5

После восемнадцати часов полёта шатл «Протуберанец» на самой малой скорости вошёл в атмосферу планеты. Теперь, попав в поле зрение диспетчера аэропорта, командор-навигатор Пиркс заставил бортовой компьютер перевести космическую систему координат в земную, чтобы точнее рассчитать параметры посадки. Он обернулся к своему помощнику, так же как он надёжно пристёгнутому к креслу, и улыбнулся:
- Что скажешь, Том, как тебе понравилась эта лунная колония?
- По-моему, это здорово! Наш Президент гений, что заставил Совет работать в этом направлении. Подумай, сколько народу накупило на Луне земли, то есть я хотел сказать, поверхности, а воспользоваться ею не могла? Конечно, это шутка. Когда-то давно Луну приватизировал один проныра и начал продавать её за бесценок зная, что кусок мертвого камня никому не пригодиться, а наш Президент взял да и разыграл эту карту…
- Рейс 1614, - прервал хвалебную тираду второго пилота диспетчер посадки, - доложите о готовности.
- Я «Протуберанец», - сказал Пиркс микрофону, и сосредоточился на курсоглиссадной системе приборов, - выполняю рейс 1614 «Скаймун-Гелиоград». На борту 64 человека, из них 8 экипаж. Расчётное время прибытия один час сорок минут, наблюдаю легкую облачность над заливом, буду садиться в ручном режиме, только передайте дежурному по городу, чтобы не болтался у меня на глиссаде. 
Пиркс провёл на Луне, где притяжение в шесть раз меньше нормального, целые земные сутки и потом почти двадцать часов полёта провисел на ремнях в относительной невесомости. По мере приближения его родной земли тело словно наполнялось свинцом, так как вектор всемирного тяготения увеличивался по модулю прямо пропорционально приближению к ней. Ему было знакомо это чувство, и он привык бороться с ним, но знание это не прибавляло энергии и физических сил. Каждый раз возвращаясь из этого полёта, он чувствовал себя настолько выжатым, что былая удовлетворённость своей миссией из раза в раз стиралась, давая место вселенской усталости.
Когда колёса шатла мягко коснулись бетонной дорожки аэропорта, и земля приняла людей в свои гравитационные объятия, Серафим, наблюдавший с хребта всю картину, мягко отчеркнул в блокнотике статистическую галочку. Он повеселел от мысли, что в позапрошлый рейс изрядно потрепал Пирксу нервы, когда пытался при посадке усесться верхом на кабину и заглянуть в окно, дабы хоть раз увидеть на непроницаемом лице командора-навигатора тень удивления или испуга. «Ишь каков, - подумал Серафим, - все посадки вручную. Профессионал. Скучно, конечно, почти сутки болтаться в невесомости, а посадка хоть какое-то развлечение. Но, как говориться, кто на что учился…».
Но посадка не была для Пиркса развлечением. Покинув корабль, он заспешил в комнату отдыха, где и перестал быть гражданином ровно на два дня. Это немедленно отразилось в блокноте Серафима и он пожелал пилоту удачи в его настоящей жизни.
Отлепив от головы Галлюцинатор, Командор-Навигатор Пиркс в мгновение ока превратился в Платова Анатолия Сергеевича, техника авиационно-технической базы терминала Шереметьево-1. Нащупав на столе «мышь» он отключил компьютер и попытался материализоваться среди окружающей обстановки. Сознание вяло мирилось с действительностью, в которой необходимо было как-то перемещаться, принимать пищу и ходить на работу.
С самого раннего детства Анатолий был очень серьёзен. Родительской любви и ласки он явно чурался, а мама в этом плане не была настойчива. Отец же, работающий художником – оформителем в театре Ленинского комсомола был настолько сильно загружен работой, насколько сам театр загружен репертуаром. Самостоятельность сына оба приняли как должное, и не мешали ему развиваться в какую бы сторону это развитие не пошло.
Листая толстенные книжки с репродукциями Врубеля и Айвазовского, коими изобиловал дом художника, маленький Толик полюбил море. Тем более, что его дядя Олег, муж маминой сестры не только был председателем Пироговского яхт-клуба, но и имел свою собственную четырехместную яхту, на которой не раз катал и своего сына Андрея и племянника Анатолия. Причём из обоих двоюродных братьев Толик проявлял больше рвения в постижении мореходного искусства, нежели Андрюха, уже тогда увлечённый преимущественно сиюминутными радостями вместо мыслей о дальнейших целях своего существования.
Анатолий проявлял удивительную для ребёнка целеустремлённость и упрямство, причём часто это выходило боком ему самому, но свернуть его с намеченного пути было не под силу ни учителям, ни родителям. В первом классе он прочитал «Солярис», и был пришиблен на месте глобальностью умозаключений Станислава Лемма, и в тот самый момент любопытный детский взор оторвался от гладкой поверхности Канала имени Москвы и устремился вверх, где среди обрывков серых облаков подмосковных сумерек подмигнул ему Арктур. Дальше были приключения пилота Пиркса и Йона Тихого и другие произведения польского фантаста,  но Толя не бросил море, оно просто оказалось младшим братом тому неведомому океану, который именуют космосом.
Справедливо рассудив, что без физкультуры не бывает чемпионов, юное дарование углубилось в авиацию. Из школьных обедов экономились и копились средства на подписки журналов «Крылья Родины» и «Техника молодежи», где часто печатались чертежи летательных аппаратов разных видов и систем. С превеликим усердием Анатолий Платов клеил из пластмассы копии самолётов и дотошно раскрашивал их  в тему исторической справедливости. Весь потолок его комнаты в частном доме отца в посёлке Заречье напоминал сеть гигантского паука, который сплёл из стального корда блестящую ткань своей ловушки, а в ловушке этой покоились полторы сотни «мух» разных калибров и назначений. Склеив новую модель, Анатолий с трудом впихивал её между остальными, и с каждым разом картина становилась всё фантастичнее, так как трудно себе представить, чтобы в реальном небе когда-либо образовался такой затор из самолётов. При хорошем хлопке дверью, всё это покачивалось, касаясь и скрежеща крыльями, и аналогия с паутиной казалась ещё более подходящей. 
К восьмому классу Анатолий Сергеевич Платов подумал, что пора от игрушек переходить к вещам более серьёзным и подал заявление на поступление во 2-ой Московский Городской аэроклуб, что находиться на Каширском шоссе. Взвесив варианты, Анатолий решил, что в Тушинский ЦАК слишком большой конкурс и там в основном готовят спортсменов, Каширский же аэроклуб готовил абитуриентов для Борисоглебского Лётно-бомбардировочного училища, что казалось целеустремлённому подростку делом более перспективным. Но здесь постигло его первое и самое болезненное разочарование.
На шестьдесят мест 2МГАК подало заявлений шестьсот человек. Половину отсеяли за плохую успеваемость в общеобразовательной школе, а остальных зарубила Врачебно-Лётная комиссия. Толик попал во вторую группу из-за того, что правый глаз у него был дальнозорким в то время, как левый – в порядке. Если успеваемость можно было поправить, то такой дефект зрения – никогда. Приговор так и остался пожизненным для Платова, и он впервые ощутил, что не все обстоятельства могут подчиниться его упрямству.
Но не таков был Толик, чтобы просто так сдаться и забрать документы со страшной записью на медицинской форме: не годен к лётному обучению. Достаточно было спуститься на первый этаж того же здания, где расположился 1МГАК – парашютный, и Анатолия приняли в его ряды. Так он узнал, что лётчики проходят самый жесткий отбор по здоровью в то время, как для десантников существуют определённые поблажки.
С того самого момента начались для Толика тяжёлые деньки. Занятия в Аэроклубе проходили два раза в неделю. По вторникам и четвергам Платов после школы ехал из Заречья в Москву на Каширку, где ему читали аэродинамику и материальную часть. По субботам, встав в четыре утра, чтобы к восьми приехать в подмосковный Чехов на аэродром Волосово, он учился укладывать парашют Д-6 в девять этапов. В огромном спортивном зале при аэродроме Толя часами висел в пристяжных механизмах, а потом бережно складывал легкий купол, словно это был платок любимой женщины из китайского щёлка. Сами прыжки начались зимой, дабы юные курсанты по неопытности не переломали себе ноги от жесткого приземления.
Анатолий на всю жизнь запомнил свой первый прыжок. Было холодное декабрьское воскресенье. Курсанты его группы прибыли в Волосово без опозданий. Дело не в строгости дисциплины или каких-либо мерах со стороны начальства. Просто каждый знал, что если он не поспеет к началу прыжков, то на том парашюте, который он уложил в субботу, спрыгнет кто-то другой. Их было десять человек и все они друг перед другом старались выглядеть достойно, шутили с напрягом, часто курили и натянуто улыбались. Инструктор построил их сначала в спортивном зале и довёл до личного состава краткий инструктаж. Все понимали, что эта досадная задержка вызвана только уставом, так как сами полгода зубрили наизусть все положения техники безопасности. Потом, помогая друг другу, они надели свои парашюты. К тому времени вернулся самолёт-разведчик, который наблюдал высоту облачности и скорость ветра на разных эшелонах. Этой посадки боялись больше всего, так как стоило пилоту развести руками, занятия продолжились бы в классе изучением постылых дисциплин. Но на этот раз всё обошлось. Морозное утро обозначило переменную ясность, а ветер что на земле, что на высоте был допустимым.
Платов нацепил ватный подшлемник вместо своего повседневного «петушка», а мягкий прыжковый шлем затянул так, что круглое румяное лицо его вывалилось, как женская грудь из малого бюстгальтера. Парашютисты построились возле самолёта АН-2 и инструктор в последний раз проверил правильность затяжки лямок.
- Не забывайте про «рыжую», - добавил он на последок, и все на это угрюмо хохотнули.
Затем последовала команда «на борт» и в открытом люке биплана появилось довольное лицо другого инструктора. Про «рыжую» им напоминали каждый день. Среди курсантов считалось страшным позором спуститься на землю на двух куполах. В противовес основному на животе десантируемого крепился запасной парашют, который открывался автоматически, через шесть секунд после отделения кольца. Чтобы этого не произошло, парашютист, убедившись, что основной купол у него раскрылся, должен был выдернуть из гнезда специальную шпильку, после этого автомат «запаски» отключался. Шпильку эту величали «рыжей», так как к ней привязывалась яркая лента для удобства поиска её среди складок инвентаря. Часто впечатление первого прыжка напрочь выключало мозги на срок более длительный, нежели оговоренные шесть секунд, и тогда «запаска» раскрывалась тоже, что причиняло парашютисту физические и моральные неудобства. Спуск на двух куполах принуждал курсанта лететь в неудобной позе, при которой в момент посадки первой земли касалась «корма», а не «шасси», как это принято во всей авиации. Но боль отбитого копчика ничто по сравнению с той моральной травмой, которую курсант получал при встрече с первым же коллегой не лётном поле. Над ним все за глаза потешались ровно до того момента, когда очередной бедолага забудет про «рыжую».
При посадке в АН-2 курсанты располагались по обеим бортам на металлических лавках, зацепив предварительно за трос, натянутый вдоль левого борта, карабины вытяжного парашюта. В такой ситуации очерёдность сброса была обязательной. Анатолию досталась пятая очередь и, вполне оправданный мандраж, не давал ему достоверно отсчитать свой карабин. Пока самолёт разгонялся и набирал высоту, молодой человек периодически сбивался в этой нехитрой арифметике. Загоревшаяся красная лампа в синхронизации с мерзким звуком зуммера, вывернула на изнанку молодые души ребят и они задрожали сильнее, чем трясся на воздушных ухабах сам самолёт. Безжалостный инструктор, поправил свой парашют и встав со своего места распахнул люк настежь. В жестяную коробку самолёта ворвался тугой морозный ветер, а у первого, кто должен был покинуть самолёт подкосились коленки и он не мог встать самостоятельно. Ему помогли подняться, но, встав перед люком, он упёрся руками в верхнюю кромку и попробовал перекричать рёв двигателя и ветра:
- Может в другой раз?!
Инструктор недовольно поморщился, посмотрел в низ, оценивая, что ещё пара таких задержек и самолёт выйдет из зоны разрешённого десантирования и, досадливо махнул рукой.
- Ладно, проорал он в самое ухо курсанта, отстегни карабин и двигай к кабине.
Как только руки парня отцепились от кромки, последовал безжалостный пинок, и тот кулем повалился в бездну.
- Времени мало, - заорал инструктор, заглатывая морозный воздух целыми литрами, - сегодня прыгнут все в независимости от их желания!
После этого дело пошло живее. Одного за другим, наставник хлопал по плечу и они исчезали в люке. Когда подошла очередь Анатолия, он сделал как его учили. Уперевшись левой ногой в нижний овальный край, он схватил кольцо правой рукой, а сверху положил левую, чтобы потоком воздуха рабочую руку не отлепило от тела раньше времени. По хлопку Толя уже вываливался наружу. Вытяжной фал развернул его в правильном направлении, в мгновение ока мимо пронёсся стабилизатор самолёта едва не коснувшись шлема, но потом началась такая карусель, что Анатолий потерял ориентацию в пространстве. Так плотно притянутый шлем отстоял теперь от головы так, что под него поместилась бы нормальная шапка-ушанка. Плотный холодный поток облегал голову и давил на уши, а если бы парашютист раскрыл рот, то закрыть его уже бы не смог до тех пор, пока ветер не вывернул бы наружу все лёгкие. Очень медленно Толя досчитал до трёх и рванул кольцо, но этого уже не требовалось, так как энергия вытяжного парашюта уже вытаскивала из рюкзака спасительный купол. Хлопок. Удар. Тишина. Сначала Толе показалось, что он оглох, так как прекратилась сразу вся круговерть, потом, обнаружив, что шлем вернулся на место, он решил, что стенки его к ушам плотно прилегают. И лишь к концу  четвертой секунды он удивился всеобъемлющей тишине. Впечатление было такое, что он стоит ногами на крупномасштабном фотоплане, настолько черно-белая земля казалась ему нереальной. Он тут же вспомнил про «рыжую» и избежал позора, хотя мозг его вполне допустил, что забыть про неё действительно реально. Куда-то делся грохочущий самолёт, где-то рассыпались капризные коллеги. Он был один, один на всей земле и во всём безграничном небе и это захлестнуло эмоциональной волной восторга молодую впечатлительную душу.
Лишь досадная деталь помешала ему тогда полностью насладиться результатом. Нижняя широкая лямка плотно прижала к правой ляжке то, чем дорожит каждый мужчина. Толя попытался подтянуться на стропах, но во-первых, в армейском бушлате это было не так то просто, а во-вторых, это что-то мужское не хотело перекатываться в свободное пространство. Он висел на бицепсах сколько мог, а затем опять опускался на лямки, от чего из паховой области начинало растекаться по телу неприятное горячее жжение.  Спуск не парашюте с высоты 800 метров занимает три минуты, и всё это время Анатолий занимался своей простенькой гимнастикой хотя бы для того, чтобы в последствии оставить потомство. Падение не ощущалось абсолютно. Только в какой-то миг, когда наблюдатель удосуживался посмотреть вниз, он отчётливо понимал, что дома и деревья как по мановению волшебной палочки вдруг стали крупнее по сравнению с тем разом, когда он в последний раз обращал на них своё внимание. Тишина так и оставалась доминирующей, только к концу Толик услышал, с каким шипением выходит в кратер отверстия купола плотный зимний воздух.
Заснеженное поле начало стремительно приближаться только в последние пятьдесят метров. Скорость при приземлении с Д-6 составляла 5 метров в секунду, что равноценно прыжку с четырехметровой высоты, только при падении с балкона человек не успевает сгруппироваться и ломает кости, у парашютиста же на подготовку приземления времени больше чем достаточно. Толя свёл ноги вместе, что оказалось делом нелёгким в виду болезненных ощущений в чрёслах, согнул колени и, как иголка вошёл в полутораметровый сугроб. Купол, наполненный воздухом, завалился набок, что превратило его в подобие паруса и Толя поехал с попутным ветром, оставляя на снегу глубокую борозду. Снег при этом забивался во все имеющиеся отверстия: глаза, рот, уши, рукава и за шиворот. Чтобы остановиться курсант аэроклуба, как его учили, перевернулся на живот, нащупал окоченевшими руками нижние стропы и начал методично сгребать их под себя. Купол вскоре погас, что и было прописано в учебнике.
Последующие после приземления сорок минут из Анатолия, обретшего вдохновение и восторг, эти чувства безжалостно выбивались обстоятельствами. Сначала следовало собрать парашют в брезентовый мешок, который имелся у каждого курсанта. Величина этого мешка с длинными ручками казалось по началу поистине огромной, но запихать туда перемешанные со снегом восемьдесят четыре квадратных метра шёлка не было никакой возможности. Ковыряние по пояс в снегу не приносило результатов, и с каждой новой попыткой ткань становилась всё не послушней. Анатолий уже не помнил, как ему удалось в конце концов запихать парашют в мешок, но он с уверенностью знал, что снега там оказалось больше раза в два. Следующим испытанием было дотащить свою ношу до аэродрома. Через двадцать минут целины он распрощался со стертыми в кровь промокшими ногами. Ещё через пять снял с головы шлем, пропотевший вместе с ним до нитки. Завершал свой путь Анатолий ползком. Преодолев последний сугроб, он вывалился на прочищенную грейдером дорогу немного в стороне от тренировочной площадки, так как в чистом поле ошибся направлением. То расстояние, которое самолёт преодолевает за полминуты приходиться возвращаться полагаясь только на свои конечности.
Подходя к площадке перед зданием Анатолий со злорадством заметил нескольких девушек в следующей прыжковой команде и был рад понаблюдать то испытание, которое сам еле-еле преодолел. Но цирка не получилось, так как весь слабый пол джентльмены – инструкторы собрали по полю на снегоходах.
Не то, чтобы Платов слыл женоненавистником, просто песня про «первым делом самолёты – а девушки потом» - это про него. Проявляя напористость и характер, труд и усидчивость, он ревновал к небу представительниц слабого пола, так как тем всё прощалось и всё давалось легко. Стоило кому-то из девиц аэроклуба состроить глазки своим, тоже не старым, преподавателям и зачёт был у них в кармане, в то время как ребят нещадно гоняли по теории, словно понимая, что для девушек это всего лишь развлечение, о котором они скоро забудут, а из парней следует делать настоящих профессионалов. 
За период обучения Анатолий Сергеевич Платов совершил тринадцать прыжков и получил первый юношеский разряд по парашютному спорту. С каждым прыжком он научился извлекать уроки из предыдущих ошибок и уже более не допускал, чтобы лямки зажали ему промежность и мог исходя из скорости и направления ветра выбрать такую очередь высадки, чтобы очутиться поближе к аэродрому. Лишь последний прыжок испортил всю панораму его успехов, будто судьба очередной раз утёрла нос зазнавшемуся всезнайке.
Парашют ему достался не тот, который он укладывал. С ним прыгнула какая-то незнакомая блондинка, впервые приехавшая на аэродром, жутко всего боявшаяся и потребовавшая себе самый наилучший парашют. Анатолий, как и любой другой курсант или инструктор знал, что даже если Д-6 запихать в рюкзак ногами, то он всё равно раскроется, так как был разработан для армии, где по другому обращаться с инвентарём никому в голову не приходило. Но кто может отказать дочери генерала, и парашют, уложенный лучшим курсантом, был водружен на её тонкую гордую спину. Анатолию же в утешении отдали Д-1-5-У, на котором никто не хотел прыгать. Эта модель разрабатывалась специально для обучения и тренировки, поэтому все процессы по укладке и использованию сознательно усложнялись и детализировались. Парашют от этого потяжелел на шесть килограммов, оброс никчемными приспособлениями и снискал среди спортсменов тихое отвращение.
Погода в тот день стояла уже весенняя, обуславливаясь началом мартовской оттепели. На солнце было невыносимо жарко, а в не проветриваемой консервной банке АН-2 из-под всех без исключения подшлемников струился щекочущий пот. Анатолий уже давно заметил странную особенность во всей авиации – это её специфический запах. Будь то маленький спортивный или большой пассажирский самолёт в них всех одинаково пахнет тонкой смесью синтетики и рвоты. Разница состоит лишь в том, что в большом пассажирском лайнере этот запах всячески прячут осушением и кондиционированием воздуха, а в грохочущем кукурузнике, особенно если он нагрелся на солнце, от этого аромата просто некуда деваться, особенно если у тебя нет парашюта.
Анатолию не удалось выбрать себе в очереди нужное место, так как он был больше озабочен тем, что ему достался чужой парашют, поэтому инструктор поставил его последним, как самого тяжёлого, справедливо предположив, что чем тяжелей курсант, тем меньше снесёт его ветер от точки сброса. Поднявшись со своего места по сигналу, Платов обнаружил, что зацепился чем-то за петлю двери пилотской кабины, но не придал сначала этому значения. По жесту выпускающего он двинулся вперёд и ощутил странный дискомфорт, которого раньше ему чувствовать не приходилось. Трос, продетый в металлические кольца, и фиксирующий форму уложенного купола, зацепившись за петлю двери, выскочил из двух соединений и освободил часть укладки, а это значило то, что парашют уже начал раскрываться. Во время прыжка, дёргая за кольцо, парашютист сам вытягивает трос поочерёдно из всех сцеплений, давая куполу последовательно освободиться. Анатолий сразу поднял руку, как оговаривалось в инструкции, давая понять выпускающему, что у него неполадки. Наставник мигом подбежал к курсанту, выругался и заставил молодого человека лечь на живот. Далее пригвоздив коленом начавший выползать купол, он вернул трос в зацепления.
Плотно прижатый к грязному железному полу, Платов безрезультатно пытался оторвать лицо. Разогретое железо пахло похмельной слюной, а песок оставленный десятками ботинок вдыхался в спёртые коленом инструктора лёгкие. Процедура завершилась через пару секунд, но за это время самолёт уже покидал зону высадки, и Толику пришлось торопиться. Не дождавшись команды, он вскочил и метнулся к люку, и уже переваливаясь в бездну, пришла мысль о необратимой ошибке. Автомат запасного парашюта начал отсчитывать время уже в самолёте, когда вышел из зацепления трос. Странный щелчок и запаска полезла из переднего рюкзака. Толя силился затолкать её обратно, но это были жалкие попытки борьбы со стихией, тем более падение уже началось со всеми его головокружительными трюками. С таким же успехом можно было попытаться пловцу остановить барк, шедший на всех парусах. В итоге он повис на двух парашютах и тихо кипел от злости на всех блондинок, которые жили на земле, до которой ещё предстояло долететь. Смотреть вниз оказалось делом не простым, но это приходилось делать, чтобы оценить высоту и время приземления. Плотно подогнанная сбруя, тяжёлая одежда, неповоротливая шея мешали постоянно наблюдать обстановку, а на два купола, расположившихся друг к другу под углом, как белые грибы, торчащие из пенька на картинке в букваре, смотреть было невыносимо.
За время полёта Анатолий несколько раз проклял женщин, тринадцатое число, сырую весну, в мокрый снег которой ему предстояло упасть, но у самой земли увидел, что приключения его на этом не заканчиваются. Видимо самолёт уже вылетел из зоны, когда Толик покинул борт, и достичь земли в ближайший час ему было не суждено. Суммарная площадь куполов существенно снизила отрицательную вертикальную скорость, но за счёт горизонтальной составляющей бокового ветра общий вектор движения сильно отклонялся от траектории. Всё это в секунду пронеслось в голове Платова, а уже в следующую, ему пришлось поджать колени, бросить лямки и обхватить руками голову. По натянутой как струна экипировке надрывно затрещала хвоя, и краем глаза курсант заметил, что до опушки всего лишь каких-то пятнадцать метров, которые он мог бы вырулить, будь парашют управляем.
Он повис в люльке из строп и лямок на высоте четвёртого этажа ещё больше взбешённый своей беспомощностью. В случае приземления на лес инструкция чётко говорит, что следует разблокировать «запаску», плавно распустив её вниз как верёвку, убедиться что она достаёт до земли или до такой высоты с какой небезопасно спрыгнуть, отстегнуть парашют, и спуститься как по канату. Всё слишком просто до гениальности, вот только «запаска» у Толика уже распущена, и застряла рядом с основным куполом в островерхом ёлочном частоколе. От ближайшего ствола, который почему-то оказался сосновым отделяло два метра, но даже если раскачаться  и зацепиться, то высоты можно выиграть не много, так как сучки начинаются от земли далековато.
Невесёлые мысли начали одолевать попавшего в западню десантника. Бескомпромиссная логика Анатолия, помогавшая ему во всех жизненных ситуациях,  в данном случае сваливала его рассудок в панику. Весь аэродром видел, что он спускается на двух куполах, но дело даже не в смехе и унижении, а  в сложностях при посадке. Дело в том, что в такой ситуации не удаётся сразу справиться с волочением по снегу, потому что как только «загасишь»  один купол, подтянув нижние стропы, сразу надувается другой и тащит в противоположную сторону. Так можно весь день ездить по полю, выбиваясь из сил и кушая снег всеми имеющимися отверстиями тела. Это значит только то, что курсанта Платова не скоро хватятся, справедливо рассудив, что он упражняется с куполами, и уж точно никто не попытается помочь ему на этом поприще, а зачем, сам виноват, пусть учиться. К панике добавился и тот факт, что нулевая температура, хоть и не предполагает обморожений, но в обездвиженное пропотевшее тело заползает очень даже чувствительно. Толя уже начал прикидывать, не лучше ли отстегнуться и прыгнуть в снег, можно, конечно, все кости переломать, но слово «разбился» звучит для лётчика предпочтительнее, чем «замёрз». Однако, останавливало то, что спрыгнув и поломав ноги, всё равно «замерз», так что лучше замерзать с целыми костями.
За всю историю Третьего Московского городского аэроклуба был единственный смертный случай, который передавали из уст в уста как пафосный миф или легенду. Причём связана эта смерть была не со штормовым ветром или не раскрытием обоих куполов, не падением самолёта или жёсткой его посадки, а с чудовищно несправедливым стечением обстоятельств. Действительно, освоив азы теории, любой здравомыслящий курсант понимал, что вид спорта, которым они занимаются гораздо безопаснее, например, гольфа, где можно на электромобильчике заехать в лужу и получить себе разряд аккумулятора. Парашют Д-6 раскрывался даже если его вывернуть наизнанку и засунуть в обычный туристический рюкзак. Даже если он не раскрывался,  падать в двухметровый сугроб можно и без него. Что касается АН-2, то непонятно вообще как он летает. Да и статистика, выводя на первое место по смертности альпинизм, а на второе – дельтапланеризм, выводит парашютный спорт далеко из первых трёх десятков. Но в 1985 году злой рок решил, что сорокалетнее существование аэроклуба без единой жертвы как-то противоестественно. Но ничего нельзя было сделать. Консервные банки эти продолжали летать, штопаные тряпки послушно наполнялись воздухом, а юные курсанты были столь дисциплинированы, что заставить их нарушить инструкцию, было выше дьявольских сил. Но на то и существует на земле зло, чтобы не было человеку покоя.
Скромная девушка по имени Лена совершала свой второй прыжок, а точнее завершила его, успешно приземлившись на обе ноги. К великой своей радости она увидела, что попытки управлять куполом привели её так близко к аэродрому, что можно не дожидаться помощи а попытаться идти самой. Только не хватало силы погасить парашют, околоземный ветер был настойчивее девичьих рук, и она сдалась. Увидев, что и ветер у неё попутный, Лена прекратила ему сопротивляться, нарушив один из самых незначительных пунктов устава. Пассивная женская логика, если такая вообще есть, гласит «если изнасилования не избежать – расслабься и получи удовольствие». Лена легла на спину, прижав плотнее воротник, чтобы снег не забивался под одежду, и медленно скользила в сторону аэродрома. Она не видела, что её тащит поперёк взлётной полосы, не видела, что садиться самолёт, который недавно поднял её в воздух, она даже не успела удивиться, что скорость её движения вдруг стремительно увеличилась. И пилот уже сделать ничего не мог, так как слишком поздно заметил на полосе помеху. Черырёхлопастной винт АН-2 в долю секунды намотал на себя и парашют и того, кого он буксировал.
Анатолий много раз представлял себе эту страшную и нелепую картину, которая в свете открывшихся обстоятельств морозом душевным и физическим сильнее задевала его за живое. Значит, его смертный случай будет вторым. Такое же нелепое стечение обстоятельств и портрет 13х18 в чёрной рамке. Вот тебе и парашютный спорт. Как выглядел бы автогонщик, подавившийся на вираже мухой? Как выглядит изрубленная в капусту красавица или превратившийся в сосульку десантник? И нет в смерти никакого благородства, тем более в смерти насильственной. Анатолий почему-то вспомнил распятого Христа и ещё больше сник духом: «Мне бы такую веру, чтобы безропотно принять смерть, но кому, как не лётчику знать, что никакого бога в небе нет».
Но Платов зря скептически относился к профессионализму старших товарищей. Выпускающий инструктор сразу заметил проблему, и первым его желанием было кинуться следом, тем более за спиной у него висел не десантный Д-6, а компактное летающее крыло, в простонародии называемое «матрацем». С ним можно было маневрировать с точечной точностью, но здравый смысл молодого спортсмена подсказал, что в одиночку он ничем товарищу не поможет. Закрыв люк, инструктор появился в пилотской кабине: «Давай покрутимся немного, - сказал он лётчикам, - там у Платова проблемы, его в западный сектор относит, возможно, на лес сядет». Пейзаж мартовского поля выглядел грязно. Лес уже освободил от снега свои ветви, и прочитать на хвое аварийную посадку оказалось делом не сложным. Пилоты посадили самолёт на полосу, но не поехали к стоянке, а шуранули прямо вдоль опушки на место падения Толика. Снятие с деревьев курсантов процедура в общем-то привычная, поэтому Платова освободили минут через сорок. Сначала его заставляли поймать толстенную капроновую верёвку. Для утяжеления конца к ней был привязан мешочек с песком. Получив этим самым мешком раз десять по голове, и раз пять пониже, Анатолий наконец-то его поймал, зацепил карабин за главную пряху, и только после этого отстегнулся и, сдирая кожу на негнущихся пальцах, соскользнул на снег. А дальше началось ни с чем не сравнимое варварство. Свободный конец верёвки зацепили за хвостовой крюк самолёта и поехали в поле. Пилоту пришлось включить взлётный режим, и в войне с человеческой мыслью природа как всегда проиграла. Завалив две ёлки и сосну, сила воздушного винта освободила то, что осталось от парашютов. По негласному закону аэроклуба Анатолию предстояло теперь заштопать все тряпки. Но это уже было платой за скорое спасение, и молодой курсант расстраивался не слишком.
Платов окончил аэроклуб одновременно с десятым классом общеобразовательной школы и очутился один на один с выбором и миром, так как всё в жизни привык делать сам. Он не мог надеяться на знакомства и связи так как не имел их, поэтому в случае какой-либо надобности всегда запросто являлся на прием к любому начальнику и без предисловий начинал деловой разговор. Врачебно-лётная комиссия аэроклуба, «зарубившая» молодой талант на самых подступах к авиации, навсегда приклеив к нему ярлык «не годен» не сломила волю упрямца. Он подался в приемную комиссию Московского Института Инженеров Гражданской Авиации (так он тогда назывался), но именно в том году туда закрыли набор из-за переизбытка кадров в данной отрасли транспорта.
Тогда Анатолий поняв, что не минует призыва на военную службу, явился к директору Быковского Авиационного завода и попросился на работу. У того не было веских причин отказать молодому человеку, а не веских была всего одна, которую он сразу и озвучил:
- Тебе ведь Толя в армию через четыре месяца, а ты на работу пришёл, я для тебя вакансию механика найду, конечно, но ты на два года тю-тю, а когда вернёшься, мне уже на пенсию.
- Из-за армии, я и пришёл к вам, Леонид Михайлович. Мне из вашего завода прямая дорога в ВВС обеспечена. Они меня сами всему там научат, вам и стараться не надо, только место мне сохраните, а через два года готового специалиста получите. Да и четыре месяца до армии срок достаточный, чтобы хоть чего-то освоить, тем более в аэроклубе матчасть и аэродинамику я изучал.
Немного озадаченный непробиваемой логикой Платова, бывший борт инженер без дальнейших споров направил вчерашнего школьника в отдел кадров, а сам подумал, что ещё пара таких идейных авиаторов, и завод можно будет спасти от банкротства. Как и предполагалось через четыре месяца механик Быковского Авиаремонтного завода Анатолий Сергеевич Платов получил повестку и прибыл в военкомат.
Помощник военного комиссара города, изучив послужной список призывника, не задал ему ни одного вопроса и написал направление в учебную часть Военно-Воздушных сил. Полгода «учебки» дались сержанту Платову трудно. Он хоть и находился в нескольких километрах от своего родного Заречья, но родителей пустили только на присягу, а друзья товарищи, по большей части поступившие в ВУЗы и занятые своими собственными проблемами, должного внимания ему не оказывали и на письма не отвечали. У Анатолия была лишь одна отдушина. В части имелся тренажер-симулятор транспортного самолёта АН-22 («Антей»), на котором проходили наземную тренировку экипажи. Если он был свободен от нарядов и занятий, что случалось крайне редко, он нёсся туда на всех парусах. Познакомившись с ответственными офицерами и прапорщиками он наравне общался с ними о тонкостях техники, поэтому сразу снискал себе уважение старших товарищей. Его безоговорочно пускали в кабину, даже когда она была занята. В этих случаях он как статуя стоял в дверном проёме и ловил каждое слово и каждый жест производимый членами экипажа.
Кабина была натуральной. Её просто отпилили от настоящего самолёта, вместо стёкол поставили мониторы, а все механизмы управления соединили через реостаты с электронно-вычислительной машиной. Всё было натурально, не было только шума двигателей и тряски воздушных эволюций. Экипажи тренировались постоянно, и Толя в каждую свободную минуту наблюдал за ними. Даже если его посылали куда-то с заданием и он мог выиграть время, то каждую выигранную часть суток он проводил на тренажере.
А когда кабина пустовала, ответственный всегда давал ему ключи, и в эти счастливые мгновения  Платов пытался летать сам. Одному практически невозможно было управлять таким громадным воздушным судном, но он пытался, и у него получалось. Однажды, во время сложной посадки с низкой облачностью, сержант заметил, что кто-то наблюдает за ним из дверей, как часто наблюдал он сам, но обернуться не было времени, а краем глаза он замечал только зелёное пятно военной формы. Поняв, что наблюдатель мешать ему не собирается, он сразу же про него забыл и вновь сосредоточился на посадке. Группа курсоглиссадных приборов, обведённых на панели белым контуром никак не хотела слушаться и иметь эпицентром ту единственную мнимую линию, по которой самолёт идет на посадочную полосу. Анатолию было трудно одновременно и удерживать штурвал, и регулировать обороты всех четырёх двигателей «Антея», так как в реальном режиме за РУДы (рычаги управления дросселем) всегда отвечал борт-инженер, кресло которого располагалось между пилотами немного сзади. Платов повторял себе под нос команды и сам же их выполнял: «Угол тангажа минус десять, есть минус десять. РУДы 75 процентов, есть семьдесят пять. Скорость триста, высота пятьсот. РУДы семьдесят процентов, выпустить закрылки, угол тангажа  минус десять, крен ноль…»  Внезапно, ещё перед тем, как самому потянуться к тумблеру закрылков, Платов заметил за своей спиной движение и в ту же секунду лампа выпуска закрылков моргнула о том, что действие произведено. Сержант понял, что наблюдатель превратился в помощника, заняв место борт-инженера и стал отдавать команды громче. На этот раз процент оборотов двигателей чётко смещался по его команде, и он мог полностью сосредоточиться на педалях руля поворота и на штурвале.
«Прошли дальний привод, - продолжал говорить Платов, - высота триста, скорость двести шестьдесят. Выпустить шасси, вертикальная скорость минус три, угол тангажа минус пять. Угол лопастей шестнадцать. Над аэродромом боковой ветер пять метров в секунду. Ввести триммирование  на оба киля. Прошли ближний привод, раз… два… три… Угол тангажа плюс пять. Где касание?! Где касание, шасси, епона мать!!! Всё!!! Есть касание!!! РУДы сорок процентов, так, теперь тридцать пять. Переложить реверс… Тормоза… Всё!»
Когда огромная махина «Антея» замерла на вымышленной полосе, Толя выдохнул воздух, как будто всё было по настоящему. Он взмок всем телом и отвалился на спинку кресла командира корабля, а потом вдруг вспомнил, про своего анонимного помощника и обернулся. Командир части смотрел на молодого сержанта и строго и ласково. Толя вскочил как ошпаренный, больно ударившись головой об ощетинившийся тумблерами потолок, судорожно зашарил по креслу в поисках пилотки и каким-то неимоверным зигзагом тела попытался выполнить стойку «смирно», но заострённая к носу пилотская кабина не позволяла сделать это человеку его роста.
- Так значит, да, товарищ сержант, - полковник ВВС Сергеев озадаченно тёр подбородок, - а епона мать тут вовсе не причём. Вольно.
- Виноват, товарищ полковник, - выдавил из себя Платов.
- Конечно, виноват, - закивал заслуженный летчик, - доложите-ка мне сколько степеней свободы у воздушного судна.
- Эволюций воздушного судна всего три, - с готовностью гаркнул сержант, - вращение вокруг продольной оси называется крен, вокруг поперечной – тангаж, вокруг вертикальной – рысканье. Одновременное вращение вокруг всех осей с потерей высоты называется «штопором», а если  угловая скорость вращения вокруг вертикальной оси преобладает над остальными, то «штопор» может считаться плоским и…
- Отставить, - прервал молодого солдата командир части, - не надо мне теорией зубы заговаривать. Я вас спрашиваю почему вы не следили за креном в момент посадки, а ведь в реальной ситуации ваши винты по правому борту  прошли бы в нескольких сантиметрах от полосы? Боковой ветер для «Антея» вносит существенную составляющую не только в курсовую устойчивость а, отражаясь от поверхности плоскостей и земли поочерёдно, вносит элемент бокового опрокидывания. Вам ясно, товарищ сержант?
- Так точно, ясно, товарищ полковник. Виноват!
- Да ни черта ты не виноват, - пробурчал командир выходя из кабины, а потом, когда Платов его слышать уже не мог, добавил, - у меня не каждый лейтенант так летает.
После того случая Анатолию Платову стало позволяться ещё больше. Он сделался негласным помощником ответственного за тренажер прапорщика Седого. Ему раз в неделю доверяли уборку внутри кабины, и Толя с осторожностью музейного работника вытирал мелкой ветошью пыль с приборов и экранов. Но, как и всё хорошее, шесть месяцев «учебки» пролетели незаметно. К этому времени сержант Платов был достаточно подкован не только по строевой службе, но и научился сажать АН-22 без сучка и задоринки даже в слепую, когда все экраны завешивались портянками, олицетворяющими туман. Его перевели на действующий аэродром дальней авиации стратегического назначения в Тверскую область, и полёты пусть и виртуальные, прекратились окончательно.
Здесь уже всё было по настоящему. Личного состава срочной службы на аэродроме припысывалось пятьдесят два человека, а офицеров летчиков и обеспечения насчитывалось около двух сотен. Вот так и получилось, что на четырёх офицеров приходился один солдат. Такое положение вещей имело как положительную, так и отрицательную сторону. Кому-то нужно было прибраться в самолёте, выгнать из ангара талую воду, подмести бомбовый отсек от облупившейся краски, или покрасить серебрянкой стойки шасси. За каждого солдата шла между офицерами настоящая война. А поскольку личный состав аэродрома в силу свой малочисленности не вылезал из нарядов, то имел полное моральное и юридическое право послать докучливых летунов в баню. И тут начинались уговоры и умасливания. Сигареты, тушенка, считались ходовой валютой, но самой ценной обменной вещью шли значки классности и выслуги, которых в избытке имелось у пилотов, а солдаты мечтали обвешаться ими на «дембель». Немного переоценив заново все ценности на армейский лад, правильный упёртый сержант Платов начал курить, и получил доступы на все борта аэродрома и потихонечку их изучал.
С Игорем Верниковым они познакомились месяца за два до Толиного «дембеля». Чкаловский не принимал из-за шквального ветра и военный транспортник ИЛ-76, приземлился на стратегический аэродром дальней авиации для дозаправки. Он перевозил батальон десантников на Кавказ для выполнения антитеррористической операции. Анатолий приехал на заправщике в плотную к самолёту и по высокой стремянке с тяжеленным толстым шлангом начал взбираться на горб крепления плоскостей к фюзеляжу. В этот момент распахнулся задний люк и несколько офицеров десантников выбрались из самолёта.
- Эй, брат, - обратились они к Толе, а здесь курить можно.
- Охренел что ли?! – без злости удивился прапорщик водитель топливозаправочного тягача, - отойди на зелёнку, да и кури. Несколькими командами бравые ребята выпростали из душного нутра весь батальон и отвели их с бетона на траву.
Закрепив заправочный пистолет на горловине пологого крыла, Толя спустился на землю.
- Включай, Михалыч, - сказал он прапару, - пойду покурю с ребятами, чай на войну летят.
Платов знал, что перекачка девяноста тонн керосина займёт определённое время и не спеша направился к группе голубых беретов, от которых поднимался к небу шлейф сизого дыма. Игорь командовал первой ротой и когда подошел Толя, рассказывал своим подчинённым очередную байку.
- А вот и наши ангелы небесные пожаловали, здорово.
- Разрешите обратиться товарищ старший лейтенант.
- Ладно, брось, ты, - отмахнулся десантник, - меня завтра убьют может, а ты ко мне по уставному, на, закури лучше.
Так они и познакомились. Всего несколько минут общения на бровке авиационной стоянки, приведшей к выяснению того, что они ещё и земляки, а нет на свете ничего важнее этого факта в среде воинского братства. Небо безмерно объединило их души в тот момент, и не задумываясь они обменялись адресами и телефонами.
Игорь не погиб, но стал инвалидом, потеряв оба глаза. Анатолий же, весело дембельнувшись на гражданку, обнаружил свой родной авиаремонтный завод перепроданным сто раз в период великой приватизации, но не слишком расстроился. В трудовой книжке Платова прописывался солидный опыт для двадцатилетнего парня, и он не задумываясь пошёл в лучший аэропорт страны.
Теперь он работал в авиатехнической базе терминала Шереметьего-1 техником второго класса и обслуживал сразу несколько типов воздушных судов. График его работ составлял два через два дня по двенадцать часов. Часто ему приходилось летать  в те города, где не было представительства «Аэрофлота», когда нужно было по регламенту готовить самолёты к обратному рейсу.
Игорь Верников вспомнил про Толика, когда искал для своего виртуального города пилота, который не смотря на игровую подоплёку мог серьёзно отнестись к своей миссии. Он помнил и рассказы про тренажер, и то, с какой отдачей Анатолий выполнял свой профессиональный долг. Для этого Фонд инвалидов локальных войн устроил для Платова выгодный кредит для приобретения мощного компьютера и «галлюцинатора», которые совсем недавно начали использоваться способными заплатить за них гражданами.
Воспоминания завладели им всецело. Он даже забыл снять с головы странный убор, одновременно напоминающий и резиновую плавательную шапочку и присоски мозговой энцефалограммы. Неуютно у него завибрировал телефон где-то в нагрудном кармане.
- Привет, это Костя. Ты завтра на работу выйдешь?
- Обязательно.
- Слушай, подмени. Меня в экипаж на Белград записали, а у меня загранпаспорт кончился, а пока новый сделают… Ну, слетаешь?
- Давай, только сам бугра предупреди. А я завтра с вещами прямо на работу приеду. Во сколько там вылет, напомни.
- Вылет днём в два часа. Спасибо, друг, а то мне чуть выговорешник не вкатали, за то, что забыл паспорт переоформить.
Коллега мог и не благодарить Анатолия, так как он с удовольствием посещал другие страны, пусть даже иногда не было возможности выйти за пределы гостиницы или аэропорта. Это значило, что завтра он поднимется в воздух. В самый настоящий воздух, коим окутана наша меленькая теплая планета. Пусть он не будет в кабине, не будет управлять полётом сам, но даже малая причастность к процессу, подарила Платову на ближайшие сутки радостную негу предчувствия.