрачный натиск, не шелохнувшись и храня суровое молчание. Магистр отвернулся – растворяясь в топазовой глубине, отсвет языков каминного пламени взвился в его очах вместе со словами:

– Замыслы Судьбы неисповедимы. Быть может, она уготовила нам встречу, дабы ты разделил со мной тот же жребий, каким она некогда щедро одарила меня, ибо, вдоволь испив отвара, кипевшего меж нами при первой нашей встрече, ты не только лишь исцелил смертельные раны, ты, точнее, плоть твоя, как если бы омылась кровью дракона, обрела незримый, но непроницаемый панцирь от всякого вреда: и не только лишь разящей стали, а от жара и хлада... и даже времени.

Выцветшие, как старый рисунок, бледная кожа и седые волосы, холодно светящиеся среди теней и жарких отсветов очага, делали хмурого рассказчика похожим на призрака – мгновение печали, застывшее в переменчивом потоке времени.

– ...Но и долголетие имеет свою цену, – как далекий раскат скрытой за горизонтом грозы грянул приговор с тонких уст, – всему есть своя цена: таково равновесие – окончательное торжество плоти над бренностью есть окончательное поражение духа. Лишь Дивный Народ благословенного Эвалона и подобные им замыслены иначе – принесшие в этот нескончаемо гибнущий и возрождающийся мир неземную вечность вместе со своей одинокой судьбой, они рождены выше суровых законов смертных. Оттого я не дозволил Книге всецело овладеть мной, проникнуть в сокровищницу моих мыслей, сопротивляясь всякий раз, когда сталкивалась моя и ее воля. Я не страшусь смерти и не бегу от нее, ибо не желаю влачить безрадостное и усталое существование, когда страсть и сила к свершениям – плодам мысли и рук – покинет одеяния моего духа, что в отмеренный час погаснет, как звезда, издержавшая отпущенные годы сияния, ибо мы не властны над силами, вдыхающими в нас жажду созидания и свершения; для них мы всего лишь гавань – гавань смысла для предназначения.

Словно очнувшись от забвения, звездочет покинул приют своих дум, отступил от камина – чудовищной тени не стало, и живительный свет вновь наполнил покои.

– Ты поминал пророчество? – словно вздох после удушья, был вопрос, казалось, освободивший огонь на сердце Аинура. – Какое дело словам, пережившим целые эпохи, до смертного, до его радостней и страданий? Может, они в силе истолковать смысл его предназначения, дотоле не раскрытого судьбой?

Магистр, угрюмый и молчаливый, замер у окна, затмив тусклый свет зимнего солнца, – опочивальня, точно серые небеса накрыла тяжелая туча, погрузилась в черный, подсвеченный рдяными сполохами сумрак.

– Задолго до поры, когда Книга Судеб, дар мой и проклятие, тяжким бременем легла на плечи, я догадывался, что у этого мира есть стороны, в кои мы можем не верить, но они верят в нас, – зазвенел глас его, вновь исполненный мрачной силы, пронизывающей морозом кожу внимавшего. – Так, всплывая из глубокой старины, сбываются роковые строки древнего пророчества:



Кольцо времен замкнется,

Начало концом обернется.

Эпохи срок изойдет.

Меч десницу обретет.

Мудрость к Силе стремится.

Книга покровы сорвет,

Лишь явится тот,

В чьих ножнах Сила хранится.

– Эти слова на исходе Зари Мира изрек последний из Пилар, предвидев нашу встречу, Аинур, – заключил Магистр.

Аинур весь окаменел, словно обратившись в изваяние. Изумление и ужас перед чем­то великим и таинственным мешались, словно языки пламени, в горящем взгляде зеленых очей. Чудилось ему в сие мгновение, что студеный ветер гуляет у него в голове.

– Бессчетные века смысл пророчества оставался туманен и темен так же, как грядущее, – под сенью изреченных слов звездочет, подхваченный и унесенный куда­то вдаль собственными мыслями, словно вырос, походя на мистического царя, увенчанного величием и мудростью. – Для многих таковым он остается и поныне. Но только не для меня, как и ты, очутившегося промеж сих строк.

Казалось Аинуру, слепящая молния рассекла воздух под сводами опочивальни, оставив после себя тишину, улетучивающуюся как дым.

Когда вновь зазвучал проникновенный голос Магистра – он, погруженный в бездонный омут дум, горделиво расхаживал из стороны в сторону, и речь его раскалялась с каждой народившейся мыслью, с каждым промолвленным словом:

– Колдовские скрепы, укрывавшие от чужого взора Дорионд, всевидящую твердыню и тайное хранилище Книги Судеб – Мудрости – рассыпались, лишь почуяв твое приближение, точнее, приближение того, что ты несешь с собой, – тут он замер на мгновение; в третий раз в Аинура вонзился взгляд, ныне не опаляющий хладом, а пронизывающий жаром, ибо очи звездочета блестели, словно огонь из камина перемахнул в них. – Ты даже не догадываешься, что за оружие судьба вложила в твои руки! Ныне ты сам – орудие Судьбы. Но что тебе предначертано свершить, от меня сокрыто, как и утаенная Книгой дальнейшая песнь пророчества. Но я о многом догадываюсь и без нее! Затертые временем легенды, ставшие лишь отголоском блистательной старины, какой уж не припомнит никто из ныне живущих, какой упиваются лишь чистосердечные детишки да мудреные старики, – оживают, возвращаются. Мир, каким мы его знаем, не останется прежним. Я, Магистр, и орден мой, движимые волей самой Судьбы, долго хранили его привычный распорядок от посягательств тех, кто стремился изменить его. Ныне же, по­прежнему верные в служении Судьбе, мы сами стали теми, кого так долго преследовали. Будет война, ибо этот мир, это время, эта эпоха были в ней рождены; в ней они и сгорят.

Звездочет замер, взор его потускнел и понурился, словно бы он помянул своего господина, чья милость оставила его.

– Книга никогда не лжет, – в холодной тишине зазвучал еще более холодный голос, – и не ошибается, но ныне она играет со мной, ибо ей присуща воля, но не совесть. Она начала свою игру, где я и мои вассалы, палачи тех, кто еще не свершил своего преступления, стали только рычажками в сочиненном ею механизме.

– Видимо, недалек тот час, когда ты утратишь власть над ней? – заключил Аинур.

– Я никогда не был и не буду властен над ней, как и любой другой, как и ты над тем, что мнишь своим по праву, – сурово ответил Магистр, покосившись на Аинура. – Всякое творение принадлежит лишь единственному своему творцу.

– Кому же тогда истинно принадлежат Книга, что прячешь ты в своей потаенной башне, и Меч, чье прозвание ты утаиваешь от меня?

Звездочет вновь устремил взор в огонь, как будто силясь прочесть во вздымающихся языках каминного пламени веяния судьбы.

– В этом мире существуют вещи, преследуемые духом перемен; вещи, чье предназначение – вершить судьбы многих. О них ведомо лишь избранным, и лишь избранные в силах их распознать. Они приходят из ниоткуда, подобно кометам, вестницам близкого рока, и, исполнив свою миссию, уходят в никуда. Но после себя они оставляют бессмертные предания. Имя им – легентари. Не руки людей, гномов или эльфов породили творения сии. Они – опавшие и сохранившиеся листья дерева древних дней, что донесли до нас ветра судьбы. Кто сотворил их в седые времена – нынче не ответит никто. Быть может, сам Король Королей.

Если своего дара путь я могу отследить сквозь времена по строкам преданий, то путь твоего сокрыт во мраке, разогнать который под силу лишь Пилару или таинственному и зловещему незнакомцу в черном, как поминают его други твои. Думаю, ему, избранному судьбой быть хранителем Силы, ведомо многое. С ним бы я хотел повстречаться.

Задумчивость слетела с Магистра. Он вновь возвысился над постелью, блистая пронзительным взглядом.

– Ты хочешь знать имя, но зачем? Знай ты имена всего сущего, ты бы не стал его властелином. Знай имя Книги Судеб – не занял место, отведенное мне. Коль задаешь вопрос, ведай, для чего тебе ответ.

– Имя, заключенное в твоем ответе, – это мост сквозь туман неизвестности меж мной и загадочным мечом, что тяжким бременем выпало нести мне, – откликнулся Аинур.

– Пусть будет по­твоему. Знай – в твоих руках оказалось ужаснейшее из оружия величавого прошлого, на языке гномов известное как Айпокалипнир, на наречии эльфов же – Армагидеум.

Вновь Аинур застыл, словно обратившись в ледяную глыбу. Огонь в очах Магистра погас. Тень прощания раскинула свои крыла.

– Из зловещей тьмы далекого прошлого в этот мир вернулись судьбоносные творения, вернутся и их могущественные творцы, кто из них – от этого зависит, каким станет новое время.

На сей раз звездочет не растворился, подобно туману, а вышел через дверь. Но прежде чем покинуть опочивальню, он задержался на пороге и, обернувшись, промолвил:

– Я поделился с тобой своими знаниями и своей тревогой. Силы же унести их и не сломиться под тяжкой, мучительной ношей предстоит тебе искать в себе. В пути у тебя будет достаточно времени для этого.

С этими словами Магистр скрылся, но его голос все еще звучал в мыслях Аинура, возвещая: «Наша судьба решится не здесь и не сейчас. Что же ждет нас и этот мир впереди – покажет лишь время...»



Сменяя звездочета на посту подле постели Аинура, подоспели гномы – спутники и друзья.

– Люди в страхе покидают насиженные земли, а наш Аинур остается бесстрашен, рушатся колдовские твердыни, а он под ними остается невредим! – с такими громогласными словами и радостью, написанной на румяном лице, Айзенмун вступил в безмятежную обитель, тишиной и покоем врачевавшую мысли и дух, а через них – и тело. – Другого такого небоскреба, как ты, на всем свете не сыскать, друг мой!

– Мы уже наслышаны о том, что с тобой приключилось, – прибавил Магниус, когда гномы разместились по обе стороны постели. – У местных ты – герой, только они все молчаливые и угрюмые, как деревья округ сей злосчастной крепости.

– Что со мной приключилось, я и сам знаю, – строго отвечал Аинур (но за напускной строгостью скрывалась лучезарная радость встречи). – Лучше­ка поведайте, какой вам подарок преподнесла судьба под негостеприимными сводами? Вижу, и ваши клинки вдохнули жаркого воздуха битвы?..

Ни единый новый шрам не изрубил грубую кожу гномов на лице иль руках, и одеяния их были невредимы (лишь немного грязнее прежнего), но, словно диковинный аромат, над ними витал дух кровопролития. Он исходил от них, как мудрость исходит из очей тех, кто ею наделен, и кою ничем не прикрыть.

– Кому лесные людоеды, рыскающие по верховьям башни, кому гоблины, подкопавшие тайный ход, – поведал Магниус.

– Секира моя вкусила поганой крови гоблинов лишь на исходе сражения, когда, оттеснив врага, я, Магни и местные храбрецы схватились с ними врукопашную и завалили зев подкопа! – оживленно, с диким огнем во взгляде повествовал Айзенмун, словно сейчас пребывал в самом пылу схватки. – Зато мой мушкетон раскалился докрасна!

Доблестное настроение вдруг сменилось траурной тишиной.

– Много сгорело пороха, много пролилось крови, красной, как рубин... – уже тише пробормотал Айзенмун, потупив скорбный взор. Но в следующее мгновение внезапно, будто золу на сердце гнома объяло жаром, он воспрянул, возвысился над печальными думами, и, подымаясь с самой глубины, из груди его разящим столпом пламени вырвался достойный ответ призрачному врагу – сокрушенному, но, видно, забравшему с собой за рубежи жизни немало отважных защитников башни. – Но еще больше – черной!

– Айзи у нас сорвиголова, – Магниус с огоньком веселья в глазах кивнул в сторону товарища, и словно бы вода пролилась на разгоравшийся костер грусти. – Один вклинился в толщу врагов и, расчистив секирой путь к главарю, разрубил того напополам!

– Кто­кто, а герои и спасители – так это вы, а не я, – рассмеялся Аинур (в последний раз он смеялся по­настоящему) тем смехом, что из бездонного мрака печали приходит незабвенным лучиком надежды – надежды, что труды не будут бесплодны и завтрашний день окажется лучше минувшего. Когда поблекла улыбка и былая строгость проснулась во взгляде, Аинур спросил: – Что стало со стариком?

– То же, что и с каждым, кто пережидает кровопролитие в кустах, – хмуро отозвался Айзенмун. – Целехонький.

– Но и ему, как и всем нам, было дозволено присоединиться к этим молчунам, покидающим свой разоренный оплот, – вступился Магниус. – Ежели ты, Аинур, как некогда Айзи, задаешься вопросом, отчего нам разделять с ними путь, я отвечу тебе. Мы двигаемся на Запад, возвращаясь в родные края, чтобы встретиться там с нашим другом – увидеть его живым, а если его там не найдем и не дождемся, вернуться, и если не отыскать, то отомстить тем, кто его умертвил. Но не будем заглядывать так далеко, раз мы не знаем, что будет завтра, как еще вчера не знали, что случится сегодня. У местных (так он, не иначе, прозывал служителей Тайного Ордена вкупе с Магистром) припасов больше, ровно как и их самих – если наше продвижение и замедлится, то оно станет и надежнее, а оно не замедлится, ибо эти молчуны не похожи на тех, кто привык медлить. Итак, это предложение, от которого мы, если нас в пути не оставил здравый смысл, можем отказаться лишь в том случае, буде решили идти обратно.

– Поздно задавать вопросы, друг мой, – таинственно отозвался Аинур. – Мое решение разделить с ними путь было принято еще в тот момент, когда я сошел с тропы, направившись к грозовой башне. Таков порядок судьбы.



Друзья осушили чашу назревших разговоров, и Аинуру пришло время покинуть ложе отдохновения. Он сорвал одеяло, взметнувшееся, точно парус, и, поднявшись с постели, распрямился во весь рост. Он лучился силой, страстной и величественной, но, казалось, подминающей всякую чужую волю. Облачившись в черные, как вороново перо, одеяния, дотоле сложенные аккуратной стопкой и дожидавшиеся своего часа подле постели, Аинур застыл напротив высокого зеркала – сблизились два отражения.

– Ты изменился... – отметил Магниус.

И вправду, с той стороны зеркала на него взирал другой Аинур – что­то звериное появилось в его облике: очи, словно подсвеченные изнутри, пламенели зеленым, как у волка под покровом ночной тьмы, зубы как бы сделались острее, а черты – резче.

Аинур отшагнул от зеркала – на лице его возлежала привычная печать сурового спокойствия. Загадочные перемены ничуть не смутили его.

– Времена меняются, и мы меняемся вместе с ними, – возгласил он, взирая своему отражению прямо в глаза. – Когда дует ветер перемен, назад дороги нет, только вперед. У нас есть одна – главная дорога, но у этой дороги, как у реки, есть притоки. Мы свернули в один из них, повинуясь незримым силам этого мира. Но мы возвращаемся на главное русло! Имя этой реке – Судьба.

***

Дыхание подступающего рока развеяло неземную мглу, так долго хранившую в своих объятьях Дорионд от чужых взоров – зверей и путников, живых и мертвых, – развеяло, открыв хранилище Книги Судеб всем опасностям Темного Леса. Магистр и вассалы Тайного Ордена покидали свой разоренный оплот, и с ними, окруженные пристальным вниманием, отправлялись на Запад наши отважные путешественники. Снежный плащ зимы, верхом на ветрах промчавшейся над Темным Лесом, пролег по закаленной морозом земле, пушистыми хлопьями уцепившись за нагие ветви дремучих деревьев. Молнии больше не сверкали над башней – оттого она еще больше походила на погасшую свечу. От безжизненной твердыни, тоскливо и одиноко черным перстом опустошения вздымавшейся среди безмолвных снегов, к западному пределу Темного Леса, оказалось, вела потаенная тропка, не ведомая ни искусному следопыту Аинуру, ни загадочному знатоку тайных путей Ликону. Этой тропке и предстояло стать стезей расставания с прошлым, с его, казалось, несокрушимым распорядком, с закосневшей жизнью.

Служители Тайного Ордена, люди и гномы, закутанные в пепельно­серые плащи, с суровыми лицами, вооруженные, словно выдвинулись они на охоту, походили на хладнокровных разбойников, но стоило им заглянуть в глаза, чтобы понять – это не так. Аинур и его соратники смирно шагали в сердцевине многочисленного отряда, растянувшегося долгой вереницей между стенами непролазного леса. Магистр Дроко ступал впереди, но часто рядом с ним, нагоняя, плелся слепец.

Айзенмун, больше других не доверявший старцу, силился подслушать его разговоры с Магистром. Но казалось, старец замечает больше, чем положено слепцу.

Однажды гному выдался случай утолить свою подозрительность. Произошло это, когда угрюмый лес остался позади, и они впервые встали лагерем на ночлег в Багряной Степи – в тот поздний морозный час бескрайние, теряющиеся во мраке просторы были высеребрены звездами.

Магистр Дроко и Ликон тенями заговорщиков, одна – высокая и величественная, другая – кряжистая и понурая, стояли на кромке протянутого кострами света, обрывавшейся черной бездной ночи.

– На северо­западе, в цепи высоких холмов, пролегшей на юг вдоль восточных рубежей Ангелинора, есть старая дорога, проходящая через заброшенную долину, – узнал Айзенмун голос Ликона. – Если выберем ее, скоротаем больше месяца пути, да и до Пиларгинота будет много ближе, чем с юга.

– Ты говоришь о Долине Безмолвия, – возмущенно отвечал волевой голос Магистра. – Даже бесстрашные паладины и следопыты не берутся ступать в это проклятое место, где среди мрачных курганов великих витязей прошлого неприкаянно бродят смертоносные призраки.

– Значит старый слепец, изведавший сию стезю, отважнее и тех, и других, да и мудрее, ибо не верит в глупые легенды.

– Порой легенды правдивее откровений.

– Смертельно холодные зимние ночи в дикой степи и ограниченные запасы провизии – это не легенды.

– Наверное, порой слепцы видят дальше зрячих.

Решение было принято.



Оглашенное Магистром известие было встречено среди суровых служителей ропотом негодования. Всех, дерзнувших возразить, упрекнули в малодушии и безрассудности – произнес слова упрека Магистр, но вымыслил их Ликон. Но никто из подданных Ордена не отступил, признавая губительным путь через Долину Безмолвия, но не страх перед стыдом показаться трусом удержал их, нет – все они беспросветно верили в неколебимую мудрость своего предводителя.

– У всего в этом мире есть свой путь, но обманом можно сбить с него все что угодно... даже мудрость, – негромко обратился Айзенмун к Магниусу, искоса поглядывая на слепца и пробуя пальцем лезвие своей секиры.

Серые дни сменялись темными морозными ночами. Сухие снегопады сменялись ясным небосводом, на дне которого днем припекало солнце, а ночью холодно блестели звезды. Пронизывающие до костей степные ветра сменялись покоем и предательской, словно сзади нагоняла гроза, тишиной. Неизменным оставалось лишь подозрительное молчание Аинура, непроницаемостью своей превосходившее даже безмолвие угрюмых служителей Тайного Ордена. Пустота овладевала его взглядом. По вечерам, когда под звездами разбивали лагерь и разгорались костры, он искал уединения во тьме. Лик его побледнел, выцвел, словно прозрачный, опустевший сосуд. Сердца друзей сдавливали переживания. На вопрос: «В чем дело?» – он отвечал: «Прошлое утекает...» Смысл этих слов казался гномам зловещим, отчего тревога их лишь усиливалась. Если они и перестали донимать его расспросами, то внимательный взгляд их всегда следовал за ним. Но ни одному взгляду было не под силу прозреть стенания его духа – Черный Незнакомец больше не преследовал Аинура за вратами сновидений, но теперь чужой, ледяной голос даже в бденьях звенел в его голове, и нигде нельзя было найти от него укрытия.



Взгляд Айзенмуна также не отпускал подозрительного его сердцу Ликона. Старец, не в пример Аинуру, словно оживился, однако, подобно хиреющему следопыту, под покровом ночи он уходил во тьму, и тогда оттуда доносилось хриплое карканье воронов.

Однажды в один из таких таинственных вечеров Айзенмун неслышно подобрался со спины к слепцу и – надо же! – совсем не удивив того, словно знавшего, кто за его спиной, спросил:

– Ты владеешь языком небесных птиц и стервятников?

– Он ведом лишь таинственным друидам и зловещим некромантам. Разве я похож на кого­нибудь из них? – посмотрел на него старец молочно­белыми незрячими глазами.



Капали дни. Казалось, нет на свете ничего тоскливее и пустыннее, чем эта степь, тронутая изморозью зимы. Даже птицы, и те не летали над ней. Долгими дневными переходами чудилось, что в ней отсутствуют даже время и пространство. Эхо (в такие мгновения представлявшееся невидимым и дразнящим великаном, повелевавшим временем) подхватывало всякий звук, и казалось тогда, что призрачные рати вновь бесстрашно несутся навстречу роковой битве. Степь казалась ужасающим местом, безнадежно затерянным между всеми Мирами – Западным, Южным, Восточным и Северным. Лишь порой, когда стояли те редкие особенно ясные дни, на севере виднелись далекие призраки гор. Но вскоре на небо возвращалась серая хмарь, а вместе с ней в сердца возвращались призраки уныния и отчаяния.

Капали дни. Магистр своего решения не изменил, и отряд с каждым днем оказывался все ближе к Долине Безмолвия. Борозди безбрежное раздолье степи хищные налетчики, они наверняка бы, взглянув издали на стаю загадочных путников, приняли их не иначе как за торговый караван, сбившийся с пути. Но и степные пираты куда­то подевались.

Капали дни. Словно заветная земля над бескрайней гладью морских вод, наконец показалась из глуби западного окоема стена величественных холмов, увенчанных снежно­сияющим поясом. Подернутая дымкой и расплывчатая, она приобретала все более четкие очертания с каждым днем, казалось, с каждым новым шагом.

И вот чаша дней опустела.

Спустя долгие и томительные недели перехода по пустынной степи с ее унылыми далями, где между небом и землей темнели редкие копны деревьев, наконец настал столь же долгожданный, сколь пугающий час: отряд достиг Долины Безмолвия – тайного прохода в достославную державу.



***

В незапамятные времена, когда горькой ценой Запад искупил победу в Первой Войне, искуснейшие мастера подгорного царства сподручно с людьми воздвигли из белоснежного камня вдоль восточных рубежей западного мира великую и неприступную стену – Валлательд, Белый Щит, как гарант защиты Запада в грядущих войнах с темными полчищами Востока, рассеянными, но не уничтоженными. Лишь одни­единственные врата прорубали ее несокрушимую твердь – Айкирвальд, Разящий щит, – звались они, ибо, глядя на них, казалось, будто форштевень исполинского корабля прорезался сквозь отвесные горы. Всякий таран, даже самый громадный и крепкий, надвое разбивался о врата, словно морская волна о заостренный, как лезвие, утес. Стена, казалось, огибала целый мир, ибо края ее терялись за окоемом. Но края у нее все же были. На юге она упиралась в широкую реку, но на севере, в землях, где влага неглубоко прячется под землей, оставалась брешь...

Там, на севере мира, где завершала свой путь с юга вереница холмов, поддерживающих на своих плечах Валлательд и отлогими склонами своими делающих стену лишь неприступнее, простирались между Багряной Степью на востоке и Тангарией на севере унылые земли, окутанные вечным туманом, ибо множество озер и топей лежало там, подпитываемых многочисленными потоками с северо­запада, от снегов Звездных Гор, и с северо­востока, от студеного морского побережья. Некогда сей край назывался Нэн­сирин, Перекрестье Вод, но это было давно, до того, как Тень омрачила эти места... После того, как среди топей, наполнив их зловонием, выросло громадное Черное Дерево, посаженное не кем иным, как самим Зулморном, могущественным чародеем, злейшим врагом всего Запада и владыкой некромантов, эти земли стали пристанищем безымянного ужаса, ибо бессонные мертвецы выслеживали там своих жертв, заплутавших в густом тумане. С тех пор этот край зовется Незоларк, Сумеречное Царство Влаги и Смерти.

Даже после того как паладины ордена Белого Света сокрушили Культ Некромантов и, срубив, сожгли Черное Дерево (но лихие подземелья под его корнями не были завалены), эти земли оставались пустынны, ибо тень неизгладимого зла витала над ними.

Но и без упоминания о Черном Дереве и Зулморне в сознании людей, гномов и эльфов сей край навсегда пребудет источником печали. Ибо есть еще одно обстоятельство, напитавшее отголосками Великой Войны, или Войны Миров, яростного противостояния Востока и Запада, само название этого места еще в пору его светлого звучания. Наткнувшись на Валлательд и не сумев ни сокрушить, ни преодолеть стену, войска Орды Востока бросили всю свою мощь на створы Айкирвальда, но лишь разлетелись в щепки все их тараны и пало множество их неистовых воинов. И тогда под мудрыми наставлениями Ахриурука военачальники диких племен принялись искать тайный путь в ненавистную им державу, дабы осуществить давнюю мечту – уничтожить все и вся на земле вековечного противника. И нашли... Изведав тайный путь, враги Запада не отказались от его натиска, невзирая на то, что в узких теснинах между холмами и безбрежными топями численное превосходство теряло свое значение, уступая престол искусству воинов, в чем витязи Лиги Запада не ведали себе равных. Однако немало их обрело покой в той земле, что отстаивали они насмерть и не отдали врагу, и долину покрывали курганы.

С тех пор сумрачный край, некогда звавшийся Нэн­сирин, а затем переименованный в Незоларк, иногда называли Долиной Безмолвия.



И вот наши путники в быстро сгущающихся сумерках стояли на пороге этого злосчастного места.

Слева, возвышаясь над туманами, громоздились холмы, увенчанные стеной, белоснежной и дивно соразмерной, как и все творения ума и рук Запада. Высок был Валлательд, как горы, а склоны его – отвесны, словно застывший водопад. Трещины покрывали снежно­сияющую твердь, словно рубцы – лик старого воина. И величественная стена, и хмурые холмы под ней тянулись на юг, пока не растворялись в вечерней мгле.

Справа в густом тумане призрачно мерцали озера и топи. Но это зрелище не очаровывало, а внушало тревогу – словно сонм бродячих мертвецов, вставали в памяти мрачные истории.

Впереди лежала бледно высвеченная луной тропинка, змеившаяся между зловещими курганами.

В эту ночь не светили звезды, будто небеса зажмурились в ожидании чего­то кошмарного.

– Мрак и туман! Скверная смесь. Тут только слепец и разберет дорогу!

– Слепец укажет дорогу зрячим... – лукаво отозвался Ликон.



Они шли, словно в подземелье, окруженные мраком. Факелы горели в руках.

Мрачные курганы, словно стражи запретного царства, грозные и исполинские, медленно проплывали мимо. Недалекое Северное Море никак не выдавало себя, ни дуновением, ни отголоском прибоя, словно ему приказали молчать. Ни один звук не нарушал тишину, пронизывающую насквозь, словно она вдыхалась вместе с воздухом, неподвижным и не по­зимнему душным, точно над головами, заслонив звезды, нависла жирная, черная туча.

Ликон впереди то и дело растворялся во мраке и выныривал из него вновь. Однако вскоре они уже следовали за пустотой...

– Где старик? – раздались недоуменные голоса.



– Здесь!.. – грянул ледяной голос.

Все взоры молниеносно обернулись назад, на громадный, затенявший отряд курган, откуда сорвался ответ. На вершине его, словно выдавленный из крепи ночных небес, грозно возвышался Ликон. Старик больше не горбился, а, наоборот, держался горделиво и властно. Мгновение – и это оказался вовсе не старик! Многие отшатнулись, ибо их взору предстала дивная красавица, укутанная в черный плащ. Но едва сошла обманчивая пелена, они различили маску – вырезанную из кости в виде прекрасного лика. За недвижными чертами скрывалось зло, холодно пламенеющее в провалах глазниц.

– Ты хотел повстречаться со мной? Я здесь, пред тобой! Куда же подевалась твоя радость? – зловеще рассмеялся темный исполин, под одеяниями коего ощущалась губительная мощь.

– Зулморн... – глухо обронил Магистр Дроко. Взгляд его потускнел, будто повстречал он саму смерть.

С изумлением и ужасом гномы признали в преобразившемся старце Черного Незнакомца, некогда на дорогах мира вручившего им роковой меч, затянувший их в вихрь путешествия.

Внезапно и ослепительно открылось Аинуру туманное видйние, случившееся на пороге небытия под сводом башни молний! Врата тайны распахнулись. Теперь он знал, кто тогда был там, кто произнес зловещие слова. Но ответ на загадку, не разгаданную им самим, пришел слишком поздно, чтобы силой или мудростью пресечь коварный обман, долго, но неотвратимо затягивающийся гибельной петлей.

– Вы гордо величаете свое братство Вассалы Судьбы, Хранители Порядка, – исполненный леденящей силы голос Зулморна был пронизан ненавистью и презрением. – Но Судьбе не нужны вассалы, а Порядку – хранители! Они – незримые, но незыблемые силы Мира, удерживающие спираль, сотворенную из всего, что вы привыкли видеть и слышать. Ее кольца совершенны, неизменны, нерушимы. Никакой силе не разорвать их, не искорежить. Кроме одной, что приходит извне – оттуда, куда нескончаемо все вы уходите и откуда всегда возвращаетесь, – дабы вершить перемены, сглаживать формы. Прочему дано изменить лишь то, что имеешь, лишь свою судьбу – каплю в безбрежном море. Стихию же подчинить невозможно. Но вы, ослепленные гордыней, посягнули на бремя, непосильное даже для бессмертных, – на судьбу времен, отпущенных всем нам! Вы отважились сместить гору и на мгновение ощутили – дело продвинулось вперед. Но не вашими силами гора оправилась от вековечного сна, не вашими силами корабль перемен покинул гавань покоя. Вы только стояли у штурвала, удерживая верный путь, и, сражаясь с встречным ветром, не дозволили ему отнести ваше судно обратно, – казалось, сам голос некроманта есть колдовство, сковывающее по рукам и ногам. – Ничего нельзя в этом мире изменить, как и сдвинуть гору, покуда не придет время ей покинуть свой стародавний приют, покуда не настанет Время Перемен. Однако же, уверовав в собственные силы, вы рискнули и, словно плотина, встали на страже векового порядка ускользающей эры. Но как бы себя ни величали, как бы стойко ни оберегали закосневшую старину, вы не избежали своего предназначения, нагнав то, от чего бежали – сподвигнули пришествие неотвратимых времен.

Взор Зулморна, напоенный беспощадной мудростью, сошелся со взглядом Магистра – словно призрачные грозовые тучи, рассыпая разящие молнии, схватились в противоборстве их воли.

– ...Каждое исполненное тобой веление Книги придвигало возвращение Владыки всего живого... и неживого! – затаенное торжество звучало в пьянящих словах колдуна. – Каждый раз твоя вера и преданность служили ветром, подгоняющим темную тучу, отягченную разрушительной грозой. Но за грозой – вымытый хлестким ливнем, отполированный ураганным ветром – всегда приходит ясный день, блистающий выстраданной чистотой, блистающий терпением, несломимо возвышающимся над болью. Боль… Вы избегаете ее от незнания, ибо она суть хрустально чистая вода, очищающая дух. Она незамутнима, как изначальный мрак или свет – слепящий, стирающий лишние черты, но открывающий взору незыблемую пречистую основу. Как чадо чрез боль является на свет, чрез боль и смерть старого времени родится эпоха новая!.. – речь колдуна изливалась волнами, была она то вкрадчивой, словно обрывалась в бездонные пропасти, то громогласной, словно взметалась выше горных пиков. – Солнце и луна перерожденного мира будут хранить в своем свете частичку твоего, Дроко, пожертвованного бескорыстно всем, кому еще предстоит впервые обласкать свои глаза в их лучах. Тяжким и долгим было бремя хранителя Мудрости, но теперь ты отдохнешь от своих трудов, ибо они завершены. Круг замкнулся. Орудием судьбы ты нарек нежданного гостя своей тайной обители, но все эти долгие годы ты сам был лишь ее орудием, а он – целью всех твоих трудов. И не только твоих... – взгляд некроманта, жестокий, завершал начатое было словами, выказывая горделивое самодовольство.

Жестокий взгляд скользнул на Аинура:

– Черный Странник, ты достаточно мудр, чтобы искать в случайностях скрытый, судьбоносный смысл. Но не достаточно, чтобы не верить в случайности. Ты был избран! – любой другой съежился бы от ужаса под взором черного князя, но только не Аинур: он держался ровно и, подобно могучему Магистру Дроко, прямо отвечал взглядом. – От самого истока твоего последнего путешествия, от Края Света, тени судьбы стояли на твоем пути, а очи предначертанного следили за каждым твоим шагом. Я вложил в тебя семя Древнего Духа, покинувшего пределы земного мира, из своих рук руками подпавших под заклятие ужаса путников, каких указала мне комета, вручив Армагидеум в твои. Ты – цветок, который нужно было избавить от сорняков. Столь ответственное дело я доверил Грозбиру, но эти бестолковые смертные спутали тебя с твоим дружком гномом, едва не загубив все. Но семя не расцветет, а цветок не распустится без тепла – я, надзирая за твоим путешествием сквозь врата твоих снов, вложил в твое сердце неудержимое стремление вперед, страх опоздать, а через них – желание воспользоваться тайным, но ведомым тебе коротким путем. Окутанный туманом ночного виденья, я навестил Вождя лесных троллей и предрек ему твой приход, наказав не умертвить тебя, а устроить испытание – дабы боль и отчаяние послужили теплом для семени, дремавшего в глубине твоей сущности. Избери ты иной путь, через Сильвион, то наверняка был бы уже мертв. Ибо те, кому ты доблестно пришел на помощь, бессердечные и безответные в своем служении, растянули для тебя на том пути гибельные тенета, заслав наперехват одного из своих искусных убийц! Судьба на мгновение свела меня с ним в Туманных Холмах, куда пришел он тайной стезей из Темного Леса, под сводом таверны, где чаял он встретить отдых после опасного и томительного пути. Но охотник угодил в изготовленную им же западню, сам обратившись в жертву! Ибо данной мне властью я обрушил ночных демонов на шумные улицы прославленного города, сокрушил Сильвион. Но не ты явился тому причиной, Аинур. Лучше тебя самого я знал, какой ты изберешь путь, и пожелай тебе его обезопасить, прибегнул бы к прицельным и бесшумным средствам. Опустошив Сильвион и посеяв на его улицах безымянный ужас, я разрушил «мост» между мирами, обрубил руки, пожимавшие друг друга! Ты же, оправдывая мои ожидания и опровергая данное твоим злоумышленникам предсказание судьбы, прислушался к своему сердцу. Ты ни разу не ошибся, как не ошиблись в тебе.

Зелеными угольями, светом прожигающими и тело, и дух, были в это мгновение очи Зулморна. Но вот он отвернул свой взор и замолчал. Сгустившаяся тишина показалась всем одновременно спасительным глотком воздуха и острым лезвием, приставленным к горлу. Но вскоре все чувства, все мысли вновь сковал ледяной голос:

– Дотоле я создал лишь основу творения, а вершина – самая прекрасная и величественная часть ее – еще предстояла на стезе деяний. Рискованная игра остается рискованной до конца. Сколько бы сил и времени ни было потрачено, воздвигнутое основание всегда пребывало бы хрупким – один­единственный проступок мог разрушить все. Тогда сам наместник истинного Владыки владык выступил тебе навстречу, Аид­Аинур, дабы не дать заплутать на дорогах судьбы! Я знал, что великодушие не дозволит тебе отвергнуть мольбы старого слепца, и принял сей облик, а спешка, вложенная мной в твое сердце, не дозволила тебе отказаться от предложенного тайного пути. Я знал, что великодушие же, подкрепленное любопытством, не дозволит тебе пройти мимо уединенной обители, за стенами коей, чувствовал ты, витает злой рок. Я знал также, что колдовская Книга – высвободи она хоть всю свою древнюю мощь – не даст тебе пройти мимо. Вспышки молний манили тебя, взывали к тебе, Аинур. Никто не слышал грома, но уже тогда ты слышал средь своих мыслей голос, но не мог разобрать слов...

В глазах Аинура, как казалось сейчас, в двух изумрудах, вправленных в обсидиановое изваяние, тусклыми сполохами находил ответ голос колдуна.

– Что свершится под сводами Дорионда – от меня было сокрыто. Но я не ошибся. Порой иные силы помогают завершить начатое – покуда я подготавливал тебя к встрече с Книгой Судеб, уная руками Дроко подготовилась к встрече с тобой. Темное зелье... Его свойства не укрылись от приготовителя, несметно мудрого и сведущего в древнем знахарстве. Но главнейшее его качество осталось для него тайной! Темное зелье не позволило плоти твоей покинуть мир живых, когда безмолвный вестник расправил над тобой черные крыла, но дух твой остался нетронут чудесным зельем – он истончается, разлучаясь с былым своим вместилищем, покуда не померкнет, как утренняя звезда. Когда же залы храма твоего духа опустеют и мрак окутает их, престол примет нового хозяина – станет он троном Царя царей земного мира, вернувшегося, дабы исполнить все начала! – как гром, низвергшись с небес, затухает, и мир замирает в ожидании нового раската, так страсть ненадолго умалилась в невидимых устах некроманта. – Многое сделано, но остался последний штрих. Я предполагал, что это случится раньше, однако порой, сколько ни торопи судьбу, она движется своим неспешным шагом. Тебе не убежать от судьбы, ее голос уже шепчет средь твоих мыслей, наполняя твое сердце вожделением, а руку – решимостью! Благочестием для тебя, Аид­Аинур, была вымощена дорога туда, что вы называете мраком, так же, как и для всех вас, благородные глупцы!

Зулморн приосанился, словно вдохнул бодрящего восточного ветра, темного ветра, на гребне дуновения доносящего издалека благовоние смерти – лишь один такой ему по вкусу.

– Это Ночь Судьбы! – сотряс глас некроманта слух и сердца. – Грядущий день застанет изменившимся старый мир – уже меняющийся, ибо гром грянул! Гибельная буря уже подкралась к домам, она скребется на пороге, она заглядывает в темные окна опустевших жилищ. Вы долго служили коварной вестнице судеб, вашими силами вызывавшей сей темный вихрь перемен из недр забытого и незавершенного. Долго, искупая договор с судьбой этого мира, плели нить из деяний. Здесь эта нить обрывается – для вас, но не для Файфолиэрунты ! (Пауза.) Словно художник, владеющий особенными инструментами – волей и руками того, кто истинно раб, но мнит себя господином,– она творит свои шедевры. Однако ни слуге, ни магистру вашего ордена уже не найдется место среди ее замыслов – о том,  сокрытом в тени строк древнего предсказания и доступном лишь хитроумнейшему взору избранных, возвещает Пророчество, ведомое тебе, Дроко, так же, как то, что роковая Книга творит свой последний шедевр! Она выстраивает из событий лестницу, подымаясь к определенной цели – быть может, к траурному концу или величественному началу, ни тебе, ни мне – никому из ныне живущих не ведомо, что это за цель. Но, вопреки неведению, я твердо ступаю по стезе верности – верности делу, что никогда не обретет своего конца, но всегда будет концом для всего. – Гордо, с презрением, в тишине окинув взглядом всех застывших у подножия кургана, колдун обратился к ним: – Вы долго служили владычице рока. Долго время, что обращает сыновей в отцов, обходило стороной вашего премудрого магистра, перемудрившего самого себя. Но я дольше ждал сего часа, сей ночи! Ночи Судьбы! Ибо лишь одна она свела всех нас сегодня здесь – и то был последний ее ход в твоих руках, Дроко... – глаза, затененные маской, словно сузились, полыхнув зеленым пламенем.

Еще не смолк голос Зулморна, гуляющий между облитых лунным светом холмов, как на их вершины из мрака взошли серые тени. То были угрюмые старцы, подпершиеся посохами и облаченные в длинные черные одеяния. Тайные, мрачные познания исказили их лица – порочные, они скрывались в тени низко надвинутых капюшонов. Лишь длинные бороды, бледно­зеленые, как плесень, выдавали происхождение старцев – из плоти и крови, однако очи их светились во мраке, словно у темных призраков. Это были некроманты – подданные древнего братства, искушенные в колдовстве и исповедующие тьму, извечно искажающую красоту и порядок.

Во всем ужасающем свете Айзенмуну открылась истина, зачем и почему Ликон­Зулморн, уединившись в ночной тьме, перешептывался с воронами – он передавал указания своим слугам, готовил западню!.. И западня захлопнулась! Коварная рука нечестивого палача занесла свой кровожадный меч...

Но чем сильнее затягивалась петля, тем неприступнее сияла воля Дроко. И он с холодным вызовом промолвил:

– Если тебе так нужна Книга, возьми ее, коль достанет сил, – словно лезвие обнаженного меча, сверкали лишенные страха очи Магистра.

– Ей нужен не я... – Зулморн воздел из черных ножен бледный, высеченный из неведомой кости меч. Клинок вспыхнул холодным пламенем – и всем показалось тогда, что отлит он из тусклого злата. Под стать колдовскому пламени, объявшему лезвие, словно одна сила направляла их, густой туман затопил долину курганов: лишь их высеребренные лунным светом макушки, словно островки, вырастали над морем молочно­белой мглы, плескавшейся у пологих берегов.

– Вы слышите шаги за своей спиной? Это подкрадывается ваша смерть! – сошел приговор сквозь туман, сомкнувшийся над головами путников.

Истинно, все громче и громче со всех сторон нестройной музыкой грядущего кошмара доносились хлюпающие шаги, словно босые ноги ступали по мелким лужицам. Но прежде чем кто­либо или что­либо округ ставших спина к спине путников показалось в толще тумана, из мрака ночных небес, на черных крыльях ужаса, разрывающих мглу, изошли гигантские летучие мыши­вампиры! Словно разъяренные крылатые стервятники, обезумевшие от голода, один за другим они опрометью устремились в атаку и, подхватив когтями добычу, тотчас растворились в тумане – и тогда истошные вопли жертв, преисполненные нестерпимой муки, вознеслись к невидимым небесам.

Но мужество не оставило в час отчаяния ни вассалов Тайного Ордена, ни тех, кто разделил с ними путь. Никто не издал боевого клича или ободряющих слов. Безмолвие и суровое, напряженное спокойствие были их боевым кличем. Ружейные залпы, словно гром, огласили лихую ночь! Стрелы, подобно ливню, льющемуся не с небес, а в небеса, запели во мраке, таящем в себе смерть!

Крылатых демонов было немного, но покуда меткий глаз угадал мгновение, а сноровистый палец на спусковом крючке поспел за ним, с быстротой мысли картечью отделив чудовищную голову от омерзительного туловища последнего, обратившегося в бегство исчадья, немало бесстрашных воинов кануло во тьму и не вернулось.

Пала поистине мертвенная тишина. Все молчали. В глазах уцелевших, вглядывающихся в непроницаемую серую мглу, не было радости от выигранного сражения, одна лишь напряженная тревога. Ибо знали все – туман скрывает в своем промозглом чреве тварей много ужаснее.

Хлюпающих шагов больше не было слышно, но невыносимый смрад наполнил воздух, а сердца путников наполнило пугающее чувство, что на них смотрят с безразличием неотвратимой смерти.

Внезапно раздался крик! Второй! Третий!

Все оглянулись по сторонам. Кольцо обороняющихся поредело...

Сгустилась тишина.

Когда вновь послышался вопль, многие различили бледные, словно высеченные из белого мрамора, руки, бесшумно являющиеся из тумана и молниеносно хватающие своих жертв.

Тогда не выдержали бравые воители, угодившие в смертельную ловушку, и отчаяние, вместе с диким ревом с уст, сорвалось с их сердец слепыми выстрелами в туман. Яркие сполохи от залпов озарили седую мглу, и в ней выступили молчаливые, недвижные тени. Боевой порядок не рассыпался – пока один прочищал свой мушкетон или пару пистолов, второй, с луком или мечом, прикрывал его. Но зловещие руки неизменно утягивали одного за другим.

Холодная рука схватила Магниуса за горло! Но Айзенмун секирой отрубил ее. Магниус оторвал от себя обрубок и бросил – отсеченная рука все еще дергалась, словно паук, норовя схватить жертву.

Гибель была близка. Безликий недруг исклевал бы отряд, если бы в роковой час не зажглась надежда и во тьме не родился свет.

Из тенистых объятий неспешно плывших по небу рваных облаков во всем блеске и величии выглянула изжелта­зеленая луна – холодный свет хлынул на землю, слегка примяв собой колдовскую мглу. Туманные своды рассеялись, и взору всех вновь предстал Зулморн, грозно возвышающийся на кургане, с тускло пламенеющим мечом в руке. Но колдун был не один! За его спиной вырос темный силуэт. Волосы струились по ветру. Меч чернел в руках. Луч лунного света упал на лицо бесшумной тени – с изумлением, словно прогремел гром среди ясного неба, и восторгом, словно вместо казни последовало освобождение, Магистр Дроко узнал в нем своего верного подданного по имени Ревиан!

Нежданный, как прорезавшийся сквозь грозовую тучу свет, герой, в час отчаяния несущий надежду, замахнулся клинком и пронзил колдуна! Вопль боли, гнева и негодования сотряс ночь. Но злодей не свалился на колени, ибо не был сражен – хотя могучая рука направляла удар, нанесен он был оружием не столь могущественным, чтобы сокрушить столь древнее, веками крепнущее зло. Зулморн, исполненный губительного гнева, без труда освободился от клинка, негаданно вторгнувшегося в его планы, и, снедаемый жаждой возмездия, вступил в смертельную схватку с тем, кто, запутанный Судьбой, смело, но опрометчиво посягнул на его жизнь!

Рука колдуна, державшая меч, осталась непоколебимой, но не оружие в ней. Колдовское пламя покинуло меч – в тот самый миг, когда дикий вопль вырвался из груди его владетеля. И в то самое мгновение стены тумана рухнули, обнажив лик таинственного и кошмарного врага...

Невероятнейшие и ужаснейшие слухи, блуждавшие на Востоке, оказались правдивы – некродримы, бессонные мертвецы, восстали из тьмы полувекового забвения. Белы, как погребальные саваны, и хладны, словно повелевающая за рубежами жизни сила обратила их в лед или стекло, были незрячие, испускавшие нездешнее зеленоватое свечение глаза, чей взгляд был взглядом самой смерти. Их бледные руки со скрюченными, словно ветки иссохшего дерева, когтистыми пальцами и синие губы были обагрены кровью – кровью заживо съеденных жертв. Неугомонные мухи тучами роились вокруг покинутой теплом и тронутой тленом плоти – давно бы окоченевшей, кабы не жуткое заклинание, пробудившее упокоенных к подобию жизни, извращенному и ужасному, как и все, к чему прикоснулась сила, лишенная благословения Ангилиона, – пробудившее их вместе с неутолимым голодом.

Одеяния тумана, чьи промозглые объятия обращают в невидимку всякого, были сброшены, и изобличенные некродримы, словно повинуясь безмолвному приказу, ринулись теснее обступать отчаянно оборонявшихся злосчастных путников, сужая кольцо вокруг своей поживы. Медленны, но неотвратимы были шаги восставших из небытия мертвецов, как шаги самой смерти.

Вновь грянул залп!

И был ответный, направленный в самое сердце, – леденящее отчаяние. Ибо все некродримы, кого раскаленным ударом картечи или стрелой, сорвавшейся с упругой тетивы, сбило с ног, – восстали вновь, дабы совершить новый шаг, дабы вновь вкусить крови.

Никто, даже Айзенмун – горячая голова, не решался вступить в рукопашную с кошмарным врагом, ибо всепоглощающий ужас, ступающий впереди самих чудищ, сковывал все: волю, мужество, десницу.

Загоревшаяся было надежда гасла под каждым новым шагом несокрушимой рати – наверное, лучшей рати, какую лишь можно пожелать военачальнику: безмолвной, безвольной, бездумной.

Утопая в отчаянии, Магниус взмел взор к небесам, будто прощаясь с этим миром, будто желая в последний раз увидеть звездный свет, но ни единой звездочки в эту кошмарную ночь не проглянэло на небосводе. Однако иной свет, невидимый, но пронизывающий насквозь, – свет надежды, надежды было угасшей, но воспрявшей из пепла в ночном мраке, ослепил его глаза, различившие в черной мгле серую фигуру на вершине ближнего кургана. Стрела сорвалась с арбалета – и зловещий свет в очах одного из угрюмых старцев, что мрачно возвышались над роковой долиной, померк, словно привидевшийся светлячок, а следом раздался грохот, но то не худощавое тело старого колдуна сорвалось с вершины кургана, нет, – подкосились ноги иных некродримов, и они рухнули, словно срубленные деревья.

Надежда в сердце Магниуса воссияла невиданным светом, и этот свет, эта сила передались его голосу, громоподобно, отражаясь от холмов, прокатившемуся по долине:

– Колдуны! Цельтесь в колдунов! – в час отчаянного призыва глаза Магниуса были налиты кровью, но не от скорбных слез по павшим соратникам и даже не от гнева, нет, – от едкого дыма, от сгоревшего огненного порошка, полыхнувшего в мушкетонах с новой силой.

Отчаянный призыв был взят на вооружение! Словно застигнутые рассветом светлячки, гасли во мраке зловещие очи некромантов. Но их смертоносные рабы уже подступились вплотную к своей поживе, непреклонно борющейся за жизнь. Чаша весов колебалась.

В тени у подножья курганов бурлило сражение, но и на вершине одного из них под луной искрилась борьба. Но вот Зулморн сбросил бездыханное тело поверженного противника, скатившееся по пологому склону, и скрылся за обратной стороной кургана.

Это не утаилось от глаз Магистра Дроко, а его сердце не осталось безответным. С гневом, каким бывает объят непреклонный взгляд палача, занесшего карающий меч над предателем и убийцей, он бросился в погоню.

Все это время Аинур, окруженный жестокой схваткой, был недвижен, словно тяжкие, устремленные вдаль думы или ведомое лишь ему одному смятение духа обратили его в изваяние, бесстрастное и к миру, и к войне. Его руки были сложены на рукоятке меча, реющего пламенем глубин. Все это время, с момента, как Зулморн окончил свою долгую, исполненную гнетущей силы речь, вежды Аинура были закрыты, будто он углубился в царство мыслей, но вот он распахнул свои глаза – вожделение и решимость горели в них.



«Судьба любит преподносить нечаянные подарки. Не без злобы на сердце и не без сожаления мы принимаем их. Но тот, кто не лишен мудрости, всегда знает – Судьба преследует свои, никому из нас не ведомые цели, и не нам, лишь винтикам в ее механизме, что все они, эти смертные, привыкли называть течением времени, гневаться на нее», – убегая, размышлял Зулморн.

Он проиграл битву, но выиграл войну, ибо его творение увенчалось вершиной. Он не скорбел, нет, он ликовал, хоть торжество и было подпорчено этим негаданно возникшим самонадеянным человеком. Но Зулморн не знал, кого с этим человеком привела Судьба...

Зулморн бежал на север. Стояла темнейшая часть ночи – та, что предшествует рассвету. И вот вторая неожиданность за эту ночь встала на его пути! Впереди, словно вырвавшаяся из­под земли громадная рука, серело во мраке престарелое деревце, а под его сенью темнела грозная тень.

Лунный свет отражался в чутких глазах, оттененных хмурыми бровями. Седая борода реяла на ветру, возвещавшем приближение утра. Кто это, гном или человек, было не разобрать, но от плечистой фигуры веяло скрытой силой.

Зулморн замер. Он узнал молот в руках незнакомца – молот Аводана! Что это?! Древние, давно позабытые сказания оживают, возвращаются, чтобы встать на его пути?

– Здесь закончатся твои бегства и блуждание в безумии, – холодно возвестил неизвестный.

– Безумец – ты, если посмел встать на моем пути! – каркнул некромант.

Раздался треск, словно раскололся сам воздух! С ослепительной вспышкой разящая молния сорвалась с легендарного молота! Но пламенный удар не достиг цели. Некромант воздел навстречу длань, и молния, подпитавшись злобного алого сияния, с громом отразилась, словно солнечный луч от полированного зеркала, и ужалила незнакомца в грудь!..

Удар, подобный дыханию вихря, был исполнен чудовищной силы, – силы темной, пронзившей лучистую белоснежную звезду, сиявшую на груди – на кольчуге таинственного героя. С ослепительной вспышкой крепкая, стальная кольчуга обратилась в прах, развеявшийся по ветру! С прощальным ярким блеском, потонувшим в мимолетном море света, и с пронзительным звоном кольцо – персть паладина – разлетелось на мелкие, подобные звездочкам, осколки.



Еще один нежданный, поднесенный судьбой противник был повержен. Но не успел Зулморн совершить и шага, как за спиной его раздался гневный голос Дроко:

– Под мантией еще звенят кольчуги звенья, и в ножнах меч не заржавел! – Магистр с лязгом воздел из ножен меч, остро сверкнувший в лунном свете. – Эта ночь увидит смерть предателя!

– Лишь твою увидит она смерть... – равнодушно, словно знал, что случится в следующее мгновение, отозвался Зулморн.

Дроко совершил было решительный шаг вперед, но вдруг замер. Окровавленное лезвие вырвалось из его груди! За плечом неожиданно настигнутого гибелью Магистра показался Аинур. Глаза его горели огнем повиновения!

– Так угодно Судьбе... – негромко промолвил он над ухом Магистра, словно повторил за кем­то чьи­то слова.

Обмякшее тело могущественного хранителя Книги Судеб бездыханно растянулось на сырой холодной земле. Аинур неспешно склонился над тем, к кому некогда, запутанный круговертью событий, взывал за мудрым советом, и, словно заслуженный трофей, сорвал с цепи заветную, запачканную кровью книгу.

С мечом – всесокрушительным Армагидеумом – в одной руке и книгой – всеведущей Файфолиэрунтой – в другой, Аинур, грозный и величественный, поспешил вослед владыке некромантов, успевшем раствориться в предрассветном сумраке.



– Аинур, друг мой... Сон ли это, или ты и впрямь явился в час, когда угасла надежда? – с трудом вымолвил Глам, что недвижимо, словно мертвый, лежал, привалившись спиной к стволу дерева.

– Аинур лишь привиделся тебе, старый друг... – был ответ, был знакомый голос, исполненный щемящей сердце печали.

Темная фигура оглянулась на бездыханное тело. В холодном взгляде светилось горькое сожаление, словно только сейчас он осознал бесповоротный роковой исход случившегося. Но ничего уже нельзя было изменить. То, о чем при первой их встрече предупреждал звездочет, свершилось. Выбор – пусть неравновесный – был сделан.

Аинур совершил следующий шаг, углубившись во мрак. И мрак поглотил его.