Заметки о Солженицине

 "Сдаётся, что ты, мил человек, стукачёк"
("Место встречи изменить нельзя")





Из интернета


Владимир Войнович
> Отрывки из книги "Портрет на фоне мифа"
>
> Когда некоторых моих читателей достиг слух, что я пишу эту книгу, они
> стали спрашивать: что, опять о Солженицыне? Я с досадой отвечал, что не
> опять о Солженицыне, а впервые о Солженицыне. Как же, - недоумевали
> спрашивавшие, - а "Москва 2042"? "Москва 2042", - отвечал я в тысячный
> раз, не об Александре Исаевиче Солженицыне, а о Сим Симыче Карнавалове,
> выдуманном мною, как сказал бы Зощенко, из головы. С чем яростные мои
> оппоненты никак не могли согласиться. Многие из них еще недавно пытались
> меня уличить, что я, оклеветав великого современника, выкручиваюсь,
> хитрю, юлю, виляю и заметаю следы, утверждая, что написал не о нем.
> Вздорные утверждения сопровождались догадками совсем уж фантастического
> свойства об истоках моего замысла. Должен признаться, что эти
> предположения меня иногда глубоко задевали и в конце концов привели к
> идее, ставшей, можно сказать, навязчивой, что я должен написать прямо о
> Солженицыне и даже не могу не написать о нем таком, каков он есть или
> каким он мне представляется. И о мифе, обозначенном этим именем.
>
> Созданный коллективным воображением поклонников Солженицына его
> мифический образ, кажется, еще дальше находится от реального прототипа,
> чем вымышленный мною Сим Симыч Карнавалов, вот почему, наверное,
> сочинители мифа на меня так сильно сердились...
>
>
> ***
>
> "Архипелаг ГУЛАГ" сознания моего не перевернул, но на мнение об авторе
> повлиял. Оно стало не лучше, а хуже.
> Я ведь до сих пор держал его почти за образец. Пишет замечательно, в
> поведении отважен, в суждениях независим, перед начальством не гнется и
> перед опасностью не сгибается, всегда готов к самопожертвованию.
> Сравнивая себя с ним, я думал с горечью: "Нет, я так не умею, я на это
> не способен". Я сам себя уличал в робости, малодушии и слабоволии, в
> стремлении уклониться от неприятностей и в том, что свою неготовность
> пойти и погибнуть за что-нибудь пытался оправдать семьей, детьми,
> желанием написать задуманное и самое позорное желанием еще просто
> пожить.
> Я смотрел на него, задравши голову и прижмуриваясь, чтоб не ослепнуть.
> Но вот он стал снижаться кругами и вопреки законам оптики становился не
> больше, а меньше.
> Меня не столько то смутило, что он под псевдонимом Ветров подписал в
> лагере обязательство сотрудничать с "органами", сколько возникшее при
> чтении этого эпизода в "Архипелаге" чувство, что признание выдается за
> чистосердечное, но сделано как хитроумный опережающий шаг. Воспоминатель
> поспешил обнародовать этот случай, не дожидаясь, пока за него это
> сделают его гэбэшные оппоненты.
> Сам факт меня не смутил бы, если бы речь шла о ком-то другом. Я обычно
> не осмеливаюсь судить людей за слабости, проявленные в обстоятельствах,
> в которых мне самому быть не пришлось. Тем более я не поставил бы лыко в
> строку тому, кто обязательство подписал, но от исполнения уклонился и
> сам поступок свой осудил. Любого в такой ситуации корить было б не
> хорошо. Но в данном случае речь ведь идет о человеке, который претендует
> на исключительную роль непогрешимого морального авторитета и
> безусловного духовного лидера. Он с особой настойчивостью и страстью
> попрекает нас в конформизме, обвиняет во всех наших слабостях и грехах,
> видя себя самого стоящим на недоступной нам высоте.
> А оказывается, на доступной высоте он стоит. Но претендует на большее.
> Он от исполнения обязательства уклонился, а в то, что так же могли
> уклониться другие, не верит. Почему же? Насколько нам известно (и сам он
> о том свидетельствует), даже и в тех крайних обстоятельствах жизни были
> люди, которые на подобные компромиссы не шли вообще.
>
> Я продолжил чтение и, чем дальше, тем чаще морщился.
> Арестованный в конце войны офицер Солженицын заставил пленного немца
> (среди бесправных бесправнейшего) нести свой чемодан. Много лет спустя
> он вспомнил об этом, написал и покаялся. Но меня удивило: как же не
> устыдился тогда, немедленно, глядя, как несчастный немец тащит через
> силу его груз? И если в других случаях я думал, что так, как он,
> поступить не мог бы, то здесь сам для себя отметил, что так никогда не
> хотел бы. А когда он предположил, что, сложись его судьба иначе, он и
> сам мог бы надеть на себя кагэбэшную форму, я и тут знал, что это не про
> меня. Мне не по душе было его злорадство при воображении о залезающем
> под нары наркоме Крыленко (хотя, наверное, был злодей) и тем более не
> понравилась ненависть автора к так называемым малолеткам. Я сам этих
> "малолеток" достаточно навидался и бывал ими сильно обижаем, когда (сам
> малолетка) учился в ремесленном училище. Дети, пережившие войну,
> детдомовцы, не знавшие родительской ласки, встретившие на своем пути
> много злых людей, они и сами озверели, стали дерзкими, изощренно
> жестокими, без малейших склонностей к исправлению. Но взрослому
> человеку, писателю и предположительно гуманисту, а тем более
> религиозному, стоило бы этих безнадежных выродков, души их пропащие
> пожалеть. Они были наиболее несчастными жертвами разоблачаемого
> Солженицыным режима.
> Дошел я до описания строительства заключенными Беломорканала и
> споткнулся на том месте, где автор предлагает выложить вдоль берегов
> канала, чтоб всегда люди помнили, фамилии лагерных начальников: Фирин,
> Берман, Френкель, Коган, Раппопорт и Жук. Во времена борьбы с
> "космополитизмом" советские газеты так выстраивали в ряд еврейские
> фамилии врачей-убийц или еще каких-нибудь злодеев этого племени. Но
> неужели среди начальников Беломора вообще не было русских, татар, якутов
> или кого еще? А если и не было, то надо ж понимать, что эти шестеро, как
> бы ни зверствовали, были всего лишь усердными исполнителями высшей воли.
> Истинным вдохновителем и прорабом этого строительства был как раз тот,
> чьим именем канал по справедливости и назван Иосиф Сталин.
> Сначала я попробовал допустить, что список составлен случайно.
> Писатель привержен правде, и ему все равно какие фамилии были, те и
> поставил. А может, он просто не различает и различать не хочет, какие
> фамилии еврейские, какие нет, может, он выше этого?
> Но по другим текстам (например, о крестном ходе в Переделкине) видел
> я, что отличает он евреев от всех других и по фамилиям, и по лицам. А
> если так, то после Освенцима и Треблинки, после дела врачей-убийц и
> травли "безродных космополитов" для большого русского писателя,
> знающего, где он живет и с кем имеет дело, приводить такой список без
> всяких комментариев не странно ли? Если не понимает, что пишет, значит,
> не очень умен, а если понимает, значит, другое...
> У меня к антисемитизму с детства стойкое отвращение, привитое мне не
> еврейской мамой, а русской тетей Аней. Которая (я уже об этом писал)
> утверждала, что от антисемитов в буквальном смысле воняет. До поры до
> времени я при моем почтительном отношении к Солженицыну не мог
> заподозрить его в этой гадости. Ироническое отношение автора к
> персонажам вроде Цезаря Марковича ("Один день Ивана Денисовича") или
> Рубину ("В кру ге первом") меня не смущало. Я, естественно, никогда не
> думал, что евреев надо описывать как-то особенно положительно, и сам
> изображал смешными и мелкими своих персонажей Рахлина, Зильберовича и
> кое-кого еще, но тут да, завоняло. Тут пахнуло и где-то еще и
> поглощение всего продукта в целом стало для меня малоаппетитным
> занятием. Чтение мне только то интересно, за которым я вижу, безусловно,
> умного и близкого мне по духу собеседника. Здесь рассказчик большого ума
> не выказал, душевной близости я в нем не обнаружил, и мнение мое об
> "Архипелаге" оказалось, как теперь принято говорить, неоднозначным.
>
> Примечание по ходу дела.
>
> Я всю эту работу написал вчерне до выхода в свет солженицынского
> сочинения "Двести лет вместе" о сосуществовании в России русских и
> евреев. В книгу эту я заглянул, отношения своего к автору не изменил, но
> спорить по данному тексту не буду. Мне достаточно прежних его
> высказываний.
> Часто в своих сочинениях, особенно в недавно мною прочитанных записках
> "Угодило зернышко промеж двух жерновов", Солженицын с негодованием
> отвергает обвинения его в антисемитизме как нечестные и низкие. Он
> считает проявлением антисемитизма возводимую на евреев напраслину, но не
> объективное мнение о них (а его мнение, разумеется, всегда объективно).
> Тем более что за многими евреями не отрицает благих побуждений. Феликса
> Светова похвалил за то, что тот от имени евреев (а кто ему это доверил?)
> покаялся перед русскими и счел, что ручеек еврейской крови (не
> постыдился такое написать!) ничто перед морем русской. Удивился
> благородству Ефима Эткинда и Давида Прицкера: они, два еврея, ему,
> русскому писателю, помогли ознакомиться с какими-то нужными материалами.
> Это прямо по анекдоту про доброго Ленина, который, имея в руках бритву,
> не сделал проходившему мимо мальчику ничего плохого, "а мог бы и
> полоснуть". Даже в голову писателю не пришло, что эти "два еврея"
> считают себя русскими интеллигентами и литераторами и, способствуя ему в
> чем-то, не думали, что помогают чужому, и вовсе представить себе не
> могли, что заслужили особую благодарность как хорошие евреи.
> Где Солженицын ни тронет "еврейскую тему", там очевидны старания
> провести межу между евреями и русскими, между евреями и собой. В
> упомянутом выше очерке о крестном ходе в Переделкине автор замечает в
> толпе разнузданной русской молодежи несколько "мягких еврейских лиц" и
> делится соображением, что "евреев мы бесперечь ругаем", а, мол, и
> молодые русские тоже ничуть не лучше.
> Сидя в Вермонте и читая русские эмигрантские газеты, где работают
> евреи (а в каких русских газетах они не работают?), он называет эти
> издания "их газеты на русском языке". И это все тем более странно, что
> так или иначе всю жизнь ведь был окружен людьми этой национальности,
> чистыми или смешанными (да и жена, а значит, и дети его собственные не
> без примеси, а по израильским законам и вовсе евреи).
> Даже те из близких к нему евреев, кого я лично знаю, настолько люди
> разные, что я затруднился бы объединить их по каким-то общим признакам,
> не считая графы в советском паспорте. Расизм, антисемитизм, ксенофобия
> необязательно должны быть осознаваемы самими расистами, антисемитами и
> ксенофобами и необязательно проявляются в категориях очевидной
> враждебности.
> Давно отмечен и высмеян сатириками характерный признак расиста или
> антисемита: у него есть друг негр или еврей. Не знаю, как насчет негров,
> а с некоторыми евреями Солженицын (выше сказано) дружбу водит. Но среди
> особо ценимых им друзей, кому он посвятил самые высокие комплименты, -
> Игорь Шафаревич. Не просто антисемит, а злобный, таких называют
> зоологическими. Владимир Солоухин в книге, написанной перед смертью,
> сожалел, что Гитлеру не удалось окончательно решить еврейский вопрос.
> Александр Исаевич уважал Солоухина и почтил приходом на его похороны
> (Булата Окуджаву той же чести не удостоил).
> Отмеченный Солженицыным весьма положительно, Василий Белов евреев тоже
> сильно не любит. Сочинил притчу о лжемуравьях (чи-тай: евреях), которые
> под видом своих влезают в муравейники и, пользуясь доверчивостью
> истинных муравьев (русских), постепенно пожирают муравьиные личинки, а
> свои псевдомуравьиные (еврейские) подкладывают, и в результате, понятно,
> истинные муравьи вымирают, а ложные (только неизвестно, кем они после
> питаться будут) остаются.
> Еще и потому Александр Исаевич не считает себя антисемитом, что
> требования и к русским, и к евреям предъявляет почти равные. Почти! Вину
> разных наций друг перед другом Солженицын делит не поровну, и одним
> прощает больше, чем другим, а другим приписывает больше, чем они
> заслужили.
> Русские в целом получше других (ненамного), но никого так не обижают,
> как их. Говорят, что все национальности - существительные (немец, еврей,
> украинец), а русский - прилагательное. В "Плюралистах" ужасно обиделся
> на это наблюдение, неизвестно кем сделанное, и спрашивал язвительно: "А
> как же прилагательные Синявский и Пинский?" Особую обиду нанесли
> русскому народу "образованцы" тем, что собак кличут русскими именами -
> Фомами, Тимофеями и Потапами (а Джимами, Джеками, Майклами можно?).
> Неужели великий русский писатель не знает, что в России испокон веков
> котов звали Васьками, коз - Машками, а свиней - Борьками?
> Кто-то где-то выдумал, будто американцы изобрели бомбу, способную
> уничтожать выборочно русских. Бросят бомбу на Москву, она этнических
> русских поубивает, а остальных пощадит. Наш мыслитель и этой чуши верит,
> возмущается до глубины души русофобством изобретателей, а от колкостей
> соотечественников отбивается ссылкой на первоисточник этой глупости.
> Защищая русских, постоянно оскорбляет всех остальных и сам этого не
> сознает. Какую национальность ни помянет - украинцев, казахов, татар,
> чеченцев, - обязательно скажет о ней что-то обидное. Выделяя, кажется,
> только эстонцев и литовцев - эти у него почему-то хорошие. Отвергая
> обвинения в недоброжелательстве к другим народам, вспомнил и поставил
> себе в заслугу, что в "Раковом корпусе" с сочувствием описал страдания
> умирающего татарина. Но, описывая, помнил, что это именно татарин, а не
> просто умирающий от рака человек.
> Подчеркивая постоянно свою русскость и свою заботу только о русских,
> он уже одним этим разжаловал себя из мировых писателей в провинциальные.
> Мировой писатель, естественно, привязан к своей культуре и к своему
> языку, к своей стране и народу, но все люди для него - люди, страдают
> они все одинаково, и качество крови зависит не от национальности, а от
> группы, резус-фактора, количества тромбоцитов, эритроцитов, сахара,
> холестерина и прочих составляющих.