Глава 2. Путь

Счетчик мерно потрескивал в такт раскачивающейся на ухабах машине, а за окном пролетали виды ранней весны. Огромные колеса ее перелопачивали последние заслоны отступавшей зимы, добивая ее стремившимся на запад беспощадным солнцем, и подтачивая изнутри тоннами мелких ручейков, все вместе составлявшие лавину беспробудного цветения и слякоти. Нигде не было видно ни птиц, ни животных, ни людей, но природа набухала почками на теле Земли и радовалась молча. Вялые барашки облаков молниями проносились по небосклону, оставляя на нем лишь бледные тени, и оттягивая его глубину все дальше к бесконечному космосу. Автомобиль ледоколом расшвыривал в разные стороны ошметки наледи на растресканном асфальте, шурша широкими колесами в пику присмиревшему ветру. Белая полоса дороги убегала по холмам вперед и, исчезая за ними, снова появлялась чуть в стороне и наискось от привычного курса. Полуразвалившиеся бетонные мосты через по-весеннему полноводные речушки угрожающе осыпались тут и там, но выдерживали вес проносившейся по ним машины, провожая ее мерным гулом текущей куда-то по своим делам воды.
Дмитрий, в отцовском бронированном ЗК, гнал свой автомобиль по пути солнца – на запад, в Москву. Он не думал, что его ждет там, как он доберется до нее, зачем ему это нужно. Не думал он и об отце. Он простился с ним еще тогда, в хрущевке, занесенной снегом, и оба последних месяца лишь бередили его сердце встречами с отцом по пустякам, как тот думал. Поэтому Дмитрий и не поверил Яузову с начала – он не хотел его больше видеть, хотя мысль об этом и разбивала ему сердце окончательно. И именно сейчас он вспомнил любимые слова отца, взятые им из какой-то песни, когда речь заходила о том, что он пережил во время Катаклизма:
Когда мир в бездну падает,
Срывая нам паруса.
Одно меня лишь радует,
Я это вижу сам.
- Я увижу все сам, - произнес он тихо, но вслух.
Его не отпускали мысли о том пареньке, Даниле.
«А что если он действительно прав? Нет, не может быть. Это положение не могло продолжаться вечно, рано или поздно массы узнали бы правду. На мою долю выпадет самое сложное – пустить гнев низов по цивилизованному пути, найти пути эвакуации. Хотя… Уже сейчас за жизнь отца – не надо питать иллюзий, частников ему было жалко, но такой безумной ненависти она не могла вызвать – я забрал 13 жизней, и неизвестно еще, что с Данилой. А еще неизвестно то, сколько жизней мне предстоит забрать по дороге в Москву. Стоп! - Он резко затормозил, вспомнив еще одну Данилину фразу. – Метро! «Апокалипсис в рамках метро» - он сказал это, точно! Значит, спасшихся нет смысла искать на поверхности. Да, что-то такое я читал про самое большое бомбоубежище в России. Черт!» - Дмитрий сплюнул в сторону и снова нажал на газ. Дело усложнялось. Зато есть оправдание тому, почему простые люди не смогли выбраться оттуда – даже при строгой секретности о существовании большой земли легче было самому добраться до нее, а не посылать сигналы о помощи. А, может быть, там произошла какая-то новая катастрофа, а связи с центром не было? Но зачем это ему, Дмитрию, лезть в самое пекло? А за надом! «Я увижу это сам», и машина перешла на максимальную передачу.
Зеленые планеты перелесков сновали в боковых зеркалах, паникующим бегуном скрываясь в перспективе. Травинки невесело склонялись к самой земле, преклоняясь под свистящими потоками тонкого и изысканного ветерка, который весело приплясывал на полях одичавших пшеницы, кукурузы и природы вообще, отпевая солнце. Панихида украшалась снежными бровями неба – облаками, в такт какому-то чересчур неуравновешенному мотиву туша похоронного оркестра из свистящих давно обмороженных проводов.
Солнце плавно окутывало горизонт, а ехать в полной темноте и неизвестности Дмитрию совершенно не улыбалось. Поэтому он припарковал автомобиль в редком пролеске, закидав ее наломанными с близлежащих деревьев ветками для маскировки, и, сев обратно в машину, закрыл на замки все двери, растянулся поудобнее на разложенном им же кресле и, зевнув, улегся спать. Но сон все не шел. День оказался слишком насыщенным. Еще с утра тоскливая и застывшая обыденность его жизни продолжала капроновую нить его судьбы простого парня, которому повезло лишь в том, что он выжил на поверхности. А сейчас кривая встречная полоса забросила его туда, куда он и не мечтал добраться только потому, что не знал, где это. «Границы мира расширяются» - с улыбкой подумал он, но последующие мысли улетучили всю веселость. Он теперь был убийцей, но до сих пор не ощущал себя им. Целились в него, целился и он. На войне как на войне. Но какая-то тупая безнадега скребла его душу. «Хорошо, они убили отца, но чем же виноваты остальные жители бункера? Кто защитит их, если нечисть вернется? После авантюры Дункеля из центра не было ни одного человека».
О чем думает человек во время переломных моментов судьбы? «Не дай вам бог жить в эпоху перемен», - сказал кто-то очень мудрый и был прав. Миллиарды мыслей крутились в голове Дмитрия, цепляясь друг за друга и порождая новые. Однако мысли эти были обо всем на свете – о любви к близким, о ненависти, о мести и, одновременно, ни о чем.
На секунду ему показалось, что кто-то плачет. Он вскочил и, прищуриваясь, стал вглядываться в темноту. Он осмотрел пространство вокруг машины и уже собирался ложиться обратно, как краем глаза увидел какое-то движение. Дмитрий резко обернулся и увидел высокий силуэт существа, отдаленно напоминавшего человека. Только он попытался нащупать под рукой обрез, как неумолимая дрема сделала его веки свинцовыми, и он повалился на свое ложе. Последним, что он слышал, был чей-то плач.

***

Он проснулся от того, что вдруг почувствовал себя полностью выспавшимся. Подушка мягко обнимала затылок и была такой пышной, что согревала и обе щеки. Дмитрий потянулся и открыл глаза. Белый потолок из аркой выложенных кирпичей, такие же белые стены и сидевший на стуле с ружьем огромный косматый мужчина, шелохнув в памяти парня воспоминания об образе долговязого человекоподобного существа из темноты, составляли его сегодняшнее окружение. Дмитрий вскочил и за удар сердца присел на кровати.
- Привет, - неловко поздоровался Дмитрий. – А как я тут… - пытался он спросить и посмотрел на себя. На нем была белоснежная рубаха и такие же ослепительные кальсоны. – Я что, умер? – неловко пошутил он.
- Пока нет, - умиротворенным басом ответствовала косматая гора. – Но с этим спешить не будем. Скажи лучше, ты зачем мучил их? – Дмитрий на секунду подумал, что это местное отделение Чистилища, и вспомнил о тех, им убитых сталкерах.
- Они хотели убить меня – а я этого не хочу, - серьезно ответил он, но бородач отчего-то сильно захохотал, а потом также быстро посерьезнел:
- Не пытайся казаться глупее, чем ты есть. Ты сломал им лапы, а палки стреляют только в присказках, - упоминание о палках указало парню на то, что его догадка оказалась неудачной. – Ты сидишь и не жалеешь о содеянном, а я до сих пор слышу их плач, даже после того, как я исправил все то, что ты натворил.
- Плач? Ты тоже его слышал? – Дмитрий вдруг подумал, что плач, слышанный им до сна, не был его частью.
- То есть – «тоже»?  В смысле? В глаза смотри! – крикнул голос из дебрей бороды космача, который приблизился вплотную к человеку на кровати. – Смотри, - прошептал он едва слышно сквозь зубы.
Желтые зрачки буравили Дмитрия, но тот послушно принял вызов. Выждав минуту, тот отступился:
- Странно, - прошептал он робко, обняв ружье. – Очень странно. Как ты сюда попал? – Дмитрий почему-то утратил боязнь этого человека и чувствовал к нему какую-то близость, родственность. Поэтому он и рассказал свою историю…
- Ты не избранный, - сказал мужчина с ружьем после долгого молчания. – Да и избранных больше не будет. Но ты должен знать. Я покажу тебе, - на этих словах он близко подсел к Дмитрию, отстранившемуся от безумного вида косматой горы, нависшей над ним. Но мужчина волосатыми руками с грязными ногтями схватил парня за голову, приблизил ее к своей и сжал так, что искры полетели из глаз Дмитрия. Он пытался вырваться, хватался за эти пропахшие рыбой руки и даже, кажется, кричал, но его сознание утекало в эти желтые глаза со ставшими вдруг миндалевидными зрачками. И тут сам космач закричал, но крик его растаял в ошарашенном водовороте, в который попал Дмитрий. Он летел в закручивавшейся все сильнее воронке тоннеля. Слева около него остановилась девочка – расстояние он мог пройти за три удара сердца и даже сделал шаг, но лишь удалился еще больше. Он сделал еще шаг и еще, он побежал, но девочка все отдалялась и отдалялась, но вдруг повернулась – лицо оказалось полностью обугленным, и через висящие на ниточках мышц кусочки губ виднелись белоснежные молочные зубы – засмеялась, и спросила:
- Дядя, а можно на вашем велосипеде покататься? - и, задев рукой стенки водоворота, со смехом рассыпалась, начиная с этой самой руки. Звонкий детский смех продолжил двигаться вместе с ним вниз – туда, где виднелась какая-то черная точка, а может, перспектива связывала в эту точку стенки воронки.
Слева раздались выстрелы, но когда Дмитрий повернул голову, там раздался взрыв, и, когда дым рассеялся, уже лежал военный в странной форме, в которой отсутствовали ЗК и… правая нога. Солдат волчком закрутился от боли и, увидев Дмитрия, голосом, полным слез, крикнул:
- Друг, помоги!
Дмитрий, закрываясь рукой от сильного ветра, хлещущего его по лицу мелкими песчинками пыли, пошел к раненому бойцу и, на свое удивление, стал приближаться к нему. Однако, как только он попытался прикоснуться к нему, его рыдания превратились в грозовой утробный смех, и при следующем порыве и так безрассудного ветра рассыпался на мириады частичек, которые расползлись по всему пространству вокруг Дмитрия, на секунду исчезли в темноте, но потом взорвались тысячами тысяч ослепительных звезд. Он потерял чувство равновесия и попробовал сопротивляться, но рука, которую он хотел вырвать у вакуума, который распял Дмитрия, и он летел все время с распростертыми руками и ногами на все четыре стороны - рука повиновалась лишь по локоть – остальное, оставшись на месте, рассыпалось. Он, кричащий метеорит в этом миниатюрном космосе, мчался между неизвестных ему созвездий. Он попытался перехватить обрубок левой руки рукой правой, но и та оторвалась лишь наполовину. Боль была, но крови не было,  а руки уже запустили цепную реакцию, и уже все тело покрылось проплешинами развалившейся плоти. Дмитрий кричал, на его глазах были слезы, но невидимый поток бросал его от одной звезды к другой. Однако крик оборвался, как и боль, когда исчезло все тело – он не видел их, но продолжал повиноваться сумасшедшему водовороту вселенных. Он увидел Землю, как в учебнике астрономии. Он очень сильно захотел туда, и, описав дугу к Солнцу, поток неожиданно понес его туда, куда он хотел. Он понял, что может управлять им, перед его глазами стали появляться картины неизвестных ему миров, но он твердо решил вернуться назад, и он с умопомрачительной скоростью стал падать на Землю, но, не успев испугаться, вместе с порывом ветра влетел в ту самую комнату. Бородатая гора с настежь открытым ртом сидела совсем близко от него – да, от Дмитрия – и сжимала ему голову. Тот сожмурился, но блеск глаз, направленных на космача, не прекращался. Руки пытались оторвать от головы волосатые лапы мужчины с ружьем. Дмитрий опомнился и осмотрелся – руки и ноги снова были с ним, но одет он был в странную одежду – в белые берцы были заправлены кожаные брюки, а тело… его вместе с руками прикрывали крылья. Это были его крылья. Однако одно из них было сломано, и только сейчас Дмитрий снова почувствовал боль и упал, но когда он падал, раздался еще и чей-то чужой крик, но практически сразу он прервался.
Дмитрий приподнялся на одной руке – он был одет все в те же белые одежды, в которых проснулся – и увидел, что космач лежит, упершись лицом в подушку на кровати. Через несколько секунд тот медленно стал оборачиваться. Лицо его сияло искренним удивлением:
- Ты вернулся сам, - тихо, через отдышку проговорил он. – Всех возвращал я, а ты сам вернулся.
- Что это было? – осипшим голосом спросил Дмитрий.
- Я не знаю. Ты там был, а не я. Мне нельзя – кто будет возвращать остальных? Но я знаю одно – это был ПУТЬ. Эти образы понятны только тем, кто сам их видел. – Он взглянул в окно. – Был трудный день, ложись спать, - действительно, там уже вечерело. – Надо успеть проститься с солнцем.
Только сейчас Дмитрий понял, что ужасно хочет спать, и, не заморачиваясь никакими размышлениями, тихо уснул, едва успев доползти до кровати, на которой еще оставался теплый и мокрый рыбный запах.

***

Структурированный сгусток металла мчался по цветущему расщелинами асфальта шоссе, обгоняемый только спринтерским бегом облаков по все такому же грязному небу. А мысли Дмитрия остановились там, в белой комнате.
Рослый старик каждое утро приветствовал солнце и каждый вечер провожал его, он до зубной боли просто общался с элементами живой и неживой природы – камни, деревья и трава, кажется, даже отвечали ему. И мир его был настолько прост и незамысловат, что можно было лишь поражаться тому, как он не помер со скуки. Но с другой стороны, он умел то, что человечество потеряло сотни лет назад – он умел чувствовать себя частью чего-то большего, чем уютной норки среднего звена. Но разве это кому-то интересно?
Когда Дмитрий читал разные художественные книги, героев их мучили различные знаки и предзнаменования, разгадываемые ими лишь в самом конце. Однако уже сейчас он чувствовал убийственную успокоенность. Еще утром он метался в своих домыслах от признания Пути полнейшим бредом до полной неизбежности претворения в жизнь его символов. Но сейчас он почему-то был уверен, что смог расшифровать их. Он понял, что прежде, чем пытаться гнаться за целью, нужно было осмыслить ее со всех сторон, что человек – сам по себе вселенная в миниатюре, и что Путь – это жизнь, причем только ему удалось управлять Путем. Но что это понимание давало ему в сухом остатке? Да ничего – только всколыхнуло в его памяти мысли о давно ушедших в мир иной философах, умные мысли которых он читал как-то давно. Никакого практического применения это знание не давало – наверняка космач просто практиковал на нем свои гипнотизерские таланты. Но крылья… одно было сломано. Тут Дмитрий вспомнил свое стихотворение, написанное им год или два назад:
У ангела сломаны крылья,
Он замёрз среди льдов,
Ангел кашляет пылью
В остатки железных оков.

Нимб уже больше не светит,
Им лишь распугивать птиц.
Свет едва ли приметен,
Чуть-чуть – и рубильники вниз.

На горе над морскою пучиной
Ангел последний распят,
Лишь по горящей лучине
Можно понять, что он свят…
Он как молитву шептал эти слова, читая их по памяти с лобового стекла, в котором исчезали под капотом очередные километры пути. Океаны цветущих полей растекались в обе стороны дороги, сменяясь стенами пробуждающегося от спячки леса.
Огонёк на ладони холёной
Веселится, смеясь и искря,
Оставаясь в прожжённых ладонях
И освящая путь кораблям.

Но только всё реже находят
Корабли в темноте огонёк –
Не по веленью природы,
Не потому  что ветер жесток,

Не потому что семь футов под килем,
А потому что его не видать,
Ведь у ангела сломаны крылья
И ангел не может летать.
Счетчик Гейгера поддакивал шепоту и искрил щелчками под руку водителю, а мысль уже разогналась и стала догонять убежавшего хозяина, постепенно отдаляясь от местожительства бородатой горы с пахнущими рыбой руками.
Ангел не вырвет и сердца
Из белой и чистой груди,
Чтобы прельстить иноверца
Пройти по другому пути.

Яркая вспышка опасно
Всё тёмное в душах и зло
Выжжет, и тут же угаснет
В руке его тихий костёр.

Кровь ангела лёд не растопит,
От слёз не ржавеет металл,
Но путника ангел укроет,
И путник найдет, что искал.
Дмитрий улыбался и весь предался потоку слов, возвышавших его над этими темными мыслями о мистике, знаках и философии – не существовало ничего, чего бы ни захотел он сам. Восход подталкивал мысль, и она уже почти догнала несущийся на сумасшедшей скорости автомобиль.
Но цепей ему точно не вырвать
У льда, у волн и у скал,
Ведь у ангела сломаны крылья,
Как лечить их никто не сказал.

Больше нет тех, кто хотел бы помочь и
Поделиться сердечным теплом
Через пустыни, забвенье и ночи
С последним живым огоньком.

Последний закончился вылет,
И ангел распят над волной,
У ангела сломаны крылья,
Но ангел пока что живой.
На этих словах впереди и раздался странный шум. Дмитрий остановил машину, и разогнавшаяся мысль врезалась в затылок. Справа и слева тянулся лес, а дорога меридианом пересекала его пополам. Но впереди слева почему-то стали исчезать кроны деревьев, и на дорогу вышло огромное чудовище, по сравнению с которым колеса автомобиля казались Дмитрию таблетками аспирина. Зверь был о четырех лапах, с чешуйчатым хвостом и почему-то улыбавшимся ртом. А еще на машину смотрело пять глаз, и наверняка с другой стороны был еще пяток. Существо как будто замерло, своим телом перегородив дорогу, но под его лапами Дмитрий свободно бы проехал. Он нашел недалеко от себя отцовский фотоаппарат и, свесившись через опущенное им боковое стекло, сфотографировал дивную тварь. Но той фотосессия не понравилась, и чудовище издало страшный крик, причем почти вся верхняя его половина оторвалась от тела и оказалась верхней челюстью с конусообразными зубами. Видимо, ему трудно так было двигаться, поэтому оно побежало в лоб на машину, приняв первоначальный облик. Дмитрий сориентировался и, вместо долгого разворота, погнал прямо вперед. Каждая секунда этого своеобразного поединка сближало их на десятки метров. Каждый удар сердца от топота лап чудища сотрясались земля и все существо Дмитрия. Зверь уже собирался заглотить жертву, широко расставив лапы, от неожиданного торможения поднимавшие тучи брызг весенней оттепели и под корень сносившие деревья, как машина, взяв немного вправо, и вернувшись потом на прежнюю траекторию, оставила зверя в дураках. Он повалился на бок, пытаясь развернуться на ходу, но не удержал равновесия и покатился в противоположную сторону от движения автомобиля. Дмитрий уже перевел дух, как чудовище издало еще более жуткий крик, чем в самом начале, и скрылось в лесу. Почему-то он подумал, что это не конец, и оказался прав. Обламывая толстенные деревья, зверь мчался наперерез дороге. И перед тем, как он должен был снести его автомобиль, Дмитрий чуть затормозил, но этого хватило, чтобы зверь на полном скаку пролетел перед капотом, снова не успев затормозить. И теперь уже он мчался прямо за автомобилем, никуда не сворачивая. Ближе, еще ближе, и вот он своей огромной головой ударил в бок машину, от чего та на ходу вылетела в кювет и перевернулась. Дмитрий снова потерял сознание.

***
Все вокруг пылало. Он не мог двигать головой, но перед ним стояло странное черное существо с тонкими длинными – до колен – руками и огромными черными глазами. Оно подошло к нему и присело перед ним на одно колено, заглянув ему в глаза. К Дмитрию все явственней подступал липкий ужас, но тут чудовище произнесло обычным, даже, может быть, красивым человеческим, но шипящим,  голосом:
- Есссли это ты, то у вассс ещщще есссть шшанссс, - и все потухло. Где-то далеко раздались четыре глухих взрыва…
Дмитрий открыл глаза и снова сожмурил их – яркий свет немилосердно выжигал их. Он успел разглядеть лишь неясную белую фигуру, стоявшую над ним. Он попытался протереть глаза, но не смог. Какое-то знакомое чувство обездвиженности овладело всеми его конечностями. Он недобрым словом вспомнил свое путешествие по Пути. Как ему надоели эти знаки и предостережения, но еще больше ему надоело то, что он опять открыл глаза не на том месте, где их закрывал. Продрав, наконец, глаза, он обнаружил свое тело распятым на холодном столе. В стороне стоял человек в белом халате. Услышав попытки пленника освободиться, он обернулся и обнажил свои белоснежные зубы.
- Очнулись, наконец-то? А то я уж думал начинать без вас – но поговорить очень хотелось, а без, например, руки вы бы со мной разговаривать уже вряд ли согласились, - и он снова улыбнулся. Старик был отполированно лыс, очки с огромными диоптриями сидели далеко на кончике носа. Все бы ничего, только у него были странные глаза – они жили, такое чувство, своей жизнью. Даже когда старик разговаривал с Дмитрием, глаза то и дело перекатывались по кругу глазниц и смотрели то в потолок, то в пол, то в окно. – Что приуныли то?
- Я бы поплясал, да как-то руки заняты, - огрызнулся пленник. – Мужик, окстись, ты меня есть что ли собираешься?
- А что здесь такого удивительного? – спросил тот, а глаза опять вперились в потолок, хотя сухое пятнистое лицо было направленно на Дмитрия. – Между прочим, каннибализм даже полезен – из-за сходства белков, мясо соплеменника усваивается гораздо лучше.
- Слушай, мужик, у меня там, в машине консервы старые остались – если хочешь - бери, - испугался парень.
- Не беспокойся, возьму, - одобрительно сказал лысый интеллигент, пробуя на палец скальпель.
- Слушай, давай кончай уже, ты пошутил – я тоже посмеялся, давай, развязывай меня, - сказал пленник, уже заметно паникуя. – Поймай себе живность какую, а если нет – переходи на растительную пищу, я мяса уже хрен знает сколько не видел.
- Животины-то вокруг хватает, да только с ней не так – замялся очкарик, от чего у Дмитрия холодок пробежал по спине. – Кошерно. Понимаешь, 20 с лишним лет один, без женщин. Если сопротивляться не будешь – так и быть, на корм не пойдешь. А если нет – то без рук и ног сопротивляться будет очень трудно, - ухмыльнулся очарованный безмозглой весной интеллигент. – Конечно, не так хорошо получится, но я буду сыт.
Когда Дмитрий полностью осознал ужас своего положения, но обдумать его еще не успел, а интеллигент вопросительно глазел на него своими желтыми белками, земля стала сотрясаться от каких-то частых толчков. За окном пленник увидел того самого зверя, от которого свалился в кювет. Толчки прекратились, когда чудовище остановилось перед автомобилем – да, это был тот самый, отцовский автомобиль. Затем, зарычав тем же страшным криком, который уже доводилось слышать Дмитрию, он мордой швырнул машину прямо в окно.
- Бармаглотик! – только и успел крикнуть лысый в белом халате…
Поднос со скальпелями упал недалеко от левой руки пленника, все еще привязанной к столу, который сломался от влетевшего без приглашения бампера. Ожесточенными движениями Дмитрий сначала дотянулся до одной из блестящих железяк, а потом разрезал ей веревку. Затем, принявшись освобождать уже правую руку, он увидел лежащего ничком своего неудавшегося палача-любовника с воткнутым в горло тем самым скальпелем, что он проверял на свой желтый костлявый палец. Едва освободившись, Дмитрий с сожалением, видимым даже на его лице, осмотрел искореженную машину – на крыше красовалась широкая вмятина, про задний мост можно вообще не говорить. Как только он открыл водительскую дверцу, справа раздалось задумчивое урчание. Медленно обернувшись, он разглядел «Бармаглотика» вблизи. Между пятью парами глаз раздувались зловонным дыханием параллельные их пятерням полоски ноздрей. Морда была покрыта коричнево-желтой шкурой, но она все сильнее исчезала по приближении к хвосту, покрытому серебристой чешуей уже полностью. Голова не многим уступала размерами заброшенной в дом машины. Бармаглот как сфинкс сидел, согнув задние шестипалые лапы и выкинув передние вперед. «Какие же загадки ты задаешь проезжающим мимо туристам?» - задал себе вопрос Дмитрий, но сказал совершенно другое, протянув вперед руку:
- Тихо, все свои, тихо, Бармаглотик, - но, когда он сделал шаг в направлении зверюги, та чуть приподнялась и мордой ткнулась в автомобиль, вогнав его на территорию домика до середины  многострадального кузова. Дмитрий попятился назад, но споткнувшись, упал на какую-то доску, на другом конце которой – бывают в жизни неудачные совпадения, хотя, после последнего разговора с лысым, Дмитрий вовсю радовался и жизни, и смерти – лежал обломок кирпича. Как в плохой комедии, он приземлился точно на голову Бармаглоту, от чего он, видимо, жутко обиделся – других причин его ярости просто не было, ведь эта проклятая половинка кирпича для него была на один конусообразный зубок.
Зверь только изготовился для прыжка, а пятки Дмитрия уже сверкали в другой комнате, которая была абсолютно пуста – за исключением отопительной батареи и прикрепленной к ней цепи. «Я бы здесь долго не прожил, - подумал он. –Интерьер не подходит к моему личностному психологическому портрету». Но пока он формулировал эту, нелепую в нынешних обстоятельствах фразу, Бармаглот хвостом уже снес крышу ПОЛНОСТЬЮ, а Дмитрий почти выбежал из здания через черный ход. Но он снова, обернувшись на бегу, споткнулся о корзину с… о корзину с надувными резиновыми мячами, которые после этого раскатились по всему пространству. «Нахрена? – думал он, лежа на полу. – Ну нахрена ему эти мячи?», - и снова проклял невольного самоубийцу. За спиной раздавалось мерное посапывание, обдувавшее спину лежавшему человеку, а тот все ждал страшной смерти. Однако она не приходила, а сопение сзади продолжалось. Дмитрий обернулся и чуть не плюхнулся обратно от испуга – эта громадина возвышалась над ним, как бог над черепахой, но в губах у нее был один из тех самых мячиков. Увидев, что человек смотрит на этот мяч, Бармаглот бросил упругий кусок резины ему к ногам. Тот запрыгал прямо в руки к парню. Дмитрий, не до конца еще веря в свое счастье, плавным движением, чтобы не спровоцировать зверя, бросил мяч куда-то в сторону. Бармаглот, радостно взвизгнув, развернулся за убегающим мячом и обвалил оставшиеся стены. «Так вот какой тебе интерес за мной гоняться был», - Дмитрий попытался было бежать, но был сбит на землю сильным, но мягким толчком сзади. Обернувшись, он увидел ту же морду с мячиком в губах, но теперь явно что-то подозревавшую. Он взял мяч и запустил его с размаху в огород, находящийся за злополучным черным ходом. Бармаглот махом перепрыгнул через оказавшегося махоньким человека и, пробороздив широченную колею, одними губами подобрал мяч. «Дрессированный» - зло подумал парень.
Операция с бросанием повторилась раз пять. Дмитрий слегка утомился, но Бармаглот не отпускал его. Поэтому парень, взяв мяч и разогнавшись, кинул мяч так далеко, как только мог, и чудовище понеслось в сторону броска, разбрасывая в стороны деревья и оставляя за собой внушительную просеку.
- Прощай, Бармаглотик, - сказал Дмитрий, подкидывая на руке красно-зеленый обслюнявленный мяч с белой полоской между цветов.

***

Странно, что зубастое порождение самых смелых фантазий Творца так выгодно выглядит на фоне венца задумок того же мастера. Человечество уже нагромоздило столько ненужных смертей на алтарь научно-технического прогресса, что обвинительный процесс будет длиться еще несколько вечностей. А может, люди специально натворили все это, чтобы отмерить себе еще пару поколений, которые погибнут по вине уже почивших в Бозе предков? Но что еще более поразительно, так это презрение и одновременное гигантское самолюбие человечества. Только оно может рыдать над мучениями бродячих собак, которые от голода пожирают друг друга, и смеяться над калеками из своего рода, называть себя частью природы и при этом насиловать ее без смазки. Имя этому одно – лицемерие. От Катаклизма человечество не потеряло ничего, кроме нескольких миллиардов своих представителей и иллюзии своей значимости в этом мире. А в остальном все осталось прежним, и жизнь продолжается, только комплексы остались…
Поврежденный капот небольшой горбинкой скрадывал кругозор, а крыша обвисла лишь над задним сиденьем. Автомобиль по-прежнему мчался поступью, обезумевшей от бессмысленности движения. Дмитрий уже не ехал куда-то, и теперь он не страшился бежать откуда-то. Нет, он двигался вперед потому, что сзади была пустота, которая уже облизывала пятки пока еще здравого сознания, поэтому ему ничего не оставалось, кроме того, что стрелой лететь в неизвестность. Чем дальше  поднималась пыль под неестественно широкими колесами от логова покойного интеллигента-людоеда, тем громче заявлял о своем присутствии счетчик. Дмитрий хотел посмотреть показатели и выволок его на свет, и он заверещал, как ошпаренный. Свернув за серый забор какого-то подмосковного заводика, он стал дожидаться ночи. Только сейчас Дмитрий подумал про то, как ему повезло – хоть отцовский ЗК и был продвинутым, но в полдень в Москве и он бы истлел на этом беспощадном ало-красном солнце. Но он даже не догадывался, что счетчик спас его и от некоторых мутантов, которые как раз сейчас устраивались поудобнее для процесса переваривания других мутантов и созерцания скудных сновидений.
Дмитрий развернул огромную карту Москвы, прикорнувшую за время пути среди других атласов, которые отец собирался взять с собой. «А где глобус?» - риторически посмеялся парень, первый раз заметив эту стопу под сиденьем лишь после подробной инвентаризации, проведенной Бармаглотом, из-за которой собирать по всему двору пришлось не только эти карты, но и много чего еще.
«Самые глубокие станции наверняка в центре, - подумал он, случайно порвав на месте сгиба полотнище карты. – На наличие мостов надеяться не надо, но сложно. Так. Сначала шоссе Энтузиастов, потом – жаль, что не Нижегородская – Подколокольный переулок и станция Китай-город. Если не получится, то, - он хотел подчеркнуть карандашом следующую возможную станцию, но увидел надпись «Кремль». – А что? Культурную программу никто не отменял.» - Бодро заключил он.
Диск солнца пожирал Землю уже далеко под горизонтом, и Дмитрий решил поспешить – прибора ночного видения у него не было, а на благосклонность луны надеяться не хотелось.
Маршрут оказался страшнее, чем желто-зеленые пометки на карте. Под колесами погибали какие-то мутировавшие зеленые отростки, пытавшиеся схватить неудобоваримую ими жертву, и какие-то «недо»-летучие мыши – они не летали, а лишь расползались в разные стороны, коготками пробивая себе путь прочь от взбесившегося искусственного каучука. «Дарвин detected» - вспомнил он любимую фразу Вострикова по поводу мутантов. Эх, а похоронить их он даже не сподобился.
За боковым стеклом проплывали плешивые дома, оббеззубленные видом выбитых окон и прерываемые лишь остовами сгнивших авто. Нет, он все это видел когда-то - когда проезжал по заброшенным деревням и поселкам, но все это было не то, потому что сейчас царила мутная, непробиваемая тишина, и даже ветер как будто скорбел об ушедших в другой мир людях…
Путешествуя по подземным коридорам в поисках красной надписи «Вход» Дмитрий жадным фонариком выхватывал у тьмы ее, казалось уже, вечные владения, но, ощупав их, выбрасывал обратно. Что-то пискнуло слева, что-то посыпалось справа – он не видел, но и не боялся, потому что он был в  одном шаге от цели, исправно, однако, оборачиваясь на подозрительный шум. Наконец, без приключений миновав турникеты и рассыпающийся эскалатор, он увидел перед собой такие же гермоворота, через которые он забрал первые две жизни оставшихся гвардейцев кардинала Дункеля.
Около получаса продолжался безрезультатный стук к обитателям подземелий. Поэтому настало время «культурной программы» - Дмитрий чуть ли не бегом поднялся обратно наружу и вскочил в свою машину. Другие станции подождут – еще вся ночь впереди, а мимо кремля ехать все равно придется. Так лучше уж без лишних разочарований – упаднический дух в лице молодого водителя начал приобретать нового последователя. Оставив справа еще пять буковок «М», железный монструозный гигант, порождение тончайшего ума «засекреченного физика» Яузова встал в пробку. Трухлявые призраки автомобилей – модных и не очень – цепочкой растянулись по пути остатков грифеля Дмитриевого карандаша к только им одним известной вечной цели. Дмитрий решил прогуляться пешком, разведав заодно путь к остальным станциям. Именно поэтому он и собрал мешок со всем необходимым, накинул через плечо М16, засунул в специальный карман у голенища обрез и повесил на шею АК-47. Груз был тяжел, но потом Дмитрий благодарил бога за такую предусмотрительность. Громко захлопнув дверцу машины, он стал огибать Мерседесы, Опели, Мазератти и прочих шведов, бывших ныне на одно лицо.
Пройдя несколько десятков метров по бугристому тротуару, он заметил за собой слежку, состоявшую из одного страшноватого мутанта. Он был бы немного забавен, имея бурую шерсть и как будто надутую по сравнению с телом голову, если бы не ряды острых зубов, поблескивавших в ночной полумгле. Увидев внимание к своей персоне со стороны ведущего, ведомый сусликом встал и поджал передние лапы, что-то, однако, показывая хвостом. Заметив робость зверька, Дмитрий продолжил свой путь дальше. Однако число «сусликов» незаметно приблизилось к пяти, хотя спешивший человек часто оглядывался. Ему надоела эта ленивая погоня, и, решив их шугануть, он перехватил АК и пошел в лобовую атаку. «Психологическая атака, - подумал он, подытожив с улыбкой – но матросы на зебрах лучше». Однако мутанты и не думали шевелиться – лишь хвосты их синхронно повторяли круговые движения. А человек только сейчас догадался обернуться – его окружали. Он понял, что это западня, и действовать надо решительно. Почему-то он решил, что путь надо продолжить, хотя единственным в Москве, что связывало его с малой родиной было название одной из улиц и покореженный отцовский автомобиль, находящиеся в противоположной стороне. Отцовский же костюм позволял ему двигаться практически свободно. Резко развернувшись,  сняв предохранитель с АК и сбросив ремень с шеи, он снес вздувшиеся головы двум недружелюбным москвичам. Однако за время, пока он проводил эти манипуляции, все остальные с диким визгом бросились на свою жертву.
Пока дистанция была, можно было отстреливаться, но в ближнем бою, особенно с такими проворливыми тварями, использование автомата было проблематично. На бегу расстреляв рожок, Дмитрий услышал сзади цокот когтей одной из тварей, забежавшей с тыла. Но за удар сердца до смертоносного прыжка он перехватил автомат дулом в правую руку и снес с разворота голову чудовищу до основания черепа. Бурые хищники водили хоровод вокруг загнанного в угол человека и по очереди, но фактически беспрерывно бросались на него. М16 перехватить было невозможно, перезарядить АК – тем более, а обрез был четырехзарядным. Но число нападавших неуклонно уменьшалось, поэтому Дмитрий что есть мочи берег патроны и использовал их лишь в крайних случаях и лишь наверняка – головы взрывались праздничными воздушными шариками от могучих ударов прикладом с размаху и единичных выстрелов, скоморошьими трещотками бередили воздух. Бах! – парень зазевался и слишком далеко оттянул калаш для размаха. Бах! – Твари изменили тактике и бросились вдвоем. Бах! – и обмякшее бурое тело по инерции пролетело мимо лица Дмитрия – но уже ногами вперед, так как голова… слишком долго снова описывать, потому что еще один монструозный суслик пал на поле брани. «Один патрон, один патрон» - вместо сердца отсчитывал пульс мозг…
С высоты противоборство казалось таким маленьким и незначительным, что исход был абсолютно не интересен. Но какая-то промчавшаяся над ним огромная птица с душераздирающим воплем сделала вираж, но, не увидев растяжку проржавевших проводов, упала где-то около Александровского сада. Хотя нет, уже леса. «Недалеко от библиотеки» - вовремя вспомнил Дмитрий и, воспользовавшись паузой, когда пятеро – он их успел пересчитать – зверьков пригнулись под птицей и чуть отступили от него, выстрелил последним патроном в самого ближнего из них и, перехватив М16, расстрелял остальных, когда те пытались сбежать.
Он пошел в сторону своей спасительницы, перезарядив вооружение запасами из просторного рюкзака, в котором валялись на дне даже 3 банки древней тушенки. Подойдя к месту крушения, он увидел еще одно чудище. «Птеродактиль» - вспомнил он. Однажды, когда отец варил какую-то перелетную птицу, подстреленную им на охоте (когда она была еще, охота-то) – мясо облезло, и остались только обтянутые кожей кости, и он именно так прозвал это блюдо. Острый клюв плавно переходил в крылья, заканчивавшиеся длинными когтями, которыми чудный зверь пытался выползти из борозды, образованной его падением. Озноб пробил тело парня даже через запотевшее стекло ЗК – одно крыло было сломано.
Он достал аптечку и попытался подойти к птеродактилю, но тот огрызался. Поэтому Дмитрий взял за лапу одного из им убитых «мегасусликов» и бросил его птице. Та недоверчиво пригляделась к меценату, но от пищи не отказалась. Дмитрий медленно подкрадывался к обломанной кости лапы-крыла, но, лишь дотронувшись до него, он был сбит птицей и повален на землю. Обхватив с двух сторон хрупкую человеческую шею, она обозначила человеку приоритеты. Но, увидев в руке его не оружие, а бинты отступила, невзначай пододвинув к Дмитрию сломанное крыло.
Спираль хоть и поднимается вверх, но очень медленно. И с упрямством, достойным лучшего применения, мы набиваем шишки на тех же выбоинах, что и наши деды, прадеды и далее по списку. Вот только буквально двадцать лет назад оказалось, что это не спираль, а пружина. И именно двадцать лет назад она разжалась и приплющила человека к позорному столбу, который он сам и выстроил вавилонской башней, пытаясь доказать свое божественное право владеть судьбами миллиардов своих «образов» и «подобий». А чем же они отличаются от «неподобных» сотворенных животин? Неужели только тем, что в его среде принято не сочувствовать, не любить, не прощать, тогда как бездушные твари этими свойствами почему-то обладают без этой маниакальной зависимости открещиваться от своих умений в пользу удобности существования…
Когда кость была перевязана и зафиксирована двумя толстыми ветками, Дмитрий нечаянно краем глаза увидел ЕЕ и больше не отпускал взглядом. Сначала он не слышал жалобный писк птеродактиля, затем он потерял все вокруг и двигался только к НЕЙ. ОНА переливалась на лунном свете туманностями кровавого бордо и томным взглядом пылающего пламени. Это была рубиновая звезда на одной из башен Кремля. Он шел вперед километры, дни и вселенные, желая лишь того, чтобы это длилось вечно. Но неожиданный толчок сзади – в данной ситуации для него все было бы неожиданным – уронил его на землю. В непосредственной близости от зубчатых стен кремля его накрыл какой-то человек в ЗК. Только через несколько секунд Дмитрий стал понимать слова:
- ..уя, с какого, я тебя спрашиваю, ты сюда поперся? Все наши знают, а ты что? 

***

- Ну вот, я и говорю. Вижу – идет кто-то. Ну, я – в стойку. Присмотрелся – вроде человек, да и ЗК, опять же. Я фонариком сигналы тогда стал посылать – ноль внимания. Ты все прешь и прешь к Кремлю. Ну, думаю, на звезду загляделся. Наши ведь все знают, что опасно, а ты чуть ли не вприпрыжку скачешь. Тут за тобой птеродактиль как крикнет, а я и понял, что ты от него драпал, да глянул случайно. Правильно я говорю? – спаситель заблудшего иногородца пытался расшевелить собеседника после шока отступившей смерти.
- Да, птеродактиль, - сквозь шипящее дыхание противогаза сталкер едва расслышал шепот Дмитрия, который вспомнил об оставленном им животном. «Плохой я ответчик за тех, кого приручил» - подумал он.
- Да ладно, расслабься. Не ты первый не ты последний. Расскажи лучше, ты чьих будешь? Я тебя не помню, да и молодой ты больно. От группы отстал?
- Нет, я один, - после паузы ответил задумавшийся парень.
- Отчаянный ты. Или никого лучше не нашлось? Что это за станция, где мужики нормальные перевелись? – с издевкой произнес сталкер.
- Я не со станции. Я из Нижнего Новгорода приехал, - Дмитрий решил не врать – все-таки этот мужик спас ему жизнь.
- Понятно, - неопределенно сказал тот. – А я вот буквально вчера от бабушки с секретной базы на Марсе вернулся, - рассмеялся собеседник. – Хорош заливать, я тебе вроде как уже не чужой.
- Честно, я сам не знаю, как к вам в метро попасть, - через двойную преграду стекол своего и сталкерского ЗК посмотрел в глаза ему Дмитрий. – Я сказал правду.
- Факты – вещь упрямая, - продолжал поединок взглядов сталкер. – Докажи, - коротко заключил он.
- Факты – есть, - и Дмитрий полез за консервами в рюкзак.
- Настоящие, что ль? – глаза сталкера стали медленно округляться. – И у вас их там производят? - он не смог прочитать срок годности, который был старше самого переносчика банки.
- Нет, это еще из довоенных, но ты сюда посмотри, через кого я к вам в гости добирался, - он протянул фотографию Бармаглота.
- Вот это зверюга. Я с тобой дружу, - весело окончил он мысленную перестрелку. – Я – Механик, многие Михой зовут…
Механик провел Дмитрия к металлической заглушке, расположенной между двумя угрюмыми домами – серым и желтым. Они стояли, почти вплотную прижавшись друг к другу, и посвистывали легкими ветра через оплешивелые осколками окна. Миха открыл заслон, и они стали вдвоем спускаться по крутой винтовой лестнице вниз. Конечной их целью оказалась маленькая круглая комната со столом посередине, тремя стульями и мешками, валявшимися повсюду.
- Это схрон наш, - сказал проводник, откинув шлем ЗК и открыв Дмитриеву банку тушенки, и сел на один из стульев. – Присаживайся, - прочавкал он древними, как мир деликатесами. Ему было около тридцати, ежик волос на голове показывал его щепетильность по отношению к технике безопасности на «работе», а шрам около правого виска штампом в трудовой книжке доказывал его профпригодность. Окончив трапезу, он снова обратился к парню:
- Давай, излагай.
После получасового рассказа лицо Механика приняло задумчивый вид.
- Ты точно уверен, что у нас кто-то о вас знает? – нарушил он молчание. Дмитрий сказал, что да. – Хреново. Ладно, я тебя в Полис отведу, там умные люди, знают, что надо делать.
- А расскажи мне про жизнь в метро, - попросил приезжий. – И почему тебя Механиком зовут?
- Время у нас до рассвета еще есть, а задание подождет – скажу, что с тобой все время канителился, - смилостивился тот. – Начну с последнего, с простого. Просто один раз нас пятеро вышло, а на нас мутанты набросились. А было это уже к концу выхода – не скажу зачем, но очень важного – и патроны кончались. Ну, я и увидел рядом гараж приоткрытый, а там «Запорожец» почти не ржавый стоял. Я детальки разные подкрутил, и мы все вместе и драпанули – погонялись за нами по Москве, да и отстали. А вот насчет обстановки в метро – все сложно, скажу я тебе. Люди совсем не переменились. Только теперь не один квартирный вопрос их душит. Богатые молятся, чтобы еще больше богатеть, бедные – чтобы выжить. А нахрена богу нас в живых оставлять? Да чтобы ошибки учесть, как и Ной новый род людской породил, так и метро ковчегом выкручивается из такой ситуации. Во всяком случае, я так думал до встречи с тобой. Народу до пупа, а людей совсем мало осталось. Фашисты, торгаши, коммунисты, даже уголовники – у всех минимум по станции, а безыдейные впроголодь живут.
- А что, разве единого центра не существует? – удивился Дмитрий.
- Был, да весь вышел. Легенды ходят-бродят – то про Изумрудный город, то про Метро-2, но все без толку. Потому-то я тебе поначалу и не поверил. Ладно, засиделись мы тут, пора и честь знать, - он что-то написал на лежащей на столе тетрадке, и они оба вышли тем же путем на поверхность.
- А куда ты меня ведешь, - запоздало спросил парень.
- В Полис – культурную столицу нашего мирка…
Они прошли по достаточно сносно освещенным залам, по лестнице, колоннами на себе державшей все великолепие потолка. Они миновали миниатюрные домики, коробками затесавшиеся между колонн. Мимо них туда-сюда сновали люди в серых халатах и зеленой форме, с некоторыми из вторых Механик здоровался и перебрасывался несколькими фразами. У каждого из людей были татуировки на висках в виде оборотной стороны довоенной монеты – отец не раз их показывал – или книжки, либо с такими же знаками на одежде. Что поразило Дмитрия – здесь было много самых обычных людей. Может быть, Механик знал нечто большее, и на других станциях выжившим приходилось куда хуже, но здесь был какой-то муравейник – даже в бункере, в котором ему приходилось бывать несколько раз, все было по-другому. Единственным сходством был порядок, но здесь люди не были отягощены им, они просто спешили по своим делам, не задумываясь над битвой за выживание, развертывавшейся над их головами каждую секунду. Механик повел Дмитрия напрямую к начальству, заседавшему за деревянной дверью. Оставив его в приемной, он спросил у молодого человека в очках, сидевшего за столом около двери и что-то набиравшего на печатной машинке:
- Мельник не вернулся? - и, получив отрицательный ответ, прошел в кабинет. Конечно, никаких кабинетов в метро не могло быть, но обстановка настраивала на оптимистический лад. Еще Дмитрий обратил внимание на созвучие прозвищ – Мельник, Механик. Значит, либо в метро так теперь принято именоваться, что очень уж нереально (хотя то, что он сидел сейчас здесь, тоже попахивало мифологией), либо что-то было у них общее.
Через час выглянул встревоженный Механик и, стреляя глазами по сторонам, сказал, что его зовут. Сам он пропустил вперед парня. Дмитрий зашел в комнату, обитую дубом. Она была достаточно просторной, посередине стоял длинный стол, за которым сидел немного плешивый человек начальственного вида. Дмитрий не успел рассмотреть две картины, висящие друг напротив друга, как иллюминаторы этой подземной лодки, глядящие в разные стороны, потому что был повален на пушистый ковер ударом приклада сзади.