глава 5

               
           Глава 4 http://www.proza.ru/2011/03/18/1559

                Гляжу в озёра синие, в полях ромашки рву
                Зову тебя Россиею, единственной зову
                Спроси, переспроси меня, милее нет земли
                меня здесь русским именем когда-то нарекли.*
               
               
               


                - « Стёпка! Хлеб привезли!», - Стёпкой меня только Катька зовёт, и её за это ругают. Ну и некоторые, которые дразнятся то Стёпкой-растрёпкой, то Стешкой-стервешкой, то Стюхой-матюхой. Да я тоже дразнюсь, это как игра.
                Хлеба надо каждый день по четыре буханки, а на выходной надо закупить на два дня и приходится Катьке тащиться со мной. Катька этого не любит и всегда заставляет меня то умыться, то расчесаться, то платье ей моё не нравится. Даже если я и умоюсь, то она всё равно не разрешает  рядом топать, так и тащусь позади, как будто никто не знает, что она моя сестра.
                Вообще, нам, людям, надо только одну буханку в день. Одну делят пополам корове и собаке. Рыксу надо замочить в старом супе, Марте сильно посолить, а остальные две раскрошить в простокваше для поросят.
                А я люблю, если белый, то полить заваркой и обмакнуть в сахар, если чёрный, то посолить и полить маслом.  Зимой лучше всего окунуть в свежий снег, - как мороженное! А если на речке, то поджарить на огне. Ну, а если с ириской, то вообще объедение. Только с молоком не люблю, особенно с парным. Мама уже пробовала меня садить под корову, Любка то доит уже, а я не могу, - противно. Вот мы с Катькой и условились, что она доит, а я за неё полы драю. Так мало того, я ещё должна двор подметать, грядки полоть,  за гусями смотреть, крапиву рвать и рубить и подмешивать поросятам, - на целый день ведь работа, поэтому легче улизнуть на речку.

                А тут ещё придумали заставлять меня самой свои вещи стирать. А что их стирать, я и так целый день на речке полоскаюсь, могу и в платье понырять, и постирается само заодно. Потом положишь его на траву, придавишь камнем, чтобы ветер не унёс, быстро высыхает.
                Так я и сидела на камне возле самой воды, комок водорослей подпинывала ногой, ждала, в кого бы запустить, чтобы завизжал сильнее. Только в Любку нельзя, она от них чесоточная становится. Так быстро покрыться пятнами, как она умеет, даже если очень захотеть притвориться, не получится.
                Сидела я и наблюдала, как с другого берега кто-то пытается переплыть. Да в этом месте легко можно, мы даже однажды на одной руке переплывали, это когда фильм про Чапаева посмотрели. Второй - то  нельзя было помогать, она же была ранена, а с берега нас ещё мальчишки комками грязи обстреливали, ну как в фильме, -  пули по воде.
 
                Пока я вспоминала эту дурость нашу, возле меня стал выходить из воды один из переплывших. Это солдат, их на тот берег часто машинами привозили помыться, - смешно, мылятся, как в бане, и радостно так  матерятся, что мы на другом берегу немного краснеем, ну они же от удовольствия, а не со злости.
                Может быть то, что он был незнакомый, а может просто от безделья, я его стала внимательно разглядывать. Так внимательно, что разглядела, как тяжело он дышит, как ходит ходуном его грудная клетка, как вода собирается в ручейки и стекает по груди, по завитушкам на груди. Как он подрагивает, как конь, как трясёт головой и разлетаются брызги, - красиво! Как Ахыз! Этот незнакомый солдат-конь посмотрел на  меня и улыбнулся. Так открыто и радостно посмотрел, что я вдруг увидела себя его глазами. В недоумении  посмотрела на свои ноги, грязные, со свисающими водорослями. И эти рисунки углём уже не казались красивыми,  это было ужасно, - расписные углём, толстые ляжки. Почему я раньше не замечала, что они толстые. Инстинктивно сдвинула ноги, но тоньше они от этого не стали. Посмотрела на купальник, - боже, какого же он цвета! Когда он был Катькин, то был розовый, но выгорел до белёсого, а на пузе и груди ещё вытерт травой и песком до серо-зелёного. Как же стыдно то стало. Спрыгнула в воду, отплыла, пытаясь смыть и эти угольные разводы, и грязь с рук, ног, купальника. Да куда там. Вылезла из воды и, показалось, что все только и смотрят на меня. Схватила ещё мокрое платье, и вдруг не узнала его. Моё, точно моё, но это не платье, это половая тряпка!  Напяливать это на себя при всех! Ходить в этом в магазин и в кино! Так обидно мне никогда ещё не было, так что аж горячо-горячо голове стало, не от солнца, а изнутри.   Схватила эту тряпку и кустами выбралась на дорогу. А там припустила, что есть мочи. Когда быстро-быстро бежишь, может и не видно, что на тебе надето.

                Дома первым делом скинула купальник и, бросив его  с платьем в таз, стала тереть  мылом, уже понимая, что никакое  мыло тут не поможет. Затем подошла к зеркалу, заглянула осторожно, увидела себя и поняла, что передо мной ещё взгляд того парня. Ой, не понравилось мне, что он увидел. Белые волосы, белые брови на загорелом лице, как же всё это нелепо.
                Сняла зеркало и, поставив его на стул, стала разглядывать себя. Тоже ничего хорошего, для девчонки слишком крепкая, для мальчишки слишком, - нет, с мальчишкой даже глупо сравнивать как - то.  Порылась в шкафу, у меня же ещё два платья, но вид обоих ужаснул, я так и видела, как парень-конь смеётся над ними. На этом мой гардероб и закончился, не считая школьной формы. Не честно! Почему у Катьки вон сколько их – пять! И не валяются они на полке, как мои, а висят, и отглаженные, как школьная форма. Даже для старых платьев у неё есть вешалка, а у меня ни одной. Не честно! Поэтому мои так и изнашиваются быстро,  что не висят, а валяются. И почему ей всегда покупают новые, а мне только старые Катькины отдают. Совсем не честно! И уже это, ну что звучало во мне с утра, стало бесить, - я рву ромашки в полях? - рву! Я гляжу в озёра синие? - гляжу! Я о-го-го как горжусь Россиею, а меня назвали чёрте как , да ещё...  одевают чёрте как!

                Назло Катьке выбрала самое её любимое платье, она давно должна мне его отдать, но всё жадничает, оно же ей уже маловато. Она, как его оденет, то ходит, боясь лишний раз присесть, чтобы трусами не светиться. А мне оно почти как раз, только подол немного подшить и всё.
 
                За подшиванием подола меня и застала Любка. Зарёванная, заикаясь от возмущения, рассказала, как Жакеш ударил её в живот. Все знали, что бить  по животу  Любку нельзя, ей повезло, она на настоящей операции побывала. Вообще-то, надоела она всем с этим аппендицитом, уже год прошёл, а бить её нельзя, галить ей нельзя, а если что, то она сразу за живот хватается и начинает корчить рожи. Все уже давно поняли, что она притворяется, но чёрт его знает! Вернее, кто не знает её родителей! И всё-таки, чтобы специально в живот, и главное, кто, - салага Жакеш! Пришлось быстро большими стежками наметать подол, от этого ещё больше распаляясь и зверея.
 
                Жакеша нашли возле болота, он камнями правил стаю гусей к берегу. Увидел нас, понял в чём дело и припустил к дому. Что я не успею его перехватить, было понятно, поэтому, схватив валявшийся обломок штакетника, швырнула ему вдогонку. Попала, что же, не зря же с десяти шагов банки выбиваю. И не сильно швырнула, только Жакеш присел, зажав голову, тут мы его и настигли. Только подбежав, увидели кровь, много крови, которая стекала по ежику жёстких, чёрных волос. Не заметила я, что штакетина была с гвоздём, старым и ржавым. Повели его, орущего, домой и я уже соображала, где мне искать врачиху, её никогда нет на месте, всегда у кого-нибудь сидит.

                Когда на рёв выскочил Такеш, было уже поздно убегать или оправдываться. Такеш псих, он слабее меня, но придурок ещё тот. Я с ним не связывалась, так, не серьёзно толкались, больше дурачились, а вот по настоящему, никогда. А тут стало понятно, что отлупит, мне то его не за что, поэтому только и успела руки вперёд выставить, чтобы с размаха синяков под глазами не наставил. Только он руками махать не стал, а схватился за ворот платья и  тряхнул, что было силы. Получилось, что я осталась на месте, как истукан, а любимое старое Катькино платье затрещало и расползлось, легко, как промокашка.

                И это случилось во  второй раз. Второй раз за день я видела себя чужими глазами, глазами Такеша. А он стоял, пялясь на мои титьки и жимкая со злостью воротник Катькиного платья. Пришлось отвернуться. Я про всё забыла, и про врача, и про сволочь Жакеша. И ноги вдруг отказались слушаться. Я привычно хотела удрать, а они еле поднимаются. Мне бы скрыться, провалиться, спрятаться, чтобы не видеть, не слышать такого позора, а они тормозят. И Любка, дура, тащится рядом и вопит, что за платье мне попадет, что у Жакеша может быть заражение крови, а может, он совсем станет дурачком. Ох, как она меня достала. Не думая,  развернулась, и ударила её в живот,  а потом ещё раз. Любка загнулась, привычно исказив своё личико, только мне уже на это было наплевать. На всё наплевать, на всех наплевать , и пусто стало,  и тихо,  и ни одного звука внутри.

             Вечером  вынесла причитания мамы и слёзы тети Алии, но всё обошлось, рана оказалась неглубокая, даже бинтовать не пришлось. Когда меня ругали на все лады, Жакеш уже носился по совхозу, с гордостью показывая всем желающим ранение в голову.
            Я всё стойко вынесла, и только когда мне запретили выходить на улицу, меня прорвало. Как они не понимают, да я сама никуда не выйду никогда, и с Такешем я не должна встречаться никогда, и с дурой Любкой и вообще мне не в чем выходить, потому что одета, как пугало, и лифчика у меня нет. Как только я это всё выговорила, мама замолчала ненадолго, а потом спросила почему-то у Катьки, - « А ей он нужен?». Достали старый Катькин натитьник, застегнули, даже давит немного. Мамка заорала папке в соседнюю комнату, - «Вась, с ума сойти, так у неё уже первый размер».  – « А я и говорил, что она вся в тебя, - титьки наперёд мозгов растут!». Он там хохотал, ему было весело, а мне впервые почему-то смех отца не понравился, так не понравился, что я заскулила тихо, по Катькиному. Глупо реветь громко, когда тебя и не отлупили, и само ничего не болит, да и не обидели кажется.

               Ночью приснился Ахыз, а на нём Такеш с плёткой. Даже не полностью Такеш, а наполовину дядя Жамбай. Я убегала, он догонял, крича почему-то, - " Спроси- переспроси меня! Спроси - переспроси меня!". Я убегала, он догонял, и чем быстрее я убегала, тем быстрее он догонял и яростнее требовал переспросить чего-то ... Иначе плёткой, а это смерть. И не скрыться, и не спрятаться и страх давил, и ужас сковывал и неожиданно проснувшись, поняла, что это не ужас сковывает, это лифчик. Его я отказалась снять на ночь, его я никогда снимать не буду.
               
               То, что мне ничего нового не светит, поняла, потому как Катька вдруг добрая стала и отдала мне два платья вместе с вешалкой, даже подшить помогла. И всё равно мне это не нравилось, да ничего не нравилось. Хоть и сидела третий день дома чисто-стерильная, и расчёсанная и заплетённая, всё равно отражение в зеркале не нравилось, как его ни ставь, хоть на стул, хоть на пол, хоть тресни его об пол.
               Да ещё папка всё подковыривал, замечая, как я дёргаю плечами, привыкая к необычной стеснённости, - « Что, тяжело в упряжке ходить? Привыкай к узде, лошадка необъезженная». Мамка вставала в защиту, - « Отстань от неё, и так больно на это смотреть». – « А что больно то? Радоваться надо, - выросла». – «Да лучше бы она козой скакала, проблем меньше».
 
              Какие такие проблемы я узнала чуть позже, когда живот разболелся и всё такое разэтакое. И опять смех отца мне не понравился, - « Ну всё, Стешка, не сигать тебе больше через заборы, а то напорешься на кол какой, так и родишь не понять что и от чьего забора!». Почему раньше, стоило только папке улыбнуться, и у меня рот перекашивало, а уж если засмеётся, то и я захожусь, и не важно по какому случаю. А теперь больше обидно, чем смешно.
              Стало больше понятно про мамку, которая раньше могла плакать, когда он шутил, и наоборот, смеялась до хрюканья, когда он ругался. Как-то не до Такеша стало, да он и не появлялся, его отец на дальний гурт увёз, за скотиной присматривать. Поразило то, что никто ничего не узнал про тот случай с платьем,  поэтому никто подло не подковыривал. Стала выходить на поляну, через заборы не прыгала, а что не поиграть в прятки или в вышибалы? Даже и не заметила, как Такеш через время появился, даже и не стыдно нисколько, да по фигу! Оно и не так важно, подумаешь, - теперь  у меня есть защита  первый номер.  Наплевать и забыть!
 
            Только вот не получалось забыть того парня-коня, взглядом которого время от времени себя рассматривала. Я не хотела думать про него, он сам приставал, как мотив, то появляясь, то исчезая. Знакомый такой, приятный даже на ощущения, мотив

 Продолжение следует: http://www.proza.ru/2011/01/29/1426

*Автор текста (слов):
Шаферан И.
Композитор (музыка):
Птичкин Е.