Легендарион Легенда вторая Аводантора

II. Аводантора


Недолго клубы дыма поднимались над миром, разоренным войной. Ибо мир был юн, как и его обитатели, и в них было еще множество сил и вдохновенных устремлений, чтобы навести в нем красоту и благоденствие. Но неизгладимой оставалась скорбь в сердцах, стяжавшая бессмертие в памяти поколений.


Аводан, изначальный государь Тангарии и король среди гномов, был сильнейшим из всех, кто когда­либо ступал по земле. Руками он мог поднять утес или раздвинуть скалы. Равным же силе его было умение творить удивительные вещи из камня и металла. Был он, как и многие из его племени, скор до гнева – а ненавидел он тех, кто чинил вред его и его народа творениям или создавал их лучше, и бесконечной была его верность Ангилиону, коему посвящались все творения гномов в дни владычества Аводана.

Так было замыслено Ангилионом...

Среди Детей Эвалона лишь эльфы Дома Арие, высшие, питали страсть к кузнецкому искусству и были в нем многоумелыми мастерами. Они творили дивные вещи из блестящего металла, а чудной резьбой и пламенными самоцветами украшали их. И все свои творения они посвящали Ангилиону – никто из Дивного Народа не верил в Его гибель, ибо казалось им, что ощущали они на себе Его взор, и, завершая всякое новое творение, стремились не дать Ему разочароваться в созданном Им мире.

В этом соперничестве, рождавшем на свет все более дивные творения, в этом блеске, удлинявшем тени, народ Аводана не уступал Дому Арие, но приговаривал: «Война давно закончилась. Почему бы им не убраться туда, откуда они пришли?..» – ибо высшие эльфы всегда были на шаг впереди.



Пришло время, и, словно бы предвидя бурю, какой вскоре было суждено обрушиться на западный мир, Аводан, следуя голосу сердца, силой всей своей искусности породил на свет Фулгор – боевой молот, подобный бриллианту, изготовленный из адамантовой глыбы и безупречно ограненный. И, будто бы предчувствуя собственную гибель, установил его скипетром Велигнорфа, чтобы он, вместе с Крылатым Венцом, уже сверкавшем на челе Аводана, олицетворял право власти над всей Тангарией и, когда не станет нынешнего государя, смог перейти к его сыну, коему так и не суждено было появиться. Между тем, свет, застигнув Фулгор, вырывался из него множеством разноцветных лучей и сполохов, завораживая взор. Но не за дивную красоту великой была слава того оружия, а за скрытую в нем тайную силу, как скрыта она в слове, коим можно ранить смертоноснее меча или подчинить волю, избегая пыток.

И вот слава о скипетре Тангарии, гулявшая по западному миру, достигла слуха Арие, и, как долго созревающий цветок, расцвело в нем давнее желание, омрачавшее прекрасный его лик, – подготовить мир к тому, что часто мучило его по ночам, во снах, – к возвращению Темного Начала. И уединился Арие, духом своим уносясь в Чертоги Замыслов, пока через время не вынес в зримый мир Ринзарил – серебряное пламя, льдистое острие, меч, легко рассекающий всякую материю и даже то, чему она может служить облачением. Сотворив меч, Арие схоронил его в тайне, ибо лишь когда грянет час рока и мир встанет на пороге забвения, услышат о нем все и узнают его имя.

Но рассказал о нем своему единственному дитя, дочери по имени Тиноэль, и самым мудрым из Детей Эвалона – двум другим, меньшим владыкам.

Необычайная сила не затмевала в Аводане мудрости, и, сидя на своем троне в сумраке подгорного зала и подперев кулаком голову, он хмурил брови и блистал глазами, ибо догадывался, что Арие, главный его соперник, сотворил нечто, по меньшей мере, равное Фулгору, и скрывает его.

И сердце его каменело от гнева.



Знай высшие эльфы, чем обернется их величайший замысел, вероятно, они отказались бы от него, и мир никогда бы не услышал о Хелегроне, но знай они еще больше – настойчивее бы трудились над претворением своего замысла в жизнь.

Величайшим замыслом тем был Горн. Кто протрубит в него, тот вызовет благоволение Судьбы, или, как выразились бы создатели того легентари, словно чудесная музыка на тонко чувствующее сердце, подействует на Младший Порядок и видоизменит его наилучшим образом для себя, владетеля чудесного Горна. Равным могуществом обладала лишь Книга Судеб, созданная самим Темным Началом.

Гномы же ничего подобно не сумели сотворить в ответ.

И тогда далеко на севере, под твердью гор, обагренный заревом свечей, возвышаясь над гигантской толпой, Аводан обратился к своим подданным и сказал:

– Они несправедливо ходят по той же земле, что и мы, и воруют любовь Ангилиона, какая по праву должна принадлежать нам! – указывая на крайний запад мира, он призывал свой народ к разору и убийству, как когда­то Темное Начало ужаснейших из своих отродий.

И народ его, кроме некоторых из клана Тучегонов, внял гневливым речам.



Широкое русло, мерное теченье и глубокие воды пролива Эль­Ангоиркон разделяли Эвалон и Тангарию. Гномы не строили кораблей, ибо не любили водоемов, а моря страшились и с хмурыми гримасами подступали к побережьям. Строить мост было бы опасно, ибо зорки эльфы, а стрелы их летают далеко. И в том месте пролива, где русло было самым узким, а глубина – тщетной, трудолюбивые гномы, воспламененные гневом, прорыли глубоко под землей широкий тоннель. И во мраке, с факелами в руках и пламенными отблесками в глазах, рати сынов Тангарии прошли под водами Эль­Ангоиркона. И, ступив на берег Эвалона, чего никогда прежде и после розни двух племен не удавалось никому против воли его обитателей, они оказались перед лесом, густым и дивно прекрасным; но не трогали сердца гномов растения. Однако не подожгли они и не стали рубить тот лес, не углубились в него, а пустились на север вдоль берега. И, взошедшие на остров с северо­запада, они обогнули северные берега и подступились к восточным, где с севера на юг, словно крайний предел мира, какой не дано преодолеть, через весь остров тянулись высокие, с заснеженными вершинами горы.

И труднопроходимыми горными стезями – а гномы, суровое племя горцев, умеют ходить ими лучше, чем кто­либо другой, – и сквозь снежные бураны и ледяные ветра – но для гномов они родны, как яркие северные звезды, – войско Аводана незамеченным продвинулось на юг и подступилось туда, где вливается в море река, разделяющая Эвалон на две равные половины, – Эльтава, – туда, где над нерукотворным заливом возносились, как мачты, башни Аустеллада, города Звездных Гаваней, оплота высших эльфов. С высоты горных утесов Аводан и его воины взирали вниз и ухмылялись, как хищники, подстерегшие и заставшие свою добычу врасплох. И глаза их, как меркнущие звезды над головой, сверкали ярко; но не холодно.

Незадолго до рассвета, когда сном были опустошены улицы города, а обитатели, уверенные в неприступности своего оплота, грезили наяву, и, казалось, сам воздух мерцал спокойствием, как отблеск заходящей луны на тихой поверхности моря, – гномы, неся в своих сердцах закоснелый гнев, а в руках – молоты и секиры, спустились с гор... Они подожгли корабли, прекраснее которых больше не увидел мир, и те пылали, утопая в соленой пучине, как когда­нибудь уйдет в нее все дивное и чудесное. И напали внезапно, как стая волков, что не щадит никого: ни детей, ни женщин. Нежданные, орошая кровью постели, полнящиеся благоуханием, и улицы, где еще вчера звучали чарующие песни, призывающие к покою и наслаждению красотой мира, они не позволили тем, кого пришли убить, взяться за щиты и мечи и крепко удержать их в руках.

Высшие эльфы, могущественнейшие из всех племен, когда­либо ступавших по земле этого мира, бежали... перед теми, к кому справедливо могли испытывать презрение.

И когда смолкли над твердыней стоны умирающих и бравые клики, и тишиной ныне зловещей вновь наполнились улицы, – по лестнице из множества ступеней Аводан в одиночестве поднялся к обители того, кого он почитал злейшим из своих неприятелей. И один он сокрушил стражу у врат, и ударом отворил их створы.

Верховный владыка Эвалона сидел на своем троне, с боевым шлемом на коленях. И он не встал, чтобы поприветствовать того, кто был нежданным врагом, а мог быть гостем. Но промолвил, и голос его, словно гром, звучал, отражаясь от стен:

– Безумец ступил в колыбель разума.

– Обезумел – ты, когда решил, что этот мир приемлет тебя и таких же гнусных похитителей, как ты!

– Ангилион отвернул свой взор от тебя и многих из твоего народа не тогда, когда вы не смогли воздать Ему хвалу выше, чем это сделали другие, а когда решили, что Его благоволение можно купить.

– Зачем была нужна твоя мудрость, если сейчас я – тот, кто пришел убить тебя и кто скоро сделает это, – стою перед тобой, а через минуту разорву твою плоть, зачем, если молоты раздробили хребет твоему народу и секиры разрубили его на части?

– Я бы провидел о нашествии гномов, если бы Ангилион не затмил мне взор. Ему лучше знать – «зачем».

– Смирение... – поморщился Аводан. – Пусть жены будут смиренны, им это к лицу. Но не мы! Не ты и не я! Не сдавайся! Я пришел не за тем. Я все равно умерщвлю и тебя, и всех, кто тебе дорог. Но если ты откажешься сражаться, ваша плоть будет поругана. Иначе – воздам почести достойному противнику.

Взгляд Арие вспыхнул. Молниеносно он поднялся, надел шлем, взял со стены копье. И двое – когда­то именем Ангилиона поклявшиеся в верном союзе – сошлись в смертельной схватке. Чертоги вокруг обратились в руины, ибо языки пламени и разящие молнии, словно искры, сыпались от противостояния двух величайших властителей. И вот Арие вздыбился над Аводаном, словно серебряная туча, затеняющая весь мир под собой, и поразил врага в сердце. Но не пронзило эльфийское копье гномьего доспеха. Аводан, хотя и с трудом, устоял на ногах. Но когда пришел черед Фулгору настигнуть свою цель, как молния настигает одинокое дерево в степи, Арие не устоял – упал и выронил копье. И тогда, загородив для раненого противника свет восходящего солнца и отбрасывая на него тень погибели, Аводан тяжелым сапогом своим уперся ему в плечо и руками оторвал ему голову. Так покинул мир самый доблестный и мудрый из земных владык, и не было впредь ему подобных. И Дивный Народ будет вечно оплакивать его, пока не разверзнется земля и не погаснут небесные светила.

Аводан же разразился неистовым хохотом, безумным и устрашающим. И воинам его стало не по себе, когда, поднявшись, они застали его таким. Но вот он умолк и, хмурый, упал на трон того, чьей кровью были замараны его руки – кровью надуманного врага и истинного союзника, с кем когда­то вместе противостояли они общему врагу. Он задумался, и былинка сожаления пробилась сквозь твердую, сухую почву его сердца, выжженного завистью и гневом. Но не привыкли гномы останавливаться на полпути, они всегда идут до конца, каким бы этот путь не был. Поэтому, поднявшись, он обратился к своим воинам, во множестве собравшимся перед ним, и молвил:

– Завершим начатое.

И сокровищницы высших эльфов были разорены, и тогда многое было украдено гномами и так и не было возвращено.



Аустеллад был разорен. Дым от пожарищ, какой никогда прежде не видели над Эвалоном, густыми клубами поднимался в ясные небеса. Неисчислимые рати эльфов, лесных, лунных и тех высших, что бежали, но теперь, сжигаемые жаждой возмездия, возвращались в свой дом, стягивались к Звездным Гаваням по суше и по воде. Аводан и его воины были в ловушке, в какую сами, собственной яростью, завлекли себя. Гибель от длани праведного гнева, словно туча, сгущалась над ними. Бежать тем же путем, каким они прибыли, было так же губительно, как выйти навстречу алчущим мщения войскам эльфов, ибо перевалы Майалуанора – гор, которыми они спустились в Аустеллад, – знал Аводан, были уже под стражей. Но в его руках был Хелегрон.

И тогда он протрубил в Горн Судьбы. Звук поднялся до небес и обрушился на землю, и, казалось, от звука того содрогнулся мир. И произошло то, что искренне подивило гномов. Археорлы, отказавшиеся, как и большинство тучегонов, помогать Аводану в их кровожадном замысле, теперь, купая свои крылья в лучах света, мчались с севера. Словно воронье над полем битвы, в великом множестве закружили они над гномами. И когда войска эльфов ступили в город, был он пуст.



Хотели, но не могли люди потушить этот вспыхнувший меж двумя союзными племенами раздор. Ибо хотя и были могущественны, как никогда позже, но не могли они пойти войной на гномов, даже для того, чтобы усмирить их, ибо тогда сыны Тангарии навсегда бы покинули Лигу, и могучий враг появился бы у Ангелинора на севере.

Люди призывали гномов к благоразумию, но Аводан еще был жив, и гномы слушали только его.

А готовился он к войне; причем к такой, после которой убавится одним племенем на земле.

И был он удивлен, когда в чертог его, окруженные свирепыми гномами, ступили послы из Эвалона и молвили:

– Дабы избежать бессмысленного кровопролития и распрей, какие лишь на пользу нашим общим врагам на Востоке, верни жестоко украденный Хелегрон. Хотя и не быть народам Эвалона и Тангарии союзниками до тех пор, покуда жив король Аводан и все те, кто вместе с ним учинили резню в Аустелладе, не станут мстить Дети Эвалона, если ты вернешь то, что им принадлежит.

Долго, задумавшись, сидел Аводан на своем троне, а потом резко поднялся, схватил Фулгор и сокрушил одного из послов, а второму прокричал в лицо:

– Таков мой ответ!..



Так Аводан отклонил единственное предложение не проливать больше крови. Войны, какая позже обрела свое место в летописях времен под названием Война Наставников, было не избежать. И Аводан, зная хитроумие эльфов и то, что время будет только преумножать их силу, решил ударить первым.

Армии гномов встали у восточного побережья Эль­Ангоиркона, где плескались ясные воды о берега Тангарии. И Аводан вновь поднес Хелегрон к губам и протрубил в него. Зазвенели горы, и небо и недра земные ответили глубинным стоном. И как будто вмиг наступила лютая зима – воды пролива сковало льдом. Так рати сынов Тангарии прошли над водами Эль­Ангоиркона.

И вновь оказавшись перед дивным лесом, они подожгли его. Аводан в третий раз поднес Хелегрон к губам. И словно ураганный ветер раздул пламя пожара до такой силы, что языки его взвились до небес.

Багряным заревом переливались доспехи и мечи эльфийских воителей, когда рати их выступили со всех сторон.

И в ночи, наступившей внезапно, ибо черный дым окутал небо и затмил солнце, гибельным дождем пролились стрелы на гномов.

Схватились врукопашную войска двух племен и теснили друг друга – к растаявшим водам пролива и к лесу, охваченному пламенем. Но силы были равны, и не двигались ни одни и ни другие, лишь вновь и вновь валились, захлебываясь кровью, воины.

И вот, неудержимый, как дикий зверь, Аводан с алым пламенем в очах вырвался вперед, Фулгором, запачканным кровью и уже не сиявшим, сея гибель в рядах противника. И случилось то, к чему с самого начала стремилось неистовство Аводана – предвкушая победу и желая ужаснейшей гибели для своих врагов, он в очередной раз поднес к губам Горн. Грянул и прокатился оглушительный звон, но ничего не произошло... Однако все эльфийские лучники теперь знали – где убийца Арие. И разом все они натянули тетиву. И разом отпустили.

Так кровожадный король гор был повержен. И последнее, что воскликнул он, прежде чем испустить дух, было:

– Ненавижу!!!



Когда пал Аводан, все замерли. Казалось, время остановилось. И никто не помнил, сколько простоял в безмолвии и недвижности, пока военачальник высших эльфов не подступился к телу короля гор, не поднял Фулгор и Хелегрон и не промолвил:

– На сегодня битва закончена.

Из всех сокровищ гномам осталось лишь тело их государя.

На следующее утро, когда вернулись войска эльфов, гномы отказались сражаться, и не было то пораженчеством, а было то благоразумием, какое наступает после разрушительной бури ярости, как наступает ясный день после грозы. И эльфы помогли им перебраться через пролив. И гномы, ни с чем, лишь в много меньшем количестве, вернулись в свою страну.

И не выбрали еще гномы нового государя – медлили они, ибо делали это впервые, – как вновь явилось посольство из Эвалона. Были эльфы в длинных плащах и капюшонах, и мало кто знал о них. Они предстали перед самыми мудрыми из племени гномов и развернули сверток, в каком лежал Золотой Горн, походящий на Хелегрон, но чем­то для глаз неуловимым от него отличавшийся.

Эльфы Дома Арие, дабы не дать повториться безумному кровопролитию и дабы лишить мир силы, какая может его поработить, разделили Хелегрон, использовав все свои знания, тайные для иных племен.

И мудрые гномы надежно схоронили свою часть –  Золотой Горн.



Тогда же – когда еще неглубоко впиталась в почву Эвалона и была на поверхности кровь погибших эльфов, как и гнев, и ненависть к гномам в сердцах выживших, – неизвестный храбрец из клана Тучегонов – летописи времен никогда не знали его имени, без никого, один, отправился на остров, откуда совсем недавно, беспобедно, с телом почившего государя вернулись его сородичи. На плоту одолев пролив, он испросил у приграничных стражей разрешения увидится с премудрыми владыками Эвалона. И у тех, когда привели его к ним, он испросил дозволения вернуть священный для племени гномов предмет, один из легентари, – Фулгор, скипетр Велигнорфа. И хотя учтив он был, и никто из его семьи не проливал крови эльфов, он, явившийся сюда в отчаянии, до конца не верил, что все произойдет так, как он видел это в своих грезах. Но получил неизвестный храбрец то, зачем пришел, и вернулся домой не с пустыми руками. Но никому о том не рассказал, ибо, отдавая ему желаемое, эльфы взяли с него зарок – Фулгор, кропленный кровью Арие, окажется в руках короля Тангарии лишь тогда, когда придет для них, высших эльфов, время покинуть этот мир и вернуться туда, откуда они пришли.

Избрали гномы нового правителя, с новым родом, новой кровью. А Фулгор был сокрыт и переходил от отца к сыну. И все в этой семье были воспитаны иначе, чем прочие гномы, – были они дружелюбны к эльфам, ибо если бы не великодушие тех, не хранили бы они родовую тайну – Фулгор.

Когда же затмился блеск и великолепие Велигнорфа, и опустели его подгорные чертоги, и Тангарии как единого могучего королевства не стало, Фулгор открыто явился в мир. Но мало кто узнавал его. За долгие годы забвения в умах многих он стал не более чем легендой. И не было уже того единственного, кто всегда, будь то он сам или его отец, или дед, искал величайшее сокровище Севера, – род королей гномов пресекся.

***

Аводана, первого и величайшего из своих царей, гномы погребли в пещерах под горой Зальдеврак. И мятежный дух его, покуда не изменились начертания земель, обитал там. И опустел край вокруг той горы, ибо, исполненный неистовства, и ясным днем, и во мраке ночи раздавался там замогильный вой:

– Ненавижу!..