Письмо с того света 2. Одиночество духа

Итак, возвращаюсь к теме одиночества духа и плоти. Довольно о плоти – смирением или агрессией, рано или поздно, мне удастся справиться с этим непослушным материалом. Сложнее обстоит дело с одиночеством духа, не врожденным, не в качестве горя от ума, а не во благо приобретенным во время затяжной болезни любви.

Пожалуй, имеет смысл объяснить все с самого начала. Я и раньше не раз запутывалась в сложных, неоднозначных, длительных отношениях дружбы-любви-ненависти, никогда не выбираясь без потерь – больших или малых. Да, порой эти отношения стоили человеческой жизни, да, иногда, они калечили морально и физически, да, они всегда балансировали на грани между разумным и безумным, но я никогда не чувствовала себя одинокой, покинутой, оставленной без поддержки и помощи, вынужденной в одиночку решать судьбу своей или чьей-то жизни. Я знала, что у меня есть близкие, родные по духу люди, чье мнение может быть ценно, на чье плечо я могу положиться, на чью поддержку могу рассчитывать. Пусть это звучит эгоистично, но на самом деле я и сама всегда была готова прийти на помощь, следуя цепной реакции добра. Сегодня плакала и умирала я, завтра это мог быть – не дай бог - любой близкий мне человек, но главное то, что никто из нас не был один. Можно назвать это заблуждением или привилегией молодости, как угодно, - это слепая вера в друзей, в духовную близость, в бескорыстие, и, самое главное, в действенность самих себя. Я и мои друзья были глубоко убеждены, что мы не одиноки, что мы способны вытащить друг друга из любой ямы, что сдаются, уступают, совершают самоубийства те, кто не чувствуют за спиной поддержку близких, те, кто слишком эгоистичен или замкнут, чтобы иметь роскошь иметь друзей.

Сегодня это одно из тех заблуждений молодости, которое я успешно преодолела, как и многие другие. Дружба до известной степени подобна свободе, понимаемой в XYIII веке как свобода волеизъявления одного человека, ограниченная точно такой же свободой другого человека. Иными словами, дружба возможна ровно до того момента, пока она не ограничивает возможности одного из ее участников. Достаточно возникнуть одному такому ограничению, как дружба стремительно перерождается – либо в скрытую неприязнь, либо в открытое соперничество, либо в откровенное рабство. Иными словами, дружба – это очень хрупкое и неустойчивое состояние, в котором человеческие чувства приязни, симпатии, предпочтения постоянно балансируют на грани разрыва, постоянно стремятся быть натянутыми до опасного предела – либо близости, либо расхождения. Дружба – это та же любовь, но только лишенная физической составляющей, я уже писала тебе об этом. Приходит время, и обе они изменяются до неузнаваемости – любовь больше, дружба меньше, но и ее пассионарности тоже приходит конец – она становится просто крепкой, многолетней привязанностью, скрытой формой зависти или злорадства, привычкой, поводом для злословия, чем угодно, но только не спасением от одиночества, не духовным родством, не любовью человека к человеку.

Это случилось и со мной как раз в то время, когда я беспомощно барахталась в сетях наших отношений, точнее сказать, первые пять лет, пока мы храбро, но бессмысленно сражались друг с другом. В тот момент мне казалось, что откровенные разговоры с друзьями, слезы в жилетку, совместные попытки разобраться в ситуации помогают не потерять правильные жизненные ориентиры, позволяют более или менее непредвзято смотреть на жизнь, удерживают от слишком уж неблаговидных поступков, облегчают страдания, врачуют душу. Возможно, так оно и было в самом начале, когда слезы с легкостью навертывались на мои глаза при каждом грубом слове, когда я не смела ничего больше, чем умолять, когда я постоянно чувствовала свою вину и была готова на все, лишь бы ты не ушел. Но потом ситуация изменилась, и я из загнанной жертвы превратилась в агрессора, стала бить, кусать и рубить не хуже заправского громилы-наемника, предпочитала обороне немедленное нападение и была готова на все, лишь бы снова не стать зависимой от тебя. В то время я ожесточилась душой и сердцем настолько, что могла думать и говорить только об одном – о наших с тобой ссорах, разногласиях, драках, разрывах, мести, шантаже, издевательствах и смерти. Представляю, какой подругой в то время я была – одержимой, словно валькирия, безумной, словно вакханка, помешанной на сексе и ненависти, словно маньяк, злобной, словно самка паука в брачный период… Именно в это время многие мои «так называемые» нормальные друзья отвернулись от меня – не без твоей, заметим, помощи, обострившей мое безумие до предела. Я сегодняшняя поступила бы точно так же – взяла бы тайм-аут в дружбе с полупомешанной садисткой и откровенной мазохисткой, безумной двоеженкой, тронувшейся рассудком на почве несчастной разделенной любви и ненависти.

Пусть их, сказала я себе тогда не потому не страдала, а потому что у любой боли есть предел, и он был достигнут – я не могла страдать больше, чем страдала, я не могла умирать дольше, чем умирала, я не могла разлагаться сильнее, чем разлагалась. Я смирилась с тем, что «и Брут тоже», я приняла тот факт, что я не умею дружить иначе, чем любить, а люблю я тяжело – с сердцем, с корнями, с душой, с болью уходя в другого человека, и если это невозможно, значит, и дружба тоже – невозможна. Те из моих друзей, кто остался, были мне по-прежнему близкими людьми, однако они больше ничем не были мне полезны – они не могли помочь мне разобраться в ситуации, поскольку никогда не сталкивались ни с чем подобным, они не сумели бы удержать меня в правильных психологических рамках, потому что даже я сама не могла и не хотела этого, они были не в состоянии облегчить мои страдания, ибо раны были слишком глубоки, и их каждый день наносили заново, им не удавалось докричаться до моей души – ее уже давно у меня забрал ты, оставив лишь плотскую оболочку, корчащуюся от физической боли. Мои друзья были рядом со мной, и в то же время я чувствовала, что они не понимают, что со мной творится, и даже моя собственная мать не догадывается о том, в каких судорогах и муках я живу каждый день после того, как открываю глаза и вспоминаю вчерашний день и все плохое, что между нами произошло.

В тот момент я ощущала свое одиночество как вынужденное, временное состояние – пока ситуация не качнется в ту или иную сторону, пока она не станет ясной и прозрачной для меня самой, а значит, и для моих близких, пока я не перестану мучиться от чересчур разделенной любви, пока я не определюсь с тем, что мне делать дальше и так до бесконечности, хотя до выполнения всех этих условий было просто рукой подать. Я знала, что стоит всему этому исполниться, как я снова окажусь в лоне теплых дружеских отношений, из которых я сама себя исключила – пожертвовав ими ради тебя. Мое одиночество стало еще одной жертвой, принесенной мной на пути к тебе. О да, не стоит представлять себе, что я сделала это легко и безболезненно – ты практически вынудил меня к тому, чтобы добровольно отказаться от откровенности, от задушевных разговоров, от дружеских советов, от утешений, словом, от всего, с помощью чего я привыкла справляться с жизненными трудностями. Ты и я – мы были разными людьми, тебе всегда было достаточно одного близкого человека, но лишь затем, чтобы с ним можно было помолчать обо всем на свете, все остальное ты расценивал как проявление слабости, безволия, зависимости и потому не терпел в себе и презирал в других. Твоя маниакальная подозрительность привела к тому, что тебе везде мерещились злодеи, желающие использовать любую доступную им информацию против тебя, твоей семьи, твоей карьеры. Не знаю, возможно, вокруг тебя действительно крутились именно такие люди, ты будто притягивал их своим закрытым, сумеречным обликом, но для меня это было откровение и надо сказать, не из приятных. Не верь, не бойся, не проси – к этому я пришла совсем недавно, и не будь тебя, я бы так и верила безоговорочно всему человечеству с тобой во главе. На мое «воспитание» ушли годы, и это были лучшие и одновременно худшие годы моей жизни, лучшие – потому что я любила тебя и доверяла тебе во всем, худшие – потому что ты любил меня и не доверял мне ни в чем.

Я делала все, как ты говорил, - старательно скрывала правду о наших отношениях не только от друзей, но даже и от самой себя, честно пыталась определить даты и сроки, когда я брошу мужа, уйду из семьи, рожу тебе ребенка, куплю с тобой квартиру и так далее, но мне это плохо удавалось. Я словно жила в фантастическом двоемирии – в одном из моих миров я имела семью, друзей, родителей, работу, планы на будущее, собственность и прочие реальные атрибуты, в другом был только ты, только наше общение, наши поездки, наши места, наше время, наши разногласия, наши условия и больше ничего, словно мы висели в космосе в скафандрах, отрезав страховочные шнуры.

Позже в нашем мире появился еще один персонаж – мой психолог, героиня и соавтор моих писем, но и это не изменило расклада сил – в том, первом мире, никто и не догадывался о том, почему и зачем я вынуждена ходить на сеансы к психотерапевту. Она была призвана заменить мне живой и цветной круг моих близких в твоем холодном и жестоком черно-белом мире, но это оказалось невыполнимой миссией, обреченной на провал с самого начала. Сначала я перенесла на нее всю тяжесть нагрузки, лежавшей на моих друзьях, приговоренных к сочувствию, утешению и врачеванию, однако вскоре я убедилась, что она и вправду подобна унитазу – стоило мне выйти за порог, как она с легкостью смывала меня и мои проблемы в бачок, чтобы заново загрузить их во время следующего визита. Это было и хорошо и плохо одновременно – с одной стороны, она учила меня смотреть на вещи иначе, с другой – отказывала мне в личной симпатии, с одной стороны, она раскладывала ситуацию на составляющие, с другой – не давала никому моральных оценок, с одной стороны, она учила меня говорить о том, что я чувствую, с другой – не предпринимала никаких активных действий, чтобы мне помочь. Даже тогда, когда я в состоянии, близком к самоубийству, написала ей записку с просьбой посоветовать мне сильное снотворное, она не перезвонила, а лишь аккуратно ответила, перечислив марки, отпускаемые в аптеке без рецепта. Ни один из моих друзей никогда бы так не поступил, но ведь я и обратилась не к ним!

Расставшись с тобой, я еще некоторое время ходила к психотерапевту – это происходило по инерции, словно я еще плохо осознавала, насколько я стала свободна – так собака, проведшая полжизни на цепи и случайно попавшая на волю, не сразу начинает покидать опостылевший двор и выходить на улицу. Мне всему пришлось учиться заново -  быть свободной и независимой, открытой и непосредственной, правдивой и тактичной, веселой и живой, и этот период обучения продолжается до сих пор с переменным успехом – в чем-то я смогу стать прежней, в чем-то – смогу стать лучше, но есть то, к чему я не вернусь никогда – к прежнему пониманию дружбы, близости, взаимопомощи. В этом твои уроки оказались тавром, выжегшим неизгладимое клеймо на моей душе. Дело, видишь ли в том, что я больше не нуждаюсь в том, чтобы меня кто-то понимал, выслушивал, утешал, врачевал, обнимал, но вовсе не потому, что мне это не нужно, как это не нужно тебе, потому что ты боишься зависеть от кого-то, кроме себя самого, вовсе нет. Я, к великому сожалению, понимаю, что там, где я есть, со мной никого нет рядом, что там, куда я пришла, меня никто не может понять, что там, где я пребываю, у меня нет друзей и близких. Я по-прежнему живу в своем двоемирии, только теперь в нем нет и тебя, а есть только я, мои мысли, мои письма, мое прошлое, мое будущее и мои попытки покончить с с этой мучительной раздвоенностью. Не знаю, сможешь ли ты это понять – я отчаянно нуждаюсь в близком человеке, и в то же время я никого не чувствую рядом с собой, я схожу с ума от своих мыслей, и в то же время не хочу делиться ими ни с кем, я проживаю внутри себя целую жизнь, и в то же время ее и меня не существует.

Думаю, это и есть настоящее одиночество духа – добровольное заточение себя в клетке из мыслей и чувств, не понятных никому, кроме тебя самого, пока они полностью не изменят твою суть. Думаю, это и есть настоящее одиночество духа – безумие, нарастающее по мере того, как ты осознаешь, что лишен корней дружбы, ростков привязанности, уз любви и подпорок понимания. Думаю, это есть настоящее одиночество духа – наказание длиною в вечность, оставшуюся мне до смерти…

Недавно ты сказал мне, что счастлив, не имея никаких обязательств и привязанностей. Думаю, тебе стоит проверить, не умер ли ты случайно, сам того не заметив…