Дунлаг-убийца и проклятие ребенка и зверя

Часть 1:  ДУНЛАГ-УБИЙЦА

Глава 1: Изгой вернется.

В ложбине между холмами горел костер. Ветер тревожно шелестел в серых волнах вереска на всхолмье. Стояла ночь. На небе высыпали редкие тускловатые летние звезды. Половина желтой луны мутно светилась над головой путника, как кусок свежего сыра, бросая неверный свет на Гринминское всхолмье.
Костер освещал клочок земли. Завернувшись в плащ, у костра сидел путник. Он не был мощно сложен, и слегка ежился, когда издалека доносилась волчья «песня».
На плаще поблескивало золотое шитье, а на сапогах тонкой кожи, что были близко к огню, отливали круглые багровые точки жемчужин.
Вдруг тьма будто раздвинулась, и у огня появился крепко сбитый мужчина. В руке он держал топор с длинным «железом» и изогнутым вниз лезвием на рукояти в три локтя. Два острых железных штыря, каждый длиной в пару его средних пальцев, торчали, как рога, вперед и вверх от обуха. Острия были граненые – на пробой железного доспеха.
На ночном госте была легкая кольчуга без рукавов – чуть ниже пояса подол, открытый легкий шлем, налокотники, наплечники и наколенники из стали, длинный кинжал на поясе. Горло крепкой шеи – голое. В свете костра не различить цвет глаз. Блики пламени то погружали глазницы в тень, то вспыхивали в зрачках багровыми огоньками.
Воин, среднего роста и сложения, был жилист. Движения, осанка, прямой твердый взгляд – все выдавало бойца даже и без оружия. Легкая походка, выпуклая грудь, поджарый твердый живот, прямые плечи, крепкие мускулистые руки, жилистые ноги.
«Гость» встал в двух шагах от костра. Сидевший встал навстречу. «Гость» оглядел его с ног до головы.
- Хм, - сказал он глуховато и твердо: При тебе нет даже тесака! Ты что, спятил, человече – приходить ночью на всхолмье безоружным? Да еще и так богато одетым.
Волки завыли ближе. Богато одетый путник откашлялся и быстро глянул через плечо в сторону воя.
- Я не спятил, - сказал он: Приказ короля.
- А-а, - коротко отозвался воин, явно теряя интерес: Дурак король, что посылает такого, как ты, ночью в холмы без охраны. Я бы заподозрил засаду, но следил за тобой, и знаю – ты один.
Слуга короля кивнул.
- Ладно, - сказал воин: Избегнем лишней крови. Снимай с себя все. Выкладывай деньги и имущество. Голым я тебя в ночь не погоню. Переночуешь у костра. А с рассветом двинешь обратно. На солнышке ты, может, и замерзнешь – но не смертельно. Ну, посопливишь немного. Выпьешь дома горячего сидра, да и все.
Путник шмыгнул. Воин скривился.
- Вот только не хнычь! Не родился воином – не прись в холмы ночью. Мне тоже надо на что-то жить. Разоблачайся, - в голосе появилось нетерпение: Или треснуть тебя рукоятью топора? – воин шагнул к жертве, доставая топор из-за пояса. Предупредил:
- Если это какая-то подлость, ничего не успеешь. Вмиг голову раскрою. Не сомневайся.
Голос изменился. Дружеская насмешка исчезла, тон стал груб и холоден, слова будто толкали в грудь.
- Я и не сомневаюсь, Дунлаг Кровавый Топор.
- Ого! – Дунлаг остановился: А ты не так прост, приятель! Ты меня знаешь! – топор сверкнул в его руке: Сбрасывай-ка поясные кошели.  Так-так. Хорошо. Это мне подойдет…это тоже. О! Гребешок! Здорово, а то мой сломался в драке с волками. Пальцами чешусь, как дикарь какой…Да, парень. Дали тебе работку. Король, никак, думает, что я тут среди зверей сам стал глуп, как зверь? Хочет заманить в ловушку и украсить шест над дворцом моим скальпом?
Слуга кивнул:
- Король сказал, что ты скажешь так.
- Да ну?
- Ну да. И передал ответ.
- Какой же?
А вот: «Если бы я хотел заманить тебя в ловушку, то уж, верно, придумал бы что-нибудь поумнее. То, что передал мой слуга, чистая правда».
- Хм. Ну-ка, сними сапоги. Пройдись. Теперь обуй. Пройдись опять. Хорошо. Разувайся.
- Ты пойдешь со мной?
- Еще не решил. Вообще-то…да! Король впрямь не идиот – посылать такого дурака обмануть меня. Выманил-то ты меня ловко, так то не твоя заслуга – его. Так?
- Придумал король. Может, отдашь мне браслеты, гривну и прочее?
- Не-а. Одежду снимать не буду, так уж и быть. А бронза и прочий металл – мои. Граблю я тебя сейчас, с королем если и договоримся – потом. Все! Цыц! Новые выслужишь.
- Не бей меня!
- А ты не ной. Пойдем наутро.
- А волки?
- Лето, они сытые. С о мной не тронут – нам уже доводилось переведаться, мой запах знают. И, вот что, как там тебя…
- Тивол.
- Да, Тивол. Так вот. Я вижу, босым ты ходить не больно привык, а? Не отвечай, и так видно. Завтра пойдешь босиком. Если какая подлость – далеко не убежишь. На. А ну назад. Сюда иди. Чуешь, чем пахнет? Да, прямо лезвие. Нюхай, нюхай. Ну?
- Железом.
- Ошибаешься. Твоей смертью – если сподличаешь. Ну, давай спать. И смотри у меня! У воина чуткий сон. Вздумаешь взяться за нож и ко мне сонному…
- Да я и не…
- Не перебивай! Отрублю ногу и отдам серым. Слышь, воют? То-то. Да не трясись ты так. А то так зубами стучишь – за перестрел слышно. Еще волков привлечешь. Они вас, трусов, любят. У труса мясо мягче.



Глава 2:  Имя убийцы.

Виддан был риаг, или король, на языке гойделов. Он правил родом Дал Фиатах, или уладами, людьми на севере острова Эрин. Виддан жил в Эмайн Махе, что две сотни лет назад построил Кимбаэт. При Форгусе Фага люди Темры разрушили Эмайн Маху. Но до этого было еще полтысячи лет. Пока же крепко и высоко вздымались валы и стены на холмах, и над всем – крыша Красного Покоя, дворца Виддана.
Принцесса Нойра, дочь Виддана, была друидессой богини Морриган. И богиня отвечала на ее молитвы. Только она могла быть такой друидессой. Так как они с братом родились, сросшись телами. В ночь рождения старая друидесса Скатах разделила их. Она разрезала ножом тела брата и сестры, мясо и кожу, на плечах и бедрах.
Принцесса сбежала. И увела за собой принца Ниала. Она была старше, и сказала: «Я родилась раньше. Слушай меня!» Нойра всегда так говорила. И Ниал делал так, как она скажет.
Нойре понравилось. Они с Ниалом пошли на восток, к морю. Никто не приказывал им. Они были сами себе голова. Вольный ветер бил в лицо. Небо то закрывали тучи, то ярко сияло солнце – как обычно в Эрине. Клонился и шуршал на ветру вереск. Дождик принимался накрапывать. Но был небольшим. К тому же на близнецах были добротные плащи из промасленной шерсти. Когда они проголодались, то перекусили холодным жареным мясом, захваченным с собой.
Ночевка у костра тоже вполне удалась. Близнецы весело болтали и не особо думали о том, что дальше. Свобода! К полудню другого дня они прошли мимо торчащих на холмах кольев. Те стояли в броске камня друг от друга. Это были потемневшие от времени, но крепкие жердины. И на каждой висел череп. Таращились пустые глазницы, щерились зубы. Кое-где на исцарапанных и щербленых черепах остались кусочки ссохшейся кожи и клочья длинных волос.
Детей Виддана это не тронуло. Обычная для Эрина картина. Граница. Подумаешь, черепа! Они прошли рубеж соседней земли. Близнецы отлично знали – это Коннахт. И он не воюет с их отцом. Опасности для них не было. Конечно, оставались изгои и разбойники. Но на поясе Ниала – меч, руки крепки, ноги легки и неутомимы. А Нойра – жрица! Бояться нечего!
Это была самоуверенность юности. Юность не желает никому зла – настоящего, смертельного и жестокого. И наивно не ждет ничего такого и от мира вокруг. Это прекрасно. Но – глупо.
Король Виддан не был юн и наивен. Он сразу послал вслед беглецам Дунлага-Немайна, одного из лучших воинов королевства. Дунлага воспитал и вооружил отец, великий воин Хартиган. Но, к сожалению, Дунлагу передалось бешенство деда – Черного О Мэйра. В юности во вспышке бешеной ярости Дунлаг убил одного воина своего клана. От изгнания спасся только тем, что потом, той же ночью, пошел по селению. И убил всех родичей убитого мужского пола, где бы их не застал. На улице, дома, едящих, спящих, любящих своих женщин. Он зарубил всех, в бою или без – розовощеких юнцов, бородатых воинов, дряхлых стариков и ясноглазых детей. Когда его привели на суд короля, то он стоял перед троном. Король сначала даже не мог говорить. Только глядел сверху вниз в мрачные глаза Дунлага – темно-серые, как холодное море. Потом он вскинул руки. Дунлаг не двигался и глядел на короля молча. Взгляд его был спокоен. Он опирался на длинную рукоять эринского топора. Угол острия был вонзен в пол. Вокруг возвышения стояли мрачные эринцы в длинных богатых плащах и рубахах, шитых золотом каймой по подолу. Они тихо кашляли и говорили негромко. У стены длинного зала, слева от Дунлага, горел очаг. Потрескивал огонь. На топоре Дунлага виднелись плохо затертые следы крови.
- Как ты мог? – спросил король: Как мог ты совершить такое зло?
- Какое зло, король? – мрачно спросил Дунлаг, перенеся вес тела с одной ноги на другую.
- Убить всех, даже детей и стариков!
- Я правильно сделал, - сказал Дунлаг, глядя прямо в глаза королю: Я избавился от возможной мести. Теперь некому мстить за О Рийли, погибшего из-за своей наглости и злобы. Все его родичи-мужчины мертвы.
- А дети? А старики?
- Дети вырастают в воинов. А рассказы и зов стариков побуждают к мести.
- Я изгоню тебя, Дунлаг!
- А зачем? – пожал Дунлаг плечами: Кровь пролилась и не прольется больше. Некому ее пролить. Не будет междоусобной резни, и сила рода не ослабнет. Этой резней я защитил себя от изгнания! Ведь тебе еще нужен в бою мой топор, а, король?
Король молчал. Ответил Малачи, один из знатных возле трона:
- Ты так уверен, Дунлаг, что тебе никто не отомстит? Даже если родичей не осталось, то и человек не родной крови убитым может бросить тебе вызов – за убийство беззащитных детей!
Дунлаг усмехнулся. Но нерадостно. И глаза его остались холодны.
- И от этого я обезопасил себя резней, - он вдруг шагнул к Малачи, выдернув из пола и поднимая топор. Сталь кроваво блеснула в свете факелов. Малачи невольно отшатнулся назад. Дунлаг сказал, глядя ему в глаза:
- Ты, Малачи, бросишь мне этот вызов?
Малачи молчал.
- Не бросишь, - сказал Дунлаг: То-то. И никто не бросит. Побоится – как ты боишься. Не за себя – так за близких.
Он медленно молча повернулся, оглядывая воинов. Под его горящим взглядом кто-то отводил глаза, кто-то их опускал, кто-то зло глядел исподлобья. Стискивали кулаки, шевелились бороды, скрипели зубы.
Но все молчали.
- Ты не изгонишь меня, король, - сказал Дунлаг. Отвернулся и пошел к выходу.
- А как же сын брата Нэглина Ступица, убитого тобой этой ночью? – бросил кто-то из лордов: Он в плену у северян. И если вернется, то может мстить.
- Кто заплатит за него выкуп? – спросил Дунлаг.
- Я, - тяжело сказал король.
- Или он бежит, - поддержал его кто-то. Дунлаг снова обернулся и тяжело поглядел на короля:
- Что ж. От северян бегут редко. Но я  избавлю вас от выбора. Еще до конца лета я привезу вам голову Нэглина Малого. И брошу к подножию твоего трона, король.
«Убийца», - прошел по лордам шепот: «Нелюдь».
- Ваши языки вынудили меня сделать это и принесли гибель мальчишке, - сказал Дунлаг. И вышел из скалли наружу. В ночи бились на ветру тревожные красные огни факелов, собираясь кучками. Дунлаг шел по поселку. У входов в дома, справа и слева, там и здесь, толпились люди. Лежали тела, с головой накрытые покрывалами темной ткани. Женщины в темных одеждах с капюшонами молча стояли над ними или на коленях припадали к мертвецам. Их сухие сверкающие глаза впивались в Дунлага, как кинжалы. Дунлаг отвечал тяжелым взглядом. Что бы не сделал, нельзя показать бабам слабину. Бабы – волчицы. Учуют слабость – порвут. Мужик может пощадить, если  ты слаб. Баба – нет.
Размеренной поступью шел Дунлаг мимо, и рука лежала на железе топора за поясом.
Там и здесь за его спиной женщины не выдерживали ритуального молчания. И Дунлаг впервые услыхал слова, что станут его прозвищем:
- Черный Дунлаг!
- Кровавый топор!
- Убийца!
Старая друидка Скатах заступила ему дорогу. И сказала:
- Ты добился своего. Но я вижу будущее. Эта ночь не принесет тебе добра. Эта победа таит в себе зло для тебя.
- Прочь с дороги, - сказал Дунлаг. Скатах отступила в сторону, и Дунлаг пошел дальше.
Он ушел из поселка на другой день в кровавую утреннюю зарю. Трава побелела от инея, ледок сковал лужи, мороз вцепился когтями в лицо и пар вырывался изо рта. Дунлаг вышел из дому. Плотнее запахнулся в шерстяной плащ и пошел к выходу из селения. Стражи открыли ему скрипучие ворота в частоколе. Никто не зевал и на него не глазел. Размеренным шагом Дунлаг пошел к черной цепи холмов на фоне багряной полосы восхода. Из-за холмов доносился шум морского прибоя. Стражники смотрели вслед удаляющейся уменьшающейся фигуре. Сплюнули. Перебросились несколькими фразами. И закрыли ворота.
Дунлаг ушел за холмы, и те скрыли его. Ветер гнал по серому небу огромные тяжелые облака.
Он вернулся через два месяца с мешком за плечами. Шел, слегка прихрамывая. Ему открыли ворота. Часовые увидели новый шрам, что тянулся на лоб из-под волос – темно-багряный, неровный, свежий, толстый и бугристый. Они знали, что такие шрамы оставляет тяжелое боевое лезвие – меч или секира.
Прямо во дворец – Красный Покой - прошел Дунлаг. Король вышел из задних покоев и вошел в тронный зал, приглаживая седые волосы и поправляя белую одежду с шитыми золотом на груди кругами. Еще на нем был синий плащ. Стражники пообок трона насторожились при виде Дунлага и следили за ним, крепко сжав копья.
- С чем ты пришел, Кровавый Топор? – спросил король. Дунлаг заговорил. Но не королю отвечал – мрачные глаза уставились на стражу:
- Расслабьтесь, - сказал он им: Я и не думаю убивать короля. Зачем мне это?
Потом поглядел в лицо королю. Твердый взгляд синих глаз встретил мрачный темно-серых.
- Можешь добавить к моим именам еще одно – исполнивший клятву! – сказал Дунлаг резко. Скинул лямки заплечного мешка. Раздернул завязки и перевернул мешок. Со стуком выпал кожаный сверток. Дунлаг вскрыл черные смоленые веревки рывком секиры. Сталь блеснула, как молния. Миг – секира за поясом Дунлага, миг – в руке, миг – удар, миг – уперта в пол. А сверток распался.
Среди кучи бело-серой соли, рядом со спекшимся черным комком – ссохшееся лицо и светлые волосы. Дунлаг носком сапога перевернул голову лицом к королю.
- Узнаешь? – спросил он: Или взять факел и посветить?
- Я узнал. Это Нэглин, - сказал король: Что ж. Можешь и дальше жить в роду. Я не изгоню тебя. Если это будет тебе в радость.
Дунлаг отвернулся и пошел к дверям.
- Эй, Дунлаг! А голова?! – окликнул король.
- Пусть отнесут родичам для похорон, - бросил через плечо Дунлаг. Он не остановился и не обернулся.


Глава 3:  Спасти и убить.


Дунлаг никому не рассказал, как все случилось. На север от Ирхи отправился он. Туда, где по слухам видели стан северян, людей Лохланна. И когда он миновал холмы Олгирих, то увидел широкий спуск к морю, усеянный каменными обломками. Увидел залив, над которым реяли чайки и заходило солнце. Низкие горы слева от залива, поросшие темным лесом, и холмы – справа. А у кромки морского прибоя – черные и длинные корабли лохланнцев, узкие и острые, будто ножи, вонзенные в берег. Корабли огибал частокол. Его ограда дугой упиралось в море к западу и востоку от судов. За частоколом виднелась остроконечная крыша скалли – «длинного дома» северян. И еще нескольких построек из бревен вокруг – крепких и приземистых.
Дунлаг пробрался в стан северян ночью. Прячась в тенях, он пошел по пристройкам. Из окон скалли падал свет, оттуда неслись крики, шум и пьяные голоса. И другие звуки пира. Иногда дверь во двор открывалась, и северяне отправлялись к частоколу – по одному или кучкой. Там они справляли нужду, отрывисто гогоча и подшучивая на своем резком языке. На глазах Дунлага один лохланнец свалился лицом наземь, даже не успев завязать штанов. Двое, что были с ним, расхохотались. Подхватили пьяного под руки и утащили обратно в скалли. Затем Дунлаг нашел низкую дверь в стене одной из пристроек. Толкнул ее. За дверью было темно и тихо. Дунлаг вошел внутрь и закрыл дверь за собой.
В темноте он шел коридорами с низкими потолками, прислушиваясь и вглядываясь. Готовый убить, появись кто со светом, если некуда будет спрятаться. Но никого не встретил. Потом Дунлаг ощутил вокруг просторное помещение и почувствовал запах лошадей. Кони фыркали и посапывали в темноте. Дунлаг проскользнул  тенью между двух рядов стойл, и опять через дверь попал в низкий коридор. Здесь слева и справа от него было по две двери. Дунлаг проверил толчком одну, потом другую. И нащупал засов снаружи. Тогда он отодвинул его и вошел.
В комнатушке было узкое оконце-щель под потолком. Оттуда падал луч лунного света. И освещал бледным светом лицо спящего. Молодое лицо. Дунлаг узнал Нэглина. Он холодно улыбнулся. Ему повезло. Но для этого надо было пробраться в пасть зверя и рисковать жизнью. Удача любит смелых. Но она не длится вечно. Дунлаг чувствовал - надо спешить. Как все, кто часто ходит по лезвию ножа, знал это чувство. И верил ему. Оно уже спасало ему жизнь. Дунлаг пригнулся, согнув ноги. Он был готов броситься, навалиться на парня, левой рукой зажать ему рот, а правой – ударить кинжалом прямо между ребер – в сердце. Но тот открыл глаза. Луна блеснула в зрачках.
- Тс-с! – сказал Дунлаг, поднося палец к губам. Пленник чуть шевельнулся. Цепи лязгнули. Он был прикован к стене. Дунлаг оглянулся. Но за дверями было тихо. Снаружи остался страж. Дунлаг чуть не наступил на него в темноте. Но и тогда тот не проснулся. Так и остался лежать под дверью. От стража исходил запах свежего пива и вчерашнего перегара, да такой, что Дунлаг почуял, не нагибаясь. Копье валялось рядом. Не проснулся пьяный лохланн и теперь.
Нэглин молчал. Он различил смуглое лицо и конский хвост на эринском шлеме – северяне не носили таких. А потом и узнал Дунлага. Он больше не шевелился. Дунлаг понял – вряд ли выйдет убить его тихо. Надо увести отсюда. Он вернулся к стражу. Примерился, схватил за бороду, дернул голову вверх левой рукой – и всадил кинжал в кадык правой. Северянин захрипел, задергался, забил ногами, в темноте зажурчала кровь. Дунлаг жестко стиснул его бороду, чтоб дергался поменьше и не зазвенел шлемом и кольчугой. А на грудь поставил ногу, и прижал к полу всем весом. Лохланн подергался и стих. Дунлаг вытер от теплых брызг крови руку о ту же бороду, и отпустил ее. Тихо лязгнул о стену шлем, когда голова мертвого свесилась назад и вбок. Дунлаг вернулся в камеру-кладовку. Осмотрел и ощупал оковы – цепь тихо позвякивала во мраке. Парень шумно дышал рядом – Дунлаг чувствовал тепло его дыхания на лице. Каморка была крошечной. Он еще раз подумал об ударе кинжалом, но решил не рисковать. Если их обнаружат, то это не поздно сделать. Тем более что внимание парня будет на северянах.
Как он и думал, лохланнцы мудрить поленились. Цепи закручивал железный прут, завязанный щипцами в горячем виде. Одному его  не разогнуть никак. Но, потолкавшись, они пристроились к концу прута вдвоем. И разогнули его. Правда, вспотели, наскрипелись зубами, а Нэглин заехал Дунлагу локтем по зубам, когда у него сорвалась  рука. Дунлаг замахнулся, но еле сдержал кулак. Только драки им тут не хватало. Он плюнул в сердцах в сторону лунного луча – больше тут было просто не во что – и снова взялся за нагретое их руками железо.
Оковы сняли с грехом пополам. Цепь была только одна и держала узника за запястье. Потом прокрались к выходу. Перебежали освещенный луной двор. Частокол был в двух десятках спокойных шагов. Они влезли на него. Тут-то везение и кончилось. Дунлаг чувствовал не зря. Залаяли собаки. Кто-то встревоженно крикнул на северном. Дунлаг по-волчьи обернулся, скалясь и примеряясь к броску. Но первому голосу ответил еще один. Дунлаг развернулся, спрыгнул за ограду. Земля ударила в подошвы, он оттолкнулся от нее. И длинными стелющимися прыжками бросился к холмам. Пар вырывался изо рта – ночью пришли заморозки. Иней искрил при луне на обломках камней, камни хрустели под ногами. Впереди чернели изгибы холмов. Сзади ночь ожила лязгом железа. И сипло завыл рог северян. Звук был какой-то очень мерзкий. Дунлаг аж скривился на бегу. Северяне орали за спиной.
Но наткнулись они на них спереди, у подножья холма. Это была дальняя стража, взбудораженная рогом. И они-то были трезвые, сильные, в доспехах и готовые биться.
Дунлаг набросился на них с яростным рычаньем – как всегда. Он свирепо рубил топором. Лезвие раскроило лицо северянина. Дунлаг, в запале зверя, облизал лезвие своего топора, мало соображая. От вкуса крови его шатнуло от ярости. Рыча, он бросился грудью, топор посвистел в воздухе с невозможной быстротой, и лохланнец не успел защититься. Раздались лязг и хруст, когда железо пробило шлем и кость черепа. Дунлаг выхватил топор, легко, как из воздуха, и одетое железом тело отлетело, как соломенная кукла. Еще один лохланн подходил слева, занося меч. Сталь длинно блеснула в лунном свете над головой. Но для Дунлага он двигался медленно, как под водой. Эринец качнулся влево, оперся на выставленную ногу, и пырнул острием пробойника в открывшийся на замахе правый бок врага. Он выдернул пробойник и отскочил, лохланн уже сгибался, сбив шаг и замах – острие пробило ему печень. Но за спиной Дунлаг ощутил опасность. Волосы встали дыбом у него на затылке, и он крутанулся на пятках. Но, обернувшись, увидел свирепое бородатое лицо, и устремленный ему в живот меч. Острие было уже в трех ладонях от его тела. Дунлаг начал подставлять топор. Но он никак не успевал, несмотря на быстроту приступа ярости. Но тут северянин откинулся назад и захрипел. Дунлаг увидел черную дыру разинутого рта на сером пятне лица – они сражались в тени холма. Он уже рубанул лохланнца топором наискось снизу в лицо, тот свалился с расколотой скулой. И тогда Дунлаг увидел перед собой Нэглина. Тот стоял точно за спиной упавшего. И в руке его был обнаженный кинжал с темным от крови клинком.
Парень забрал кинжал стражника-лохланнца и спас жизнь Дунлагу.
Дальше они шли на юг безлюдной вересковой пустошью. Они никого не встретили и ни с кем не говорили. Нэглин оказался хоть и молод, но не болтлив. Может, он увидел сон о том, что замышляет Дунлаг. Такое бывало. Дунлаг не спрашивал его. Однажды утром он проснулся от резкого чувства опасности – как волк. Вокруг серел рассвет. И парень навис над ним. Глаза и рот его были, как щели, а в занесенной руке – кинжал. Дунлаг отбил его руку, ударив кулаком в запястье. Потом перехватил это запястье – левой рукой, а горло – правой, вскочив на ноги. Он стал выворачивать мальчишке руку с оружием. Тот сопротивлялся не так слабо. Но Дунлаг нажал со всей силы. Пальцы юнца расжались от боли, и кинжал выпал из них. Железная пятерня Дунлага смяла гортань. Мальчишка захрипел, у него закатывались глаза, он сопротивлялся все слабее. Миг Дунлаг помедлил. Накануне он колебался. Щенок был его кровный враг – но спас ему жизнь. Убить или нет? Теперь он решил.
Дунлаг рванул правую руку, переворачивая скорчившегося Нэглина лицом вверх. И резко обрушил его спиной, одновременно вскинув вверх колено, будто ломая палку. Нога Дунлага ударила в хребет. Раздался громкий треск. Парень упал в траву, как колода. Он не мог шевельнуться. Дунлаг сломал ему спину. Только глаза следили за немайном. Он лежал навзничь. Дунлаг подобрал кинжал лохланнца из травы. Склонился над парнем. И коротко и резко ударил его в горло.
Острие прошило шею насквозь и воткнулось в землю под затылком. Дунлаг выдернул кинжал. Ударила струйка крови, растекаясь по белой коже горла. Глаза юнца, расширенные от боли, остекленели. Жизнь ушла из них.
А потом Дунлаг отрубил ему голову несколькими ударами топора. И ушел, бросив тело, как есть.
И ничего этого он не рассказал в Ирхе.
До этих убийств глаза Дунлага иногда становились светло-голубыми – когда он смеялся и радовался, а иногда – почти черными, когда злился. Но с той поры они навсегда остались темно-серыми. И никогда он больше не смеялся. И не улыбался. Иногда его звали не Кровавый Топор или Убийца, а Несмеян.


*                *                *

Предсказанье Скатах сбылось. Через год или три – в Эрине не считают зимы или лета – Дунлаг опять убил человека. Подросший юнец оскорбил его и не внял предупреждению. Он схватился за меч. В следующий миг секира Дунлага вонзилась ему прямо в лоб и раскроила череп до затылка. На сей раз Дунлаг скрылся из Ирха в холмы. Родичи убитого пытались догнать его, но не больно уверенно – близилась ночь. Мстители не нашли Дунлага, все время держась кучей. Они обнажили оружие и дергались от шороха, хоть их было и много. Солнце склонялось ниже, гуще и больше делались тени. Вой ветра слился с призывом волков. Тогда старший воин сказал:
- Да пребудет! Мы воины, но он напугал нас. Он не человек. Мы охотимся за оборотнем. Вернемся, пока во тьме он не начал убивать нас по одному!
И воины поспешили в поселок. Предводитель пришел к королю и потребовал:
- Объяви охоту на Дунлага, как на зверя, ибо он – не человек, а оборотень!
- Он воин клана, - сказал король.
- Ты защищаешь его? Ты за него?!
- Нет. Но если не я соблюду законы, то кто же?
- Это так. Но, убив, он сбежал в холмы, как зверь. А не остался на суд, как человек.
- Вы бросились на него, как звериная стая. Ты вышел с ним один на один?
Предводитель засопел:
- На зверя идут облавой, а не поединком.
- По закону – он человек.
- Хорошо! Он убийца! Объяви его по закону – изгоем. Вряд ли хоть кто один в поселке станет на его сторону!
Король объявил Дунлага-убийцу изгоем. Но когда дикие круитни украли его дочь Нойру, он призвал Убийцу. И пообещал отменить изгнание, если Дунлаг найдет и вернет принцессу.


Глава 4:  Бойня в сиде.


     Принцесса Нойра, ушедшая назло отцу далеко от поселка, теперь хлебнула свободы досыта. И не прочь была вернуться домой…
Ночью Нойра и Ниал Нейл коротали время у костра. Принц зачарованно глядел в огонь. В эту вечную пожирающую изменчивость. Юноше хотелось протянуть руку и погладить этого рыжего зверя. Но ему было не шесть лет, потому он не сделал этого. А только подумал, что теперь он свободен. И может стать кем угодно! Например, друидом. А что? Вот пойдет и попросится в ученики! Королевскому сыну не откажут. Хотя, говорят, друидам безразлично, кто ты. И Ниалу смутно казалось, что друиды ценят что-то иное, а не умение ловко рубить мечом и справедливо судить. Ниал беспокойно шевельнулся у костра. Он хотел стать друидом. Потому что тогда он сможет приласкать пламя рукой, как ласкают своенравного зверя. Принц поднял взгляд от огня и открыл рот, чтобы посоветоваться с сестрой. Та уже оторвалась от своих раздумий и тоже посмотрела на брата. У них так часто бывало.
Вдруг за спиной сестры Ниал увидел приземистые тени. Черные, похожие на гоблинов, длиннорукие и коренастые. Ниал выпрямился, глядя поверх плеча Нойры, и разинул рот. Миг спустя он оправился и схватился за рукоять меча. Тот лежал на плаще рядом. Но и только успел. Существа двигалися так быстро, что казались одним монстром с кучей кривых ного и длинных рук-лап. Каменные пальцы вцепились в плечи Ниала, ркукоять меча вырвало из руки. Он пытался сопротивляться, напрягая мышцы. Но лапы легко заломили ему руки. Ниал застонал от злости и скрипнул зубами от боли, ткнувшись лицом в траву. Снизу он видел, как черный клубок сомкнулся на сестре. Она вскрикнула – и тут же смолкла. Видно, заткнули рот. Вообще напавшие были бесшумны, как тени. Ниал бы подумал, что они – сиды. Но те не уроды. И не воняют. Звериная мускусная вонь била в ноздри. Ниал разинул рот и заорал. Его поволокли носом по траве. Вокруг мелькали кривые босые ноги. Пахло от них так, что к горлу подкатила кислая желчь. Ниал дергался, но и что? Существа несли его, как ребенка. Кто-то вздернул голову назад за хвост волос на затылке. Ниал опять скрипнул зубами, чтоб не закричать. Он открыл рот, чтобы обложить чудище. И тут же вынырнули две крепкие руки и всунули в рот деревяшку. Да так, что раскровенили десны. Ниал ощутил соленый теплый железистый вкус крови на языке. Кожаные шнуры по бокам деревяшки впились в щеки. Ниал ощутил, как их резко стянули на шее сзади. Сквозь кляп он зашипел от боли – в узел попали длинные волосы, выбившиеся из «хвоста».
Его тащили вниз лицом в полной темноте, и он болтался в чьих-то руках. Или все-таки лапах? Тащили довольно долго. Ниал мог только мычать сквозь кляп. Потом вздернули на ноги – так резко, что в глазах потемнело. В ушах принца зашумело, ноги подкосились. Он ощутил, как твердый камень впивается в ребра. Его куда-то пропихивали. Проход был узким, с каменными неровными стенами. В лицо пахнуло сыростью и холодом каменного подземелья. Ниал рванулся. Часть лап его отпустила. Но в чернильном мраке уже ухватили другие. И поволокли дальше. В полной темноте широкие ступни шлепали по камням. И Ниал увидел совсем рядом огромные глаза, горящие желтым. Глаза нелюдей! Он сглотнул. И тут ему в нос ткнулось каменное плечо, с такой силой, что Ниал думал, что разбило. В ноздри влез кус грязной вонючей шкуры, на зубах скрипнул песок. Ниал яростно мотнул головой, пытаясь отплеваться сквозь кляп.
Впереди заплясали слабые красные отблески. Ниал прищурился. Отблески делались ярче. Это был огонь – по тому, как свет то пригасал, то разгорался. Кое-что стало заметно. Ниал огляделся. Его волокли так, что он еле касался ногами пола. Похитители походили на гоблинов. Ниал разглядел низкие лбы, короткие ежики волос, таких же черных и жестких, как звериная шерсть. А еще – толстые сплюснутые носы, грязные шкуры (тьфу!), массивные лбы, нависшие надбровья, близко и глубоко посаженные глаза. Они светились при свете слабее. Но все же светились! Челюсти у гоблинов были огромны и скошены назад…Гоблинов? Нет! Круитни!
Ниал бы закричал. Но не смог. И не только из-за кляпа. Горло перехватил ужас. Дикари-круитни. Живущие в сидах. Они единственные не боялись этих врат в другой мир, куда ушли сеидхе, Древние. И сейчас они – в сиде. Никто из людей не придет сюда.
А круитни, ко всему прочему, были людоедами.
Среди темных сутулых фигур слева мелькнуло белое пятно лица и длинные темные волосы. Даже взгляда мельком хватило Ниалу. Нойра! Он чувствовал ее ярость и стыд, и сожаление. Она не боялась. Пока. Ниал хотел крикнуть ей, кто это. Но прикусил язык. Незачем пугать. Кляп изо рта кто-то выдернул. Круитни бурчали что-то между собой. Ниал успел заметить огромные колонны по бокам – как лес из натекшего камня. Капала и журчала во тьме вода. Воздух был ей пропитан. На колоннах вспыхивали зеленые, золотые, красные и синие точки – как искры. Некоторые были белые, как огромные призраки. Ниал поразился. В жизни такого не видел. Потом потолок улетел вверх и канул во тьму. Стены убежали в стороны. Колонны исчезли. Ниал охнул. Его бросили на каменный пол. Тут же руки крепко стянули веревками за спиной. Впереди, шагах в тридцати, горел костер. Большой. Пламя было красным и пугающим. Огня хватило бы, чтобы сжечь и его, и Нойру сразу. Круитни кинулись к костру. Они столпились вокруг, размахивая руками и вопя. Здесь они не боялись шуметь. Кажется, ругались. Ниал повертел головой. Сестры не было видно. «Может, передерутся?» - подумал он о круитни: «Хотя, разве что, за то, кто первый снимет с нас пробу».
Языка круитни принц не знал. Но оно и к лучшему. Ведь те решали – съесть ли пленницу теперь же. Или сначала изнасиловать, а потом уже – есть.
- Сожрем сразу! – орал круитни с каменной дубиной: Ведь по закону нельзя есть ту, кого поимел!
- При чем тут закон! – орал его кривой соперник: Ты просто хочешь жрать побыстрее, голод тешишь!
- Поимеем ее, а сожрем парня!
- Нет, она мягче! Поимеем парня, а ее сожрем!
- Да поимеем и сожрем обоих, все равно никто не узнает!
- Узнают!
- Поклянемся молчать!
- А, все равно по пьяни разболтаем!
Так орали и препирались грязные, волосатые и косматые круитни в шкурах, размахивая каменными топорами, дубинами и кусками острых костей, и обожженными копьями у огромного костра. А их громадные тени кривлялись на потолке пещеры.
Походило, что сейчас все вцепятся друг другу в глотки. Но в круг вошел шаман. У него лица не было видно из-за татуировки, игла с краской прошлась даже по векам. Тело увешали костяные обереги и расписала краска. Шаман завыл в кугир. Все смолкли.
- Тихо! – сказал шаман: Дело решит святой жребий!
- Кости кидать!
- Палки тянуть!
- Тихо! – велел шаман: Я брошу жребий!
Жребий стукнул по полу.
- Сожрать обоих! – известил шаман.
И тут круитни завизжали. Да так, что Ниал вздрогнул. Он увидел, как что-то ударило в спины людоедам, врезалось прямо в толпу. «Зверь!» - подумал Ниал: «Оборотень!» Что-то двигалось так, что не различить очертаний. Но потом принц уловил блеск стали. Взвился вопль и тут же смолк. Раздался хряск. Снова кроваво сверкнула над головами сталь. Человек! Черная фигура повернулась. Блик огня пробежал по ней наискось, от плеча к бедру. Зажег алым кольчугу. На миг осветил лицо Ниал замер, впившись в лио взглядом. Мигом позже то снова исчезло. Воин бросился в толпу диких, как пловец в море. Визг и рев заметались под сводами пещеры, в воздухе мелькали руки, дубины, камни, куски костей. Но Ниал был уверен, что узнал лицо. Он не понимал, что испытывает. Но это не было облегчение.
Потому что узнал он Дунлага Убийцу.
Ниал не знал, кому желать победы.      
Он заерзал по полу, стараясь отползти. Принц отталкивался от холодного камня связанными руками, задом и подошвами. Но битва переместилась ближе. Ниал увидел Дунлага. И замер. Убийца заворожил его. Юноша забыл об опасности. В десяти шагах рычали воины, сверкала сталь, люди хрипели и корчились на полу, их топтали ноги сражавшихся. Кровь текла из ран, раненые пытались встать или отползти. В любой миг кто-то мог заметить Ниала. Шаг, замах, удар – и ему конец. Но принцу было все равно. Он смотрел на Дунлага, не отрываясь. Серые глаза расширились. Парень даже подался вперед. На его глазах Дунлаг рубанул визжавшего круитни топором. Тот смолк, задергался и осел на пол. Дунлаг вырвал топор из головы. Замахнулся снова. С лезвия полетели брызги и какие-то серые кусочки и черные клочья. Ниал понял – это кровь, кости и волосы. Голова круитни расселась. Одна часть отвалилась и канула в темноту на полу, под босые ноги других дикарей…
Дунлаг не испугался войти в сид. Как оскаленный зверь, пригибаясь к полу, он пробрался во тьме. Он ощущал лес колонн вокруг и чуял слабый запах дыма и грязных тел. Неслышно ступая, Дунлаг шел вглубь пещеры. Когда забрезжил свет, он удвоил осторожность. Немайну хватило одного взгляда в пещеру.  И он напал.
Он прыгнул из-за колонны. И с прыжка раскроил передним углом топора людоедский затылок. Сразу замахнулся и махнул влево. Топор разрубил другому круитни правую бровь, висок и скулу. Падая, тот заорал. Дунлаг схватил топор за кончик рукояти и хлестнул лезвием сверху вперед. Железо наполовину воткнулось в макушку третьего. Тот так и не успел обернуться. Руки круитни задергались, и он осел на пол.
Остальные обернулись, как один. Дунлаг не медлил ни мига. Он не боялся смерти ни капли. Мысль о том, что может умереть, даже не пришла в его голову. Он просто набросился, как дикий зверь, в самую толпу. Изгой закрутил топор над головой. Лезвие раскроило кости, он чувствовал это рукой на рукояти. Дикари завизжали. Один упал с наискось разрубленным лбом. Другой вцепился в рассеченное лицо. Он выл и шатался. Третий прикрылся рукой. Отсеченные кривые пальцы веером взлетели в воздух – все, кроме большого. Дунлаг издал высокий переливчатый клич. От него, казалось, лопнут уши. Круитни выли, как волки. Они вскинули дубины и прочие орудия смерти. Дунлаг перехватил топор в обе руки. Он быстро ткнул острием на обухе, как копьем, раз, раз, еще раз, крутясь на месте. Вперед, влево, назад, вправо и снова вперед. Это было быстро. Казалось, у Убийцы три руки – и топор в каждой. Круитни хрипели и корчились. Одному острие пробило живот, другому – бок. Третий прыгнул – острый пробойник сбил прыжок, проткнул руку. Дубина дикаря выпала. Последнему удар расколол ребро, и острие достало до легких. Дикарь скорчился, и падавший сверху каменный топор задел плечо Дунлага. Он скользнул по кольчуге со скрежетом, выбив сноп соломенных искр.
Дунлаг вскинул топор поперек над головой. Левая рука держала конец рукояти, а правая – под «горло» боевой части. Железо блестело багрянцем свежей крови в свете костра, на нем налипли светлые частицы мозга и черные волосы. Дунлага охватила ярость. Дух его взлетел ввысь. Он заревел нечеловеческим голосом, слыша себя будто другого:
- К-р-руах-ханнн!!! КРУАХ-ХАННН!!! БОГ ГРОМА!!! Войди в топор! Дай смерти им! Дай победу мне! Обереги мое тело от железа, камня и кости! И возьми их жизни!
Дунлаг не знал, откуда эти слова. Они пришли сами, как с ним бывало не раз. И тогда сильные воины бледнели, глядя на него. И роняли оружие. И застывали на месте, не в силах поднять руку или хоть бежать. Да хоть бы шагнуть! Бог войны овладел Дунлагом. Так было в ту ночь в Ирхе, когда он убивал врагов. Один – многих. И получил свое имя Убийцы.
Круитни бросились на него со всех сторон. Они нагибали голову, чтобы только его не видеть. Другие зажмуривались и били вслепую. В воплях их звучал ужас. Глаза Дунлага пылали. Древние дикари лучше бы сбежали, чем сражались. Но на пути ко входу стоял жуткий чужак. И они чуяли, как звери – он не отпустит их. Потому что пришел убить всех. Пришел за их жизнями.
Круитни лупили вслепую. Каменные острия рвали мясо, дробили кости. Они попадали друг по другу. Дунлаг издал нечеловеческий рык. Голос его загремел под сводами пещеры, как рев Боканаха, демона на поле битвы. Дунлаг стал рубить топором. С обеих рук. Вперед, назад, влево и вправо. Кости хрустели под каждым ударом. Железо кроило головы от макушки до шеи. Плечо рубило до середины ребер. Руку отрубало напрочь. Но при страшной силе Дунлаг рубил очень быстро. Он махал будто не железом, а ореховой палкой. Изгой отступил на два шага, прикрыв спину каменной колонной. Он не знал, каким чудом увидел это. Ведь он не обернулся. Но словно вторые глаза выросли на затылке. Огромная колонна натекшего камня походила на дерево зеленоватого цвета. Подтеки легли узором, будто ветви и листья. И застыл навеки. У «корней» и стоял Дунлаг.
 Круитни замешкались, споткнувшись о трупы, кто-то поскользнулся на крови и растянулся на полу. Дунлаг коротко ткнул острием топора, пробив затылок и пронзил мозг. Круитни умер. Недобитые ползали внизу. Споткнувшиеся образовали кучу малу. На какой-то миг. Но Дунлагу хватило. Кое-кто из круитни успел завыть от ужаса. И только. Вряд ли кто сумел хоть глянуть на свою смерть. Дунлаг целился, вскидывал топор, рубил. И опять. Лезвие раскроило несколько плеч, хребтов и затылков.
Запах крови опьянил круитни. Некоторые забыли страх. Их было много, а он – один. Пещера стонала от эха воя. Они бросались к чужаку, как волки к одиночке в ночной чаще. Они хотели добраться до горла. Дунлаг отступал, щуря глаза, и встречал их с жуткой усмешкой. Он бил коротко и страшно. Одного круитни он сбил в прыжке, прямо в середку лба. Тот летел к горлу Дунлага с голыми руками. Он вытянул и растопырил пальцы, и оскалил зубы. В глазах дикаря горела мечта о горле Дунлага и вкусе крови. В следующий миг между ними вонзился топор, залив зверство кровью. Круитни грохнулся на пол. И мозги обрызгали башмаки Дунлага.
Дунлаг ощутил, что силы иссякают. Ярость Круаха – но силы-то человека. Но ему было все равно. Отдать все силы. И хоть упасть мертвым сразу, как умрет последний враг – но победить! Изгой крикнул:
- Урройг! УРР-РОЙГ!
Это был чужой язык. Так до гойделов кричали Фир Болг. И они приносили жертву ножу и палице Круаха. Немайн ощутил прилив сил. Он напал снова. Левое плечо ныло от удара дубины, рука поднималась хуже. Но пока терпимо. Почти не мешало. Дунлаг кинулся в ряд круитни налево. Он старался больше рубить с правой руки. Он орудовал, как мясник. Пробился через круитни, рубя вперед. И отбивая наскоки справа. Стало легче. Дикари боялись. Они уже не кидались сплошной толпой. Самые смелые пали или умирали от ран под ногами. Многие скалились, прыгали на месте, визжали, размахивали оружием. Но шагнуть под топор боялись. Уже половина круитни легла под топором Дунлага – десятка два, или чуть меньше. И осталось столько же.
Битва на миг замерла. Круитни сбились в кучу на залитом кровью полу. Они тяжело дышали, бока ходили, как кузнечные мехи. Исподлобья смотрели на Дунлага. А тот на них. Они стояли лицом к лицу в десятке шагов. На полу громоздились трупы. Кто-то еще полз, оставляя кровавый след, кто –то стонал, кто-то хрипел и булькал пробитым легким. Дунлаг устал. Он обвел круитни взглядом. Нет! Он не уступит! Пусть он сдохнет, но в бою! С запекшихся губ сорвался тихий хрип. И перешел в рычание. Ярость сжала горло, грудь Дунлага расперло изнутри, глаза вылезали из орбит. Он словно отделился от своего тела. Лица врагов исказил страх. Но ему было уже все равно. Горло Дунлага издало дикий вой, пробивая засевшую в глотке пробку ярости, что перекрыла дыхание. Дунлаг бросился в самую гущу круитни. Топор слился над головой в едва различимую полосу, сталь свистела в воздухе. Она бы сверкала, не будь так залита кровью. Круитни завопили и бросились от него в разные стороны – как брызги от камня, попавшего в лужу. Некоторые ломанулись прямо в костер и проскочили сквозь огонь. Даже не слишком ощутив огонь босыми ногами. У одного дикаря загорелись волосы. Он пронесся по пещере с воем, как комета с огненным хвостом. Врезался в стену, раздался хряск. Круитни отлетел, как палка, и упал. Шея была вытянута и свернута вбок. Волосы все еще тлели.
Другие круитни кинулись к стенам, и вдоль них – в «каменный лес», в его тьму. Только двое встретили Дунлага, как воины. Дунлаг ударил, круитни тоже, топор сшибся с дубиной. Дунлаг поднял его, рубанул снова, враг вскинул глаза. Миг спустя левого не стало – топор раскроил глазницу после лба, располовинил скулу и застрял в нижней челюсти. Глаз с кровью потек по щеке. Дунлаг крутанулся на месте. Он не отпустил рукояти топора. Убитый сполз с лезвия, и остался на полу. Труп подвернул ногу и таращил единственный глаз. Деревянный меч с кусками кремня свистнул на месте головы изгоя. Острый осколок распорол ему щеку. Дунлаг замахнулся так, что топор мелькнул за спиной. Рубанул справа налево с двух рук. Топор пролетел вдоль пола пещеры. И срубил верх головы людоеда. Кусок черепа улетел в темноту сбитой шапкой.
…Ниал видел, как круитни сначала отскочили от Дунлага – как капли воды от раскаленного железа. Но завизжали и бросились со всех сторон, размахивая оружием. Ниал невольно подался вперед. Сердце дернулось: «Конец Убийце!» Но сквозь визг раздался гортанный хриплый рык – будто не человека, а чудовища. Или оборотня. И топор снова замелькал над головами. Он опускался туда и сюда. Ниал видел падавших. Впервые на его глазах людей жали, как колосья серпом в поле. Дунлага потеснили. Битва отступила от Ниала. Принц слышал рык изгоя. Там, где он начал бой, на полу бугрились тела. Некоторые подергивались. Другие лежали, как бревна. Ближе всего валялась кисть руки. Из обрубка торчала ровно отсеченная кость. Под ней натекла густая лужица черно-красной крови.
Ниал больше не видел боя. Дрались за каменной «опушкой» «леса». Но то и дело вопили кратко и пронзительно. Предсмертно. Немайн был жив. И собирал кровавую жатву.
И тут по руке полоснуло. Ниал ощутил, как лезвие за спиной распороло кожу выше запястья. Но рука так онемела, что боль была слабей, чем от укола иглы. Ниал обернулся. Онемелые руки деревяшками упали вдоль тела. В локте от своего носа принц увидел бешено суженные глаза Нойры. В руке ее подрагивал нож. Страшный и странный. Каменный, блестящий, как скол угля. И такой же черный. Нойра не церемонилась. «Бежим!» - жарко приказала в ухо брата. И Ниал пошел за ней, озираясь. На ходу принц старался растереть болтающиеся руки. И когда огненные иголки поползли по ним, еле-еле не заорал. 
Близнецы нырнули в лес каменных колонн-деревьев налево от прохода. Они обходили побоище. Ледяная вода плеснула в темноте под ногами. Ниал ощутил, как влага проникла в штанины и башмаки. И вздрогнул от холода. Они шли вглубь «леса». Красные отсветы костра становились все тусклее. Ниал ударился голенью о подножие колонны. Ойкнул и выругался. Пощупал рукой в темноте и нашел узкую ладонь сестры. Тонкие пальцы схватили крепко. Они были ледяными.
Близнецы встали. Тьма стояла такая, что они не видели и вытянутой руки. И не вытянутой – тоже. Нойра что-то забормотала. Ниал услышал «Морриган!» Сестра просила помощи богини. Та ответила. Нойра четко и твердо повлекла брата за собой.
- Идем! - велела она. Ниал знал, что Нойра теперь знает путь.
- Потише! - сказал он: А то я сейчас обо что-нибудь расшибусь!
Нойра перла сквозь тьму, как боевая колесница.
- Ушибешься, бедный! - съехидничала она.
- А если драться придется? – ответил вопросом Ниал. Нойра убавила шаг.
Впереди забрезжил серый свет. Ниал зашипел от боли. Нойра опять ломанулась, как тролль. Он пару раз въехал в камень коленкой и локтем. Вдруг он различил громаду колонны. Они обогнули ее. И Ниал увидел почти белое после тьмы подземелья пятно выхода.
Из пещеры близнецы выскочили наперегонки. Ниал поскользнулся и упал. Но от возбуждения даже не ощутил боли. В лицо ударил теплый воздух. Пахнуло землей и вереском. Ниал понял, что трясется от холода. Ему хотелось заорать от радости.
- Тихо! – шикнула Нойра. Восторг убавился. Ниал огляделся, пригнувшись. Никого не видно. Над головой мерцали звезды. Близнецы кинулись прочь. Под ногами наконец-то была мягкая земля, а не твердый камень. Дети Виддана стремились побыстрей и подальше от сида. Воздух был прекрасен. Они нырнули в заросли вереска. Ниал замер на миг. Он вспомнил Дунлага. Оглянулся. Огромный купол холма неровно чернел за спиной.
 - Пошли! - в негромком голосе Нойры была сталь: Чем ты ему поможешь? К тому же у него все в порядке.
- Уверена? - вырвалось у Ниала. Сестра, как всегда, узнала его мысли. И фыркнула:
- Блин, отважный спаситель! Это – Дунлаг-Убийца! Его так просто не убить. У него девять жизней, как у кошки. А душу к телу гвоздями приколотили, - чуть помолчав, она добавила: Уж лучше бы он навсегда остался в сиде…Не возражай! Ты вспомни, кто он! Откуда ты знаешь, зачем он нас  нашел? Не за головами  нашими пришел?
- А спас зачем?
- Он не спас. Он убил тех. А потом мог и нас.
- Глупо. Не верю.
- Ты сосунок. С Нэглином он так и сделал. Спас от северян, а потом – зарезал.
- А ты откуда…
- Богиня, - прервала брата Нойра. И Ниал почувствовал – она не врет. Он тоже иногда мог это.
Ниал пожалел, что не взял никакого оружия. Хоть бы каменную дубину круитни! Под ногами же валялись! С досады он стукнул кулаком себя по голове. Теперь один нож жреца на двоих! И тот у Нойры. Ниал даже просить не стал. Знал – не даст.
Они постарались уйти подальше. Остановились, только когда стали спотыкаться через шаг. Уснули прямо на земле. Едва легли.
…Нойра освободилась сама. Рядом упал нож жреца, которого зарубил Дунлаг. Сам Кровавый Топор был занят. Как волк, он рыскал во тьме каменного «леса» в поисках круитни. Те попрятались в самые дальние углы пещеры. Дунлаг обещал Богу Войны все жизни. А сердить того не стоило. Да и сам Немайн так верно служил Круаху, что и не думал уйти, пока не прикончит всех.
Кое-кто из дикарей от отчаяния бросался на Дунлага. Они слышали дикие вопли соплеменников. Очень резко оборванные. И поняли – терять нечего. Во тьме между колонн круитни не мешали один другому. Несколько ударов просвистели так близко, что изгой ощутил кожей дуновение воздуха. Каменные нож разрезал Дунлагу руку на тыле левой кисти так, что мясо выворотилось наружу из раны. Костяной дротик проткнул левую ногу на ладонь ниже колена. Дунлаг развернулся, ударил топором. Рука уже устала. Круитни не умер сразу. Он завопил, цепляя разрубленное лицо. Дунлаг выругался, допрыгал до места в десятке шагов, где раненый упал на колени. И коротко и расслабленно стукнул его по макушке. Топор раскроил череп со знакомым «хрясь!» Круитни всхрипнул, затрясся и повалился. Дунлаг нагнулся и вытащил дротик из ноги. Зашвырнул в темноту. Там костяшка стукнула о камень. В ушах стояла странная тишина. Дунлаг уже оглох от воплей. Он прислушался к себе. Внутри молчало. Он больше был не должен убивать. Это был последний круитни. Дунлаг тяжело вздохнул. Опустился прямо на каменный пол. Отшвырнул лязгнувший топор (С лезвия не успевала стечь кровь, как добавлялось еще). Стащил шлем. Утер пот со лба. Пота было столько, что понадобились обе руки. Он устал. Он рыскал во тьме, как волк по следу. Никто не мог скрыться от него. Дунлаг просто чувствовал, где прячется каждая жертва. И шел за ней, пока не наткнется.
Немайн тяжело поднялся. Прошел несколько шагов. Нога побаливала, но ступать было можно. Кровь не текла под штаниной. Дунлаг снова надел шлем. Он был в пещере. Врагов не было. Но пришла мысль о камне, что может свалиться на голову с потолка. Очень тупая кончина – перебить клан дикарей, и разбрызгать мозги на пять шагов вокруг от случайного обломка. Как раз в духе богов. Они любят шутки. Дунлаг похромал к выходу. Он чувствовал кожей слабый свежий ветерок. Он наклонился в темноте на журчащий ручеек. Напился воды. Очень холодной. И очень мертвой. Изгой не подобрал бы другого слова. Это была «мертвая вода» легенд.
Камень с треском разлетелся рядом, когда Дунлаг увидел выход из пещеры. Немайн усмехнулся. Шутка богов. Он не удивился ни вот на чуть-чуть. Маленький камешек попал ему в щеку. Не поранил.
Снаружи Дунлаг раздул ноздри и вдохнул запах вереска. Поправил за спиной топор, намявший поясницу. В пещере он сунул его за пояс, не задумываясь. Он скорей забыл бы штаны. Немайн влез на холм. И улегся там. Закрыл глаза. Он устал.
Дунлаг просыпался несколько раз. Оглядывался. Засыпал снова. Тело было, как каменное. Однажды он вскочил, рыча, как зверь. Схватил топор. Сделал пару кругов по вершине. Глаза метались туда-сюда. Секира просвистела в тени. Рассекла только воздух. Всклокоченный немайн рубанул еще раз-другой. Облизал окровавленное железо топора. Мотнул головой. Сплюнул. И вернулся на прежнее место.
Последний раз он проснулся, когда светало. На траве лежала роса. У подножия сида текла белая река тумана. На востоке сквозь белую пелену просвечивало алым восходящее солнце. Дунлаг, ежась, отер росой лицо от застывшей кровавой корки. Потом ладонью тщательно стер запекшуюся кровь с топора. Для этого он сорвал и выбросил несколько пучков вереска. Дунлаг чувствовал себя больше человеком, чем зверем. А человек не ходит весь в крови. Однако настоящее мытье он отложил. Дунлаг встал. Потянулся, хрустнув суставами. Раны болели сильнее, чем вчера. Но он привык. С ранами всегда так после сна. Кровь застоялась. Он ее разгонит. Тело ныло везде – будто молотили палками от шеи до пяток. Тоже обычное дело после боя, как бы силен ты ни был. Дунлаг спустился с холма, оскальзываясь на мокрой траве. И стал искать след близнецов. Скоро нашел в вереске. Те его не прятали. Дунлаг пошел по следу. Он нашел брата и сестру спавшими. Сел и стал ждать пробуждения.
Когда Ниал проснулся, светало. Он протер глаза, привстал, начал зевать. И застыл, чуть не подавившись, с перекошенным ртом. В нескольких шагах кто-то сидел. Ниал увидел силуэт мужчины. Тот сидел прямо на земле, скрестив ноги, и положив руки на колени. Ниал со стуком захлопнул рот. Лицо и фигура чужака терялись в белесой дымке тумана. Он поднялся. Ниал увидел странную высокую голову. Силуэт шагнул ближе. Ниал начал поспешно вставать. Его бросило в жар. Он открыл рот – заорать и предупредить Нойру. И приготовился броситься. Чужой подошел на пару шагов. Черты его лица выступили из тумана. На голове оказался островерхий шлем с хвостом из конского волоса. Под шлемом – хмурое и жесткое, неподвижное лицо. Темная кожа, прямой нос, запавшие щеки, костистые скулы. Ниал узнал Дунлага. Он сглотнул и закрыл рот.
- Все жду, пока продрыхнитесь, - сказал хрипловато немайн. Так звучит голос того, кто давно не разговаривал: Пошли. Домой пора.

 
Глава 5:  Похоть  Нойры


Близнецы и воин вышли на берег  Лох-Ней и повернули к закату, чтобы обогнуть озеро и встать на дорогу к Эмайн.  Но Дунлаг был мрачен и молчал. А Нойра требовала веселья:
- Хватит сидеть угрюмой букой! Велю отвечать мне! – сердилась она. Дунлаг, сидевший спиной к сосне и созерцавший серую каменную осыпь, небольшой залив и скалы на другом берегу, оторвался от них. И прорычал, как злой пес:
- Отстань! Я  не занимаюсь ерундой!
- Но ведь скучно! Давай повеселимся! Ну, хоть пива свари!
- Я тебе не пивовар! К тому же я в пещере напился!
- Чего?!
- Крови! – рыкнул Дунлаг, и облизал длинным языком губы: Я пью кровь, когда зверь! Ты заткнешься, или нет?
- Не забывай, с кем говоришь! – выступил стройный принц Ниал. Дунлаг плюнул в него.
- Тьфу на вас! Вы для меня никто!
- Ты смеешь… - принц шагнул к Дунлагу, занося руку. Дунлаг, не вставая, так глянул ему в глаза – принц отшатнулся.
- Не бойся, Ниал, врежь ему! – взвизгнула Нойра.
- Сама врежь. Ты глаза его видела?!
- Он только пугает! – подбоченилась Нойра: Ведь если он нас убьет, то ему не только не видать возврата в Ирху, на него будет охотиться отец.
Дунлаг сплюнул в ответ.
- Врежь ему, Ниал! Ну же! Мы же всегда хотим того же!
Ниал задумчиво потянулся к своему мечу. Ладонь легла на рукоять (Дунлаг принес меч из пещеры).
- Смелее, Ниал! Он сдержится! – подзузукивала Нойра.
- Ты переоценила мою сдержанность, девка, - сказал Дунлаг сквозь зубы: Да ты понимаешь, с кем говоришь? Я – Дунлаг Убийца!
- А, - отмахнулась Нойра: Как же, слыхали! Сказки старичков.
- Молодая дура! Не буди во мне зверя!
- А я зайцев не боюсь! Да, хотелось бы посмотреть на знаменитого «зверя» Дунлага! А то не довелось как-то.
- Держала бы в пещере глаза разутыми – нагляделась бы, - проворчал, успокаиваясь, Дунлаг.
- Очень было б интересно.
- Дура, - спокойно повторил Дунлаг: Ты бы не пережила свой интерес! Когда я зверь, то убиваю всех, и тебя б убил! А ты, щенок, - он уставился на Ниала: Еще раз коснешься меча – выброшу его в озеро. Пойдешь безоружным. Если со мной что случится – и не защитишься ничем.
- Сначала отбери!
- Обнажишь его для боя – раскрою череп, - тон Дунлага был поистине жуткий, как и взгляд. В черные, как ночь, глаза нельзя было взглянуть. Лицо стало темным лицом убийцы. От всего воина веяло чудовищной угрозой. Это был уже не человек – вещала сама смерть. Ниал весь съежился. Если бы сейчас Дунлаг пошел на него с топором, он бы не то что драться, а вскрикнуть бы не смог. Только закрыть глаза и трястись, ожидая конца.
- Ты тоже, подстрекала, - Дунлаг поглядел на притихшую принцессу: Если я его убью, убью и тебя. Ты одна мне без надобности. Так что не очень-то подстрекай.
Принцесса молча кивнула, стараясь сохранить остатки достоинства.
Позже, когда они обошли озеро и шли по вересковым холмам, она сказала в спину шагавшего впереди Дунлага:
- Может, хотя бы сотворим обряд Морриган? Я же жрица. Скучно идти просто так.
- Херней не занимаюсь, - ответил Дунлаг, не оборачиваясь.
- Тогда мы сами!
Дунлаг только шевельнул плечами.
- Можно? – спросил Ниал: Нам нужен будет огонь.
Дунлаг недолго помолчал. Потом сказал:
- Врагов вокруг не чую. Разводите.
Ночью, в ложбине между холмами, чтобы огонь не был далеко виден, брат и сестра разожгли костер. Они сварили верескового пива. И сестра поднесла чашу Дунлагу. Тот принюхался. Звериная жизнь на холмах обострила его чутье. Яда не было. Да и зачем ей травить его? Нет, только пиво, и все. Дунлаг припал к чаше и стал пить.
Он выпил чашу до дна. Потом еще одну. Ему давно не доводилось пить хмельного. Нойра пила рядом. Полыхал костер. Он ощутил ее горячие руки. И мягкое, гладкое голое тело. И впился в него. В разные стороны полетела одежда.
Ниал подскочил к ним, крича:
- Сестра, ты что, сошла с ума?!
- Отстань! – Нойра устремила на Дунлага взгляд пустых блестящих глаз.
- Лют-трава! Ты напилась ее!
- И ему…ум-м-м…подмешала…
- Кончай! Как же наша власть!
- Плевать! – Нойра уже была голой. Руки Дунлага блуждали по ее телу. Она застонала, когда сильная рука изгоя нажала на поясницу и пошла вниз. Откинулась. Глаза полузакрылись. Бедра ее были влажны.
Ниал вдруг застонал, откидываясь назад. На лице выступил пот. Он упал на колени. Руки рванули на груди рубаху. Потом он ощутил, что стягивает с себя штаны. Наслаждение! Нутро взорвалось немыслимой сладостью. Он увидел, как за костром Нойра приподняла бедра, а Дунлаг с силой в нее вдавился, двигая голым задом к ней – от нее.
- Нойра! – прохрипел Ниал: Нет! Перестань! Я же мужчина! Я не могу…
«Ты хочешь», - прозвучало в его голове: «Присоединяйся к нам».
Ниала страшно тянуло за костер. У них с сестрой всегда было так – две воли, как одна, два человека, как один, любое чувство на двоих. Свет и тьма. Мужчина и женщина – но единая душа. Потому-то Морриган отвечала на их заклятья и молитвы, и они могли творить страшные дела и разить врагов силой богини.
Теперь Ниалу хотелось того же, чего и сестре…
«Ах-х…его копье…это сладость…иди к нему, брат, будь с нами».
- Ты спятила…я мужчина…
«А ты пробовал? Говорят, некоторым паренькам вроде тебя очень нравятся сильные мужчины…»
- Не-е-е-т…- Ниал, хрипя, царапал землю: Не-е-е-т.
Но воля отступала. Тело само ползло в обход костра. Ниал понимал – сестра не соображает ничего. И понял – она права.
«Не противься. Все равно не сможешь. Ты знаешь».
«Чем бы не кончилось. Или убийца с презрением отшвырнет меня. Или…отдерёт. Как говорят, какая в жопу разница!» - вспомнил Ниал грубую шутку воинов: «Он тоже опился в пиве дурман-травы.…Как я покажусь дома? Как посмотрят на меня воины? Оттраханный убийцей – или отшвырнутый убийцей, когда домогался его, парень?!»
Ниал из последних сил глянул на пламя. Оно плясало прямо перед глазами. На лбу трещали и сворачивались волосы. Лицо жгло. Глаза пересохли. Губы спеклись.
Ниал сунул руку в огонь. Боль от ожога ослепила.
«А-а-а-а-а!» - заорал он и вскочил. Корчась, прижимал обожженную руку к животу. Похоти – колдовской и мерзкой – как не бывало. Шатаясь, Ниал устремился во тьму. Подальше от костра.
А у огня закричала от боли Нойра и попыталась отпрянуть от Убийцы. Но тот вонзался в нее все сильнее. Вскоре ее глаза закрылись, тело расслабилось, содрогаясь под ударами неутомимого Дунлага.
Ниал, пробираясь в темноте, услыхал журчание воды. Стал наощупь спускаться вниз по каменистому склону. Сорвался. Ударился плечом. Горло перехватило от ужаса, когда короткий миг летел вниз в полной тьме. Потом задел раненой рукой – ожогом. Застонал от боли. Тут же дух выбил удар оземь. А лицо попало в ледяную воду. Юнец осторожно опустил в воду обожженную руку. Через некоторое время рука онемела, заледенела, и боль стала отпускать. Глаза привыкли к темноте, Ниал различил склоны неглубокого оврага и ручеек на дне. Он жадно напился. Вкус ледяной воды в пересохшем горле был нектаром. Потом Ниал  немного отполз и уснул.
Дунлаг проснулся на рассвете, трясясь от холода. Он был голым, костер погас, вокруг туман. А рядом, под его плащом, посапывала Нойра. Дунлаг плюнул – во рту будто нагадили. И застыл. Отбросил край плаща. И увидел голые груди Нойры. Кожа ее на холоде сразу пошла пупырышками. Она пошевелилась и открыла припухшие глаза.
Он шарахнулся назад.
Она тихо засмеялась.
Дунлаг огляделся, как зверь. Встал. Медленно оделся. Взял топор. И пошел назад. Он шел, пока не вышел на берег озера, на скалы. Потом сел, согнув колени. Вскинул голову, закрыв глаза, так, что рыжая косица вдавилась в шею. И дико завыл. Без слов. А потом:
-А-а-а-а-а-а! За что-о-о-о-о?!!
Затем он открыл глаза и пустым взглядом уставился на озеро. Ветер морщил серые волны. Конец изгойству? Как бы не так! Мало того, что он изгой, убийца, полузверь, а она – принцесса. Она еще и друидесса – была, пока он не лишил ее невинности. Теперь и друиды, и король будут против него. Теперь начнется на него охота, какой еще не было.
И плевать на то, что он не виноват.
Дунлаг подумал, не убить ли обоих? Скажет, что не нашел. Трупы в озеро. Пойди, разберись, кто их убил! Особенно, если привязать камни.
Он шел назад, к стоянке, размышляя так. И чуть не налетел на Ниала.
- Где это угораздило? – спросил он, глядя на руку принца.
- Ночью, - кратко сказал парень.
- Тоже перепил?
- Нет. Сестра подсыпала тебе лют-травы. Дурмана. Я сам сжег себе руку. Она очень хотела тебя. А мы одно. Понимаешь? Если б не огонь, - Ниал усмехнулся, не разжимая губ: То ты бы лишил невинности не одну сестру.
Дунлаг передернулся. Лицо его скривилось, губа вздернулась, показав клыки. Он сплюнул.
- Хорошо, что у тебя хватило воли сделать это, - сказал он. И раздумал убивать королевича: Эй, принц!
- Что?
- Ты, похоже, недоволен сестрой за то, что она сделала?
- Сильно.
- Расскажешь отцу правду?
- Легко. И даже обязательно.
Дунлаг и Ниал вернулись к костру. Стали собираться. Нойра пыталась заговорить. Дунлаг молчал. Тогда она приобняла его. Дунлаг молча отстранил ее жесткой ладонью. Губы его скривились. На нее он не глядел.
- Дунлаг, - губы Нойры тоже искривились: Ты лишил меня невинности. Не забывай об этом! Если я скажу королю, что насильно…
- То он не поверит, - сказал Дунлаг.
- Это почему?
- Потому что я подтвержу слова Дунлага, - сказал Ниал: И расскажу, как все было на самом деле!
Нойра отскочила:
- Брат!
- Не называй меня так, ты, ****ь!
- Ты лишил меня невинности! – снова крикнула Дунлагу.
- Я ни капли не хотел этого! – отрубил тот: Ты меня опоила!
- И ты совсем меня не хочешь? – Нойра прильнула к Дунлагу всем телом, заглянула в глаза. Тот миг колебался. Потом твердо заглянул в глаза Нойре:
- Ты поступила низко.
- Вот еще – меня будет учить убийца! – она отошла гневно.


*                *                *

Но путь назад занял не день и не два. И Нойра снова была вместе с Дунлагом. Когда она приходила к нему ночью под одеялом, он брал ее.
Огонь же исцелил Ниала. Он дал ему свою душу, отрезав от мыслей сестры. Больше брат с сестрой не были одним целым. Ниал не разговаривал с Нойрой. Однажды она вынудила его на разговор:
- Ты что, ненавидишь меня? – спросила Нойра наедине.
- А ты как думаешь?
- Да за что?!
- Да ты знаешь, что ты сделала? А если б убийца меня взял? Он хитер и холоден. Если б это открылось – ему-то все равно. Подумаешь, отодрал мальчишку! При его-то «славе»…все равно в лицо никто не скажет. А вот мне – пацан, отодранный убийцей! Да по доброй воле! Ты понимаешь, что, чтобы он молчал, мне бы пришлось делать все, что он захочет? Быть его рабом. Может быть, творить зло, которого и не представишь.
- Или убить его.
- Спятила? Я бы не справился с убийцей!
- Пришлось бы.
- Это почему?
- Чтобы молчала я, дурачок!
Ниал помолчал. Потом заговорил:
- Вот, значит, каков был твой план. Спать с ним, пока не надоест. А потом вынудить меня убить его. Да, сестра. Пожалуй, ты и Кровавый Топор – достойная пара. Я не знаю, кто из вас хуже. И я рад только одному – что больше мы с тобой не одно!
Когда Нойра уходила, Ниал сказал вслед:
- Нойра.
Она обернулась.
- Не пойму одного – зачем ты с ним? Зачем потеряла власть?
- Я хотела его. Вот и все, - сказала Нойра: Так хотеть можем только мы – женщины! Вспомни себя той ночью, пока не сунул руку в костер.
Ниал вздрогнул.
- Тогда ты поймешь, как я хочу его!
Чем дальше они шли, тем чары Нойры действовали меньше. И Дунлаг отталкивал ее, рявкал и не хотел разговаривать.


Глава 6:  Смерть – конец легенды.

Где-то через неделю путники миновали лес и спускались по пологому склону. Внизу синела россыпь из нескольких сот камней, размером от свиньи до десятка огромных быков, каких сейчас уже не было в Эрине. Стояло утро. Дунлаг и королевские дети вышли недавно. Сил у них было полно.
Нойра обернулась. И вскрикнула. Ее глаза округлились и расширились, ладони взлетели ко рту. Дунлаг молниеносно обернулся туда, откуда они пришли. Левая нога полусогнута, правая выпрямлена и отставлена назад, копье в обеих руках наперевес. Сверкнуло стальное острие наконечника, нацелясь на напугавшего принцессу. Копье он купил в одном встречном хуторе.
Сквозь подлесок, раздвигая кусты, к ним приближался воин. Солнце сверкало на броне и шлеме. Дунлаг нахмурил брови. Пригляделся.  Поморгал, борясь с желанием протереть глаза. Выругался. Опять сощурился и встал неколебимо, как прежде. Дрогнувшее было острие копья уставилось в грудь гиганту.
Голова проходившего вздымалась выше верхушек орешника. Дунлаг вначале подумал – показалось. Но потом воин прошел под сосной с приметным острым узловатым суком. Дунлаг помнил его. Сук привлек его внимание, когда он проходил под ним.  Ветка была необычна. Схожа с головой птицы с выпуклым глазом и небывало длинным острым кривым клювом.
Проходя под суком, Дунлаг не задел его даже копьем. А ведь он держал копье на плече острием вверх. Гиганту же пришлось нагнуть голову, чтобы не удариться о сук лбом.
Великан остановился в броске копья. Если по меркам Дунлага. И загрохотал. Голос гремел, как битва, когда мечи бьют в щиты и доспехи, и копья гремят о шлемы и нагрудники. Сотни мечей и сотни копий.
- Ты – Дунлаг-Убийца, а это – жрица и жрец Морриган, Нойра и Нейл Ниал, дети короля Виддана из Ирхи.
- Да! – крикнул в ответ Дунлаг.
- Я знаю, - снова загремел громила: Я – Корольт из УрУрнисулы, священной рощи Норриганы. Друя послала меня. Я отведу к ней королевских детей.
Нойра коснулась плеча Дунлага. Заговорила. Голос дрожал и прерывался:
- Не…от-т-тдавай-й… Д-дунлаг-г.
Дунлаг бросил через плечо, не сводя с гиганта глаз и острия оружия:
- Почему?
- Я потеряла девственность! Я не могу больше быть жрицей в пару Ниалу! И я не знаю, что сделает старая друя.  Она может привести меня к отцу. А может и просто зарезать.
Дунлаг нахмурился. Корольт двинулся вперед. Он шагал даже мягко, несмотря на груз тяжелых доспехов и оружия, увешавшего тело. Но земля слегка содрогалась от каждого шага. Голова Корольта в сверкающем шлеме с алым гребнем была где-то невероятно высоко. И вздымалась все выше с тем, как гигант приближался.
Дунлаг отвел копье.
- Стой, где стоишь, Корольт! – крикнул он. И подумал, что его резкий голос звучит рядом с ревом Корольта, как карканье ворона рядом с воем урагана. Корольт будто услыхал его мысли:
- Эй, Дунлаг, - он слегка наклонился, чтобы заглянуть Дунлагу в лицо, хотя между ними было еще добрых двадцать воинских шагов: Ты каркаешь, как ворона!
- Тогда уж как черный ворон, что пророчит смерть! – резко крикнул Дунлаг. Он крепче сжал древко. Насмешка рассердила и прогнала нерешительность.
- Я слыхал, ты предрек смерть многим, Кровавый Топор, - сказал Корольт. Он не повышал голос. Но от этого рева, да так близко, у Дунлага закладывало уши. Изгой поморщился. Гигант добавил: Но неужели ты думаешь, что можешь накаркать гибель мне?
Корольт закинул голову к синему небу и захохотал. Дунлаг прикинул, не метнуть ли копье. Но солнце било в глаза. Чертов Корольт подошел хорошо для боя – будто мало было его громадного роста и медвежьей силы. «А ведь это не просто так», - вдруг понял Дунлаг: «Он меня опасается». Корольт вовсе не был так уверен в себе, как хотел показать. Эта мысль вернула Дунлагу веру в свою силу. Плечи его заиграли. Воин повел ими, и копье дернулось в руках, как живое.
Корольт ничего не заметил. В доспехах он выглядел, как оживший монолит, зачем-то обложенный сталью. Кольчуга покрывала и огромные руки, и выпуклую скалоподобную грудь, громадный живот и ноги-стволы до колен. Поверх нее был нагрудник из кожи, покрытый железными пластинами, между которыми едва всунуть острие кинжала. Горло тоже защищала кольчуга, как и виски, и затылок. Она крепилась к шлему. Глаза у Корольта были маленькие, скулы – широкие, лицо – загорелое, бородка – редкой, как и выгоревшие брови. Ничего особенного, лицо, как лицо – если не смотреть на величину! Оружие же…Дунлаг качнул головой. На боку – лук в налуче, на другом – колчан с парой десятков оперенных толстых стрел. Из-за спины торчат концы дротиков, ремень их чехла пересекает грудь наискось – и его тоже усеяли железные бляхи.  За поясом торчит булава, навершие – почти с голову Дунлага, бронзовое, позолоченное, с угловатыми выступами. Рукоять, если положить на козлы, и рубить, как дрова – Дунлаг прикинул, что вспотел бы, пока перерубил. А она еще и обита сталью. А к тому – меч на поясе слева, тоже длиной почти с Дунлага. Клинок прямой, толстый и широкий. «Щита нет», - отступая, подумал Дунлаг: «А на коего дьявола такой горе щит? Он же весь в железе, хоть ходит, будто на нем один лён! Хорошо, копья нет. Им он бы просто смел меня издали, я б и на удар не подошел. Наверняка у его копья вместо древка – бревно».
Корольт прекратил хохотать. Опустил голову. Дунлаг к тому времени отошел на полтора десятка шагов.
- Эй, ты куда? Хочешь сбежать? – прогремел Корольт.
- Нет. Надоело, что от твоих воплей закладывает уши. Я еще не видал такой оручей туши!
- Оручая туша? – изумился гигант: Я – оручая туша? Так меня еще никто не звал! И, думается, так может назвать лишь тот, кто хочет со мной…драться?!
Дунлаг фыркнул, хоть было ему не до веселья:
- Ты что, гора, воинов не встречал?
- Тех, кто бросил бы мне вызов – нет! Очень давно.
- Может, кончим орать, и займемся делом? Голова трещит.
- Прикинь, как затрещит, когда я ударю! Да ты весь затрещишь, как орех в щипцах, от головы до пят! Я ж тебе сразу все кости поломаю, - сказал Корольт: Эй, воин, бросил бы ты это дело. Не хочу я тебя убивать.
- Тогда иди своей дорогой.
- Нойра и Ниал Нейл уйдут со мной.
- Нет.
- Слушай, они тебе родня, что ли?
- Нет. Они дети моего короля Виддана. Я служу ему, а не жрецам и друе. И отведу их ему.
- Дурак тот, кто бьется не за свое, а за чужое!
- Какой есть.
- Слушай, друя Скатах помогает Виддану, - убеждал Корольт: Пусть дети пойдут со мной, и она сама отведет их к отцу!
Дунлаг медленно покачал головой:
- Этого не будет. Я же сказал – я воин короля. Я отведу его детей к нему. А уж после пусть он передает их твоей друе. Если захочет. Но – приняв их из моих рук.
- Зачем тебе это?
- Я обещал.
- Да для чего?!
- Да не ори ты так! От твоего голоса голова болит. Виддан – мой король. Я – изгой. Ты знаешь это, раз слышал обо мне. Я приведу детей – и мое изгнание кончилось.  Я не хочу провести остаток дней в холмах, разговаривая только с волками.
- Тебя звали не только Убийца и Кровавый Топор. Еще – Несмеян и Молчун.
Дунлаг мрачно сказал:
- Радость общения с людьми познаешь, когда окажешься лишен его напрочь.
Гигант Корольт покачал головой:
- Ты и впрямь хочешь со мной драться, - он выглядел удивленно и хмуро, но зол не был: Слушай, мне мало чести прибить такого карлика, как ты.
- Не хвались на рать идучи.
- Вот что. Отбрось клятву королю. Прими обет Морриган. Богиня выше короля. И вместе отведем королевских детей к друе. Ты очень храбр. Для такого воина у нас найдется не последнее место.
Глаза Дунлага сузились:
- Я клятвами не торгую. Я принес клятву Виддану перед мечом Круаха, бога войны! Круах могущественнее Морриган. Та – ничто перед Круахом, жертвы которому я приношу в битвах топором! И не говори мне больше о своей бабе-богине.
- Ты оскорбил Морриган, - тень нашла на лицо гиганта: Теперь я буду с тобой биться.
- Наконец-то. А то ты так хотел спасти мою жизнь, будто спасаешь собственную.
- Это от тебя-то? – гигант фыркнул, будто хрустнул ствол деревца: Вот что. Я не буду нападать. Хочу поглядеть твою силу. На что такой коротышка способен. Бей! Я буду стоять на месте и ждать удара. И не бойся – это не хитрость.
- Я не боюсь, - проворчал Дунлаг и подбросил в руке копье. И тут же сорвался с места, бросаясь на Корольта.
 Дунлаг победил и убил великана, посланного старой Скатах. Это был жестокий бой, и много древних легенд говорят о нем. Мы не будем повторять их. Зачем повторять уже сказанное до нас, если надо сказать еще много того, что не сказали!
Друя Скатах ушла из Ирхи незадолго до возвращения Дунлага. Если Скатах не была добра, то мудра – точно. И знала – встреча с Дунлагом для нее – смерть.
Больше Скатах не являлась в Ирхе. Дунлаг поклялся ее убить. Он принес эту клятву один, в холмах, в суровом безлюдном месте, когда небо заволокли тучи, и трава пожухла от заморозка предзимья. Само место располагало к такой клятве. Только ветер, земля и трава были ее свидетелями.
Впрочем, Скатах была друя. И она умела спросить ветер и тучи. И услышать ответ.
Дунлаг не пытался настичь Скатах в стоячих камнях рощи УрУрнисулы. Он знал – в священном месте друидов он найдет только смерть.
 Дунлаг привел королю Виддану только сына. Ниала. А Нойра убежала во время боя с Корольтом.  Она примкнула к рати северян, высадившейся в Эрине. Стала любовницей ярла. И повела его на родное селение.
Ниал же, когда ожог стал проходить, стал вдруг опять чувствовать, что и Нойра.  И тогда он отрубил себе кисть руки и повесил ее себе на шею. И пошел за Нойрой в стан северян. Туда же пошел и Дунлаг, чтобы вытащить Нойру живой. А Ниал шел убить ее. И в стане северян Ниал-левша перерезал сестре горло прямо на ложе ярла. Ночью и тайно. И, корчась, упал рядом с умирающей сестрой. Ниал чувствовал ее предсмертную муку. Дунлаг же ворвался в шатер и убил ярла, который хотел зарубить Ниала. Потом он в звериной ярости перебил кучу северян. Ниал прикрывал ему спину. Из стана Дунлаг вырвался, таща Ниала на себе. Ниал был много раз ранен.
 Дунлаг вернулся в Ирху. Один. Там он сказал королю Виддану:
- Ниал умер, как воин, от ран на мрих руках. Я похоронил его в древнем каирне на мысу.
Каирнами звали пирамиды из круглых камней, что там и здесь стояли на земле Эрина.
  Северяне, потеряв предводителя, отступили. Люди Ирхи соединились с людьми других селений и пошли в погоню за захватчиками. Скатах мощью Морриган обрушила на северян ядовитых змей. Те не таились в камнях, а ползли прямо в лагерь, и впивались в ноги воинов. Северяне с проклятиями рубили гадов мечами. Огонь в их стане не хотел гореть. Ночью шипенье змей, шорох чешуи, крики укушенных, яростный рев, проклятия, свист и звон мечей звучали во тьме. Северяне отступили на холмы. Взошла полная луна, и при мертвенном лунном свете лохланнцы (так звали народ северян в Эрине) стискивали мечи до побелевших пальцев. И до боли в глазах всматривались в тени в траве, чтобы не пропустить змей. Подул ветер, темные облака накрыли луну. Снова зашипели холодные гады. Но годи – жрецы Водана, бога северян – приканчивали на плоских камнях черных собак, псов – и пленных. Это были древние алтари, почти до верха вросшие в землю. Давно в Эрине не резали людей жестоким темным богам. Но стоило начать снова – и алчные пасти древних распахнулись и упились алой влагой. А камни налились злой жестокой силой. Северяне смогли расжечь огонь. Они встретили змей факелами. Били и рубили их с воем, похожим на волчий. Да не так много змей и осталось – все же число их было конечно. Затем лохланнцы улеглись спать. Но и во сне им не было покоя. Черными камнями давили их кошмары, и могучие воины просыпались в холодном поту и тянулись к оружию оцепенелой рукой. Некоторые предпочли всю ночь не ложиться, сидя и таращась в костры.
   А наутро зазвучали рожки гойделов. Войско Эрина вышло из-за леса и стало разворачивать боевые ряды. Северяне спускались с холмов и строили стену щитов. В бой они шли не выспавшиеся. И мало верили в свою победу. Потому что колдовство – это то, что не берет меч. А дух воина зависит от силы его рук и меча.
Если же кто скажет, что, мол, тут такого – то он никогда не ходил биться, не отдохнув.
Рога завыли, запели волынки и рожки. Взвились стрелы, копья и дротики. Два войска сошлись и со стуком и ревом ударились, как две морские волны. Лохланнцы бились с холодным ожесточением и угрюмым упорством севера. Гойделы отвечали огненной яростью и безрассудной отвагой, когда забываешь о смерти, и бьешься, чтобы убить, а не выжить! Некоторое время бились равно. Никто не мог превозмочь. Волна битвы колыхалась туда-сюда, как пьяный. За собой оставляла пену трупов, крови и поломанного оружия. Северяне ярились. Кое-где они потеснили воинов Эрина. Но те бились, сцепив зубы. Им некуда было отступать. И тут сказался недосып, ночная странная и страшная битва со змеями. Всегдашняя выносливость стала изменять северянам, и удары их утрачивали силу, а движения – быстроту. Все чаще отступали они, чтобы перевести дух. Там, здесь пятились лохланнцы. Все больше вспоминали они ночной кошмар. И это сломило боевой дух. И труба взвыла над полем. «Хог, сыны зеленых холмов! Хог, дети Эрина! Победа наша! Бейте их, бейте, не дайте уйти!» - закричал король Виддан. И гойделы взревели и насели . И тогда северяне начали отступать. А потом и побежали. Где-то они еще держались, но таких обходили и били в спины. И скоро отступление лохланнцев стало общим.
Дунлаг бился в первых рядах эринцев и остался в живых. Северян разбили. Дунлаг вернулся в Ирху. Он передумал убивать Скатах. Слишком немалой была ее помощь в победе, которую лохланнцы даже окрестили «битвой змей». Так Дунлаг нарушил клятву. Это никому не проходило даром. Но Дунлаг на это плевал. Он ведь всегда делал только то, что хотел.
Впрочем, Скатах была мудра и избегала Дунлага, чтобы не дразнить ярость убийцы. Только раз  старуха-друидка встретилась с Дунлагом и сказала ему, что Нойра носила его дитя, когда Ниал убил ее. «Плевать», - сказал Дунлаг.
Скатах избегала Дунлага, потому что знала – это ненадолго. И была права. Вскоре судьба настигла Дунлага-Убийцу. И нарушенная клятва была не последней тому причиной.


30 августа 2008 года.
10 и 22 ноября 2010 года.




Часть 2:

ПРОКЛЯТИЕ  РЕБЕНКА  И  ЗВЕРЯ


Глава 1:  Ночное заклятье


Когда-то одним родовым королевством Эрина правил король Виддан. У короля была жена Ита. Она родила Виддану двух близнецов, мальчика и девочку, сросшихся телами. Друидка Скатах ножом разделила их в ночь рождения.
Детей назвали Ниал Нейл и Нойра.
Близнецам было по пять лет, когда мать их умерла. Виддан через два года женился снова. Мачеху близнецов звали Эгат.
Скоро Эгат стала ревновать к покойной Ите. Дети отказывались слушаться ее. Отец тоже не добивался этого. Эгат жаловалась ему, но без толку. Виддан любил первую жену куда больше второй. Он вообще не хотел жениться второй раз. Но советники сказали ему, что для безопасности народа король должен иметь жену.
Виддан мог отругать Эгат. А если та спорила и ругалась, мог и побить. Иту же никогда не трогал пальцем и не бранил. Близнецы, смеясь, рассказали это мачехе. Они были непосредственны и жестоки, как и все дети. И с удовольствием изводили Эгат, видя поддержку отца. Они быстро поняли, что мачеха не посмеет их наказать.
Маленькие Нойра и Ниал совсем не были таким уж чудовищами. Они не находили удовольствия, только мучая мачеху. Часто они играли и веселились друг с другом, и другими детьми при дворе. Но уходили прочь, едва подходила Эгат. За спиной они перемигивались, шептались и хихикали.
Эгат чувствовала себя чужой и осмеянной. И это нравилось ей еще меньше, чем дерзости детей.
Тогда Эгат стала проводить немало времени с детьми. Она не пыталась командовать, старалась помочь, и беседовала с улыбкой. Вскоре близнецы перестали ее дразнить.
Но Эгат ничего не забыла. Она прикинулась кроткой, и учила близнецов кротости и воспитанности, послушанию и ласке. А король Виддан радовался, глядя, как хорошо его вторая жена ладит с любимыми его детьми. Хоть они ей и чужие. «Похоже, я женился не зря», - сказал он как-то раз своим советникам.
Но недаром поговорка Эрина говорит: «Кто поверит женщине – поверит отражению луны в море».
Однажды вечером, наигравшись, брат и сестра легли спать в своей спальне во дворце. Перед сном они, как всегда, сели за стол, освещенный огнем очага и парой свечей. И выпили из деревянных кружек горячий отвар из трав. Эгат сидела рядом и тоже пила. Она сняла чайник с отваром с очага и сама разлила темно-зеленое питье по кружкам. Но сама только пригубила. Дети доплелись до ложа, вяло пихаясь. Глаза их закрывались. Они залезли под тяжелое темно-синее колючее одеяло. Кое-как стащили одежду, побросав ее на пол. И уснули.
Эгат отставила кружку, из которой едва пригубила. Подошла к кровати. Нагибаясь, собрала и сложила разбросанную одежду. Эгат часто так делала, как и родная мать детей при жизни. Но делала она так не из любви, а чтобы с детьми не оставалась служанка. Мачеха хотела быть с близнецами наедине. Затем женщина посмотрела на спящих детей. Взгляд ее был темен и непроницаем. Маленькая Нойра лежала на спине, длинные черные волосы разметались по серой подушке, набитой шерстью. Из-под одеяла виднелись хрупкие белые плечи. Темнокудрый Ниал откинул голову набок. Губы раздвинулись, показав крупные резцы. Он почти уткнулся носом и ртом в плечо сестры. Тонкая белая рука лежала поверх одеяла.
Дыхание детей было очень тихо. Потрескивал огонь в очаге. Других звуков не было.
В стороне была приставная лестница на чердак. Эгат поднялась по ней. Там, у теплой трубы очага, находилось ее ложе с соломенным тюфяком. Последний год она нередко здесь ночевала. Но женщина не коснулась ложа. В круглом скате потолка была дверца. Женщина открыла ее. Сверху открылся вид на поля и холмы. Над горизонтом догорала багряная полоса заката. Женщина села перед окошком и стала ждать.
Закат догорал. Багряная полоса сужалась. Небо темнело. Оно стало из серо-голубого – стальным. Потом – темно-синим. Загорелась яркая Звезда Корона. Небо чернело. Одна за другой вспыхнули еще звезды. Над горизонтом поднялась луна. Она осветила тьму равнины ярким, но обманчивым бледным светом. Его еще зовут «свет беды».
Дул ночной ветер, и на полях шелестел вереск. Эгат  не двигалась. Она стала тихо нашептывать слова. И ветер уносил их в вересковые поля. И черные холмы, вершины которых горели белым огнем полнолуния. А у подножий затаилась непроглядная темень.
Потом Эгат поднялась и спустилась вниз. В очаге осталась лишь горстка углей. Эгат бросила взгляд на близнецов. Ниал спал по-прежнему. Нойра повернулась на бок, и одеяло сползло с нее, обнажив девочку почти по пояс. В полумраке комнаты Эгат не видела их лиц – только бело-серые части неприкрытых тел. Там, где на них лежало одеяло, тела казались отрезанными тьмой.
Эгат подошла ко входной двери и открыла ее. В комнату ворвался ночной ветер. Эгат посторонилась, давая ему дорогу. Ветер был довольно зябким – он дул с запада. А там было море. И лето уже кончалось.
Черной тенью в темноте женщина в длинном темном платье стояла у двери. А дети зашевелились. Но не чтобы укутаться во сне от зябкого ветра, или прижаться друг к другу. Близнецы сели на постели. Отбросили одеяло. Сначала мальчик, а потом девочка слезли на пол, и встали на доски босиком. Дети вытянулись около ложа плечом к плечу, стоя прямо, как струнки. А потом направились к двери. Ни одна половица не скрипнула. В доме стояла тишина. Да и были шаги их легки.
Близнецы не издали и звука, не сказали друг другу ни слова. И не подумали одеться. И хотя они шли, глаза их были закрыты, как во сне.
Нойра прошла прямо в дверь. Походка и ее, и брата была странной. Какой-то неестественно-деревянной. Ниал даже пошел чуть левее двери. Он задел плечом ткань рукава Эгат. Мальчик шел прямо в косяк и разбил бы об него лицо. Но мачеха слегка подтолкнула теплое голое плечо. Ниал пошел в дверь. И вышел из дому вслед за сестрой.
Через утоптанный двор дети прошли к воротам в ограде. Стояла тишина. Она окутывала эту ночь коконом. А особенно – близнецов и их мачеху. Возле них тишина вообще была мертвой. Волки не выли в холмах, как бывало в полную луну. Собаки не пошевелились в конурах у ворот. Это были большие охотничьи псы с тяжелыми мордами и длинной коричневой шерстью. Но их сон оказался не по-охотничьи крепок, когда легкие босые ноги двух одиннадцатилетних хозяев и товарищей в играх прошагали рядом.
Только одна сучка завозилась и заскулила во сне. У сучки были кутята. Сейчас они спали теплыми комочками под ее горячим брюхом, рядом с отвисшими розовыми сосками.
Собака увидела сон. В нем со двора шла волчица. И вела с собой двух кутят. Она вела их под луной, а те шли во сне. Не зная, что идут во тьму. Недобрую тьму, где таится зло. Сучка зарычала во сне. Шерсть на ее загривке встала дыбом. Тогда волчица посмотрела на нее. И оскалилась. Глаза ее горели желтым.
Снаружи Эгат встала возле будки. Уставила взгляд в темный полукруглый проем. Для глаз человека тьма в собачьем домке была непроницаема. Но глаза Эгат были не людскими. А желтыми, с черной точкой зрачка. В той же тишине она подняла руку и провела полукруг в сторону будки. Потом так же молча оскалила зубы.
Во сне к домику сучки шагнула волчица. Ощерила клыки. И собака поняла – сейчас она вонзит зубы в ее щенка. Она пыталась шевельнуться. Но не смогла. И стихла, охватив щенков полукольцом своего горячего тела. Волчица отвернулась и канула в ночь.
Эгат вышла в приоткрытую калитку в воротах. Она пошла быстрее. Дети шли впереди, спускаясь в овраг. Сейчас они были неуклюжи. Эгат не хотела, чтоб кто-то упал, ушибся или поранился. Тогда он или она могут проснуться. И как объяснить, что они здесь делают? На этот случай у Эгат был на поясе нож. Но она хотела отомстить вовсе не так, чтобы жить беглянкой под страхом смерти.
Женщина нагнала детей, когда те выбирались из оврага. Она увидела на краю оврага две фигурки – длинные тонкие ноги, худые спины с острыми торчащими лопатками, маленькие круглые зады, длинные волосы девочки и короткие – мальчика. Кожа в свете луны была белой. Как у мертвых.
Эгат пошла чуть позади и левее детей. Они шли через заросли вереска, которые доходили детям до плеч. Голые ноги раздвигали жесткие стебли с мелкими листьями горьковатого запаха. Места, где вереск рос очень густо, обходили. Иногда дети спотыкались на бугорках и впадинах, не видных в темноте. Но сразу выравнивали шаг. Трое шли к холмам, и те все вырастали перед ними, пока не заслонили черными горбами полнеба. Эгат и близнецы пошли  тьмой лощин между холмов.
Холмы заслонили королевский двор. И дети полезли на крутой курган. Они вползали чуть не на четвереньках, цепляясь руками за траву. Но влезли. Не без труда следом забралась и Эгат.
На это возвышение не вела ни одна тропа. Охотники, козьи пастухи, подростки – все избегали его. Дорога же вовсе не входила в холмы, огибая их с юга. Курган тот звали Круглая Могила, Мертвая Голова, или Зубы. Невеселые имена. На вершине его торчали два круга древних монолитов – стоячих камней. Некоторые камни попадали, другие накренились. Один упавший камень оперся на другой. Под его-то косой перекладиной и прошли трое. Дети – свободно, Эгат же пришлось склонить голову.
Дети вышли на середину круга камней и остановились. Эгат знала силу чар монолитов. Она использовала их этой ночью. Вместе с травой, подавляющей волю, и сон-травой, что подсыпала пасынку и падчерице в питье перед сном.
Женщина взяла девочку за плечо левой рукой, а мальчика – правой, и подтолкнула вбок. Они послушно сделали несколько шагов. Там жесткие холодные пальцы на плечах остановили близнецов. В свете луны Эгат видела шрамы на левых предплечье и бедре девочки. У мальчика такие же шрамы были справа. Эгат не видела их. Тогда она повернула мальчика лицом к сестре. И теперь видела шрамы обоих. Здесь колдовство ее пения не действовало – мрак менгиров перебивал ее. Зато она использовала их силу. И дети подчинялись, как куклы.
Их шрамы нужны были колдунье, как напоминание о боли. Тем более сильной, что испытали боль совсем крохи, и совсем не понимая, почему и за что. Еще лучше было вскрыть старые раны снова. Но Эгат боялась разбудить заколдованных.
Женщина положила длинные сильные пальцы на шрамы на бедрах детей, и запела. Она слегка раскачивалась. В свете луны четко виднелись изъязвленные временем поверхности валунов. И полустертые знаки на них. Они были так же неизвестны людям Эрина, как и язык, на котором пела Эгат.
Колдунья стала обходить круг камней против движения солнца. Она поднимала руки к небу и пела. Пела то громче, то тише. Голос был то пронзителен, до дрожи. То басист, как у воина. То свистел, как ветер. А то выл волком. А иногда шептал. Но от этого шепота поверхность камней будто колебалась.
В небе летели облака. Они скрыли луну. Потом завихрились кольцом. Потом исчезли. И вокруг луны образовалось белое кольцо света – как бывает в предвестье холодов. А потом черная тень пастью наползла на диск луны. Сомкнулась. И луна исчезла. Хотя нечему было бросить такую тень.
Потом исчезли и тень, и кольцо. Небо снова стало обычным небом ночи круглой луны.
Все это время неясно было – здесь Эгат, или нет. Она вроде была тут – а вроде исчезла. Как тени этой ночью. Но теперь-то она появилась точно. И не одна. Рядом с ней шла еще одна женщина. Стройная, нестарая, с длинными распущенными волосами. Белая и полупрозрачная, она не была живой. Но Нойра и Ниал знали ее очень хорошо. Это была их мать. То есть, ее призрак.
Эгат обошла мальчика и девочку девять раз и еще один. Круги все сужались. И она шептала и пела. А рот призрака открывался без звука. Эгат не слышала дух Итты. Но близнецы слышали его очень хорошо. Слышали и повиновались словам, как они думали, мамы. Но призрак Итты был покорен колдунье. И говорил то, что хотела Эгат.
Дети следили за «матерью» огромными открывшимися глазами, незрячими и темными.
Эгат вызвала духа из-за черты смерти, и подчинила ее своими чарами. Колдунье помогла прядь волос Итты. Перед смертью первая жена Виддана сказала мужу: «Собери все, что мое, все вещи, что с меня. И сожги. Недоброе чует сердце». Король сжег все, но оставил прядь волос на память, и носил с собой. Эгат украла ее.
Детям казалось, что мама говорит с ними. А вместо нее говорила Эгат, мешая древние слова народа Туатта и слова Эрина. И слова мачехи вошли прямо в ум близнецов:
«Будете вы или зверь – или дитя. И не стать вам взрослыми – никогда, никогда. И если дитя – то будете подчиняться. Крикнет, топнет старший, заговорит сердито – и съежитесь, и не найдете слова возразить, и подчинитесь. Хоть и будете сами уже взрослые. И никогда не сможете спорить и стоять на своем, как подобает мужчине и женщине. И сделаете так, как требуют от вас, как делают это дети. И получите плети и палки – ты от мужа, Нойра, а ты – от начального, Ниал Нейл.
А если станете зверем – то озвереете. И встретите того, кто захочет подчинить вас – яростью. И пойдете на ссору, крик, ругань и драку – до убийства. И жить вам в ярости, и не знать мира среди людей, жить хищниками, а людей – убивать, как добычу. И погубите в себе добро и Божью душу. И погибнете, как звери, от рук охотников».
И Эгат ходила вокруг детей уже рядом, и полы ее платья задевали их ноги. И тогда близнецы легли в траву навзничь. Они вытянулись, и руки их лежали вдоль тел, а лица смотрели прямо в небо. Эгат же ходила над ними, и помавала руками, чертя круги над их телами, и пела заклинания. Луна заливала небо белым и мертвым светом. Под лучами луны тела детей были цветом как у мертвых. И лежали они, будто уже умерли.
Это шло долго. И луна сместилась в небе. Черная тень камня наползла на обоих детей и накрыла их – вначале Нейла, потом Нойру. И их не стало видно. Тогда Эгат сказала:
«Да будет крепко мое слово, как горы. И замкнуто на замок. Ключ же бросаю под этот камень. Пока он стоит – да не откроется заклятье. И как скрыла тень тела ваши, так скроется память ваша. Вы забудете все. Но будет посему!»
Близнецы поднялись из травы и спустились с холма. Так же, как шли сюда, они вернулись домой. И легли в кровать. Эгат накрыла их одеялом.
Настало утро, и близнецы проснулись.
- Гляди-ка, сестра, какие у меня ноги! – удивился Ниал, вылезая из-под одеяла. Ноги его были грязные и исцарапанные.
Нойра высунула из-под одеяла свои, и пошевелила пальцами.
- Ха, и у меня тоже! – заявила она.
- А у меня грязнее!
- Ничего подобного, дурак!
- Это кто дурак?!
- Ты, кто же еще?
- Так, что тут за ссоры? – в комнату вошла со двора Эгат: Идите мыть ноги! Набегались вчера босиком, да так и легли.
- Да не гуляли мы босиком вчера!
- Не гуляли!
- А что же, ноги гуляли сами ночью, без вас? Посмотрите на них! Бегом к колодцу, пока никто не видел! – сказала Эгат. Близнецы совсем выбрались из постели, натянули штаны, и побежали во двор. В дверях они потолкались и вылетели наружу.
Эгат смотрела им в спины. Глаза ее были темны и непроницаемы, а лицо – без улыбки.
Со двора донесся стук бадьи, потом звонкие визг и крики близнецов, обливающихся ледяной водой. Но и тогда лицо и глаза женщины не дрогнули.


Глава 2:  Полузверь.


Проклятие мачехи подействовала на детей Виддана не сразу. Детей уже лет пять учила друидка Скатах. Они были – как один человек, чувствовали одно, и если радовался Нейл – смеялась Нойра, а если Нойра плакала – грустил и Нейл. Вместе они злились, дулись, бесились, хохотали и все-все остальное. Потому Нойра стала жрицей Морриган, когда ей исполнилось тринадцать, и творила дела странные и страшные. Богиня отвечала на ее просьбы. Это рассказывает сага «Дунлаг-убийца».
Но потом они перестали быть одно, как говорит та же сага. Но оба выжили. Сага о Дунлаге-убийце говорит, что дети Виддана погибли в стане северян. Так сказал королю Виддану сам Дунлаг. Но это не так. Воин-немайн солгал про Ниала. А про Нойру – сам обманулся, что та умерла.
Это было после боя в лагере северян. Дунлаг принес на спине израненного Ниала Нейла. Он положил его на скалы, расстелив под спину свой шерстяной плащ. Рядом чернели расщелины, слева был высокий обрыв, а справа – поле, поросшее вереском. Невдалеке поднимал осыпавшиеся склоны известковый холм Волчья Голова, и впрямь похожий на такую голову.
Кровь стекала из ран Ниала и впитывалась в серую шерсть плаща. Лицо парня посерело, глаза были закрыты, глазные яблоки выпукло выступили под веками. Дышал он с трудом. На панцире было около десятка пробоин, и половина – большие и глубокие. Уходя из Ирхи, Ниал забрал доспехи, которые подарил ему отец год назад. Это была древняя сталь. Панцирь был очень прочен. Люди поговаривали, что сами Темные Альвы выковали броню для короля, имени которого не помнили в Эрине, в Гоутланде, за южным морем. Всем известно, что из Жителей Холмов, или Древних, только темные альвы не чуждались железа. Доспехи состояли из мелких чешуек, величиной с ноготь на мужской руке. Таких сейчас в Эрине делать не умели. Они закрывали руки до самых кистей, всю шею и ноги – до колен. При том панцирь плотно прилегал к телу и не мешал двигаться. Да еще, хоть по виду был – простое серое железо, для железного доспех был очень легок.
Ниал сражался в этом панцире и шлеме той же ковки. Даже тяжелые секиры, узкие смертельные копья и знаменитые древние мечи северян их не взяли. Даже меч ярла Хальфдана, прославленный Змеиный Язык, который отковал еще отец его деда. Сталь пробила доспехи, но не коснулась тела. Белесые вмятины и рубцы от ударов искрестили грудь, плечи и спину, как и чешуйчатый шлем. Там и здесь на древнем панцире были дыры, и чешуек не хватало – десятка здесь, двух – там…
Но на лице Ниала было тринадцать ран, и три пальца отрублены, а еще два – еле держались. Кроме того, тяжелые удары поломали его кости, не пробив брони доспеха. Это сделал Эрлаф Железная Рука, сражавшийся железной палицей. Дунлаг потом пронзил ему пробойником топора гортань. Изгой ударил в разинутый рот так, что острие вышло из затылка. И оставил царапать землю, умирая между шатром и догорающим костром, разбросанным ногами бойцов.
Но Ниалу это помочь не могло. Сейчас он дышал тяжело и с хрипом. Дунлаг протянул руку и отер светло-красную пену, что пузырилась на его губах. Жест вышел неловким. Грубая рука изгоя и убийцы не очень-то привыкла ухаживать за ранеными.
Снизу, из оставленного лагеря, доносились яростные крики северян. В расселинах уныло подвывал ветер.
Ниал умирал. Ему осталось совсем чуть-чуть. И Дунлаг это знал. Он ничего не мог сделать. Только сидеть и смотреть. И ждать последнего вздоха. И не тащить Ниала никуда, чтобы не причинять ему лишней боли. Все равно погоня северян скоро будет здесь, и никуда унести Ниала Дунлаг бы не успел.
И тут заклятье Эгат начало действовать. Хоть близнецы были еще живы, но уже подошли слишком близко к грани смерти. И это навсегда разрушило единство их душ. Нойра в это время умирала в шатре ярла лохланнцев с глубокой огромной раной от меча Ниала. (Лохланнцами называли в Эрине врагов из-за северных вод.)
Близость смерти вызвало в Ниале зверя. Но не совсем так, как хотела Эгат. Зверь хотел жить. Ниал начал меняться. Глаза его стали желтые и хищные, он зарычал, как волк. Прямо на глазах Дунлага посеревшая кожа Ниала налилась жизнью. Юношеский румянец выступил на щеках. Шерсть – редкая, легкая, но – шерсть, полезла из-под кожи на  мальчишеском лице, не знавшем бритья, окровавленных кистях рук и ушах. Ниал Нейл стал полузверем. Глаза горели огнем. Он вскочил, как здоровый. Взрыкнул. Дунлаг протянул руку, чтобы уложить его. Он еще не понял. Такое изгой видел впервые. Но Ниал по-звериному лязгнул зубами. Дунлаг еле успел отдернуть руку. Изгой вскочил, замахнувшись топором. Свистнуло лезвие. Но удар пришелся в пустоту. Ниал увернулся с быстротой волка. И бросился в сторону Волчьей Головы. Дунлаг ошеломленно смотрел вслед. Полузверь нырнул в вереск, как порыв ветра. Серые стебли сомкнулись за ним, как вода. Только что был – и уже нет. Только ветер гнал волны по вересковому полю.
На земле за Ниалом остался кровавый след. Дунлаг тряхнул головой. Он не мог помочь принцу. Да тот, судя по всему, в помощи и не больно нуждался. Надо было позаботиться о себе. И Дунлаг рысьим шагом устремился на запад.
Погоня лохланнцев появилась на этом месте совсем скоро. Ниал едва успел скрыться с глаз. Это были три десятка лучших воинов – рослых, мрачных, решительных, с огнем в холодных светлых глазах и бородами – рыжими, русыми и белыми – разной длины. Все были одеты в железо и хорошо вооружены – мечи, щиты, секиры и копья.
Северяне остановились там, где след разделился. Хорги, старый воин с сединой в заплетенных лисьих усах, ткнул копьем в сторону холма:
- Кровавый след идет туда, - сказал он: И след этот – зверя. Но стал из людского. Другой – туда, - он ткнул копьем в сторону, где скрылся Дунлаг: Он – воина. Мы – воины. Погонимся за оборотнем по чужой земле?
Хорги обращался к рослому молодому воину. Тот был лишь парой зим старше Нейла. Но глаза у него были – как холодный шторм. Подбородок и верхняя губа выбриты, щеку вздернул шрам, и большой рот с плотно сжатыми губами скошен влево и вниз. Парень держал в руке копье, круглый щит из дерева и кожи с железной бляхой посредине висел за плечом, и длинный меч на поясе – в ножнах. Ниал Нейл узнал бы этот меч, рубивший его доспехи, с рукоятью и перекрестьем в виде двух чешуйчатых змеев. Кто-то вырезал драконов так искусно, что видна была каждая чешуйка. Это был меч Змеиный Язык. И был он куда древнее, чем думали лохланнцы. Меч застал еще войну людей и Древних, и звался – «Змей Умирающий – Змей Убивающий». Или, короче, Брат Фафнира. С ним связана сага, пусть и не из больших. Но тут ей не место, потому что это – рассказ о другом.
Меч висел на боку сына убитого ярла. Его звали Ивар, и прозвище он имел, несмотря на юность – под стать лицу. Ивар Холодный. И, хотя отец его пал недавно, но Ивар подумал, прежде чем ответить. И сказал:
- Не погонимся. И не потому, что трусы. А потому, что не будет толку. Пойдем по следу – не отомстим, а погибнем. Никто не найдет оборотня в чужой земле, если на это нет срока. А срок наш мал. Эринцы явятся скоро.
- И коней нет, - сказал какой-то воин: Мы обыскали все хутора по берегу и вглубь. Но проклятые селяне сбежали, и не оставили и худой клячи!
Ивар резко мотнул длинной шеей. Лохланнцы повернули назад, к своему стану.
В это время Ниал Нейл был уже в лесу, что гребенкой чернел невдалеке от Волчьей Головы. Он шел чащобой, согнувшись, и почти вел носом по палой листве. Наконец, он фыркнул, схватил ртом какие-то пожухлые травы, и стал жевать их. Полузверь был гол до пояса. Панцирь и шлем он сорвал на холме. Натура оборотня не терпит одежды. А броня сеидхе стала к тому же противно жечь тело чудища. Но доспех Ниал-полузверь не бросил, где попало, а сунул в расщелину под приметным камнем, изъеденным ветром, будто лицо тролля. И засыпал обломками сланца.
Штаны он оставил тоже. Тело было звериным не вполне, и голое мужское достоинство – ранимо от острых веток чащи.
Ниал рысил дальше. Еще не раз срывал он травы и ел, и в паре мест разрыл когтями землю, и сжевал добытые коренья. От земли он кое как обил корешки о кору деревьев, а потом отер о штаны. Земля похрустывала на зубах, но что это было новой его личине? Зато раны на лице и обрубках пальцев руки подсохли на глазах. И кровь перестала струиться из них. Руки и  плечи Ниала были в подсыхающей и темнеющей крови. Она запеклась темно-красным в шерсти.
Двигался оборотень тоже живо. И взрыкивал от боли все реже.
Потом Ниал нырнул в овраг. Там он залег в норе, прядая удлинившимися ушами. Но погони не слышал. Один раз взрыкнул, когда повел носом. На склоне над норой зашуршала земля, треснула ветка. Волколис, чью нору занял Ниал-полузверь, спасался бегством. Он враз распознал рык и запах оборотня.
В норе Ниал провел несколько дней. Он пил из ручья на дне оврага, мочился и спал. Спал он прямо на земле. Холода не чувствовал. Странно, но шерсть, редкая, рыжими клочками, сквозь которую просвечивала грязноватая розовая кожа, грела получше толстой меховой шубы. Еды у него не было. Но есть и не хотелось. Он отощал, ребра выпирали сквозь кожу-шкуру. Лицо истончилось, глаза ввалились, и их обвели темные круги. Но пылали они по-прежнему.
Несколько раз Ниал-полузверь попадал под проливной дождь, когда ходил в лес и к ручью. Вода размочила черно-красную корку запекшейся крови на теле. Затем, в своей норе, Ниал вылизал ее. Как зверь. Это было обычно и совсем не отвратно. Хоть умом Ниал понимал – еще совсем недавно, лижи он свою грязную, потную, заскорузлую от старой крови мокрую кожу – сблевал бы точно. Но это понимание было где-то в дальнем углу памяти, и совсем не важно. Так у взрослого – память о детстве. Немало помнишь – но будто и не с тобой было. Как говорят еще: «Это было давно и неправда».
Вот так было у Ниала-полузверя с воспоминаниями о прежней, людской, жизни.
Вылизавшись, Ниал лежал в трех-четырех шагах вглубь норы. Пещерка была просторной, и места оборотню хватало. Хотя вырывший ее волколис и был помельче полузверя. Но он был молод и неопытен. Когда рыл нору – та обрушилась. Волколис разгреб завал. Как всегда, отсутствие знаний у молодости искупалось жаждой жить и напором. Так получилась нора с высоким сводом. Правда, склон-то был ненадежен по-прежнему. Зверь выбрал не самое удачное место для логова. Пещерка могла вновь обвалиться. Особенно в дожди. Как постоянное жилье нора, конечно, не подойдет. Но перележать несколько дней – сгодится. Еще Ниал доверял своему новому чутью. Он знал, что даже во сне ощутит оползень за несколько мгновений. По звуку, напряжению земли. И успеет проснуться и выскочить. Такое дано только зверям. И Ниал всегда ложился невдалеке от входа.
Да и выбора в первые дни у него не было. Он был слишком слаб, чтобы бродить по лесу и искать другое логово. Да и другой хозяин мог не уступить сразу, а оказаться посмелее и посильнее молодого волколиса.
Драться же со здоровым волком или медведем больной полузверь совсем не хотел.
Сначала и до ручья на дне оврага он спускался осторожно, неловко, боком. Когда лапа соскальзывала на мокрой глине, и он съезжал по склону, поскуливал и взрыкивал от боли. Сначала-то терпел и скрипел зубами, но оказалось – так боль перенести легче.
Никого привлечь Ниал не боялся. Северяне вели войну. Не пришли сразу – теперь им не до него. Местные же, пока он не стал красть у них скот, и не подозревали о нем.
«Красть скот – или людей», - подумал затем Ниал. Он лежал в норе и смотрел на светлое, то ли белое, то ли серое, пятно входа. С края норы свисали мелкие корешки. За дырой падали сплошные серые нити. Дождь монотонно шумел и баюкал.
Убивать людей было в обычае оборотней. Слава Богу, Ниал пока этой тяги не ощущал. Может, потому, что был слишком слаб. Он почти все время спал. Сон – лучший лекарь. Еды не было, но есть и не хотелось.
На третьи или четвертые сутки Ниалу стало лучше. Со днями он путался – слишком много спал. В овраг полузверь спускался уверенней. Правда, рука-лапа опять соскользнула, он скатился до самого низа, и чуть не шлепнулся в ручей. Ниал наморщил морду. На воспоминанье тело отозвалось памятью о боли. Р-р-р!
 Он прижрал все лечебные травы и корешки по окрестностям. Но это ничего. Силы возвращались. Теперь полузверь делал более долгие вылазки.
Близость смерти отступила. Ниал поправлялся. И тогда же появились мысли – а как он вернет человеческий облик? Жить зверем? Он не хотел! Мысли не давали покоя. Хоть засыпать и не мешали.
Еще через три дня, проснувшись, Ниал ощутил вселенскую пустоту в животе. И волчий, воистину, голод!
Он вылез из норы. По очереди потянулся задними лапами, потом – передними. Подпрыгнул на месте. Прогнул и выгнул спину. Покрутился волчком – будто хотел ухватить себя зубами за задницу. Или за хвост – если бы тот у Ниала был. Но хвост не вырос.
Впрочем, Ниал был не в претензии. Он радостно взрыкнул. Потеря крови, раны, переломы, что убили бы любого человека – в прошлом. Он здоров.
Ниал порысил вниз по оврагу. Двигался свободно – только изредка чуть пошатывался от слабости. Кости срослись. От ран вообще остались только буро-багровые извилистые бугры и шрамы.
Мысль о том, как стать человеком, отступила. У него было еще одно дело. Для этого звериное обличье подходило как нельзя лучше.
Жрать хотелось. Но это Ниал решил, когда выбрался на вересковую равнину. Солнце клонилось к холмам, темнели длинные тени. Вечерело. Полузверь потянул носом. И почуял запах добычи. И бросился в гущу вереска.
Заяц порскнул, как стрела из лука. Он хотел жить. А Ниал – жрать. Он чуть было не упустил зверька. Тот обманывал скачками вбок, а опыта Ниал не имел. Но все же настиг – уже чуть живой и задыхающийся. Сердце выпрыгивало из груди. Тело знало, что делать. Челюсти сами сомкнулись на шее, клыки пробили кожу. И соленая терпкая горячая живая кровь оросила пересохшее горло. Ниал зарычал в упоении сквозь шерсть, забившую пасть. Вкус был чуден. Ни одно вино или сидр, даже вода из ключа в жаркий день после долгого перехода, с ним не сравнилась бы. Он рванул вбок. Шея хрустнула. Заячьи лапки дрыгнулись в последний раз, вытянулись, и застыли.
Да, в Ниале осталось не так уж много от человека.
Зайца он сожрал быстро. Вместе с костями, которые грыз с хрустом, вкусным костным мозгом, внутренностями и шкурой. Потом облизал окровавленную морду. Повыть бы. Но незачем привлекать внимания. Полежать? Хорошо бы, но тоже подождет.
Сытый оборотень лениво потрусил к холмам, темнеющим впереди.

   
     *                *                *


Ниал-полузверь смотрел на поле битвы. Стояли поздние сумерки, почти ночь. Но звериные глаза хорошо видели во тьме. Хоть все для них и было плоским и черно-белым.
Битва была дня три назад. Тогда он еще не оправился от ран, и ему было ни до чего. А то бы он почувствовал ярость, кровь и смерть столь многих на небольшом месте. Между лесом, скопищем полуразрушенных скал и холмами было пологое поле. Длиной не больше полумили, и раза в полтора шире. Сейчас поле усеяли сотни трупов. За камнями на северо-запад шумел не так далеко прибой. Даже человеческий нос уловил бы в ветре оттуда соленый запах морской воды. На горизонте справа глаз зверя угадывал линию далеких гор.
Ниал принюхался. От тел немало осталось. Но немало и исчезло. Ветер гнал по небу облака. Сквозь прорехи в них проглядывали звезды. Месяц светил тускло, одевшись черными обрывками туч. Но света хватало. Четвероногие тени рыскали между обглоданных останков. Их глаза горели. Иногда они сцеплялись, и ночь оглашали рычание и визг. Это были не волки – те такую падаль не жрут. Во всяком случае, до зимы. Волчищи, волколисы и прочая четырехлапая тварь смешенной крови.
Нигде не валялось ни вещей, ни оружия, ни доспехов. Но это постарались двуногие падальщики. Они приходят первыми, в первую ночь.
Ниал пришел не за едой. В нем не было столько от зверя. Он фыркнул. Спустился с холма. И не спеша затрусил по полю, огибая трупы. Там, где те лежали густо, он их перепрыгивал. Иногда он порыкивал на зверей. Он был больше и сильнее, не менее быстр, и куда умней. В те времена, когда оборотни встречались чаще, звери их хорошо знали. И не связывались без нужды. Правда, он был один, а их – много. Впрочем, пищи тут хватало на всех. Уступили бы они ему, или нет – вопрос. Но он просто бежал мимо. И, проводив его сторожким взглядом, звери опускали морды к еде.
Ниал чуял. Здесь лежали вперемешку – чужаки иной земли, что пахли морем. И свои – из Эрина. Они пахли вереском. Ниал бежал дальше. А вот тут лежали почти одни северяне. Кое-что он помнил про жизнь в гладкой коже. Да. Их звали – лохланнцы. Здесь они бежали, и их резали в спины, как хищники – травоядных. Так проходят людские битвы. Следы вели к скалам. Ниал подбежал к черным громадам с непроглядной тенью у подножия. От камней веяло дневным теплом. Недалеко прошуршала по камню змеиная шкура – гад полз греться. Ниал-полузверь побежал вверх по осыпи. Камушки шуршали и постукивали, скатываясь вниз из-под его лап.
По узкой расщелине зверь залез на вершину скалы, изъеденную ветром. Ветер с моря взъерошил его шерсть. За неширокой изогнутой цепью скал он увидел черную равнину. Там и здесь белели пятна пены на гребнях волн. Море! Дул ветер, и стихия волновалась. Близок шторм. Звери такое чуют. На берегу – ни следа кораблей, ни следа пожара. Гарь пахнет сильно. Ниал учуял бы ее и теперь.
Он понял все. Остатки чужаков сели на свои длинные узкие корабли. Они отбились достаточно крепко, чтобы отчалить. Они отступили, уступив поле битвы – но их не разгромили наголову. Но если они вернутся – то только не в этом году. Да и в следующем – вряд ли.
Ниал почуял людей, которых знал в бытность человеком, еще на поле смерти. Нет. Которых знал Ниал-человек. Ниал-полузверь знал его, но был – совсем не он. Как будто тот – родственник. Да. Вот так.
Ниал вспомнил их имена. Бывшие одностайцы. Как говорят люди, соплеменники. Вожак, то есть по-людски – король. Виддан. И Дунлаг. Ниалу-зверю было на них начхать. Никто. Не друзья – не враги.
Полузверь взрыкнул, глядя на море. Еще один знакомый запах человека. И на него-то – совсем не начхать!
Запах врага. Его длинный железный клык «меч» - изранил голову Ниала. Была боль. Удары. И отрубил пальцы. Ниал опустил взгляд и пошевелил когтистыми пальцами в сыром желто-сером песке. У зверя они отросли снова.
Ивар. Так была кличка чужака с моря. Ивар Холодный. Ниал вел его запах среди трупов. И теперь тот оборвался. В море. Ниал добежал до кромки прибоя. Накатившаяся волна смочила его лапы, брызги попали на морду, и он ощутил на губах вкус соли. Враг мог утонуть. Но Ниал так не думал. Он бы почувствовал его смерть. Нет, тот был жив. Он ушел. За море.
Значит, ни Ниал не мог достать Ивара, ни враг – Ниала.
Может, как нибудь потом.
Полузверь повернулся к морю спиной и порысил назад.
Поле смерти осталось позади, когда Ниал почувствовал себя странно. Сначала он не понял в, в чем тут дело. Потом – дошло. Стиснул зубы и кинулся дальше со всей силы, не жалея лап. Он менялся. Похоже, превращение обратно в человека его не затруднит. Оно случилось само – как только у него кончились дела, в которых удобней быть зверем.
Но Ниал хотел убраться подальше. Одно дело – ты хищник среди хищников. Другое – человек. Один, голый и без оружия. Звери вмиг это почуют. Среди трупоедов немало тех, кто выберет свежее мясцо.
Он упал и покатился по земле. В глазах мелькали земля и звезды. Кувыркающийся Ниал подлетел, пролетел часть по воздуху. И вспотел – так долго он летел. «Как-то я приземлюсь?» - успел подумать он. И приземлился. Охнул от боли, лязгнули зубы. От удара оземь в голове помутилось. Острые края травы больно полоснули мягкое человеческое тело. Шкура зверя ее и не заметила. И Ниал шлепнулся лицом в грязь между холмами.
Отплевываясь, он встал, протирая от жирной черной грязи глаза. Он бы ругался. Очень хотелось. Но поле с падальщиками было слишком близко. Ниал всматривался в темноту. Потянул воздух носом. Но слабый людской нос ничего не почуял. Да и слух…Он будто враз оглох. Ниал еще немного постоял, согнувшись в высокой густой траве в низине. Но погони не было.
Память о звериной жизни ускользала. Так уходят обрывки сна, стоит проснуться. Какой-то миг Ниал помнил, что еще недавно сном ему казалась людская жизнь. «Надо же!» - удивился он про себя. И тут же и эта память исчезла, как последний клочок тумана на свежем ветре.
Ниал-человек выпрямился. И охотничьим шагом пошел в темноте прочь от морского берега. Назад к людям.


Глава 3:  Пути  расходятся.


Ниал Нейл вернулся к гойделам (так звали народ Эрина). И опять жил в Ирхе. Он вошел в возраст. Годы шли, и лето сменяла осень, потом падали ледяные зимние дожди, потом земля расцветала весной – и снова стояла жара лета. Ниал становился крепче, руки и плечи – толще, наливаясь силой, грудь – мощнее, лицо – резче. Мясом обрастали ляжки и пояс, а к зиме появлялся жирок, который сходил с летней жарой. Редкий пушок на лице заменили усы и кудрявая бородка.
Из юнца Ниал стал парнем, потом – молодым мужчиной, затем – мужем в расцвете лет.
Но, взрослея внешне, он оставался в душе – неуверенным юнцом. Он отступал и подчинялся, потому что не умел стоять на своем, если говорил со старшими. Проклятье Эгат сбылось.
Король Виддан был недоволен сыном. Из того бы не получился король. Ниал же был горд. Этот вечный нрав юнца приводил его в ярость. Правда, зато он оставался молод лицом. И легко водил дружбу с молодыми – как с равными. Он был им другом. Молодежь охотно принимала Ниала к себе. Других же старших они сторонились. Ибо те хотели не дружить, а подчинять.
Но ярость порой брала Ниала. Он не хотел быть вечным мальчишкой! Это была ярость зверя. Того, кто сидел внутри – хотя внешне Ниал за полтора десятка лет ни разу не принимал больше его облик.
Но пришла пора, и ярость вырвалась наружу. Из-за пустяковой ссоры, которой можно было избежать, Ниал вступил в драку. Такое с ним бывало не раз. Но на сей раз зверь взял верх. Ниал обрел вид полузверя. И разодрал врагу горло клыками. Теперь и король не мог защитить сына. Ниал бежал. Охотники шли по его следу. Но полузверь ушел от них.

   
   *                *                *


Нойра пришла в себя. Она была в каком-то сумраке. Грудь жгло. Нойра пыталась пошевелиться. Но тело было страшно слабым. На груди лежала повязка. Нойра вспомнила меч Ниала, вонзенный в грудь.
Все плыло перед ней. Может, это была смерть? Когда она проваливалась во тьму, лежа в луже теплой крови, с пробитой грудью, она чувствовала свою смерть. Но теперь она была жива.
Она где-то под крышей. Вялые мысли путались. Нойра чуяла горящие травы. Запах резкий и незнакомый. А может, и знакомый – частью. Нойра забылась. Она не понимала, когда она в памяти – а когда без. Сон переходил в забытье.
Чьи-то руки переворачивали ее. Грудь болела – далеко и чуждо, как не ее. Рану тревожили, что-то делали с ней. Что-то сковырнут, чем-то намажут. Из забытья выплывало морщинистое лицо старухи в черном плате. Та ходила вокруг, на бревенчатых стенах плясали отсветы огня, и космы моха свисали меж бревен. В руках старухи курилась железная чашка с травами. Она что-то бормотала. Иногда ее глаза сверкали на Нойру. Старуха то приближалась, то уходила. Но появлялась вновь. Она поила Нойру горячим вонючим отваром, и теплой водой. Твердый край крышки касался губ.
Нойра запомнила цвет питья – густого и черного.
Наступило черное беспамятство. На закате Нойра пришла в себя на берегу моря. Шелестели волны на песке, темным золотом горело солнце над самой кромкой воды, и золотая дорожка тянулась по волнам. Вокруг все было темно-серое и странное, как бывает в сумерках. И даже прибой звучал глухо. Нойра увидела две фигуры. Они шли к ней от моря. Лиц их она не видела. Солнце обрамило их тела золотистой тонкой полосой. Это были мужчина и женщина. Нойра подумала, что это – Древние, сеидхе, Обитатели Холмов. Но те подошли ближе. Они заговорили просто, но по-доброму. И помогли встать. Это оказались простые рыбаки Эрина, муж и жена. Они отвели Нойру в свою бедную хижину, и уложили спать на постели из сухих водорослей. Перед сном ее накормили горячим рыбным бульоном. Уютно потрескивал огонь в очаге, из-за стен доносился рокот волн. Уже совсем стемнело.
Ночью Нойра проснулась с воплем. Она перебудила хозяев, и напугала их.
Ей приснилась старуха. И слова. Та говорила на языке лохланнцев. Нойра его не знала. Но это – поняла. Каждое слово будто вырезали ножом на ее обнаженном мозге:
«Я могу убить тебя. Из-за тебя умер мой сын. Но сестра-ведьма из ваших наложила на тебя проклятье. Да сбудется! Живи – и страдай!»
- Это она, - пробормотала Нойра, глядя мимо испуганных лиц рыбаков. Она сидела на постели, вытянув ноги, а они стояли рядом. Женщина держала светильник – грубую мелкую каменную плошку с коптящим вонючим огоньком на густом рыбьем жире: Это его мать. Мать ярла лохланнцев.
Да, проклятье настигло и Нойру. Она жила, и тело ее менялось и взрослело – но душа оставалась душой девочки. Или – волчицы. Впрочем, Нойра выбирала недолго, в отличие от брата. Она выбрала тропы зверя.
Через пару лет Нойра отправилась в путь. Она достигла холмов в глуби западной части острова Эрин. Там жили оборотни. Нойра осталась в дубраве и развела костер. Звери пришли ночью. Они напали, но Нойра была начеку. В костре ее лежали наготове длинные крепкие горящие сучья. Она выхватила два факела и встретила оборотней ударами по морде. Звери заскулили и отпрянули. Нойра бросилась к дубу и стала взбираться наверх. Один факел она бросила, второй взяла в зубы. Огонь опалил ей висок и щеку. Нойра зарычала сквозь зубы, сжимая ими древко факела. Слюна накопилась у нее во рту. Она прищурилась, стараясь уберечь левый глаз от огня – слева был горящий конец факела. Кожа на лице слева горела, ее пекло. У Нойры бы загорелись длинные волосы. Но перед походом она заплела косу и уложила вокруг головы. Она так делала всегда. Нойра охотно остригла бы волосы короче. Но только изгойки, женщины вне закона – ведьмы, безумные, просто убийцы – решались на такое. Так к коротковолосым женщинам и относились. Могли убить просто так. Ведь к тому, короткие волосы, как ощетиненная шерсть, росли в человеческом облике у волчиц-оборотниц. Нойра карабкалась по дубу и думала: «Только бы ветер не задул слева!» Он бы бросил огонь ей в лицо. И тут такой ветер дунул. Нойра завопила от боли, но не отпустила факел. Она задержалась только на миг. И тут снизу раздалось рычание. И острые зубы вонзились ей в левую икру. Нойра закричала от боли. Факел выпал изо рта. На ее счастье, он упал волкодлаку на морду. Тот взвыл и отпрянул. Нойра влезла на следующий сук раньше, чем другой волк успел ее схватить. Волки выли и прыгали внизу, щелкая зубами в пяди-другой от ее ступней. Нойра влезла еще одним суком выше. Выругалась и плюнула в них. Потом поясным ножом отсекла полосу ткани от подола платья и перетянула укус. Ее кровь и так запятнала тут и там кору дуба.
Нойра провела на дубе остаток ночи  и весь день. Другой ночью луна была полной. Нойра так подгадала не зря. Тело ее изменилось. И с дерева она с рычаньем спрыгнула – волчицей. За тем и шла, из-за того чуть не погибла. Оборотница злобно зарычала, глаза горели зеленью, и шерсть на хребте щетинилась. Она бросилась, и стая шарахнулась в стороны от лязгающих клыков. Волки-самцы не кусают самок. Даже если – оборотни.
Но Нойра не осталась среди оборотней Фургских холмов. Не стала вести жизнь зверей – в холоде, на дожде и снегу, голодая и охотясь. Она вернулась к людям. Туда, где ее не знали. Она поселялась среди них. Была жадна до мужчин. Но выбирала сама. Не каждому Нойра давала. Были те, кто хотел взять ее силой. Но она разорвала двоих таких на части. Куда больше отступили перед огнем зверя в человеческих глазах, и звериным рычаньем из женского рта.
Нойра хорошо знала травы – лекарства и отравы. Волчий нюх помогал найти их, подсказывал время сбора, когда трава действенна. Лапы доносили туда, куда люди боялись или ленились ходить. За эти травы ей приносили еду и деньги. Но она не брала их. Плату она брала – кровью. В полнолуние проклятье оборотня настигало ее – и она убивала. Иной раз толпа с факелами и оружием заявлялась за ней на другой день – травница, колдовка, живет на отшибе, скалится, как зверь, когда злится…угадать было нетрудно. Но она всегда уходила. Оборотница не ленилась делать в жилище пролаз под стеной – благо волкам, как и псам, рыть привычно.
Иногда ее узнавали не сразу. Тогда она оставалась. И округу на несколько полнолуний затоплял ужас, когда находили загрызенные и объеденные тела людей.
Однажды ее хотели изнасиловать толпой. Нойра сумела бежать. Это было в менгирах. Место силы. Она не могла сменить облик. Обычно она избегала стоячих камней. Но сбор редких трав привел сюда.
Нойра сумела убежать женщиной. Сказался опыт ухода от разъяренной толпы волчицей. Эти «охотники» вовсе не были так упорны и яростны, как те, кто приходил сжечь ее за убитую родню.
Ночью она вернулась. И загрызла семерых. На другую ночь прирезала и оставшуюся пару. Никто из похотливых «охотников» не выжил.
Целую сагу можно бы написать про жизнь Нойры-волчицы. Но эта повесть о другом.


Глава 4:  Как пришла  волчица.


Нейл избрал иной путь, не как у сестры. Он пошел к жрецам-друидам. И рассказал им все. Он доверился им. Хоть понимал – они убьют его, если не смогут вылечить. Иначе он опять станет зверем и убьет снова.
Ниал не прогадал. Друиды стали учить его. Он слушал их, и делал то, что они говорили. Он узнал то, что знали они. И сумел избавиться от проклятия. Ниал изменил себя. Отныне он стал не ребенком или зверем – а мужчиной. Не только внешне – в душе. Он чувствовал себя с мужами, как равный. Он мог согласиться с ними – а мог и поспорить. И для этого ему совсем не обязательно было вцепляться им в глотку, как раньше.
Ниал Нейл не вернулся домой. Он пошел на юг, а потом – на запад. Немало мест повидал. Но нигде не захотел остаться.
Однажды он миновал холмы. Перед ним предстала широкая зеленая равнина. Ее разделяли белые полосы стен – границы полей. Чернел щеткой лес на горизонте прямо напротив глаз. Там и здесь поднимались крутые холмы. Их тоже покрывала трава. Дул ветер. По небу летели облака. Тени их скользили по равнине. Стоял тревожный предзакатный час. Густо темно-медовым был свет солнца. Вдруг оно засияло ярко. И заблестели, как золотые, меловые склоны длинного холма. На вершине его Ниал увидел ограду. Что-то дрогнуло в его душе. И понял он, что должен зайти туда. Весело и легко зашагал он к холму. И так же поднимался по извилистой дороге. Будто не было дня пешего пути за спиной.
На вершине холма Ниал увидел ограду из тех же белых камней. И крыши домов, покрытые землей и зеленые от травы, тоже с каменными стенами. Люди вышли ему навстречу с оружием в руках. Обычные эринцы, мужчины, молодые и в годах. Рыжие и темноволосые, усатые и нет, в полотняной светлой одежде, узких штанах, обмотаных ремнями, рубахах с поясом и плащах. Длинные волосы перехватывали ремешки по лбу.
- Кто ты? – спросил его рослый мужчина с темной бородой.
- Путник, - сказал Ниал. И назвал имя свое. Но не отца. И добавил:
- У меня нет рода. Ищу я своего места. Не скажете, как зовется ваше селение?
- Ирос Домнаин, - сказал воин помоложе, розовощекий и с ясными синими глазами. Судя по лицу, он недавно начал бриться. Бородач посмотрел на парня не больно любезно. Но ничего не сказал. Обратился к Ниалу:
- Почему ты свернул к нам?
- Вышло солнце. И я почувствовал, что должен зайти, - сказал Ниал. Бородач кивнул. Перестал пронзать Ниала взглядом. Копье в его руке дрогнуло и легло свободнее. Это объяснение знали в Эрине.
- А ты не поэт? – снова влез синеглазый. Ниал только кивнул. Бородач сказал:
- Фергус ап Кинн я зовусь. Мы отведем тебя к друиду. Не обижайся за прием.
- Я – чужой, - кивнул Ниал: Я все понимаю. Зла не таю.
Часть мужчин разошлась. Но осталось человек десять. И бородач, и парень с ними. Парень махнул Ниалу рукой и сказал:
- Привет! Я – Имил, сын Слейма.
Он пошел рядом с Ниалом. Мужчины шли вокруг. Они вовсе не смыкали кольцо. И не наставляли оружия на Ниала. Но Ниал видел, как свободно шли они. И ощущал, что хоть топорики их в кольцах на поясе. Кинжалы в ножнах, но очень непрочно и легко они там! Ниал сказал парню:
- Ты не боишься так легко говорить со мной, Имил? Я же чужак. А вдруг друид велит убить меня? Легко ли будет тебе рубить меня, если сейчас болтаешь, как с другом?
- Я не боюсь, - ответил паренек. Тень коснулась лица. Ниал сказал:
- Прости. Я не то слово подобрал.
Имил снова улыбнулся. Широко и ясно. И ответил:
- Только хороший человек скажет так, как ты. Плохой ни за что бы не сказал, что может быть злом. Никогда не упомянул бы об этом. Ты же хочешь, чтоб мне было лучше. Нет! В тебе нет зла. Друид на то и друид. Он это увидит. К тому же, - парень лукаво посмотрел на Ниала, - Ты воистину поэт. Ну, только поэт мог, придя в чужое селение, сразу начать узнавать, что тут будут делать, если он – зло!
- Почему?
- Потому что простой человек не захочет думать об этом. Ведь его убьют в этом случае! Он испугается. А чего боятся, о том не говорят. А ты – поэт. И живешь в своих песнях столько же, сколько под этим небом. Вот ты и не боишься. Мысли твои – о песне, а не о смерти!
Ниал рассмеялся.
- А ты не по годам мудр, - сказал он: Спасибо за добрый прием, Имил, сын Слейма.
За разговором его провели между домов. Дом друида был не большим. Стоял не на окраине, но и не в сердце Ирос Домнаина. Друид был возле дома. Он рубил дрова. Выпрямившись и утерев пот со лба, друид посмотрел на Ниала. Борода его была седа, на загорелом лице – морщины. Но друид двигался легко. И глаза его были ясны и блестящи. Ниал слегка поклонился. Друид склонил голову в ответ. Как и все, он был в белой рубахе и штанах. Только бос. И ворот и подол рубахи украшал узор красных и синих нитей. Ниал знал – это не просто узор.
Они смотрели в глаза друг другу. Ниал не чувствовал вызова и желания отвести взгляд. Друид слегка кивнул. Сказал звучно:
- Вижу, ты подружился с Имилом. Он ясная душа.
- Я заметил это, - ответил Ниал.
- Подобное – к подобному, - заметил друид: Чего ты ищешь?
- Я хочу только мира и жизни.
- Хм. Не думаю, что чужой, - друид повернулся к людям, пришедшим с Ниалом. Громко сказал:
- Я вижу его правду. Он не сид и не оборотень. Он может остаться, как гость. А там – и вступить в род. Если захочет сам. И как решит собрание.
Мужчины кивнули. Поглядывая на Ниала, стали расходиться. Кое-кто обменялся с Ниалом кивком, кто помоложе – улыбкой. Ниал тоже кивал. Друид шагнул ближе и сказал тихо:
- Ты пришел на закате. Но солнце вспыхнуло ярко. Тень идет за тобой. Это – твоя судьба. Она еще найдет тебя. Но зла в тебе нет.
Ниал снова кивнул.
- Можешь пойти к нам, - предложил Имил. Ниал сказал:
- Принимаю с благодарностью.
Они еще поболтали по дороге. Ниал узнал, что это – земли короля Коннахта. Дом Имила стоял ближе к закатной окраине. Ирос Домнаин был немал. Пока дошли, солнце запламенело. Белые стены домов окрасились в красный цвет.
- Вон мой дом, - сказал Имил, указав рукой. И тут Ниал увидел рыжеволосую девушку в синем с белой каймой и грудью платье. Она стояла к нему почти спиной. Закат пылал в волосах. И сверкал, как пламя костра в сумерки. Часть ее щеки была красной. Она повернулась. Парень сказал:
- Ниал, это моя сестра, Фионна ферт Медх.
Ниал знал, что сыновей иногда отдают воспитывать в дом друга. Так у мальчика получается две семьи. И если смерть настигнет одну, то он не останется один на волю чужих и горя. Но чтобы девочку?
Но тут он посмотрел в глаза Фионне. И мысли как ветром сдуло. Ниалу показалось, что его покачнуло. Хотя он не двинулся с места. Он ничего не сказал. Только молча смотрел в глаза девушки. Время будто исчезло. Потом он чуть повел головой. Имил глядел на него сбоку с любопытством. Ниал чуть поклонился и сказал:
- Я – Ниал-странник.
Имил рассмеялся.
- Ну, вот, а то стоял, как онемел! А ведь он поэт, Фионна! – похвастался он сестре: Друид принял его.
- Добро пожаловать, Ниал, - сказала девушка.
Это была их первая встреча. Но не последняя. Фионна увидела Ниала, когда он шел рядом с мужчинами поселка, и в руках у тех были копья. Тогда он ее не заметил. Зато заметил теперь. И еще как! «Это моя судьба», - подумал Ниал. Хоть ничего и не сказал.
Ниал смешал кровь с людьми Ирос Домнаин. Стал своим. Он встречался с Фионной. Они говорили. Он читал ей свои стихи. И складывал скелы. Ее тоже тянуло к нему. Ниал был основателен, хоть внешне и порывист – особенно в песне. Он попросил руки Фионны у ее отца. И тот согласился. К тому времени Ниал уже был бардом. Его слушали и в Ирос Домнаин, и в соседних селениях. А первой ему сказала, что он должен петь и рассказывать скелы людям, Фионна.
Ниал зажил на чужбине, как Нойра. Но не менял жилья. Не тянулся за ним след людской крови.      
 Фионна родила ему детей. Он построил дом. Ниал слагал больше скел - сказаний. Научился играть на арфе, когда пел. Вначале не очень хорошо. Но люди все равно слушали его. Многим хотелось узнать – что это за истории, что он сложил? Как никак, не просто сосед. Чужак, изгой с загадочной судьбой. И сын короля! Ниал не говорил об этом сам. Но больно не любил он ложь. И даже утайки. Сначала-то отмалчивался да не говорил, кто он и откуда. Но его все спрашивали. Ну, он и сказал. Так и узнали.
Со временем скелы стали и выходить лучше. Он стал ходить по дорогам. И рассказывать истории. В одни древние истории он вплетал другие, и добавлял собственные. У него  бывал аннун – вдохновение поэта, когда он видел то, что не видят другие. И об этом Ниал слагал песни. О нем заговорили. И слава его росла. Он пел и королям, пусть и редко. И не был великим бардом. Но многие слушали его песни и сказания и говорили: «Еще!»
Он приносил еду - вначале. Потом стал приносить и хорошую одежду. Крепко сделанные вещи. А иной раз – и украшения из бронзы или серебра. Жена его была, в общем, довольна. В Эрине уважали бардов. И ее уважали тоже. Хотя иногда она хотела бы, чтобы он бывал дома почаще. И не отстранял ее рук, когда она хотела ласки, а он – сложить еще одну скелу.
Так шли годы. Ниал и жена его становились все старше. А дети их – росли. Как водится, чем дальше, тем годы бежали быстрее. Но свои лучшие песни Ниал сложил именно в зрелые лета. У юности времени много. Но, может, потому-то она и не умеет его ценить, как зрелость.
Но однажды, когда он пришел, то застал жену в слезах. С ней рядом сидели сын и дочь.
 - Где Кев?  - спросил Ниал. Смутно было у него на сердце, когда покидал он дом в этот раз. И сами вырвались слова и имя второго сына.
Жена молча показала в дальний угол. Там стоял стол – тот, что обычно стоял в середине дома. И на столе лежало накрытое тело. Маленькое. Тело ребенка.
Ниал подошел и откинул покров. Сначала он даже не узнал лица лежащего. То было все изорвано – поперек, вдоль и наискось. Свисали куски запекшегося мяса, светлели кости в темно-багряной спекшейся сгустками крови. И только потом под страшными ранами отец узнал черты сына. Ниал отбросил покров на пол. На горле и руках тоже были раны от клыков зверя.
Жена закричала:
- Тебя не было дома! Это ты виноват! Почему ты где-то пел, когда волчица убивала нашего сына! Лучше бы ты был последним землекопом, но был бы рядом! Ты должен был защитить нас!
Она кричала многое, срываясь на визг. Ниал не стал ей говорить, что землекопы часто валяются дома пьяные. Что колотят жену и детей так, что приди волчица, и загрызи «защитника», и жена могла начать молиться духу этого зверя, как богу. И что она была бы потощей и пооборваней, чем теперь, будь она женой землекопа. Это все было правдой, а он был – поэт. Слово было его оружием. Им он умел напасть и защититься. Он знал силу слова и силу правды. Но молчал. Ее крики не очень-то трогали его. Он стал внутри как мертвый, когда увидел тело сына.
Он лег спать, они спали порознь. На другой день он пытался узнать, как все было. Но она не ответила. Тогда он вышел из дому. И когда выживший сын вышел во двор, Ниал спросил его:
- Сетан! Скажи мне, как умер твой брат?
Мальчик затравленно глянул на отца. Как волченок. Быстро взглянул – и отвел глаза. Потом всхлипнул. Ниал шагнул к сыну. Протянул руку и слегка встряхнул мальчика за плечо:
- Перестань, - сказал он. Сетан поднял мокрые глаза на отца. Ниал добавил: За одной слезой текут еще. Они делают тебя девченкой. А я родил тебя мужчиной. Им и будь. И к тому же теперь ты – старший!
При последних словах Ниал вдруг охрип. Он едва сумел выдавить их. В горле вдруг пересохло. Сердце защемило. Ниалу очень захотелось сесть. Он сглотнул и отвернулся, борясь с собой. Вот так отец, что учит сына мужеству!
Сетан дернул Ниала за рукав.
- Я теперь правда старший? – спросил он.
- Правда…сын, - сказал Ниал. Он хотел сказать «сынок». Но сдержался. Только теперь он до конца понял – сын у него остался один. Вот как сказал вслух – так и понял. Будто то, что не произнеслось, как-то уберегало от того, что случилось.
Так что Сетан и впрямь – старший теперь. Когда Кева, первенца, нет. И нельзя баловать старшего.
А то, что Кевина нет, Ниал вдруг ощутил остро, как иглу в сердце.
Сетан решительно отер тылом ладоней влагу с круглых щек.
- Я не плачу! – заявил он: Я все-все тебе расскажу.
И начал рассказ:
- Солнышко как раз заходило. Мама есть позвала. Она давно кашу варила. Так вкусно пахло! Мы с Кевом прибежали домой. Кев кинулся к столу. Ма сказала: «Вымой руки, Кев, а то они как земля!» Кев поприпирался. Но потом повернулся к двери. Ну, там бадья с водой, ты же знаешь. А я уже вымыл. Я руки о штаны вытирал, мама отвернулась и не видела, она не любит, когда я так вытираю…Вот. Кев мимо окна шел. А я устола был. Вдруг как стукнуло! И потемнело. И ветром подуло, как снаружи. Я оглянулся. А окно открыто! И на нем – волчиха! Здоровая, свет загородила! Глаз горят, клыки скалит – страшная! Но не рычит почему-то. И все лапы так смешно – в кучку, как вместе связанные! – Сетан увлекся рассказом, уже забыв, о чем рассказывает. У него разгорелись глаза, и он размахивал руками.  Ниал опустил веки. Хотел бы он забыть о смерти сына так быстро. Хоть на время. Или – нет. Не хотел бы.
Как тогда с возмездием?
Сетан говорил:
- Я прямо застыл! А мама мешалку обронила в кашу. И тут волчиха прыгнула…- мальчик сбился, голос его осел: Прямо на…Кева…- тут Сетан сглотнул, улыбки как не бывало, губы дрогнули и голосок прервался. Ниал взглянул на сына. Кивнул без улыбки. Но сказал мягче, чем вначале:
- Не бойся. Волка теперь нет, а я – рядом. Если что, я защищу тебя. Никто тебя не тронет, пока я жив! А убить меня непросто. Так что будь мужественным. Говори дальше!
- Он-на, ну, волчиха, набросилась на брата, и стала рвать. Кев закрывался руками и кричал. Он упал на спину, а волчиха рвала его за лицо и все подряд. Он уже не кричал. Тогда мама схватила нас с сестрой и бросила в угол. Мы упали и я ударился. Мама закрыла нас спиной. Но я выглянул из-за ее юбки. Кев лежал на спине, а волчиха стояла над ним. Она башку опустила. А башка – огромная. У Кева ни головы, ни плечей не видать было, только живот и ноги. И руки. А волчиха дергала башкой туда-сюда, а у Кева руки и н-ноги тряс-слись…Дрожали так. И он не кричал больше. А потом она подняла голову. Стояла одной лапой на груди Кева и смотрела прямо на меня. А у Кева лица не было – крассное вс-се…А у волчихи с «бороды» капала кровь. И пасть ее открылась. И все зубы т-тоже…в к-крови…И она облизнулась. Раз и еще. Язык был очень длинный. А она все смотрела-а-а-а, - тут мальчик заплакал. Ниал утешил его. Обнял. Дал выплакаться, покачиваясь вперед-назад. Он не стал расспрашивать дальше сразу. Но потом все-таки еще спросил: «Волчица ушла сама?» Сын ответил, что – нет. Она подступила к ним, скаля окровавленную пасть. Мама отступила в угол, подняв перед собой кочергу, чтобы драться. Но тут снаружи зашумели, кто-то крикнул, затопали. Волчица встала, глядя на дверь. А та открылась, и вбежал дядя Гвин, а за ним – дядя Имил, и еще. У них были топор и дубина, у кого-то – нож, или факел, или кинжал. Тогда волчица повернулась и выпрыгнула в окно. Очень быстро – только стояла здесь, и уже хвост мелькнул в окне. Как и не было ее. Но Кевин остался лежать на полу. Он не шевелился, и кровь текла из дыры на горле и ранах на руках. Это так он умер.
- Пап, ты найдешь волчицу и убьешь ее? - спросил Сетан.
-Я найду ее. И буду драться. А там – решит Господь, - сказал Ниал. И вдруг сын ахнул. Ниал быстро отвернулся. Потом повернулся к сыну.
-Пап, - сказал мальчик: А ведь у тебя были глаза, как у той волчицы!
-Тебе показалось, сын.
-Но я же видел!
 На это Ниал отвечать не стал. Только протянул руку и погладил Сетана по светлым мягким волосам. А тот прижался щекой к мокрой от слез коричневой свите на его груди.
Ниал стал с чурбака для рубки мяса, на котором сидел. Сын примостился рядом на поленнице. Ниал взял сына за руку и пошел в дом. Дверь открылась. Жена стояла на пороге. Он молча вложил руку сына в ее. Фионна посмотрела на его лицо. И вздохнула.
-Я тебе много что сказала вчера, - сказала она: Не все тут правда. И ты ведь не осудишь меня.
 -Нет, - сказал Ниал.
- Я вижу, что ты задумал. Не уходи. Ты же не воин. Я знаю – это оборотень. Никогда волчица не нападет на людей в их доме. Только бешеная. А она бешеной не была. У ней не было пены у пасти.
Ниал сказал: Я не воин, но, может статься, я смогу что-то сделать.
Жена смотрела на него внимательно. Ее глаза были темны, как море осенью.
- Сдается мне, ты ее знаешь.
-Может быть.
-Ты пришел издали, и я не знала про тебя ничего. Похоже, люди все же правы. Они говорят – не выходи за пришлого. С ним может придти его прошлая тень.
-Разве я был плохим мужем и отцом? - спросил Ниал.
 -Не уходи. Если то, что я вижу на твоем лице, мне кажется – ты не вернешься. Если же это правда – ты вернешься. Но для меня – все равно, что умрешь. Я не буду жить с…тобой.
 Ниал понял – она хотела сказать «с оборотнем», и сдержала язык.
-Если ты что и знаешь, или тебе что-то кажется, не говори тут, где могут услышать дети, - быстро сказал Ниал.
 -Мне не кажется, - сказала Фионна. И покачала головой.
Ниал молча прошел в дом мимо нее. Молча собрал вещи. Жена стояла в дверях. Она  заметила, что вещи он собирает небрежно. Будто все равно ему было, промокнет он или замерзнет в долгом пути. Протянул руку к мечу на стене. Он редко носил его. Он был не воин, а не-воина меч скорее приведет к смерти, чем спасет жизнь. Потому что меч спасает тем лучше, чем больше держащий его хочет убить врага, и чем меньше хочет уцелеть сам. На такое способны только воины.
Он почувствовал взгляд жены спиной и обернулся. Она стояла в дверях и смотрела ему в глаза. Ниал покачал головой. Он опустил руку, не взяв оружия. И пошел к двери. Его лицо было замкнуто и сумрачно. Фионна сказала, когда он проходил мимо:
-Теперь я знаю, кто ты. Кто еще пойдет драться с оборотнем без оружия? Кем она была тебе? Женой?         
-Тише. Не пугай детей, - ответил Ниал.
-Я не дура. Я отослала их.
-А они ушли?
-Я смотрела вслед.
-Одни?
-Мужчины стоят вокруг селения с оружием, и охотничьи псы – на поводьях.
-Может, ты ошиблась. И я иду просить помощи воина, а не биться сам.
-Ты никогда не умел врать, муж мой. Не бывает врунов-бардов. Не пробуй и сейчас.
-Кое-что ты, может, и поняла. Но и ошибаешься – тоже.
-Я не ошиблась в главном.
-В главном ли? Я не таков, как она. Ты подумала об этом? Будь я таков, вы давно были бы мертвы – и ты, и дети.
И Ниал, не глядя на жену, вышел из дома широким шагом. Тем же шагом он прошел по поселку, не медля и не оглядываясь. Потом направился дорогой к холмам. Фигура его все уменьшалась. Она словно растворялась в ярком свете весеннего солнца. Фионна смотрела вслед мужу, пока он не скрылся за холмами. Потом она вернулась в дом. Там села на свое ложе, и посмотрела на три пустые скамьи напротив. Маленькие скамьи, на них спали дети. Фионна обхватила плечи руками. И ее сотрясла дрожь.
А Ниал шел за холмами и недоумевал. Он не владел оборотничеством, как его сестра. Он был почти уверен, что напала она. Он знал – они одно, и проклятье одно. И он знал ее. И не сомневался в ее выборе.
Но почему же тело его не хочет превращаться в зверя? Ведь это нужно. Без этого, встретившись с сестрой, он погибнет. Она не пощадит. Прежнее ничего для нее не значит. Оборотень, если дает волю звериной сути, и убивает, становится все меньше человеком с каждым им убитым в шкуре волка. Наконец от человека не остается в нем ничего – один зверь-людоед. А сестрица его не склонна была ограничивать себя, еще будучи женщиной.
Ниал ждал ночи. Но когда он заснул у пригасающего костра в холмах человеком, и им же проснулся, трясясь от озноба в утреннем тумане, то поразился еще больше. Он раздул огонь, согрелся. И пошел дальше.
Ниал Нейл шел домой. Туда, где не был уже много лет. В Ирху.


Глава 5:  Власть  судьбы.


Ниал Нейл не ошибся. Старая колдунья Кроа, мать убитого Дунлагом ярла лохланнцев Хальфдуна Волосатая Задница, натравила на него его сестру. Это Кроа нашла умирающую Нойру и выходила ее в брошенной хижине, когда гойделы уже разбили лохланнцев. Кроа прознала о проклятье Эгат. И хотела, чтобы брат и сестра мучались. Как всякий человек, долго якшающийся со злом, Кроа знала, что смерть – малая беда рядом с несчастной жизнью.
Теперь же Кроа узнала, что Ниал сбросил власть Проклятия-ребенка-и-зверя. Чарами разыскала она Нойру. Пришла к той – конечно, во сне. Наживую озверелая оборотниха вмиг разодрала бы старую ведьму на части. Кроа вызвала воспоминания Нойры. Оборотнице приснилось, как брат ударил ее мечом в шатре ярла лохланнцев, как сталь раскроила ей грудь. Волчица вспомнила острую боль, пронзившую все ее тело. Вспомнила свой хриплый крик. И как она лежала навзничь, чувствуя теплую кровь, текущую из раны по коже груди, плеч и живота. И холод в ногах. И как холод поднимается все выше, а сердце бьется все реже. И со всех сторон, как в лесу в сумерки, подступает тьма. Конец.
Нойра за эти годы совсем озверела. Стоило ей увидеть сон, как забытая ненависть к брату забила  ключом. Волчиха бросилась искать след Ниала. Она была Ирос Домнаин. И скоро учуяла запах. Нойра кинулась по нему, жаждая мести и крови брата и любого из его родни. Их она узнала по запаху его крови.
Друиды редко вмешивались в дела обычных людей. Но после колдовства Кроа один из них навестил старого короля Виддана. И рассказал ему, во что превратилась его дочь, и как она убила его внука Кевина, сына Ниала. Виддан призвал Дунлага Кровавого Топора. И сказал ему: «Иди и убей волчицу, которая когда-то была моей дочерью».
В дороге Ниал Нейл услышал от людей, что здесь проходил Дунлаг, и что идет он по следу оборотнихи-людоедки. Дунлага много где знали. «Он убийца», - сказали эринцы, собравшись вечером у очага вокруг бочонка пива в общем доме: «Пусть убийца выйдет против убийцы!»
Ниал пошел по следу Дунлага. Жажда мести остыла в нем к тому времени. Он вспомнил, что Нойра была его сестрой, как они играли в детстве вместе. Эти воспоминания пришли сами, когда Ниал  лежал на своих одиноких ночевках прямо на земле, завернувшись в плащ, и смотрел на огонь. Языки пламени плясали и пригасали, от них отрывались зубчатые извилистые огни и длинные искры. Летели во тьму и тут же гасли в ночи. Дул ветер и выл в камнях тоскливую песню. Низкие серые тучи летели по небу. Дикие места и одиночество заставили Ниала вспомнить, что людям хорошо вместе? Конечно. И еще то, что он был – бард. И что был тем, кем был. Не будь он таким – и повторил бы путь сестры.
Ниал сначала злился на себя и гнал эти мысли прочь. Он вспоминал рваные раны на теле мертвого сына, чтобы разбудить в себе ненависть к убийце. Это помогало. Ниалу хотелось прикончить сестру. Но – недолго.
Нойра чуяла смертельную опасность, как любой зверь. Шедший за ней Дунлаг был тот же хищник в людском теле. По привычке зверей, Нойра-волчица уходила от беды в дикую, пустынную глушь.
Ниал шел за ней. Нет, он не забыл, что сестра убила его сына. Но он не хотел, чтобы ее убили на месте без разговоров. И он спешил остановить Дунлага. Тот точно не станет говорить. Сразу пустит в ход сталь.
А Ниал чувствовал, как и его сестра, что за ней идет смерть. Нойре было не победить в этой битве. Многолетней охоте пришел конец.
Больше Ниал не переживал из-за того, что не делается полузверем. Это было из-за Дунлага. Драться с Нойрой предстояло не ему, а Убийце. Ниал не сомневался – если Нойра выйдет победителем, и нападет на него, то он сразу примет облик зверя.
Тогда ее не спасет ничто. Если Нойра и сумеет победить Дунлага, то в бою тот наверняка тяжело изранит ее. И Ниал-полузверь  добьет сестру без труда.
Ниал хотел убедить Нойру. Говорить с ней. Предложить ей спастись. Пойти к друидам. Да, может, и не выйдет. Слишком долго она была зверем. Но хоть попробовать! Когда-то Ниал убил сестру своей рукой. То есть, думал. Что убил. Без колебаний. Но тогда он был юн. Юность более жестока к другим, даже близким, когда речь о ее гордости.
Сейчас Ниал жалел, что не нашел сестру раньше. Но он не хотел и вспоминать о проклятии, избавившись от него с таким трудом, после многих лет его гнета. Где-то в глубине души жил суеверный страх, что прикоснуться к старому злу – и можно вызвать его вновь. Может, и не совсем пустой страх. Ведь проклятье было колдовством. А с колдовством ничего нельзя сказать наперед.
К тому же раньше Ниал был уверен, что Нойра мертва. Ведь он сам нанес ей смертельную рану!
Но Ниал опоздал. Он вошел в Лес Олдосса. И в первый же день пути нашел Дунлага на поляне. Тот лежал посредине на спине. Немайн был прежним, только поседела часть волос, и прибавилось морщин на лице. Серые глаза невидяще смотрели в небо. Горло было разорвано. Правая кисть валялась в измятой траве в трех шагах от тела, и к ней тянулась кровавая полоса. Левая рука Дунлага сжимала кинжал. Половина клинка – в крови. Топор торчал в боку волчицы вверх рукоятью. Его железное лезвие врубилось в тело почти целиком. Оба острия и конец рукояти тоже покрыла кровь. Та, что когда-то была Ниалу сестрой, лежала в тени кустов с краю поляны. Вся трава на поляне была вытоптана. Там и здесь – большие и маленькие пятна крови. Это была долгая и жестокая битва. От крови намокла шерсть зверя, и раны зияли в ее боках, а череп был раскроен. В смерти оборотница ощерила желтые и стертые клыки.
«Она осталась зверем после смерти!» - понял Ниал: «Значит, я опоздал». Он посмотрел на Убийцу. Он не чувствовал жалости к тому. Дунлаг сам выбрал свою жизнь. И умер так, как и жил.
Все знают – после смерти оборотень принимает свой истинный облик. Но Нойру и смерть не сделала человеком. Зверь стал ее истинной сутью.
Ниал не жалел Дунлага. Но чувствовал холодную благодарность. Он не знал до сего мига, что можно чувствовать так. Он подошел к Дунлагу и встал рядом на колени. И сказал тяжело: «Спасибо тебе, что ее убил ты, и не пришлось этого делать мне».
И тут мертвый глаз Дунлага мигнул. Рот приоткрылся. На губах лопнул кровавый пузырь. Дунлаг простонал. Нейл вскочил на ноги. Он отпрыгнул. Выхватил поясной нож. Бросил взгляд на топор Дунлага. Мало толку от ножа против ожива, восставшего трупа!
Но есть толк от мозгов. Ниал опустил нож, и снова встал возле Дунлага на колено. Мертвецы могут ходить и убивать. Но они не дышат. И не стонут.
Губы Дунлага шевельнулись. Но он не смог ничего сказать. Ниал чуть поколебался. Хочет ли он спасти Дунлага Кровавого Топора? Но он уже сказал слова благодарности. А значит, нельзя отступить от них, не потеряв чести. Он сделает для Дунлага все, что может.
Ниал ощутил изменение. Через несколько спокойных вдохов и выдохов он уже бежал в чащу полузверем.
Ниал-оборотень нашел лечебную траву, и вернулся с ней. Она бы спасла Дунлага. Правда, тот стал бы оборотнем, скорее всего. Это была их трава. Какое чудовище он может оживить, Ниал старался не думать. Выбора не было. По крайней мере, для него.
Но выбора не было. Бог решил сам. Когда Ниал прибежал с травой в пасти, на поляне лежали два трупа.
Ниал разжег костер и ночь просидел с обоими. Он не спал и не слагал песен. Только подбрасывал хворосту и нарубленных секирой Дунлага дров. Рядом лежали тела волчицы-людоедки, его сестры. И воина-убийцы, чьи свирепость и ярость многие ставили наравне со звериной.
Ниал не удивился бы, если бы они оба встали. И вцепились бы друг в друга и после смерти. Зная обоих – вряд ли кто обратил бы на него внимание, пока жив другой. Или другая.
Но ночь прошла. Моргая покрасневшими глазами и щурясь, Ниал встретил солнце. Он спел ему приветственный гимн хриплым голосом. Ниал ночевал в лесу у костра много раз. Но за эту ночь он словно постарел на десять лет. Бард стоял и пел лицом к восходящему солнцу. Первые лучи падали на его лицо через просвет на восточном краю поляны. В светло-синем небе розовели облачка. Остатки холодной пелены тумана таяли внизу между деревьев. Оглушительно пели птицы. Лицо Ниала было измученным и вымазанным сажей, волосы на голове торчали слипшимися косицами. Слова песни-гимна он сочинял сам. И сразу же забывал их. Так и положено песням, которые поют в самом деле от сердца. Их поют лишь раз, и услышать можно лишь раз.
А затем Ниал вырыл могилы. И похоронил тела на разных концах поляны. С застывшим лицом и застывшим кривым перекосом ртом он вбил в волчье тело бывшей своей сестренки осиновый кол. И топором Дунлага отсек оборотнице голову. Топор он положил на грудь мертвого воина, лезвием к ногам. Потом взял твердеющие холодные пальцы Дунлага. И скрестил ладони павшего на рукояти топора.
Ближе к вечеру Ниал Нейл тронулся в обратный путь. Он шел, шатаясь от усталости. Но с этой поляны он бы даже пополз. Ниал уже заночевал на ней рядом с парой трупов. И ни за что не хотел бы ночевать еще раз - рядом с парой могил.
Он ушел довольно далеко, когда сумерки стали грозить глухой ночью. Выбрался из леса, влез на верхушку холма. И там рухнул без сил. Уже лежа он кое-как завернулся в плащ с головой. Думал: «Я не засну». И сон накрыл его вмиг, как глухое черное одеяло толщиной с дом.
Проснулся Ниал при свете дня и ярком солнце, которое стояло на две ладони выше леса. Все тело страшно ныло. Охая, бард встал, сглотнул пересохшим горлом, отошел на несколько шагов. Покачиваясь и еле продрав глаза, помочился. Напился из фляги на поясе. Снова дошел до одеяла, накрылся сверху, и опять уснул.
Другой раз он встал под вечер. Он был отдохнувшим. Тело ломило сносно. Ниал посмотрел на лес и тронулся в путь на запад.
Он прошел пустынные земли и вышел к людям. Там он сообщил, что оборотниха убита Дунлагом, и он погиб в бою с ней. На вопросы: «Как это было?» ответил: «Не знаю. Я нашел тела мертвых». «Но ведь ты бард! Ты видел трупы! Спой о битве! Сложи песню!» - требовали от него. Ниал говорил: «Не хочу». Он говорил так много раз, во многих домах, разным людям. С той поры его стали звать Молчащий Бард. Если пьяные приставали сильно, Ниал говорил: «Я иду от короля Виддана. И первым эту песню услышит он». Но это была отговорка. Ниала будто подменили. Он совсем не хотел слагать эту песню. Вообще. Никогда. И думал, что вряд ли когда-либо захочет.
Ниал дошел до Ирхи. Он скупо рассказал все, что видел, старому королю-отцу. «Я не хочу говорить больше, король», - сказал он. Виддан кивнул и отпустил сына, что был ему как чужой.
Воины говорили, что надо вернуться в лес и сжечь тела оборотницы и воина. Страшные оживы, или по-лохланнски, драуги, могли бы из них выйти. Но Ниал отказался идти показывать место. Почти все говорившие лишь поговорили. А те немногие, кто пошел, места не нашли. Хотя поляна была не так глубоко в лес, и не в чаще.
Затем Ниал Нейл вернулся к семье. Фионна приняла его, а дети обрадовались. Они так и остались уверены, что это он убил волчицу, отомстив за их погибшего братика. Ниал пытался убедить их, но напрасно. Дети рассказывали эту историю всем. Ниал не хотел, чтобы пошла ложная молва. Тогда он сочинил скелу, безо всякой рифмы, простой рассказ, как все было, скупой, но полный и точный. И пересказал его несколько раз. После этого дети дулись на него. Но как свойственно малышам, недолго. И сын, и дочь Ниала все быстро забыли.
Однажды Ниал вдруг назвал себя Дунлагом. Это было в разговоре с Фионной.
-Мне не нравится это, - сказала Ниалу жена.
-Пустая оговорка, - ответил Ниал. Но на другой день он снова сказал:
-Я, Дунлаг.
-Тоже пустая оговорка? - спросила Фионна. Ниал нахмурился и промолчал. Он знал, что это уже третий раз – он назвал себя Дунлагом в тот же день вне дома, говоря с приятелем.
Вечером Дунлаг сказал Фионне:
-С утра мне предстоит путь.
-Куда? - спросила жена.
-В лес, где покоится Дунлаг. Я найду его тело, вырою и сожгу по обряду воинов.
 На это она ответила: Ниал. Я приняла тебя, хоть знала, что в тебе – кровь оборотня. Так?
 -Так, - сказал он.
 -Я не думала прогнать тебя, хотя ты трижды назвал себя именем жестокого воина и убийцы. А ты знаешь, что такое три раза.
-Он, между прочим, убил страшное чудовище, убийцу нашего сына!
-Которая была твоей сестрой.
     -Все это так. Но к чему ты говоришь мне это сейчас? - спросил Ниал.
     -А к тому. Я сделала это все ради любви к тебе. А теперь послушай меня. Не ходи в Лес Олдосса. Добра от этого похода не будет. Ты не вернешься живым. Иди в церковь Белого Бога, и прими его веру.
-Но друиды мне помогали!
-Ниал. Сделай это ради меня. Если после ты все еще захочешь пойти в лес Олдосса – я тебе слова не скажу.
 Ниал долго сидел, раздумывая. Он ничего не надумал, и лег спать. Ночь эту они провели в разных кроватях. А такое бывало нечасто. Наутро Ниал встал и умылся. Вернувшись со двора, он сказал жене:
-Я сделаю по-твоему. Я насчет Белого Бога.
Ниал Нейл собрался в путь. Он дошел до церкви и там крестился. Никто не удивился. Многие в Эрине тогда принимали веру Христа. И барды, и воины, и короли тоже. Потом Ниал вернулся домой. С порога он улыбнулся жене. И она увидела, что его глаза смягчились.
-Фионна, в моей душе мир, - сказал он: Но ты не избавилась от разлуки со мной. Верь мне и Богу, к которому ты же меня и направила.
Фионна молча кивнула и вернулась к стирке в большом корыте.
Ниал пошел в Ирху. Там он нашел желающих среди годдгорда, или дружины, Виддана. Он повел их в Олдосский Лес. Они быстро нашли могилы оборотницы и Дунлага. Обе были разрыты, и лежали совсем не в тех позах, как похоронил их Ниал.
-Это не грабители могил, - сказал Ниал: Ничего из могил не взяли.
Тогда воины возвели костер на холме перед лесом. Отнесли туда тело Дунлага. То нисколько не тронуло гниение. И сожгли его, устроив тризну, и бои до крови, и принеся кровавую жертву Богу Войны. А потом собрали пепел и зарыли его, и возвели курган. Труп оборотнихи тоже сожгли. Но безо всяких почестей. И пепел ее разбросали по ветру в разных местах.
Говорили, что каждую ночь мертвая волчица вставала и хотела идти убивать в населенную землю. Но каждую ночь мертвый Дунлаг выходил из могилы. И не пускал ее. Они дрались до рассвета, а потом падали назад в могилы.
Ниал не участвовал в обрядах сожжения. Он пустился в обратный путь. И пришел к жене. Пожил с ней неделю. И сказал:
-Еще путь будет у меня.
-Далек ли?
-Не очень.
-Опасен?
-Не думаю.
-К злому человеку ты идешь? 
-Да. Но Господь со мной. И он открыл мне истину, с которой иду. К тому же эта женщина уже очень стара. И не сильно опасна. Она потеряла почти всю свою силу.
-Я буду молиться за тебя, - сказала Фионна. Она была верной и доброй женой. Вот бы нам всем таких!
Ниал  пустился в путь. Он пришел  в Ирху. И пришел к мачехе, Эгат. Та была уже старухой. Он постучал в двери дома, и она открыла ему. Увидев его, она сказала:
-Что, пришел убить меня?
 Ниал ответил: Нет.
-Ты все знаешь, я вижу, - сказала Эгат.
-Знаю. Но не оскверню рук убийством, - ответил Ниал: Живи с миром.
Он повернулся и ушел, оставив ее одну. А Эгат сказала ему вслед:
-Ты все равно убьешь меня, Дунлаг! Ниал не обернулся.
Он вернулся домой.  Через год  Фионна забеременела. Она гадала. Вышло, что родится мальчик. Фионна спросила:
-Как мы его назовем?
-Дай ты ему детское имя, - сказал Ниал.
-Нет. Дай ты, - ответила Фионна. Ниал внимательно посмотрел на нее.
-Эй, жена, - сказал он: А ведь ты опять все знаешь. Не хитри. Не обмануть судьбу. Ты дашь сыну детское имя. А я, как водится, взрослое, когда ему станет двенадцать.
-Я знаю, как ты хочешь назвать его. И не хочу того!
-Но так будет.
-Я не хочу. Сын мой получит имя его – и повторит его судьбу.
-Я до последнего хотел взять это имя и судьбу на себя. Во время крещения я попросил, чтобы меня назвали этим именем, как христианина. Но священник сказал, что можно креститься только именем Нового Завета. А там нет имени Дунлаг. Даже Христос во всей его силе и славе не помог нам. Даже Он не спорит с Судьбой. Так написано – одному из моего рода взять имя Дунлаг. И быть воином. Ведь Дунлаг Убийца спас мне жизнь.
 -И за это надо отдать жизнь сына?
 -Он спас ее дважды. Я знаю – если бы я пришел к Нойре, она бы напала на меня в Олдоссе. И мы бы дрались зверями. И я бы убил ее, но получил тяжкую рану. И умер бы, как Дунлаг.
 -И за это надо отдать жизнь моего сына?! - крикнула Фионна.
 -Давай спать. Утро мудрее ночи.
Ночь минула. Они проснулись утром.
 -Я не знаю, что решить, - сказала Фионна: Опасно спорить с судьбой.
 -А послушай меня, как я послушал тебя. И теперь ты сделай так, как я скажу.
 -Хорошо, - сказала Фионна. Кивнула и заплакала. Она села, опустив на подол натруженные руки. Ниал обнял ее. У обоих в волосах уже пробилась седина. Он не стал говорить Фионне, что судьба Дунлага – не худшая судьба, и что погиб он, защищая людей от чудовища. Ибо что такие слова матери, если ее сын обречен смерти в битве?
Прошло девять месяцев. А Фионна родила девочку! И у Ниала было очень глупое лицо. А потом он смеялся, и Нойра смеялась на окровавленном ложе родов. И Ниал держал их дочь на руках.
Но Фионна нарекла ее Дуней. А взрослое имя ей дали – Дунала. И она стала воительницей. И погибла от оружия. Только это – другая история.
















Часть 3:  КАРА   ЭГАТ

 

Когда-то у Эгат был сын. В четырнадцать зим  родила от заезжего удальца. «Жених» сбежал. Отцу Эгат лишний едок был не нужен. Они жили хутором, и жили бедно – слишком уж Эдвин (так звали отца) любил выпить. Мать Эгат целиком подчинялась мужу. Эгат начала спорить. Эдвин избил ее, и пообещал наутро отнести младенца в лес. На его родине, в Лохланне, так делали часто. Но Эгат схватила ребенка. Разъяренный отец пытался схватить ее. Девушка с распухшим окровавленным от побоев лицом увернулась. Пьяный Эдвин промахнулся, рука цапнула воздух, и он чуть не упал. Тогда он схватил топор и преградил Эгат путь к дверям. Но девушка с ребенком на руках бросилась в двери «двора». Тот примыкал к дому сзади, и там в стойлах стояли конь, корова и свиньи. Со двора была дверь на пустырь за домом. Отец бросился за Эгат. Но она схватила горшок с горячими углями. Тот держали около печки, чтобы поутру проще растопить, да и ночью, если надо свет, легче сунуть в горшок пучок щепы, чем чиркать в темноте кремнем и железом.
Когда Эдвин ворвался во «двор», Эгат швырнула горшок в солому. С силой. Глиняная стенка ударилась о жердину – ограду стойла. Горшок перевернулся и бок его разбился. Угли высыпали в солому. Сразу вспыхнули язычки огня. Завизжала испуганная свинья. Мигом позже сено жарко пылало. Эдвин с руганью бросился затаптывать пламя. Он-то хорошо знал, как сгорают фермы, стоит подбросить в солому огня. В молодости он ходил в морские рейды на Эрин, тут его ранили, и он остался лежать среди умирающих и трупов. Было это на поле битвы при Кройбартинне. Наступила ночь, и по полю начали рыскать труподеры и волки. Раненых догрызали и дорезали. Около Эдвина появилась полная невысокая гойделка с кудрявыми рыжими волосами и круглым толстым носом. Она посмотрела на Эдвина, прикрывая полой плаща фонарь. Что Итина (так звали женщину) разглядела в еле дышащем и перепачканном кровью «человеке-волке», непонятно. Может, высокий рост, может, белобрысые волосы. Правда, те слиплись от крови. А может, его молодость. Эдвин был не в лучшем виде. Но гойделка, поставив фонарь наземь, подлезла под него, помогла встать. И поперла на себе с поля смерти. Даже фонарь оставила. Дотащила тяжело – лохланнец весил немало, а сам еле переставлял ноги – пару раз за десяток шагов. За фонарем сил вернуться не было. Свалив Эдвина дома на лавку, женщина свалилась на соседнюю. Она даже не перевязала его раны. Впрочем, Эдвину повезло. Он не обеспамятел, и нашел силы кое как порезать одежду и перетянуть самую большую – на ноге.
Наутро он проснулся живым. За ночь повязка на ноге промокла и побурела от крови. Но он не истек ей насмерть. Другие раны запеклись. Да и были они небольшими. Гойделка, встав, напоила Эдвина, сбегал к лекарке за травами, вернувшись, заварила настой. Покойная мать Итины была знахаркой. Дочь, конечно, нет – проста больно. Но за отрочество кое-что нахваталась. Она пошептала обрывки наговоров на отвар, и на рану, когда сняла старые повязки, обмыла раны , и завязала кипяченым чистым полотном.
Знахарка просьбе Итины не удивилась – многие тогда лечили раненых. Слухов не пошло. Иначе гостя Итины бы прикончили, и ей бы не поздоровилось. Молодость и сила северян, которую все знают, больше, чем наговоры недоучки, помогли Эдвину. Он пролежал три седмицы. Итина кормила его, топила печь.
Лохланнец выздоровел. Только охромел навсегда. Сначала он не собирался оставаться. Но потом рассудил – что ждало дома его, калеку? Бедный дом отца, куча братьев, да суд за пробитый в пьяной драке череп? Здесь была женщина, готовая служить ему. И Эдвин остался с Итиной. Он не особо ходил по людям. Потом-то узнали, кто он и откуда. Но прошло пару лет. Люди Эрина не злопамятны. Эдвин не стал своим. Но его и не убили. Конечно, на морском побережье голова его была бы на копье в тот же день, как узнали бы, что он – из Лохланна. Но битва случилась вглубь Эрина, куда северяне доходили очень редко. И такой ненависти к ним тут не было.
Потом у Эдвина родилась дочь, потом – двое сыновей. Он работал – хотя пить любил больше. Мог и подраться, и попеть, и пообниматься за столом. Хорошо говорил по-гойдельски. И был очень силен. Только хром.
…Пока Эдвин топтал огонь, пока бросился с руганью в дом – огонь прижег ороговелые пятки сквозь дырявые башмаки, пока вернулся с ведром воды, залил пламя… В продымленном хлеву Эгат и след простыл.
Она убежал к лесу, на дорогу. Там холод пробрал до костей. Стояло начало осени, но выдалось очень холодным. Эгат зажгла костер, наломав руками хвороста. Нож и кремень с кресалом в мешочке у ней всегда были на поясе. Потом Эгат увидела цепочку огней на дороге в серых сумерках. Огни подползали все ближе, то появляясь, то исчезая – дорога шла между холмов.
Эгат пошла к дороге, стараясь не стоять между своим костром и путниками. Она подошла к ним в темноте. И прислушалась. Они тихо пели. Это была молитва Белому Богу. Эгат встречала христиан. Они не попадались на каждом шагу, но не были и очень редки в Эрине. Она знала их веру. Тогда она подошла к ним. И рассказала о себе, о том, что случилось.
-Я спасла сына, - сказала Эгат: Но дороги домой нет. Отец не простит поджога. Он северянин. Он холоден, и, если решил, не изменит решения.
-Может, сердце его смягчится при виде внука? - спросил старший паломников к святому Брендану.
 Эгат коротко мотнула головой: Он, может, и пустит меня обратно – если я переживу его побои в наказанье. Но сын мой точно умрет. Я жила с отцом четырнадцать зим. Я знаю его лучше. Он до сих пор верит жестоким эсам – богам своих северных скал, - Эгат протянула младенца, и старший паломников принял его. Она знала, что сама выживет, но с младенцем на руках – погибнут оба. Эгат была очень юна. Но уже тогда умела решать умом, а не сердцем. Что, наверняка, досталось ей от отца-лохланнца.
-Мы позаботимся о нем, - сказал седой паломник: Храни тебя Господь, дочь моя, - он перекрестил Эгат. Та коротко кивнула. Отвернулась – и пошла прочь.
-Куда ты? - окликнул он ее: Ночуй с нами.
 Эгат приостановилась и обернулась.
-Я не для того спасла сына, чтобы мой отец нашел нас тут по моим следам, и убил обоих, - сказала она жестко: Если будет искать – пусть найдет меня одну.
-Но он может убить тебя!
-Вы взяли ребенка – спасибо. Нельзя драться и нянчить младенца в одно время. О себе же я позабочусь.
-Нас много. Вряд ли отец твой осмелится напасть, - сказал старший. Но прочие паломники заворчали. Холодная, не по годам взрослая усмешка тронула губы Эгат:
-Твои спутники не хотят подвергаться опасности. И они правы. Вы добрые люди – но не воины. Отец один, хром и немолод – но он из лохланнских волков. Позаботься о сыне.
 Старший покачал головой, глядя на черты Эгат. Она уже отошла, и в свете факела их было еле видно. Но он видел твердые скулы, крепко сжатый рот. Слышал суровый голос.
 -Ты сильна, дочь моя. Иди с миром. Я буду молиться за тебя. Не пусти Врага Человека в сердце твое. Часто он подстерегает как раз сильных людей.
 -Прощай, - сказала Эгат. Повернулась – и пошла в темноту.
-Постой! - окликнул ее паломник: Как имя мальчика?
 -Он теперь ваш, - донеслось в ответ из темноты: Назови его сам.
Христиане окрестили ребенка Имлом, то есть – «Отданным». В селении нашлась женщина, которая родила недавно. Она собралась в паломничество. И в пути выкормила младенца вместо матери. Но взять его не смогла. Как и старшина паломников – он жил один. Он пристроил Имла в добрую семью.
Но через месяц темный мор унес новых родителей мальчика. Сам Имл не умер. Но его подобрали другие люди. И хоть они не бросили его умирать, но не были так добры.
В это время Эгат училась колдовству у старой ведьмы. Она нашла старуху, ходя по дорогам, и пришла к ведьме в дом. Та поговорила с девушкой. И взяла в ученицы, найдя в той талант, силу…и ненависть, холодную и твердую.
Судьба начала свой путь. Имлу не везло. Я не буду говорить подробно. Но он сменил немало домов. Попадал и к добрым людям, но не надолго. Чаще и дольше жил он у злых.
Эгат же, став колдуньей, пыталась найти сына. Она любила его – холодной и твердой любовью волчицы. Но Христос оградил крещеного, как и путников. Чары Эгат не действовали. Она не нашла сына. Не смогла и найти старшину паломников, хоть побывала у Святого Брендана.
Зато смогла вернуться к родному дому, и прикончить Эдвина-лохланнца своим колдовством.
Имл же попал к разбойникам. Парнишка был похож на волчонка. Изгои и убийцы перебили последнюю семью Имла. Самого Имла дома не было. Он издали увидел из-за холмов столб дыма там, где был дом. Имл бросился бегом. Завернул за холм - и сразбегу влетел прямо в руки коренастому бородачу. Вслед за бородачом вразброд шли десятка два мужиков и парней. Кто-то отирал на ходу нож или кинжал, кто-то пил из бурдюка. Некоторые несли за спиной тюки из одеял. За спинами их горел дом Имла. Огонь вырывался из окон и дверей.
 Разбойники уже уходили. Еще чуть-чуть – и Имл бы разминулся с ними. Но не судьба. Подросток отчаянно вырывался, орал и до крови прокусил разбойнику руку. От догоравшего дома несло жаром, гарью и сгоревшим мясом. Как назло, именно эта семья была доброй. И Имлу там нравилось. Разбойник несколько раз саданул его кулаком. Бросил наземь почти без памяти. Достал нож. Но передумал. Взвалил Имла на плечо и потащил. Мальчик болтался, как тюк. В голове жутко болело. Он стонал. Тяжелое плечо больно вдавилось в живот.
Через какое-то время Имл приел в себя. Бородач швырнул его наземь и рыкнул:
- Иди!
Имл еле мог говорить, но выдавил:
- Пошел сам в зад!
Бородатый стал пинать его. Имл пытался встать. Но через несколько ударов только сжался в комок, лежа на боку. Бородатый подозвал кого-то. Имлу было все равно. Он слышал все, будто издалека. Его подняли, бросили на что-то, и потащили.
Разбойники несли Имла на носилках из плаща и двух копий, как они носили раненых. Холмы кончились. Дальше были скалы, ущелье, потом лес, густая чаща, где продирались, как гребень через спутанную бороду. С трудом и руганью. А потом пошел лес из сосен и дубов. Просто огромный. Они шли долго. Имл пытался встать. Но ему стало так плохо, едкая горечь подкатила к горлу, голова закружилась. И он опять откинулся на плащ, вдыхая запах сухой шерсти, сала и заскорузлой крови.
Они встали на поляне. Здесь стояли шалаши и горели костры. Имла сняли с носилок и бросили под деревом. Бородач рыкнул. Имл узнал его голос. Его привязали к сосне за шею и руки. Потом сунули в рот край меха с водой. Кашляя и давясь, Имл напился тепловатой воды. Горло сильно пересохло. Потом его оставили в покое. Он уснул. Проснулся, чуть не удавившись на веревке, хрипя и кашляя. Уже стемнело. Имлу было лучше. Багряно горели костры – один большой посредине, и ряд малых по бокам. На малых жарили мясо. Вокруг большого сидела шайка. Разбойники пили, орали , пели и ржали. То и дело кто-то дрался. Несколько раз проходили мимо Имла. Кто-то швырял в него огрызками. Куском кости так засветили под глаз, что Имл вскрикнул. Он начал ругаться. Разбойник захохотал и ушел. Когда проходил другой и пнул Имла по ногам, мальчик подтянул ноги к груди. И так с рычанием пнул по щиколотке, что разбойник взвыл, взмахнул руками, и чуть не свалился. Он выхватил нож и замахнулся. Но покатился по земле от удара в ухо сзади. На месте его, подбоченясь, стоял бородач.
- Ты чего, Черный Вор! – завопил сидящий на земле, разбросав ноги, пнутый: Щенок же…меня! Да я…
- Пасть закрой, - сказал Черный Вор. От его голоса пробирала дрожь. И пнутый закрыл: Он жить будет. Хотел бы убить – прям там и убил бы. Зря, что ли, тащил?
- А на кой он нам? – удивился второй разбойник.
- Свежатины нет. Утром с будуна охотиться охота?
- Да не-е…
- Ну, вот его зарежем, да сожрем.
Начавший вставать разбойник аж застыл на карачках задницей кверху. В нелепой позе. Он вытаращился на Черного Вора. Челюсть его отвисла.
- А-а…- заикнулся он. Вор рыкнул:
- Сожрем, я сказал! Понял?!
- А-а! Понял-понял! Ну, сожрем, чего нет-то! Мы ж пожрать завсегда! – дошло до разбойника.
Главарь – а Черный Вор был, конечно, главарь – перевел взгляд на Имла. Тот замер у подножия ствола, и уставился огромными глазами. Разбойник наклонился, приближая лицо к мальчишкиному:
- Так что сиди, жди. А дергаться будешь – бить не велю. А скажу парням не в кусты мочиться, а на тебя.
Страх. Да просто ужас, сковавший Имла, прошел. От злости. Он вытянулся и пнул атамана в колено. И прозвенел тонко, но яростно. Заглушая гогот от костра:
- Скажи, тварь! Утром будешь жрать мое ссаное мясо! Со своим ссаньем! Паскуда!!
Главарь ухмыльнулся во всю пасть:
- Да ты, никак, злой! Ну-ну. Ща поглядим.
Он отошел к кострам. Вернулся, разматывая что-то. Встал над Имлом. Нагнулся. Стал копаться в веревках. Имл хотел вцепиться в руку. Но главарь схватил его за волосы ниже плеч и треснул об дерево затылком. Не со всей силы. Но Имл вскрикнул, и искры посыпались из глаз. Главарь отвязал его. Стиснул шею так, что Имл едва дышать мог от боли. Сунул носом в шершавую кору и липкую кору ствола. И привязал за руки в обхват дерева. Спиной кверху. Потом задрал рубаху до шеи и стащил до колен штаны. А дальше засвистела плеть и Имла полосануло огненной болью. Имл закричал. Крик взвился над лесом. Разбойники у костра заржали. Они стали ставить на то, долго ли он не попросит пощады, и будет ли целовать атаману ноги…Или то, что тот скажет, задницу. К примеру.
Имл вцепился зубами в дерево. И больше его криков никто не слыша. Только свист плети. Он корчился от каждого удара. Лицо было мокро от слез. Наконец главарь прекратил стегать. Разбойник отвязал его и перевернул под спину носком ноги. Имл кое-как натянул одежду. Атаман стоял над Имлом, как гора.
- Ну. Что скажешь, щенок? – спросил он. Но Имл ничего не сказал. Он смотрел молча. Он не стал обещать смерть. Ему так хотелось убить атамана, что он был уверен. Что убьет. Черный Вор склонился. И сказал:
- Ого, как глазенки сверкают! Да ты волченок! Зол ты, зол. Ну, что ж. Жрать мы тебя не будем. Злые, они жесткие. Вот помягчеешь под плеткой, смиришься, тогда…
 Имл  скрипел зубами. Глаза с ненавистью сверлили разбойника. Черный Вор ушел. Позже лагерь утих. Имл хотел заплакать, пока никто не видит. Но, странно, плакать совсем не хотелось. Он поворочался на твердой земле. Шипя от боли. Ныло исхлестанное тело. Потом Имл уснул. Он несколько раз просыпался. Под утро трясся от холода. Мимо проходил разбойник помоложе. Имл окликнул его. Угрюмо, но делать нечего. Ему нестерпимо и давно было надо в кусты. Дуть в штаны не хотелось. Разбойник молча отвязал его. За плечо отвел в заросли. Он покачивался спросонья, бородка была всклокочена, лицо опухло. Имл помочился. Разбойник буркнул:
- Ну, ты вчера дал. Смолчал, надо ж! Я на это поставил. Спьяну, што ли? Выиграл ножны для ножа. Красивые, да! Белмор ругался, не хотел отдавать.Ты, это. Не беги. Атаман насмерть забьет.
В это Имл поверил. Разбойник сказал, почесав бородку:
- Я опять на тебя забьюсь. Еще чего выиграю.
Настало серое утро. Имла разбудил пинок в ребра. Над ним стоял главарь, положив руку на рукоять ножа. Имл ответил ему взглядом исподлобья. Он впервые разглядел Черного Вора ясно.
Главарь был черноволос, как многие в Эрине. Кроме Улада. Широкое лицо, маленькие темные глаза, огромные ноздри, из которых торчали пучки черного жесткого волоса. Плечи у него были, как у медведя. А лапы, как грабли. Ноги ухватом, крепко упирались в землю. Нос приплюснут. Кожа на лице темная и грубая, словно тертая теркой. И глядел он как-то странно. Вниз и вбок, а не прямо на того, с кем говорил.
- Ну что, щенок, - сказал главарь: Все злишься?
 Имл молча смотрел. Главарь слегка наклонил голову. Поскреб корявым пальцем в бороде.
- Тогда ты больно жилист. И пока мы тебя есть не будем. Пока не научишься быть добрым!
И главарь ушел вперевалку.
Разбойники не были людоедами. Но вообще-то такие встречались в Эрине. А Имлу было только десять лет. Он поверил главарю, которого звали Черный Вор. Кого было и принять за людоедов, как не убийц! И ублюдков, никто из которых даже не подумал помочь мальчишке.
А разбойник углядел в мальчишке упрямство, здоровье и злость. И решил выучить и натаскать по-своему. Ну, а не выйдет – зарезать-то никогда не поздно.
Слово главаря – закон в шайке. На другой вечер главарь снова пришел с плетью. Он приговаривал, лупя Имла: «Будь добрым, и – съедим!» Конечно, сам он хотел как раз другого. Имл был злым – чтоб не съели. Веревка и плеть тоже помогали.
Никто из разбойников не проговорился. Все боялись Черного Вора. Тот убил бы, глазом не моргнув.
Имл пытался уйти. Но по разговорам узнал – не выйдет. И точно. Не врали. Каждый раз. Куда бы он ни шел, ноги выносили в одно место. К огромным круглым курганам. Те стояли на пустоши посреди леса. Разбойники говорили о них неохотно. Но Имл понял по обрывкам – это сиды. Старые холмы, куда ушли от людей Древние.
А после сидов ноги сами приносили в стан разбойников. Имл уходил трижды. Трижды возвращался затемно. Его уже не привязывали. Пороть его атаман тоже перестал. Имл больше на него не бросался. В последний раз сон сморил его прямо у подножия сида. Накрыл, как одеялом. Только что – ничего. И вдруг накатилась усталость, глаза закрылись, ноги подкосились. Сопротивляться не было никакой возможности. Имл упал и уснул. Проснулся на рассвете. Одежда промокла от росы. Он встал, разделся, отжал воду. Натянул влажную одежду, трясясь от холода. И припустился бегом в лес. Пока добежал, одежда почти высохла. От плечей, рукавов, штанин на бедрах валил пар. Имл прошел между спавших разбойников. Поворошил золу, подбросил веток в угли, раздул огонь. Он сидел, протянув к костерку ладони. Спина стыла. А он думал.
Черный Вор знал про курганы. Что они не отпускают. Но вряд ли знал все. Иначе он убил бы Имла
Сиды не пускали отсюда человека, если тот давал клятву что-то исполнить. Если клялся всем сердцем. Имл узнал это, когда проснулся у подножья сида. Просто знал, и все. Вместе с чужим холодком знание это пришло в голову. Имл ощутил дыхание сида. Мысли Древних. Это было страшно. Не так страшно, как страх смерти от ножа. Иначе.
Еще Имл знал, что теперь Древние заметили его. И что разбойников защищает от этого река крови. Напрасной крови, что они льют, как бешеные звери. Но он – не такой.
Да, от прикосновения сида Имл сбежал бы. Куда глаза глядят. Это было не человеческое. Чужое. То, от чего любому человеку надо быть подальше. Но сиды не  отпустят его. Пока не исполнит он свою клятву.
Пока не убьет Черного Вора.
В чем-то Имлу было легче. Теперь выбора у него не было. Разве что стать разбойником у Вора. Но это он бы не выбрал никогда.
Имл встал от костра. Потянулся. Оглядел стан. Волчий, холодный голос сказал в темноте мыслей: «Не сегодня». Было уже рано. Разбойники кашляли и ворочались. К тому же уже рассвело. Убить главаря надо в самую глухую ночь. Когда все спят вповалку пьяные. И уйти во тьме. Сиды отпустят.
Накануне главарь спустил Имла с веревки. Не зная, что тот и сам легко отвязывается.  И сказал:
- Завтра ты пойдешь убивать.
Имл кивнул.
- Мы не съедим тебя, не бойся. Но убьем, если ты не станешь одним из нас, если пожалеешь - или испугаешься!
Но в Имле оказалось еще больше воли, чем думал Черный Вор.
В тот день шайку прохватил понос. Все матерились и бегали в кусты. Черный Вор орал, не понимая, что они, спьяну грязного щавелю обожрались что ли. Козлы такие?! На грабеж не пошли. А ночью мальчик пробрался в шалаш главаря. На сей раз повезло. Вокруг шалаша спала всего пара разбойников. А не вповалку, как обычно. Чувствуя холодок в груди, сжав твердую рукрять ножа, нагретую ладонью, Имл нырнул в черный лаз входа.
Внутри пахло перегаром, чем-то влажным, потными портянками, пивом и луком. Имл скривился. И ощерился. Подождал, пока глаза привыкнут к темноте. Впереди храпело и сопело.
Черный Вор спал на спине, широко разинув рот.
Имл замахнулся со всей силы, вскинув нож как можно выше. И ударил ножом вниз со всей силы. Прямо в середину большой черной бороды. Клинок ушел в бороду целиком, пробил шею и ткнул во что-то твердое. Имл ощутил, как жесткая борода уколола его в пальцы на рукояти. Разбойник дернулся, могучее тело выгнулось, пальцы сгребли воздух над грудью. Имл выдернул нож и отлетел задом вперед в угол шалаша. Он выставил окровавленный клинок перед собой. Не зря говорят – новичкам везет. Удар вышел удачен. Черный Вор хрипел и бился на ложе, как сом на песке. Ноги дергались, сбивая в кучу овечьи шкуры, и раскидывая ветви подстилки. Наконец, он стал дергаться слабее. И замер. Имл подполз к ложу. Атаман лежал на спине, вывернув голову набок. Имл протянул руку и коснулся его бороды. В другой он держал нож наготове. Сердце билось, как бешеное. Пальцы стали мокрыми и теплыми. Имл понял, что борода насквозь промокла от крови. В шалаше стояла тишина. Мертвая. Имл попятился к выходу, обтерев руку о край шкуры-подстилки.
И все же кто-то из разбойников что-то услыхал. Главаря окликнули. Имл скользнул в темноту ужом. К лесу. На фоне остатков костра поднялась большая черная фигура.  Разбойник сунулся в шалаш главаря. Мигом позже зычный рев поднял на ноги полстана. Заорали, что атамана порезали. Кто-то крикнул, что видел маленькую юркую тень между костров, что бросилась в заросли. Зажгли факелы. Была холодная ночь – как и в ту ночь, когда Эгат бежала с младенцем на руках десять лет назад. Пар вырывался из ртов разбойников и каплями воды оседал на косматых бородах. На земле лежал иней. Разбойники начали рыскать с факелами между деревьев. Главарь уже остывал. Нашли цепочку маленьких следов. Черные пятна ясно виднелись на тонком снежном покрове земли. Иней искрился  красным и золотым  в свете факелов, когда разбойники нагнулись над следом.
 -Эй, Ватан, - крикнул один разбойник нашедшему главаря: Никак, эльфы постарались.
-Ты с чего взял?
-След ведет к Старым Холмам.
Ватан мотнул головой:
-Это не эльфы! - сказал он: Горло перерезали железом. Можешь сам поглядеть. Я-то такие раны знаю!
-Да мы все знаем!
-То-то и оно.
-А как же тогда то, что он был маленький?
-Да это лапрекун, не иначе! - крикнул тощий кривоплечий разбойник.
-Дурак ты, Орра. Где это видано, чтоб лапрекуны убивали? Они разве что в горшок с молоком нассат. Это не лапрекун.
-А кто?
-А вот кто. Где атаманов щенок на веревке?
-Да он же сущий сопляк, куда ему?
-Ты сначала найди, а потом – перечь! - рыкнул Ватан. Кинулись туда, сюда – нет нигде.
-Вот так. Это он убил! Факелы в руки – и марш по следу! И никаких эльфов-лапрекунов-жабоныров! Сдерем со щенка шкуру!
Разбойники пошли по следу. Тот хорошо виднелся в инее. Лес кончился. Впереди была темная горбатая гряда холмов – по преданиям, когда-то Древние, они же сеидхе и эльфы, ушли в них. Люди пропадали здесь, а кто ложился спать – видели кошмары, сходили с ума, кое-кто – умирали. Нехорошее место. Разбойники сбились стаей. Пригибаясь, как волки шли вперед. Ножи кроваво сверкали в свете факелов, блестели глаза, руки стиснули оружие.
«Вон он!» - крикнул кто-то. Черная тонкая фигурка метнулась по гребню холма на фоне серого неба. Разбойники зарычали и бросились следом. Они рассыпались цепью, зычно перекликаясь.
Имл бежал, куда глаза глядят. Он был мал. Он был рад и спокоен, убив Черного Вора. Больше не чувствовал дыхания Древних.  Сбежав из лагеря, никак не думал, что найдут. Он спокойно сидел на вершине холма, ежась от ветра. О дурной славе этих холмов он знал. Разбойники лишний раз о них не говорили, чтоб не накликать – особенно, когда поблизости. Имл не думал, что они сюда сунутся. И вообще внутри было чувство – все позади, и все хорошо.
Но оно обмануло. Имл увидел свору. Этого он не ждал. Испуг вдруг подскочил из груди и сдавил горло. Имл  кинулся бежать, не думая. Как заяц от волчьей стаи.
Разбойники загоняли мальчика, как оленя. Передние увидели и понеслись огромными прыжками. Имл обернулся, увидел бородатые хари и блеск ножей. Он стремглав понесся по холмам вверх и вниз. И вдруг странный свет ударил в глаза. Это не был ни свет солнца – да и откуда ночью? Но и не свет огня. Он был бледный, но не белый, как лунный, и не синеватый, как болотные огни. Свет был бело-голубой. Он шел из ворот. Только что перед Имлом был черный склон холма. Но теперь в нем светился огромный проход – во весь склон! За проходом были странные холмы, и зеленоватое низкое небо без солнца, луны – но без туч. Паслись стада белых коней. Вдали – полоса леса.
Ближний конь поднял голову и сделал несколько шагов. Имл перестал дышать. Конь стоял так близко – доплюнешь. У него была серебристая шкура. Она светилась, как серебро под луной. Уши у коня были красными. А глаза мерцали золотом.
Разбойники выскочили из-за холма. И застыли на месте, враз онемев. Имл посмотрел на них через плечо. Они ясно увидели мальчишеское лицо, освещенное голубым светом, маленькую тощую фигурку, длинные растрепанные светлые волосы, каждую складку мехового жилета, коротких штанов рукавов и ворота рубахи, сбившийся на левой ноге чулок. В правой руке Имл держал слишком большой для него нож. Им он убил Черного Вора. А ножны он не взял.
«Эльфы! Врата эльфов!» - заорал кто-то. «А-а-а-а-а!!!» - разбойники гурьбой кинулись бежать, сбивая друг друга с ног. Они орали, когда ранили один другого оружием в давке и куче мала.
Имл повернулся к вратам. Те все так же мерцали. За ними никого не было. Имл обернулся. Вздрогнул, вспомнив, как за ним гнались. А если вернутся? Он бросился в ворота сломя голову. Вбежал в высокую голубоватую траву Оглянулся. Еще миг он видел черноту холмов Эрина. А потом те исчезли. В один миг. Были – и нет. Со всех сторон была странная неизвестная страна.
Имл попал в страну сеидхе. Он пробыл там недолго и успел выбраться. Но много лет прошло за это время в Эрине. Время в стране Древних течет иначе, чем в мире людей.
Имл снова попал в одну семью. Ему было не очень сладко – работа и насмешки хозяйских детей его изводили. Имл огрызался волчонком. Когда он пытался рассказать про ворота в холмах, и как он был там, над ним смеялись. И еще больше смеялись, когда рассказывал, как убил Черного Вора. Это был известный и страшный разбойник. Который уж немало лет как умер.
Имл перестал говорить об этом. В конце концов одному насмешнику не поздоровилось. Имл тогда сидел в холмах и рассматривал свой нож, который там прятал. Там его застал рыжий и крепкий пузатый щекан Уфи. Уфи был самый старший мальчишка на ферме. Он сказа, увидев нож:
-Ах ты, сраный врун! Воруешь у отца! Я расскажу ему, он задаст тебе порку! А ну, давай сюда! - и он протянул руку.
-Не трогай, – сказал Имл с угрозой, вскакивая: это мой нож!
-Ну, еще бы! Все воры так говорят! Давай по-хорошему, пока цел!
-Это мое! Отойди!
-Ну, да, это тот самый нож, которым ты Черного Вора зарезал! -  протянул фермерский сын сусмешкой.
-Именно что – тот самый, - Имл не кричал, голос звучал глухо, и он не сводил напряженного взгляда со старшего подростка. Смотрел он исподлобья, чуть подавшись вперед. Другой почуял бы опасность. Но задира был сын хозяина, к тому же – самый большой и сильный и на ферме, и в округе. Он только фыркнул и шагнул вперед, чтобы сгрести Имла за ворот. Имл отстранился, совсем чуть-чуть, так, что пятерня Уфи схватила воздух в двух ладонях от  груди. Он все видел очень четко, время будто встало. Видел каждую черточку конопатого лица Уфи. А внутри все будто окаменело. Имл взмахнул рукой с ножом, качнувшись вперед.
Удар снова вышел удачен и глубоко пробил горло. Имл был парой лет старше, чем когда убил атамана. Да и горло обидчика было потоньше шеи Черного Вора. Он отпрянул, хватаясь за шею, и выпучив глаза. Отчаянно захрипел - как и первый убитый Имла. По толстым веснущатым пальцам бежали алые струйки. Подросток сделал еще несколько шагов. Кровь уже облила все кисти и смочила рукава рубахи. И он покачнулся и упал на бок. Имл, опустив запачканное на конце кровью лезвие, пристально смотрел на умирающего. Он был почти спокоен, не как в первый раз. Имл огляделся. Вокруг никого не было. Только ветер шуршал в траве на склонах холмов. Он и любил это место за то, что сюда ходили редко. Вдруг в ушах Имла раздался голос: «Каждый найдет в краю эльфов, что ищет. И пришедший туда с кровью на железе станет убийцей. Никто не уйдет оттуда прежним. Никто». Имл снова огляделся. Но по-прежнему пусто вокруг – только он и все тише хрипящий в траве парень. Вокруг – холмы, но обычные, не Древние. Он перевел взгляд на жертву. Уфи лежал неподвижно. Имл подошел и наклонился. Вся грудь рубахи краснела большим пятном, блестя свежей кровью. Один глаз подростка закрылся, другой слепо таращился в небо. Глаз был зеленым. Имл никогда не замечал этого раньше. Он плюнул в труп. «Отправляйся сам к эльфам!» - громко сказал он. Пояс убитого обшарить не решился. И пошел прочь.
Если Имла и искали вообще, а не подумали на какого-то бродягу-изгоя, то не нашли. В семьях ему было не место. В батраки сам не хотел. Через некоторое время Имл оказался там, где должен был – у разбойников. Черный Вор добился своего – хоть и не для себя. Он отомстил своему убийце и из могилы, отправив Имла по смертельному пути.
В шайке Имл год был кашеваром. Атамана звали Деил Клисс. Как и у Черного Вора, это не было имя. Прозвище. Значило оно «Свист Копья». Больше ничего общего с Черным Вором у Деил Клисса не было. Свист Копья был высок и гибок, как юнец. Ходил он кособочась и казался нескладным. Сухощавые руки болтались, как плети. Но атаман был куда сильнее, чем казался. Руки были, как железо. Ни у кого так не свистело копье, когда он метал его. И не летело так быстро и точно. Отчего его и прозвали. Еще у атамана были желтые соломенные волосы. Они торчали прядками, будто высохли мокрыми. Деил Клис не выглядел опасным. Пока не заглянешь в глаза. Светлые, пустоватые, при том – пронзительные и острые. Как у хищника.
Из оружия Деил Клисс носил только кинжал. Копье брал только на грабеж или в бой. Одежду любил зеленую. И накидывал сверху большой грубый бурый плащ. Как все. Чтобы теряться в лесу и на камнях.
Через год главарь  сказал Имлу: «Когда-то ты пришел к нам мальчишкой. И сказал, что тебе уже доводилось убивать. Я не то чтобы поверил – но не скажу, что и не поверил совсем. Если это было вранье – лучше уходи ночью. Ибо завтра ты станешь одним из нас – или умрешь».
 Имл слышал атамана и чувствовал странность. Много лет назад те же слова сказал ему Черный Вор. И он, и Деил Клисс были атаманами разбойников. И вот Черный Вор давно умер и стал легендой. А он, Имл, опять разбойник, и все еще – мальчик. Да уж! Это было странно.
Имл хотел сказать Деил Клиссу, что уже слышал это от Черного Вора. И что умер как раз не он, Имл. А тот, кто сулил ему смерть. Но теперь он был  взрослее. И умнее. И ничего не сказал.
Что было дальше, известно по краткой истории «Кара Эгат» в рукописи. Я запишу ее здесь позже, если будет судьба. Старая королева Эгат отправилась в путь без мужа. Остановилась в придорожном доме. Ночью туда влезли разбойники, и с ними – Имл. Они не зажгли огня, чтобы не привлечь внимания людей снаружи. В темноте убивали всех, кого находили. Разбойники закололи спящего у двери возницу-колесничего, другие перерезали хозяев в их постелях. Хрипы и сдавленные стоны огласили тьму. Во мраке дома двигались смутные черные тени.
 Имл зарезал Эгат, не подозревая, что убил свою мать. Впрочем, вряд ли он узнал бы мать в старухе, которую никогда не видел. А она его? Тоже вряд ли – ведь он ударил ножом сонную.
Впрочем, он чувствовал что-то. Руки его тряслись, когда он вышел из дома. Факел дрожал в руке. Имл переложил его в другую, но и в той огонь подергивался.
- Ничего, - сказал главарь: Первый раз это со всеми бывает.
Имла мутило и тянуло рвать. Он сказал себе, что это – просто потому, что он еще никогда не убивал так. Не в ярости, не того, кто сделал тебе зло – а беззащитных.  Ни в чем перед ним не виновных. Ради добычи. Разбойники как раз шли впереди, и шумно радовались.
- Эй, Имл, сегодня твой праздник! - крикнул Деил Клисс: Новичкам везет! Это была не простая селянка! Смотри – какие богатые плащи, и золотые браслеты, бронзовые кольца, ожерелье из серебра! И брошь с алой эмалью, тонко резная!
 Имл отстал.
- Ты куда? - окликнул главарь.
- Я скоро, - он спустился к ручью по склону холма. Вода журчала во тьме. Имл опустил руки в воду, и стал тереть пальцы. Потом поднес их к факелу, воткнутому в землю. Кровь смылась с рук. Она брызнула, когда Имл вонзил нож в спящую женщину. Пальцы Имла одеревенели и не сгибались. «Это от холодной воды», - подумал он. Но, хоть вода в ручье и была ледяной, но трещащий факел жаром почти высушил ее, осталась на руках там-здесь – капля.
Имл ощущал страшную тяжесть на душе. Жить не хотелось. И, сколько не уговаривал он себя, дело было не в первом убийстве. Имл знал – не такой у него нрав, чтобы из-за убийства чужачки так отчаяться. Нет. Случилось что-то очень, очень плохое. И Имл чувствовал это.
Ночью он сильно напился, хотя и не любил это дело. Как и все разбойники, он заснул у костра вповалку. Черные кошмары давили грудь, и он задыхался. Проснулся Имл разбитым и уставшим, хоть уже было позднее утро. Разбойники ворчали, вставая, почесывались, похмелялись из бурдюков. Имл подошел к главарю.
-Что-то мне плохо, - сказал он.
-Похмелье  долбит с непривычки, - сказал атаман.
-Нет. Я чувствую беду. Давай снимемся со стоянки. 
-Чушь!
Имл не стал настаивать. Его тянуло быть одному. Раньше  такого не бывало. Он отвернулся и пошел в лес. Какое-то оцепенение охватило его. «Пусть все идет, как идет». Он подчинился судьбе. К Деил Клиссу подошел кривой разбойник. Оба посмотрели вслед Имлу.
-Не в себе парень, - сказал атаман.
-Да? Я думал, он покрепче, - сказал кривой.
 Деил Клисс отозвался: Ничего. Придет в себя.
 Имл шел в лес все дальше и дальше, взгляд его скользил по багряным и золотым кронам деревьев, по бледному осеннему небу. Денек выдался на редкость ясным. Все было тихо, прозрачно, как бывает в начале осени, и в то же время в какой-то дымке. Шум стана разбойников затих. Имл слышал вокруг только потрескиванье веток, вереск сойки, стрекот белки – та метнулась рыжей молнией и взлетела на дерево. Где-то в стороне стучал дятел. Палая листва шуршала под ногами. Тяжесть на сердце стала поменьше. Правда, не намного. Имл огляделся. Вдруг ему показалось, что его обволакивает черный туман. Что лес исчезает. Но ничего такого вокруг не было. Имл моргнул раз и другой. Нет, это не были чары Древних – уж их-то он знал! Что-то случилось. Он прислушался. За его спиной издали донесся неясный шум. Оттуда, откуда он пришел. Имлу вдруг отчаянно захотелось уйти прочь. Бежать. И тогда все будет хорошо. Но шум явно был шумом битвы. Имл отбросил сомнения. Обругал себя за трусость. И бросился через лес к стану шайки. В руке он держал кинжал, с которым не расставался, и носил на поясе в ножнах.
Чем ближе Имл подбегал, тем яснее слышал крики, звон оружия, но тех становилось меньше. Донесся гортанный боевой клич. Воины! Потом дикий рев. Главарь! Снова звон железа, стук. Дикий вопль – так кричит тот, в кого глубоко вонзилось железо. И тишина.
Имл выскочил на знакомую поляну из-за деревьев. Но поляна не выглядела знакомой. Там было полно воинов! А под ногами у них лежали мертвые. Имл бросил на ближних мертвецов один взгляд. Несколько лежали на спине, и он увидел лица. Сразу узнал Олтриха и Свана Урого. Разбойников. Своих.
Воины ходили и стояли кучками. Они переговаривались. В шлемах, кто-то сидел под деревьями, по одному или двое-трое. В руках и на поясах копья, мечи и кинжалы. Несколько воинов повернулись к нему. Но Имл уже не смотрел на них. Взгляд приковал ближний.
Он был немолод. За миг Имл навсегда его запомнил. Прищуренные глаза, длинное гладкое лицо, слегка впалые щеки, прямой тонкий нос, выпирающий подбородок. Длинные светлые усы свисают чуть не на грудь. Скулы высокие и плоские, как два малых щита. Шлем сдвинут на затылок. Высокий шлем, бронзовый, с острым верхом и коротким гребнем поперек на нем. По нижнему ободу шлема змеилась линия магических знаков.
Короткое копье торчит из-за плеча вверх острием. Наконечник зазубрен. Крепкая грудь гола и безволоса. Плащ цвета неба сходится чуть выше пояса. На поясе слева – пустые ножны от меча. Справа – кинжал в ножнах. Ноги голые выше колена. На пах свисают с пояса кожаные ремни с железными бляхами. Крепкие открытые сандалии с ремнями до колен. Под левым коленом краснеет длинная  свежая ссадина. На правой руке несколько капель крови. И золото. Светло-желтые тускловатые витки браслета-змеи под левым коленом и над левым локтем. И толстый витой обруч-гривна на шее.
Воин смотрел на Имла сверху вниз. Лицо его застыло. Будто глядел на пустое место. Или на козявку.
А в правой руке воина был обнаженный меч. Похожий на огромный железный лист. Лезвие расширялось к середине и плавно сходилось в острие. На середине клинка железо на половину ширины запачкала кровь. Кровь же забрызгала меч до эфеса.
В левой руке воина была мужская голова. Он держал ее за соломенные волосы. Голова повернулась, когда воин обернулся к Имлу. Имл увидел лицо. Белое и искаженное. Угол рта отвис. Зубы щерились. Глаза закатились под прикрытые веки. Мигом спустя Имл узнал атамана. Деил Клисса. 
Он не был сильным другом атаману. Но год они жили бок о бок. Ярость охватила Имла. Поднялась изнутри. Как со стороны, он услышал свой рык. И бросился на воина с головой длинным волчьим прыжком. Словно и не он это был. А кто-то вселился в его тело, и творил, что хотел. Имл же лишь смотрел на это со стороны.
Воины тревожно закричали. Кто-то вскочил с земли, другие кинулись к Имлу. В их руках засверкала обнаженная сталь копий и мечей.
Подросток бросился стремительно, как волк, стелясь вдоль земли, чтобы ударить снизу. Но против был воин. Имл вытянулся, кинжал метнулся к животу. Но враг отбил удар мечом, сталь лязгнула о сталь. Имл увидел движение сбоку краем глаза. Он увернулся. Только живость подростка спасла его – копье свистнуло над плечом, чуть не пробило щеку. Не нырни Имл – торчало бы в сердце. Острие разорвало рубашку и кожу на левом плече. Имл стал поворачиваться назад, где зашуршал шаг броска. Он начал отводить нож для удара. Что-то твердое врезалось в затылок, в глазах вспыхнуло белое пламя. А потом сразу стало темно.
Это воин сзади ударил его. Древком копья.
 Через некоторое время Имл ощутил, что пришел в себя. Шевельнулся. И тут же застонал. Голову от затылка пронзило болью. Имл сморщился, на глазах выступили слезы. Он остался сидеть, не шевелясь. Боль медленно стихала. Имл открыл глаза. Сморгнул, избавляясь от слез. Только что он дрался. А теперь – сидит на краю поляны. Спина упирается в дерево. И руки связаны за спиной. Имл осторожно потянул их. Веревки держали крепко. Имл почти не чувствовал кисти. Он взглянул на поляну. И быстро отвернулся. На краю лежали безголовые тела. На черной лесной земле были видны мокрые места – будто пролили воду. Много воды. Но если приглядеться – жидкость была гуще. И даже на лесном перегное – красноватой. Кровь забрызгала стволы деревьев вокруг поляны, и мелкие светлые сухие сучки на земле. Там и тут на деревьях белели свежие зазубрины - кору пробили острым. Рядом с Имлом, на стволе соседнего дерева, осины, желто-зеленый светлый порез на серо-зеленой коре окаймляло пятно алой крови. Имл понял – здесь кого-то пронзили насквозь и пригвоздили к дереву.
Воины переговаривались, стоя кучками на поляне. Их осталось меньше, чем когда Имл набросился на них. Кое-кто был ранен. Эти сидели на земле. Имл увидел свежие повязки.
С другого края поляны к Имлу шел человек. Подросток поднял глаза. Это был старик. Но рослый, широкоплечий, с длинными руками, и властным взглядом. Седые волосы косой падали на правое плечо. Воины так заплетали их перед битвой. На голове – позолоченный шлем, бронзовый доспех, на поясе – тоже с позолоченными узорами – меч и нож в ножнах. Все украшено тонкой и густой резьбой по бронзе. Длинный красный плащ спадал почти до пят. На груди – брошь-застежка, резная, золотая, в три мужских ладони. Ее усеяли десятки самоцветов. Сандалии, что встали рядом с Имлом – крепкие и тонкой работы. Ни одной нитки не выбилось из шва!  «Это – главный», - подумал Имл: «Чтоб я сдох, если это – не так!»
Над сидящим пареньком старик стоял, как гора. Имлу это не нравилось. Он заскрипел зубами от боли и начал вставать.
- Сиди! – сказал человек: Ты молод и ранен. Можешь не вставать, хоть ты – бродяга и, может, убийца. А я – король.
Имл поразился. Король! Охотится за разбойниками? Вдруг он как в живую услышал голос атамана. И как тот перечислял богатые вещи. Убитая была старой. «А ведь это я убил ее», - подумал Имл. «Кого? Его сестру? Жену? И что со мной будет, если он узнает?» Имлу стало зябко. Он почуял рядом смерть. Но тут же гордо вскинул голову.
- Отвечай, мальчик – ты разбойник? – спросил король. Пока Имл думал, не соврать ли, к королю подошел еще один воин. Имл сразу узнал того, когго чуть не убил. С головой Деил Клисса. Внутри у него сразу поднялись злость и досада. Губы скривились. «Чуть-чуть я тебя не достал!» - подумал Имл, вспомнив острие ножа у самого живота мясника этого.  У него была рука в лубке. Имл удивился, как он сразу не заметил этого.  «Кто это из наших приложил тебе перед смертью?» Воин скользнул по Имлу безразличным взглядом.
- Что с ним говорить, король? – сказал он: Бросился на нас, как звереныш. Не похоже на поселянина. Да и смотри на него – ни вещей, ни плаща, ни сумки. Он явно отошел в лес ненадолго отсюда, а не идет издалека! Вздернуть, раз взяли живым! Ты – разбойник, щенок! – горящие голубые глаза уперлись в Имла. Во рту того пересохло. Он сглотнул и сказал хрипло:
- Да! И не думал скрывать!
- Смело, - угрюмо сказал король: А знаешь ли ты, в чем признался? И что ждет тебя за это? Знаешь? Я – Виддан, король Ирхи. И вчера ночью вы убили мою жену, Эгат! Я случайно ехал за нею. Она отправилась в путь одна. Я получил весть о том, что у берегов заметили суда лохланнцев, сразу после ее отъезда. И сразу выступил с годдгордом. И наутро мы наткнулись на мертвые тела у придорожного дома. Двое путников, что уложили трупы и прикрыли их, рассказали нам, как зашли внутрь и наткнулись на следы свежей бойни! Кровь еще не успела совсем застыть! След был свеж, и мы пошли по нему. Отвечай, щенок – ты убивал ночью? – прогремел король.
Имл подумал. И сказал:
- Я – кашевар. Ночью я был здесь. Уходили без меня.
Он решил рискнуть. И про себя порадовался тому, что сказал воин:
- Он врет, король! Они всегда лгут! Вздерни его – спросить-то некого! Перебили всех, они дрались яростно!
Виддан молчал. Потом качнул головой:
- Я решу его судьбу позже, - сказал он. Отвернулся, и пошел прочь. Воин – за ним вслед. Ни один не взглянул на Имла.
«Вот так-так», - подумал подросток: «Ну и влип! Первый раз – и королева!»
Скоро отряд годдгорда выступил. Трупы разбойников побросали в овраг. Головы воткнули на колья на опушке леса. Имл опустил голову и смотрел вниз, когда проезжали мимо. Он ехал на колеснице. Несколько колесниц, обитых резной бронзой, запряженных тройкой, катились в середине отряда. В том числе – королевская. Имл ехал не в ней. Он сидел у заднего борта колесницы. Ему строго-настрого запретили вставать. Впрочем, веревки с рук сняли и дали воды. Есть он не хотел. Солнце било в глаза. Имл щурился, глядя на широкие спины возницы и воина. На полуголой спине возницы вздувались мускулы, даже на вид твердые, как доска, когда тот осаживал коней. Спина воина казалась еще шире из-за панциря. Но все же они боялись, как бы он не схватил кинжал и не воткнул кому-то в спину. Потому и велели сидеть. Оружие увешивало колесницу – копье слева, дротики справа у борта снаружи, и длинный меч – впереди. Драться Имл ничем бы не смог – слишком велико и тяжело для его рук. Но взять в обе руки, размахнуться и ударить в спину, и если не насмерть, то глубоко ранить – чем угодно!
Впрочем, он пока об этом не думал. Ведь, вроде, убивать его не стали. С чего бы?
Колесница подпрыгивала на ухабах. С ней подпрыгивал Имл. Пол колесницы больно поддавал в зад мальчишки, где на костях наросло не так много мяса.
Сзади и спереди колесниц ехали всадники, держа копья остриями вверх. На очищенных от крови наконечниках ослепительно играло солнце. Снизу, из колесницы, Имл видел только их.
Они не встали на обед. Имл сказал, что хочет есть, когда воин начал что-то жевать. Тот фыркнул, будто с ним заговорила кошка. Но сунул Имлу кусок вяленого мяса. Имл начал грызть его, обливаясь слюной. Мясо было жесткое, но вкусное.
Потом колесница остановилась. Воин спрыгнул. Разминая ноги. Отошел в сторону от дороги и помочился.
- Остановок до ночи не будет, - бросил Имлу: Делай, что и я. Или терпи. Обгадишь колесницу – вздую ремнем, и заставлю чистить.
 Тон у воина был ровный и он не орал. Но Имл не усомнился – тот так и сделает. Он сошел на землю. Воин поймал его за ухо и придержал. Потом обвязал веревку вокруг пояса. И сказал:
 - Для твоего блага. Король хочет, чтобы ты жил. Почему-то. А дашь деру – не пробежишь и десятка шагов. Воткнут тебе дротик между лопаток. Бегать за тобой никто не будет. Мы не ловцы людей – воины. Понял?
- Понял, - буркнул Имл, отошел, сколько дала веревка, и отлил.
Потом они забрались опять в колесницу. Воин отвязал веревку. Имл покосился на него. Воин был молод. В светлых глазах вспыхивала искра. Он не выглядел злым. На подбородке и щеках – редкая кудрявая русо-золотистая борода. Еще у него были очень редкие зубы. Как частокол. Имл никогда не видел таких. Он решил рискнуть.
- Ты северянин? - спросил он.
 Воин взглянул на него.
- По матери, - ответил он.
«Ага, не промолчал», - подумал Имл.
- А ты откуда знаешь? - спросил воин.
- Мне говорили, что в моей родне есть северяне. Что глаза у меня очень светлые. Я увидел у тебя такие же.
- Хм. Ну, ты прям как друид! Откуда это тебе знать! Ты же еще так юн!
- Как тебя звать? - спросил Имл.
- Годрик, - ответил воин: Но если ты хочешь познакомиться, и думаешь, что это мне помешает убить тебя, если надо, ты ошибся, - он улыбнулся. Но в глазах блеснула сталь, - Я уже убивал тех, кого знаю.
«Не сомневаюсь. Глаза убийцы», - подумал Имл, вспомнив ставшие пустоватыми глаза Годрика.
- Я не для этого, - сказал он вслух: Просто, раз уж мы говорим, чтоб не обращаться: «Эй, ты!»
Годрик хмыкнул:
- Ты смелый парнишка. Не зря был с разбойниками, хоть и молод. Имл. Да.
- А откуда знать тебе, молод ли я? Знаешь, когда я родился?
- И когда же?
- Тебя еще на свете не было, а король Виддан был ребенком.
- Ха! Как это?
Имл промолчал. Годрик посмотрел на него снисходительно:
- Врешь ты все.
Он сидел, привалившись к боковой стенке колесницы, как Имл – к задней. Было тесновато, Ноги Годрика в коротких сапогах без носов стояли почти на животе Имла.
- Да? Вру? Годрик, где мы едем?
- В холмах Баирхэ, - сказал Годрик, даже не глнув по сторонам: Я сам отсюда.
- Что ж, тогда мне повезло. Ты ведь знаешь, какой сид тут неподалеку?
Воин ответил не сразу. Посмотрел на мальчика странно. И то дело. Без крайней нужды люди избегали говорить о сидах. Даже при свете солнца. Наконец Годрик сказал:
- А что?
- Так. Так – какой?
- Люди говорят, недалеко – сид Фенен, - сказал Годрик, тряхнув головой.
- Так вот. Клянусь тебе, что сказал правду о том, когда я родился! Клянусь Древними сида Фенен. И пусть возьмут меня, если лгу.
Годрик смотрел на Имла молча, и прищурясь. Он не улыбался больше.
- Таких клятв не дают зря, - сказал он.
- Тем более, моя жизнь и так в опасности, - отозвался Имл: И покарать меня за ложь легко. А ты знаешь, что духи земли не любят, когда клянутся их именем – ложно.
- Знаю. И карают. Они не больно-то любят людей, как все древние. Стоит поклясться ими…Ты что, не врешь?
Впрочем, Годрик спросил так, для виду. Он знал, что Имл не врет. Только безумец мог просто так поклясться сидом. Стоило солгать в клятве – конец. Первая же ночь в одиночку, в стороне от людей, огня и железа – и человек исчезал. Бесследно и навсегда. Некоторые пропадали так спустя годы после ложной клятвы. Сиды не забывали ничто и никогда.
Поговаривали, древние забирали солгавших их именем Под Холмы.
- Нет. Это правда, - ответил Имл.
- Тогда скажи, как? – потребовал Годрик.
Имл небрежно пожал плечами:
- Вы поймали меня, когда я бродил по лесу один. И сразу решили, что я – разбойник. Потому что я напал. А если бы ты встретил чужаков с оружием в своем доме, ты не напал бы?
- Какой дом? Это был лес!
- Кое для кого и лес – дом.
- С-сид? – заикнулся Годрик: Но ты – человек!
- Древние принимают любой облик.
- Молчи. Не вздумай шевельнуться или что-то сказать, - быстро предупредил Годрик. И взявшись за рукоять кинжала на поясе, извлек клинок из ножен.
- Годрик, Годрик! Я пошутил! – мальчик вскочил, бросив взгляд по сторонам. Годрик тоже поднялся, но старался не коснуться Имла.
- Да? – сказал он: А клятва? А возраст?
- Я объясню! Только скажи, почему меня оставил в живых король?
Годрик пожал плечами. На Имла он смотрел все еще недоверчиво.
- Не знаю. Раньше такого за ним не водилось. Пристрастия к мальчикам – тоже. Не ты ли заколдовал?
- Тьфу! Я не умею. Я не сид! Это шутка была, пошутил я. Прости. Я не солгал насчет возраста. Но объяснить не могу.
- Почему это?
- Ну…думаю, король оставил меня, чтобы расспросить. Видно, что-то ему любопытно. Я же не нужен ему ни как воин, ни как заложник. Думаю, ему не понравится, если не он первым услышит мой рассказ о себе.
Годрик подумал и спрятал кинжал.
- Наверное, ты прав, - сказал он: Ну, сид ты или нет, а далеко пойдешь!
- Почему? – Имл с облегчением выдохнул воздух.
- Ты, мальчишка и без оружия, сумел напугать меня – а я не боялся в битвах! И говоришь ты мудро, как друид.
Колесница ехала дальше. Годрик снова стал рядом с возницей. Тот пару раз глянул на Имла через плечо. Видно, Годрик что-то ему рассказал. Что – не было слышно из-за грохота колес. Имлу тоже пока говорить не хотелось. Уж очень успешно он поговорил. Чуть не зарезали. В себя бы придти.
Они ехали дотемна. Имл смотрел назад, навалившись животом на низкий задний борт колесницы. Сзади клубилась желтая пыль. В ней, как в тумане, скакали всадники в шлемах, плащах, и с копьями. Потом он опять приседал, когда зад переставал ныть от ударов о дно.
Когда стемнело, колесницы остановились, заехав в холмы. Это была широкая лощина. На входе и выходе поставили по колеснице поперек, по крутым склонам влезли на три холма дозорные. Развели костры. Воины принесли сушняка из лесу. В основном – молодые и возницы. На темно-синем небе появилась крупная вечерняя звезда. Веяло прохладой. Имл прошелся туда-сюда. Но предпочел вернуться к Годику. Воины бросали на него от костров не очень дружеские взгляды.
- Где мотаешься? – Годрик схватил его за руку.
- Отпусти!
- Ладно, - Годрик отпустил, но подтолкнул сзади в плечо: Иди. Король посылал за тобой.
Они подошли к шатру в середине стана. Годрик ввел его внутрь.
Здесь стояла походная жаровня. На низкой скамье – кубки и блюдо с мясом, яблоки и хлеб. У стен – несколько светильников. в шатре стоял полумрак. У дальней стенки – ложе, покрытое шкурами. А ближе – несколько ковров с неразличимым узором. Имл шагнул вперед. Напротив сидел король Виддан. В полумраке глаза терялись в тени. Огонь освещал скулы, лоб, нос и бороду. Тускло мерцало золото короны.
Сзади зашуршала ткань. Имл оглянулся. Годрик вышел. В приоткрытом пороге мелькнула темно-серая полоса сумеречного неба над холмами. Потом полог закрылся. Потрескивали фитили светильников. Шум стана остался снаружи и стал глуше. Доносились удары топора. И что-то вроде песни.
Имл остался наедине с королем. Он не испытал робости. Но что-то было. Ведь он убил его жену. А король не знал о том.
Мгновения текли. Имл молча смотрел на короля, а тот – на мальчика и убийцу. «Он не знает об этом», - подумал Имл.
…Еще до прихода Имла Виддан сидел в шатре, протянув руки к жаровне. Со старостью он стал мерзнуть сильнее. Почему же он пощадил этого сопляка-разбойника? Никогда раньше он так не делал. Раньше бы он размышлял, стоя под звездами. Теперь ему нужны шатер и жаровня. Все не то! Старость. Говорят, она тяжела, если молодость прошла без свершений. Врут. Она тяжела и так, и сяк. Виддан свершил немало, он сражался, ему есть, что вспомнить. Барды поют песни о его походах и схватках – и они не лгут. Но что толку от этих воспоминаний? Они – не огонь, они – дым костра на ветру. Они не греют теперь. Что бы ни было раньше – не важно. И не осталось ничего.
Этот мальчишка-разбойник…Он просто пошел в лес, побродить один. Сколько прошло лет, когда он, Виддан, ходил так в последний раз? Один, в лесу, или холмах. И разве может он пойти так сейчас?
Он пощадил разбойника, потому что тот зверек – хищный, юный и свободный?
Нет. Тут было что-то еще. Виддан ощущал, что в нем борются два желания. Будто два разных человека. Один хотел смерти мальчишки – он должен был умереть! А второй – словно был родичем юнца, и хотел спасти тому жизнь.
Чужой голос нашептывал все это Виддану. Не словами, а прямо в его сердце. И это действовало. На счастье голоса, Виддан был воин. И, хоть немного и удивлялся своей раздвоенности, но не привык задумываться, откуда берутся у него те или иные мысли, что им движет? Он привык хотеть – и делать, исполняя желание.
Иначе бы король сразу понял – теперь хозяин мыслей в его голове не он один!
- Сядь, - звучный и глуховатый голос Виддана наполнил шатер. Он указал рукой. Имл уселся на ковер перед королем, скрестив ноги.
- Почему я не убил тебя сразу? – спросил Виддан: И почему спрашиваю тебя об этом?
Имл молчал. Он не знал, что сказать.
- Расскажи мне о себе, - сказал Виддан: Как ты попал к разбойникам? Нет. Стой. Поклянись мне сначала, именем Круаха, что ты не убивал мою жену!
Имл слегка вздрогнул. Клятва Круахом была страшной. Мрачен был Бог Войны. И карал только смертью. Но Имл не колебался. Странно, он не сильно-то испугался. «Да я чем хочешь поклянусь», - мелькнула холодная насмешливая мысль. Ведь, если не поклянется – король прикажет убить его или сейчас, или наутро.
Имл протянул руку. Виддан вложил в нее короткий бронзовый нож. Имл затаил дыхание. Сжал зубы. Резко чиркнул себя лезвием по голому предплечью. Рука была обнажена. Он еще в лесу обнаружил, что кто-то ободрал ему рукав рубашки, и им же завязал пораненное плечо. Имл зашипел сквозь зубы. Из пореза на тонкой коже выступила кровь. Медленно и неохотно потекла вниз по руке парой струек – темно-красных и блестящих в свете огня. Имл взял протянутый Видданом широкий плоский сосуд из красноватой меди. Тот был гладкий и холодный. Подержал над ним руку. Кровь закапала в сосуд. Имл встал. Подошел к жаровне. Виддан не шевелился. Подросток сказал. Его голос не дрогнул. Он звучал тонковато, но спокойно:
- Да поразит меня заточенная бронза и железо. Да сгорит моя кровь, если лгу. Клянусь именем Круаха, я не убивал жены твоей, король Виддан. Да поразит меня оружие мое же, и сгорю я живым.
И он вылил кровь на угли. Те зашипели. Поднялся вонючий дымок. Имл поставил чашку на ковер. Бросил в нее нож – медь звякнула о бронзу. Король Виддан шевельнулся. Имл поднес порез ко рту. Облизал. Стал зализывать, как собака.
- Это священный сосуд и нож Бога Войны, - сказал Виддан: Ему я не знаю сколько жизней людей. Ты это знал?
- Догадался.
- А почему так небрежен с ним?
- А это не мой бог. Я – разбойник, а не воин.
- Но не боишься?
- Нет.
- Ты смел. Я был королем и воином. Я не знаю разбойников. Я только убивал их. Расскажи о себе – если есть тебе что рассказать.
- Я не знаю родителей. Меня крестили. Я убил Черного Вора. Я жил в земле эльфов.
Про себя Имл подумал: «На первом же грабеже я убил королеву. Но об этом я хрен скажу».
- Тебе есть, что рассказать. Говори.
- Сначала ответь мне на один вопрос, король.
- Спрашивай.
- Ты убьешь меня?
- Хм. А зачем тебе это знать?
- Если ты решил меня убить, то я ничего тебе не расскажу!
- Хм. Думаешь, мне так уж нужен твой рассказ?
- Думаю, ты переживешь, если его и не услышишь. Но ничего не сделаю я для своего убийцы!
Король Виддан усмехнулся.
- Мальчик, ты в моей власти. А говоришь смело, как воин. Круах, значит, не твой бог? А мог бы быть. Рассказывай. Я еще не решил, убью тебя, или нет. Решу после рассказа. И поспеши. Я не так терпелив. Когда я что-то говорю – это делают!
- Как я уже сказал, я не знал родителей, - начал рассказ Имл. И продолжил. Он рассказал о крестике на шее, о разных семьях, об их смертях, об обидах, радостях. И о разбойниках. Виддан его прервал:
- Ты убил Черного Вора?! Но тот жил давно!
- Я знаю. Вот что было потом, - Имл рассказал про эльфов и их страну. Закончил так:
- Я был там несколько дней и ночей. Но когда вернулся, и встретил людей, понял, что прошло много лет. Надо мной смеялись. Когда я говорил, что убил Черного Вора. Только дряхлые старики помнили время, когда страшный разбойник был жив. Теперь о нем слагали легенды. Говорили, что Черный Вор пропал, что ушел Под Холмы, но что – вернется вновь убивать и грабить.
- Подожди, - сказал Виддан: Это как же тебя не распознали, что ты не наших времен? А одежда? А близкие?
- Одежда была простой. Немного старой, но скоро я сменил ее. А близких у меня и не было, чтобы меня помнили. Только разбойники. Но те постарались забыть поскорее. Да и какие это близкие!
- Значит, убивать тебе все-таки доводилось, - сказал король. Имл пожал плечами:
- Да. Черный Вор бил меня, и убил мою приемную семью. А в ней мне было хорошо! Кто бы не убил его на моем месте?
- Многие – особенно в твои годы. Но продолжай. А что помнишь ты из страны Древних?
Имл покачал головой:
- Мне кажется, я встречался с ними. Во сне я слышу шелестящие голоса на странном языке. Но будто в тумане. Я не вижу говорящих. И не могу и слова вспомнить, когда проснусь. И воспоминания о тех днях – тоже, как в тумане. Они ускользают, как призраки.
- И часто ты видишь эти сны?
- Редко, - сказал Имл.
- Король! Король! – окликнул кто-то снаружи. Голос был взволнован.
- Что случилось? – прогремел Виддан, вставая: Враг?
- Если и враг, то не северяне. Взгляни, король!
Виддан сделал три больших шага и отвязал полог. Имл тоже встал на ноги. За пологом был воин. Снаружи ворвалась ночная прохлада.
- Что там?! – спросил Виддан.
- Призрак, король. И это…королева.
- Эгат?
- Да, король.
Виддан бросил на Имла пронзительный взгляд через плечо. Имл встретил его, стараясь не измениться в лице. «Проклятье», - подумал он про себя: «Не слишком ли часто я сегодня врал в клятве?» Сердце колотилось чаще.
- Идем со мной, - сказал Виддан мальчику: Следи за ним, - бросил он воину. И вышел из шатра. Воин подошел к Имлу. Он смотрел напряженно.
- Пошли, эльфийское отродье, - сказал он. И качнул копьем: И не чуди. Если что – проткну в мгновенье ока!
Имл опять помянул его мать про себя, и пошел в темноту ночи.
Они втроем прошли между костров. Воины не спали. Имла провожали прищуренными взглядами. Кое-кто уже держал в руках оружие. И даже точил его, как перед боем. Имл прямо затылком чувствовал эти взгляды!
Дальше, за лощиной, начиналась темнота. Небо усыпали звезды. Вверх поднимались черные горбы двух холмов. Впереди острием черной стрелы, усыпанной крупицами серебра и нацеленной в землю, рисовался кусок звездного неба – лог между двух черных громад холмов. И там синел пятно. Оно тускло светилось во  тьме. Имл, Виддан и воин приблизились. Имл бросил воину – тот шел сзади:
- Ты меня только от испуга копьем не ткни!
- Молчи, щенок! – обрубил воин. Он и впрямь боялся: Лучше рот закрой.
- Мне тринадцать, у меня даже ножа нет. Убьешь безоружного ребенка, храбрец-детоубийца?
Воин ругнулся и сильно хлестнул Имла наискось спины древком копья. Так, что Имл вскрикнул и выгнулся вперед. Он обернулся, вне себя от ярости, готовый наброситься с голыми руками.  И тут за спиной раздался стон. Имл замер. Потом медленно повернулся.
В руке короля Виддана разгорался факел. Он один догадался взять с собой огонь. Пламя заплясало во тьме красными отсветами, озаряя лицо, руки и грудь Виддана. Тот поднял факел над головой.
Перед Видданом колыхался призрак. Он светился, как гнилушка, синим, и освещал только себя. Это был жуткий и мрачный свет. Свет смерти. Синее пятно было, будто фигура в саване. Она расплывалась, не имела ни рук, ни ног, и висела в локте над травой. Но зато очень четко виднелось призрачное лицо. Полупрозрачное, но будто вырезанное из камня. Призрак был женским. Пожилой женщины. Она – или оно – издала стон. Тот пробрал до костей. Имла затрясло. Рядом застыл воин. Одна рука сжимала копье, другая стиснула кулак под плащом на груди. Там был, видно, оберег. Зубы воина редко постукивали.
- Эгат, - каркнул Виддан: Эгат! – сказал он громче, но так же хрипло: Что тебе, дух злодейски убитой жены моей? Заклинаю – говори! Силой связавших нас в жизни уз, обещаю – я сделаю для тебя все, что живой может сделать для мертвой!
И тут Эгат издала стон и подняла будто два рукава платья. Те были из того же мертвого свечения, и словно слишком длинны – закрывали кисти рук. Не было ни ладоней, ни пальцев. Руки тянулись к Имлу. Тот застыл, как столб. Он не мог шевельнуться, даже моргнуть. Только вперился в призрака вытаращенными глазами. И еще ноги стали подгибаться. «Сейчас свалюсь», - подумал Имл как-то отстраненно. Призрак снова застонала. Имлу показалось, что его душу отрывает от тела, и тянет к мертвой.
Виддан вдруг повернулся. Он протянул руку. Пальцы впились в плечо Имла, как клещи. Имл ощутил, как пальцы плющат его тело, но больно не было.
- Я понял, Эгат! – сказал король: Не тревожься. Да, я хотел пощадить одного из твоих убийц. Это и не дает тебе покоя! Покойся с миром, жена – я убью его! Я обещаю тебе! Ведь он – виновен? – и взор короля впился в Имла. Лицо его было грозной карающей маской – как лицо статуи Круаха в Таре.
Призрак ответила еще одним стоном, глубже и сильнее прежнего. Виддан повернулся к ней, не выпуская Имла. Тот рванулся было. Но король так сжал плечо, что то захрустело. Имл опустился на колени, корчась от боли. Глаза наполнили слезы. Он заорал: «Старая сука!» Рука безуспешно шарила по поясу, ища нож. Он ударил Виддана кулаком по руке. И услыхал его глас:
- Я понял, дух жены моей! Ты требуешь душу убийцы! Ты получишь его и твоя душа успокоится. Тебе не придется больше вопить, подобно горестной беан-ши, духу смерти холмов.
И тут король вскрикнул. Имл опустил голову, впился в кожу на его кисти зубами. Острые резцы пробили кожу и впились в твердую мышцу. Подросток зарычал и по-волчьи рванул вбок. Вкус крови во рту его обрадовал. Потом голова чуть не оторвалась, скулу пронзила боль, и белый огонь молнией мелькнул в глазах. Имл пытался не разжать зубов. Но хватка ослабела, и Виддан отнял прокушенную руку.
- Стой! – взревел он: Опустить копье! Голову снесу! Взять живым! Связать! Дурак! Хочешь убить его во тьме, чтобы потом к нам пришел призрак этого волчьего выкорма от эльфов?! Мы убьем его только при свете дня!
Имл слышал слова, но смысл не понимал. Удар короля не лишил памяти, но выбил соображение. Странно, что он не упал.
Потом его куда-то тащили. Потом швырнули на твердое. Имл начал приходить в себя, когда его руки прикручивали сзади. Он дернулся – и сразу острие копья уперлось в горло. Так, еще чуть – и пропорет. Имл захрипел. Копье держал давешний воин из междухолма.
- Не дергайся, тварь, - прошипел он: Я не так смел, как наш король. И живым мне тебя держать смысла нет. Я колотить тебя не буду. Еще один рывок – и всажу копье в глотку! А уж с твоим духом пусть разберется дух королевы.
Словно в ответ, не очень издалека донесся знакомый стон, пробирающий дрожью. Воин оскалился:
- Вон, как тебя просит! Хочешь дожить до утра – не шевели и пальцем!
Он крепко скрутил руки Имла, просунув их между спицами колеса. Обод больно врезался подростку в затылок. Теперь двигать Имл мог только ногами. Тело его воин примотал поперек груди к колесу еще одной веревкой. Да так стянул, что Имл хрипел, когда дышал. Потом он ушел. Имл склонил голову на грудь. Издали донесся вопль призрака. Хотелось плакать. Или рвать и выть. Имл вспомнил, как еще недавно ехал в колеснице на солнышке и болтал с Годриком. Где-то тот сейчас? Впрочем, он не друг, не поможет. Теперь он сидел, прикрученный к колеснице, во тьме, тело немело от веревок. Издали вопил призрак, хотя его крови. А к утру его повесят.
Из глаза капнула слеза. Имл заскрипел зубами. Но не выдержал. И, всхлипывая, горько расплакался.
Душа Эгат, став призраком, стенала на границе стана. Дальше попасть она не могла. Дальше была граница людей Круаха. Среди людей грозного бога у ней не было власти.
Все шло так хорошо! Да, она погибла. Но, побывав за гранью смерти, открыла истину. Сын! Он жив – и юн! Эгат удивилась его юности, но – она ведь сама была колдуньей. Всякое случается. В том, что Имл – ее сын, не было сомнений. Духам мертвых открыта истина. Жизнь его лежала перед ней, как картина.
Имл должен жить! Да, он ее убил. Но Эгат, конечно, не держала на него зла. Это она оставила его, и не легка была его жизнь. Он стал разбойником, и знать не знал, кого убивает.
Дух ее проник в шатер к Виддану. Это она внушала ему, что Имл юн и не виновен, и что его надо пощадить. Это Эгат чувствовала родство с Имлом – и его смутно ощутил и Виддан.
Правда, его душа противилась. Душа всегда знает больше ума. Но мало кто из людей умеют ее слышать, и еще меньше – верят. А уж из воинов – и вообще почти никто. Не те это люди, и не та жизнь у них, чтобы слушать бесплотные голоса!
Душа Виддана знала, что перед ним – сын той, что прокляла его детей, и обрекла дочь – смерти, а сына тоже чуть-чуть не убила. Потому-то Виддан и ощущал желание убить Имла. В возмездие за проклятье его матери Ниалу и Нойре. И как не старался бесплотный дух Эгат, а это подспудное желанье души короля ей не удалось одолеть до конца. Виддан колебался и не отпускал Имла.
Эгат знала – сыну-убийце грозит опасность. Она бесплотно пролетела среди воинов, услышала их слова, заглянула в мысли. Имл сказал неосторожные слова. Среди воинов пошли разговоры, что он – крови Древних. Они могли придти к Виддану и потребовать убить мальчишку. А при неуверенности Виддана любой толчок мог склонить его к решению. Он мог приказать убить ее сына.
Эгат решила нажать. Она воплотилась в призрак. И стала стенать. Она собиралась сказать Виддану прямо, что не хочет смерти невинной души, что мальчик – не убийца. Чтобы Виддан отпустил Имла, если хочет ее душе добра.
Воины узнали ее и позвали Виддана. Как она и думала. Потом все пошло не так! Эгат могла говорить в мыслях. Но вслух только издавала стоны и вопли! Она протянула к Имлу руки – но старый дурак понял все наоборот! Что она хочет его души! Как не пыталась крикнуть Эгат: «Отпусти мальчика!» - но только стенала. Причем все неистовей, чем больше впадала в отчаяние. А супруг решил – она так требует жертвы!
Эгат бы с радостью разорвала его на куски.  Но такой силы у нее не было.
Она продолжала стонать вокруг стана гойделов до самого утра. «Пощадите его! Пощадите его!» - кричала она об Имле. Но король и его воины слышали только тоскливые, унылые и горькие стоны. И думали, что призрак королевы горюет об отнятой жизни. И требует казни убийце. От ее стонов Виддан не мог заснуть. А когда утром воины пришли за Имлом, то оказалось, что виски подростка побелели, как снег. На них не осталось ни одного темного волоска.
Такова была Кара Эгат за Проклятие-ребенка-и-зверя над близнецами короля Виддана.
Она не только не смогла спасти сына-убийцу, но обрекла его смерти.
Как и положено, с первыми лучами рассвета Эгат потеряла зримый облик. Но ее дух был здесь. И Эгат присутствовала при казни. Она видела все. Еще затемно Имла отвели за холмы, на опушку леса. Алый край солнца поднялся над холмами и озарил туман. Мускулистые жилистые руки воинов короля, поросшие рыжими волосами, рванули веревку. И юный сын Эгат захрипел и забил ногами в петле на корявом дубовом суку в ярде от земли.
И Эгат была там, когда ноги Имла перестали дергаться, вывалился прикушенный язык, голова свесилась набок и хрип затих. Юнец-разбойник мешком повис в петле – мертвый. И коричневые его штаны парили на утреннем холоде от пропитавшей их горячей мочи.
Невидимый призрак издал последний крик-стон. Тот раздирал душу! На суку над повешенным сидел и крепил веревку воин. От вопля он чуть не свалился на землю.
Другие жестами отгоняли нечисть и бормотали молитвы богам. После чего поспешили сесть в колесницы и отбыли. При этом им стоило большого труда не оборачиваться на лес. И волосы стояли дыбом на затылках под шлемами.
Но бояться было некого. Призрак и душа Эгат навсегда покинули этот мир.
Труп Имла остался висеть в лесу. К Виддану пришли люди с хуторов, чтобы он разобрал их тяжбы. К королю прискакал гонец с вестью с побережья. Корабли лохланнцев ушли в море. Виддан вернулся на место казни. Место там было удобное – пологая возвышенность, тень, рядом – ручей, высокая шелковистая темно-зеленая трава, раскидистые могучие сосны и дубы. Вороны слетелись было на труп. Но взлетели с недовольным карканьем от грохота копыт, колес и конского ржания, и клича возниц. Весь день Виддан судил на поляне. А тело подростка раскачивалось на ветру на суку, как знак королевского правосудия. Стало смеркаться. Один из богатых хозяев пригласил короля и его годдгорд к себе. Виддан согласился. Дружина уехала. Стук колес и топот копыт затихли вдали. Поляна опустела. Вечерний ветер тихо шелестел в траве и кронах. Совсем стемнело. Взошла луна. Тело висельника потерялось в черных ночных тенях. Но по-прежнему висело там – не тронутое падальщиками. И те, кому надо, знали, что оно – там.
 В глухую полночь в лесу раздался странно тихий топот копыт. И позвякивание. Ряд всадников выехал из леса – один за другим. Они подъехали к дубу  и остановили коней. Конники были в голубоватом тумане и похожи на призраков. Узкие и гладкие юные лица, длинные острые уши, огромные раскосые глаза, неясного, переливчатого цвета, одежды из темных тонких тканей с синим и зеленым блестящим отливом, каких не ткут люди, белые гривы волос на плечах, тонкие копья и мечи. Это были сеидхе. Их предводитель приподнял висельника за ноги, а двое эльфов вскарабкались на дерево, как кошки, и отвязали веревку. Мертвец свалился в седло сеидхе в ажурной серебряной короне. Король сеидхе придержал его за пояс, чтобы тот не упал наземь. Он тронул бока коня, и тот пошел вперед, неся двойную ношу. Мертвый восседал впереди сеидхе.
 Кони унесли Древних вглубь леса. Там открылись врата в огромном камне, и эльфы ушли в свою страну. Ту, где уже бывал Имл. Король Древних сказал: «Ты дышал воздухом Той Стороны, и ты умеешь убивать железом. Шея твоя не сломана, ты задохнулся. Я верну тебе дыхание, мы это умеем. Моим убийцей ты будешь, мертвый слуга!»
Это были не пустые слова. Так и было. В своем мире король оживил Имла. Он бы не смог этого сделать, если б Имл носил крест. Но Имл потерял свой крест в ночь, когда убил Черного Вора. Просто шнурок слетел с шеи, и крест канул в траве, а Имл не заметил – не до того ему было. Нового же он так и не надел.
Так что Имл не умер в ту ночь. Он еще долго жил в мире Древних. Но не мог вернуться в наш мир, где сразу бы умер вновь – уже навсегда. Кто-то говорит – так и вышло, а кто-то – что Имл остался в Стране Древних. Хотя вряд ли был там счастлив. А что могло привлечь его назад – на верную смерть?
Но это уже – другая история. Может, когда-нибудь я расскажу и ее. А может, и не я.
Поговаривают, что это было проклятье детей короля Виддана – все шло у них не так. И один из них пошел к друиду, и узнал, что они должны убить убийцу своей матери и своего кровного родича, Имла, что живет в стране эльфов. И тогда принц добрался до Имла и дал ему понюхать пучок вереска. Имл вдохнул этот запах – кто говорит, человеческим носом, а кто – нет. Ибо Имл к тому времени стал огромным волком-оборотнем. И верно служил королю сеидхе, убивая для него по обе стороны Врат. И так заела Имла тоска по родной земле, что он вернулся – и мгновенно упал мертвым, едва вступил на землю Эрина. И тело его вмиг рассыпалось прахом – ведь уже полторы сотни лет прошло в Эрине со времени его казни!
Говорят и иначе – что Имл ненавидел потомков Виддана, убившего его. И  служил королю эльфов, а за это эльфы по его просьбе всячески вредили роду Виддана.
А что тут правда, что нет – я не знаю. Конец этой истории теряется в тумане Края Сеидхе. А там глаз смертного никогда не мог отличить правду от вымысла. И я – умолкаю.
Впрочем – кто знает? Может быть, когда-то я узнаю и эту историю. И  расскажу вам и ее.

28 октября – 30 ноября 2010 года.