Лесбестийские Дионисии - книга одиннадцатая романа

                Книга одиннадцатая

I
  Если милые и дорогие читательницы стойко выдержали и прочли – а не пропустили – книгу о войне и надеются, что уж, по крайней мере, в ближайших главах никаких ратных дел не встретится,  автор вынужден их разочаровать, правда, совсем чуть-чуть. Снова во всём виновата писица, надоевшая писцу, и уже они двое виновны вместе – назойливо одолевали сочинительницу.
  Уриана, ещё с Волканалий, если не раньше, весьма заинтересовавшаяся амазонками – прямо какой-то зуд у неё появился: «кто да кто, когда, где, кого, с кем?» и так далее – Уриана потеряла всякое терпение после ещё одного упоминания о воинственных женщинах, обходившихся без мужчин. Когда «дукс» Муция одна или с «префектом лагеря» отправлялась проверять «посты», редко кто из остававшихся в «палатке» не сравнивал её или их с амазонками. Но при этом Аны или не было, или она не слышала, или ещё терпела. Но  один раз, перед «знаменитым» первым с участием «амазоночки Волканалий» обходом, Кробил видит по-боевому экипированных Корнелию Приму и её служанку и называет их прекраснейшими Ипполитой – ибо на госпоже чудный пояс – и Меланиппой – ибо иценка была пленена. Здесь ещё появляется его домина, воскликнувшая при виде Бритты «О Геркулес!» - и мальчишке остаётся назвать её восхитительнейшей Антиопой.
  - Правильно, клянусь Венерой! – говорит она. – Ведь я люблю некого Тесея!
  Именно тогда бывшая при этом пьяная Уриана чуть не избила Кробила, набросившись на него со словами: «Или ты мне о них расскажешь, или я тебя!.. Или я!..», но её легко оттащила иценка.
  Вскоре вопрос достиг своей максимальной остроты, и Присцилла Младшая из потворства любимице позволяет краткому мифологическому рассказу появиться в своих записях, дабы вестиплика всё же более-менее успокоилась.
  Где-то у Гирканского Понта, быть может, обитают и поныне, но ранее точно жили амазонки. Эллины о них слышали; знали и в славных в своё время городах Микенах и Тиринфе, где царствовал не самый достойный Эврисфей, отправляя самого достойного, Геркулеса, выполнять весьма опасные и тяжкие задания, что не под силу простому смертному. Справившись с очередным таким поручением, Геркулес вернулся из Фракии, привезя коней-людоедов свирепого царя Диомеда. Эврисфей находился в затруднении, ему хотелось отправить Геркулеса в такую далёкую и полную опасностей страну, откуда герой, сын Юпитера, не мог бы скоро – желательно и совсем – возвратиться. Царя Микен выручает его дочь Адмета, жрица Юноны, которой коварная и ненавидевшая Геркулеса Богиня подсказала желание заполучить чудесный пояс Ипполиты, царицы амазонок.
  Этот пояс, знак власти над таинственными женщинами, подарил Ипполите сам Марс. Эврисфей был убеждён, что Ипполита своего драгоценного пояса не уступит без боя, а, сражаясь с неодолимыми амазонками, Геркулес неизбежно должен погибнуть. Геркулес же собрал для похода в страну бранелюбивых женщин лучших героев Эллады. В их числе был и юный Тесей, преклонявшийся перед силой и мужеством Геркулеса. Когда после многих приключений отряд героев прибыл в далёкую Фемискиру, столицу амазонок, и царица Ипполита, поражённая Божественной красотой и мощью предводителя эллинов, спросила о цели их прибытия, то бесхитростный Геркулес поведал ей о своём желании получить её пояс для дочери царя Эврисфея. Покорённая благородной простотой сына Юпитера, Ипполита уже готова была отдать ему пояс, но коварная Юнона, приняв облик амазонки, стала убеждать воительниц, что Геркулес хочет похитить их царицу. Амазонки неожиданно напали на его отряд; завязалась яростная битва. И хотя многие из соратников Геркулеса были тяжело ранены, эллинские герои одержали верх над амазонками. Царица Ипполита, чтобы вернуть свободу взятой Геркулесом в плен командующей войском Меланиппе, отдала свой бесценный пояс, а Тесей получил в награду полюбившую его прекрасную амазонку Антиопу, одну из предводительниц. Вернувшись из похода, Геркулес вручил Адмете пояс Ипполиты и в скором времени отправился на следующее задание, на далёкий Запад, за коровами великана Гериона…
  Тесей же привёз прелестную Антиопу в Афины как свою супругу. У неё, горячо любившей Тесея, родился от него сын Ипполит – названный в честь её прежней царицы. Но там, в далёкой Фемискире, не забыли о пленённой начальнице-соратнице. Амазонки двинулись в поход на Афины, пылая мщением, желая освободить свою подругу. Мало какие города решались чинить препятствия на их пути, и они, почти не встречая сопротивления, вошли в Аттику. О редких битвах греков, всё же решавшихся дать бой непобедимым воительницам, свидетельствуют могилы павших в них, кое-где встречающиеся в Ахайе. Амазонки осадили Афины и даже ворвались в город. Антиопа сражалась рядом с Тесеем против своих подруг по оружию. Одна из амазонок, Молпиада, метнула копьё в бывшую предводительницу. Оно вонзилось в грудь Антиопы, замертво упавшей к ногам Тесея. Битва прекратилась. Воины Тесея и амазонки вместе похоронили прекрасную Антиопу и всех погибших в сражении. Часть этих могил сохранилась до сих пор, о чём из Афин в своё время писал сестричке Гай Фабий. Амазонки отправились обратно в свою далёкую страну.
  Спустя десятки лет – сменилось целое поколение – шли сражения уже возле стен Илиона, сражения, в которых бились уже не только герои, потомки Богов, но порою и сами Всевышние. После гибели великого, могучего Гектора троянцам стало трудно сдерживать натиск ахейцев. Амазонки из Фемискиры пришли на помощь городу Приама, но были разбиты греками и неукротимым бесстрашным Ахиллесом. Их царица, прекрасная Пентесилея, смело вступила в поединок с этим грозным противником и погибла от удара тяжёлого копья Ахиллеса – оно пронзило её вместе с конём. Сняв шлем с головы павшей царицы амазонок, Ахиллес был поражён дивной красой Пентесилеи. Недаром говорили, что она была дочерью самого Марса. Сердце Пелида наполнилось состраданием к мёртвой прекрасной девушке. Но тут безобразный Терсит злорадно вонзил свою пику в глаз убитой. В безмерном негодовании Ахиллес ударил его по лицу. И столь страшен был удар, что Терсит упал замертво…
  Через одиннадцать веков и два десятка лет амазонки, гораздо малочисленнее, утратившие присущие их древним предкам доблесть и воинское искусство, помогали уже понтийскому царю Митридату в битве у реки Абанта, где Помпей Магн одержал блестящую победу.
  Однако, по всей видимости, одна из отважных душ тех древних воительниц – что бились на равных с лучшими греческими героями – испив из Леты, воплотилась в дочь знатного галльского всадника на острове Британия.
II
  Там, где поменял когномен и приобрёл не самый малый военный опыт Квинт Фабий. В один из вечеров в конце сентября он, случайно проезжая недалеко от Новых Терм, заметил на перекрёсточке служанку сестры, явно стоявшую без дела, но поглядывающую по сторонам. Когда она, в свою очередь, увидала брата госпожи, то со всех ног бросилась к дому, подбегая к которому закричала, как её учили, «Минотавр, прячься!» Торкват выпрыгнул из носилок и поспешил за ней – он ехал с нескучного обеда, в весёлом настроении и был не прочь испытать какое-нибудь приключение. В портике Квинт заметил ещё одного заметавшегося слугу. Тот, подрастерявшись, крикнув служанке «Закрой дверь!», забежал в дом. Остановившаяся было рабыня снова побежала ко входу, её нагонял сенатор в латиклаве – забавное развлечение для случайных прохожих – сенатор, приказывавший: «Стой!.. Стой, сказал!..» «Постовая» на миг встала, но, вспомнив судьбу «водохлёба» и рассказ Лака, опять рванула к дверям, вбежала в них и потянулась к засову. Но дверь уже рванул Торкват, так что вбежавшая служанка, державшая её, вылетела обратно в портик и упала. И всё же попыталась со словами «Нет, господин! Нельзя!» схватить за тогу бывшего эдила. Но его так просто было не удержать, он уже пробежал атриум. И там со стороны терм услышал громкий голос слуги: «Минотавр, прячься!» Квинт бросился туда, пробежал ункторий, фригидарий и в лаконике, у края бассейна, увидел порядком хмельную Муцию в компании трёх также далеко не трезвых эфебов.
  Недалеко от них стояли амфоры, кубки и блюда с фруктами, прямо на залитом возлияниями полу. Присцилла стояла на четвереньках, правой рукой опиралась на, или, скорее, отталкивала стоящего перед ней на коленях молодого человека. Голову она повернула назад, как бы оглядываясь, и левой рукой убирала у себя с ягодиц и талии ладони – чем-то ей помешавшие – двух юношей. Одного лежавшего под ней, другого стоявшего на коленях сзади, но те вновь хватали девушку и продолжали синхронно проникать Ц… Словно нанизанная на два «копья», бессильная что-либо сделать, она просила:
  - Пустите… Ох… не надо… хватит!.. Стойте… ох… о-о-о!.. Мальчики, нет… о-о-ох… Уйди, Марк! – это попытавшемуся повернуть её голову обратно на себя расположившемуся впереди «мальчику». – Закан-… чивайте…Сейчас… ох… придёт… а-а-а… Тесей!
  - Марк! Она же шутница, не слушай! – советовал товарищу стоящий против него эфеб. – Снова проткни её третьей «пикой»! Пусть помолчит пока!
  Но Марк поглядел на выход и не спешил возвращать «пику» в недавно жаждавший этого рот Муции. Однако та сама, оставив его раскрытым, неожиданно замолчала, поохивая. А потом сказала:
  - Квинт!.. О-о-ох… Присо-… единяйся… о-о-о-ох!..
  Советовавший Марку обернулся и тоже пригласил:
  - Да, друг!.. О-о!.. – он задвигал тазом быстрее, сбив с темпа лежащего товарища. – Такой аЦс!.. Я тебе сейчас… о-о!.. уступлю… о-о-о!..
  Марк повернул-таки бедовую головушку хозяйки дома, и его чЦн проник в её ласковый и умелый рот. Расположенный снизу юноша с толстым и длинным «квирисом» приноровился к ритму, который его друг ещё увеличил, крепко схватив за талию застонавшую жрицу, краткими и частыми рывками своего таза натягивая её попу на собственный «дротик».
  - О-о-о!.. Жаркий аЦс!.. Эй, друг!.. О-о-о-о!.. Готовься сменить меня!.. О-о-о-о-о!.. Ц…
  Ц…
  Удовлетворённые эфебы, не понявшие, почему вошедший и наблюдавший сенатор не подключился, покинули гостеприимную обитель. Фабии прошли в «Морскую», где сестра получила от брата длинную отповедь, аналогичный выговор и такую же проповедь. Сначала она попробовала ластиться и дурачиться, но лёгкая пощёчина и ледяной тон уже не думавшего веселиться Торквата почти отрезвили Присциллу. Разговор в целом вышел крайне неприятным. Муция даже подумала: «Уж лучше бы Угрюмый пришёл. И тогда два варианта. Или он заменил бы… этого, забыла, как его – Макр же любит анЦное соитие, ха-ха! Или сразу развод, на следующий же день.» Но развод сестры никоим образом не входил в планы Торквата, которому был важен союз с Пизоном Лицинианом. И потому брат чрезвычайно жёстко, как никогда раньше, ещё даже пару раз ударив по щекам несчастную, продолжил разговор.
  Всяческие «посты» и «дозоры» - как опытный командир, Квинт без труда их определил – категорически отменялись и запрещались. Отныне и до того, пока Торкват не отменит этого решения, Присцилла Младшая должна была безвылазно сидеть на одном месте, у себя, исключая религиозные дела. Если он узнаёт, что эти условия нарушены, то тут же забирает Марциану из дома Эприев Марцеллов – и так старший брат еле терпит это сожительство, лишь из-за Божественного благословения – и отсылает её в какое-нибудь дальнее поместье. Если же Макр застаёт Присциллу с любовником или любовницей и подаёт на развод – в этом случае Квинт Фабий грозил сестре, что проклянёт её и не захочет больше знать.
  - … Вот всего три простых условия, Присцилла, - говорил Торкват. – Если ты меня любишь, как ты всё твердила, поклянись, что будешь блюсти их и помнить.
  - Да, Квинт, - после паузы ответствовала она. – Я… твои слова о моём чувстве верны. Клянусь Прозерпиной и Либитиной!
  - И я люблю тебя, как сестрёнку. И добиваюсь нормального поведения не в угоду морали и добродетели – этого ты не хочешь понять – а ради моей и твоей пользы, глупенькая. Я благодарю Всевышних, что до сих пор Гай Макр тебя не поймал! О! Что было бы! Пизон… Но ладно. В общем, так надо. Надо, чтобы ты жила с Макром, как хорошая, добрая жена. Надеюсь, ты всё поняла.
  Слушавшая кивнула, радуясь смягчившемуся тону любимого.
  - Поняла, родной. Но почему, Квинт, почему настолько «надо»?
  - Вообще-то… Хорошо. Тебе, собственной сестре, я скажу. Только поклянись…
  - Клянусь Плутоном и Прозерпиной, Либитиной и Меркурием! Никому ни слова! – эти строки добавлены за четыре дня до январских ид, так что Присцилла не нарушила клятву.
  - Весной пришёл ко мне один прорицатель. Сначала я хотел его прогнать, но потом взяло любопытство, впустил. Какими-то необычными заклинаниями и действиями он усыпил жертвенного барана… Но ладно, без подробностей. Он нагадал, что Пизон будет наследником Императора, который его усыновит. И объявят об этом только в следующем году, пока, говорил прорицатель, кстати, больше я его не видел, пока, говорил он, об этом больше никто не знает, даже сам Император. Сначала я посмеялся, подумав, что Меднобородый ни за что на свете не усыновит Пизона, но… В общем, я верю, так и будет. Мне и во сне пару раз снилось. Так что, если ты будешь умницей – мы родня будущего Принцепса! Понимаешь?!. В январе сама убедишься.
  - Но Квинт! Месяц Януса! Помнишь, инкубационный…
  - Спокойно, Муция. Помню. Всё будет хорошо. Только ни слова, сестрёнка! Никому!
  - Разумеется. Но ты будь аккуратнее, прошу!
  - И так стараюсь. Между прочим, почти нашёл выход на пару людей из окружения, пока не могу назвать имён… В общем, доверься, сестрёнка. Если говорю «надо», значит, надо, - сестрёнка доверяла, но насчёт верности Макру её мнение осталось прежним. – Интересно, ты давно так изменяешь? То есть, дома, буквально при муже. Только не лги.
  - Зачем? Месяц или около того. И без «буквально», кстати.
  - То есть?! Не понял.
  - Угрюмый дома…
  - Кто?
  - Макр дома, у себя в спальне, я тоже дома, но в другой. Стоят, то есть, стояли «посты», на них никто не спал и не покидал их, часто сама проверяла.
  - О Геркулес! Сестрёнка, не ожидал подобной организации! – невольно заулыбался брат, но тут же всплеснул руками. – Месяц! Целый месяц! Только эти трое, что сейчас были, или?..
  - Или.
  - О Боги! Конечно, мог бы и сам догадаться! Целый месяц уже! Пизону наверняка сказали.
  - Он не поверит, Квинт. То, что рассказывают… А я знаю, что говорят – говорят почти правду, только порою приукрашенную слишком. То, что говорят – неправдоподобно. Трудно поверить. Мало кто верит. К тому же некоторые подробности, например, про раздетого «постового», совсем уж невероятны. Короче, можешь не сомневаться, Квинт: твой Пизон не поверит, ручаюсь. Скажет, с кем-то путают и явно выдумывают.
  - Надеюсь, что так и будет. Я пойду. Пока. Будь умницей!
  Положение изменилось. Ни выбраться из дома, ни позвать никого – без «постов» опасно. Муции нужно было свежее решение, чтобы найти выход из непростой ситуации, в которую она попала, дав клятву под давлением брата.
III
  Вечером и утром Г. Макр находил Фабию не весёлой и ласковой, как всё последнее время, а странно, непривычно задумчивой. Однако удивления не выказал и не высказал; позавтракав, ушёл. После омовения Присцилла пришла в ларарий, где совершила подношения Пенатам, Манам, Ларам и, воскурив фимиам, благодарственное возлияние – за месяц безудержного веселья – Отцу Либеру. С особым чувством молодая патрицианка молится Венере и Кибеле, встав на колени перед их изваяниями. Завершив молитвы, по обычаю присаживается на скамью, дабы подумать о величии Бессмертных. В этот момент ей приходит мысль почтить Вакха особыми жертвами. Эта задумка кажется весьма толковой, и красавица-домина ещё раз подходит к статуе Диониса – изображение привезено из Ахайи – и молится Многогроздному Сыну Дия и Семелы. Снова благодарит его и просит не забывать ту, чьё усердие в вакхических действах  редко кем может быть превзойдённым. Так, с именем Лиэя в своих думах. Присцилла выходит из домашнего святилища. И, не видя ничего перед собой, шагает, сама не помня куда. Из-за угла на неё налетает бегущая Уриана и сбивает с ног. Тотчас вестиплика помогает не сказавшей ни слова домине подняться. А сама, вдобавок к вине за свою неловкость устрашённая молчанием Фабии, простирается ниц, целует ножки и взывает о прощении.
  - Поднимись, Уриана… Встань, говорю, - служанка встаёт на колени, переместив лобзания на кисть госпожи, которая сохраняет олимпийское спокойствие. – Хорошо, стой так. Но куда ты спешила, душка?
  -Моя прекрасная домина, я бежала, хотела вас кое о чём просить, но теперь и не решусь…
  - Говори.
  - Нет, не могу, я…
  - Скажи.
  - Моя мудрая госпожа, я сейчас в библиотеке прочитала одну комедию. И… Мы… то есть, вы, вы так давно не ходили, не брали меня… Уже давно не ходили в театр, а он же прямо рядом здесь!.. Пожалуйста, возьмите меня в следующий раз, моя дивная домина!
  - Ты же ещё не знаешь. Мне теперь нельзя никуда, кроме религиозных надобностей.
  - Как жаль!.. М-м-м… А вот же скоро должны в честь Цереры, в честь Медитриналий давать спектакли – это же посвящено Богам! И разве вообще театр?..
  - Вряд ли Квинт разрешит…
  - Жаль… М-м!.. О Сафо! А нельзя ли домой позвать актёров?..
  - Вряд ли, милочка. Для этого нужно… Вряд ли. Эх! Как хочется посмотреть пьесу какую-нибудь!..
  - Не расстраивайся, Ана. Может, потом как-нибудь, в следующем году… О Дионис! Ты меня заговорила совсем! Пойди скажи, что скоро выйду на салютатио, - отправляет служанку Присцилла, сама идёт в кабинет, писать церы в храм Вакха насчёт жертвоприношений.
  На столе, непонятно каким образом там оказавшееся, лежит письмо Гая, а на письме  пришедшее вместе с ним послание Гнея Сабина. Хозяйка не помнит, чтобы она оставляла бумаги в этом месте. Однако данное послание наталкивает – вместе с мыслями, появившимися в ларарии и словами вестиплики – на кое-какую, столь необходимую идею, уже складывающуюся в общих чертах. Практически окончательное оформление этой идеи появляется во время утреннего приветствия клиентов. Приняв шестерых, после разговора с седьмым посетителем аристократка прекращает салютатио, хотя до прандиума ещё времени достаточно. Седьмым зашёл в атриум Космик. Стал жаловаться на своё одиночество в ЛесБестиях. Несколько заказов – Муция при случае рекомендовала ночным партнёрам толкового и аккуратного переписчика – не могли отвлечь от терзающих его чувств. Даже посещение собраний недозволенных коллегий не приносит ему, как раньше, душевного спокойствия и радости. И на скуку: ему необходимо видеть не изваяние – статуя «Идейская НимФА» находится в старом доме ЛесБестий – а живую любимую.
  - … И я сижу на одном месте в твоих ЛесБестиях, не находя покоя ни днём…
  - Подожди! Что ты сказал?!
  - Не находя покоя…
  - Нет, до этого, Гней.
  - Сижу на одном месте в твоих ЛесБестиях.
  - На одном месте! В ЛесБестиях!.. Да!.. Конечно!.. Благодарю вас, о Милостивые Всевышние!.. Гней, потом, наверное, поговорим. Салютатио закончено. Стой, Гней, ты подожди. Отнесёшь церы в ЛесБестии. Жди здесь. Если хочешь, поешь. Скажешь… Я пошла… О Вакх! Благодарю!.. До самого кабинета Фабия возносила словесную признательность Божествам. Там принялась диктовать множество писем и записок и не отрывалась от этого занятия даже во время прандиума, а дневное купание было перенесено на более позднее время.
IV
  Присцилла сочла многое случившееся утром пятого дня перед октябрьскими календами – и, пожалуй, не без оснований – явной подсказкой Блаженных, благосклонных к молодой жрице. Дионис и театр. ЛесБестии. Послание Сабина. Всё это и породило спасительную идею, предполагавшую большие возможности для – ставшей за месяц привычной – свободной, привольной, полной наслаждений жизни. В рамках продиктованным старшим братом условий.
  Первое. «Сидеть на одном месте у себя» - это ведь не обязательно означает дома, с Г. Макром. Есть же ЛесБестии.
  Второе. Как привлечь туда под благовидным предлогом больше гостей? Устроить посвящённые Дионису театральные состязания, по образцу ахейских, тех же афинских Великих Дионисий. Быстро родилось название: ЛесБестийские Дионисии.
  Третье. Чтобы нужные гости находились в имении не день-два, а подольше, организовать там пребывание жюри, то есть квартуорфемината. К которым и будут приезжать ими приглашённые, а Муция вроде и ни при чём. Формально жюри будет заниматься проверкой новшества пьес, наблюдением за устройством временного  театра и репетициями, общей организацией и координацией финансирования и проведения творческого первенства.
  Четвёртое. Если, к примеру, на многих греческих театральных соревнованиях драматурги должны представлять так называемую тетралогию, то есть четыре пьесы: три трагедии и сатировскую драму – то, по замыслу Присциллы Младшей, на предстоящих состязаниях авторы должны поставить всего одно произведение. Далёкое от трагедии, близкое к сатировской драме и комедии, в котором необходимо высмеять семиаксиев и их учение. Кроме того, чтобы пьеса не была низкого свойства, не напоминала ателлану.
  Посему письма с предложением попробовать свои силы на этом поприще получили в первую очередь подруги, друзья, приятели и приятельницы Фабии, знакомые с работой «Против семиаксиев» Квинта Торквата. Если не читавшие сами книги, то хотя бы слышавшие отрывки на литературных чтениях в «медовой обители» пару месяцев назад. Естественно, привилегированные, самые первые предложения получили: Ребилия, Сальвия, Корнелия Бестия и Мерулина. У Глицерии, как и у некоторых других предполагаемых участников состязаний, есть рабы или клиенты-вольноотпущенники, способные написать нужное произведение.
  Но прежде всех узнал о задумке Муции Руфрий Поллион. Как Понтифик Вакха, он разрешил и благословил проведение посвящённых Богу зрелищ после Медитриналий, в иды. Подразумевалось некое продолжение праздника в отдельно взятом имении рядом с Городом.
  Остальные же получили церы, в которых в основном менялись лишь имена приветствуемых Фабией адресатов. А формат пьесы писательница вообще продиктовала лишь один раз, а потом уже Ана и Кробил копировали его во всех приглашениях. Выглядели требования к произведению примерно так. Кроме сказанного выше были поставлены следующие условия.
  Язык латинский: Присцилла Младшая – патриотка, по крайней мере, в некоторых вопросах. Размер стихов: любой, причём совсем необязательно очень уж строго его соблюдать. Театральные (драматургические) каноны: желательно блюсти без излишнего им подчинения. Выставляемая на первенство пьеса должна, естественно, быть новой, нигде ранее не ставившейся. Продолжительность: недлинная, эписодия четыре, строк на семьсот – на тысячу. Приветствуется, если автор будет ставить пьесу самостоятельно, на свои – или самим найденные – средства. Которая через полмесяца должна быть готовой к представлению перед публикой.
V
  Во многом эти условия были определены одной уже имеющейся пьесой. Пересказанное почти целиком в предыдущей книге последнее письмо Гая Фабия, содержало, однако, ещё одну, до сих пор неупомянутую часть. Вот что в ней было.
  «Ещё весной, когда Гней узнал о дне твоего рождения, он обратил внимание на такое обстоятельство. Сестрёнка его друга родилась между двумя праздниками. Также, как и его мать, Лара Антония. По воле Богов появившаяся на свет в «будничном промежутке» среди Волканалий и Опиконсивий, то есть в девятый день перед сентябрьскими календами. И каждый год семейство Сабина в конце августа отмечает подряд, без перерыва три праздника; а мой друг, когда, как теперь, не в Городе, обязательно отправляет письмо с поздравлениями нежно любимой родительнице. Посему, увидев, что я пишу тебе очередную эпистолу, Гней также сочиняет письма в Рим, и прежде всего своей матери Антонии. Как ты наверняка заметила, моё послание получилось весьма пространным. Однако и друг уделял написанию своего не меньше времени. Силон ещё смеялся: что за философские диалоги вы пишете, неужели собираетесь превзойти Хрисиппа и Эпикура?
  Надеюсь, ты помнишь, сестрёнка, что стоик, как сообщают многие древние авторы, пытался по количеству написанного угнаться за Эпикуром; и в этой погоне за количеством строк порою совсем терял качество. Так, об одном его произведении, в котором весьма обширно цитировалась «Медея» Еврипида, некто сказал, что перед ним – «Медея» Хрисиппа. А Аполлодор Афинский говорил, что если из сочинений Хрисиппа убрать строки чужих работ, то останутся чистые листы…»
  Присцилла помнила это смутно. Гораздо лучше она знала известные софизмы, придуманные Хрисиппом. Также однажды она случайно купила книгу Хрисиппа «О вещах, которые сами по себе не предпочтительны», так как ей весьма понравилось начало, прочитанное прямо в книжной лавке: в нём стоик дозволяет сожительствовать и с матерями, и с дочерьми, и с сыновьями. Заинтересовавшись после этого сочинениями философа, прося их почитать у Стабилия, Муция обнаружила то же дозволение в его сочинении «О государстве». В другой раз ей в руки попала книга Хрисиппа «О древних философах природы». Но физику жрица не очень жалует и, едва начав, забросила чтение и вернула книгу, которая скоро сгорела при пожаре; и потом, хотя патрицианка и искала её, найти уже не могла. Искала же потому, что не раз встретила порицания в адрес Хрисиппа за то, что многое у него написано непристойно, и в качестве примера, кроме упомянутых, критики приводили именно этот труд. Где Хрисипп, по словам одного из них, «выдумывает гадости про Зевса и Геру и целых шестьсот строк пишет такое, что никому не повторить, не замарав рта; история эта под стать лупанарам, а не Богам, хотя, возможно, как физика, она и хороша».
  «… Кстати, Гней, как выяснилось, и написал пьесу. Которая и вложена в моё послание. Естественно, и он сам это отлично осознаёт, до той же «Медеи» ей так же далеко, как ему самому до Еврипида. Или, точнее, учитывая жанр, до «Свекрови» и Плавта. Вспомнив свои юношеские поэтические попытки, Гней дней десять корпел над прологом и первым эписодием, а потом, за пару дней, видимо, принеся немалые жертвы Талии, расписался так, что сочинил всё остальное, закончив эксодом. Когда с плохо скрываемой гордостью он дал мне прочесть переписанный слугой чистовой и окончательный вариант, то прежде всего услышал:
  - Друг! Хор выходит после пролога!
  - О Муза! Совсем забыл! Но ты читай дальше.
  Дальше я, конечно, не стал всерьёз критиковать его пьесу «Семиаксии», указывать на оплошности и несоответствия сценическим правилам, но в некоторых местах от души смеялся. Гней прочёл присланные вами книги «О благой вести» и «Против семиаксиев» и решил выставить их, так называемых «христиан», в комическом виде. Как только я дочитал до конца и в целом похвалил «угодный Музам труд», друг принялся объяснять мне, как ему пришли в голову те или иные сценки, и откуда он взял некоторые имена и персонажей.
  Прототип Порция Кана – один из клиентов прототипа Лесбии (о которой ниже). Его предок, прапрапрадед (если мы правильно сосчитали количество «пра»), был одним из главных подручных её предка, знаменитого плебейского трибуна бурных шестьсот девяностых годов, замешанного, в частности, в громком скандале о Мистериях Доброй Богини в доме Юлия Цезаря. Думаю, намёк на Лесбию совершенно ясен, ниже я и напишу ещё о ней.
  Старшего семиаксия Гней назвал Луканом и по созвучию с автором одной из версий «О благой вести», кем-то упоминаемой, как писал Квинт, и по другой, более весомой причине. Племянник всемогущего некогда Сенеки – да пребывают оба в блаженном Элизиуме – при жизни некогда (лет пять-шесть назад) увёл у Гнея возлюбленную. А ещё поэт Лукан высказывался в том роде, что напрасно семиаксиев обвиняют в разных гнусностях – мол, вон как они безропотно идут на смерть. Уже тогда Гней и его единомышленники возражали любимцу Муз, что подобное – фактически бесполезное самоубийство – неприемлемо и противно римскому духу и человеческой природе. И если они, семиаксии, так относятся к своей жизни, то что для них стоят чужие? А значит, вполне могут совершать все приписываемые им мерзости, и Город запросто могли поджечь.
  Но вернусь к персонажам. Кто скрывается за матроной Лесбией, я догадался сразу. Гней подтвердил и поведал, что и семья у неё немного похожа, хотя дети, конечно, никогда не были подвержены никаким зловредным суевериям. Первая догадка явно напрашивается всем любителям отечественной поэзии, а именно творчества Гая Катулла. И мой друг явно не стал мудрствовать, назвав героиню своей пьесы так же, Лесбией, в честь одной из бывших его любовниц. О которой у него множество тёплых воспоминаний, но, видимо, не более того. Любовницы, не просто носящей то же имя (что и возлюбленная Катулла), но и её прапра – наверное, ещё одно «пра» – правнучки. Клодия Пульхерия регулярно, каждый месяц, присылает Гнею письма, он даёт мне их прочесть. Мне, честно говоря, где-то в душе даже жаль эту женщину. Гней практически не отвечает ей. И я немного переживаю за неё, чувство этой патрицианки вызывает уважение. Сестрёнка, прошу, если не трудно, скажи своим писцам, пусть перепишут…» Присцилла тогда на некоторое время подзабыла об этой просьбе. Лишь по прошествии половины месяца случайно вспомнила и отдала переписать Кробилу. Оказалось, это он, по велению своей госпожи, положил на стол в кабинете выполненную работу. «… И отдай копию Пульхерии.
  Она неустанно и постоянно пишет моему другу, даже поддерживает его материально. Например, строительство его нового дома вместо сгоревшего, набор конницы в галльских провинциях в немалой части были осуществлены на её деньги. Гней же едва ли на одно из четырёх её писем пишет в ответ послания из нескольких строчек. И теперь даже не собирается упоминать в следующей своей трёхстрочной эпистоле о написании «Семиаксиев».
  Но ведь ты согласишься, милая сестрёнка Муция, что женщине – а тем паче, любящей женщине – очень приятно, когда её воспевают в стихах. И пусть сочинённая Гнеем пьеса – не любовная лирика, всё же и тем не менее, на мой взгляд, стоит передать Пульхерии это произведение.»
  Присцилла писала Гаю о своих впечатлениях от посвящённых ей стихов Бестии и, естественно, соглашалась с ним в этом мнении.
VI
  Вполне логично поэтому, что одни из цер были адресованы и Клодии Пульхерии. Фабия была с ней немного знакома. Богатая матрона, лет тридцати пяти. Трое, насколько помнит фламина, детей. О знатности – сказанного в предыдущей главе вполне достаточно. Выглядит моложе своего возраста лет на восемь. Маленькая ростом, стройная, хрупкая блондиночка с голубыми ясными глазами, порою смотрящими с хитрецой. Лицо привлекательное. Припухлость верхней губки, даже чуть более полноватой, чем нижняя, придаёт некую пикантность. Ещё в детстве Присциллу Младшую водили знакомиться с бывшей тогда в полном блеске молодости и красоты аристократкой Пульхерией, супругой консула. С тех пор около десяти лет Муция не видала её, а потом, раза два-три, они встречались за одним столом на комиссатио и беседовали, в основном, о мужчинах и, быть может, о театре. Теперь Присцилла, приложив к церам свиток с пьесой «Семиаксии, или кто это такие?», приглашала её нанести визит в ЛесБестии. Туда фламина начала собираться тотчас по завершении салютатио – отдав приказание слугам готовиться к переезду. Закончив с письмами, чуть позже обычного пообедала. За трапезой успела получить ответ Поллиона с благословениями и разрешением угодных Богу состязаний. Также Понтифик Бахуса обещал поговорить со своей коллегией насчёт возможности упомянутого Фабией шествия от святилища до её пригородного имения.
  Вскоре после обеда писательница отдавала последние распоряжения по отъезду, вестиплики среди поднявшейся суеты и беготни множества слуг одевали её для дороги. Номенклатор, словно заразившись этой суетой, тоже вбежал в спальню и доложил, что в атриуме ожидает Клодия Пульхерия. Чуть быстрее завершив наряжаться и подкрашивать – самую малость, только глазки чуть-чуть и губки – личико, Фабия вышла в свой атриум.
  Гостья тепло – патрицианки обнялись, поцеловались и выпили за встречу – приветствовала хозяйку, выразила ей «преогромную» признательность, и приносила извинения, что приехала сюда, в городской дом, «быть может, мешая и задерживая ваш отъезд». На последнее Присцилла ответила, что рада будет общению на «ты», более дружескому. И что во власти матроны, не просто красивой, а пленительной, юной и поразительной, не задерживать отъезд, если она соблаговолит прогуляться до пригородного имения. Гостья согласилась. «Пульхерия положительно приняла предложение и пригласила писательницу проехаться в её просторном паланкине». Эта фраза пришла в голову Муции, и она повторила её вслух, добавив:
  - Присцилла приняла понравившееся приглашение прелестной посетительницы, по пути к паланкину превознося и прочие превосходства прекрасной попутчицы. И, будь я однозначно уверена, что ты, милая Клодия, испытываешь те же чувства, что и я, - Муция улыбается, - ещё прибавила бы: полностью покорённой простотой писательницы.
  - О Диана! Конечно же! Я тоже покорена, Присцилла! Твоим умом и природным очарованием. Вот подушечки подкладывай, - аристократки усаживаются в носилках.
  - Под притягательную попку, - смеясь, Муция продолжает свою игру. – Прилягу?
  - Да, милая Присцилла, конечно. Считай, что это твой паланкин.
  - Пока приедем, пожалуй, подустану подыскивать подходящие понятия. Пора прекращать. Правильно, Пульхерия?
  - Не знаю, Присцилла, - женщины легли лицом к лицу. – Клянусь Вестой и Дианой, давно ни с кем не беседовала так просто, мило и весело! А ты действительно пишешь?
  - В общем, да. Но лишь прозой. Скромные попытки отражать события, происходящие в моей жизни.
  - А ты прочла сама эту пьесу, «Семиаксии, или Кто это такие?»? Кстати, я совсем забыла. О Диана! Спасибо преогромное передавай своему брату, Павлу. Впрочем, я и сама напишу. Он, наверное, такой внимательный и чуткий.
  - Угадала.
  - Ах, я так и поняла, клянусь Вестой! Так ты прочла пьесу? Вот скажи мне как писательница, что хотел выразить по отношению ко мне Сабин? Там многое выдумано, конечно. Но имя и ещё кое-что – явно обо мне, это несомненно. Скажи, Присцилла, что ты об этом думаешь?
  - По меньшей мере, он помнит о тебе, и в мыслях его ты занимаешь немалое место. Ибо и в пьесе на отвлечённую тему он вывел тебя отличной положительной героиней. К тому же удостоившейся, я бы сказала, божественного наития. Когда по дороге Лесбия будто почувствовала что-то и решила, заставив и мужа, вернуться домой. И вообще…
  - О Диана! Это было… Ах, извини. Говори, милая Присцилла.
  - Нет, ничего. После тебя.
  - Как мило! Ты всё больше заставляешь восхищаться тобой! Так вот. У нас с Сабином был именно такой случай! Представляешь?! Клянусь Вестой и Дианой! Мы вместе поехали в Байи, на мою виллу. Но милях в пятнадцати от Города мне захотелось вдруг свежей холодной воды. Мы остановились у ключа, такое живописное место: большой дуб, заливной лужок, под изящным лёгким навесом деревянная статуя Меркурия и жертвенник. Я сама слезла напиться из родника, и тут будто что-то неясно промелькнуло в голове, и такая тревога в душе. Я приказываю возвращаться, любимый не спорил. Вечером уже была дома, сразу пошла по комнатам детей. Дочка спит одна, без няньки, без кормилицы. Старшеньких, Гнея и Марка, им тогда было пять и семь, нет в кроватках! Я сама бегу искать. Они одни в перистиле, нашли где-то большие такие, - Пульхерия показывает руками, - вот такие ножи и играют в войну! Слава Богам, что я вернулась и вовремя отобрала эти кинжалы, почти мечи! Муж в гости ушёл до утра. Фамилия напилась – я их всех наутро после этого приказала высечь – фамилия напилась, и дети без присмотра!.. На том самом жертвеннике у дороги я велела принести Меркурию благодарственные жертвы, а потом и заменить статую на мраморную.
VII
  - Слава Милостивым Блаженным! Я бы прямо сейчас совершила возлияние Меркурию. Ты присоединишься, очаровательная Клодия?
  - С радостью. Но у меня с собой нет…
  - О Геркулес! Не проблема.
  Фабия распорядилась, и её слуги подали доминам наполненные кубки. Выпитые за «более близкое и столь приятное знакомство». За этим последовал разговор о том, как стихи действуют на любящих женщин – диалог прервался на ещё одно возлияние – какие чувства могут нахлынуть и пленить…
  - Ах, какая сила во власти Муз и Аполлона! Как мы с тобой в этом похожи, Присцилла!
  - Как и большинство женщин.
  - Нет, милая приятельница. Ты рассказываешь так, будто описываешь мои собственные чувства!.. Ах, знала бы ты ещё, что одно только это прозвище, Лесбия, вызывает во мне такие –ах! – такие воспоминания, о Диана! Любимый, прочитав пару строк из Катулла или Назона, часто так меня называл. Я говорила ему, что до той Клодии, возлюбленной Катулла, мне далеко. Хотя я и была в юности несколько ветреной, легкомысленной, - Пульхерия, скромничая, опускает ясные очи, один в один напоминая Муции Шрамика, - но все эти её знаменитые выходки и скандалы – подобное не для меня. А Сабин всё-таки продолжал меня так звать, особенно в постели… - снова очи долу. – Ты же понимаешь, моя милая приятельница?
  - О Киприда! Естественно! Мы женщины. Чего стесняться? На ложе нам могут понравиться такие слова, от которых в другое время готова краснеть как девочка.
  - О Диана! Снова верно! Милая Присцилла! Ты меня понимаешь, как никто!.. Лесбия… Он помнит, значит, меня и думает обо мне. Вот и ты так говоришь… ЛесБестии, - неожиданно речь матроны перескакивает на другое. – Оригинальное название. И похоже на имя «Лесбия». Интересно! Сегодня чудесный день! Какое созвучие: Лесбия, ЛесБестии…
  - Милая Лесбия, а ты сама не?..
  - Что «не»?
  Муция кладёт ладонь на бедро Клодии и нежно поглаживает. И лобзает в губы совсем не так, как при приветствии. Матрона мягко отстраняет руку и отворачивает голову:
  - Нет-нет. Извини. Видимо, неправильно я сказала. Я просто… Ах, как вышло!..
  - Не переживай. Это мне показалось. Прости.
  - Ничего! Ничего страшного, - Клодия смущена гораздо больше Муции. – Ты не подумай ничего, Присцилла. Мне не нравятся женщины… в смысле… в этом смысле не нравятся, как это высказать… Но я ничего против не имею, когда другие девушки и женщины между… Я ничего… я не…
  - Понимаю. Ясно, милая Пульхерия, всё ясно. Будем считать, что ничего не произошло, и забудем. Договорились?
  - О Диана! Конечно! – но после этого матрона повела себя скованнее, впоследствии избегая где бы то ни было оставаться с Фабией наедине; а в тот момент спешит прервать молчание. – А что твой супруг, мил-… милая Присцилла?
  - О Киприда! Милейшая Пульхерия, из-за того, что ты назовёшь меня милой, ничего не будет, не стесняйся, пожалуйста! А Макр тоже ничего. Ничего особенного. А у тебя, по-моему, уже не тот консуляр, что раньше. Может, помнишь, я ещё девочкой с тобой знакомилась, ты тогда замужем за консулом была.
  - Да, верно, вроде отец твой приходил. А первый муж – да, консул-суффект. Но я его совсем не любила. Скоро развелись, я вышла замуж за Марка, я до сих пор с ним. Былых чувств нет и в помине, но живём в одном доме, скорей как друзья. Он сейчас пропретор, - Клодия назвала провинцию и принялась было, видимо, чтобы только не молчать, рассказывать о делах мужа.
  - Извини, пожалуйста, Пульхерия. Зачем говорить о муже, когда есть любимый? Давай совершим возлияние Венере и выпьем за наших возлюбленных. Пусть они не забывают о нас, о любящих, никогда! – матрона с лёгкостью поддержала, они выпили, Муция продолжила. – У меня есть любимая, она тоже любит меня. Её зовут Бестия. В честь неё я и назвала виллу. ЛесБестии. Там было много деревьев. Приедем, покажу. Можешь гостить у меня.
  - Ах, как мило и чудесно! Спасибо преогромное! А сейчас ты едешь туда дожидаться её? Я вам не помешаю, она не будет ревновать?
  - Нет и нет. То есть, скорее всего, она приедет, разумеется, но в числе других гостей, - и Фабия поведала о своём замысле, фактически уже начавшем воплощаться.
  Клодия принялась восторгаться, потом вдруг вспомнила:
  - Присцилла! А как же «Семиаксии»? Кто будет их ставить?
  - Наверное, сама найму актёров каких-нибудь… Ещё не думала об этом.
  - Пожалуйста, милая моя приятельница, позволь мне заняться постановкой! Прошу, прелестная Присцилла! Я и не думаю о том, чтобы попасть в число судей. Но могу помочь в организации, деньгами, если надо, ты только скажи. А уж все расходы по «Семиаксиям» я возьму на себя, это однозначно! Пожалуйста, милая Присцилла!
  - Возможно, Пульхерия, понадобится и твоя помощь в проведении, и тебе действительно придётся понести некоторые расходы на зрелища помимо затрат на пьесу. Но не думай, - улыбается Муция, - что такое твоё участие повлияет на решение судей.
  - Нет-нет, я просто помогу тебе сделать всё, чтобы эти Дионисии удались на славу. А выбор жюри – это отдельный разговор. К которому мы вернёмся. Я думаю, что пьеса Сабина достойна призового места! И ты как председатель – ведь ты обязана стать председателем – как председатель судейской коллегии можешь – это между нами – повлиять на «вердикт».
  - Решение должно быть коллегиальным.
  - Понятно, понятно, милая приятельница! С твоими подругами я тоже… поговорю. Но ты имей в виду, что если какая-то твоя нужда, или даже прихоть, каприз… Я всё делаю, Присцилла!
  - Пульхерия, я учту, но мы с тобой об этом не говорили.
  - Конечно, я понимаю. Я знаю, как делается, не беспокойся, милая председатель!..
  С этого момента Пульхерия всячески старалась, чтобы всем, от кого это – призовое место – могло хоть как-то зависеть, всем выставить пьесу Домиция Сабина в лучшем свете, на все лады превознося её достоинства. Похоже, она решила таким способом – победой его сочинения в театральном первенстве – сделать любимому приятное. И нельзя сказать, чтобы она выбрала неверный путь – стоит только вспомнить, с каким чувством показал он пьесу своему другу Гаю Павлу.
VIII
  Однако для организации ЛесБестийских Дионисий Клодия Пульхерия сделала многое.
  Тайный сговор хорега одной из пьес и председателя жюри происходил уже буквально у ворот пригородного имения Фламины Кибелы. Велев накрывать ужин в портике, хозяйка показала гостье Старый, а затем Новый дом, в котором матрона и выбрала себе спальню. Термы были приготовлены заранее, и домины, не торопясь – и раздельно – искупавшись, выходят из дома. Длиннющие тени от колонн портика едва не достают до изгиба ручья. Из дома слышна продолжающаяся суета прибывших слуг, а снаружи пение птиц и неожиданно – как показалось писательнице, прямо у луга Большого пальца – волчий вой со стороны ближнего крутого холма. Клодия вздрагивает и прижимается к Фабии, которая, тоже невольно, приобнимает её.
  - Это местная бестия. Не бойся, милая Пульхерия. На людей, говорят, не нападает. Её и не трогают, овец почти не таскает. И не бойся, я же по-дружески тебя приобняла, - гостья всё же чуть отстраняется, однако волчица снова воет, и она обратно прислоняется к хозяйке, сама обняв её, та продолжает. – Вот у этого портика будут подмостки сцены. Соответственно, к колоннам будут крепиться, если нужно, декорации, занавес соорудим… То есть театр будет устроен по-римски. Перед сценой площадка партера, на этом склоне – ярусные ряды для зрителей, должно удастся полукругом.
  - Чудесно, Присцилла! Клянусь Дианой, превосходное место для театра, пусть и временного! Так значит, мы будем ужинать почти на будущей сцене?
  Патрицианки идут мимо благоухающих клумб, которым скоро предстоит исчезнуть под рядами зрительских мест, к накрытым столам и ложам.
  - Если считать декорациями этот великолепный вид, то уже на сцене. По крайней мере, в глубине сцены, в роли тритагонистов, представляющих фон для ужина главных героев.
  - И правда, вид восхитительный… А кто такие тритагонисты? – удобно устроившись, интересуется подзабывшая матрона.
  - Актёры заднего плана, - Муция обходит ложе гостьи, останавливаясь позади. – Между прочим, извини за лёгкий дисфемизм, твой задний план изумителен: дивные линии! Сабин обладает прекрасным вкусом!..
  Но пора вернуть повествование к теме, обозначенной в первой строке этой главы. Кроме восхищения красотами вечера и взаимных комплиментов, диалог шёл и о Дионисиях.
  - Присцилла, как я поняла, никто из магистратов не участвует в организации?
  - Верно.
  - А в качестве почётных зрителей?
  - Само собой, сенаторы должны быть…
  - А не кажется тебе, что, к примеру, присутствие консула или даже двух будет совсем не лишним?
  - Естественно. Ты сможешь сама поговорить?
  - Да, со Сципионом точно. Он приятель мужа. Только нужно будет… Даю, чтобы ты дал.
  - Разумеется.
  - Ещё одно, что сейчас могу сказать. Понимаю, дело хлопотное, но лучше никому не доверяй финансовую сторону зрелища, всё только через тебя, все расходы и, главное, поступления. Поверь моему опыту, Присцилла!
  - Верю. Благодарю за совет, - у Фабии хватило опыта, чтобы его оценить. – И за будущую помощь!..
  Стало немного свежеть, подул ветерок, и патрицианки переходят в дом. В это время – примерно в середине первой стражи – послышались крики, смех, шум приближающегося кортежа гостей. Пульхерия спешит в свой кубикул, отказавшись от предложения хозяйки прислать ей какого-нибудь симпатичного молодого человека – ссылается на усталость. Но оказалось, что послать ей в спальню было бы некого. Бестия приехала в компании нескольких девиц, но ни единого мужчины не наблюдалось.
  - Куда вы спрятали эфебов? – улыбается хозяйка. – Ни одного не вижу.
  - Кого? Юношей? – смеются молодые гостьи. – Странно, из Города выезжали с нами рядом.
  - Наверное, заблудились в темноте.
  - Может, в носилках укачало, и они спят?..
  - Подождите, я, кажется, знаю! – делает Муция серьёзное лицо.
  Вся девичья компания уже разместилась в самой просторной спальне у стола: четверо вытянулась на двухсаженном ложе, трое присели на стульях напротив.
  - Но сначала осушим кубки за лучшее, что есть на свете после Бессмертных – за нас, за женщин! – Муция выпивает. – Я знаю, куда делись молодые люди! – и принимается задирать платья и туники лежащим. – Бестия, они переоделись, ищи их!.. Посмотрим, где же их квирисы?!
  - Есть «дамские угодники»!..
  - Пойдёт!.. О Геркулес! Какие скромницы, гляди-ка!
  Раздеваемые шутя сопротивляется, сидевшие тоже забираются на кровать Ц…
IX
  Ранее всех следующим утром поднялась долее всех спавшая матрона Клодия. Наскоро сполоснувшись и позавтракав, позавтракав, она, едва Феб обозначил своё присутствие за облаками, выехала из ЛесБестий.
  Скоро прекрасное солнце Юпитер окончательно спрятал, пригнал к небу над Городом серенькие маленькие тучки: освежить подуставшую от жары благословенную землю Лация.
  Муция проснулась в беспокойстве. Соскочив с огромного ложа, где кто как спали сапфонавтки – путешественницы на Порнас через Лесбос – благо, сама она лежала с краю и ни с кем не в обнимку, ещё и под отдельным одеялом, соскочив с постели и обернувшись, чтобы прикрыть наготу, тем же одеялом, выбежала в коридор, призывая Уриану. Та спустилась заспанная со второго этажа и весьма успокоила свою домину, что, хотя и светло, и где-то второй или третий час, но светлейшая госпожа отнюдь не опаздывает и не опоздала  на утреннюю службу – как досадовала, немного ругаясь, Муция. Ибо проводящееся по утрам женское богослужение уже было, а следующее будет только через десять дней. «О Геркулес!.. О Морфей! Так это был сон», - произносит Присцилла. Она выглядывает из дверей наружу, обнаруживает моросящий дождик и беспросветную пелену, затянувшую небосвод. Невольно поёжившись, укутывается в свою одежду, зевает и решает пойти ещё поспать. «Ана, - обращается она к служанке-фаворитке, - ты ведь тоже мало спала, иди, душка, в свой кубикул».
  Уриане приходится отдуваться за все вместе взятые «дозоры» и «посты», находящиеся теперь под запретом. Хотя Фабия и считает в целом свою фамилию значительно вернее и надёжнее, чем у многих господ, всё же не решается доверить деликатное дело целой дюжине «постовых» наблюдателей. Зная, что и сам её любимый, Торкват, может нагнать страху – два дня назад сполна ощутив это теперь и на себе – и что некоторые её рабы по старой памяти признают его главенство, как отца семейства, - над их молодой госпожой. Посему во время незаконной половой близости Присциллы Младшей следить, не приближается ли законный партнёр, вынуждена та единственная служанка, которой прелестная упорная постоянная изменщица безусловно доверяет. «Изменщица» в том смысле, что относительно редко, но регулярно, с начала лета, изменяет всем своим любовным увлечениям с почти не приносящим никакого удовлетворения Г. Макром. В прошедшую ночь, как и в почти все, в ближайшем времени последовавшие, Уриане пришлось расположиться возле границы имения на крыше птичника, наблюдая подъездную дорогу в сторону Латинской. Если же дело бывало днём, Ана делала вид, что работает на огороде у забора. Впрочем, иногда её заменяли рабы «незаконных» любовников. Впоследствии Квинт Торкват спрашивал слуг сестры, давал им денег, грозил, даже слегка бил – он сам потом говорил ей – но те отвечали правду: госпожа никуда не ездит, и никто из них ни в какие «дозоры» не ходит.
  Помимо особого, придуманного Присциллой смысла слова «сажень», самая большая кровать Нового дома действительно таких размеров: две сажени на две сажени. За время краткого отсутствия Муции в спальне ничего не изменилось. В частности, все столы, туники и бельё лежат в одной куче: вечером Бестия и Муция собственноручно сняли их все, «отыскивая» «переодетых эфебов», раздели и друг дружку, и побросали всю одежду в угол; о чём в предыдущей главе, ввиду стремительности развивавшихся событий, упомянуто лишь в двух словах. На двухсаженном ложе пара дам лежит порознь, пара «дамских угодников» торчит из-под покрывала, две пары девушек спят в обнимку: одна укрытая, у другой под одеялом лишь плечи и груди. Присцилла поправляет их одеяло, и сама ложится досыпать.
  В это довольно раннее время деятельная Пульхерия уже сидит в триклинии дома консула Сципиона Азиатского в компании хозяина и его дочери; точнее, удочерённой племянницы. Публий Корнелий, степенный, полноватый и несколько напыщенный, выглядящий как средних лет мужчина – хотя ему меньше тридцати – лежит завтракает и слушает гостью. Корнелия Секунда – шестнадцатилетняя замужняя – супруга нет в Городе – девица, не очень симпатичная, чрезмерно пользующаяся декоративной косметикой. Как и отец, среднего роста и с подобной фигурой; налегает на жирные и сладкие блюда, и с ещё большей жадностью слушает подходящий к концу рассказ гостьи о грядущих через полмесяца оригинальных Дионисиях.
  - … Несмотря на мою девичью память,  я всё же вспомнила – слава Диане и Мнемосине! – что четыре года назад наш славный друг как раз был претором и много занимался именно делами этих семиаксиев. Вот я и думаю, что тебе, милый Сципион, пожалуй, будет небезынтересно посмотреть это зрелище.
  - А что? Клянусь Юпитером, в этом что-то есть!.. Приляг, наконец, Пульхерия, и выпей отличного вина!
  - Благодарю! Теперь, пожалуй, прилягу, но выпью с тобой, наверное, потом, если кое-что улажу.
  - Что-то ты задумала!.. Эх, тогда бы нам поглядеть это представление, после всех тех многочисленных разбирательств с этими… как они сами-то себя, нечестивцы, звали… хрисо-… нет, уже забыл. Клянусь Юпитером Громовержцем! И надоели же они мне тогда! Как будто без них преторам и судьям процессов не хватало. Упорные, собаки!.. Извините за выражение. Вот бы тогда, после всех вынесенных приговоров, посмеяться ещё. Хе-хе-хе! Да и сейчас, пожалуй, что с удовольствием погляжу, как наши пииты позабавятся… Достойные сочинители, не варвары какие-нибудь? – Клодия мотает головой: «нет, не варвары». – Это хорошо…
  - Отец! – дождавшись, пока её высокопоставленный родитель закончит свой монолог, прихлебнёт вина и возьмёт закуску, раскрывает рот, едва сама дожевав, Корнелия; тот кивает. – Отец, Пульхерия сказала, что у них там будет судейская коллегия! Ты же знаешь, как я люблю комедии, трагедии тоже, ну театр вообще! Отец, ты сможешь меня туда включить? Прошу, папочка! Я хочу ещё там помочь всё организовать, всё устроить тоже там…
  - Подожди, - проглотив кусок, говорит высший магистрат. – Ты же слышала, дочка: судьи – четыре подруги, тоже не простолюдинки какие-то, все достойные и знатные, дружат десяток лет. Как ты думаешь к ним пробиться?
  - Милый Сципион! Ты хочешь побаловать дочку?
  - Конечно, - родных детей у того не было. – Секунда – моя красавица-любимица-умница!
  - Правда, если она действительно хочет помочь в проведении ЛесБестийских Дионисий, милейшей Корнелии понадобятся средства…
  - Отец!
  - Хорошо. Конечно, дам.
  - Но это не главное. Я берусь поговорить с Фламиной Присциллой Младшей как председателем жюри, чтобы в его состав вошла и наша очаровательная Корнелия. А ты, милый Сципион, уговоришь поехать посмотреть зрелище вместе с тобой твоего коллегу Натала.
  - А что? Поговорю… Да, поговорю.
  - Папа! Ты лучше всех, клянусь Златовенчанной Афродитой! Спасибо, Пульхерия! А можно прямо сейчас туда поехать?!
  - Секунда, дождь идёт на улице.
  - Ну и что, отец? И разве это дождик?!
  - Ну, поезжай, поезжай. Вот только я записку напишу хозяйке виллы. Пульхерия, чаровница, теперь-то ты выпьешь со мной?
  - И выпью с тобой, и записку помогу продиктовать, и вместе с милейшей Корнелией поеду, похлопочу за неё.
  - Славно! Вот и славно, клянусь Юпитером!..
X
  В результате этого разговора и отсутствия промедления в отъезде уже к полудню Пульхерия и Корнелия подъезжают к воротам ЛесБестий. В дороге, беседуя с попутчицей, Пульхерия раздумывала, оценивая её внешность: «сказать или нет?» Напоследок всё же предупреждает юную Секунду о том, что председатель судейской коллегии, ещё две судьи, наверняка и некоторые будущие гостьи не брезгуют однополой страстью. И советует, «если вдруг что», мягко отвергать, как это сделала накануне сама советчица в этих же носилках. Корнелия, краснея, кивает.
  В небольшом триклинии появляются, собираясь на прандиум, переходя прямо из терм, ночные сапфонавтки, за столом не хватает только Муции. Она покушала чуть пораньше и теперь в кабинете беседует с Космиком, вызванным из Старого дома. Тот, хотя и не в восторге от репертуара, но не может не согласиться стать помощником любимой. Уверенной, что любящий ни в коем случае не обманет, занимаясь денежной стороной. Когда их беседа подходит к концу и молодой человек собирается сказать о своих чувствах, в кабинет входят вернувшаяся Клодия и её спутница. Космику остаётся уйти, что он, извинившись перед вошедшими, тотчас и делает. Матрона знакомит юных жён, звучат приветствия; после объятий и поцелуев все устраиваются в креслах. Хозяйка велит накрыть гостьям прандиум прямо в кабинете и пробегает привезённые церы.
  «Консул Публий Корнелий Сципион Азиатский приветствует Фламину Присциллу Младшую! Надеюсь, вы не будете возражать, если я, отложив некоторые дела, в четвёртый и третий дни перед октябрьскими идами приеду на устраиваемое вами зрелище, весьма меня заинтересовавшее. Буду рад присутствовать. Прошу сделать приятное мне и моей дочери Корнелии Секунде, включив её в судейскую коллегию и позволив ей помогать вам, в том числе материально, в подготовке зрелища. Обещаю содействовать – опять же, если с вашей стороны не последует возражений – присутствию на ЛесБестийских Дионисиях моего коллеги Г. Беллика Натала…»
  - Милая Пульхерия! Ты прелесть, клянусь Венерой!.. О Геркулес! А куда пропала Секунда?
  - Вышла сполоснуться с дороги.
  - А, разумеется, пусть. Кстати, приглашения консулам я уже послала.
  - Присцилла, так ты возьмёшь её в судьи? Кстати, она уже привезла, по-моему, тысяч десять.
  - Только её, больше никого не надо.
  - Вот и славно!..
  Когда сапфонавтки из триклиния гурьбой зашли в кабинет, чтобы весело попрощаться с Муцией, матроны Клодии там уже не было, она ушла отдохнуть в свою комнату. Бестия, последней целуя свою «нимфочку», обещает встретить её после службы. Жрица предупреждает, что может задержаться, и просит любимую не беспокоиться и приезжать в ЛесБестии…
  - … завтра. Между прочим, ты собираешься писать пьесу?
  - Обязательно, клянусь Исидой и Бастет! Вот завтра и начну.
  - Тогда до завтра.
  - Да, моя Аркесилай! – девушки ещё раз нежно целуются, Бестия отрывается и бежит в свои носилки.
   В кабинет входит другая Корнелия, успевшая и освежиться, сполоснувшись, и умаститься – Присцилла отмечает хороший аромат – и подкраситься. Не успела только надеть столу – появляется в косской тунике.
  - Чудесный наряд, Корнелия! Великолепно смотрится! Присаживайся или ложись – как тебе удобнее. Вот прандиум, вино отличное. Может, нужно ещё что-нибудь?
  - Благодарю вас, Фабия Присцилла! – ложится девушка за принесённый столик. – Вы не выпьете со мной? – она принимается уминать содержимое тарелок и осушать наливаемый слугой бокал.
   Хозяйка, отказавшись от вина – вечером ей предстоит ехать на службу – улыбается, что-то говорит жующей гостье, а сама думает, чем бы занять «Сципиониху», как она успела её про себя назвать.
  - Милая Корнелия, надеюсь, мы с вами подружимся, а потому перейдём на «ты». Чудесно! – увидев кивок согласия, продолжает Муция. – Рада видеть тебя здесь, милейшая Секунда! И, клянусь Венерой, рассчитываю и надеюсь на твою помощь.
  - О! Конечно!
  - Хочу поручить тебе ответственные, но и почётные обязанности. Нужно, во-первых, регистрировать участников. Имена авторов, хорегов, названия пьес, что за актёры – чтобы мы, остальные судьи, владели информацией. Во-вторых, ты будешь главной ответственной за то, чтобы представляемая пьеса точно была новой, нигде не ставившейся. Естественно, пусть тебе помогают твои слуги. Справишься?
  - Постараюсь, Присцилла. Спасибо тебе большое. Я так рада!.. А, наверное, тебе могут понадобиться средства…
  - Ты права. Отлично мыслишь! Издержки будут. Ещё поручаю тебе надзор за возведением всех временных построек кроме самого театра. То есть, палаток, навесов для актёров, хоров, слуг и прочего. Согласна? – закусывающая девушка кивает. – Прекрасно, милая Корнелия!.. Пожалуй, всё-таки составлю тебе компанию, - Муция делает знак слуге наполнить кубок. – Возлияние во славу Вакха Хмелевенчанного!.. А выпьем за тебя, прекрасная Корнелия! За судью ЛесБестийских Дионисий!.. О Геркулес! Вот незадача! Одному участнику нужно послать до вечера три тысячи, а у меня ни одного асса в наличии…
  Новая судья с радостью предложила свой вклад, и Космик оприходовал первые нуммы. К обеду приехала Вера, лучшие подруги вместе поели, а Секунда уже была занята чтением первой пьесы, «проверяя её новшество». Шрамик и Муция прямо под дождичком, без зонтиков, прогулялись по имению, посетили термы и распрощались: гостья осталась ждать приезда одного или двух из своих поклонников, хозяйка отправилась на расширенную службу. Задержаться подольше на которой ей не пришлось: для проведения Мистерии Сатурна на Иде остались назначенные Понтификом Вторые сестра и брат. Всё же, когда Присцилла вернулась в ЛесБестии, там все спали, в том числе и её лучшая подруга. Впрочем, Шрамик просто не захотела подниматься с постели, в которой красивый эфеб, восстановившись, начинал нежно поглаживать её плечико, а она игриво отнекивалась…
XI
  В два последних дня сентября в самой большой спальне Нового дома ЛесБестий, то есть в спальне хозяйки, на двухсаженном ложе находились лишь представительницы прекрасного – восхитительного и ослепительного, для которого создано всё на земле – пола. Подавляющую часть времени только две – Аркесилай и Феодота. Они были увлечены одним хорошим занятием и весьма неохотно прерывались. На сон – ночью между двумя этими днями. На трапезы прямо в постели. На посещение терм, где увлекательное действо продолжалось, влюблённые веселились, смеялись, обрызгивая другу дружку и служанок. На необходимые распоряжения, порою недовольно ругая рабов, посмевших прервать молодых домин. Чтобы встретить Парис и Елену и поужинать с ними. На некоторые другие дела. И, само собой разумеется, девушки отвлекались, дабы отдаться «этнической» страсти.
  Корнелия Руфина, как они и договорились с возлюбленной, вернулась в ЛесБестии через сутки, как раз к прандиуму. За которым они с хозяйкой, Пульхерией и Секундой немного выпивали и вспоминали – по просьбе Бестии – некоторые особенности композиции сценических сочинений. Иногда вставляла слово Секунда, но более всего речь держала Фабия, самая большая любительница театра из числа присутствовавших. Руфина, которая приехала с целью выполнить обещание написать пьесу, старалась слушать внимательнее, но всё же кое-что пропускала, отвлекаясь, например, чтобы задрать тунику кому-нибудь из слуг. Вообще, театр она посещала более для того, чтобы смотрели на неё, нежели с тем, чтобы самой глядеть на действие на сцене.
  - Эй, подружка Феодота! – опять окликает и легонько толкает её Муция, когда очередная смущённая служанка пытается избежать приставания Бестии.
  - Я просто хочу убедиться, что это девка, а не парень. Я услышала её голос, ещё ниже, чем мой, и…
Но, будь добра, ты продолжай,
Любимая Аркесилай.
Про то, как греки усложнили,
Актёрам рамки положили…
Ну и так далее. Нет, что-то пока не то. Но через часик-два-три, чувствую, пойдёт стих.
  - Возлияние Талии!.. За вдохновение Бестии!.. – сделав несколько глотков, Присцилла продолжает. – Первая часть пьесы, где герои представлены до выхода хора… Феодота! – та снова отвлеклась, засмотревшись на бюст, распахнувшийся в одежде наклонившейся рядом юной служанки. – Ты черпаешь там свою поэтическую силу?.. Эта часть называется пролог. Прибытие хора именуется парод, песни хора в отсутствие актёров – стасимы. Новые приходы героев – эписодии… Что ещё?
  - Последняя часть пьесы, - дополняет Секунда, - называется эксод.
  - Благодарю, милейшая Корнелия Азия! Можно ведь тебя так называть – Азия? Оригинально и прелестно! Почти как Европа, прекрасная сестра Кадма, дочь Агенора, красотой пленился сам Юпитер! Приняв интересный облик.
  - О да! Я бы с большим интересом взглянула такого на быка! – подхватывает Бестия. – И чего – с моей стороны – не позволено быку, то позволено Йову в образе быка… Аркесилай, ты, как всегда, именуешь людей и вещи с поразительной точностью. Я считаю, Корнелия, тебе очень идёт так называться. Я не пытаюсь тебе польстить, как автор произведения судье состязаний. На самом деле, как поэтесса тебе скажу, Азия – звучит! Клянусь Сафо! Как говорят в основном чистые любительницы девушек, не признающие квирисоносителей. Я же ни поэтесса в чистом виде, ни… Но что-то я слишком разошлась. Аркесилай, прошу, продолжай напоминать мне о тех канонах, что придумали ахейцы для своих сцен. А мы вынуждены теперь на них оглядываться.
  - Сама бы век тебя слушала, Феодота! Дивный голос, медовые речи!.. – Муция быстро чмокнула любимую в губки. – Но слушай дальше. Когда хор изображает чужеземцев, он выходит на орхестру, то есть сцену, это у греков орхестра, у них же по-другому театры устроены – выходит с левой от зрителей стороны. Если с правой – изображаются жители той местности, где разворачивается действие пьесы. По одеянию. Царь облачается в шафранно-жёлтый или пурпурный плащ, в руках держит скипетр, - Бестия при этом восклицает «О!». – Царица надевает белый плащ с пурпурной полосой – примерно как у нас, например, претексты. Старцы опираются на посох. Изгнанники и персонажи, преследуемые несчастьями, закутываются в плащи траурных цветов. Прорицатели увенчаны лавровым венком. Ещё греки иногда надевают маски, они разноцветные, в зависимости…
  - О Боги!.. Извини, милая. Зачем маски?! Ну их, этих ахейцев!
  - А котурны ты оставишь нашим актёрам?
  - Котурны носят амазонки, а актёрам, тем более в комедии, где более приличен сокк,  тем более в нашем маленьком театре, ни к чему!
  - Напоследок скажу, что, к примеру, в Афинах, произведения для Дионисий отбирались первым архонтом, то есть высшим магистратом. У нас же это делает его дочь – славная дочь нашего замечательного консула… в общем, потомки знаменитейших из знаменитых! Так что в этом мы далеко от греков и их Дионисий не отошли. Кстати, Азия, дочь Сципиона, как там насчёт новшества пьесы «Семиаксии»?
  - Новая, нигде раньше не встречала.
  - О Диана! – восклицает Пульхерия. – Конечно же! Ведь это… А как она тебе?
  - Забавная. Хорошая. Даже отличная.
  - Секунда, ещё не время выносить судейские… - внушает ей Присцилла, но её прерывает Бестия, целуя в губы.
  Лобзание затягивается. Пульхерия деликатно встаёт и шагает к выходу, но возвращается и уводит засмотревшуюся Сципиониху со словами:
  - Пойдём, Корнелия. С утра развиднелось. Погода отличная! Пойдём смотреть начало работ.
  Флейтисты отдыхали – им предстояли репетиции перед представлениями. В триклинии стало тихо, слышится стук топоров. Готовятся брёвна и доски, прямо из тех стволов старых деревьев, что вырублены сразу после снятия урожая. Бруски будут короче, зато почти не понадобилось покупать древесину. Фабия ещё порадовалась, что не успели продать большую часть вырубленных деревьев.
  - Зачем они ушли? – отрывается от нежного рта своей «нимфочки» Руфина.
  - Я же говорила тебе, Пульхерия не очень-то жалует сапфийскую любовь.
  - Идём в термы, любовь моя, я же с дороги не успела – сразу за стол.
  Побыв там пару часов, Муция и Бестия располагаются на огромной кровати и продолжают начатое в купальне, то есть дискуссию о будущей пьесе.
XII
  - … каноны пора отправлять в Тартар, пусть Титаны с ними мучаются, им это и по силам, и наказание очередное!
  - Бестия, любимая! Совсем забывать о них нельзя. Зритель не поймёт кардинальных новшеств и не примет.
  - Муция! Я – за новаторство и оригинальность!
  - Я тоже за оригинальность. Но в прологе должны быть представлены персонажи.
  - А у меня не будет! Более того, всё-таки будет по-моему, и все роли будут играть женщины и девушки!
  - Даже не знаю. В принципе, хорошая идея…
  - Отбрось сомнения, Аркесилай. Давай глотнём немного вина, я тебя поцелую…
  Сказано – сделано.
  - Ага! Вот как я тебя обратила! А раньше тебе память о любви чисто девичьей возвратила!.. Так-так. Надо это запомнить. Запиши-ка где-нибудь в сторонке, Дамо, - это писице Руфины, отображающей, пока на воске, первые строки нового произведения. – Вот! Я же говорю! Я проповедую свободную, в том числе чисто женскую любовь! Как я тебя обратила, так и эта юная красивая царица-проповедница будет обращать женщин к лесбийской любви, в стране амазонок, они же, несомненно, все были сапфистками. Вообще, буду писать с точки зрения чистой лесбиянки. Заодно чтобы твоей Парис понравиться. Она ведь вечером приедет? То есть любовь к мужчинам надо презирать. И вообще, как древние амазонки вполне обходились… Короче, изгонять мужиков, несогласных с новым учением.
  - А куда им, бедным, деваться? – притворно жалеет Муция. – Как же им без нас?
  - Бежать. Или жить в подчиненном положении. Надеясь на милость женщин, что вряд ли последует. Или, не беспокоя девушек, друг с другом, с мальчиками, как некоторые любители. В общем, про мужчин забывать – такое учение и должна нести эта проповедница.
  - Всё верно! Мы же, то есть, ты же пишешь пародию на эту так называемую «Благую весть». Совершенно верно. Там же Иисус этот – проповедник, по пророчествам царь, сын Бога.
  - Вот-вот! И у меня будет дочь Богини Ириды, царица!
  - А почему ты Ириду взяла как покровительницу царства и города амазонок? У них, может, Марс, был покровителем. Или Беллона.
  - Не помню. Может, Марс, может, Ирида… Пусть будет Ирида. Пусть снова будет по-моему. Ты же подсказала мне назвать их страну Антиопией, и я согласилась.
  - Подожди, а что это, Ирида так долго не интересовались делами в своей стране? Ей что, не совсем правильно служили перед алтарями?
  - Да-да, ты, как жрица, верно поняла. Обрядово-культовая сторона, быть может, в Фемискире не соблюдалась, это во-первых. А во-вторых, она же вестница, на посылках у Бессмертных Богов, ей всё некогда: их дела важнее, чем смертных. Вот и запущено было всё в том царстве.
  - Ясно, моя милая. А мне с весны нравится герой Тесей, так иногда я называла любимого. А его любила амазонка Антиопа. Вот почему.
  - Хорошо-хорошо. Пусть страна будет Антиопией, потом одна из героинь ещё так назову. Есть одна идея. Ведь Антиопа вроде как предала амазонок. А пока надо придумать имя этой царицы, проповедовать что будет девичью любовь к девицам… «Девичью любовь к девицам». Дамо, в сторонке… Такую, на взгляд местных аннтиопийских мужланов и ревнителей нравственности, порочную. Порочная… царица…
  - Rex… Regina…
  - Vitiosus… Созвучно vicere…
  - Рея!
  - Виция! – вместе кричат осенённые Муция и Бестия.
  Немного спустя они отметили, что – совершенно случайно – имя вышло похожим на имя матери Божественных близнецов Ромула и Рема, чьим отцом стал сам Марс. Ведь дочь царя Альбы Нумитора звали Рея Сильвия. Теперь же, в восторге и на радостях, они целуются. Но Талия нежно касается рыжей девушки, и Руфина в этот момент предпочитает ласку и снисходительность Музы. Вдохновлённая, Бестия сочиняет свой новаторский пролог. Некоторое время Фабия любуется своей ненаглядной и безоглядной страстью, затем вынуждена выйти по некому делу.
  Как только она возвращается, её озадачивает Бестия:
  - Любовь моя! Я уже первый эписодий начала! Одно имя придумала – Филиста – как там, в Иудее, был этот, который перед… ну не важно. У неё ученицы, но их можно и без имён, так: первая, вторая. А вот у Виции будут ближайшие последовательницы, их надо назвать. Я вот думаю: у меня же, можно сказать и «у нас», у нас же комедия – по идее, по крайней мере, по задумке – комедия, пародия, сатира. Надо специально что-то такое взять, далёкое от всяческих проповедей. Имена знаменитых гетер, например: Лаида, Феодота… Понимаешь?
  - Отлично! Только не Лаиду – это уж самая известная, и не Феодоту – это ты. А ты не совсем, - улыбается улегшаяся Присцилла, - не совсем чистая сапфистка. Так. Кто же был-то? Вторая подруга моя, то есть Аркесилая – Фила.
  - Фила – превосходно! Умница, Муция! Ещё. Хотя бы одно имя.
  - Фрина.
  - Очаровательно! Что же это за Фрина?
  - О! Это была весьма благочестивая гетера!
  - Даже так?
  - Почему бы и нет?! Насколько помню, примерно в одно время с Платоном она жила. Да-да, чуточку позже. Пару анекдотов помню с её участием. У Платона был ученик Ксенократ, воздержанность была одной из главных его добродетелей. Фрина захотела однажды его испытать. Словно спасаясь от кого-то, она прибежала к его дому, и он по доброте душевной её впустил. В доме было только одно ложе, и он его с нею разделил; но, сколько Фрина ни домогалась, она так и ушла ни с чем. А на расспросы потом отвечала, что не от человека встаёт, а от истукана – такое у неё утром ощущение было. В другой раз Фрина посвятила в Дельфы золотую статую Венеры, а Диоген написал на ней «От невоздержности эллинов».
  - Дивное имя! Ох, устрою я «комос»! Как ты сегодня напоминала за прандиумом, комос – весёлое шествие, к тому же в честь Вакха! Я постараюсь показать комос! Такого новаторства ещё не видел космос!.. А всё-таки Фрина – превосходная женщина! Кстати, ты, наверное, помнишь, любовь моя, что Диоген называл гетер царицами царей, ибо те делают всё, что угодно любовницам, - кивок Фабии. – Прекрасно! Дамо, записала? Фила и Фрина, рядом с Антиопой.
  - Феодота, не хочешь перекусить?
  - Можно.
  - Здесь или пройдёмся в портик? Там уже накрыто.
  - Устала лежать что-то. Идём.
  - Приехали Парис и Елена, будут ужинать с нами. Они, наверное, заканчивают там, в термах…
  - Здорово! Пойдём в твой прелестный портик. Посмотрю ещё раз вблизи на амазонку, на чистых сапфисток…
  Следующим вечером, на закате, пьеса «Рея Виция» была закончена. Сочинительница устала и упала на спину, но была очень довольна собой.
  - Может, сразу спать ляжешь?
  - О нет, Муция! Ни за что! Хотя я, можно сказать, чуточку преувеличив, в изнеможении, мне это не помешает. Ночь без секса – преступление! Запиши эти слова, Дамо… А! Её же нет…
  Сменявшаяся с утра писец, само собой, тоже бодростью похвастать не могла, Бестия сама отпустила её, наказав, чтобы два других писца и сама Дамо как можно быстрее – «чтобы завтра были готовы!» – сделали три первые копии, а также все ролевые тексты. Фабия отрядила им в помощники Кробила и ещё одного писца. – Поесть охота, вина, естественно, - сразу после этих слов Присцилла послала Меланто на кухню, Ане же скоро пришлось бежать к птичнику, - а потом и… Есть кто-нибудь на вилле из мужчин?
  - Да, Шрамик пригласила трёх. Одного нужно ей оставить, сразу скажу.
  - Само собой, Аркесилай, я же устала, мне хватит, то есть, нам с тобой хватит парочки эфебов… До завтра отдыхаем, любовь моя! А потом, надеюсь, уже сможем приступить к репетициям…
XIII
  Наступил Арктур, начался праздник Цереры. А с ним и очередное месячное недомогание Фабии. Что, впрочем, не помешало ей – по мере сил – заниматься жаркими обсуждениями и репетициями. В сами календы решилось, кто же будет воплощать на сцене написанное на бумаге.
  - … Муция, прекрати! Чем театр отличается от постели? В постели, кстати, некоторые женщины – те, что неудовлетворёнными, бедняжки, остаются – такими актрисами становятся. В общем, можно здесь, - дискуссия началась вскоре после пробуждения, эфебов вежливо попросили пока оставить двухсаженное ложе, Руфина хлопает по нему, - можно здесь обойтись без мужчин. И на сцене также! К тому же слушай, Муция. Деньги, что пошли бы на профессиональных актёров, остаются при нас!..
  - Не знаю. Кого же тогда на сцену?
  - Да сами можем сыграть! Хотя бы взять меня, тебя, Парис! Уже три героини есть!
  - А можно я? Простите, домины. Можно я тоже сыграю?! Пожалуйста! Очень прошу! – Уриана падает ниц, подползает к кровати и целует руки домин.
  - Вот! Грамотных, красивых и способных рабынь наберём: моих, вашего квартуорфемината. Всего-то штук десять надо, ну дюжину, ну полторы! Сводим в театр, да и сами научим! Поверь, всё получится! Я буду играть Сафо!.. Или Филу, посмотрим. Ты кого хочешь изображать?
  - Я пока не согласилась. Оригинально: все роли отдать женщинам, но… Но лицедейство не для аристократии, то есть не для нас. Мы, столь знатные!..
  - О Исида! Пусть только кто попробует сказать нечто подобное: «Римским нобилям не пристало появляться на сцене!» – да я лично, сама ему отвечу: «Что же вы, милейший, вместе со всеми сенаторами, всадниками и народом столько лет дружно аплодировали принцепсу, первому среди римских аристократов?!»
  - Убедила. Буду играть Ириду.
  - Я люблю тебя, Аркесилай! – Феодота подтверждает слова поцелуем.
  - Ана, а ты кого?
  - О светлейшие, мудрейшие домины! Благодарю! – перебегает вестиплика целовать ножки. – Я бы стала Вицией.
  - Посмотрим. Вполне возможно. Под твоим наблюдением будут и наши костюмы. Если утвердим тебя на главную роль, возьмёшь себе мою не сильно старую жреческую паллу – как раз одеяние царицы. Но вместе с Ксаной и Меланто проследите, чтобы поскорее сшили облачения. Я тебе скажу все, какие нужны.
  - Муция, это мелочи. Однако верно, не будем про них забывать. Антиопа и Фила должны быть сильными – им же нужно нести учениц… Значит, я не Фила, а Сафо… А ученицы Филисты, соответственно, полегче…
  За ближайшей трапезой, а это был завтрак, Парис согласилась играть Сервия. Шрамик и Елена постеснялись и сказали, что нет у них ни способностей, ни желания публично лицедействовать. Завтрак проходил в портике, рабочим велели приостановить работу топорами, то есть указали шуметь поменьше. Они уже возвели сцену, заканчивали сенаторские кресла и начинали сооружать ряды для остальных зрителей. После второго возлияния – Музам, первое было Мусагету – не утерпевшие три молодые аристократки встали из-за столов с одной копией пьесы, сделали пару шагов на сцену, вернулись за кубками и совершили ещё одно возлияние любящему шум и веселье Бахусу. Передавая друг дружке свиток, прочитали по паре строк. Бестия:
  - О Сын Семелы! Я же как раз в венке! Жаль, не в лавровом, - девушки увенчаны в честь праздника; Руфина повернулась к любимой. –
Великая Ирида! Как прекрасны
Леса, поля, сады, озёра на тех землях, -
Бестия передала свиток Муции и закончила не совсем по тексту, -
Что окружают твою виллу, о богиня!
 - Ты хочешь мне польстить, красавица?
                -Нисколько!
  Вера, Клементина, Пульхерия, Секунда и слуги зааплодировали. Ребилия нашла слова своего персонажа.
- Да, ты мудра, всё верно, Молпиада!
  Так выглядела первая репетиция пьесы Корнелии Руфины, первая на построенной сцене и первая «в анналах» этого пригородного имения.
  Здесь же, за затянувшимся завтраком, тотчас вслед за первой пробой, светлейшие домины: Бестия и судейская коллегия в полном составе – Пульхерия уехала до ужина в Город повидаться с детьми – домины отбирали актрис из числа своих клиенток и служанок, накануне вызванных или уже пребывавших в ЛесБестиях. В первую очередь красивых и умеющих читать; впрочем, если роль предусматривала только пару фраз, то владение грамотой было необязательным.
  Рабыни пытались – у многих более-менее получалось – с выражением читать текст. Они делали это, встав спиной к будущим зрительским местам, ведь просматривавшие их домины лежали в портике. Служанкам, не догадавшимся встать в тень от колонны, приходилось щуриться: поднимавшееся солнце светило им в симпатичные лица, тень же от перекрытия портика падала на партер. Кандидаток было более чем достаточно. На воплощение шестнадцати персонажей претендовали восемь клиенток и почти три десятка рабынь. Привлечённых не только обещанной наградой за хорошую игру, но, естественно, и самой возможностью выступить на настоящей сцене. А не только, к примеру, выполнять приказ захмелевших госпожи – или просьбу покровительницы – и её любовника: «Ну-ка, изобрази Клитемнестру!», Федру, Электру, Антигону и так далее…
  Уриана блестяще выступила и предварительно была утверждена на главную роль. В хор были включены пять рабынь с хорошими неслабыми голосами. Из тех, в основном, что обладали опытом публичного выступления, то есть иногда поющих на пирушках.
  В качестве Стражников, у которых текста не было, выбрали двух мужеподобных рабынь. Однако одна из них, едва ступив на сцену и увидев устремлённые на неё пару дюжин зрительских взглядов, будто онемела и оказалась связанной по рукам и ногам. Это недоразумение со вторым Стражником разрешилось к обеду, с приездом Сальвии Либералии, привезшей на многих повозках почти всё необходимое для постановки своего сочинения, а среди слуг крупную беловласку с заживавшей рукой – памяткой от Нокты. Она как нельзя лучше и подошла на роль Стражника.
XIV
  Интеллектуальная Либералия, служительница Адониса, слыла любимицей не только Венеры, Вакха и Минервы, но и Муз. Она написала своё произведение за два дня. И, как она говорила, посвятила его аристократам, священнослужителям не только её коллегии, но и других: таких, как коллегии Либера, Кибелы, Исиды, Атергатис…
  Один из её любовников, щедрый пожилой богач, завзятый театрал, с удовольствием взял на себя затратную – как сказали бы греки – «литургию» по полному финансированию постановки. Потому она не только ничего не просила у кого бы то ни было, к примеру, у Секунды и Присциллы как организаторов, но и могла посвятить всё свободное от привычных занятий время руководству репетициями нанятых отличных актёров – даже более того, сама предложила Присцилле деньги на возмещение издержек. Фабия сначала отказывалась брать, но Либералия сказала, что деньги не её, не автора, а её небедного хорега, тогда главная организатор без малейших колебаний приняла немалую сумму. Сальвии же оставалось лишь проверять всё готовое: декорации, палатки для своих слуг и нанятых актёров, костюмы и другой реквизит.
  Да и на репетициях ей приходилось лишь – в соответствии со своим авторским видением – кое-где поправлять смысловые ударения, чуть иначе размещать на сцене актёров. Отлично знавших своё дело и руководимых самым опытным из них, немолодым известным комиком, игравшим бродячего проповедника Истултуса.
  Насчёт этого имени Присцилла – первой, сразу после обеда, ознакомившаяся с «Клодонкой», много смеявшаяся во время и восхищавшаяся после чтения – поинтересовалась у Либералии:
  - Ты ведь просто прибавила впереди букву «И»? – на что получила положительный ответ. – А имя Псистер? Это уже скорее греческое. Ты переставила местами слоги?
   - Да, Присцилла, ты права и на этот раз.
  - Значит, если перевести, получится примерно… Вратраз.
  - Вротраз, - подправляет Бестия, - я бы так сказала, - и аристократки, посмеявшись, проливают вино Бахусу – беседа об именах персонажей пьесы Сальвии происходила за ужином – и поднимают кубки.
  - За ;;;;;;;к;;;;;;;’у! За разворот к разврату!
  Греко-каламбурный тост Муции вполне назрел. Кто-то остаётся за столом, переместившись на лежак партнёра, кто-то расходится по кубикулам. Даже Пульхерия прихватила – точнее, он её подхватил на руки – одного юношу, предыдущую ночь проведшего с Бестией…
  Присцилле не приходится томиться в одиночестве. Верный поклонник знает календарь её тела не хуже её самой, и специально приезжает – чуть опоздав на ужин – скрасить женское недомогание боготворимой любимой. Его преданный раб Кирон вскоре после трапезы отправляется на крышу птичника, а сам Эприй Марцелл вместе с Муцией на двухсаженную кровать.
  - Вот это пространство! – восклицает он.
  - Есть где развернуться нашим телам, воплощая наши идеи! – соглашается Присцилла, присаживаясь на край ложа.
  - Божественная! – Тит падает перед ней на колени.
  А её колени мягко обнимает и нежно целует. Он пытается их раздвинуть, направляет лобзания на бёдра, задирает тунику. Но Муция, сомкнув колени и оправив колобиум, тихо, но властно говорит:
  - Сначала дойди до подошвы, разуй меня.
  Поцелуи опускаются по гладким и таким приятным на ощупь голеням и икрам к стопам, Марцелл справляется с ремешками и аккуратно снимает туфельки, покрывая лёгкими поцелуями подъём стопы и щиколотки, подошвы и пальчики.
  - Этого ложа ты пока недостоин, - слышит поклонник, – ложись на ковёр.
  Тит беспрекословно выполняет, он лишь говорит восхищённо: «Неповторимая!.. Небесная!.. Вожделеннейшая… Сошедшая ко мне с Олимпа или с Иды!..» между тем, как лобзает легшую на него Присциллу. Она сначала не даёт ему соединить их уста, подставляя волосы, лицо, шею. Ушам достаются и мягкие прикосновения губ, и восторженные слова: «Лучезарная!.. Несравненная!.. Ослепительная!..» Но вот их рты сначала касаются друг друга осторожно и нежно; затем, постепенно, энергичнее, страстнее, мешая дыханию, упиваются один другим. Его руки, направленные ладонями возлюбленной, избавляют её от белья, скрывавшего желанное лоно, вожделенную промежность. Которая теперь набухает под его пальцами. Муция велит:
  - Ползи подо мной… Туда, где, быть может, заслужишь право на большую постель.
  Фабия остаётся на месте, Марцелл же пробирается под ней, по пути лаская губами её открытые ключицы, сосцы сквозь тунику, пупок снова непосредственно, задрав одеяние навстречу своим поползновениям. Муция так и лежит на ковре, лишь её попа поднята, а Ц…
XV
  Часу в третьем-четвёртом Присцилла проснулась, одна, немного понежилась, утолила лёгкие жажду и голод, не спеша сполоснулась, помолилась в домашнем святилище и вышла в солнечное – но, благодаря несущему прохладу Зефиру – довольно свежее утро. Тратя меньше времени и несколько ранее любимой, почти все те же действия проделал и Тит Марцелл. Полюбовавшись на спящую Фабию, он поднялся и хотел пойти в термы, но слуга доложил ему, что они заняты девушками, не желающими, чтобы их видел мужчина – это были Парис и Елена – и что есть баня в Старом доме, и она готова. Когда омовение было кончено, Титу заблагорассудилось поблагодарить Бессмертных за свои счастливые дни, и он нашёл ларарий. Там его удивили две вещи. Первая – это точная копия стоявшей у него дома статуи – беломраморная «Идейская НимФА». Он сам подарил её любимой, но почему-то не ожидал увидеть её здесь. Второе – то, что перед этой прекрасной, как и её живой образ, скульптурой, стоял на коленях молодой человек и тихо разговаривал с ней. Сенатор разбирал отдельные слова: «О Фабия!.. любимая… не могу без тебя… люблю больше жизни…» Чуть позже, днём, он узнал от Присциллы, что это за жилец, что «было один раз и больше вряд ли будет» и почти сразу забыл о его существовании. А сначала, у занавесей святилища, что-то очень похожее на ревность заговорило в Эприи Марцелле, и он дожидался окончания беседы с «нимфой», чтобы взглянуть на лицо эфеба, успев приказать слуге, чтобы тот живо доставил всё необходимое для принесения в жертву ягнёнка, благовония, фимиамы и вино для возлияний. Благодарственная жертва предназначалась Амуру, остальное – «Идейской Нимфе», демону её красоты. Когда Космик выходил из ларария, Марцелл поинтересовался у него:
  - Юноша, чем вы здесь изволите заниматься?
  Словно амфора вином, крайне смущённый вольноотпущенник залился краской.
  - Э-э-э… здесь? – показал он на помещение, из которого вышел.
  - Это домашнее святилище, там молятся Божествам, это я и сам знаю. Здесь, на вилле?
  - Помогаю… помогаю При-… Присци-… владелице контролировать… управлять финансами грядущего зрелища.
  - Что ещё за зрелища?
  Тит не получал от любимой приглашения участвовать в состязаниях, поскольку, прежде всего, не обладал достаточными способностями и склонностью к поэзии. Она собиралась позвать его на Дионисии и намекнуть на издержки. За ужином, проходившем в доме, он думал, что речь идёт о ближайших спектаклях в Городе. Короче, о Дионисиях не ведал.
  - Хотя ладно. Идите, куда шли…
  Вернувшись в Новый дом, Тит прошёл в триклиний, где расположился за столом в компании Пульхерии и Секунды, они все были знакомы. Марцелл, начав с первого возлияния в ларарии Старого дома, довольный жизнью, осушает кубки, в трапезной его с удовольствием  поддерживает Азия. Вскоре после утренней погоды и осенней природы речь заходит о хозяйке имения. Пульхерия рассказывает о недавнем визите к молодой фламине и их совместном пути – умолчав о поцелуе – до ЛесБестий. Секунда делится своими впечатлениями, то есть восторгается квартуорфеминатом и особенно Фабией, ещё Бестией. Всё же наибольшие восхищения юной судьи драматических состязаний вызывает председатель жюри. Попутно девушка удовлетворила интерес Тита: «что за зрелище здесь намечается?» Частота тостов вкупе с полнотой наливаемых кубков заставляют сенатора и дочь консула всё больше – с уходом почти трезвой Пульхерии ещё больше – откровенничать.
  - Ночью, после… ты понимаешь, юная Корнелия… моя вожделенно-небесная… нет, неземная…в общем, любимая рассказывает мне анекдот. Как ты, милая Корнелия, - они успели перейти на «ты», - совершенно справедливо заметила, Присцилла обладает отличным чувством юмора, она весела и прелестна как Грация, как Эвфросина… - следуют возлияние этой Богине и тост за юмор Фабии.
  - А что за анекдот?
  - Что, очаровательная Корнелия?
  Других девушек за столом нет, дар лозы приукрашивает для глаза очень многое, и Тит не кривя душой называет так Секунду. В этот момент незаметно для них в триклиний прокрадывается Фабия, повстречавшая у сцены прогуливавшуюся в компании эфеба Пульхерию. Фабия решает сама послушать беседу своих поклонника и, вероятно, поклонницы. Ибо не очень счастливая в браке Азия успела своим поведением выказать, порою нарочно, что совсем не прочь попробовать вкусить прелесть однополой страсти с кем-нибудь из соблазнительно прекрасных гостий, а особо, как сказано, её влекло к хозяйке поместья. Но внешность девушки не совсем располагала к взаимности. За глаза многие называли её Сципионихой, а в её присутствии оказывали знаки внимания лишь из-за участия в судейской коллегии и занимаемой её отцом магистратуры, кто-то – из уважения к знаменитым предкам. Даже выпитое другими вино не делало её краше – как теперь для Тита – поскольку кругом были слишком невыгодные для юной Корнелии объекты сравнения: стройно-фигуристые тела и красивые лица, и домин, и служанок вдобавок. Бедная Секунда изнывала и горячо молилась Всевышним, чтобы хоть одна из обольстительных красавиц пожелала провести с ней ночку. Теперь же она с ревностью, но и с наслаждением слушает Клодия.
  - Ты сказал, Марцелл, что вожделенная и для небожителей Присцилла рассказала тебе после близости анекдот.
  - Да-да, верно. Один квирит, не помню, что сказала про его имя моя небожительница, разводится с женой. Его спрашивают о причине. «Она, - восклицает разводящийся, - требовала от меня в постели невозможного!» Заинтересованные окружающие подходят ближе, услышать, чего же именно. Муж отвечает: «Чтобы я не храпел!»
  Когда Азия и Тит вдоволь насмеялись, она только хотела что-то высказать, но он опережает.
  - А вот как мы познакомились! О! Клянусь Эвфросиной! Никому почти не говорил.
  И Марцелл повествует о том, как «пересеклись, с соизволения блаженных, жизненные пути» его и Фабии. Сама писательница несколько позабыла обо всех подробностях их знакомства и, слушая, припоминает.
  Было утро весеннего праздника в честь Либеры, Богини Женской Свободы. Чествовали и разудало веселого Многогроздного Отца Либера, только по другому поводу – совершеннолетию выросших квиритов. Возле его храма собирались юноши, в первую очередь из семей нобилитета, которые в этот день меняли претексту на мужскую тогу. Вместе с ними в пронаосе, портике, тэмплуме и возле святилища находились их родственницы, сопровождавшие эфебов в столь торжественный праздник.
  В пронаосе царил полумрак, и не скучавшие два Тита, Эприй Марцелл вместе с Ватинием, нагло пользовались людской скученностью, хватая женщин, но более девиц, за груди и ягодицы. Возмущаться никто не решался, или узнавая обоих, или видя их регалии, или глядя, что никто другой не осмеливается прекратить безобразие. Присцилла пришла с подругами просто как на праздник, да и поглазеть на цветущих юношей – девушки были навеселе: и от вчерашнего хмеля, когда отмечали её девятнадцатилетие, и рано начав встречать праздник Либеры. Заметив неприличные выходки ближнего к ней Тита, Муция пробралась к нему вплотную, запустила руку в складки латиклава, схватила за член, и спросила негромко, но вслух:
  - Что же ты пристаёшь, пока сам ещё ни к чему не готов, а?
  И, пользуясь непродолжительной растерянностью Марцелла, протиснулась подальше сквозь толпу, обратно к подругам.  Увидав поблизости одного из своих клиентов-вольноотпущенников, Тит Клодий поручил ему проследить за дерзкой девушкой и выяснить, кто она такая. Уже вечером в дом покойного Навция Приска вошли пять преторианцев во главе с центурионом, забрали, подняв сонную с постели, его внучку Присциллу Младшую и отвели в Проходной Дом, в одну из дальних тёмных комнат, усадили там на неудобный стул. За столом перед ней сидел хмурый грозный утренний «приставала». Страха Муция испытывала мало – едва ли она проспала больше часа, пировав едва не два дня подряд, хмель не прошёл. Тит Клодий, налив себе вина, спросил, знает ли она его. Допрашиваемая назвала его когномен и почётный титул. Добавила, что не знает только, в какой именно степени он приближен к принцепсу, и попросила вина, если оно хорошее.
  - Зачем тебе вино, Фабия Присцилла Младшая, Сестра-Описта в коллегии Кибелы? Боишься?
  - Выпить за наше знакомство: я вижу, ты тоже меня знаешь и уже называешь на «ты». И совершить возлияние моему предку, Бесстрашному Геркулесу.
  - Не думай, что знакомство будет приятным, шЦшка! – выпив сам, сказал Тит и подал ей полный кубок. – Тебе придётся ответить за проступок. Из этой комнаты мало кто уходит невредимым. Ты же понимаешь, грязная шЦха?
  - Хм, действительно, я не успела посетить термы – ваши посланцы настаивали на срочности, - Присцилла не торопясь осушила бокал. – Благодарю. Люблю фалернское. Прошу подать сюда горящий жертвенник. Меня не зря прозвали Муцией. Взгляни, Марцелл, мне не страшна боль, - показала она шрамики от старых ожогов на левой руке.
  - Сейчас там будут новые, или, для симметрии, на другой руке. Ты утром публично оскорбила приближённого Цезаря! Ты, шЦшка с молоком на губах!
  - В чём состояло оскорбление? Если ты был не готов, Марцелл. Быть может, ты совсем ничего не можешь? Вот и приходится сосать только молоко, раз кое-кто может лишь хватать за задницу…
  Сам Эприй Марцелл хотел только припугнуть дерзкую аристократку, воспользовавшись своим положением, однако это не совсем получилось. Возможно, подвёл его похотливый взгляд. А, быть может, кто-то свыше вселил Фабии уверенность, что не стоит бояться.
  - Вот и сейчас. Что ты сидишь? Можешь или нет? Подойди и проверь… Ц…
XVI
  После этого рассказа, прозвучавшего, разумеется, более несвязно и путано, с перерывами на тосты и напоминания внимавшей Секунды, Тит, выпив «за бесстрашную нимфу» - которая сидела, посмеиваясь, за его спиной – выбрался на свежий воздух, взглянуть на строящийся театр. Полуденное солнце быстро напекло его непокрытую голову, и Марцелл уснул на ложе возле дома; слуги отнесли его в спальню. Корнелия Секунда оказалась более стойкой: она плотно закусывала, как у девушки, кубок её был меньше, зонтик укрыл голову от солнца. После прандиума Азия, как и Шрамик с Еленой, наблюдала за устроенной под навесом короткой репетицией пьесы «Рея Виция». После которой большинство гостей разошлись отдыхать.
  К обеду приехали пара авторов и Фабия Марциана. Сестрёнка Присциллы была в компании не только Марцеллы, но и ещё трёх пленительных чаровниц. Это коллега Марцианы из храма Исиды, изящная Метелла, и новая подруга последней, она же подруга Бестии и Муции – Мерулина. Третья девица – Муммия, симпатичная дочь состоятельного всадника, двоюродная сестра Метеллы. Муммии тринадцать лет, роста ниже среднего, светловолосая и голубоглазая, стройная, с маленькой, но высокой и упругой грудью, с высоком и сильным голосом.
  Так что ужин в портике радовал глаза присутствовавших красотой не только надвигавшегося вечера, а потом и заката, и прелестного вида, но и небывалого количества людей с прекрасной внешностью по отношению к общему числу сотрапезников. Их набралось почти три десятка, так что столы стояли и на сцене. Сочинители пьес, вдохновлённые окружавшей красотой, соревновались, кто придумает о ней лучшую эпиграмму-экспромт. У Сальвии, самой первой, получились такие строчки гекзаметром:
- Гелиос ныне в большом затрудненье: ему любоваться
Лация милого видом иль ужина нашего цветом.
  А у Бестии, выждавшей, пока выскажутся остальные, следующие, элегические:
- Грации, Геба свою благосклонность явили ко многим,
Что возлежат за столом в портике этом теперь.
Флора с Церерой старались округу украсить. Юпитер!
 Дочек твоих и сестру славим мы в этих стихах.
  Другие три соперника признали эпиграммы Сальвии и Бестии более достойными, а за решением о первенстве собравшиеся обратились к главной судье.
  - Прежде чем огласить вердикт, позвольте вспомнить строчки другого поэта, и великого философа...
  Фабия лежит между Марцеллом и Бестией; вино она больше проливает в возлияниях, чем пьёт сама – после ужина запланирована ещё одна репетиция «Реи Виции». В связи с наступившим месяцем писательница-прозаик вспоминает – это происходит каждый год – подобный октябрьский, хотя, возможно, и ноябрьский, день в том году, когда Агриппина Младшая возвела в принцепсы своего сына Агенобарба.
  Здесь нужно заметить, что сама Присцилла питала к Цезарю Клавдию скорее благодарность, нежели какое-то отрицательное чувство. Помимо многих выгод семье через приятельство Принцепса с Персием и прочего, она была признательна за одно то, что Цезарь Клавдий немало покровительствовал коллегии Великой Матери Богов, усилил её положение и влияние. И в то же время прекратил засилье галатской диаспоры в коллегии, куда со временем предстояло вступить юной Фабии.
  Тогда, четырнадцать лет назад, один друг отца принёс к ним на обед только что переписанный «Апоколокинтозис» Сенеки, найти который в продаже было очень трудно – столь быстро расходилась эта сатира. Девятилетняя Присцилла, тоже бывшая за столом, мало что понимала, но звонко смеялась вместе с отцом и его друзьями. Более всего ей понравились поэтические строчки в самом начале, о времени года и дня. Присцилла прямо во время обеда сама переписала их на церы, старательно выводя буквы. Особо ей полюбилась строчка про Кинфию; девочкой она представляла себе, будто Прекрасная Диана с луком и стрелами завоёвывает какие-нибудь соседние страны, расширяя свои владения – вопреки объяснениям грамматика, что речь идёт о длине ночи.
  - … Мне кажется вполне уместным прочесть их теперь, в этот прекрасный осенний день.
          Феб уже путь сократил от восхода тогда до заката
        Солнца. И тёмного сна длиннее часы вырастали.
    Победоносно своё умножала Кинфия царство.
И обрывала зима безобразная сладкие яства
                Осени пышной уже. И у Вакха, впадавшего в дряхлость
                Спелые гроздья срывал запоздалый тогда виноградарь.
И в этот прекрасный час.
Уж половину пути отмерил Феб колесницей,
                К ночи склоняясь. Рукой сотрясал он усталою вожжи,
            И по наклонной стезе низводил он закатное солнце.
  Фабия замолчала и слушала комплименты в свой адрес.
  - Извини, Присцилла, - обращается Секунда, - но чья же эпиграмма лучше прочих?
  - О Музы! А я так надеялась, что все забудут, ибо мне тяжело огорчить кого-либо из двух моих замечательных подруг. Но, поскольку милая Азия настаивает, - в этот момент Бестия тихонечко говорит Муции на ушко: «Малая Азия», имея в виду то, что она дочь Публия Азиатского, и, вероятно, то, что ещё и столь же обширна как полуостров; Муция улыбается, - раз славная Азия настаивает, придётся высказаться по этому вопросу. Данными мне полномочиями предвозлежателя определяю, что лучшие строки вышли у Корнелии Руфины Бестии! За что ей награда, - прозаик нежно лобзает рыжую соседку-поэтессу.
  Раздаются шутливые возгласы:
  - Бестия ей шепнула! Что-то такое пообещала Присцилле!
  - Да, вот так судейство!
  - Предвозлежатель сговорилась со своей милой!
  - Вот поцелуй поэтесса и обещала судье.
  - Ясно, что «Рея Виция» займёт первое место!
  - Спокойно, квириты и гражданки! – отрывается Муция от успевшего слегка взволновать её рта. – Награда и второму призёру! – лобзание с матроной Сальвией длится чуть меньше.
  - Вот теперь справедливо! – слышны те же голоса.
  – Отличное судейство.
  - Верим, на Дионисиях оно будет столь же беспристрастным!
  - Кстати, о Малой Азии, - переводит разговор подальше от скользкой темы Муция. – Как говорят и пишут, в Эфесе один из лучших театров. Однако в Митиленах также весьма хорош. По его образцу Помпей Великий воздвиг прекрасный театр в нашем Городе, будто перенеся его с Лесбоса, но сделав больше и великолепнее. Я же, наметив в плане пару особенностей, постараюсь, в свою очередь, сделать этот театр, - Фабия показывает в сторону партера, - похожим на театр Помпея.
  - А лучше бы, Присцилла, всё-таки на Митиленский. И вообще, хорошо бы выполнить его по греческому образцу, чтобы актёры выступали на орхестре…
  Юноше-филэллину возражали не только хозяйка, но и другие патриотки и патриоты, дружно отстояв римское устройство.
  После того, как собравшиеся отметили эту маленькую победу, Парис, Бестия и Муция выходят из-за стола и являются под навес, где ярко горят факелы, всё готово к репетиции, и где ждали только их…
  Этот и последующие вечера с репетициями Присцилле Младшей, пожалуй, предстоит с лёгкой тоской вспоминать как одни из лучших вечеров в своей жизни, присоединяя, практически неразрывно, эпитеты «милые» и «неповторимые». Каждый из них напоминал предыдущий истинно тёплой и дружеской обстановкой, наполненной и творчеством, и весельем, и любовью, восхищением и поддержкой приходивших с удовольствием посмотреть зрителей и зрительниц. Отличались разными забавными случайностями и шутками трёх актрис-домин, над которыми хохотала вся труппа и все зрители.
  В этот вечер, например, когда первый раз целиком репетировали эксод, они все втроём много потешались над придуманными Бестией и Муцией «символами вицианства». Поскольку видоизменённый простой кол слишком напоминал священный символ Кибелы, необходимо было изобрести что-то другое. И Феодота с Аркесилаем пришли к выводу, что орудием казни был двойной кол, соответственно и «символом  вицианства» становился – что уже не было заметным, да и, по сути, никаким кощунством – становился своеобразный двойной «дамский угодник». Когда остальные актрисы и окружавшие зрительницы увидели, что именно это тоже будет реквизитом, пикантные остроты долго не давали продолжить репетицию.
  Рабыня, игравшая Фрину, начала как-то странно нежно обращаться с переданным ей «символом». Шрамик, вместе с Еленой тоже перешедшая к навесу из портика, крикнула служанке: «Эй, не увлекайся так!» Тогда Муция поведала кое-что, чуть более настроившее труппу на рабочий лад.
  - Внимание, послушайте! О великих риторах, бравших уроки у лицедеев. Марк Цицерон, наш, можно сказать, величайший оратор, на первых порах не менее Демосфена, величайшего витии Ахайи, страдал недостатками в декламации, а потому усердно поучался как у знаменитого Росция, комического, кстати, актёра, так и у трагического – Эзопа. Так вот. К чему об этом вспомнила. Про этого Эзопа говорили, что в то время, как он исполнял однажды в театре роль Атрея, придумывающего месть Фиесту, мимо него неожиданно пробежал кто-то из прислужников, и тот, потеряв в страстном увлечении рассудок, ударил его скипетром и убил… Прошу никого не калечить, осторожнее обращаться с реквизитом, но увлекаться игрой желательно так, как Росций и Эзоп…
XVII
  Самая младшая Фабия не отставала от сестры – участь просто зрительницы её не устраивала. Сначала она даже пробовала писать пьесу, но это было совсем не так просто, как застольные экспромты. По образцу афинских Великих на ЛесБестийских Дионисиях  Присцилла организует и состязания хоров, исполняющих гимны Бахусу. Несколько – а именно семь – юных жён и (незамужних) девиц сами узнали об этом и сами собрали свой хор. Как и некоторые другие коллективы соперниц, состоящий только из девушек, принадлежащих к аристократии, в основном к знатным фамилиям. Инициатором создания и руководителем стала Метелла; ей помогал её наставник музыки. Утром пятого дня перед октябрьскими нонами в ЛесБестии приехали две недостающие девушки, и хор собрался в полном составе. В силу особых любовных предпочтений всех его участниц он был назван – по столице благословенного острова – Митиленским. Для приличия это объяснялось целым рядом других причин. Во-первых, тем, что выступать предстояло на сцене театра, как упоминалось, «некоторым образом конструктивного преемника» митиленского. Во-вторых, скромностью руководительницы – предлагали назвать хор Метеллинским, но слегка изменили. И в-третьих, тем, что пять из семи участниц – прибывшие первыми – носили имена на букву «М»; Клодия Марцелла также обладала неплохим голосом. Внешность девушек образцовая – у каждой безупречная одежда, хорошая фигура,  красивое лицо.
  Присцилла не большой знаток и ценитель пения вообще и капельного в частности,  и ей трудно объективно оценить качество исполнения песни коллективом, в котором участвует её сестра. Для выступления Митиленский хор избрал гомеровский гимн в латинском переводе.
  На самом деле Цецилии трудно было собирать для репетиций кворум, порою даже и сама она не являлась вовремя к беседке у Большого камня, где проходили-таки иногда их распевки. Участницы зачастую предпочитали трапезу с вином или укромное нескромное уединение.
  Причём уединение не только с девушками, но и с эфебами и квиритами постарше. Представители сильного пола съезжались в ЛесБестии вслед за своими родственницами или любовницами. У кого-то, к слову, вместо «или» можно ставить дефис, вспомнить, к примеру, досточтимых юных Эрициев и Секстилиев. Вместе с друзьями, целыми компаниями весёлой молодёжи, так что праздник в честь Диониса на пригородной вилле предварял не один день веселящих Бога занятий.
  Однако подобное отсутствие дисциплины, имевшее место, естественно, не только в Митиленском, но и, в той или иной степени, в других хорах, что уж и говорить о праздных, ничем не занятых гостях, а тем паче о нанятых актёрах и многочисленных слугах – такое положение приносило и свои положительные результаты. Траты на зрелище, или, вновь прибегая к греческой терминологии, хорегию, то есть, буквально, финансирование хора, труппы, вообще всего выступления, издержки на строительство и прочее – все эти затраты возмещались в основном поклонниками, любовниками авторов пьес, судей, участниц и участников хоров, некоторых профессиональных актрис и актёров. Гнею Космику не приходилось сидеть без работы, корпя над расходами, и чуть более над доходами.
  Однажды, где-то ближе к нонам, Ана и Меланто настолько увлеклись непристойным приставанием к чужим рабыням, что их долго не могли найти и дозваться посланные для этого три слуги; только Мувил-маленький отыскал их на лугу Большого пальца, почти у склона холма. В результате первый лесбийский опыт Корнелии Азии произошёл со служанками – ночью её, порядком хмельную, ласкали по очереди Ана и Меланто, утверждавшие, что они гостящие домины и посетили Азию по просьбе Присциллы. Секунда была счастлива – столь красивые девушки, две, одна за другой, доставляли её к вершине Порнаса. Ибо Муция, раздосадованная долгим отсутствием служанок, не прибежавших, как обычно, на первый же зов, не обращая внимания на мольбы о замене наказания, послала их в спальню  напившейся Секунды. Пожалев дочь, потомка столь славных предков, остававшуюся чуть не единственной одинокой свободной девушкой в ЛесБестиях. Азия потом интересовалась у хозяйки, куда делись те «прекраснейшие домины», то ли на самом деле не узнавая вестиплик, то ли сделав такой вид.
  Вечером упомянутого в начале главы пятого дня перед нонами ЛесБестии покинул «собутыльник» Азии Тит. Присцилла снабдила его имевшейся у неё книгой брата «Против семиаксиев» и позаимствованной, после недолгих уговоров, у Космика книжкой «О благой вести».
  А приехал в тот вечер ещё один автор. На следующий, перед отъездом Фабии на расширенную службу – её провожали человек шестьдесят – на следующий прибыла ещё пара сочинителей. Так что пьес в общей сложности набралось тринадцать, на целый день представления.
  За прандиумом на другой день Присцилла шутя посетовала, что встречать её ночью, по возвращении из храма Великой Матери Богов, собрались лишь полдюжины человек.
  - … И это меня, председателя судейской коллегии! А провожали шестьдесят, в десять раз больше!..
  Эти слова не остались без внимания.
  Репетиции и прочее нескучное, весёлое времяпровождение шли своим чередом: утром сон, перед прандиумом первая репетиция, полуденный отдых, обед; до, после, а у кого и вместо ужина вторая репетиция, потом большие и маленькие пирушки…
  В канун нон приехал последний автор – вернулся Тит Марцелл со своим клиентом – вольноотпущенником Децимом. Последний за полтора дня в лихорадочном темпе написал мини-трагедию «Трибун Аллиций». По поводу имени главного героя Марцелл объяснил, что оно – от слова «необразованный». А насчёт некоторых несоответствий, предъявляемым к пьесам, оставалось лишь развести руками: когда Тит выслушивал их от Пульхерии, он был слишком нетрезв. Децим же впервые брался за сценическое произведение и не мог ответить, например, на вопрос, куда он девал корифея. Зато Марцелл указывал на то, что в честь беседы его любимой Присциллы с Пульхерией по пути в имение написано именно такое начало пролога.
  Кроме того, в октябрьские ноны днём, когда гости отдыхали по своим комнатам и палаткам, Тит переговорил со всей судейской коллегией: Азия была к нему расположена, а на квартуорфеминат весьма подействовали ауреусы – хорег не стал долго ходить вокруг да около. В итоге представляемая им пьеса была включена в программу, хотя и не состязаний, но праздника. И приехавшим утром нанятым Марцеллом актёрам не пришлось уезжать ни с чем.
XVIII
  В тот же день, октябрьские ноны, было завершено возведение зрительских мест, что означало практически – поскольку машины, устройства для поднятия занавеса и прочее были сооружены – означало и окончание строительства театра. Посвящённый этому событию обед поначалу намечался в портике, но даже вместе со сценой он не смог бы вместить всех желавших отметить появление нового здания, пусть деревянного и временного, но столь культурного назначения, ибо желавшими были все гости. Когда Кастик доложил своей госпоже, что размещение столов и лежанок в портике и на сцене невозможно, ибо не останется места слугам, она приняла решение перед обедом собрать всех гостей и наказала рабам пока не расставлять столы, но все блюда, закуски, вино, посуду держать наготове.
  Начало возведению театра было положено за десять дней до этого момента сразу по приезду Фабии и Клодии в ЛесБестии. В то время как Пульхерия просто споласкивалась с дороги, Присцилла не только купалась и умащалась, но и пригласила, велев не смущаться её наготой, Космика и Кастика, дабы начертить план театра. Кастик сообщил, достаточно точно прикинув на глаз – скоро замеры их подтвердили – данные о крутизне склона от дома до портика. Космик, отлично знающий геометрию, на церах рассчитал площадь партера и, соответственно, диаметр полукруга, который он будет занимать. Затем ширину и высоту ярусов зрительских мест, чтобы они не сильно возвышались над землёй склона. Также и количество зрительских рядов в соответствии с предполагаемым числом гостей, с заданной Фабией шириной посадочного места и тем, что зрительские места, в отличие от полукруга партера, должны быть сектором в треть круга. На получившемся чертеже писательница добавила пару черт, долженствующих напоминать театр Помпея и, на всякий случай, восьмой ряд – и Кастик получил готовый план сооружения.
  Сцена вровень с бетонным полом портика высотой около четырёх песов, глубина её от переднего края до колонн пять пассусов, длина тринадцать. Для ровности площадки партера землекопы убрали не так уж много земли. Диаметр полукруга партера пятнадцать пассусов. Ширина ступени зрительского яруса примерно четыре песа, высота два с половиной. Таким образом, последний, восьмой ряд возвышался над сценой на шестнадцать, а над уровнем партера на двадцать песов, и театр Фабии представлял собой немалое сооружение, прочное и просторное. Рассчитанное на заполнение партера сотней кресел, а рядов – пятью- семьюстами зрителей.
  Собравшиеся в портике гости, то есть на тот момент почти все почтившие ЛесБестии своим приездом, кроме двух-трёх, что слишком сладко почивали в своих покоях, гости недоумевают по поводу пустых столов, нагромождённых возле деревянных колонн; колонн, что ограничивали с двух сторон по радиусам зрительский сектор. Единственный маленький стол стоит посреди сцены, близко к каменным дорическим колоннам. Публика шумит. Нарядная, в тончайшей изящной жреческой палле, Присцилла взбирается на этот столик, поднимает левую ладонь, гости стихают.
  - Буду по возможности краткой. Предоставлю произнесение торжественных слов застольному красноречию. С принесением жертв Великому Отцу Либеру театр Фабии будет считаться открытым. Этот праздничный обряд проведёт Понтифик. Дикси. Слово сенатору Титу Марцеллу.
  - Многоуважаемая Присцилла! От имени большинства присутствующих вопрос тебе. Где же проявляться «застольному красноречию»? Где обед?
  - Отличный вопрос, отец! Прежде чем ответить на него, необходимо разобраться с посадкой зрителей. Предлагаю такую, чтобы женщины сидели вперемешку с мужчинами, как это было ранее, сто, двести и более лет назад. Почтим таким образом обычай предков! Это первый вариант. Естественно, за сенаторами и членами их семей остаётся партер, за всадниками – первые четыре ряда. Второй вариант: по относительно новой традиции женщины сидят отдельно от мужчин. Объявляю голосование простым расхождением в стороны. Кто за первый вариант – по примеру славных предков – прошу отойти вправо от меня, - Присцилла показала правой рукой, долго не опуская её, нужную сторону. – Те, кто за второй, за разделение – прошу влево от меня, - эпоним нового театра едва машет левой. – Квириты и гражданки, прошу разойтись. Этой ночью, - добавляет фламина, - Богиня, по всему судя, сама Талия, указала мне во сне именно первый вариант на время ЛесБестийских Дионисий. Думаю, эдилы не будут суровы из-за нарушения на пару дней театрального закона.
  Один упомянутый магистрат, причём курульный, произносит: «Конечно, нет!» – он сразу отошёл вправо. Как и Марцелл, и ещё с дюжину отцов-конскриптов, в том числе два консуляра и четыре бывших претора. Четыре сенатора шагнули влево. Остальные гости проголосовали ещё нагляднее, в соотношении приблизительно четыре-пять к одному. Столь явно зрители, но ещё более, повлияв на мужчин, словно в Курии первые в списке сенаторы на прочих, ещё более зрительницы поддержали «обычай предков».
  - Благодарю, светлейшие, выдающиеся, все столь желанные гости! – продолжает Фламина Кибелы. – Рада принятому «портик-консульту», угодному Музе! Теперь по вопросу сенатора Тита Марцелла. Прошу не трогать таблички на креслах и местах. Они заняты для консулов и других весьма почтенных лиц и особ, которые будут их сопровождать. Вам же предлагаю занимать свободные, располагаться удобнее и обедать прямо на своих будущих зрительских местах. Милости прошу! Театр Фабии готов послужить не только Отцу Либеру, Талии и Мельпомене, но, дорогие гости, и Церере!
  Едва Присцилла кончила речь, лишь малая часть слушавших осталась ей поаплодировать. Аристократия, послав вперёд слуг, устремляется занимать приличествующие ей сиденья. В основном все стараются разместиться хотя бы примерно так же, как в театрах Города, с поправкой на компактность и на то, что оба пола не разделены. Некоторым всадникам и «всадницам» уже теперь приходится подниматься и на третий, и даже на четвертый ряд, чтобы расположиться свободнее и ближе к центру.
  В портике остались главным образом сенаторы и принадлежащие к этому сословию аристократки. Одни из них, когда партер и кресла были закончены, другие сразу по приезду – все они выбрали себе кресла, обозначив выбор табличкой с именем, а кто-то вдобавок и с титулом. На нескольких центральных креслах были дощечки с простой надписью «Не занимать», они окружали привезённое из Города роскошное кресло, лежащая на котором табличка гласила: «Император Цезарь Гальба». Вера заходила к нему и приглашала, Принцепс выразил надежду, что найдёт время.
  - Присцилла! Ты провела голосование, будто каждый день посещаешь заседания Курии.
  - Не каждый числящийся в её списках способен столь чётко исполнять, можно сказать, обязанности консула, - звучали комплименты сенаторов…
  Обед прошёл отлично. До и после жертвоприношения один актёрский хор исполнил торжественные гимны Вакху и Музам, и театр Фабии в ЛесБестиях был официально открыт за шесть дней до предстоящих Дионисий. Вместо привычных флейт и лир трапеза проходила под репетиции хоров. Гости, вкушающие прекрасное фалернское и отличные яства, отметили, что октябрь – замечательное время для театральных зрелищ: нет такой жары как летом. Также, что гостеприимная пригородная вилла – превосходное место для театра: зритель спокойно и вольготно устраивается на сидении, и у него всё рядом, всё под рукой. Любовник или любовница, место для отдыха, слуги, трапеза и прочее.
  Окончание обеда ознаменовались повторным пением гимна Юпитеру, Мусагету и Музам тем же профессиональным коллективом.
            С Муз мою песню начну, с Аполлона и с Зевса-Кронида,
 Ибо от Муз и Метателя стрел, Аполлона-владыки,
    Все на земле и певцы происходят, и лирники-мужи,
         Все же цари – от Кронида. Блажен человек, если Музы
    Любят его: как приятен из уст его льющийся голос!
Радуйтесь, дочери Зевса, и песню мою отличите! 
         Ныне же, вас помянув, мы к песне другой приступаем.
  Другие песни звучали уже на ужине, который вновь разделил аристократическое общество ЛесБестий на дюжину компаний. Объединиться опять предстояло только на Дионисиях, в том же театре, практически на тех же местах, но среди более многочисленной публики.
XIX
  На первой октябрьской утренней службе Фламина-Старшая сестра предупредила коллег, что, скорее всего, не сможет присутствовать на следующем расширенном богослужении, в четвёртый день перед идами. По окончании лектистерний Фабию встретили сразу и Г. Макр, и два брата. После приветствий и благословений младший принялся за десерты, а старший сказал:
  - Слышал о твоих ЛесБестиях, о веселье и разгуле. Но упрекнуть тебя ни в чём не могу. Ты сама, насколько знаю, занимаешься только организацией, на другое времени не хватает. И условия не нарушаешь, порицаний не заслужила.
  - Благодарю, Квинт! – сестра целует его в щёчки и губы. – А ты что скажешь, дорогой Гай?
  - Интересное, оригинальное зрелище ты затеяла, Присцилла. Но я бы хотел на пару часов увидеть тебя дома. Пойдём.
  - Тогда едем скорей. Квинт, Спурий, не забудьте, на пятый день приезжайте или к храму Вакха или сразу на виллу. Ваши кресла давно вас ждут. Пока!.. пока! – поцеловав на прощание обоих братьев, жрица предупреждает подруг, чтобы возвращались в поместье без неё.
  - Муция, что же сказать встречающим?
  - Пусть ждут через пару часов после вас.
  Попрощавшись ненадолго со Шрамиком, Парис и Еленой, фламина уезжает в носилках, Макр добирается пешком.
  Оказалось, никаких разговоров или нравоучений – ему необходима была близость с Присциллой. Едва они вошли в спальню, Макр начал лобзать её, явно соскучившись по её запаху, вкусу кожи, губ и сосцов, её ласкам… Но, как всегда, его пыл прошёл и закончился слишком рано. Посетив домашние термы, намывшись, умастившись, Фабия поехала на свою пригородную виллу.
  У ворот её ждали несколько многочисленных делегаций. Это были авторы пьес со своими друзьями, актёрами и слугами, не забывшие слов о встрече председателя судейской коллегии. Даже Бестия – ради забавы и чтобы показать своё равное с другими положение – пришла со служанками приветствовать владелицу ЛесБестий.
  Вечером те же лица провожали Присциллу на расширенную службу. Ей, разумеется, было приятно подобное внимание, тем не менее, она попросила ночью не повторять церемонию встречи, всех, даже возлюбленную, предвидя усталость после богослужения.
  Действительно, в сладострастных Мистериях Старшая сестра неистовствовала с таким жаром, словно хотела отслужить и за пропускаемую ночь. Потому совершенно естественно, что утомление было сильным, хотя и приятным. Паланкин Фламины ожидал её в тэмплуме, как обычно, чуть справа от выхода, у самых ступеней портика. Еле дойдя до носилок, в окружении приглашённых ею на Дионисии нескольких коллег, Присцилла уснула, не проехав и стадия от святилища Великой Матери Богов. И не увидела всё-таки встречавшие её делегации от авторов, хотя те и зажгли каждая не один факел.
  Эти помпезные проводы и встречи, чуть ли не овации; угодничание со стороны некоторых хорегов, авторов и их друзей, занимающих в обществе положение пониже; застольная и при встречах лесть, хотя Присцилла часто показывала, что ей это неприятно – всё это были мелочи по сравнению с тем, что делали соискатели призов или их посланцы, встречаясь с судьями наедине. И более, и настойчивее, и назойливее всего – с их председателем.
  Участницы квартуорфемината, прочтя все пьесы, сразу выделили четыре основные объективно лучшие, и две из них совсем уже превосходящие прочие. Эта первенствующая пара – «Рея Виция» и «Клодонка». Первая более всего брала соответствием главной задаче – высмеять учение семиаксиев – и выдающейся оригинальностью. Вторая – соблюдением театральных канонов, ровностью и лёгкостью восприятия стихов. Вторые две – это «Семиаксии» и «Праздник не для всех», похожие тем, что в обеих дело происходит в одной семье.
  В «Празднике не для всех» муж убеждает жену и её сына, прошедших первое посвящение у семиаксиев, отречься от последних, ибо они многое теряют. В частности, не говоря о покровительстве Богов, участие в общественной и государственной жизни, карьеру в армии и жреческих коллегиях, избранник не может разделить чувство… В общем, не жизнь, а серое безрадостное существование. Особенно ярко это показывается в пятом, последнем эписодии – вся фамилия весело отмечает праздник, а двое господ, сын и мать, будто чужие в родном доме. В эксоде они решают-таки отречься и под возлияния забавно хулят Иисуса.
  Сочинителем был раб одного знатного, но бедного квирита, которому пришлось просить денег на постановку своей пьесы. Пульхерия, увидевшая в нём прямого конкурента, всеми правдами и неправдами добивалась, чтобы «Празднику» не удалось блеснуть на сцене театра Фабии. Не спали и другие богатые и влиятельные соперники в споре за первенство. Хотя у хозяина сочинителя, выступавшего в качестве автора «Праздника», и так были самые дешёвые и худшие комики, пришедшие откуда-то из Иллирии или Паннонии, самые захудалые декорации и реквизит.
  Ребилия, Вера, Клементина и Присцилла договорились, что, кроме упомянутых четырёх произведений, для остальных не может быть и речи о попадании в тройку призёров. Подруги, разумеется, собирались ещё увидеть, как публика примет спектакли, но первые четыре места фактически определились. Даже Парис не думала претендовать на приз, объективно оценив свою сатиру. Тысячу с лишним строк с чётко выдержанными размерами, соответствием канонам, она написала за четыре дня. Однако за строгостью формы потерялось наполнение произведения, не лучшим образом было и с оригинальностью и хорошими шутками. И хотя Гопломах, не оставлявший надежды и не прекращавший попыток ухаживания, помимо немалых средств, отданных на проведение зрелища, предлагал любые суммы на «протаскивание» творения возлюбленной в победители, Ребилия отказалась. Сказав, что двенадцатое место в честной борьбе ей дороже купленного первого.
  Несмотря на присутствие Бестии, конкуренцию её пьесы, Елена не огорчалась, не обижалась, Парис также ещё и играла небольшую роль в спектакле соперничающей поэтессы. В общем, эта парочка старалась не замечать прежде столь явно раздражавшей их Руфины, и отношения в квартуорфеминате стали почти такими же, как до приезда в Город Бестии: тёплыми, лучшими, дружескими, на зависть многим другим. Почти все дни напролёт четыре подруги проводили вместе, беседуя, развлекаясь, в термах, на репетициях, за трапезами и отдыхом, расходясь лишь на ночь. Во многом и это восстановление крепкой дружбы способствовало в оценке и вечеров, и остальных времён суток наделению их такими эпитетами как «чудесные», «дивные» и «восхитительные» вдобавок к упомянутым выше «милым» и «неповторимым».
XX
  Невзирая на то, что судейский квартуорфеминат более или менее стойко отбивался от попыток влияния на распределение мест, они, эти попытки, отнюдь не прекращались. А с сокращением числа дней, остающихся до состязаний, напротив, возрастали. Более всего они действовали на самую юную судью, Корнелию Секунду. Заздравные тосты, беспрестанные «дифирамбы» её знаменитейшей фамилии и предкам, подношения амфор лучшего вина и самых дорогих деликатесов, другие подарки – всё это заставляло девушку с не самым сильным характером давать надежды авторам и хорегам на её судейский голос в их пользу. Большое влияние на Секунду оказывала Пульхерия, которая, кроме прочего – ласковых слов и «материнских» советов, лести и подарков – порою напоминала: «Милочка, а кто тебя «протащил» в судейскую коллегию? На твоём месте мечтали бы оказаться очень многие…» Но всё это влияние оказывалось зыбким перед одним нежным взглядом, «случайным» лёгким касанием или двусмысленным словом Бестии и – совершенно особо – Муции. Азия таяла на глазах, забывая обо всех своих обещаниях «не забыть» такую-то пьесу.
  А как-то раз вечером, в Медитриналии или накануне, Присцилла точно не помнит, они с любимой пошли в термы, весьма хмельные, а с ними четверо квирисоносителей и Муммия. Видимо ожидавшая Руфину и Присциллу Секунда, также выпившая не один кубок, поспешила помыться именно в это же время. Эфебы и мужчины, хотя взгляд их и нельзя назвать трезвым, всё же, перешёптываясь между собой и партнёршами, посмеивались над внешностью бедной дочки консула. И даже поспорили о том, что тот, кто её поцелует, будет «царём ночи», то есть в постели повелевать, кто, как и с кем. Но никто не решался. «Царя ночи» так и не объявилось. Зато объявилась «царица». Привыкшая распоряжаться подобным в храме. Муция, услышав, в чём дело, встала и пошла к Секунде. Виляя бёдрами, вызывая этим восхищённые восклицания мужчин и неровность своей походки – хмельную «нимфочку» чуть заносило. В шаге от Сципионихи она совсем потеряла равновесие и упала бы в бассейн, не подхвати её сидевшая с блаженной улыбкой девушка. Нежно обвив руками шею поймавшей, Муция сказала: «Азия делает меня царицей!» и, закрыв глаза, соединила свои пахнущие вином  и пьянящие уста с улыбкой Секунды. Чуть спустя в компании шутили: «Аркесилай стала монархом с закрытыми глазами».
  Несколько ранее, в тех же термах, в том же лаконике, Присцилла случайно застала Пульхерию, совсем одну. Председатель судейской коллегии тотчас отослала и своих слуг. Будучи в прекрасном – как во всё время пребывания на вилле – настроении, усугублённом дивным лесбосским многолетней выдержки, она засмеялась уже одной своей пришедшей мысли – разыграть, испытать Клодию. Та насторожилась из-за случившегося уединения, но через миг приветливо улыбалась.
  - Что так рассмешило тебя, милая Присцилла?
  - Вспомнила пару строчек из «Семиаксиев», дражайшая Пульхерия! О Грации! Ты столь изящна, я так тебе благодарна, несравненная Пульхерия! Ты сама словно Аглая или Пасифая! – Муция подошла сзади и стала намывать спинку матроне. – О, какая гладкая молодая кожа! Она так и просит легчайших лобзаний!..
  - Присцилла, - пробует Клодия перевести разговор со скользкой на другую тему. – А какие строчки из «Семиаксиев» пришли тебе сейчас на память? Правда ведь, пьеса вполне заслуживает победы?
  В ответ, лаская ладонями спину, плечи, и шею сидящей на лавке матроны, Муция почти вплотную садится сзади и тихо, с выражением страсти, читает запомнившиеся ей строчки, с D-ой по DV-ую:
- Семиния не сможет…
И это всё моё!.. –
и пухленькие губки фламины повторяют путешествие её ладоней. – Пульхерия… Ты же хочешь… победы… своей пьесы… Стань моей… и моей Бестии… и Ребилии… Только представь… ты всех победишь!.. – уста соблазнительницы ласкают шею и ушки, одна рука всё ближе подбирается к сосцу, другая поворачивает голову Клодии, чтобы лобзания смогли добраться до рта.
  - Нет… нет, Фабия… не знаю… не знаю, - отвечает любящая без ума матрона, по мере представления своей победы и последующей, по её мнению, реакции любимого. – Не знаю, Фабия, я не хотела бы так… может быть… может быть, но только с тобой… Да, но лишь с тобой… - и сказавшие это уста не сопротивляются нежному поцелую.
  Вбежавшая с криком «Госпожа! Моя госпожа! Срочно!» Ана прерывает его.
  - Извини, Пульхерия. Видно, не судьба… - Муция встала и ушла, на пороге лаконика ещё раз сказав. – Прости! Вероятно, не суждено…
  Хотя Пульхерия не решилась попробовать таким образом добиваться первого места, зато другими способами действовала без сомнений.
XXI
  Медитриналии были последним днём перед ЛесБестийскими Дионисиями, и около половины гостей отлучалось в Город. Кто-то отмечать праздник, а кто-то подыскивать дары судьям приблизившихся состязаний. Сама Присцилла тоже запаслась кое-какими подарками и деньгами на жертвы и рано утром явилась в новый храм Бахуса у Эсквилинских  ворот. Коллегия священнослужителей дожидалась задерживающихся членов, но Понтифик, поскольку кворум набрался, открыл совещание. И предложил утвердить предложение Фламины Кибелы, организатора праздника в честь Бога. Присцилла даже привела греческого, из одного аркадского городка с забавным для римлянина названием, жреца Диониса, тирсоносца, выступившего с неплохой речью, наполненной похвалами затее служительницы Реи. Против высказался консервативный пожилой фламин. Но один член коллегии, юный знатный эфеб, остававшийся не один раз в «палатке-претории», пока «дукс» Муция ходила проверять «дозоры», этот эфеб и Поллион, глава коллегии, при голосовании обеспечили перевес в пользу поступившего предложения. И постановили участвовать в назначенном  на следующий день торжественном мероприятии ахейскому жрицу Лиэя и тому молодому коллеге, имеющему сан Второго фламина.
  Присцилла Младшая отсидела утреннюю праздничную службу Отцу Либеру и вернулась в своё пригородное поместье к прандиуму. За которым совершила пару возлияний Вакху и сделала лишь пару глотков, памятуя о двух ответственных днях. Поэтому в столь хмельной праздник, как день сбора винограда, Фабия была трезвой. И ни от кого из авторов и хорегов ничего не приняла, укрепив мнение о своей неподкупности и честности как председателя судейской коллегии. Об остальных судьях ходили разные слухи, но точно никто ничего не знал и сказать не мог. Потому и автор этих строк в данном случае предпочитает умолчать, дабы пустыми сплетнями не порочить светлейших домин.
  Последняя репетиция «Реи Виции», как и предыдущие, не обошлась без юмора. Елена и Шрамик, празднично хмельные, подняли очередной кубок. Муция, пока не было её выхода, подошла к подругам:
  - Сестрёнки! Клянусь Либером, не могу без вина! Дайте хоть понюхаю, - она взяла со столика кубок и с наслаждением втянула ароматный воздух.
  - Держите! Держите её! – кричит Шрамик. – Она опьянела от одного запаха! Сейчас упадёт, держите!
  - Не-е-ет! – притворно шатается Присцилла. – Меня уже не удержать. Буду буянить! Я вакханка! Менада! О Бахус Неудержимый! Всем покажу!..
   Смеясь, подходит Бестия:
  - Бахус неудержимый? Что здесь за история?
  Но в этот момент Кробил, помогающий актрисам, зовёт домин на площадку.
  - Потом, Феодота. Пойдём…
  Вскоре волнение некоторых игравших служанок – всё-таки идёт последняя перед выходом на публику репетиция – несколько растёт и приводит одну из них к маленькому конфузу. Ана, представляющая главную героиню, Вицию, обращается к вестиплике Ребилии, играющей Немую, у которой текст всего три слова:
             - Свои уста, сестра – тебе я говорю, послушай –
     Ты отверзай для речи и любовной ласки,
                Лобзая девушек.
  И, как и предусмотрено по сюжету, целует Немую в губы. Та должна заговорить, но служанка растерялась. Раздаются возгласы: «Забыла!..», «От поцелуя Аны она, наоборот, дар речи потеряла!» и прочие, а рабыня так и молчит. Ей подсказывают её слова: «Да, девушек лобзая!», и она  произносит-таки:
  - Забыла! Да-да, сейчас. Точно! «Да, девушек лобзая!»..
  - Ничего-ничего, - успокаивает Бестия. – Сейчас начнём. Соберитесь, девчонки! С того момента, как Фрина брызгает на Немую вином.
  - О Геркулес! Ой, не могу!
  - Муция, что ещё?
  - Ничего, потом скажу.
  - Снова потом? Ну ладно. Фрина, приготовься. Виция, после брызг начинай, с четыреста восемьдесят пятой строки, конечно. Начали. Фрина, брызгай…
  Далее до завершения, до последней строки, накладок не случилось.
  За ужином Присцилла поведала отложенное «на потом». Когда служанки поцеловались, и одна забыла свои три слова, Фабия вспомнила анекдот, но не стала озвучивать, дабы не сбивать рабочий настрой.
  - Один всадник, пожилой и потерявший милость Мнемосины, приходит в дом и начинает искать со словами: «Где он? Где?! Где он?» Смотрит под кроватью, за занавесями в нише. «Где ты его спрятала?» Лежащая на кровати матрона интересуется: «Что ты делаешь?» «- Ищу любовника». «Да это же ты мой любовник!»
  Подруги заливисто, хватаясь за соседок, хохочут. Когда успокаиваются, совершают возлияние Мнемосине. Присцилла продолжает.
  - Что касается моих слов «Бахус Неудержимый». Скульптуру с таким названием я заказала в тот день, когда мне пришла в голову, явно не без подсказки свыше, быть может, от самого Отца Либера, как я уже не раз говорила – слава Вакху! – в тот день, когда у меня появилась идея провести Лесбестийские Дионисии, - Фабия сделала заказ в мастерской Харета, там, где столь удачно была изваяна «Идейская НимФА»; скульптору и его подручным пришлось отложить все другие работы ради её срочного заказа. – Сегодня утром статуя уже была доставлена в святилище Вакха. Как вы думаете, сестрёнки, что она собой представляет? – следуют разные варианты. – Никто не угадал. Это молодой прекрасный лев с рвущимися от его мощи путами.
  - История с пиратами?
  - Верно, Парис.
  - Что за миф? Не помню.
  - Шрамик, сестрёнка, соверши ещё возлияние Мнемосине.
  - Нет, правда, расскажите. Муция, сестрёнка!
  - Разумеется! – для лучшей подруги Присцилла перескажет хоть всю известную ей мифологию. – По виноцветному – как любит говорить Гомер – по виноцветному морю плыл корабль. Вдруг наблюдатель замечает на берегу спящего юношу. Молодой человек буквально сияет небывалой красотой, а его одежда изящнее, богаче, краше царской. Пираты – а это был пиратский корабль – решают захватить прелестного эфеба, чтобы получить за него большой выкуп. Главарь отряжает несколько удальцов на лодке, и те привозят молодого человека и там же, в шлюпке, связывают. Едва его ставят на палубу, откуда ни возьмись, начинает сочиться вино, а верёвки, связывавшие прекрасного юношу в венке из хмеля, сами собой падают разорванными на доски палубы. «Безумцы! – кричит кормчий, падая на колени перед юношей. – Вы захватили Бога! Немедленно отвезите его обратно!» Но главарь приказывает снова схватить эфеба. Тогда Бахус – а это был он – принимает облик могучего льва и с грозным рыком, с оскаленными огромными острыми клыками делает движение в сторону морских разбойников. Те в ужасе прыгают в море и тонут (сжалившиеся Ино и Фетида превращают их в дельфинов). Лишь кормчего пощадил Вакх… Так вот, в связи с темой наших сатир этот образ означает ещё и следующее. Поскольку семиаксии проповедуют единственного Бога, а всех остальных не признают, этим самым их Бог и они сами будто бы восстают на наших Богов во главе с Юпитером и пытаются их одолеть и словно поработить. Но Всевышние некогда одолели столь мощных и грозных соперников как Титаны, и явно не семиаксиям с их Господом восставать против Блаженных Бессмертных!
  - А тех, кто попробует, ждут, к примеру, львы на аренах.
  - Точно, Бестия!
  - Я помню, немало их истребили три-четыре года назад, - говорит квирит, лежащий подле Веры. – Многим тогда понравились в том числе и клыки львов, рвущие негодных безумцев. Отличное зрелище!
  - Надеюсь, зубы сатиры также не заставят скучать почтенную публику…
XXII
  Вечный Город озарён ярким сиянием Лучезарного Феба. Начался четвёртый час четвёртого перед октябрьскими идами дня. В тэмплуме святилища Отца Либера звучат слова греческой молитвы. Одним из последних слышится: ;;;;;;;;;Едва оно прозвучало, читавший молитву аркадский служитель Диониса, жрец-тирсоносец, даёт знак.
  Шесть красивых эфебов, одетых, как и большинство остальных участников шествия, в чистейшие белые одежды, выходят из тэмплума и, повернув налево, окружают высокий деревянный постамент, украшенный редкими, невиданными цветами из далёкой Африки. На нём, в семи песах над мостовой, стоит на тонкой гранитной плите изваяние «Бахус Неудержимый». Тонкой искусной работы, в натуральную величину, беломраморный лев, выражающий свободу и мощь. На изрезанных орнаментом досках подножия прикреплены по три кольца с обоих боков, и юноши, взявшись за них, с лёгкостью трогают с места постамент со статуей Бога в образе прекрасного зверя. Внутри большого деревянного ящика постамента скрыты колёса и несколько рабов. За юношами, то есть за Бахусом, выходят Понтифик и Второй фламин Либера и греческий жрец Многогроздного Бога. Понтифик передаёт аркадцу тяжёлый серебряный жезл, обвитый золотым хмелем, и тирсоносец возобновляет молитвы, произносимые на Дионисиях в Элладе. За служителями Отца Либера следуют действующие магистраты во главе с консулом Сципионом Азиатским.
  Когда они выходят из тэмплума, эфебы уже снова поворачивают налево, за угол ограды святилища, ступая на Виа Тибуртина. Невдалеке, с треть стадия, позади остаются Эсквилинские ворота. Когда юноши доходят до конца опоясывающей храм колоннады – то есть до другого угла, там, где ориентированный на восход опистодом – слева, за изящным железным забором, становятся видны привезённые из Лация и Этрурии молодые деревца восстановленных Садов Мецената. Их яркие осенние кроны, как и коринфские капители храма Вакха, освещены солнцем, поднимающимся справа и впереди процессии. Из тэмплума поворачивают к дороге последние почётные гости, а первые из них – уже на саму дорогу. Все пышноувенчанные и нарядные, сенаторы и важные всадники, жрецы и жрицы других коллегий, члены их семей. После из ворот святилища ступают мальчики, жмурящиеся на солнце, подчёркивающее яркую белизну одежд; пурпурные каёмки горят на белом фоне, словно жертвенный огонь. Следом за самыми красивыми девушками с корзинами, полными цветов, ведут животных, предназначенных на тот самый огонь, на алтарь. Это дюжина разномастных быков и коров, обвитых цветочными гирляндами, с позолоченными рогами. Впереди красивый крупный белый вол, шагающий даже как-то степенно и торжественно.
  Последними из тэмплума вышли улыбающиеся юные девы. Остальные участники шествия дожидались на улице, заполнив половину её пространства вплоть до ворот. После жертвенных быков и младых красавиц идут играющие флейтистки и пританцовывающие бубенщицы, музыкантки с тимпанами и систрами. А за ними, когда голова колонны уже повернула на Лабиканскую дорогу, тронулись все пожелавшие принять участие в празднестве. Среди них много клиентов Присциллы Младшей, её знакомых, присоединялись и просто случайные прохожие.
  Когда процессия вышла за городскую черту и приблизилась к повороту на объездную дорогу, благородные её участники, включая Понтифика Вакха, устроились в поджидавших их носилках и добрались до ЛесБестий более комфортно. У поворота с Латинской дороги на просёлок в торжественное шествие влились ждавшие его многие гости виллы, остальные встречали процессию у ворот. По специально устроенным дощатым мосткам, протянутым от Нового дома до сцены, постамент с Бахусом Неудержимым был прокачен и установлен в центре портика. Здесь аркадский жрец Диониса – отысканный и приглашённый, кстати, Сальвией – воскурил перед доставленным изваянием Бога фимиамы, прочёл краткие молитвы, зажёг лампаду и, вместе со многими шествовавшими от самого храма, совершил возлияние. Пением пэана он закончил церемонию по установке образа Отца Либера. Был полдень.
  Поллион объявляет о прандиуме, Присцилла указывает на накрытые столы, стоящие по извилистому берегу ручья. Флейтистка и бубенщицы получают возможность отдохнуть. В окрестности скоро становится слышен многоголосый шум застолья. Прервавшийся на пару часов временем отдыха и возобновившийся в обед.
  В начале одиннадцатого часа все зрители расселись по местам, и вышедший на сцену  Тит Децин – он сам попросился в ведущие-глашатаи – торжественно объявил о начале соревнования хоров. Сначала выступили шесть девичьих, из которых первому исполнять гимн по жребию выпало Митиленскому. Девушки под руководством Метеллы достойно открыли программу, спев гомеровский гимн Дионису:
               Шумного славить начну Диониса, венчанного хмелем,
          Многохвалимого сына Кронида и славной Семелы.
                Пышноволосые Нимфы вскормили младенца, принявши
             К груди своей от Владыки-отца и любовно в долинах
Нисы его воспитали. И, волей родителя Йова,
                Рос он в душистой пещере, причисленный к сонму Бессмертных.
                После того, как возрос он, Богинь попечением Вечных,
                Вдаль устремился по логам лесным Дионис Многопетый,
                Хмелем и лавром венчанный. Вослед ему Нимфы спешили,
              Он же их вёл впереди. И гремел весь лес необъятный!
                Также вот радуйся с нами и ты, Дионис Многогроздный!
               Дай и на будущий год нам в веселии снова собраться!
  Театр в ЛесБестиях загремел, аплодируя прелестницам, похожим на юных нимф. Он заполнен более чем наполовину, и, пока один девичий хор сменяет другой, зрители ещё подтягиваются. Свободные, никем не занятые сиденья в партере и первых рядах понемногу заполняются любовницами и любовниками по праву сидящей там аристократии. Пославшей слуг привести указанных счастливцев из числа граждан попроще. К выступлению мужских профессиональных хоров, последовавшему за коллективами мальчиков, пустых мест в партере не остаётся, за исключением императорского кресла – Принцепс так и не нашёл времени приехать. Консул Сципион, предупредивший Присциллу, что его товарищ по должности сможет приехать «только завтра, и то ненадолго, часа на полтора», пригласил на места Гая Беллика одного очень соблазнительного мальчика и пару, вместе с их любовницами, всадников, помогающих ему нести расходы, сопряжённые с высшей магистратурой. Свободными остаются только седьмой и восьмой ряды театра Фабии, где разместилось лишь с пару десятков зрителей.
  Отзвучал последний, в мужском исполнении восьмой, гимн Хмелевенчанному  Многогроздному Богу. Вскоре смолкли аплодисменты победителям: трём руководителям хоров Присцилла Младшая и Сципион Азиатский вручили почётные награды: бронзовые треножники с некоторым количеством ауреусов. Главам ставших первыми хоров девушек и мальчиков – симпатичной молодой плебейке и красивому статному мужчине с кудрявой бородой – достаются ещё и поцелуи награждавших.
XXIII
  Ведущий объявляет о предстоящем спектакле.
  - Это идущая вне конкурса мини-трагедия «Трибун Аллиций». Её скромный автор, Тит Децин, перед вами. Хорегом выступает мой светлейший патрон: Тит Клодий Эприй Марцелл…
  Пока слуги снимают с возвышения портика постамент и статую Бахуса Неудержимого, пока устанавливаются декорации пролога и зажигаются факелы, специально подготовившийся Децин вкратце объясняет зрителям основные положения учения недозволенных коллегий безумцев. Например, что семиаксии обращаются друг к другу «братья и сёстры в Иисусе»; что Иисус – иудей, основатель зловредного суеверия, осуждённый на казнь своими же соотечественниками, которым он и проповедал, сами семиаксии считают его сыном иудейского Божества, зовущегося Четырёхбуквенный; родила его, Иисуса, земная девственница; последователи должны соблюдать его «заветы»: «не клясться», «любить врагов как себя», «когда ударят по одной, подставлять другую щёку». Надо всем этим театр дружно смеётся. Но вот ведущий-глашатай, увидев, что всё необходимое сделано, а хор готов к выходу, просит взглянуть:
  - … к каким последствиям может привести столь ужасное безумное учение. Действие происходит во время восточной кампании наших доблестных войск. Итак, вашему вниманию представляется пьеса «Трибун Аллиций».
  Децин умолк. Сципиону подсказывают, консул встаёт и громко говорит автору:
  - Введи свой хор!
  Занавес опустился – спектакль начался.
  Актёры отлично знают своё дело. Публика принимает действие неплохо. В решительные моменты наиболее впечатлительные и затронутые происходящим на сцене зрители кричат в адрес главного героя: «Что ты делаешь, безумец?!», «Аллиций, дурак, ты же всё погубишь!», «Слушай Филиона!» и тому подобное. Когда ничего уже не изменить, публика негодует, а под конец единодушно одобряет Фурий. Представление завершено. Самые сочувствующие кричат: «Долой сектантов!». Кажется, окажись здесь семиаксии, их разорвут на части. Но крики тонут в аплодисментах. Вышедшие актёры и автор благодарят, откланиваясь, и покидают сцену.
  Все расходятся на ужин. Вслед за ним, при свете факелов, начались разудалые весёлые пляски девушек и юношей, а затем и женщин и мужчин, изображавших буйную свиту Бахуса – вакханок и Нимф, Сатиров и Силенов…
  Вера, которой, в отличие от лучшей подруги не надо было участвовать ни в церемонии награждения, ни в других официальных мероприятиях, ни в спектакле на следующий день, выпивала как обычно, плясала гораздо развязнее, как истая вакханка. Уже который раз она повторяет Муции:
  - Как я восприняла слова нашего консула, о! «Введи свой!..» чего-то там.… Звучало так эротично! – вскоре Присцилла слышит от Веры другое. – Бери Бестию, пойдём к мальчикам, к мужчинам, пойдём! Чего стоишь? Они уже ждут там!
  А когда они проходят мимо белеющей в темноте – впрочем, везде вдоль дорожек горят факелы – мимо белеющей статуи Бахуса Неудержимого, Шрамик задерживается и разглядывает льва сзади и снизу.
  - Клянусь Кифереей! Я завидую той львице, что будет подругой столь могучего и невоздержного льва – у него такой твёрдый и боевой чЦн!..
  Забрав себе не самого симпатичного мужчину, полноватого претора, Шрамик оставляет, поцеловав, лучшую подругу. Слышно, как она, удаляясь, громко разговаривает:
  - Пойдём в твой преторий… Ну и что?.. Ты же претор, значит, твоя палатка – преторий!.. – а потом неожиданно слова из эксода трагедии. – Долой сектантов!.. Невеста, будь спокойна! – но затем Веры более не слышно.
  «Наверное, её попросили помолчать, - думает Присцилла. – А это действует, только если просить поцелуем… А мне, похоже, тоже придётся выпить пару кубков…» Вслух обращается:
  - Милая Бестия! Мужественные квириты! Прошу прощения, мне нужно идти.
  - Приходи всё-таки к себе, мы будем там, - после лобзания, уже уходя и обернувшись, зовёт Руфина.
  Присциллу же пригласил консул, и она решила не пренебрегать этим приглашением, хотя Сципион ей совсем не нравился. К счастью, когда она пришла к отведённой ему в Старом доме спальне, его слуга сказал, что хозяин уже спит. Но тут подошла его дочь, призывая Фабию посетить её. Подарив Азии головокружительный поцелуй, Присцилла просит понять её усталость и необходимость рано вставать. И это была не отговорка, а правда. Поднявшись на второй этаж, фламина входит в кубикул, предоставленный брату.
  Торкват приехал как раз к началу первой сыгранной в театре Фабии пьесы. Вместе с женой они сели в кресла поблизости от главной судьи. Брат и в ходе спектакля, и после него выражал восхищение текстом и исполнением, несмотря на личность хорега. Юния была весьма захвачена четырьмя эписодиями, но эксод, как было хорошо видно, её разочаровал. Организатор Дионисий читала «Трибуна Аллиция», видела целиком репетицию, и во время представления на сцене больше вертела головой, наблюдая реакцию зрителей в театре вообще и ближних соседей в частности. Муция заметила и пару обменов взглядами и улыбками между её братом и супругой того самого претора, что теперь ушёл с Верой. На ужине они перемигнулись – очередные уколы ревности обеспокоили Фабию – а на плясках «сатир» Торкват и «нимфа»-жена претора пошептались. Поэтому, когда в покое старшего брата – Спурий был счастлив пожить пару дней в походной армейской палатке – когда в этом покое не оказалось любимого, любящая сестра не удивилась. «Я вполне это предвидела и говорила ему, - думает она. – Но политика для него важнее. Однако пока, похоже, это мало приносит плоды…»
  - Кто здесь? – проснувшаяся Арулена не может разглядеть даже при свете лампы и прерывает думы вошедшей.
  - Прости, что разбудила, Юния. Ужасно устала я нынче. Прилягу здесь?
  Арулена кивает:
  - Конечно.
  - Благодарю. Ана, помоги и иди отдыхать. В конце утренней стражи разбудишь.
  Вестиплика, единственная из слуг сопровождавшая госпожу после бани, сняв с неё тунику и туфли, удаляется.
  - Юния, как тебе спектакль? – укладываясь и укрываясь, спрашивает Фабия, чтобы что-нибудь сказать.
  - Я не хожу последнее время в театр. Что-то разонравилось, - слышит засыпающая фламина. – К тому же неохота одной ходить, Присцилла, а Квинт почти не бывает дома даже в праздники. А тут он говорит, что ты организуешь театральные состязания, где пьесы на тему семиаксиев и их учения, и я решила съездить, а Квинт будто не ждал, что я соглашусь. И правда, в первый месяц он несколько раз приглашал меня на разные зрелища, а я отказывалась, а тут… А теперь он за ужином сказал, что нужно обязательно поговорить с кем-то, с претором, что ли, и ушёл. А я после ужина сюда. А спектакль сначала понравился. Я переживала за Аллиция и Савла и думала, что Захарий, может быть, всё-таки образумится… Но потом… Мне было неприятно, когда все зрители… - дальше Фабия совсем заснула и не слышала.
XXIV
  Когда восход Божественного дневного светила ознаменовал начало второго дня Дионисий, театр Фабии в пригородном имении ЛесБестии отнюдь не был пустым. Перед вновь установленным в центре дорического портика изображением Бахуса прямо на сцене проводится торжественное жертвоприношение и обряд очищения всех присутствующих в театре. Приносят жертвы и совершают люстрации несколько высокопосвящённых жрецов из разных коллегий, но главное делается Понтификом Вакха. Под игру флейты он одной за другой перерезает горло двенадцати жертвам: быкам и коровам. Вскоре за жертвами следует обильное возлияние: из сотен кубков и священнослужители, и присутствующие проливают дорогие прекрасные вина. Здание почти заполнено, лишь порядка семи десятков мест на последних рядах свободно. Театральные состязания открыты.
  Множество слуг быстро подчищают сцену и всё прочее. На неё поднимаются Фламина Кибелы и два гражданина, занимающие высшую годичную государственную должность: Беллик Натал и Сципион Азиатский. В чаше, стоящей в центре сцены и внимания, перемешаны тринадцать названий пьес, которым в этот день, третий до октябрьских ид, предстоит бороться за звание лучшей. Консулы и жрица Великой Матери Богов по очереди, начиная с Фабии, вынимают из чаши тонкие двойные дощечки, раскрывают их и читают, глашатай Децин повторяет громче, во всеуслышание, кому под каким  номером выпадает по жребию выступать… Последнюю табличку доставать снова Присцилле. Она, как и многие гостившие в ЛесБестиях уже несколько дней, знает единственное оставшееся не оглашённым название. Всё-таки фламина раскрывает дощечки, ломая маленькую восковую печать, и убеждается, читая вслух:
  - Автор: Корнелия Руфина Бестия, - глашатай повторяет так, что хорошо слышно и на последнем ряду. – Хорег: Секст Лициний Альбин, - это один из самых богатых поклонников Бестии, всадник, недавно вернувшийся из восточной провинции. – Пьеса «Рея Виция».
  Далее следует неожиданное для самой владелицы виллы. Беллик Натал идёт занимать своё место среди зрителей, хотя должен был обратиться к автору, чьему сочинению выпало быть представленным самым первым. Напротив, его товарищ по должности остаётся на сцене сам и задерживает собравшуюся было уходить Фабию. Он обращается к публике:
  - По инициативе почтенной матроны Сальвии Либералии, от имени и по поручению многих хоров, всех авторов и хорегов, а также коллегии Либера, за прекрасную организацию и устройство сего зрелища награждаю Фламину Великой Матери Богов Присциллу Младшую, - подбежавший помощник передал ему изящный серебряный венок-трифолиум, - этим венком!
  И консул под аплодисменты надевает награду Присцилле, бросившей свой скромный цветочный венок в партер. Его поймал один молодой сенатор, но Тит Марцелл тут же купил у него эти сплетённые простые цветы.
  - Благодарю! Всех благодарю! – радостно говорит Фабия, Сципиону достаётся и поцелуй почётноувенчанной молодой женщины.
  Гай Макр хлопает вместе со всеми; вскоре, по окончании первой сатиры, он уедет сразу вслед за консулом Наталом. А пока – Бахуса Неудержимого опять спустили за портик, декорации «Семиаксиев» уже установлены у его колонн – коллега Натал обращается, за отсутствием автора к хорегу постановки, начинающей первенство, то есть к Клодии Пульхерии: «Введи свой хор!» Муция, пробирающаяся к своему месту, подмигивает лучшей подруге. Их сидения стоят вплотную – пять судейских кресел в самой середине четвёртого ряда. Центральное у Присциллы как председателя жюри, оно стоит, если считать от сцены, за пустующим императорским – Гальба прислал приветственную записку, зачитанную накануне вечером – консульскими и креслом Тита Марцелла. Слева от своей главы сидят судьи Ребилия и Клементина, справа Вера – перед которой расположился её отец с юной подругой из Митиленского хора – и Секунда. Под рукой у всех судей церы для оценок спектаклей. Чуть зазевавшийся глашатай заканчивает объявлять:
  - … Сабин. Хорег: Клодия Пульхерия. Пьеса: «Семиаксии, или Кто это такие?» – и удаляется; занавес опускается.
  На сцену входят Корифей и Хор. Действие пьесы, а с ним и сами столь ожидаемые угодные Вакху и Талии состязания, начались.
  С самых первых строк зрители одобряли и смеялись, и «Семиаксии» прошли успешно, награждённые, по меньшей мере, громкими аплодисментами. Судьи сделали первые пометки на своих вощёных табличках…
  Феб направляет свою ослепительно сияющую колесницу выше, быть может, чтобы даже тянущие её Пирой, Эой, Флегон и Этон могли лучше разглядеть происходящее на сцене театра Фабии в ЛесБестиях. Значительное время портик и щиты декораций скрывают от них в тени часть сцены, в четвёртом часу наибольшую, а потом всё меньше – колесница Златокудрого Аполлона катится под уклон – всё меньше, пока в десятом им не открывается вид на всё пространство подмостков, правда, сбоку и с немалой высоты. К этому времени закончился уже десятый спектакль.
  Около полудня, под номером шесть, был показан «Праздник не для всех». Несмотря на не самую блестящую игру труппы встреченный публикой лучше всех на тот момент – даже, как показалось среброувенчанной судье, чуть лучше шедших первыми «Семиаксиев».
  Перерыва на трапезы регламент ЛесБестийских Дионисий не предусматривал. Лишь между эписодиями и пьесами возникали паузы, необходимые для смены декораций и других технических нужд. Связанных, к примеру, с обслуживанием двух машин, большой и малой. В эти промежутки начиналось всеобщее движение. Более всего носились в суете и заботе многочисленные слуги, доставляя полные блюда – на завтрак, в частности, была свежая жареная говядина – и амфоры вина и унося пустые.
 Те, кто не успел перекусить до начала седьмого спектакля, «Клодонки», едва ли могли доесть между эписодиями. И не столько из-за того, что не требовалось смены декораций, сколько из-за того, что во время сценического действа спокойно пожевать не удавалось – громкий хохот сотен собравшихся доносился, пожалуй, до самого Города. Иногда он сменялся просто смехом, тише и спокойнее, и лишь изредка, перед очередными раскатами, вклинивалась тишина. Без преувеличений судьи могли отметить, что успех комедии Сальвии был оглушительным. Сидевшая чуть позади и справа от жюри сочинительница смеялась вместе со всеми: и над собственными шутками, и весьма радуясь подобному приёму. Рядом с возлюбленной был счастлив и её хорег, делящий с ней радость и успех.
  Многие авторы уже прошедших пьес страстно завидовали Либералии и, не в силах ничего сделать, так же злословили. Другие, кому ещё только предстояло наблюдать воплощение своих произведений на сцене и реакцию зрителей, не менее страстно желали превзойти блеск «Клодонки».
XXV
  По окончании первой постановки её хорег прислала председателю коллегии судей пространную записку с просьбами, даже мольбами, обещаниями и щедрыми посулами. Аналогичные церы получили и другие судьи. Лишь то отличало адресованное Присцилле послание, что Пульхерия, неведомым образом угадав, писала: «Милая Присцилла! Ты, как и я, любишь много лет одного мужчину. Я хочу сделать ему, своему возлюбленному, приятное, и надеюсь, ты меня поймёшь. Я же готова для этого почти на всё – ты помнишь…» Последнее предложение, очевидно, было намёком на случай в термах, и далее матрона ещё прозрачнее давала это понять. Что касается первых двух приведённых предложений, Фабия вполне понимала.
  И ещё как! Она сама была почти счастлива, когда любимый несколько раз, после каждой особо удачно высмеивающей семиаксиев пьесы, подходил благодарить её за это зрелище. Доставившее ему много удовольствия как автору работы «Против семиаксиев», то есть, можно сказать, идеологическому противнику этих вредных сект. А его признательность и благодарность, о которых любящая думала наравне с главной идеей при появлении замысла ЛесБестийских Дионисий, эта благодарность принесла несравнимое ни с чем наслаждение. Присцилла слушала льющиеся для неё мёдом слова, и её словно уносило из театра в блаженные небеса, и она не могла припомнить сказанное. Она ощущала на коже лица, шеи, мочек чудесные касания медоточивых уст – и это было наслаждением небожительницы…
  В отличие от многословной – и всё-таки задевшей нужные и нежные струны лиры, то есть лирически настроенной души Фабии – в отличие от многословной записки Пульхерии церы другой матроны были очень лаконичны. Перед началом своей пьесы она послала мальчика-слугу попросить председателя судей повернуться. И когда Присцилла это сделала, Либералия сказала ей:
  - Специально написала о твоём родоначальнике! – подразумевая одного могучего героя «Клодонки».
  А два главных персонажа, знатные горожане, особо пришлись по душе тем, кому Сальвия, как она сама и говорила, посвятила своё сочинение. Эти люди, в их числе и Присцилла, казалось, аплодировали так, что хотели заглушить, перерукоплескать всех прочих восторженных зрителей.
  Актёрам, которым предстояло выходить следующими, судя по всему, было трудно настроиться на должное исполнение. По крайней мере, в прологе и первом эписодии в их действиях ощущался лёгкий мандраж, заметна была некая скованность. В следующей, девятой, пьесе, довольно неплохой, однако несколько затянутой и по развитию сюжета, и в нарушение формата – шесть эписодиев на полторы тысячи строк – были задействованы две театральные машины; меньшую из них и соорудили только для этого представления. Этот ход, смелое использование в комедии сразу двух машин, и вообще сама пьеса понравились публике, встречавшей и аплодировавшей примерно наравне с тем, как это было и с «Семиаксиями».
  Так, для очень многих малозаметно, пролетел день состязаний, близился уже двенадцатый его час. Десятый и одиннадцатый спектакли мало того, что не отличались поэтическими, литературными достоинствами, ещё и воплощались явно не на высшем уровне. В первом из них актёры часто делали неправильные ударения, нарушая размер стихов; это не считая других недочётов, даже не отмеченных судьями, но замеченных и ими, и зрителями. Во втором вообще два раза одна и та же актриса забывала свои слова, и автор – вольноотпущенник одного сенатора, выступавший в роли Корифея – вынужден был шёпотом ей подсказывать. Чуть лучше был встречен двенадцатый – на среднем уровне, неплохо.
  И вот уже подошло время двум судьям и ещё одной зрительнице из партера, автору последней пьесы, идти готовиться к выходу на сцену…
  В двух словах: блестяще, превосходно! Так была сыграна и принята «Рея Виция». Более чем достойно завершив второй день ЛесБестийских Дионисий, их главное зрелище, состязания сатир.
  Когда отшумели рукоплескания, и глашатай объявил о конце первенства, часть гостей уехала в Город, в том числе и Торкват. Большинство же перешло из театра за вновь накрытые на берегу ручья столы. Зажигались факелы, играли музыканты, сновали слуги. Ужин, разумеется, превратился практически в обсуждение увиденного и услышанного, часто вспоминали особо понравившиеся моменты и строки, снова смеясь и хохоча. Профессиональные актрисы, некоторые актёры, актрисы-любительницы, особенно служанки из «Реи Виции», были буквально нарасхват, сполна ощущая популярность. Бестия и Присцилла наслаждались головокружительным успехом – как автор одной из лучших пьес и как организатор-устроитель великолепного зрелища, и обе ещё, пожалуй, как удачно дебютировавшие артистки сцены. Чувства и впечатления девушек труднопередаваемы…
  Что касается Фелиции, то, помимо прочего, все выражали своё восхищение её перевоплощением на сцене: немало зрителей даже не узнавали её поначалу, когда она только появилась по ходу пьесы…
  Возлияния, вероятно, могли бы заставить ручей выйти из берегов, если бы их не впитывала подсохшая за полмесяца без небесной влаги земля. Муция, наконец, могла расслабиться, и она это делала, позволяя себе выпивать, тем паче, что большей частью тосты всех ближайших застольных соседей поднимались за её здоровье и различные превозносимые достоинства. Кроме того, как было не выпить после возлияний Отцу Либеру и Талии, столь благоволившим, покровительствовавшим первым ЛесБестийским  Дионисиям…
  Весьма редко, но это случается даже с Муцией: хотя до ложа она дошла, но до близости на нём не дошло. Точнее, а размеры кровати это позволяли в полной мере, близость всё же была, но у другой молодой женщины, супруги консуляра, которой достались сразу два партнёра, а Присцилла – Ана едва стянула с неё тунику – устроилась спать на краешке двухсаженной постели. Верная вестиплика-фаворитка укрыла одеялом свою обожаемую госпожу и, краешком глаза уловив на себе похотливый взгляд мужчины, поспешила прочь из опочивальни.
  Ещё не закончилась первая стража, а все гости, за редким исключением, предпочли перебраться со становившегося чересчур уж свежим воздуха в тёплые покои. Несмотря на обилие выпитого, похолодание явно ощущалось, как и сырость, принесённая весьма холодным Зефиром.
  Когда зрители аплодировали последней пьесе, её провожал и Мусагет – солнце заходило среди появившихся встречать его там, на западе, тучек. Закат получился красивым.
  Сначала слуги несли господам тёплые одежды и одеяла, но с исчезновением звёзд – будто небесные искорки ещё пытались своими лучами согреть собравшихся за столами – с их пропажей прохлада стала пробираться и под тёплую шерсть одеяний и одеял. Общее застолье прекратилось, но, не утратив в совокупности частностей вакхического задора, продолжалось в более комфортной обстановке. Так проходила ночь перед третьим, заключительным днём ЛесБестийских Дионисий.
XXVI
  Присцилла считает единственной маленькой несправедливостью в распределении мест лишь одно. То, что они с коллегами-судьями отдали третий приз «Семиаксиям», самую чуточку обойдя вниманием «Праздник не для всех» и, возможно, девятую, «двухмашинную» пьесу, занявшие четвёртое и пятое места.
  В канун октябрьских ид прохлада пасмурного утра освежала публику, шедшую из своих опочивален в театр. Претексты и другие верхние одежды из толстой шерстяной ткани поверх таких же удлинённых туник неплохо защищали от сырости и холода. Всё же зрителей на церемонию награждения пришло наполовину меньше, чем уходило вечером по окончании последней пьесы. Перед вновь установленной в портике статуей Бахуса Неудержимого греческий жрец совершил возлияние Богу, вместе с ним и почти все присутствующие. Затем Митиленский хор – занявший третье место в своей категории – исполнил гимн Дионису и уступил место на сцене судейской коллегии – вместо семи прелестниц вышло четыре, не считая Азии, которую ни ухищрения с платьем, ни косметика не могли подвести под это определение – «прелестница». Пять судей огласили своё коллегиальное решение. Каждая из них объявила по три занятых места: Азия – с тринадцатого по одиннадцатое, Клементина – с десятого, которое заняла пьеса Парис, по восьмое, Фелиция – с седьмого по пятое, Вера – с четвёртого по второе. Начиная с третьего, победители получали награды. Бронзовые венки-хедра и треножники, амфоры с прекраснейшим вином и денежные призы: для третьего места – бронзовые монеты, для второго – серебряные, для первого – ауреусы. Всем участникам достались, безусловно, аплодисменты благодарных ценителей театральной сатиры. Секстия, вручая вознаграждения, расцеловалась с Клодией Пульхерией, а затем с Бестией и Секстом Альбином.
  Главного победителя награждает Присцилла Младшая. Сама председатель коллегии судей творческого конкурса, увенчанная серебряным венком-трифолиум, надевает бронзовый с золотыми нитями венок венок-хедра поразительной матроне Сальвии. И дарит под аплодисменты зрителей ещё и продолжительный нежный поцелуй. Хорегу-победителю в качестве дополнительного приза достаётся менее длительное лобзание, зато удвоенное, от пары блестящих красивейших аристократок. От награждавшей почётными дарами организатора первенства и от награждённой победительницы.
  Завершает церемонию награждения торжественная молитва Отцу Либеру. Едва аркадский тирсоносец заканчивает её, закрывая тем самым и ЛесБестийские Дионисии, как хмурившееся небо перестаёт сдерживать свою влагу. Дождик пытается охладить эмоции участников и зрителей, но гости спешат укрыться,  радостные чувства не ослабевают благодаря поддержке гроздного напитка Вакха. Первые возлияния весьма довольная Присцилла совершает Бессмертным, ещё раз, на закрытии, явившим знак своего одобрения: дождь пошёл только по завершении самой последней части празднества…
  Греческий служитель Диониса увёз в свой городок в Аркадии, в маленькое святилище Бога в двух шагах от центральной площади, копии памятных  медных табличек. Такие же получили сами авторы, хореги и два консула, а оригиналы ещё вечером увёз с собой Понтифик Вакха, на хранение в архив нового храма, что недалеко от Эсквилинских ворот. Надписи на них сделаны по-латински, но на манер греческих. Вот что начертано на трёх памятных металлических табличках.
  «Третий приз в состязаниях сатир на ЛесБестийских Дионисиях присуждён пьесе «Семиаксии, или Кто это такие?»
  Клодия Пульхерия была хорегом, Гн. Домиций Сабин – автором пьесы, Г. Беллик Натал и П. Сципион Азиатский – консулами.»
  «Второй приз в состязаниях сатир на ЛесБестийских Дионисиях присуждён пьесе «Рея Виция».
  С. Лициний Альбин был хорегом, Корнелия Бестия – автором пьесы, Г. Беллик Натал и П. Сципион Азиатский – консулами.»
  «Первенство в состязаниях сатир на ЛесБестийских Дионисиях присуждено пьесе «Клодонка».
  Кв. Куллеон был хорегом, Сальвия Либералия – автором пьесы, Г. Беллик Натал и П. Сципион Азиатский – консулами.» 

                Примечания к книге одиннадцатой

1) Гирканский Понт – Каспийское море. В античности легендарную страну амазонок обычно локализовали у южного побережья Понта Эвксинского, однако нек-рые авторы, напр-р, Плутарх (Помпей, XXXV), сдвигают её ближе к Каспию, на Кавказ.
2) Микены и Тиринф – могущественные в XIII-XII вв. до н.э. гр. города. По решению Юпитера и Юноны в них царствовал Эврисфей – до тех пор, пока его родственник, Геркулес, не выполнит двенадцать его поручений.
3) Гектор – самый могущественный троянский герой, сын царя Приама, военный вождь троянцев.
4) Терсит – рядовой ахейский воин, безобразный внешне, сварливый демагог.
5) Через одиннадцать веков и два десятка лет – если брать конкретные цифры, то в античности взятие Трои датировали 1184 г. до н.э.
6) река Абант – совр. Алазань, левый приток Куры. В битве на стороне варваров, т.е. войск Митридата, как передают др. историки, сражались и амазонки.
7) Пенаты, Маны, Лары – Божества дома, жилища. Пенаты - два Божества, следящие за снабжением семьи продовольствием и водой. Маны – духи умерших предков. Лары – духи семьи и добрые Гении дома.
8) Великие Дионисии – большой весенний гр. праздник, в ч., в Афинах, отмечающийся в месяце элафеболионе, главный из праздников, посвящённых Дионису (другие – это, напр-р, Сельские Дионисии, Ленеи). В Афинах проводился в течение пяти дней. Вообще, театр как искусство берёт своё начало от праздничных шествий и обрядов в честь Диониса.
9) сатировская драма – жанр пьес, нечто среднее между трагедией и комедией.
10) ателлана – народная комедия с несколькими устойчивыми персонажами.
11) Аполлодор Афинский – грамматик II в. до н.э., автор ф-фских, исторических и мифографических сочинений.
12) «Свекровь» - знам. комедия великого р. комедиографа Т. Макция Плавта (III-II вв. до н.э.).
13) Знаменитый плебейский трибун 690-х – см. прим. 12 к книге третьей.
14) Марк Анней Лукан – талантливый р. поэт.
15) Гай Валерий Катулл – знам. р. поэт-лирик (I в. до н.э.), известен цикл его стихотворений, воспевающих Лесбию. За этим именем скрывалась возлюбленная поэта, скандально знам. аристократка Клодия, сестра трибуна Пульхра.
16) Пульхерия – имя означает «красивая» (скорее всего, это какая-то другая ветвь рода Клавдиев Пульхров, либо вообще недавно пожалованная патрицианским достоинством; в упомянутой известной фамилии женщины обычно носили имя Пульхра).
17) партер – в Др. Греции действие спектакля разворачивалось на полукруглой площадке, орхестре, позади неё стояло помещение скенэ, из дверей к-рого выходили актёры и на стене к-рого были декорации. В Риме на площадке «орхестры» был устроен «партер» (тогда такого слова не было), где стояли сиденья самых привилегированных зрителей – сенаторов. Актёры выступали на возвышении сцены.
18) консулы Сципион и Натал (Гай Беллик Натал) – консулы-суффекты 68 г., с сентября по декабрь. Публий Корнелий Сципион Азиатский Азиатским звался, видимо, в честь предка, Луция Корнелия Сципиона Азиатского, который своей блестящей победой (при Магнесии в 189 г. до н.э.) над сирийским царём Антиохом III положил начало р. экспансии в Азии. Помогал Луцию его великий брат, Публий Сципион Африканский, победитель Ганнибала.
19) надзор за возведением – надзор, в оригинале  лат. cura – забота, иначе говоря, Корнелии поручается фактически организация и финансирование возведения указанного.
20) Юпитер – пленившись, красотой Европы, принял облик быка и похитил её из Сирии, на острове Крит они стали близки.
21) Тартар – самая глубокая и мрачная часть подземного царства, где томятся Титаны, побеждённые Юпитером (и помогавшими  ему Богами).
22) Ирида – Богиня радуги, вестница Богов. Один из эпитетов – Вихреногая (как очень быстрая).
23) Rex – царь; regina – царица; vitiosus – порочный; vincere – побеждать.
24) Альба – один из древнейших городов Лация, Нумитор – дед Ромула и Рема.
25) посвятила в Дельфы – т.е. поднесла храму Аполлона Дельфийского.
26) комос – буквально с гр. «весёлое шествие»; от этого ритуального действа, посвящённого Дионису, и произошла комедия; космос (гр.) – мир.
27) Арктур – праздник, отмечаемый 1 октября.
28) литургия – гр. буквально «повинность». Богатые граждане гр. полисов не платили налогов в совр. смысле, а несли разного рода литургии. Одной из к-рых была хорегия, буквально «подготовка хора», т.е. финансирование театральных постановок. Хорег – несший такую повинность гражданин, вместе с автором был участником состязаний, имя хорега стояло в одном ряду с именем победителя, а зачастую и впереди; в театре обычно трагедийные актёры носили котурны, а комедийные обувь с плоской подошвой - сокк.
29) stultus – лат. глупый.
30) ;;;;;;;;;;гр.) разворот;;;;;;;;;(гр.) – разврат.
31) Эвфросина, Аглая и Пасифая – Богини-Грации.
32) Тит Ватиний – шут и приближённый Нерона, обвинением многих аристократов добившийся большого влияния.
33) Проходной Дом – огромных размеров дворец Нерона, до пожара 64 г. После восстановления – ещё роскошнее, Золотой Дом.
34) почётный титул Эприя Марцелла – консуляр, он был консулом-суффектом в 62 г.
35) «Апоколокинтозис» («Отыквление») – сатира на смерть императора Клавдия.
36) Эфес – г., знам. храмом Дианы (Артемиды), был резиденцией проконсула провинции Азия. В 1869 г. при раскопках найдены огромный театр и здание библиотеки, а затем и остатки чуда света – святилища Дианы.
37) Демосфен – величайший др.гр. оратор (IV в. до н.э.).
38) Росций – выдающийся р. актёр I в. до н.э.
39) Атрей – отец Агамемнона и Менелая, Фиест – убийца Агамемнона.
40) лат. alliteratus – необразованный, Аллиций – Allitius.
41) рассадка в театре – первые, лучшие ряды партера – император и его приближённые консулы, консуляры и т.д. Первые четырнадцать ярусных рядов – для всадников. В эпоху империи женщины сидели отдельно от мужчин.
42) эпоним – в честь кого названо что-либо.
43) словно первые в списке – список сенаторов вёлся в иерархическом порядке. Первым был записан самый уважаемый и авторитетный, он так и назывался princeps Senatus – «первый (в списке) Сената». Во время империи «принцепс» стало одним из титулов императоров. Далее шли бывшие консулы (при Республике перед ними записывались бывшие диктаторы и цензоры), затем бывшие преторы и т.д. Вёл заседание обычно консул (или оба консула). При обсуждении вопроса консулы просили высказываться желающих – по списку. Естественно, мнение первых в списке – авторитетных и уважаемых – влияло на остальных. Голосовали часто расхождением в стороны.
44) «портик-консульт» – от слова сенатус-консульт – постановление (решение) Сената.
45) Мельпомена – Муза трагедии.
46) С Муз мою песню начну… – один из т.н. гомеровских гимнов, они приведены в пер. В. В. Вересаева.
47) хозяин в качестве автора – так как раб не имел права даже на собственное имя, он не мог подписываться в авторстве произведения искусства, будь то скульптура, картина и т.п.
48) Иллирия – р. провинция южнее Паннонии.
49) римские цифры – I – 1, V – 5, X – 10, L – 50, C – 100, D – 500, M – 1000. Если меньшая цифра стоит слева, она отнимается, напр-р, IV – 4, XL – 40, XC – 90, CM – 900 и т.д. DV – 505.
50) тирс – обвитый плющом жезл, принадлежность культа Вакха, один из символов этого Бога.
51) ;;;;;;;! – слава! (гр.) [эвдоксия].
52) аркадский – из Аркадии.
53) Шумного славить начну Диониса… – гомеровский гимн Дионису. В оригинале в пятой строке поётся «родителя Зевса», т.е. употребляется гр. имя Царя Богов, «митиленский» хор счёл вполне возможным заменить  р. Йов, т.е. Юпитер: «родителя-Йова».
54) у сатиров – рожки, копытца и хвосты козлиные, у силенов копыта и хвосты – конские.
55) люстрации – обряды религиозного, ритуального очищения.
56) венок-трифолиум – т.е. выполненный в виде венка из хмеля.
57) венок-хедра – в виде венка из плюща.
58) Пирой, Эой, Флегон, Этон – так зовут коней, тянущих колесницу Феба.
59) «По образцу греческих» и р. традиции, скорее, должны были быть указаны два ординарных консула, чьими именами назывался год, т.е., в данном случае, Тиб. Асконий и П. Трахал. Но, видимо, из-за личного присутствия на представлении, надпись выполнена описанным образом.